Совершенно СЕКРЕТНО № 5/264 от 05/2011

Бернис Леку придвинула большие цветные фотографии «Знатной дамы» к мольберту.

— Какая у неё загадочная улыбка! — восхищённо заметила она. — Её вполне можно было бы назвать «Таинственной незнакомкой».

— А мне кажется, — возразил я, — что она просто жеманничает.

— Может, ты и прав. Я где-то читала, что тогда у всех были ужасные зубы. Красавицы прошлого в отличие от современных королев красоты боялись показывать их в улыбке и поэтому старались поменьше улыбаться.

— У меня встреча на таможне, — сказал я, глядя на часы. — Потом нужно ещё заскочить к Зарчетти за штемпелем. Так что дел по горло.

— А не проще зайти в любой магазин и сделать копии?

— Проще, но я не хочу, чтобы штемпель был копией, — объяснил я. — Он должен быть подлинным. Полиция обязательно явится к Зарчетти с вопросами, и я хочу, чтобы они нашли этот самый штемпель.

Бернис внимательно посмотрела через увеличительное стекло на угол почти законченной «Знатной дамы» и нанесла легкий мазок янтарного цвета.

— Тебе раньше доводилось воровать? — поинтересовалась она.

— Только рентгеновские снимки.

Всё началось в Париже три недели назад в кабинете месье Андре Арно. Мы как раз заканчивали подготовку к поездке «Знатной дамы» в Америку. Хозяина вызвали по какому-то делу, и он надолго ушёл.

Сначала я сидел в кресле, потом встал и начал разглядывать занятные вещицы. По природе человек я любопытный. Поэтому, наверное, в одном из ящиков стола я нашёл рентгеновские снимки «Знатной дамы».

Сначала меня удивило, что они лежат не в сейфе, а вот так запросто в столе, но подумав, я пришёл к выводу, что, хотя сама «Дама» и стоит несколько миллионов, её рентгеновские снимки никому не нужны. О них вспоминают лишь раз в два-три года. Так что едва ли кому-то может прийти в голову украсть их. Затем я вспомнил о потрясающем таланте Бернис к копированию полотен старых мастеров и подумал, что наша жизнь могла бы значительно улучшиться, обладай мы крупной суммой денег. В этот момент в моей голове и родился дерзкий план кражи. Я сунул снимки в карман. Когда вернулся Арно, я сидел в кресле и громко восторгался копией Рубенса, висящей на стене.

С тех пор прошло три недели. Я сидел в студии Бернис, которая наносила последние штрихи.

— За свою жизнь великий мастер написал 87 портретов, 112 из них находятся в Соединенных Штатах. — Она оценивающе посмотрела на свой труд. — Если бы я жила в то время и была мужчиной, то тоже прославилась бы на века.

— Мне ты больше нравишься в наше время и женщиной. — Я вновь посмотрел на часы. — Мне пора, Бернис. В три у меня встреча с Амосом Пулвером.

— По поводу Ренуара? — Она на мгновение оторвалась от мольберта и вопросительно взглянула на меня.

— Да.

— И что ты решил?

— Что это подлинник.

— Что ты сделал? Бросил монету? — хмыкнула моя возлюбленная.

— До свидания, Бернис.

Я вошёл в особняк Амоса Пулвера за несколько минут до трех часов. Луис Кенндалл, эксперт из галереи «Оукс», и Уолтер Джеймисон, считающий себя самым крупным специалистом по Ренуару, были уже на месте и ждали меня.

Два месяца назад Пулвер купил Ренуара на аукционе Холлингвуда. Его вполне устроила цена — сорок тысяч долларов. Состояние покоя и удовлетворения закончилось неделю назад, когда он прочитал в приёмной дантиста в журнале о подделках, которые сплошь и рядом модно найти в картинных галереях. Пулвер встревожился. Он немедленно вызвал нас и попросил определить подлинность его картины. Каждый из нас изучал полотно два дня.

Амос Пулвер отрезал кончик сигары, раскурил её и внимательно посмотрел на нас.

— Ваш вывод, джентльмены?

— Я считаю, — заговорил первым Луи Кенндалл, — что ваша картина подделка.

— Вы ошибаетесь. — Джеймисон холодно посмотрел на Кенндалла. — Картина вне всяких сомнений принадлежит кисти Ренуара.

