Евгений Кукаркин

37-й пост

Командир полка меня ненавидел, я его тоже. По этой причине он меня и отправлял на самый дальний пост по дороге на Герат.

— Поезжайте, старший лейтенант, и примите командование. 37 пост самый горячий и кует либо героев, либо…, - он задержался и хмыкнул.

— Либо покойников, — тогда добавил я.

— Нет, трусов…, старший лейтенант.

Еще бы, успокоил. Уже пятого командира этого поста привозят в брезенте. Маджохеды прежде всего там выбивают командиров.

— Разрешите идти.

— Сейчас пойдете. Я еще не все сказал. Возьмешь с собой… врача лейтенанта Ковалеву. Да смотри, чтобы с ней ничего не случилось. Голову оторву, если что…

Ну вот навязали… Эта независимая барышня за приставание набила морду начальнику штаба полка, а снабженца капитана Сороку чуть не прихлопнула из пистолета, когда он пытался залезть в ее палатку ночью. Хорошо еще ранила его в ногу, а то могла бы и голову разнести. Теперь эту строптивую бабу в наказание пытаются затолкать со мной на дальний пост.

— Неужели ее нельзя было отправить поближе, а послать со мной какого либо фельдшера?

— Товарищ старший лейтенант, свои предложения, держите при себе, а пока выполняйте приказ.

— Есть.

Лейтенант Ковалева, скрутила свои светлые волосы клубком и закатила их под кепи. На ней такой же как и ребят камуфляжный костюм, только под курткой синий вязаный свитер, горло по пионерски повязано коричневатым платком, да на ногах синие красовки. Она несет в руке большую сумку, а небольшая, санитарная, перекинута у нее через плечо.

— Вы, старший лейтенант Бекетов?

— Я.

— Прибыла в ваше распоряжение.

— Оружие есть?

— Пистолет вот здесь.

Она хлопает свободной рукой по краю куртки.

— Из автомата стрелять умеете?

— Нет.

— Где бронежилет?

— Не выдали. Сказали на складе нет.

— Закиньте сумки в люк бронетранспортера, сами наверх. Ребята, там у вас место есть? Примите врача. Сержант Джафаров, присмотри за лейтенантом.

У нас небольшая колонна, четыре бронетранспортера, один разведывательный БТР и два грузовика. На 37 пост везем продовольствие, боеприпасы и смену. Пока от части отъезжает неполный взвод полу обученных салаг.

— По машинам.

Можно было бы и не кричать, все уже разместились по броне бронетранспортеров, но устав частично въелся в мои мозги и я еще не утерял того, что придирчиво вбивали в меня преподаватели училищ.

— Вперед.

Противно задымила, отходами солярки машина и тронулась с места. Со мной рядом сидит сержант Джафаров и молодой Коцюбинский.

— Товарищ, старший лейтенант, это правда, что скоро войне конец, — спрашивает Джафаров, затянувшись сигаретой.

— Откуда у тебя такие сведения?

— Рахим говорил.

Рахим, личный шофер майора Шефра, начальника разведки соседней афганской части.

— Ну и что говорил Рахим?

— Он слышал по голосу Америки, что в Кабул из Москвы пришел приказ, чтобы мы потихонечку свертывали свои дела здесь.

— Я был бы рад, если бы такой приказ существовал.

— Значит все лажа?

— Может быть…

— Вляпались. Теперь выбраться из этого дерьма не можем.

— Разговорчики, товарищ сержант.

Наступила тишина. На броне сидеть неудобно и большинство солдат разместилось на украденных в части одеялах, другие — на скатках шинели. Кто то любезно предложил врачихе скатку и та, поудобней сев, подтянула коленки так, почти положила на них голову.

— Доктор держитесь, за кронштейн башни, — прошу я ее, — не дай бог, свалитесь при повороте…

— У нас был такой случай, — опять заговорил сержант. — В прошлом году мы из туннеля перли на Кабул, а салажонок Баташов заснул на броне и его вынесло в стенку скалы при повороте…

— На смерть? — спросил Коцюбинский.

— Нет. Живым остался, только два ребра сломал, его сразу же домой отправили.

— Вот повезло то.

— Повезло лейтенанту Цваху, ему мизинец пулей отбило. Мало того, что его домой отправили, так даже орденом наградили.

Несколько салаг, прислушивавшихся к разговору, завистливо вздохнули.

