Понедельник, 26 сентября 1994 года

Когда Ким, проснувшись, открыла глаза, она очень удивилась, увидев, что уже девять часов. Намного позже, чем она обычно просыпалась в течение последнего месяца. Выбравшись из постели, она заглянула в комнату Эдварда, но его уже давно не было дома. Пустая спальня была аккуратно прибрана. У Эдварда был похвальный обычай заправлять по утрам кровать.

По пути в ванную, прежде чем принять душ, Ким позвонила водопроводчику Альберту Брюэру, который работал и в коттедже, и в лаборатории. Свой номер телефона она записала на автоответчик Альберта.

Он позвонил через полчаса, и не успела Ким закончить завтрак, как он появился в дверях. В его грузовичке они вместе поехали в замок.

— Я, кажется, уже знаю, в чем проблема, — заявил Альберт. — Я сталкивался с ней еще тогда, когда был жив ваш дедушка. Ржавые трубы. Они здесь сделаны из обычной стали и насквозь проржавели.

Альберт провел Ким по всем ванным комнатам крыла для слуг и показал, что под панелями были действительно совершенно ржавые водопроводные трубы.

— Это можно исправить? — спросила Ким.

— Конечно, можно, — ответил Альберт. — Но придется немного попотеть. Мне и моему парню здесь работы примерно на неделю.

— Сделайте это, — попросила Ким. — Понимаете, теперь тут живут несколько человек.

— Но в таком случае я могу пустить воду в ванные третьего этажа. Там трубы сохранились прекраснейшим образом. На третьем этаже никто никогда не жил.

После ухода водопроводчика Ким пошла в лабораторию, сообщить сотрудникам о ванных на третьем этаже. Прошло много времени с тех пор, как она последний раз ходила туда, да она и сегодня не собиралась наносить им визит. Не очень-то ей там бывали рады.

— Ким! — взволнованно крикнул Дэвид. Он первый увидел, что она вошла в дверь лаборатории. — Какой чудесный сюрприз! — Дэвид оповестил остальных о ее приходе. Все, включая Эдварда, бросили работу и вышли поприветствовать ее.

Ким залилась краской. Она не любила оказываться в центре всеобщего внимания.

— У нас есть свежий кофе и булочки, — сообщила Элеонор. — Хотите?

Ким отказалась, поблагодарив ее и сославшись на то, что недавно позавтракала. Она извинилась за вторжение и коротко сообщила мужчинам, что водопроводная проблема решена.

Мужчины были довольны и заявили, что ванные на третьем этаже — это совсем неплохо. Они даже пытались отговорить ее от какого бы то ни было ремонта.

— Мне не хочется, чтобы в замке оставались ржавые трубы, — пояснила Ким. — Все же их надо отремонтировать.

Ким собралась уходить, но ее не пустили. Сотрудники решили показать ей, чем занимаются.

Первым был Дэвид. Он провел Ким к своему рабочему месту и показал ей в микроскоп препарат брюшного ганглия моллюска, который по-латыни звучно называется Aplasiafasciata. Потом он продемонстрировал распечатки с иллюстрацией того, как «ультра» модифицирует спонтанную разрядную активность определенных нейронов этого ганглия. Ким не успела даже сообразить, что, собственно говоря, она держит в руках, как Дэвид выхватил распечатку у нее из рук и потащил ее к термостату, где выращивали культуры тканей. Там он объяснил ей, каким образом оценивается токсическое действие лекарств на культуру тканей.

Затем наступила очередь Глории и Курта. Они повели ее в виварий. Там Ким показали жалких зверюшек — воспитанных в стрессогенных условиях крыс и обезьян. В результате целенаправленного воспитания у животных сформировалось непреходящее чувство тревоги. После этого исследователи показали ей таких же животных, которые получали в качестве лечения или «ультра», или имипрамин.

Ким изо всех сил старалась показать свою заинтересованность, хотя опыты на животных всегда вызывали у нее тягостные ощущения.

