— Наверное, мне придется болтаться в этой мертвой дыре все утро, пока вы беседуете с пастором, — проворчал Джон.

Саймон усмехнулся.

— Не сомневаюсь, ты найдешь, чем себя занять. Я выясню, о чем он хотел потолковать, а затем мне надо пообщаться с родственниками Элайзы. Скажи хозяину, что днем мы уезжаем, но до отъезда хотели бы поесть. — Он присоединился к священнику, который привел его в действительно прекрасную церковь, видимо веками пользовавшуюся благосклонностью щедрых патронов. Саймон послушно восхитился восточным окном, затем заговорил о только что состоявшихся похоронах.

— Если я понял правильно, — сказал он, — сегодня вы хоронили молодую девушку. Так печально, когда молодые уходят от нас.

Филд согласился, потом добавил:

— Это действительно была молодая женщина, и именно об этом я и хотел бы с вами поговорить. — Они вышли из церкви, прошли мимо могилы Элайзы, где могильщик с молодым помощником энергично засыпал яму землей и при этом весело насвистывал.

Дом у священника был очень симпатичный, с фигурной штукатуркой и сводчатыми окнами. Попав вовнутрь, посетитель сразу понимал, что это не обычный дом сельского священника, потому что комната, куда хозяин ввел Саймона, была прекрасно обставлена, а на одной стене весел прекрасный гобелен, изображающий суд Соломона. «Похоже, — подумал Саймон, — доктор Джеймс Филд имеет значительные личные средства». Появилась приятная, аккуратно одетая женщина, спросила, чего желает хозяин, и тут же отправилась за вином. Еще через несколько минут горничная принесла бутылку и два изящных бокала на серебряном подносе.

Филд жестом предложил Саймону сесть, затем открыл бутылку и налил бокал красного вина.

— Думаю, вы оцените это вино. Мне присылают его из Бордо. Вы должны извинить меня за то, что я не предлагаю вам отобедать, но жена и дочери уехали навестить мою тещу, которая живет в нескольких милях отсюда. — Он передал бокал Саймону. — Простите, что я к вам обратился, доктор Форман, но для меня это такая редкая возможность — поделиться сомнениями с человеком своего круга.

Саймон мысленно улыбнулся комплименту. Он может быть одет как джентльмен, говорить как джентльмен, но он прекрасно отдавал себе отчет в том, что ему никогда не обрести той легкости, которая у хозяина дома была врожденной. Профессия врача давала Саймону право называться «джентльменом», но это не было титулом по праву.

Филд наполнил свой бокал и переменил тему.

— Скажите мне, доктор Форман, возможно ли определить по утопленнику, каким образом человек утонул? — Заметив удивление Саймона, он быстро добавил: — То есть есть ли признаки, по которым можно определить, что человек покончил с собой?

«Неужели, — подумал Саймон, — есть кто-то еще, кто сомневается в этом?»

— Это довольно сложно, — осторожно ответил он, — разве что человек бросился в воду с такого места, до которого очень трудно добраться, и, следовательно, он сделал это намеренно. Но если вас интересует, возможно ли с медицинской точки зрения определить, как человек утонул, то я отвечу отрицательно. Если только будут заметны явные признаки преступления, вроде удара по голове, но это, разумеется, уже совсем другое дело.

Филд кивнул.

— Ту девушку, о которой мы говорили, вытащили из Темзы несколько дней назад. Она была горничной у леди Оливии Такетт, так что все, что мне известно, я узнал из письма, которое она мне отправила и где написала, что было следствие и что девушка не кончала жизнь самоубийством. Она также добавила, что дела мешают ей уехать из Лондона, но что ее мать приедет на похороны и мне заплатят за погребение, могилу и колокольный звон. Вот и все. Родители девушки люди приличные, они глубоко потрясены.

Саймон прикинул, не стоит ли рассказать ему о своем собственном мнении по поводу этого дела, затем решил воздержаться, по крайней мере пока. Но он все же спросил, почему священника расстраивают полученные им сведения.