— А вы что думаете? — повернулся Пулвер ко мне.

— Ваш Ренуар настоящий, — ответил я после небольшой паузы.

— Но это же смешно! — не выдержал Кенндалл. — Любой дурак вам скажет, что эта картина — жалкая и неудачная попытка скопировать сдержанный стиль Ренуара.

Уолтер Джеймисон вопросительно поднял брови. Игра бровями была его визитной карточкой, когда он хотел выразить неодобрение.

— Что вы знаете о «сдержанном» стиле Ренуара? — высокомерно осведомился он. — Я написал об этом шесть больших статей-исследований.

— К черту сдержанный стиль! — нетерпеливо прервал спор Пулвер. — Мне было нужно мнение экспертов, и я получил его. — Он достал из бумажника три чека и вручил их нам. — Но я бы предпочёл, чтобы оно было единодушным.

Когда мы встали, чтобы уйти, миллионер попросил меня задержаться. Он плеснул в хрустальный стакан бурбон и протянул его мне.

— Совсем не разбираюсь в живописи, — сказал Пулвер, словно хотел извиниться. — Но все мои знакомые коллекционируют картины, и я не хочу быть белой вороной. Читал, что в Америку привезли «Знатную даму» и что её выставят в галерее Вандрестейна Национального центра искусств.

— Да, по культурному обмену Франция позволяет нам любоваться её картинами, а мы им нашими. Так что такие обмены не редкость.

— Это полотно стоит несколько миллионов, — благоговейно произнёс он. — Его называют самой великой картиной в мире.

— Так оно и есть.

— Говорят, предприняты беспрецедентные меры безопасности. Вы как куратор галереи Вандерстейна должны быть в курсе. Её будут охранять 24 часа в сутки вооружённые охранники?

— Да, с заряженными винтовками, — подтвердил я. — Два человека будут стоять около неё всё время, пока она будет находиться в Америке.

— Похоже, всё предусмотрено. Её невозможно украсть.

— Практически невозможно, — согласился я. — Если всё пройдет хорошо, то американская публика скоро увидит и «Брата Ринклера».

— Я где-то прочитал, что в целях безопасности даже отменили торжественное шествие по городу. Состоится только церемония в музее, на которой выступит губернатор.

— Попытается выступить, но боюсь, у него ничего не выйдет, — пожал плечами. — У нас ужасная акустика. Вряд ли его кто-нибудь услышит.

Выйдя из особняка, я зашёл в первую же телефонную будку и позвонил Холлингвуду.

— Можешь не возвращать Пулверу деньги. Голосование закончилось со счётом 2:1 в твою пользу.

— Отлично, — Холлингвуд даже не попытался скрыть радость, — но я всё равно уверен, что это подлинник. Готов даже рискнуть своей репутацией.

— Тем не менее, — напомнил я ему, — ты всё же решил подстраховаться.

— Решил, — со вздохом согласился торговец картинами. — Чек получишь завтра утром.

Я спустился в метро и отправился в лавку Зарчетти. Пока один из клерков распаковывал новые поступления, я принялся, как обычно, болтать с ним о разных пустяках.

Зарчетти метил свои картины двумя способами — приклеивал на большинство бумажную этикетку со своим именем, адресом и написанной чернилами ценой. Особенно ценные картины удостаивались особых штемпелей. Как-то он рассказал мне, что студенты, изучающие живопись, порой сдирают этикетки с дешёвых картин, наклеивают на дорогие и платят ничего не подозревающим продавцам в несколько раз меньше.

Сотрудник лавки набрал на штампе цифры, приложил его к этикетке и приклеил её на заднюю часть картины. «Лавка искусств „Зарчетти“, 218, Линкольн авеню, цена $10.98».

На столах лежало с полдесятка штемпелей. Как только клерк отвлекся, я быстро сунул один в карман.

В полдевятого вечера я вышел из такси у входа в Национальный центр искусств. У себя в кабинете достал сумку с инструментами и материалами, захватил лестницу в кладовке уборщиц и отправился в восточное крыло галереи Вандерстейна. Перед приездом «Знатной дамы» все картины были убраны, а в продолговатой зале сделали ремонт. Я «позаимствовал» у строителей ведро краски, которой они красили стены и потолок.

