Идти пришлось недалеко — по крайней мере мне так показалось. Набулькавшись под завязку водой, я ощутил себя в ударе, а когда я в ударе — а я почти всегда в ударе, — мне нипочем никакие расстояния. Перевалив через гребень, мы оказались в небольшой долине. Она мне сразу понравилась. В ней росли деревья и стояло несколько белых домов из самана, казавшихся в лучах заходящего солнца розовыми. И еще в ней протекал ручей с настоящей, запашистой, водой.

— Mi casa, — сказала девочка. — Пойдем, Джет.

Мы шли бок о бок — я и ребенок, — и я учился порядкам на мексиканском пути.

Мы оказались перед самым большим домом из самана — хотя ни один из них я большим бы не назвал. У него было крытое крыльцо, и он походил на жилище фермера. Козел отвалил и стал щипать чахлые растения во дворе. А мы с девочкой миновали недавно помеченную койотами коновязь и оказались у двери.

— Papa, abuelita! — крикнула девочка и добавила что-то еще, но я не уловил.

Дверь отворилась, и я заметил стоявшую у плиты маленькую старушку. Затем появился мужчина — коротышка в разорванной рубашке, с глубокими морщинами на лице и руками, явно слишком большими для человека его роста. Он посмотрел на меня, нахмурился и заговорил с девочкой, как мне показалось, раздраженным тоном. Она встала ко мне поближе и ответила, похоже, также раздраженно. Девочка мне нравилась.

Мужчина — я сообразил, что он ее отец — спустился с крыльца и подошел ко мне. Я отступил назад, мне не понравился запах его больших рук. У Берни тоже большие руки, но он и сам крупный мужчина, поэтому такие руки ему подходят. С отцом девочки все обстояло иначе. К тому же у Берни красивые руки, а у этого — безобразные: пальцы кривые, костяшки распухли. Он постоял и что-то сказал девочке.

— Джет, — ответила она. — Он американец.

— Да ну?

— Точно.

Мужчина повернулся ко мне и улыбнулся. Вот это да: у него серебряные зубы! Ничего подобного не видел. Мне они нисколько не понравились. Я еще немного попятился.

— Привет, Джет. — Он держал руки, как бандиты, когда хотят показать, что у них в руках ничего нет. Но дело не в этом. Проблема была в самих руках. — Симпатичный пес. Ты мне нравишься.

Угу.

— Хочешь поесть?

Еще бы! Подходить к нему я и не думал.

Он ушел в дом. Девочка потрепала меня по холке, но так нежно, что я почти не почувствовал. Я ведь уже упоминал, что у нее большие карие глаза — почти что самые красивые из человечьих глаз, которые мне приходилось видеть?

— Eresguapo, — проговорила она. — Muy, muy guapo.

Понятия не имею, что это такое. Снова появился ее отец — вынес из дома кость, самую настоящую, да еще с куском мяса. Подошел, протянул ее мне. Я не взял, не попятился, вообще ничего не сделал — только старался шевелить мозгами. Но какая прекрасная кость! Мужчина улыбнулся и отдал кость девочке.

— Бери, Джет, — предложила она. — Бери.

Она держала кость прямо у меня перед мордой. Кто ж тут устоит? Я не сумел. Потянулся за костью, очень осторожно, чтобы не повредить ей руку — такую маленькую и хорошенькую по сравнению с руками ее отца. И в тот момент, когда мы заканчивали передачу кости и я сосредоточил внимание на том, как ее взять, отец девочки подскочил сбоку и попытался накинуть на меня лассо.

Я увернулся и бросился наутек. Бежал, бежал… и вдруг — ох! Только не это! Что-то крепко обвилось вокруг моей шеи и остановило на месте. Лапы выскочили из-под меня, я перевернулся вверх тормашками, и, как мне показалось, долго-долго летел по воздуху хвостом вперед. А затем — бах — грохнулся о землю. Сразу или почти сразу поднялся и попытался бежать, но мужчина потянул за конец лассо, и у меня перехватило дыхание. Но что еще хуже: он улыбался — его серебряные зубы сверкали в меркнущем свете дня.