— Потому что мне кажется странным, что девушка где-то бродила и случайно упала в воду. Вы должны понять, что это не пустые размышления. Если присутствовало намерения, то я не должен был разрешать хоронить ее на моем кладбище. В данном случае, у меня не было выбора, пришлось положиться на слова леди Такетт, но я совсем не удовлетворен. До такой степени, что послал в офис коронера запрос с просьбой прислать мне копию протокола следствия. Именно поэтому я провел самую короткую службу. Это сильно расстроило брата девушки. — Он вздохнул. — Проще говоря, я совершенно не доверяю сэру Уолфорду и его семье. Если я узнаю от коронера, что меня ввели в заблуждение, дело примет серьезный оборот.

Саймон воздержался от комментариев, но, учитывая мнение священника о семействе Барнес, рискнул спросить, является ли его должность приходского священника даром от поместья.

Ответ Филда поразил его своей неожиданностью.

— Да, действительно, — с горечью сказал он. — Но по праву все имение принадлежит мне. Тут много споров. По завещанию оно было оставлено сэру Уолфорду Джоном Филдом как часть приданого его дочери, но по справедливости оно должно было бы перейти к моей ветви семьи. Мой дед был братом сэра Джона, и, поскольку у того не было сыновей, имение должно было быть унаследовано сначала моим отцом, потом мною. Мой дядя, похоже, испытывал некоторые угрызения совести по этому поводу, так что приход и церковь были его подарком. Он завещал, чтобы они были переданы мне, после того как я получу степень доктора. — Он снова наполнил бокал Саймона и скупо улыбнулся. — Однако еще не все потеряно. Если леди Оливия не родит сына сэру Уолфорду, имение перейдет ко мне. Таковы условия завещания. Пока наследника нет, но она молода и недавно замужем.

Он коротко обрисовал Саймону обстоятельства, приведшие к составлению такого противоречивого завещания, затем перевел разговор на более общие темы. Они болтали, пока не кончилось вино. Когда Саймон уходил, Филд пригласил его заезжать еще, если окажется поблизости, и пообещал, приехав в Лондон, навестить Саймона. Саймон дал ему свой адрес в Бэнксайде, и они дружески расстались.

Саймон покинул дом священника и в задумчивости направился к дому семейства Паргетеров, который указал ему Филд. Джон Брейдедж запомнил историю семьи Филдов и поместья достаточно хорошо, но его собеседник не сказал ему ничего о завещании старого сквайра, возможно, он ничего не ведал о его содержании. Значит, в семье был конфликт по поводу передачи имения сэру Уолфорду, так? Если верить Филду, его дед был чем-то вроде паршивой овцы, чуть ли не пиратом, хотя позднее успокоился, стал почтенным членом общества и накопил много денег. Однако сэр Джон много лет отказывался общаться со своим печально известным братом, хотя, если бы судьба в виде сэра Уолфорда не вмешалась, он мог со временем смягчиться и изменить свое решение. Возможно, он думал именно об этом, когда настоял, чтобы адвокаты сэра Уолфорда включили в брачное свидетельство пункт, согласно которому в случае отсутствия наследника мужского пола у сэра Уолфорда до его смерти, имение возвращается в семью. Сэр Уолфорд согласился, не видя никаких проблем с рождением нескольких сыновей, а если уж не повезет, то дочерей, которые в свою очередь родят ему кучу крепких внуков.

Итак, оба семейства, Барнесы и Такетты, целиком зависели сейчас от того, сможет ли Оливия родить крепкого малыша мужского пола. Тем временем доктор Джеймс Филд, приходской священник церкви святой Анны, фактически потерявший свое наследство, тихо ждал в сторонке.

Дорожка вильнула вправо и привела к главным воротам имения и крепкому деревянному особняку, который и являлся выше упомянутым наследством. Солнце отражалось в высоких окнах, а из сада доносился тоскливый крик павлина. Домик Паргетеров, почти что хижина, стоял слева от главного дома, рядом с конюшней, коровником, пивоварней и прачечной.