Шедевру отвели в дальнем углу маленький альков 3,5 метров шириной и около 1,5 глубиной. К потолку у самого входа в него была прикреплена металлическая сетка. Сейчас она была свернута, как жалюзи. В дневные часы она будет поднята, как сейчас, а по ночам её будут опускать. Кроме сетки, «Даму», как я и говорил Пулверу, будут охранять день и ночь два морских пехотинца. Поблизости также весь день будут дежурить наши и французские агенты в штатском.

Я проверил свою работу, сделанную в предыдущие вечера, и с удовлетворением убедился, что невооруженным глазом заметить её невозможно. В одной стене внутри алькова я просверлил отверстия в форме круга диаметром метр и вставил в них пороховые заряды с детонаторами. К потолку, богато украшенному лепниной, вела неглубокая штроба. В неё я заложил провод, который тянулся по потолку в дальний угол к зелёной кушетке. За ней я спрятал электрические батареи и пульт. Обнаружить его было невозможно, потому что кушетка весила несколько центнеров.

На металлическую сетку я установил заряд. Две дымовые шашки были спрятаны в алькове, ещё две — в вентиляционной системе и пятая — в стене в десятке метров от картины. Последнюю я установил в стене напротив сетки.

Все отверстия и штробы были замазаны быстро схватывающейся замазкой и покрашены.

Я не боялся, что меня услышит Фред, наш ночной сторож Фред совершал обход каждые три часа. После каждого обхода он возвращался в каморку в подвале, заводил будильник и ложился спать.

Я натянул резиновые перчатки, взял стамеску и молоток с резиновой головкой и приступил к работе. Через четверть часа в стене появилась круглая ниша сантиметров 10 в глубину и такого же диаметра. Я вставил в неё последнюю дымовую шашку и маленький капсюль-детонатор. Потом подключил к нему провод, сделал штробу в стене и потолке и протянул провод к пульту. Заделал всё замазкой, закрасил и тщательно убрал мусор.

Теперь всё было готово. Во время выступления губернатора я собирался незаметно подойти к кушетке и нажать первую кнопку. Взрыв сломает механизм фиксации, и металлическая сетка упадёт вниз. Она отделит картину от остальной части комнаты и всех, кто в ней находится, включая и морских пехотинцев.

Через пару секунд я нажму вторую кнопку. Все шесть дымовых шашек рванут одновременно. Зала должна быстро наполниться дымом, начнётся паника.

После этого я собирался нажать третью кнопку. В образовавшееся в стене алькова отверстие легко проберётся человек. С картиной, естественно. Он вынесет её в расположенную за альковом каморку. Окно, ведущее в переулок за музеем, будет открыто.

Конечно, «Знатную даму» будет легче украсть до церемонии открытия выставки, но мне, как я объяснил Бернис, нужны свидетели. Причем, чем больше, тем лучше. В противном случае кражу вполне могли замять. Мой же план требовал как можно большей шумихи.

Я был уверен, что никому не придёт в голову заподозрить меня в краже. Главными подозреваемыми будут, конечно, строители, ремонтировавшие комнату несколько недель…

На следующий день «Знатная дама» приехала в Центр на бронированном автомобиле в сопровождении пяти или шести машин с полицейскими, секретными агентами и французской делегацией во главе с месье Арно.

В восточном крыле галереи Вандерстейна ящик осторожно разобрали. Арно с двумя помощниками бережно занёс картину в альков и повесил на отведенное для неё место. Двое морских пехотинцев тут же заняли свои места у входа в нишу.

Я достал из кармана этикетку Зарчетти и со словами: «Извините, джентльмены. По-моему, „Знатная дама“ слегка перекосилась», начал пробираться к картине. Поправляя картину, я незаметно приклеил этикетку на заднюю поверхность.

— Ну вот теперь всё в порядке, — удовлетворенно кивнул я и отошёл.

Вечером я приехал к Зарчетти и незаметно положил штемпель на место.

В половину восьмого вечера в галерее Вандерстейна собрались избранные, которым посчастливилось первыми увидеть «Знатную даму». Все они с благоговейным ужасом и восхищением смотрели в сторону ниши, к которой никого не подпускали ближе чем на шесть метров.

