Когда Паэн снова вышел во двор обители, Джоанна уже сидела верхом на великолепной кобыле с приличной сбруей и дамским седлом — довольно изящной конструкцией с двумя стременами и прочной подставкой, на которую можно было поставить ногу. С передней и задней луки седла свисала серебристо-зеленая бахрома, искрившаяся в лучах солнца, пока грациозная кобылка гарцевала по двору аббатства.

Джоанна осадила миниатюрное животное рядом с Паэном и протянула к нему руки, чтобы он снял ее с седла.

— Во сколько она вам обошлась? — осведомился Паэн. Джоанна улыбнулась.

— Поставьте меня на землю и поскорее седлайте вашу лошадь. Нам пора в путь.

— Сколько? — не отступал Паэн.

— Я отдам вам золото, как только мы доберемся до Уитби, — уклонилась она от ответа.

Аббатиса уже направлялась через весь двор в их сторону.

— Мне нужно будет хоть что-нибудь ей дать, — буркнул Паэн. — Скажите мне, сколько я ей должен.

— Двадцать денье.

Он опустил ее на землю.

— Двадцать?! — изумился он.

— Она славная кобылка, к тому же такая красивая. Я оставлю ее у себя и буду ездить на ней дважды в год по дороге между фермой и Уитби, чтобы она не застоялась без дела…

— Положим, она и впрямь хороша, но все же не стоит двадцати денье.

— А седло?

— Седло будет привлекать воров, как мед мух, — отозвался Паэн. — Разве вы не могли купить одну лошадь, без седла? Я найду вам другое, ничуть не хуже…

— На нем нет драгоценных камней, — возразила Джоанна. — Просто оно по краям покрыто росписью и позолотой.

— Лучше объясните это грабителям, когда те набросятся на вас, выскочив из чащи леса, и тогда, быть может, они оставят вас в покое и будут ждать другого, менее тщеславного путешественника.

Аббатиса уже стояла рядом с улыбкой предвкушения на губах. Зажмурив глаза, Паэн протянул ей мешочек с деньгами.

— Вы можете взять себе все золото и кошелек в придачу, — пробурчал он, — если дадите моей супруге кусок ткани попроще, чтобы она могла прикрыть всю эту.., роскошь.

Он не успел еще договорить, как аббатиса уже опустила мешочек в ящик для пожертвований и скрылась в аббатстве. Вскоре из-за дверей показалась молоденькая послушница с отрезом коричневой ткани.

— Это хорошая материя, — пояснила она, — сотканная специально для наших облачений.

— А теперь она будет украшать седло, предназначенное для дамы совсем иного сорта, — пробормотал себе под нос Паэн. Он обернулся к Джоанне, которая почесывала загривок кобылы, и прошептал ей на ухо:

— Мне казалось, что такая здравомыслящая женщина, как вы, к тому же дочь торговца шерстью, не позволит этой вредной старухе всучить вам седло куртизанки.

— Оно досталось мне вместе с кобылой по разумной цене, — ответила Джоанна, — и подходит ей как нельзя лучше.

— Так вот как вы распоряжались дома вашим серебром? Мне с трудом верится, что у вас осталось хотя бы су на ваше приданое.

— Нет, — ответила Джоанна. — Такое случилось впервые. Что-то в ее голосе заставило Паэна всмотреться внимательнее в ее улыбающееся лицо.

— То есть?

— Я никогда раньше не тратила деньги на собственные удовольствия. — Джоанна погладила серебристую гриву кобылы.

— Но ведь вы же носили платья из узорчатой шерсти и шелка…

— Только потому, что этого требовало мое положение. Если бы я оделась во что-нибудь попроще, мой дядя стал бы возражать, а муж счел бы себя оскорбленным. Эта лошадь, — продолжала Джоанна, — настоящая красавица, к тому же на вид смирная, и я купила ее потому, что она пришлась мне по душе. — Она неожиданно смутилась и посмотрела на него. — Я собиралась расплатиться с вами в Уитби. Если не ошибаюсь, вы говорили, что у вас где-то поблизости есть тайник.

Паэн с улыбкой кивнул. Если Джоанне и впрямь так хочется приобрести это вычурное седло для своей кобылки, он позаботится о том, чтобы оно попало в Уитби, не доставшись наглым разбойникам.