Никто не остановил Саймона, когда он шел мимо господского дома к хижине, где обитали родители погибшей девушки. На двери висел венок из трав, перевязанный черной лентой. Саймон уже собрался постучать, как дверь открылась и вышел брат Элайзы, провожающий нескольких человек, которые, видимо, оставались погоревать вместе с родными, потому что перед уходом они пожали молодому человеку руку. Внутри было тихо.

Брат Элайзы несколько оторопел при виде хорошо одетого незнакомца на пороге и хотел было закрыть дверь, но Саймон остановил его.

— Простите, но не мог бы я поговорить с вашими родителями? — спросил он. — Я из Лондона, меня зовут доктор Саймон Форман, я проезжал мимо и узнал о смерти вашей сестры. Я зашел, чтобы выразить свои соболезнования вашим родителям, потому что, видите ли, я ее знал, она консультировалась со мной несколько месяцев назад.

Парень стоял, не зная, как поступить, пока не появилась мать, чтобы взглянуть, почему он не закрывает дверь. Саймон повторил все еще раз, и мать тут же жестом прогнала сына и поклонилась Саймону.

— Вы очень добры, сэр. Будьте так любезны, соблаговолите зайти.

Комната, куда его провели, была аккуратно прибранной, чистой и почти без мебели — явно парадная гостиная. Через открытую дверь виднелась солидных размеров кухня, откуда появился отец Элайзы, успевший уже переодеться в свою рабочую одежду. В доме пахло краской, потому что Паргетеры, как и многие бедные люди, не могли позволить себе траурной одежды и красили свои вещи в черный цвет. Увидев Саймона, Гарри Паргетер замер.

— Это доктор Форман из Лондона, Гарри, — сказала ему жена. — Он говорит, что наша Элайза консультировалась с ним некоторое время назад, а когда он услышал в деревне о нашем горе, то решил зайти и выразить свои соболезнования.

Гарри поздоровался с Саймоном с некоторым подозрением.

— Так вы доктор, сэр? И вы говорите, что моя дочь приходила к вам, потому что заболела?

— Нет, она не была больна, — мягко ответил Саймон, — она лишь просила меня составить ее гороскоп. Так делают многие девушки.

Эти новость разозлила Гарри.

— Я должен сказать вам, сэр, что я в такую ерунду не верю. Не годится христианам прибегать к языческим ритуалам, чтобы предвидеть волю Господа.

— Будет тебе, Гарри, — вмешалась жена, едва не плача. — Не будем ссориться в такой день. Наверное, подруги Элайзы поступали так же, а ведь ты знаешь, что молодые девушки подражают друг другу.

— Многие врачи используют астрологию, чтобы установить диагноз и предсказать исход болезни, — добавил Саймон. — Это очень почтенная практика досталась нам еще от наших предков.

— И все же я считаю, что это дело Бога, а не человека. И больше ничего моя дочь от вас не хотела?

— Только снотворное для своей госпожи.

— Ты иди, Гарри, у тебя ведь кобыла болеет. — Миссис Паргетер с жалостью посмотрела на своего мужа. — Тебе лучше на конюшне, чем сидеть здесь без дела. И ты тоже можешь вернуться к работе, Джошуа, — сказала она, поворачиваясь к сыну, — и утешить отца. Мы будем ждать вас обоих к ужину, хотя что касается еды… — Слезы снова побежали по ее щекам.

Паргетер обнял ее одной рукой.

— Ты правда хочешь, чтобы я ушел?

Она кивнула и вытерла слезы.

— Оставьте меня. Мы с Грейс уберем в доме и предложим доктору что-нибудь прохладительное. — Муж поцеловал ее в щеку и, все еще сомневаясь, позвал сына и вышел с ним из дома.

После их ухода миссис Паргетер предложила Саймону кусок поминального пирога и эля и отправилась за ними на кухню. Она была симпатичной женщиной, более яркой, чем ее дочь, и он подумал, что в нормальных обстоятельствах она должна быть быстрой и деловой. Она вернулась с кружкой эля и куском темного пирога на тарелке и поставила перед ним.