Губернатор приехал ровно в восемь. Мне довелось выступать предпоследним, перед губернатором. Произнеся несколько приличествующих торжественному случаю фраз, я начал медленно пробираться к кушетке. В углу комнаты надел резиновые перчатки и в самый разгар выступления губернатора, когда внимание всех присутствующих было приковано к нему, нажал кнопку.

После резкого хлопка металлическая сетка с лязгом упала вниз и отделила альков с «Дамой» от остальной комнаты. После нажатия второй кнопки шесть хлопков дымовых шашек слились в один. Комнату начали быстро наполнять клубы серовато-белого дыма. Через считанные секунды видимость стала практически нулевой, началась паника.

Взрыв после нажатия третьей кнопки прозвучал значительно громче предыдущих. В стене появилась приличных размеров дыра.

Я снял перчатки и вместе с остальными двинулся на ощупь в соседнюю залу. Там я с интересом наблюдал, как люди в синей форме выбегают глотнуть свежего воздуха и вновь ныряют в клубы дыма.

Губернатор покинул восточную галерею одним из последних, потому что находился дальше всех от выхода. Пехотинцы очевидно остались на посту и выполняли свой долг. Я не мог не почувствовать гордости за их патриотизм.

Через полчаса дым выветрился, и я вернулся в восточную галерею. Несколько десятков охранников и официальных лиц толпились у алькова. Одни смотрели на картину, другие пытались поднять сетку. В алькове стояли трое стражей порядка. Очевидно, они пробрались через дыру в стене, проломленную взрывом.

Под руководством лейтенанта Нельсона несколько рослых полицейских с огромным трудом сумели поднять сетку метра на полтора от пола. Мы нагнулись и вошли в альков.

«Знатная дама» казалась нетронутой. Она только слегка покосилась.

— Слава Богу, с ней все в порядке! — облегченно вздохнул Арно.

Лейтенант Нельсон показал на дыру в стене и сказал:

— Вор пробрался через дыру после третьего взрыва, но в последний момент чего-то испугался и оставил картину на месте. Он ретировался на улицу через окно. Думаю, оно открыто не случайно.

Андре Арно снял картину и озабоченно изучал её.

— Позвольте мне взглянуть, — попросил я.

— Месье, она моя! — Он прижал картину к груди, словно не мог с ней расстаться.

— Сэр, — строго возразил я, — хочу вам напомнить, что я являюсь куратором этой галереи, а вы находитесь на американской территории.

Француз неохотно протянул «Даму». Я внимательно осмотрел картину, потом перевернул её, на мгновение закрыл глаза и негромко, но с чувством досады воскликнул:

— О, нет!..

Я тут же «мужественно» взял себя в руки и начал торопливо вешать «Знатную даму» на место.

— Джентльмены, к счастью, картина не пострадала. Всё в порядке, можно не беспокоиться.

Арно не дал мне повесить картину. Он вырвал её из моих рук и тоже перевернул. Сейчас все смотрели на заднюю часть полотна. На ней отчетливо виднелась этикетка, на которой было написано синими чернилами: «Лавка искусств Зарчетти, 218, Линкольн авеню. Цена — 14.98 $». Лейтенант Нельсон почесал сначала подбородок, потом затылок и вопросительно посмотрел на Арно.

— Вы уверены, что привезли оригинал?

— Конечно, уверен! — Француз побелел, как мел. Его голос от страха дрожал. — Ничего не понимаю. Откуда она взялась?

— А что, если вор подменил картину? — нарушил затянувшуюся паузу Нельсон. — Я слышал, некоторые мошенники могут так ловко состарить холст и краски, что никто, даже лучшие специалисты, не заметят разницы. Наш преступник, конечно, умён и ловок, но все же допустил маленькую оплошность. Похоже, в спешке он забыл снять этикетку, когда менял картины.

— Не говорите глупости! — холодно посмотрел я на полицейского. — Это и есть оригинал «Знатной дамы». Я прав, месье Арно?

Француз сейчас смотрел на картину с некоторым подозрением.

— Что-то не припомню этой вмятины на раме, — со вздохом пробормотал он.

— Это результат взрыва, — хрипло объяснил я.

Но месье Арно меня не слышал. Мы не прерывали его раздумий. Наконец он принял решение.

