На Бостон уже давно спустилась темнота, когда Сьюзен вышла из поезда Гарвардской линии метро на наземной станции "Чарльз-стрит". Ветер, все еще дувший из Арктики, завывал и нес со стороны реки поперек платформы маленькие крутящиеся вихри. Сьюзен пришлось согнуться против ветра, направляясь к лестнице наружу. Поезд дернулся и скользнул мимо платформы, проплывая справа от Сьюзен, его колеса при въезде в туннель заскрежетали.

По пешеходному мостику Сьюзен пересекла перекресток Чарльз-стрит и Кембридж-стрит. Под ним сплошной транспортный поток уже расплескался на отдельные машины, но ядовитый запах выхлопных газов еще загрязнял ночной воздух. Сьюзен пошла вниз по Чарльз-стрит. Перед открытой всю ночь аптекой сшивался обычный сброд, пьяные или наркоманы. Некоторые из них пытались подходить к Сьюзен, спрашивая, свободна ли она. Она отвечала, прибавляя шаг. Затем она столкнулась с обносившимся бородатым парнем, бесцеремонно заступившим ей дорогу.

– "Риел Пейпер" или "Феникс", красотка? – спросил бородач с себорейными веками. В правой руке он держал несколько газет.

Сьюзен отшатнулась и поспешила прочь, игнорируя мрачные шутки и смех ночного сброда. Она шла вдоль Чарльз-стрит, и постепенно окружающий пейзаж менялся. Несколько антикварных магазинов поманили яркими витринами, но холодный ночной ветер подгонял ее вперед. На Маунт Вернон-стрит Сьюзен повернула налево и стала подниматься на Бикон-Хилл. По номерам домов она знала, что идет в нужном направлении. Затем она миновала Луисбург-сквер. Лучи оранжевого света от иллюминированных витрин освещали холодную ночь. Дома с их солидными кирпичными фасадами давали ощущение мира и безопасности.

Квартира Беллоуза находилась в доме налево, метрах в ста от Луисбург-сквер. Перед зданиями в этом районе были разбиты маленькие газоны, и росли высокие вязы. Сьюзен толкнула скрипнувшие металлические ворота и по каменным ступеням поднялась к тяжелой двери. В коридорчике она принялась дуть на свои замерзшие пальцы и переминаться с ноги на ногу, чтобы восстановить кровообращение в замерзших ногах. С ноября по март у нее всегда мерзли ноги и руки. Дыша на пальцы и подпрыгивая, она просмотрела список жильцов, вывешенный возле звонка. Беллоуз был пятым номером. Сьюзен с силой надавила на кнопку и была вознаграждена хриплым звоном.

Слегка оглушенная, Сьюзен подошла к дверной ручке. Открывая дверь, она поцарапала костяшки пальцев об металлическую защелку на дверной раме. Выступили капельки крови, и она сунула пальцы в рот. Лестничный марш перед ней уходил наверх и влево. Холл был освещен блестящим медным канделябром, свисающим с потолка, и украшен зеркалом в позолоченной раме, которое как бы увеличивало размеры помещения. Машинально посмотрев в зеркало, Сьюзен пригладила пряди волос на висках. Поднимаясь по лестнице, она заметила, что на каждой лестничной площадке на стенах висят репродукции Брегеля в красивых рамках.

Запыхавшись от быстрого подъема, Сьюзен остановилась посреди последнего пролета ступенек и схватилась за перила. Пятью этажами ниже в лестничном колодце был виден мозаичный пол холла. Беллоуз открыл дверь, Сьюзен даже не успела постучать.

– Вот подушка с кислородом, если тебе нужно, бабуля, – сказал он, улыбаясь.

– Боже, здесь такой разреженный воздух. Может быть, мне лучше посидеть здесь на ступеньках и прийти в себя.

– Стакан бордо мигом приведет тебя в чувство. Давай руку.

Сьюзен позволила Марку проводить себя в квартиру. Снимая пальто, она с любопытством оглядывала комнату. Марк исчез на кухне и вернулся с двумя стаканами рубиново-красного вина.

Сьюзен бросила пальто на стул с прямой спинкой, стоявший рядом с дверью, и сняла сапоги. Затем рассеянно взяла стакан и отхлебнула из него.

– Обставлено с изрядным для хирурга вкусом, – заметила она, выходя на середину комнаты.