— Как удачно, не правда ли, что мне пришло в голову зарыть деньги в землю именно здесь, недалеко от северной дороги? И нам не придется ехать до самого Джипсуика мимо придорожных таверн, кишащих конокрадами, чтобы забрать их у какого-нибудь подвыпившего ремесленника, который может вспомнить, а может и не вспомнить о том, что я отдал ему свои деньги на хранение.

Джоанна улыбнулась:

— Да, это большая удача. Готова держать пари, что, если бы посаженное в землю золото давало всходы, ваши тайники превратились бы к этому времени в пышные сады, с которых любой из окрестных жителей мог бы собрать себе целое состояние.

Даже в их келье в крепости тамплиеров она не улыбалась так весело и непринужденно. Он положил руку на загривок лошади.

— Вы не шутите, Джоанна? Неужели до этой кобылы вам ни разу не довелось купить себе что-нибудь просто ради собственного удовольствия?

Она отрицательно покачала головой.

— Но ведь вы же богаты! Вы принесли в приданое Ольтеру Мальби полные сундуки золота…

— И никогда за всю жизнь не видела более бездарной траты денег. Даже если бы мой дядя выбросил их в море, я и то чувствовала бы себя куда более счастливой. Так что теперь, когда у меня больше нет сундуков с золотом, дожидающихся, пока в Уитби нагрянет очередной алчный до чужих богатств вельможа, я могу позволить себе купить любую вещь, которая мне приглянулась. Если я снова выйду замуж, у меня уже не будет приданого.

Паэн робко коснулся рукой ее плеча. Никогда больше ему не суждено делить ложе с Джоанной Мерко. Она была не для него, и он не мог подвергать ее риску забеременеть, зная, что у него не было никакой надежды дать ребенку свое имя. В один прекрасный день Джоанна выйдет замуж за какого-нибудь достойного человека, который разделит с ней ее взгляды на жизнь и будет счастлив стать ее мужем — все равно, с приданым или без. В это мгновение Паэн отдал бы все на свете, лишь бы этим человеком стал он сам.

* * *

В тот же день они покинули аббатство, несмотря на то что Паэн уговаривал Джоанну задержаться здесь еще на несколько дней. Она, судя по всему, пребывала в прекрасном расположении духа, а два теплых плаща, в которые она закуталась, спасали ее от пронизывающего ветра, со свистом проносившегося вдоль северной дороги. Ее огромная кольчуга, высушенная, смазанная маслом и привязанная к задней луке седла, была здесь же наготове на тот случай, если холод еще усилится.

За первые дни их путешествия в Уитби Паэн успел оценить по достоинству прелестную кобылку, на которой ехала Джоанна, поскольку явная дороговизна животного давала ему удобный предлог проводить каждую ночь возле конюшни, чтобы отпугнуть воров. Таким способом ему удавалось удержаться от соблазна оказаться в постели Джоанны, не объясняя ей причину, по которой он ее избегал.

По прошествии четырех дней пути Джоанна намекнула Паэну, что ее женское недомогание прошло, и, робко извинившись за свою недавнюю холодность, предложила ему разделить ложе в небольшой усадьбе, куда они заехали в поисках ночлега. Паэн внимательно следил за лицами слуг, сопровождавших их к своему хозяину, однако не заметил никаких признаков того, что кто-то из них узнал Джоанну. По-видимому, они приняли их за купца и его жену, которые в Лондоне продавали свой товар перекупщикам, а теперь возвращались домой. Он убедился в том, что Джоанна проведет ночь в безопасности в алькове, встроенном в толстую стену главного зала усадьбы, в то время как слуги должны были спать поближе к яме с горящим углем, а сам владелец поместья с супругой — в просторной постели, стоящей за высокой деревянной ширмой.

Когда наступила ночь и Паэн направился следом за Джоанной к алькову, где она должна была ночевать, ее близость распалила его до такой степени, что он был вынужден отвернуться от нее и мысленно представил себе, что между ними высокая прочная преграда. Однако и это не помогло. Паэн забрал свою седельную сумку и объявил Джоанне, что будет спать в конюшне на тот случай, если кому-либо придет в голову покуситься на их животных. Прежде чем она успела задать ему вопрос, так ясно читавшийся в ее глазах, он посоветовал ей открыть ставни окна над кроватью и позвать его, если ей что-нибудь понадобится, после чего сразу удалился, даже не обернувшись в ее сторону. Он долго купался в темных водах реки, вившейся тонкой лентой вокруг приусадебных полей, и только когда жар начал понемногу оставлять его тело, вернулся на чердак конюшни и задремал.