У Глории и Курта ее перехватил Франсуа и повел в защищенную свинцовыми стенами комнату, где стоял аппарат ЯМР. Он очень старался объяснить ей, как ему удалось расшифровать структуру белка, связывающего «ультра». К сожалению, Ким мало, что поняла из его монолога. Она просто кивала головой и вежливо улыбалась, когда в его рассказе возникали паузы.

Элеонор подвела Ким к своему компьютерному терминалу. Она долго объясняла, как пытается моделировать средства, напоминающие по структуре «ультра», в надежде получить соединения с ультраподобной биологической активностью.

Обойдя лабораторию, Ким убедилась, что сотрудники не только дружески обошлись с ней, но что они были вежливы и предупредительны в обращении друг с другом. Хотя они проявляли настойчивость и стремление показать ей то, чем были заняты, тем не менее, терпеливо дожидались своей очереди.

— Все это было в высшей степени интересно, — проговорила Ким, когда Элеонор закончила свою пространную лекцию. — Спасибо вам, что вы уделили мне столько своего драгоценного времени.

Ким попятилась к дверям.

— Постойте, — окликнул ее Франсуа.

Он бросился к своему рабочему месту и вернулся с пачкой цветных фотографий с изображениями результатов сканирования молекул белка.

— Знаете, в них есть что-то, — Ким мгновение помолчала, подыскивая подходящее слово, — драматическое, — сказала она, наконец.

— Не правда ли? — подхватил идею Франсуа. Он по-петушиному склонил голову набок, рассматривая фотографии под другим углом. — От них веет модернизмом.

— О чем они рассказывают вам? — поинтересовалась Ким. Она очень хотела поскорее уйти отсюда, но, чувствуя, что на нее все смотрят, сочла своим долгом задать какой-нибудь вопрос.

— Разные цвета соответствуют разным концентрациям радиоактивного «ультра», — ответил Франсуа. — Красный — это наибольшая концентрация. Из этих фотографий становится ясно, что лекарство больше всего концентрируется в верхних отделах ствола мозга, в среднем мозге и лимбиче-ской системе.

— Я помню, как на обеде Стентон отозвался о лимбической системе, — произнесла Ким.

— Да, в самом деле, я тоже припоминаю, — согласился Франсуа. — Он пояснил, что эта часть отвечает за животные инстинкты, свойственные пресмыкающимся. То есть она занимается вегетативными функциями, настроением, эмоциями и даже способностью воспринимать запахи.

— Эта же часть мозга отвечает за половые функции, — добавил Дэвид.

— А что вы хотите сказать словами «свойственные пресмыкающимся»? — спросила Ким. Это слово вызывало у нее дрожь омерзения. Она не переваривала змей.

— Я хотел сказать, что эта часть мозга человека очень напоминает по своему строению мозг пресмыкающегося, — продолжал Франсуа. — Конечно, это очень сильное упрощение, но оно имеет свои достоинства. Хотя у человека и пресмыкающихся одни и те же отдаленные предки, нельзя утверждать, что головной мозг человека — это мозг рептилии, прикрытый сверху парой полушарий большого мозга. Все рассмеялись такому сравнению. Ким невольно последовала общему примеру. Ей трудно было не поддаться обаянию общего настроя.

— Если касаться только основных инстинктов, — вмешался Эдвард, — то в этом отношении человек очень и очень похож на пресмыкающихся. Разница заключается в том, что наши инстинктивные устремления регулируются высшими отделами мозга, что делает нас способными к общению и цивилизованному образу жизни. Если все это перевести на более понятный язык, то можно сказать, что кора головного мозга связана с примитивными его отделами телеграфными проводами, с помощью которых кора подавляет поведение, свойственное рептилиям.

Ким снова посмотрела на часы.

— Мне действительно пора уходить. Иначе я опоздаю на бостонский поезд.