— Товарищ старший лейтенант, — спрашивает меня неугомонный Коцюбинский, — а правда, что 37 пост самый опасный на дороге в Герат.

— Правда. Он стоит на самой развилке дорог у селения. С гор его все время тревожат маджохеды, а с поселка постреливают жители.

— За что они нас так ненавидят.

— У жителей востока, есть такое понятие — кровная месть. Вот так и идет по цепочке, за отца, за сына, за детей….

Боже мой, что я несу? И дураку ясно, что Афганцы ненавидят нас за то, что мы ведет себя как захватчики в их стране. Но нельзя же говорить об этом солдатам.

— Если мы знали об этой их особенности, зачем нужно было начинать убивать этих отцов, сыновей и детей? — фыркает сержант.

— Наверно такие вопросы надо задавать не мне.

Мы опять замолчали. Глинобитные жилые строения кончились и перед нами выплыла зигзагообразная лента дороги. То слева, то справа, стали появляться возвышенности, а далеко впереди замаячили горы.

— Скоро начнется, — тянет сержант.

— Что, начнется? — пугается Коцюбинский.

— Самые опасные приключения.

— Ребята, — обращаюсь я к солдатам, — подъедем к горам, слушайтесь только мою команду или сержанта, не раздумывая делайте то, что вам прикажут.

Все молчат. Невидимый холодок смерти проскользнул по их сердцам.

Дорога петляет в гористой местности. Мы все на стреме. Солдаты напряженно глядят по сторонам, сжимая в руках, снятые с предохранителей автоматы. Мне протянули из люка бронетранспортера наушники и ларингофон и теперь на связи сидит вся колонна. Впереди мелькает разведывательный БТР. Там сидят самые отчаянные ребята — смертники. Обычно, в начале боя, первую гранату получают они.

— Скоро первый пост? — не выдерживает кто то из солдат.

— Через час двадцать.

Ковалева, тоже напряжена, она как зверек, через свои колени, зачарованно смотрит на горы.

— Разве здесь нет поблизости селений? — наконец то заговорила она.

— Есть. Вдоль дороги несколько деревень. В общем здесь не так часто нападают на нас. Основная часть дороги до первого поворота на север в основном контролируется нами. Здесь несколько блок- постов удачно перекрывающие подступы к шоссе. А вот там…

— Смотрите, встречная колонна идет, — кричит один из молодых солдат.

Навстречу шла большая колонна бронетранспортеров и грузовых машин. На БТРах сидят солдаты с автоматами на изготовку. С первого бронетранспортера машут рукой.

— Стой, — кричу я водителю.

Наша колонна останавливается, к машине подъезжает встречный головной БТР и тоже застывает. За ним колонна тоже останавливается.

— Бекетов, никак ты?

— Здорово Бандорян, — восторженно ору я.

С Давидом Бандоряном мы вместе кончали училище. Потом наши дороги разошлись и вот, первая трогательная встреча в Афгане.

— Ты куда?

— На 37.

— Паскудное место. А мы в Кабул, проводили операцию под Гератом, теперь обратно…

— Как дорога?

— От Герата до северного шоссе два раза попадали в переделку. А здесь уже рай.

— Потери есть?

— Один убитый, трое раненых. Больше присматривай за южной стороной шоссе. Они в основном засады делают там, против солнца, плохо видно…

— Как Саша? Дети то есть?

— У меня дочка, Настенька. Пока все хорошо. Я их оставил в Ростове у мамы. А ты все так же холост и воинственен. Сколько здесь времени служишь?

— Три года.

— Вай, вай, вай. А я только восемь месяцев.

— Давид, давай встретимся после войны в Ростове у ваших.

— Пойдет. Как шесть часов вечера после войны. Пока, Юрка. Трогаемся, ребята.

Машина дернулась и поплыла мимо нас. Проезжающие солдаты желали нам удачи.

Первый блок — пост, встретил приветливо. Только мы спустились на землю, чтобы размять косточки и сходить в туалет, как капитан, командир поста, отозвал меня к себе в землянку и сразу предупредил.

— Сейчас у духов начались изменения в структуре военного управления. Чувствуют, мерзавцы, что мы скоро уходим, вот и решили изменить тактику.

— Так это точно или ходят слухи, что мы уходим?