Комната была примерно шесть на двенадцать метров. На обоих противоположных ее концах располагались старомодные камины, в которых жизнерадостно пылал огонь. Потолок был сводчатый, как в соборе, очень высокий, метров шести в самой высокой точке, и косо спускался к обоим каминам. У дальней стены стояли огромные стеллажи с книгами, безделушками, стереосистемой, телевизором и магнитофоном. Ближайшая стена была кирпичной, на ней висели картины, литографии и средневековые нотные списки в изящных рамках. На камине справа тихо тикали старинные говардовские часы, а на каминной доске слева стояла модель парусника. В окнах, расположенных возле каминов, можно было видеть изогнутые дымовые трубы, вырисовывающиеся на фоне ночного неба.

Мебели было немного, зато Беллоуз располагал целой коллекцией толстых пушистых ковров. Бухарский ковер в синих и кремовых тонах был разложен в центре комнаты. На нем стоял низенький кофейный столик из оникса, вокруг которого были разбросаны почтенного размера подушки в вельветовых чехлах.

– Очень красиво, – сказала Сьюзен, поворачиваясь кругом в центре комнаты и затем бросаясь на охапку подушек. – Я и не ожидала ничего подобного.

– А что ты ожидала? – Марк сел с другой стороны столика.

– Квартиру. Ну, знаешь, столы, стулья, кушетка, все как обычно.

Оба засмеялись, поняв, как мало знают друг о друге. Беседа о пустяках продолжалась, пока они допивали свое вино. Сьюзен вытянула ноги к камину, надеясь согреть озябшие ступни.

– Еще вина, Сьюзен?

– Пожалуйста. Вкус чудесный.

Марк отправился на кухню за бутылкой, Он налил ей и себе еще по стакану.

– Ты не поверишь, какой я сегодня провела день, – сказала Сьюзен, поднимая стакан на уровень глаз против огня и глядя на глубокий искрящийся красный цвет вина.

– Если ты бросила свой самоубийственный крестовый поход, я поверю во все. Ты встречалась со Старком?

– Чтоб мне сдохнуть, и, вопреки всем твоим страхам, он повел себя очень разумно... разумней Гарриса и Нельсона, кстати.

– Будь осторожна, все, что я могу сказать. Старк – эмоциональный хамелеон. Мне обычно удавалось с ним поладить. Но сегодня, совершенно неожиданно, он страшно на меня разозлился, потому что какой-то псих спрятал начатые упаковки лекарств в шкафчике, которым я пользовался одно время. И он не пришел ко мне и не спросил об этом как нормальный человек. Вместо этого он натравил на меня бедного старину Чендлера, старшего ординатора, и тот снял меня с операции, чтобы спросить об этом. Потом он вызвал меня с обхода и сообщил, что Старк хочет видеть меня, чтобы выяснить это дело до конца. И, ты представляешь себе, я ничего не мог поделать.

– А какие лекарства были в шкафчике? – Сьюзен вспомнила врача, который разговаривал с Нельсоном.

– Я не уверен, что полностью в курсе. Какой-то хирург наткнулся на целый склад лекарств в шкафчике, который трахнутый старикашка Вальтерс все еще числил за мной. По-видимому, там были наркотики, кураре, антибиотики – целая аптека.

– И они не знают, кто их туда положил и почему?

– Думаю, нет. Я представляю, что кто-то собирал все это барахло, чтобы отчалить в Тимбукту или Бангладеш. Вокруг всегда найдется парочка ненормальных с такими мыслями. Но почему они прятали все это в шкафчике в ординаторской – выше моего понимания.

– Кураре – это миорелаксант, да, Марк?

– Угу, конкурентный нейроблокатор. Классный препарат. Да-а, если ты еще не догадалась, то мы обедаем сегодня здесь. Я купил несколько бифштексов и всякое такое.

– Лучше не придумаешь, Марк. Я так устала. И очень голодная.

– Я пойду поставлю бифштексы, – Марк пошел на кухню, захватив с собой стакан.

– Кураре угнетает дыхание? – спросила Сьюзен.

– Не-а. Он только парализует мышцы. Человек хочет дышать, но не может. И задыхается.

Сьюзен уставилась на огонь, упираясь краем стакана в нижнюю губу. Языки пламени завораживали ее, она думала о кураре, о Гринли, о Бермане. Внезапно пламя затрещало и выметнуло раскаленный уголек, ударившийся о каминный экран. Уголек срикошетил и упал на ковер возле камина. Сьюзен вскочила, благополучно смахнула его с ковра и отбросила на шифер очага. Затем направилась к двери кухни наблюдать, как Марк приправляет бифштексы.