— Есть только один способ убедиться, оригинал это или копия. Нужно позвонить в Париж и попросить прислать рентгеновские снимки полотна. Ловкий мошенник, согласен, может обмануть специалиста, но он бессилен против рентгеновских лучей. Скопировать нюансы, к примеру, толщину мазков в отдельных местах, и особенно то, что находится под краской — нити, из которых состоит первоначальный холст, невозможно. — Он повернулся ко мне. — Мистер Парнелл, где тут у вас телефон?

Мы позвонили в Париж из моего кабинета. Арно долго ждал у телефона, потом нахмурился, вновь побледнел и что-то — я так и не понял что — быстро приказал своим подчинённым.

— Ничего страшного, — успокоил он меня, положив трубку. — Какой-то идиот положил рентгеновские снимки «Дамы» в другое место. Я велел обыскать кабинет. Их скоро найдут и вышлют…

Естественно рентгеновские снимки «Знатной дамы» не нашли. Ситуация сложилась не из легких, нужно было что-то делать. Через неделю у нас в галерее собрались двадцать ведущих искусствоведов из Франции и Америки. Результаты экспертизы были готовы через месяц.

Двенадцать специалистов по старым мастерам объявили «Знатную даму» оригиналом, шестеро — отличной подделкой. Ещё двое были уверены, что это грубая подделка. После этого неясного вердикта картина вернулась в Париж. Месье Арно, конечно, отменил и выставку «Брата Ринклера»…

Я изменил внешность, наклеив фальшивую бородку, надев черный парик и большие солнцезащитные очки и решил на всякий случай говорить с сильным французским акцентом. По собственному опыту знаю, что акцент привлекает к себе внимание и отвлекает от внешности. Хотя мы не раз встречались с мистером Дунканом, я был уверен, что он меня не узнал.

Я начал торопливо складывать деньги в саквояж. Двести тысяч в купюрах по десять-двадцать долларов занимают довольно большой объем, но в таких случаях обычно просят банкноты мелкого достоинства, которые труднее проследить.

Корнелиус Дункан не сводил восхищенного взгляда со «Знатной дамы».

— Значит, её все-таки украли.

— Месье, — строго покачал я головой, — я ничего не знаю ни о какой краже. «Знатная дама» попала ко мне совершенно случайно.

— Конечно, конечно, — с понимающим видом улыбнулся коллекционер. — Миллионы дураков будут пялиться на копию в Париже, а оригинал будет у меня. Один я буду любоваться настоящим шедевром гения.

— Надеюсь, вы понимаете, месье, что никому ни в коем случае не должны показывать эту картину. Она предназначена только для вашего личного просмотра. Если станет известно, что у вас оригинал «Знатной дамы», власти отберут картину, а вас даже могут посадить в тюрьму.

— Я буду держать её под семью замками, — пообещал Дункан. — Никто её не увидит. Даже моя жена!

Последняя предосторожность была нелишней. Нынешняя супруга, четвертая по счёту, так же, как предыдущие, при разводе могла попытаться отомстить мужу и заявить в полицию.

— До свидания, месье Дункан, — попрощался я, закрывая саквояж. — Вам очень повезло. Вы приобрели прекрасную картину стоимостью как минимум миллион за пятую часть цены. Поздравляю с выгодной сделкой.

Я поймал такси и с довольной улыбкой откинулся на спинку сиденья. На данный момент Бернис Леку нарисовала шесть копий «Знатной дамы». Уверен, мне не составит особого труда продать их как оригиналы по двести — триста тысяч долларов.

Конечно, мы с Бернис, наверное, могли бы украсть и оригинал, но тогда нас искала бы полиция всего света. Создать подозрение, что шедевр могли украсть, и построить на этом всю игру — было намного умнее, изящнее и, что самое главное, безопаснее. Никто из «счастливых» обладателей «Знатной дамы» не рискнёт показывать её специалистам и тем более обращаться в полицию. Поэтому я и просил за неё относительно небольшую сумму: конечно, коллекционеры ценят свою свободу дороже двухсот тысяч.

Мы с Бернис заслужили продолжительный отпуск. Говорят, Бразилия сказочная страна. Пожалуй, стоит съездить и проверить. Кто знает, может, она эта страна так нам понравится, что мы захотим остаться там навсегда.