— Точно, старший лейтенант. Сейчас разрабатывается поэтапный план вывода войск. Но тебе считай не повезло, 37 пост теперь будет как кость в горле у духов. Он теперь наверняка поменяет свои охранные функции на оборонительные и будет сдерживать их наступление на Кабул.

— А что там за изменения в их тактике?

— Во первых, переход к крупномасштабным операциям, во вторых, полевые командиры усиливаются наступательным вооружением и соответственно техническими кадрами.

— Черт, как мне не везет.

— В их ряды вливается масса добровольцев из Пакистана и других арабских стран и теперь помимо бронетранспортеров появятся танки, системы залпового огня, зенитные комплексы и возможно самолеты.

— Неужели весь арабский мир против нас?

— Он давно против нас. Когда выезжаешь?

— До второго поста дотяну к ночи?

— Дотянешь. Если поедешь сейчас.

— Тогда постараюсь побыстрей накормить свою команду и тронусь.

— Желаю тебе выжить, старлей.

Самое прекрасное пожелание в этой глупой войне.

Мои солдаты сидят под колесами машин и едят из котелков кашу. Даже врачиха, присела на камни, под тень танка и еле-еле перемещает ложку, давясь гречкой. Я подхожу и присаживаюсь к ней.

— Ну как, себя чувствуете?

— Паршиво. Чувствую, что мои нервы после такой поездки совсем расшатаются. Я ведь понимаю, что самое страшное впереди и уже сейчас не могу отделаться от чувства страха.

— Мы все так, не вы одна. Это ребята при вас еще держаться, а так… Я уже здесь за время службы такое насмотрелся… Провожу колонну, а все молчат, от страха молчат. Сегодня же хорохорятся, разговаривают даже.

— Говорят, у вас с командиром части не очень хорошие отношения. Он вас в самые паршивые операции первым посылает.

— Правильно говорят. Полковник подонок.

Она пристально смотрит на меня.

— Про вас идет очень много слухов… А в этот раз вы в чем провинились?

— Набил рожу замполиту полка…

— Боже мой, но вас же могли отдать под трибунал. Ведь замполит порядочная сволочь, это я сама знаю.

— Могли, но слишком уж я был прав и потом бил я его не в служебное время.

— А разве на войне есть неслужебное время?

— Есть. Я его бил в кровати.

Врачиха улыбается. Я догадываюсь, что она давно все знает, но лишний раз хочет убедится в правдивости истории.

— Как в кровати?

— Так. Пришел вечером, когда он спал у шл…, у одной женщины, сорвал одеяло и несколько раз врезал.

— Действительно с вами не соскучаешься.

Ко мне подскакивает сержант Джафаров.

— Товарищ старший лейтенант, колонна готова к отправлению.

— Хорошо. Мы сейчас идем. Выкиньте вы эту кашу, товарищ лейтенант, — прошу я врачиху, — запейте компотом и поехали. Нас ждет 37 пост.

Опять все сидят на броне в большом напряжении. Колона ползет вдоль реки, которая крутится между гор.

— Товарищ старший лейтенант, — ко мне оборачивается Коцюбинский, — а здесь на этом посту, который мы проехали, все готовятся к отправке на родину. Я говорил с ребятами, они утверждают, что приказ подписан и уже первые части своим ходом пошли к границе.

— Я говорил с командиром поста, он мне сказал тоже самое.

— Значит и нас того…, скоро в Союз.

— Не знаю. Но зато вижу одно, нас посылают совсем в другую от родины сторону, на 37 пост.

— Мать твою, — взрывается сержант, — почему так не везет. Осталось три месяца до дембеля, а тут… полезли в эту дыру.

— Неужели нами хотят пожертвовать, чтобы спасти всю армию, — недоумевает Коцюбинский. — На 37 посту только два взвода.

— А кто сказал, что линия фронта на 37 посту? Пока в Герате и других местах стоят наши части, мы будем выполнять свой долг, — решил ему ответить я.

— Долг, в гробу я видел этот долг, — уже шипит Джафаров. — Мы пришли сюда исполнять свой этот интернациональный долг, а против нас выступил почти весь народ Афганистана. Может тогда это слово запихнем в одно место.

— Чего расшумелся. Замполита на тебя нет. Слышал бы он, голову бы точно оторвал.

— Нашего замполита в такую дыру не пошлют, — сообщил какой то салага.