– Старк, действительно, заинтересовался тем, что я нашла и старался помочь. Я попросила его помочь мне получить истории болезни пациентов из моего списка. Потом я позвонила ему после обеда, и он ответил, что пытался достать эти истории, но ему сказали, что они все записаны за одним профессором-невропатологом, доктором Дональдом Мак-Лири. Ты знаешь его?

– Нет, но это ничего не значит. Я не знаю очень многих среди тех, кто не имеет отношения к хирургии.

– Как мне кажется, этот Мак-Лири выглядит довольно подозрительно.

– Ну-ну, опять начинается, ну и воображение! Доктор Дональд Мак-Лири таинственным образом разрушает мозг шести пациентов...

– Двенадцати...

– Ладно, двенадцати, и затем выписывает все их истории болезни, чтобы замести за собой следы. Я даже могу представить себе заголовки в "Бостон Глоб". Марк засмеялся и положил бифштексы на рашпер.

– Давай-давай, смейся, но в то же время какое объяснение может быть такому поведению доктора Мак-Лири? Все выражали такое изумление при одной мысли о том, что эти случаи связаны! Все, кроме доктора Мак-Лири, у него все истории болезни. Я считаю, есть над чем задуматься. Может быть, он исследовал эту проблему некоторое время, и тогда он далеко впереди меня. Это было бы здорово, и вдруг я могла бы помочь ему.

Марк не ответил. Он обдумывал, как бы ему попытаться отговорить Сьюзен от этого предприятия в целом. Еще его внимание поглощал салат – его кулинарная специальность. Затем он открыл кухонное окно, и холодный ветер вынес наружу пронзительный запах жарящихся бифштексов. Сьюзен прислонилась к дверной раме, наблюдая за ним. Она подумала, как чудесно иметь жену, приходить домой и видеть, как жена присматривает за чистотой в доме и готовит еду. Одновременно ей показалась смешна мысль об этом, так как у нее никогда не может быть жены. Действительно, если бы она вышла замуж, это от нее требовалось бы выполнять обязанности жены. Все это были только ментальные игры, в которые Сьюзен играла сама с собой, когда находилась в безвыходном положении и хотела забыть о своих трудностях или отложить их на неопределенное время.

– Я сегодня звонила в Институт Джефферсона.

– Что они сказали? – Марк вручил Сьюзен несколько тарелок, серебряные вилки и салфетки и указал на ониксовый столик.

– Ты был прав, к ним трудно проникнуть, – сказала Сьюзен, перенося все на столик. – Я спросила, могу ли я к ним придти, так как хочу посетить одного пациента. Они рассмеялись. И сказали мне, что только самые близкие родственники могут посещать больных, и то лишь по предварительной договоренности и на очень короткое время. Они сказали, что их массовый метод ухода за такими больными в общем неприемлем эмоционально для родственников, поэтому им приходится специально подготавливаться перед визитом. Они мне сказали о ежемесячном посещении, как ты говорил. И то, что я студентка медицинской школы – для них было пустым звуком, тем более они не собирались изменять свою обычную практику. В целом, это место выглядит интересным, особенно, учитывая то, как ты сказал, что таким образом от ухода за хрониками освобождаются места и средства в обычных больницах для острых больных.

Сьюзен закончила накрывать на стол и принялась снова смотреть на огонь.

– Мне, действительно, очень хочется туда попасть, больше всего, чтобы посмотреть на Бермана. У меня такое чувство, что, если я его еще раз увижу, то смогу легче отнестись к этому... крестовому походу, как ты выразился. Я даже понимаю, что мне нужно восстановить хотя бы видимость нормального положения вещей.

Марк оторвался от своей деятельности на кухне, услышав последнюю фразу, в которой ему блеснул луч надежды. Он закрыл окно и вернулся к своим бифштексам.

– А почему ты просто не пойдешь туда? Я подразумеваю, там все может быть так же хаотично, как и в других больницах, например, в Мемориале. Если вести себя естественно, никто тебя ни о чем и не спросит. Ты можешь даже надеть униформу медсестры. Если кто-нибудь придет в Мемориал в одежде врача или медсестры, он сможет ходить, где ему вздумается.