Принеся свои извинения, Ким, наконец, смогла освободиться из столь дружеских, но весьма навязчивых объятий. Сотрудники в один голос убеждали ее не забывать их и почаще бывать в лаборатории. Эдвард вышел к дверям проводить Ким.

— Ты и правда собралась в Бостон? — спросил он.

— Конечно, — ответила Ким. — Вчера я решила снова съездить в Гарвард попытать счастья. Я нашла еще одно письмо, где упоминается пресловутое свидетельство. Там есть и нить, за которую можно потянуть, чтобы распутать весь клубок.

— Желаю удачи, — напутствовал ее Эдвард. — Радости тебе.

Он поцеловал ее и вернулся в лабораторию, даже не поинтересовавшись, что именно удалось Ким найти в последнем письме.

Ким шла к коттеджу, испытывая странную пустоту от слишком сердечных излияний сотрудников лаборатории.

Может, с ней самой что-то не в порядке? Когда они вели себя отчужденно и высокомерно, ей это не нравилось. Теперь они общаются с ней по-дружески и на равных, а она опять недовольна. Может быть, ей вообще невозможно угодить?

Чем больше Ким размышляла о своей реакции на эту перемену, тем яснее осознавала, что ее недовольство вызвано их новоприобретенной одинаковостью. Когда она увидела их впервые, они поражали каждый своей неповторимой индивидуальностью, эксцентричностью и даже причудами. Теперь же все они слились в одну дружелюбную, но совершенно аморфную массу, начисто лишенную всякой индивидуальности.

Переодеваясь для поездки в Бостон, она не могла отделаться от мыслей о том, что происходит в имении. Она осознала, что чувство неудобства, то самое внутреннее беспокойство, которое погнало ее к Элис, продолжало усиливаться.

Зайдя в гостиную, Ким остановилась под портретом Элизабет и вгляделась в женственное, но исполненное силы лицо своей прапрабабушки. Оно отличалось какой-то безмятежностью и отсутствием признаков тревоги и неуверенности. Ким подумала о том, испытывала ли когда-нибудь Элизабет чувство такой беспомощности, как она.

Ким села в машину и поехала на станцию. Всю дорогу Элизабет не выходила у нее из головы. Внезапно она подумала, что между внутренним миром Элизабет и ее собственным существует удивительное сходство, несмотря на трехсотлетнюю пропасть, разделявшую их. Элизабет жила в постоянной опасности индейского набега, а она, Ким, живет с ощущением совершающегося рядом преступления, жертвой которого она может стать в любую минуту. В те далекие времена люди находились под дамокловым мечом таинственной и страшной оспы. Теперь ее место занял не менее ужасный СПИД. Во времена Элизабет общество задыхалось в тисках воинствующего пуританского материализма. Теперь же стабильность времен «холодной войны» сменилась наступлением дробящего общество национализма и угрожающего цивилизации религиозного фундаментализма. В те далекие времена роль женщины была приниженной, а положение ее неустойчивым. В этом отношении ничего не изменилось за последние триста лет.

— Чем больше меняются вещи в этом мире, тем больше они остаются теми же, — вслух произнесла Ким.

Интересно, подумала Ким, имеют ли все эти подобия и параллели какое-нибудь отношение к тому посланию, которое, по мнению Ким, Элизабет силится передать ей через столетия? Она с содроганием подумала о том, не ожидает ли и ее судьба Элизабет. Может быть, именно об этом та изо всех сил старается предупредить Ким? Может быть, это действительно предупреждение?

Настроение Ким стремительно портилось. Она попыталась сознательным усилием прекратить эту навязчивую умственную жвачку. Ей это удавалось до тех пор, пока она не села в поезд. Все мысли и переживания вновь вернулись.

— О Господи, — простонала Ким, чем вызвала немалое замешательство у сидящей рядом женщины, которая с подозрением взглянула на нее.