— А за что вы набили ему рожу? — неожиданно успокоился сержант и задал мне этот коварный вопрос.

— Ребята, можно на этот вопрос не отвечать?

— Ладно. Не говорите, — снисходительно произнес Коцюбинский.

Все заулыбались. Они то точно знали за что…

— Товарищ старший лейтенант, вас за это…

Вдруг заговорил микрофон и я поднял руку. Все мгновенно напружинились.

«Первый, говорит восьмой. Мы задержали арбу. Просим ее досмотра.»

— Добро. Мы сейчас подъедем.

— Слушайте все. Как окажемся у арбы, все с машины и следить за местностью.

Теперь никто не говорит, все изучают окружающий ландшафт.

Наш небольшой разведочный БТР стоит у огромной телеги, запряженной парой быков. Сержант Грибов стоит у хозяина этого сооружения, бородатого старика. Рядом девушка, в неприглядной одежде, лицо до глаз прикрыто черной тряпкой. Мы останавливаемся рядом с ними. Все мгновенно спрыгивают с бронетранспортера, только врачиха, медленно на полусогнутых, цепляясь за выступы брони, пытается спустится на землю.

— Прыгайте, черт возьми.

От неожиданности Ковалева разжимает руки, валится на спину какому то солдату и падает грудью на пыльную бровку. Потом возмущенная поднимается и с яростью смотрит на меня.

— В чем дело, сержант? — обращаюсь я к Грибову.

— Смотрите, товарищ старший лейтенант, — он подходит к арбе и откидывает сено, я вижу нашу армейскую радиостанцию РС-12. — Мы едем и вижу, как вот эта девчонка начала что то судорожно прятать под сено. Сразу остановились и я нашел эту штуку.

— Допрашивали?

— По нашему ни хрена не понимают.

Включаю тумблер радиостанции. Судорожно дернулись стрелки и зажглись неоновые лампочки. Я подношу наушники и слышу арабскую речь, кто то настойчиво называл позывные.

— Твоя, — показываю на рацию девушке.

Та мотает головой. Выключаю станцию и вдруг хватаю руку девушки, выворачиваю ладошку и подношу к глазам.

— Ах, ты, сука.

Теперь срываю с лица повязку и все видят мальчишечье лицо, скривившееся от страха.

— Джафаров, обоих связать, с радиостанцией на машину и до первого поста, там их сдадим. Грибов, вперед.

Разведчик отъезжает. Связанного мальчишку и старика, сажают к солдатам на броню. Ковалева опять сидит на своем месте с поджатыми ногами, она надула губы и старается на меня не смотреть.

До следующего поста, мы доехали молча. Так же все были напряжены и только огоньки сигарет, попыхивали то там, то тут.

Командир поста, крепкий, бородатый грузин, еще окончательно не проснулся. Он бесцеремонно зевнул.

— Так это значит тебя, дорогой, гонят в это пекло…

— Не уж то на 37 так нехорошо?

— Везде нехорошо, но конечно на 37 хуже. Я ведь слышал о тебе, старлей. Не ты ли, дорогой, в прошлом году участвовал в операции у реки Ковтунь, по освобождению пленных?

— Я.

— Классная операция. Моего брата тогда освободили. Выпьем за эту встречу, старлей.

Он шарит под нарами и достает бутылку сухого вина, ополаскивает им два стакана и наполняет их.

— За конец войне.

— За то, чтобы мы выжили.

— Верно.

— Я тебе привез пленных, старика и мальчонку.

— На кой черт, шлепнул бы на дороге или выкинул в ущелье. Мне то что с ними делать?

— Они разведчики. Их захватили с радиостанцией. У меня переводчиков нет, а до своего поста тащить не хочется. Ты свяжись с кем надо, пусть разберутся.

— Уговорил, дорогой. Выпьем еще по стаканчику.

Вино хорошее и мы выпили.

— У меня еще к тебе просьба, — говорю грузину, — с нашей группой послали врачиху. Нельзя ли ей выспаться где-нибудь, отдельно от всех..

— Женщина, это хорошо. Люблю женщин. Как так можно, возить с собой женщину и разрешать ей спать отдельно?

— Это особая красавица. Она уже подстрелила одного офицера, когда тот пытался к ней подлезть. Ее за это к нам на пост и посылают.

— Да что ты говоришь? Нет, я хочу жить, пусть спит здесь одна, подарим ей эту спокойную ночь в командирской землянке.