Сьюзен посмотрела на Марка, стоящего в дверях кухни.

– А это неплохая идея... неплохая. Но здесь может быть ловушка.

– Какая это?

– Просто я не буду знать, на какие чертовы кулички мне идти, даже если я войду в здание. Очень трудно выглядеть естественно, если заблудишься.

– Ну это не такое уж непреодолимое препятствие. Все, что тебе нужно, это посетить отдел архитектуры в Сити Холле и получить копию поэтажного плана здания. Там есть планы всех общественных зданий. У тебя с собой будет карта.

Марк вернулся на кухню, чтобы захватить салат и бифштексы.

– Марк, это гениально.

– Практично, а не гениально.

Он внес еду в комнату и разложил бифштексы по тарелкам, сопроводив каждый внушительной порцией салата. Там была также спаржа под голландским соусом и еще целая бутылка красного бордо.

Оба подумали, что еда замечательная. Вино помогло сгладить все острые углы, и беседа плавно потекла. Они узнали многое о жизни друг друга, что позволило им сложить кусочки мозаики в целую картину своих представлений друг о друге. Сьюзен была из Мериленда, Марк из Калифорнии. Образование у них имело мало общего: Марка учили с уклоном в сторону Декарта и Ньютона, а Сьюзен – Вольтера и Чосера. Но они оба обожали лыжи, загорать на пляже и гулять. Оба любили Хемингуэя. Только на секунду повисло неловкое молчание, когда Сьюзен спросила Марка о Джойсе. Марк не читал Джойса.

Тарелки опустели, и они сели, удобно устроившись на подушках перед камином в дальнем конце комнаты. Беллоуз подкинул еще несколько дубовых поленьев, превращая тлеющие угольки в весело потрескивающее пламя. Ликер Гранд Марнье и ванильное мороженое успокоили их на некоторое время, оба наслаждались мирным молчанием.

– Сьюзен, я узнал тебя немножко получше, и мне это настолько приятно, что я чувствую потребность еще более настойчиво просить тебя забыть об этой проблеме комы, – помолчав, сказал Марк. – Тебе еще так долго нужно учиться, и, поверь мне, для этого нет лучшего места, чем Мемориал. По всей вероятности, проблема комы снова станет перед тобой когда-нибудь, и у тебя будет куча времени начать все сначала, когда у тебя уже будут настоящие знания по клинической медицине. Я не стараюсь предположить, что сейчас у тебя не получится интересного результата, может, и получится. Но шансы на это такие маленькие, как и в любом исследовательском проекте, как бы он ни был спланирован. А тебе нужно подумать и о том, как твоя деятельность отзывается на всех, кто стоит над тобой. Это рискованная игра, Сьюзен, ты играешь против людей гораздо сильнее тебя.

Сьюзен глотнула Гранд Марнье. Густая жидкость скользнула ей в горло, по ногам начало подниматься тепло. Она глубоко вздохнула и ощутила, что взлетает.

– Очень трудно, наверно, быть студенткой медицинской школы, – продолжал Беллоуз, – даже если не создавать дополнительных помех.

Сьюзен подняла голову и взглянула на Беллоуза. Он пристально смотрел на огонь.

– А точнее, что ты подразумеваешь под этим утверждением? – спросила Сьюзен с внезапно появившейся резкостью в голосе. Беллоуз задел чувствительную область.

– Только то, что сказал. – Беллоуз не отрывал взгляда от огня. Танцующие языки пламени поглотили его внимание. – Я только думаю, что это особенно трудно – быть женщиной и обучаться в медицинской школе. Я никогда не думал над этим, пока ты не заставила меня поразмыслить над другим объяснением поведения Гарриса. Сейчас чем больше я думаю над этим, тем больше убеждаюсь, что прав, потому что... ну, если честно, я не могу сказать, что я сам реагировал на тебя как на обычного студента. Как только я увидел тебя, я реагировал на тебя как на женщину, может быть, немного как подросток. Я подразумеваю, что я считаю тебя очень привлекательной – не соблазнительной. – Беллоуз быстро добавил два последних слова и повернулся, чтобы посмотреть, как Сьюзен оценила его ссылку на их разговор в кафетерии.

Сьюзен улыбнулась. Желание защищаться, возникшее после первых слов Беллоуза, растаяло.