Ким стала смотреть в окно. Она ругала себя за то, что так неосмотрительно выпустила на волю свое буйное воображение. В конце концов, разница между жизнью Элизабет и Ким была существенно большей, чем любое сходство между ними. Особенно это касалось возможности распорядиться своей судьбой. У Элизабет такой возможности практически не было вообще. В юности ее принудили выйти замуж за незнакомого человека. Она не могла решать, сколько детей ей рожать. Ким была абсолютно свободна в выборе мужа и могла сама решать, сколько и когда иметь детей.

Когда поезд подошел к Северному вокзалу Бостона, такой ход мыслей почти успокоил Ким. Но тут она стала размышлять, а действительно ли она так свободна, как ей кажется. Проанализировав те важнейшие решения, которые ей приходилось принимать в жизни, она пришла к неутешительным выводам. Вместо того чтобы стать художником или дизайнером, она сделалась медицинской сестрой. Потом она вспомнила, что вступила в близкие отношения с человеком, которые становились до боли похожими на ее отношения с отцом. Кроме того, на ее шею в имении свалилась эта совершенно ненужная ей лаборатория, а в замке поселились пятеро незнакомцев. И все это абсолютно не согласовано с ее пожеланиями и вовсе ей чуждо.

Поезд остановился. Не замечая ничего вокруг, Ким машинально зашагала на станцию метро. Она поняла, в чем заключается проблема. Она почти физически услышала в своем сознании голос Элис, который говорил, что таковы особенности ее личности. У нее явно неадекватная, заниженная самооценка; она слишком уступчива и податлива; она слишком много думает о нуждах других людей, забывая при этом о своих собственных. Все это сильно ограничивает ее свободу.

«Какая ирония судьбы», — подумала Ким. Личность Элизабет имела черты, которые прекрасно гармонировали бы с современными жизненными требованиями, — напористость и решительность. В те же времена именно эти черты послужили причиной ее безвременной смерти. А вот ее собственные мягкость и склонность к подчинению чужой воле сделали бы ее идеальной женщиной в те давние времена, но сейчас были совершенно бесполезны.

В ней снова поднялась волна решимости раскрыть загадку Элизабет. Размышляя об этом, Ким незаметно доехала до Гарвард-сквер.

Через пятнадцать минут она сидела в кабинете Мэри Кастленд и ждала, когда та дочитает письмо Джонатана.

— Этот ваш дом — настоящая сокровищница замечательных памятников истории, — проговорила Мэри, прервав чтение. — Этому письму цены нет. — Она немедленно позвонила Кэтрин Стерберг и предложила ей прочесть письмо.

— Какая прелесть! — воскликнула, прочитав, Кэтрин. Обе женщины пояснили Ким, что письмо относится к тому периоду существования Гарварда, о котором сохранились очень скудные материалы. Они попросили разрешения снять с письма копию и тотчас получили его от Ким.

— Итак, нам надо искать упоминание о Рейчел Бингхем. — Мэри уселась за свой компьютер.

— Я очень надеюсь, что мы ее найдем, — произнесла Ким. Мэри ввела в компьютер нужное имя, а Ким и Кэтрин напряженно смотрели на монитор компьютера, охваченные напряженным волнением. Не сознавая, что делает, Ким скрестила пальцы на счастье.

На экране появились имена двух Рейчел Бингхем. Но обе жили в девятнадцатом веке и не имели никакого отношения к Элизабет Стюарт. Мэри попробовала несколько других вариантов, но все безуспешно. Нужной Рейчел Бингхем она не нашла.

— Мне очень жаль, — проговорила Мэри. — Вы, конечно, понимаете, что даже если бы мы нашли упоминание о Рейчел, нам вряд ли удалось бы преодолеть проблемы, вызванные пожаром 1764 года.

— Я все понимаю, — заверила Ким. — На самом деле я не очень надеялась, что мы что-нибудь найдем, но я уже говорила вам в прошлый раз, что считаю своим долгом хвататься за любую ниточку, которая может привести к успеху.