С тех пор Паэн каждую ночь старался подыскивать им пристанище в аббатствах и монастырях, где ему легче было найти предлог, чтобы держаться от нее в стороне. Джоанна больше не предлагала ему разделить с ней ложе. При свете дня ее настроение было прекрасным: она непринужденно беседовала с ним и улыбалась так, словно они были старыми друзьями. Однако в сумерках, когда они проезжали мимо придорожных харчевен с незатейливой обстановкой и теплом очагов, останавливаясь на ночлег в какой-нибудь святой обители со строгим уставом, она замолкала, а улыбка, не сходившая с ее лица, становилась фальшивой.

Как-то раз, проехав Уэдерби, они обнаружили, что дорога забита людьми, направляющимися в Йорк, и Паэну очень не понравились лица некоторых их попутчиков. За час до наступления ночи они свернули с дороги в сторону сулившего им относительный покой аббатства, окруженного обширным болотом, где бурые деревенские овцы паслись тесными испуганными группками на небольших клочках суши. Однако Паэн уже устал от скудной монастырской пищи, к тому же ему не внушали доверия пилигримы, с почти непристойным любопытством наблюдавшие за приближением Джоанны. Поэтому они покинули овеваемый всеми ветрами монастырь и направились дальше к северу и уже в сумерках увидели приземистую башню, расположенную так близко к дороге, что издали казалось, будто она перегораживает путь.

— Я хорошо помню это место, — обратился Паэн к Джоанне. — Мне уже приходилось бывать здесь однажды, выполняя поручение епископа Юбера Ольтера.

Джоанна нахмурилась при виде огромных неотесанных камней, из которых были сложены стены.

— Кажется, будто эти камни перетаскал сюда какой-нибудь сказочный великан.

— Говорят, что во времена Вильгельма Рыжего здесь была главная башня крепости. Поскольку прежние хозяева этих мест строили на совесть, думаю, здесь найдется пара-другая комнат, достаточно надежных, чтобы мы могли там запереться и чувствовать себя в безопасности.

Джоанна обернулась к нему с выражением робкого изумления на лице.

— И вы разделите со мной комнату, оставив наших животных без присмотра?

Паэн пожал плечами, стараясь не обращать внимания на немой вопрос в глазах Джоанны.

— Я готов заплатить здешнему конюху звонкой монетой, если лошади и сбруя останутся целыми до завтрашнего утра.

Кроме того, забаррикадируем дверь на тот случай, если хозяину трактира ночью вздумается нас ограбить. В этих местах встречаются разбойники и похуже, чем обычные конокрады.

Не слезая с лошадей, они договорились о плате с владельцем харчевни и спустились на раскисшую землю лишь тогда, когда Паэн убедился в том, что этот малый постарается соблюдать в сделке с ними хотя бы видимость честности. Они вместе отвели лошадей в находившийся рядом низенький хлев и показали косоглазому конюху краешек золотой монеты.

— Он нас не подведет, — заверил ее Паэн.

Джоанна остановилась в нерешительности возле широкой деревянной лестницы, которая вела к высоко расположенному входу в бывшую крепость. Сама дверь уже давно исчезла, и круглый зал, в котором за грязным столом собрались постояльцы харчевни, был открыт всем ветрам. Паэн вынул факел из держателя в стене и, запрокинув голову, оглядел крутые скользкие ступеньки, высеченные прямо в толще стен старой башни.

Едва они вошли в озаренный светом камина зал, разговор за столом прервался, сменившись недружелюбным молчанием, когда Паэн остановился у нижней ступеньки и, обернувшись, высоко поднял факел, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть лица собравшихся. Как он и предполагал, путешественники, сидевшие у камина рядом со своими коробами и свертками с одеялами, тут же испуганно отвели от него взгляды. Некоторое время спустя двое подозрительных типов, занимавших грубо сколоченную скамейку перед самым очагом, вернулись к своим кружкам с элем, и очень скоро зал снова заполнился голосами мужчин, праздно проводящих свободное время.

