Фамилия Джокко оказалась такая, что я сразу ее забыл. Однако запомнился факт, что жил он в пикапе, только вот где, вылетело из головы. Мы покинули Южную Педройю, выехали сначала на одну магистраль, затем на другую, и вскоре высокие дома центра города оказались у нас за спиной. Запах тухлых яиц по-прежнему стоял в носу. Я попытался отфыркаться и при этом издал негромкий, смешной звук, который мне понравился, и я повторил все снова.

— Устал, старина? — спросил Берни.

Устал? Да я полон энергии, готов бежать куда угодно и чувствую себя отлично.

Напарник потрепал меня по холке.

— Понимаю, уже поздно, но воспользуемся случаем, пока утюг горячий, и закончим наше дело.

О нет, только не утюг. Это такая штуковина, которая большую часть времени прячется в кладовке и появляется оттуда, если Берни считает, что его брюки слишком морщатся и в суд в них идти неприлично. Вот тогда за ним нужен глаз да глаз. Хотя пожарные, как оказалось, отличные ребята и возят в своем грузовике большую коробку с лакомствами. Всю оставшуюся дорогу я внимательно следил за напарником. Устал он или нет? Похоже, не устал, если судить по искоркам в его глазах.

Мы съехали с автострады и миновали несколько тихих улочек. В свете фар я заметил, как кошка скользнула в мусорный бак. Ненавижу, когда они вот так шныряют. А следующее, что я понял: мы вернулись на кольцевую дорогу вокруг ярмарочной площади. Показалась сторожка у ворот, и я увидел охранника. Он сидел, задрав ноги на стол, но мы не остановились, а продолжили двигаться вверх по некрутому подъему, с одной стороны которого тянулся забор, а с другой расстилался голый склон холма. Берни притормозил и посмотрел на холм.

— Должно быть где-то здесь.

Мы свернули на изрытую колею, которая шла в сторону холма, поворачивала вокруг большой скалы и возвращалась обратно. И почти сразу обнаружили пикап, стоявший у скалы. Берни остановил машину и заглушил мотор. Мы сидели тихо-тихо, и я слышал щелканье остывавшего двигателя, шум транспорта на дороге и другие звуки города. Но из пикапа не доносилось ничего. Берни, щурясь, всматривался в него. Меня всегда удивляло, как действуют его глаза в ночное время. Он часто повторяет, что им требуется попривыкнуть. Вот и сейчас он тихо проговорил:

— Подождем, пока попривыкнут глаза. — Это означало, что надо сидеть и никуда не рваться. Прошло немного времени, и он решил, что пора. — А теперь пойдем, только тихо, как мыши.

Что за новость? Я немного помедлил и неслышно выпрыгнул из машины. Почему Берни считает, что мыши умеют двигаться бесшумно? И вообще, почему ему хочется, чтобы я был похож на мышь? Сам он, стоило ему вылезти из «порше», тут же наступил на ветку, которая треснула так громко, будто раздался выстрел в ночи. В таких ситуациях мы всегда замираем, замерли и сейчас. Пикап оставался безмолвным и неподвижным. Случалось с вами такое, чтобы во рту появлялся вкус того, что вы раньше съели? Со мной случилось, и пока я ждал, чтобы Берни подал знак отмереть, ощутил аромат «Читос». Мне захотелось еще.

Напарник коротко махнул рукой, мы тронулись с места и направились к пикапу. Но не рядом, а немного растянувшись — методика, которой начали овладевать только недавно. У машины Берни достал тоненький фонарик и посветил сначала в окна, затем в багажное отделение.

— Никого нет дома, — заключил он, обошел пикап, направил лучик света на номерной знак и наклонился. — Запомнить легко: «Джокко-1». — Он разогнулся и посмотрел на холм. — Можешь сказать, почему нельзя назвать это ночью?

Мне ничего не пришло в голову. Мы направились обратно по колее к машине. Я понюхал куст — здесь побывал койот, но довольно давно. Задрал ногу, пометил куст и, пока поливал, смотрел в темно-багровое небо, по которому медленно летел, моргая огнями, самолет. Увлекательное зрелище, оно меня отвлекло, и я чуть не пропустил хруст жестких подошв по земле. Я обернулся — ох, не слишком ли поздно? — из-за скалы появился огромного роста парень и быстро подкрадывался к Берни. Я бросился к нему. Напарник, наверное, меня услышал и повернулся в тот самый момент, когда великан замахнулся каким-то предметом, скорее всего бейсбольной битой. Берни перехватил его руку, но лишь немного изменил направление удара, и бита с отвратительным звуком угодила ему сбоку по голове. Напарник осел на землю. Великан снова замахнулся битой, которую держал обеими руками, словно колол дрова. Я прыгнул и со всего размаху налетел ему точно на спину. Но что это? Он не упал? Все валятся вперед, когда я так наскакиваю. А этот устоял, только покачнулся. Затем извернулся, махнул битой и ударил мне в плечо. Я потерял равновесие и покатился на землю, а великан снова занялся Берни, собираясь обрушить на него биту.