— Папа! — крикнула девочка и потянулась к веревке. Отец оттолкнул ее ребром ладони, и она отлетела в сторону, хотя он ее не ударил. А затем убежала в дом. Я осел на землю — не хватало воздуха, в глазах почернело. Мужчина тем временем начал привязывать конец лассо к кольцу на коновязи, и давление на шею немного ослабло. Я вдохнул, и темнота в глазах рассеялась. У меня появился шанс. Надо было разобраться с обидчиком, пока он не прикрутил меня к столбу. Я бросился на него. Он поднял голову и заметил, что я приближаюсь. Его большие руки торопливо возились с узлами. Затем он отскочил к дому и метнулся к двери. Я прыгнул на крыльцо, метя ему на спину, но опоздал — створка захлопнулась перед самой моей мордой.

Мной овладела ярость. Я царапал дверь передними лапами и беспрестанно лаял, но в какой-то момент услышал, как укрывшийся за закрытой дверью мужчина расхохотался, и умолк. Девочка что-то сказала. Послышался звук шлепка.

— Не надо, не надо, не надо, — запричитала старуха.

Мужчина прикрикнул на нее, но шлепков я больше не слышал — все стихло. Я направился в противоположный конец двора, и шел, пока позволяла веревка. Натянул сильнее, еще сильнее, но от этого снова стало темно в глазах, и я прекратил попытки. Вернулся к столбу и принялся грызть узлы, но ничего этим не добился, хотя должен сказать, что в деле грызенья я большой мастер. Веревка оказалась слишком толстой, а узлы — большими и твердыми.

Наступила ночь, вспыхнули звезды. Я по-прежнему грыз, но не узлы вокруг кольца на коновязи. Отойдя в тень, я повалился на спину и трудился над веревкой как можно ближе к петле на шее. Из дома долетали запахи готовившейся на огне еды, и хотя мне в самом деле сильно хотелось есть, грызенье притупляло голод. И куда же я продвинулся в своем занятии? Мне казалось, достаточно далеко. Если грызть веревку, можно понять, что она не единое целое, как, например, кость. Веревка состоит из отдельных прядей, и если хорошенько поработать над каждой, они расходятся. Но достаточно ли сильно я грыз? Оставалось в это верить. Я уже чувствовал, как пряди одна за другой уступают моим зубам. Пройдет немного времени, и…

На холме за домом вспыхнул свет фар; лучи, спускаясь, описали широкую дугу, и во двор въехал грузовик вроде тех, что работают в единой службе доставки посылок. Водитель вылез из кабины — не может быть, неужели это он? — взбежал на крыльцо и постучал в дверь.

Я впился в веревку изо всех сил, но грызенье особенная вещь — этот процесс нельзя заметно ускорить. Я старался как мог. Разорвана прядь, другая и еще одна…

Входная дверь отворилась, из дома полился свет. И я разглядел отца девочки и еще одного мужчину, намного крупнее его, с бачками, в бандане, нос с горбинкой — нет сомнений: Джокко. Между ними показалась девочка, но отец втолкнул ее обратно в дом.

Я перекатился на ноги, вскочил, отбежал на полную длину веревки, натянул, и она поддалась. Пряди рвались одна за другой, лассо слабело. Скоро я буду свободен! Свободен и убегу! Я слышал, как лопались пряди. Но в это время откуда ни возьмись возникла странная штука и опустилась мне на морду. Я тряхнул головой, пытаясь освободиться, и не сумел. Что-то щелкнуло, будто закрывающаяся застежка. Сильная рука дернула за намотанную вокруг моей шеи веревку так, что моя грудь приподнялась над землей. Я извернулся, стараясь укусить обидчика, кем бы он там ни был.

Но оказалось, что укусить невозможно — на носу и челюстях замкнулось что-то вроде клетки. Я и пасть-то мог с трудом открыть. Джокко держал меня так, что на земле стояли только задние лапы.

— Ты только посмотри, — сказал он. — Практически перегрыз чертову веревку. — Свободной рукой он дернул за нее, и последняя прядь лопнула — длинный конец остался на земле.

Вот как я был близок к цели.

— Es muy malo, — сказал фермер.

— Да говори ты, ради Бога, по-английски.

— Он очень злой.

Намордник, вспомнилось мне. На меня никогда не надевали намордник, но я видел такие на других мне подобных, и они при этом не испытывали никаких приятных ощущений. Кусаться стало невозможно, но разве это означает, что я не могу бороться? Я гавкнул, не очень громко, поскольку намордник вдавился в горло, и ударил Джокко передними лапами.

Я угодил ему прямо в щеку. Хороший получился удар, так что брызнула кровь. Джокко качнулся назад, но не выпустил обрывка веревки — того, что был накручен мне на шею. Я снова ударил его лапами, на этот раз в горло, и веревка стала выскальзывать из его руки. Развернувшись, я почти вырвал у него веревку, когда сбоку со здоровенной палкой ко мне подкрался фермер. Я заметил его, но было поздно.