— Моя хозяйка разрешила мне не возвращаться в коровник до завтрашнего дня или даже позже, если я захочу, но я думаю, что завтра выйду на работу. Как я сказала Гарри, лучше чем-то заниматься, и мне легче будет с другими женщинами. — Голос ее снова задрожал, и сестра Элайзы, которая все это время сидела тихонько в уголке, подошла к матери и взяла ее за руку. — Что вы обнаружили в гороскопе Элайзы? — спросила она. — Вы знали, что случится что-то ужасное?

Саймон ободряюще улыбнулся ей.

— По правде, я не увидел ничего плохого. Более того, я смог узнать так мало, что сказал ей, что, по-видимому, она еще слишком молода, чтобы я мог составить надежный гороскоп, и что ей лучше вернуться позднее, когда она станет постарше.

— На сегодня хватит, Грейс, — сказала мать дочери, похлопав ее по руке. — Иди и надень другое платье, потом возвращайся на кухню к своей прялке. Ты можешь прясть и думать о нашей бедной Элайзе. Вы говорите нам правду, доктор Форман? — спросила она, когда Грейс неохотно вышла из комнаты. — Если с дочкой было что-то не так, я бы хотела знать. Теперь уже ничего не изменишь.

«Да, — подумал Саймон, — очень проницательная женщина».

— Вы так говорите, — заметил он, — будто подозреваете, что не все было ладно.

Миссис Паргетер долго смотрела на него.

— Поскольку вы врач, вы должны уметь хранить чужие тайны. Я хочу вам кое-что показать. Может быть, вы сможете мне объяснить. — Она подошла к буфету, который стоял рядом с камином, взяла оттуда деревянную коробку и поставила ее на стол. Внутри лежали четыре небольших кожаных мешочка. Она подняла один и потрясла. Послышался звон. — Это золото. Сто гиней золотом.

Саймон вытаращил на нее глаза. Сумма была огромной.

— Полагаю, Гарри будет считать, что мы должны оставить эти деньги себе, но я должна кому-то рассказать, особенно сейчас, когда… она ушла от нас. Примерно месяц назад, возможно, раньше, она приехала сюда с леди Оливией и пришла к нам, пока ее госпожа навещала свою мать. Она показала нам коробку, сказала, что в ней и как мы должны этими деньгами распорядиться. Двадцать гиней предназначались Джошуа, чтобы он получил специальность и смог потом организовать свое дело, ведь пока он только грум. Еще двадцать должны были пойти на приданое Грейс. Остальные делились пополам и тридцать гиней должны были обеспечить мне и Гарри спокойную старость, а оставшиеся тридцать должны были стать ее приданым. Когда я спросила, почему ее доля больше, чем у всех остальных, она ответила, что на это есть веские причины.

— Вы спросили ее, откуда у нее такие деньги? — поинтересовался Саймон.

— Разумеется. Гарри очень беспокоился и все время пытался выпытать у нее, где она их взяла, но она только сказала, что деньги эти не краденые и не связаны ни с каким преступлением. Гарри даже заставил ее поклясться на Священной Книге. Она уверила его, что получила их честным путем, что это подарок. Но лично я всегда по этому поводу беспокоилась. И сейчас беспокоюсь еще больше.

— И вы до сих пор не имеете представления, откуда они взялись?

Она поколебалась.

— Я все думала, что, может быть, ее затащил в постель какой-нибудь богатый господин и это была плата за ее девственность. Потому что я могу поклясться, что она была невинной, когда поступила в услужение к миледи, хотя за ней ухаживали многие славные парни, например Джон, сын нашего соседа, но наша Элайза была холодной девушкой. Хотя, перед тем как уехать, она сказала, что теперь может выйти замуж и успокоиться и Джон подойдет, как и любой другой. Еще мне приходило в голову, что она обнаружила, что беременна, и виновный в этом человек дал ей денег, чтобы она могла выйти замуж, хотя… — с горечью добавила она, — редкий господин расстанется с такой крупной суммой. Что касается мужа, то молодой Джон и в самом деле был ею очень увлечен, а тридцать гиней способны склонить любого молодого человека к такому браку, неважно, есть ребенок или нет. Тем более что срок у нее наверняка был очень небольшой и ребенка вполне можно было выдать за недоношенного. Вот почему я спросила про гороскоп, действительно ли она приходила к вам за этим или вы просто решили нас пожалеть?