– Вот почему я так по-дурацки реагировал, когда ты вошла в раздевалку вчера и застала меня в трусах. Если бы я подходил к этому асексуально, я бы не пошевелился. Но очевидно, что это было не так. Во всяком случае, я думаю, большинство твоих преподавателей и инструкторов реагировали на тебя сначала как на женщину, а потом как на учащуюся в медицинской школе.

Беллоуз снова перевел взгляд на огонь. В этот момент он напоминал кающегося грешника на исповеди. Сьюзен почувствовала волну теплого чувства к нему, поднимающуюся в ней. Она вновь ощутила потребность дружески обнять его. Сьюзен была очень земным человеком, хотя и не выказывала своих чувств очень часто, особенно с тех пор, как занялась медициной. Еще до того, как поступать в медицинскую школу, Сьюзен решила, что физические аспекты ее личности должны быть подавлены, если она будет медиком. Поэтому и сейчас, вместо того, чтобы потянуться к Марку, она отхлебнула Гранд Марнье.

– Сьюзен, ты настолько заметна в любой группе, что если ты не придешь на мою лекцию, мне придется отчитываться за тебя.

– Роскошь анонимности, – начала Сьюзен, – всегда была не для меня в медицинской школе. Я понимаю, что ты говоришь, Марк. Но я чувствую, что мне нужен еще один день. Еще один. – Сьюзен подняла палец и кокетливо склонила голову. Затем рассмеялась, – Ты знаешь, Марк, очень утешительно слушать, как ты рассуждаешь о том, что трудно быть студенткой, потому что так оно и есть. Некоторые девочки из моего класса отрицали это, но они обманывали самих себя. Они пользовались одним очень старым и самым простым способом обойти проблему – говорили, что ее просто нет. Но она есть. Я помню цитату из сэра Вильяма Ослера. Он говорил, что существуют три класса человеческих существ: мужчины, женщины и женщины-врачи. Я смеялась, когда читала это в первый раз. Сейчас я больше не смеюсь. – Несмотря на это, феминистское движение все еще рассиживается на образе дурочки с широко открытыми глазами и прочей галиматье. Как только женщина проникает в область, где требуется капелька конкуренции и агрессивности, мужчины приклеивают ей ярлык кастрирующей суки. А если она отступает, ведет себя пассивно, ей говорят, что она не соответствует требованиям конкуренции. Поэтому приходится принуждать себя идти на компромисс, болтаясь где-то посередине, что очень трудно, так как чувствуешь себя все время как на экзамене, не как личность, а как представительница женщин вообще.

После этих слов воцарилось молчание, каждый переваривал, что ему сказали.

– Что меня раздражает больше всего, – продолжала Сьюзен, – это что проблем все больше, а не меньше, чем дальше я углубляюсь в медицину. Я не представляю, как это женщины управляются с работой и семьей. Им всегда приходится все время извиняться за то, что они уходят рано с работы, и извиняться за то, что приходят поздно домой. Я считаю, когда мужчина работает допоздна, проблем нет, он для этого и создан. Но женщина-врач – ее роль так расплывчата. Общественные нравы и правила поведения для женщин делают ее очень трудной. Как тебе удалось заставить меня об этом говорить? – внезапно спросила Сьюзен, удивившись горячности, с которой она говорила.

– Ты только согласилась с моим тезисом, что быть студенткой очень трудно. А как насчет согласия с последней частью, о том, что не надо создавать дополнительных помех?

– Черт, Марк, не подталкивай меня прямо сейчас. Ты же сам понимаешь, что раз уж я ввязалась в это дело, то должна его как-то разрешить. Может, это как раз связано с экзаменом для женщин. Бог мой, мне бы так хотелось утереть нос этому Гаррису! Если бы я увидела Бермана еще раз, я смогла бы отказаться от этого, сохранив лицо, или... лучше сказать, доверие к себе или представление о себе. Но давай поговорим о другом. Ты не возражаешь, если я тебя обниму?

– Я возражаю? – Беллоуз быстро сел, взволновавшись. – Нисколько.

Сьюзен наклонилась к нему и обняла с силой, которая удивила ее саму. Инстинктивно его руки обвились вокруг нее, и он подумал, какая тонкая у нее талия. Бессознательно он похлопал ее, как бы утешая. Она откинулась назад.

– Я надеюсь, ты не боишься, что я икну.

Несколько мгновений они изучали друг друга в свете огня. Затем их губы нашли друг друга, сначала робко, потом со страстью, и, наконец, самозабвенно.