Я опять прыгнул, хотя это был не лучший мой прыжок, потому что одна нога плохо слушалась, но все-таки налетел на него, на этот раз сбоку. Сумел поймать его руку в пасть и не колеблясь сжал челюсти. Большинство людей в такой ситуации кричат, и этот вскрикнул, но скорее от злости, чем от боли. К тому же рука, в которую я вцепился, была не та, что держала биту. Великан попытался вывернуться. Я висел на нем, погрузив зубы в плоть, и ощущал вкус крови. Он поднял биту одной рукой. У него были бачки, нос с горбинкой и злые глаза, на голове повязана бандана в горошек. Я посмотрел прямо в эти злые глаза и, наверное, поэтому не заметил, как стала опускаться бита. А когда заметил, было слишком поздно.

Следующее, что помню: я лежу на земле, а незнакомец, отбросив биту и держась за руку, удирает к пикапу.

Я поднялся и, испытывая головокружение, побежал за ним, но не резво, как обычно, из-за того, что он сделал с моим плечом. Когда он открыл дверцу и забрался в машину, я был уже рядом и нацелился на его ногу. Но не тут-то было — он шарахнул меня дверцей и попал в больное плечо. Я рухнул на землю. Дверца захлопнулась перед моим носом, мотор взревел, и пикап, подняв облако темно-багровой пыли, круто, юзом развернулся и умчался по дороге. Я поднялся и побежал за ним, скорее не побежал, а потрусил, наверное, даже прихрамывая. Но таким образом, если бы потребовалось, я мог двигаться всю ночь. И так бы и поступил, если бы не Берни, которой лежал у дороги. Я замер и повернул назад.

Берни лежал на спине и не двигался. Глаза были закрыты. Я почуял кровь и увидел, как она блестит на виске, но ее натекло не много. Я постоял рядом, подождал, а затем пронзительно, на высокой ноте тявкнул. Это вышло как-то само собой. Потом еще и еще. Ткнулся мордой ему в грудь и услышал, что сердце бьется. Хороший знак. Во время прошлых расследований мне пару раз приходилось наблюдать человеческую грудь без сердцебиения. Я лизнул напарника в лицо. Ну же, Берни, очнись. Очнись, старина. Я перестал лизать и сидел, тяжело дыша. Но что это? Стон, очень тихий. Давай же, старина! Я снова лизнул его в лицо.

Берни опять застонал, на этот раз громче. Его веки, словно трепещущие крылья бабочки, задрожали и поднялись. Глаза напарника меня напугали: они были похожи на глаза людей без сердцебиения, например, несчастной Аделины ди Боргезе, — но затем неописуемым образом изменились, в них будто зажегся свет, хотя они и не стали светлее, и Берни сделался самим собой.

— Привет. — Его голос был таким слабым, что я едва расслышал. — Чет?

Да, это я, Чет, просто и ясно.

— Ты в порядке? — спросил напарник.

Я? Прекрасно себя чувствую — если не совсем тип-топ, то почти. Я снова лизнул его в лицо. Берни издал какой-то звук — может быть, и стон, но с примесью смеха, и его лицо сморщилось, как обычно морщатся лица людей, когда их лижут.

— Ох, — вырвалось у напарника.

«Ох»? Неужели я сделал ему больно? Нет-нет! Я попятился.

— Это не ты, приятель. Резкие движения не самое лучшее в моем положении… — Берни поднял голову, и его лицо исказилось от боли, его как будто скрутило жгутом. Но он все-таки попытался встать. Приподнялся на локтях и огляделся.

— Сукин сын сбежал.

Я гавкнул. Познакомился с этим сукиным сыном, теперь никогда не забуду.

Берни сел. По лицу вновь пробежала тень боли, но он ее поборол. Положил мне руку на плечо и оперся, собираясь встать на ноги. Но это оказалось больное плечо, и я невольно отдернулся.

— Чет, что с тобой? — Берни очень осторожно, едва касаясь, ощупал мое плечо, и его лицо изменилось — оно было таким же выразительным и пугающим, как от боли, только это была ярость. Я почти никогда не видел напарника таким.

— Не беспокойся, его дни сочтены, — пообещал он.