— Я попробую еще поискать в моих источниках, — пообещала Кэтрин.

Ким поблагодарила обеих женщин и отправилась домой. На метро она приехала на Северный вокзал и стала ждать поезда до Салема. Стоя на платформе, она решила удвоить свои усилия и посвятить поискам все свободное время в течение ближайших двух дней, так как после выхода на работу у нее будет гораздо меньше возможностей для того, чтобы перелопатить эту неимоверно огромную гору документов.

Приехав в имение, Ким решила направиться прямо в замок, но, как только она выехала из-за деревьев, увидела, что у коттеджа стоит машина салемской полиции. Любопытствуя, что бы это могло значить, Ким поехала к дому.

Приблизившись, она увидела, что посреди покрытой травой лужайки, примерно в пятидесяти ярдах от коттеджа, Эдвард и Элеонор беседуют с двумя полицейскими. Руки Элеонор лежали на плечах Эдварда.

Ким остановилась у патрульного автомобиля и вышла из машины. Маленькая группа, поглощенная своим делом, не обратила никакого внимания на ее появление.

Подойдя ближе, Ким увидела, что внимание всех четверых приковано к какому-то предмету, лежавшему в траве.

Когда Ким увидела этот предмет, у нее перехватило дыхание. Это лежал Буфер. Бедный пес был мертв. Особенно отталкивающим это зрелище становилось от того, что из задних ног собаки были выдраны огромные куски мяса. В глубине ран виднелись окровавленные кости.

Ким стало жалко Эдварда. Она бросила ему сочувственный взгляд. Он поприветствовал ее с похвальным самообладанием, откуда Ким заключила, что от первого шока он оправился. На его щеках виднелись следы высохших слез. Каким бы противным ни был пес, Эдвард был к нему искренне привязан.

— Наверное, стоит показать труп судебно-медицинскому эксперту, — сказал Эдвард. — Возможно, удастся обнаружить следы зубов и определить, что за животное загрызло бедного пса.

— Я не знаю, как отнесутся судмедэксперты к вызову осмотреть труп собаки, — ответил один из полицейских, Билли Селви.

— Но вы же сами говорили, что это уже третий случай за последние несколько ночей, — настаивал Эдвард. — Мне кажется, ваш долг — выяснить, что за животное занимается этим. Лично я думаю, это либо собака, либо енот.

На Ким произвела впечатление способность Эдварда здраво мыслить, несмотря на постигшее его несчастье. Он оправился от потрясения настолько, что мог обсуждать технические детали опознания неизвестного животного по оттискам зубов.

— Когда вы последний раз видели собаку живой? — спросил Билли.

— Вчера ночью, — ответил Эдвард. — Обычно он спит со мной, но, может быть, на этот раз я его выпустил, не помню точно. Иногда собака гуляла по улице всю ночь. Мне никогда это не казалось проблемой — имение очень велико, и пес никому не мог доставить никакого беспокойства.

— Я кормила собачку вчера ночью, около половины двенадцатого, — вмешалась Ким. — Буфер начал есть, и я оставила его одного на кухне.

— Во всяком случае, я не видел его, когда проснулся, — припомнил Эдвард. — Но мне и в голову не пришло забеспокоиться. Я подумал, он убежал в лабораторию.

— Скажите, этот пес не насолил никому из вас? — спросил Билли.

Ким и Эдвард в один голос ответили «нет».

— Никто из вас не слышал сегодня ночью чего-нибудь необычного? — продолжал Билли.

— Я ничего не слышал, — заверил Эдвард. — Я очень крепко сплю, особенно если поздно ложусь.

— Я тоже ничего не слышала, — добавила Ким.

— На станции болтают, что это проделки какого-то бешеного зверя, — сообщил другой полицейский, которого звали Гарри Коннерс. — У вас есть в доме еще какие-нибудь животные?