* * *

Джоанна взбиралась по ступенькам, опираясь на руку Паэна, чтобы не оступиться и не упасть через непроглядную тьму вниз, в переполненный зал. Как им и обещали, комната оказалась сравнительно чистой и была отдана в их единоличное пользование. По словам хозяина, она предназначалась лишь для благородных господ и никогда не предлагалась тем, кто привык ночевать сидя на лавке, вытянув ноги перед очагом. Солома в тюфяке захрустела, едва Джоанна поднесла к ней руку, а на стене почти не было заметно следов влаги. Приподняв факел повыше, Паэн убедился в том, что деревянные перекрытия потолка не прогнили и не грозят свалиться им на голову. Когда-то здесь имелась еще одна деревянная лестница, доходившая до старого люка, через который можно было попасть на крышу башни, но теперь она обвалилась и ее обломки валялись бесформенной грудой возле стены. Самый крупный из этих обломков был вставлен в единственную в башне бойницу, загораживая вид ночного неба и заглушая свист вездесущего ветра.

— Я рада, что вы решили оставить лошадей на попечении конюха, — обратилась к нему Джоанна. — Мне бы не хотелось оказаться ночью одной в таком месте.

Паэн протянул ей факел.

— Заприте дверь на засов, я скоро вернусь. Он снова спустился вниз по высоким ступенькам, чтобы попросить служанку принести им кувшин эля и большую буханку свежего хлеба, покрытую сверху слоем грубой овсяной муки. Он отрицательно покачал головой при виде копченого мяса и сыра, предложенных ему служанкой, поскольку у них в седельных сумках имелся собственный сыр без налета плесени на корке и мясо, более свежее, чем жесткая, почерневшая от сажи свинина, подвешенная к крюку возле очага.

Когда Паэн снова появился в зале, мужчины, сидящие на скамейке, старательно избегали его взгляда. Как и раньше в подобных случаях, вид меча Паэна с его потертыми, покрытыми царапинами ножнами и рукояткой, еще хранившей на себе следы недавних битв, мог отпугнуть "кого угодно, за исключением разве что самых отпетых негодяев или просто глупцов. Первый урок, преподанный старым Амо неопытному юнцу Паэну двадцать лет назад в Юэлле, в общине Ордена тамплиеров, состоял в том, чтобы научить его подмечать малейшие намеки на движения в пределах досягаемости для его меча. Это умение не раз в прошлом спасало ему жизнь — заметив его бдительность, лишь очень немногие разбойники с большой дороги, которым вообще когда-либо приходило в голову ограбить Паэна, решались на подобную попытку, которая могла стоить им головы. К счастью, эти подозрительные типы у камина не догадывались о том, что вдова Мальби не оставила от его прежней бдительности камня на камне. Правда, в том, что касалось ее безопасности, Паэн по-прежнему держался начеку, однако ум его в последнее время слишком часто возвращался к воспоминаниям о прикосновении теплых ладоней Джоанны. Если он и дальше будет проводить каждую ночь, терзаясь от бессонницы и беспросветной тоски, то охранник из него скоро станет совершенно никудышный. Он позволил себе сблизиться с ней, возжелать ее, а затем овладеть ею, несмотря на то что она была единственной женщиной во всей Бретани, к которой ему ни в коем случае не следовало прикасаться. То, что должно было стать всего одной ночью любовных утех, средством, призванным избавить его от безрассудной похоти, превратилось в воспоминание, настолько яркое и захватывающее, что, даже просто взглянув на эту женщину, он как будто снова ощущал себя в ее теле.

Существовал лишь один способ навсегда отвратить ее от себя, подорвать ее доверие к себе настолько, чтобы она уже никогда не подняла на него свои дивные глаза и не посмотрела на него с улыбкой. Если он признается Джоанне Мерко в том, что меч, который ныне призван ее защищать, в прошлом лишил жизни ее мужа, она больше никогда не захочет иметь с ним дела.

Паэн остановился на верхней ступеньке, глядя сверху вниз на людей, сидящих в зале, и пытаясь выбросить из головы образ Джоанны Мерко, спускающейся по лестнице со слезами гнева на зеленых глазах. Если он расскажет Джоанне о том, что она делила ложе с убийцей собственного мужа, это может избавить его от соблазна, но зато навсегда оттолкнет от него любимую женщину и заставит ее ринуться очертя голову навстречу опасности.

Подойдя к их комнате, Паэн окликнул Джоанну, чтобы та открыла ему дверь, одновременно пытаясь придать своему лицу равнодушное выражение.