Сан-Диего, какое прекрасное место! Я не сразу перестал загонять Берни на берег.

— Ради Бога, Чет, я же умею плавать!

Потом мы стали выходить в море на доске для серфинга.

— Думаешь, старина, ты удержишься?

Оказалось, удержался. Волны поднимались все выше и выше, я скользил и скользил и наслаждался, как никогда в жизни, пока не сорвался, долго летел и ударился о жесткую землю пустыни.

Землю пустыни? Сердце екнуло. Я открыл глаза, но вокруг была темнота. Может, я что-то напутал, но не сомневался в одном: это не Сан-Диего — вокруг никаких звуков, какие бывают во время серфинга. Такие звуки ни с чем не перепутаешь: они необычайно громкие, я усвоил это во время нашей поездки в Сан-Диего.

Берни!

Память, хоть и путано, вернулась ко мне, но ничего хорошего я не вспомнил. Что же до «здесь и теперь» — еще одно выражение Берни, — здесь и теперь я ничего не видел и не слышал, зато воздух был полон запахами, один особенно сильный и насыщенный. Я попытался определить его природу, и мне почти удалось.

Я поднялся. Часто после сна мне хочется во всю пасть зевнуть. Вот и теперь я попытался ее пошире разинуть, но не сумел. Намордник! Эта деталь ускользнула из сумятицы воспоминаний. Я тряхнул головой из стороны в сторону — хотел сбросить этот отвратительный предмет, но ничего не вышло, он даже не сдвинулся с места. Попробовал одной передней лапой, затем другой, почувствовал металлические прутья, ремни и что-то вроде застежки на затылке, испытал все это на прочность, но безрезультатно. Сел, пустил вход задние лапы, и хотя нашел более удобный угол, снова успеха не добился. Потом яростно налетал на все подряд — бился о стены, падал, вставал, ударялся еще сильнее и при этом изо всех сил пытался залаять, но едва мог пискнуть. Совершенно озверел.

Раздался странный шелестящий звук, и меня внезапно ослепил яркий свет. Я замер. Вскоре глаза освоились, и я увидел глядящего на меня низенького, как тот фермер, человечка, только у этого на бедре был пистолет, а у ног лежал скомканный большой брезент. Затем я разглядел вокруг себя стальную клетку. Хотел залаять на незнакомца, но получился жалкий, сдавленный звук. Человек рассмеялся. Я прыгнул на него. Зачем, раз я видел перед собой решетку и понимал, что это бессмысленно? Не знаю.

Только ударился всем телом о стальные прутья.

— Закрыто, — сказал коротышка, свернул брезент, понес к похожему на склад зданию и скрылся за углом. Сверху палило солнце.

Я обнюхал всю клетку и не почуял выхода. Так бывало и прежде: некоторым людям приходило в голову засадить меня за решетку — кстати, потом они все поплатились, но ни разу не случалось, чтобы при этом была еще одна клетка — маленькая, у меня на голове. А эти запихнули меня сразу в две. Я пришел в ярость и еще немного побился.

«Спокойно, Чет. Все будет хорошо».

Берни! Я услышал его голос. Поспешил к решетке, но не увидел никакого Берни. Мгновение подождал, надеясь, что его голос снова зазвучит. Не дождался, но все равно немного успокоился. И голова чуть-чуть прошла. Я так сильно ненавидел клетку и намордник, что приходилось заставлять себя о них не думать, иначе я бы снова сорвался. Но все равно почувствовал себя спокойнее.

Что всегда говорит Берни, когда мы попадаем в новое место? «Прощупай почву и оцени положение вещей — это первый шаг, старина». Напарник в таких вещах не ошибается, вот почему наше детективное агентство такое успешное. Я огляделся. Задняя часть клетки примыкала к стене из самана. Впереди расстилалась перерезанная дорогой равнина, а за ней виднелись крутые холмы. Сразу созрел план: выбраться из клетки и убежать в холмы. Вот что происходит, когда работаешь по методу Берни. Мысли возникают словно ниоткуда.

Сначала требовалось выбраться из клетки. Я снова обнюхал все вокруг в поисках выхода. И ничего не нашел, зато опять почувствовал интенсивный запах, такой необычный и колоритный. Но на этот раз, успокоившись, сумел его определить. Запах Пинат, никаких сомнений.

И про себя подумал: Чет-Ракета, вперед!