— У меня есть кошка, — ответила Ким.

— Мы очень вам советуем не отпускать ее далеко от себя в ближайшие несколько дней, — сказал Билли.

Полицейские спрятали в карманы блокноты и ручки, попрощались и пошли к машине.

— А что делать с трупом? — крикнул им вдогонку Эдвард. — Вы не хотите отвезти его к эксперту?

Полицейские взглянули друг на друга. Каждый надеялся, что ответит его товарищ. Наконец Билли крикнул, что они, пожалуй, лучше оставят труп на месте.

Эдвард вполне дружелюбно помахал им на прощание рукой.

— Я дал им такой великолепный совет, и что же они сделали? — недоумевал он. — Развернулись и уехали.

— Ну ладно, я пошла на работу, — первый раз за все время подала голос Элеонор. Она посмотрела на Ким. — Не забудьте, вы обещали прийти к нам в лабораторию.

— Я обязательно приду, — согласилась Ким. Она была удивлена приветливостью Элеонор, хотя ассистентка Эдварда и казалась вполне искренней.

Элеонор повернулась и пошла в лабораторию. Эдвард стоял и смотрел на труп Буфера. Ким отвела глаза в сторону. Зрелище было жутким и тошнотворным.

— Мне очень жалко Буфера. — Ким положила руку на плечо Эдварда.

— Ему хорошо жилось, — бодро отозвался Эдвард. — Пожалуй, я вычленю его задние лапы и пошлю их одному знакомому патологоанатому, с которым мы вместе учились в университете. Может быть, он сумеет определить вид животного, которое следует искать.

Ким едва не стало плохо от его слов. Она меньше всего ожидала, что Эдвард захочет окончательно изуродовать труп несчастного пса.

— У меня в багажнике лежит ветошь. Пожалуй, я заверну труп в нее, — решил Эдвард.

Не зная, что делать, Ким осталась возле трупа собаки, пока Эдвард ходил к машине. Она была потрясена жестокой судьбой Буфера, и ее очень удивляло то, что Эдвард столь спокойно отнесся к его гибели. Буфера завернули в одеяло, и Ким пошла проводить Эдварда до лаборатории.

Когда они подошли к ее дверям, в голову Ким пришла испугавшая ее мысль. Она остановила Эдварда.

— Знаешь, о чем я подумала? А что, если смерть Буфера и надругательство над ним — это результат колдовства?

Эдвард внимательно посмотрел на нее, потом откинул голову и искренне расхохотался. В течение нескольких минут он не мог остановиться, настолько его насмешило предположение Ким. В конце концов, Ким и сама рассмеялась вслед за ним, смутившись от собственных слов.

— Ну, подожди смеяться, — попросила Ким. — Где-то я читала, что в обрядах черной магии присутствуют жертвоприношения животных.

— Твое мелодраматическое воображение просто очаровательно, — умудрился выдавить Эдвард между приступами смеха. Когда он, наконец, сумел овладеть собой, то извинился, что посмеялся над Ким, тут же поблагодарив ее за комическую разрядку драматичной ситуации.

— Скажи мне, ты что, всерьез думаешь, что спустя триста лет дьявол решил вернуться в Салем и с помощью колдовства расправиться со мной и «Омни»?

— Нет, я просто связала убийство собаки с колдовством, — ответила Ким. — Я не слишком много значения придаю колдовству. Я вовсе не хотела утверждать, что верю в нечистую силу, но ведь многие верят в нее.

Эдвард положил Буфера на землю и обнял Ким.

— Мне кажется, ты слишком много времени проводишь в замке, тебя просто поглотила гора старых бумаг. Когда с «Омни» все по-настоящему прояснится, мы с тобой поедем в отпуск. Куда-нибудь в теплое место, где можно погреть кости на солнышке. Что ты думаешь по этому поводу?

— Звучит заманчиво. — Ким не могла понять, как Эдвард собирается распределять свое время.