Джоанна так и не выпустила из рук факел.

— Здесь нет ни камина, ни держателя в стене — ни одного подходящего места, куда его можно было бы поместить, не рискуя вызвать пожар.

— Паэн взял у нее из рук чадящий факел и осмотрелся. Если в этой комнате когда-либо и было место для очага, дающего свет и тепло, от него уже давно не осталось никаких следов. Факел зашипел от сквозняка, и в воздух тонкой лентой посыпались красноватые искры. Если хотя бы одна из этих искр упадет на ветхие, покрытые соломой доски, их келья превратится в погребальный костер.

Он пробрался мимо сваленных в груду обломков старой лестницы и вынул из окна деревянный клин. Порыв холодного ночного ветра, ворвавшегося в узкое отверстие, освежил его разгоряченное страстью лицо. Паэн вставил в амбразуру черенок факела, установив его так, чтобы удержать пламя внутри каменной рамы.

— Мне придется оставить его здесь, пока мы ужинаем, — пояснил он Джоанне. — Как только с едой будет покончено, я снова вставлю клин в отверстие, чтобы уберечь вас от холода.

— Холод мне не страшен, — ответила она. — Мы с вами столько времени провели на открытом воздухе, что я уже успела превратиться в ледышку. Когда мы доберемся до Уитби и усядемся перед большим камином в доме моего дяди, я, наверное, растаю.

В его объятиях она превратится в создание из огня, таящее от нежной страсти.

Чтобы заставить себя оторвать наконец взгляд от ее лица, Паэн снова вызвал в памяти образ длинной неосвещенной лестницы, ведущей из их комнаты вниз, где каждое неосторожное движение было чревато падением во тьму. Он направился к тому месту, где оставил хлеб и эль, и подтащил к ним поближе седельные сумки. Джоанна уселась напротив него на одну из сумок.

— У нас есть коньяк? — спросила она.

Коньяк способен был не только возбудить чувства, но и помутить рассудок. Паэн нашел мех с вином и передал его Джоанне, наблюдая со странным ощущением жжения внутри, как она отпила глоток, после чего протянула ему мех.

— Нет, — отрезал Паэн, поморщившись при виде выражения ее лица. — Нет, — повторил он уже более мягким тоном. — Сегодня ночью мне нельзя спать слишком крепко.

— Мне кажется, — заметила Джоанна, — вы еще ни разу не спали крепко с тех пор, как мы высадились на этот берег.

Подняв на нее глаза, он заметил неуверенность, промелькнувшую в ее взгляде, и мысленно выругал себя за то, что заставил ее сомневаться в своих чувствах.

— Джоанна, мы не можем…

— Это не имеет значения.

— Я не могу подвергать вас риску забеременеть. Только не сейчас. Ребенок появится на свет не раньше чем после первой жатвы следующим летом, и никто не поверит в то, что это законный сын Мальби.

Джоанна посмотрела ему прямо в глаза, словно пытаясь найти ответ на вопрос, который не осмеливалась задать вслух.

— Никто не знает точной даты гибели Мальби, — произнесла она наконец. — Только не здесь, так далеко от Рошмарена.

Те две недели после резни в Нанте — сначала дорога на восток, в лагерь Меркадье, а затем долгий мучительный путь до замка Рошмарен — накрепко запали в память Паэна, словно высеченные резцом искусного скульптора. Он слишком хорошо знал точную дату смерти Ольтера Мальби.

Джоанна по-прежнему не сводила с него взгляда. Если бы она умела читать его мысли, в это мгновение она бы, без сомнения, узнала в нем убийцу своего мужа. Затем она опустила глаза на черствый хлеб, лежавший поверх седельной сумки. Мерцающий свет факела упал на ее великолепные, растрепавшиеся в дороге волосы, словно побуждая Паэна убрать блестящие непослушные пряди с ее висков. Она разломила хлеб и протянула ему кусок побольше.

— К тому времени я уже могу выйти замуж. Даже удар в живот показался бы ему менее болезненным.

— Вот именно, — отозвался он. — И ваш новый муж вряд ли будет доволен, обнаружив, что вы предстанете перед алтарем, уже нося под сердцем ребенка.

Она даже не взглянула в его сторону.