Саймон покачал головой.

— Нет, я сказал правду. Она действительно приходила за гороскопом и маковым сиропом для госпожи, и я могу с уверенностью сказать вам, что тогда она никак не могла быть беременной.

Она сразу разобралась в нюансе.

— Что вы имеете в виду?

— То, что она была беременна, когда умерла. Срок — месяца три. Так вышло, что я помогал вытаскивать ее тело из реки и осмотрел ее.

Миссис Паргетер побледнела.

— Значит, она все же могла покончить с собой?

— Это возможно, но я так не думаю. От вас утаили правду. Я скажу вам сейчас, что я видел ее тело и могу утверждать, что ее связывали, прежде чем бросить в воду, где она и утонула. Приговор следствия был «преднамеренное убийство».

— Милостивый Боже! — воскликнула женщина. — Господи всемогущий! Нам сказали только, что она не сама утопилась. Так она все же была беременна? Если вы правы, то, возможно, из-за этого ее убили? Хотя зачем кому-то поступать так ужасно?

— Я не знаю, миссис Паргетер, — сказал Саймон. — Но я собираюсь сделать все возможное, чтобы выяснить. А пока мне думается, что вам лучше ни с кем об этом не разговаривать. Конечно, если у вас хватит сил.

Она подняла голову.

— Мне придется быть сильной. Мне представить трудно, что сделают Гарри и Джошуа, если им такое придет в голову, и один Господь ведает, что произойдет, если они узнают наверняка. — Когда Саймон уходил, она сжала его руку в молчаливой благодарности. — Вы были очень добры, сэр. Очень редко случается, когда человек в вашем положении проявляет такой интерес.

— Поверьте мне, — сказал он, — я сам не успокоюсь, пока во всем не разберусь. Когда я узнаю больше, я свяжусь с вами.

Через полчаса миссис Паргетер с удивлением увидела у своих дверей дворецкого сэра Уолфорда. Мэтью Лоуренс был напыщенным, самовлюбленным человеком, которого терпеть не могли остальные слуги, главным образом, потому, что мало что из происходящего в имении ускользало от его глаз, о чем он немедленно докладывал господину. Миссис Паргетер ничего не оставалось, как пригласить его зайти. Она уже начала говорить, что вернется на работу на следующий день, но он перебил ее.

— Это вы сами решите, так распорядилась миледи. Но я пришел сюда по другой причине. Мне сообщили, что у вас побывал гость. Человек из Лондона. Могу я поинтересоваться, почему он навестил вас именно сегодня, в такой день?

Она подивилась, как он смог узнать о визите так быстро.

— Это был доктор, господин Лоуренс. Доктор Саймон Форман. Он, похоже, случайно заночевал в деревне и, услышав о смерти Элайзы, зашел, чтобы выразить свои соболезнования, потому что она консультировалась у него в Лондоне. — Даже если бы Саймон не предупреждал ее, она настолько не любила дворецкого, что все равно больше бы ничего не сказала.

— Ясно. Он рассказал, зачем она к нему приходила?

— Он сказал, что она попросила лекарство для своей госпожи, леди Оливии, а так же, как многие молодые глупышки, хотела, чтобы он составил ее гороскоп.

Дворецкий подумал.

— И это все?

— А что еще может быть?

Дворецкий молча разглядывал женщину.

— Так вы говорите, что доктора звали Форман?

Миссис Паргетер кивнула и закрыла за ним дверь. Вернувшись в дом, Лоуренс немедленно взял перо и бумагу и быстро написал записку своему хозяину, сэру Уолфорду, после чего позвал слугу и приказал ему немедленно отвезти записку в Лондон, причем ехать быстро, останавливаясь только в случае крайней необходимости.