Что мне беспокоиться? Я ничуть не беспокоился. Полностью доверял Берни.

Он поднялся, сам, без моей помощи. Наверное, ему было больно, но он этого не показал. Его лицо совершенно побелело, только под глазами залегли глубокие тени. Он слегка покачнулся, сгорбился, упершись ладонями в колени, и его вырвало.

Ох, Берни! Раньше я никогда не видел, чтобы его тошнило. Почему-то и к моему горлу подкатила тошнота. Я не хотел, чтобы напарник видел, как меня рвет, и забежал за скалу. На земле возникла пахнувшая «Читос» лужица. Возникло желание проглотить все снова, но я, сам не зная почему, удержался. Вместо этого вышел из-за скалы и, возвращаясь к Берни, уже почти не хромая, обнаружил бейсбольную биту. Остановился и гавкнул.

Берни подошел — очень медленно, как наш сосед старик Гейдрих, который, прогуливаясь по своей лужайке, еле волочит обутые в домашние тапочки ноги. Домашние тапочки — предмет моего постоянного интереса, но обсудим это как-нибудь в другой раз. Или уже обсуждали? Берни не очень уверенным движением подобрал биту и посветил фонариком.

— Луисвиллская фирменная бита модели Уилли Макковея, дорогого стоит. — Я не понял ничего из того, что он сказал. Напарник посмотрел на меня. — Надеюсь, этот тип не воспользовался битой против тебя. — Он погладил меня по голове и добавил: — Все-таки, наверное, воспользовался… — Это я понял.

Мы направились к «порше», но ни один из нас не был способен передвигаться в своем лучшем темпе. По пути я заметил лежавший на земле клочок ткани. Подошел и обнюхал. Эге, да это бандана в горошек того великана, вся пропитана его запахом, и вовсе не таким приятным, как у Берни. Мерзким, несвежим, смешанным с другим, тоже мне знакомым. Где же он мне недавно попадался? Точно: сильный, незабываемый — это был запах из клетки Пинат. Я подобрал бандану.

— Что ты там нашел? — спросил Берни.

Я положил бандану к его ногам.

— Отличная работа, — похвалил напарник и достав из кармана пластиковый пакет, запечатал в него бандану. Затем навел луч фонарика. — Пятно крови? Ты его порвал, Чет?

Сзади повеяло легким ветерком, и я не сразу догадался, что это от хвоста. Да, я его порвал. Мы пошли к машине бок о бок, и наша походка хоть немного да обрела обычную пружинистость.

Мы едем домой? Я так считал, пока не увидел большого деревянного ковбоя перед «Драй-Галч стейк-хаус». Люблю «Драй-Галч» и люблю деревянного ковбоя с его лассо и шестизарядным револьвером — этого парня видно издалека. Но дело сейчас не в этом. Дело в том, что когда мы направлялись домой, то сворачивали еще до вывески, а теперь не свернули. Почему? Машин на шоссе почти не было — значит, час был действительно поздний. Берни выглядел усталым, и его лицо в свете приборной доски показалось мне зеленоватым. К тому же у него на лбу пролегла зигзагообразная морщина, которую я раньше не видел.

— Ложись, сосни, старина, — предложил он.

Соснуть бы хорошо, но я остался на своем посту на переднем сиденье. Такая уж у нас работа — иногда приходится трудиться допоздна.

* * *

Когда я проснулся, мы были снова на улице с трещинами на мостовой, где жил Даррен Куигли. Дом был погружен в темноту — никаких голубых всполохов от экрана телевизора. Мы оставили машину на улице и пошли к двери — Берни не таясь, а я все-таки соблюдая осторожность. Интересно, получилось бы у меня шуметь при ходьбе? Но теперь было не время задаваться этим вопросом. На сей раз мы не стали стучать в дверь Даррена. Берни просто пнул ее ногой и открыл. Бах! Полетели щепки! Мне понравилось. Давненько мы не проделывали ничего подобного. Мы быстро вошли, и Берни посветил фонариком во все углы. Даррена в передней комнате не оказалось. Мы поспешили по коридору и обыскали всю убогую конуру. Никаких следов хозяина. Берни посветил на банки из-под пива на полу. По всему жилищу валялись окурки и грязные тарелки.

— Следов насилия нет, — пробормотал напарник, — но как знать, что тут случилось. — Он направил луч фонарика на плоский телевизор. Что такое? Из стены тянулся кабель антенны, а сам телевизор исчез.

— Чет, у тебя голова не болит? У меня болит.

Нет, у меня болит плечо, но не сильно — можно считать, вообще не болит. Я подошел к Берни и прижался мордой к его ноге.