У нее не было никакого желания наблюдать, как он будет расчленять труп собаки, и она осталась ждать его на пороге лаборатории. Эдвард вернулся через несколько минут с останками пса, завернутыми в ту же тряпку, и лопатой. У входа в лабораторию он вырыл неглубокую яму, в которой и похоронил Буфера. Потом он сказал, что забыл взять кое-что в лаборатории, и попросил Ким подождать его. Он снова исчез в здании.

Выйдя, он показал ожидавшей его Ким флакон с каким-то химическим реактивом. Игривым жестом он поставил флакон у изголовья могилы.

— Что это? — спросила Ким.

— Это химический буфер, который называется ТРИС, — пояснил Эдвард. — Буфер для Буфера.

Эдвард рассмеялся своей шутке столь же неудержимо, как предположению Ким о колдовстве.

— Мне нравится, что стойко ты переносишь свое несчастье, — заметила Ким.

— Я уверен, все это благодаря «ультра», — проговорил Эдвард, довольно улыбаясь своему каламбуру. — Когда я узнал, что произошло, то в первую минуту был просто в шоке. Буфер для меня был как член семьи. Но страшная скорбь, которую я испытал, скоро прошла. Я не хочу сказать, что мне не жалко погибшего пса, нет, но я не ощущаю той страшной пустоты, которая обычно сопутствует горю. Я сейчас способен понять, что смерть — просто завершение жизни. В конце концов, Буферу хорошо жилось на этом свете, и у него был не самый лучший характер.

— Он был верным псом, — проговорила Ким. Она не стала распространяться о своих истинных чувствах по отношению к Буферу.

— Вот еще одна причина, по которой тебе следует попробовать попринимать «ультра». Дай ему шанс, — предложил Эдвард. — Я гарантирую, что «ультра» подарит тебе необычайное спокойствие. Кто знает, может быть, препарат настолько прояснит твой разум, что ты раскроешь тайну Элизабет.

— Я думаю, что только ценой огромного труда можно решить эту задачу, — возразила Ким.

Эдвард чмокнул ее в щечку, сердечно поблагодарил за моральную поддержку и исчез в лаборатории. Ким повернулась и пошла по направлению к замку. Она прошла несколько шагов, как вдруг вспомнила о Шебе и заволновалась о судьбе кошки. Она вспомнила, что ночью, перед тем как накормить Буфера, выпустила Шебу на улицу, а утром кошки нигде не было видно.

Сменив направление, Ким поспешила в коттедж. Чем ближе подходила она к дому, тем больше ускоряла шаг. Гибель Буфера усилила чувство какого-то внутреннего неудобства. Она не могла себе представить, как пусто станет на душе, если Шеба разделит печальную судьбу Буфера.

Войдя в дом, Ким позвала Шебу. Она взбежала по ступенькам наверх и вошла в спальню. Из груди Ким вырвался вздох облегчения. Кошка мирно спала, свернувшись меховым клубочком на ее кровати. Ким бросилась к ней и взяла на руки. Шеба бросила на Ким один из своих неподражаемо укоризненных взглядов: «Зачем ты мне мешаешь спать?»

Поиграв несколько минут с кошкой, Ким подошла к письменному столу и достала из ящика пузырек с капсулами «ультра». Она извлекла из флакона голубоватую капсулу и понянчила ее в ладонях, внимательно рассматривая. Ким так нуждалась в утешении, ей так тяжело и одиноко. Она говорила себе, что просто примет один раз лекарство и посмотрит, что из этого получится. Способность Эдварда столь легко перенести смерть Буфера была очень веским аргументом в пользу приема неведомых таблеток. Ким отправилась на кухню за стаканом воды.

Но все же она не стала принимать капсулу. Вместо этого она начала размышлять, почему реакцией Эдварда на драму было полное равнодушие. Она где-то читала, да и интуиция подсказывала ей, что время от времени человек должен переживать чувство несчастья, должен уметь переносить горе. Это необходимая человеческая эмоция. Она посчитала, что блокировать процесс печали нельзя, это может в будущем потребовать слишком высокую цену в качестве расплаты за временное облегчение.