— Это зависит от того, кого именно я возьму себе в мужья. Если он промолчит, не омрачится ли лицо Джоанны Мерко и не погаснет ли огонь оживления в ее глазах от сознания того, что она разделила ложе с безземельным наемником, чтобы всего две недели спустя обнаружить, что он не собирается возвращаться в ее постель и даже не заговаривает с ней о браке?

— Вы же сами сказали, что не собираетесь больше выходить замуж.

Она взмахнула рукой.

— Не исключено, что я передумаю, если только смогу сама выбрать себе супруга.

— В таком случае будьте осторожны при выборе мужа, — посоветовал ей Паэн. — Лишь очень немногие мужчины заслуживают чести просить вашей руки, и еще меньше таких, которые достойны вашей благосклонности.

Джоанна подняла к нему лицо и нахмурилась, слегка озадаченная, словно его слова были для нее безделицей, не имеющей значения.

— Я очень устала, — прошептала она, — и начинаю болтать глупости. Эта постель слишком узка. Сможем ли мы поместиться на ней вдвоем, не стесняя друг друга?

Паэн отвернулся, сделав вид, будто прикидывает на глаз ширину соломенного тюфяка.

— Думаю, да.

Джоанна подняла кувшин с элем, держа его между ними.

— Здесь нет кубков, — заметила она. — Пожалуй, я выпью первой.

Следом за Джоанной и Паэн тоже выпил эля из узкого горлышка, а она между тем вертела в руках кусок хлеба, счищая с него заплесневелую корку. Затем она поднялась со своего места и улеглась на убогой постели, один плащ обернув вокруг бедер, а другим прикрыв плечи.

Тлеющий факел начал дымить и наконец совсем погас. Паэн вышвырнул его наружу и снова вставил на место деревянный клин, преграждая доступ ветру и сиянию звезд на ночном небосклоне. Он достал свой меч и положил его на пол возле лежанки — на случай, если тем двум головорезам в общем зале или самому хозяину харчевни вздумается проверить дверь на прочность. Услышав царапанье стали, вынимаемой из жестких кожаных ножен, Джоанна приподняла голову с тюфяка.

— Если ночью к нам пожалуют гости, немедленно падайте на пол и спрячьтесь между постелью и стеной. — Она вздохнула, и Паэн услышал чуть слышное шуршание, когда она снова опустила голову на покрытую тканью солому. — Еще два дня, — добавил он, — и вы окажетесь в безопасности в доме своего дяди.

В комнате воцарилась напряженная тишина, нарушаемая лишь чуть слышным дыханием Джоанны, слишком быстрым и неровным, чтобы сойти за спокойный сон.

С тех пор как они покинули надежные стены крепости Амо, Паэн не решался спать обнаженным, как обычно поступали все мужчины. Все те холодные ночи, которые ему пришлось провести на чердаках конюшен или монастырских амбаров, он не снимал одежды, держа под рукой меч, готовый в любую минуту отразить возможное нападение. Сейчас же холод был настолько пронизывающим, а их враги находились так близко, что Паэн и Джоанна не стали снимать даже верхнюю одежду, согревавшую их в скудном свете северного солнца. Они лежали без одеяла на простом соломенном тюфяке, одетые и готовые к бегству. И само собой разумеется, что сквозь несколько слоев плотной шерсти он не мог насладиться теплом нежного тела Джоанны или коснуться гладкой, чистой кожи у нее на бедрах.

Паэн повернулся к Джоанне и привлек ее к себе. Она не сопротивлялась и даже положила голову ему на плечо, однако не свернулась рядом с ним уютным клубочком, как вошло у нее в привычку за те долгие осенние ночи, которые они провели вместе в крепости тамплиеров.

— Чтобы вам было теплее, — прошептал ей на ухо Паэн.

— Понимаю.

— Вы можете спать спокойно. Если бы те разбойники вздумали нагрянуть сюда, они бы уже это сделали. Я разбужу вас, как только услышу шаги на лестнице.

Она вздохнула и заворочалась на соломе. Очень скоро ею овладела дремота, и напряжение, которое заставляло их сторониться друг друга, исчезло. Она пристроила голову под его подбородком, а ее дивные волосы легли тяжелой массой ему на грудь. Когда же ее дыхание замедлилось и она погрузилась в глубокий сон, Паэн поднес ее волосы к лицу и уловил исходивший от них аромат весенних трав. Тогда он закрыл глаза, зная, что эту холодную ночь ему не забыть до конца своих дней.