Подумав об этом, Ким положила капсулу обратно во флакон и решила немедленно рискнуть и отправиться в лабораторию. Боясь снова попасть в слишком тесные и слишком восторженные объятия членов команды Эдварда, Ким проскользнула в лабораторию, как мышь.

Ей повезло, на верхнем этаже находились только Эдвард и Дэвид, да и то в разных концах огромного помещения. Эдвард удивился, что никто не заметил, как Ким вошла. Когда он увидел Ким, то собрался, было бурно ее встретить, но она приложила палец к губам и этим жестом велела ему соблюдать тишину и не привлекать ничьего внимания. Взяв за руку, она вывела его на улицу.

Когда они оказались за дверями, Эдвард улыбнулся и спросил:

— Что за бес в тебя вселился?

— Я просто хочу с тобой поговорить, — объяснила ему Ким. — Мне в голову пришла одна мысль, которую ты можешь внести в протокол клинических испытаний «ультра».

Ким рассказала Эдварду, что она думает по поводу печали, и включила в список необходимых неприятных переживаний тревогу и меланхолию. Она считает, что в умеренных количествах эти эмоции могут подвигнуть человека на духовный рост, благоприятные изменения в поведении и стимулировать творческую активность. Иными словами, эмоционально болезненные чувства могут сыграть положительную роль в формировании полезных мотиваций. Под конец она сказала:

— Я очень беспокоюсь, что способность «ультра» моделировать эти неприятные и болезненные чувства может иметь скрытую от глаз оборотную сторону и в будущем обернется неожиданными побочными эффектами, которые невозможно предвидеть.

Эдвард улыбнулся и медленно наклонил голову.

— Я одобряю твою озабоченность, — согласился он. — Это очень интересные мысли, но я не разделяю твою точку зрения. Видишь ли, она основана на ошибочном предположении. А именно: ты считаешь, что мышление и чувства каким-то таинственным способом отделены от телесной части нашего организма. Эта старая гипотеза отвергнута современным опытом, который показывает, что и тело, и дух одновременно вовлечены в проявления эмоций и настроений. Эмоции детерминированы биологически, это доказано применением таких лекарств, как прозак, который изменяет количество нейротрансмиттеров в головном мозге. Эти опыты революционизировали наше понимание функционирования головного мозга.

— Такое мышление дегуманизирует науку, — пожаловалась Ким.

— Ну, давай я попробую объяснить тебе это по-другому, — проговорил Эдвард. — Что ты можешь сказать о боли? Как ты думаешь, при болях надо вводить человеку лекарства?

— Боль — это совсем другое, — ответила Ким, но она прекрасно видела ту философскую ловушку, которую расставил для нее Эдвард.

— Я так не думаю, — возразил он. — Боль — это тоже биологически обусловленный феномен. Так как и физическая, и психическая боль имеют биологическую подоплеку, то и лечить их надо одинаковыми средствами. А именно лекарствами, которые избирательно действуют на вовлеченные в процесс в каждом конкретном случае участки головного мозга.

Ким растерялась. Она хотела спросить Эдварда, где был бы наш мир, если бы какой-нибудь умник догадался посадить Моцарта и Бетховена на антидепрессивные таблетки, чтобы избавить их от тревоги и печалей. Но она не сказала ничего. Ученый в Эдварде заслонил человека.

Эдвард стиснул Ким в дружеском объятии и еще раз поблагодарил за то, что она так живо интересуется его работой. Он погладил ее по голове.

— Если захочешь, мы еще вернемся к этому разговору, — заключил он. — Но теперь мне надо идти в лабораторию. Дело не ждет.

Ким извинилась, что оторвала его от работы, и пошла к коттеджу.