— Договорились. Я ее сейчас сюда пришлю.

Ковалева стояла в окружении бойцов поста и о чем то оживленно разговаривала с ними.

— Товарищ лейтенант, — позвал я ее.

Улыбка сразу пропала с ее лица, губы сжались и она, подтянувшись, подошла ко мне.

— Я договорился с командиром поста, что он на ночь предоставит вам свою землянку. Можете отправляться и занимать ее.

Она разглядывает мое лицо, как будто первый раз видит.

— Скажите, старший лейтенант, за что вы меня так… у арбы.

— Я хочу, чтобы вы смогли вернуться на родину. И если в следующий раз, также позорно будете сползать с машины, то я что-нибудь сломаю вам, да так, чтобы вас быстрее с ближайшим транспортом выздоравливающих увезли подальше от нас.

— Я буду сопротивляться.

— Вот и сопротивляйтесь. Сидите в землянке и стреляйте, в того кто к вам будет лезть ночью.

— Как бы мне хотелось, чтобы первым сунулись вы…

Она повернулась и пошла по ходу сообщения в землянку командира.

Как только солнце своим краешком выползло из-за гор, наша колонна тронулась в путь. Слишком холодно и сыро. Мы одеваемся потеплей, сидим на холодной броне и ежимся от прохладного ветерка. В полдень должны приехать на место службы.

— Не расслабляться, — ворчу я на солдат. — Следите за горами. Это самый ответственный участок.

Увидел я его случайно. Солнце слепило мне глаза и когда я повернулся к нему затылком, то на скале увидел тень, кривая чернота гребня и выступающая голова в чалме.

— Стой.

Противно скрипят тормоза БТР.

— Всем с машины вправо, огонь на солнце.

Ребята легко скатились с машины, даже врачиха, как пружина вынеслась под колеса и тут же началось… Противно завизжали пули, барабанная дробь по броне разрушили тишину утра. Неудачно пущенная граната, лопнула в камнях. Тявкнула пушка нашего БТРа, колонна поддержала огонь. Я лезу за пазуху и достаю карту. Проклятые горы, тропы, нанесенные пунктиром, не обозначены здесь.

— Сержант, выбери несколько смышленых ребят, я пойду с ними наверх с левой стороны. Отвлеките духов огнем. Снайперов выдвиньте…

— Солнце проклятое… Ничего не видно.

— Стреляйте по солнцу.

Мы ползем по камням, цепляясь за неровности. Не скажу что это отвесные скалы, это обыкновенный неровный подъем. За двадцать минут добрались до вершины небольшого хребта и теперь бежим в сторону выстрелов.

Первый маджохед неожиданно вынырнул перед нами, он сам не ожидал нашего появления и, получив удар прикладом в лицо, метра два пролетел по воздуху и затих, ударившись головой о камни.

— Огонь.

Мы стреляем по заметавшимся фигурам в нелепой одежде. Слева в нашу сторону прошлась очередь пулемета и один из ребят кидает туда гранату. После взрыва, сыпятся осколки и наступает тишина.

— Русс, сдаемся…

Из за камней появляются трое афганцев с поднятыми руками. Я киваю солдатам, держа их на мушке.

— Связать.

В засаде их всего было семь человек. Двое убитых, осталось лежать на возвышенности, остальных мы доставили вниз к шоссе. Солдаты уже осмелели, не прячутся за машинами, группками стоят и непрерывно говорят, вспоминая минуты боя.

— Сержант, убитые или раненые есть?

— Двоих зацепило, не особо страшно. Врачиха сейчас занимается ими.

— Пленных распредели по машинам, нам пора ехать.

— У вас кровь на щеке, товарищ лейтенант.

— Наверно от каменной крошки.

Опять едем по шоссе, солдаты немного взбодрились, они оглядываются на связанного пленного и иногда шутят друг с другом.

— Ванька то, втиснулся между колес БТР, одни ноги торчат, а тут Коцуба обоссался…

Все гогочут, так как уже знают чем кончилась история.

— Не отвлекаться, — требую я, — смотреть за горами.

Наступила тишина, опять на всех накатывается чувство страха.

— Как вы определили духов, товарищ старший лейтенант? — спрашивает Джафаров.

— Случайно. Тень на скале, появилась в виде головы, вот тогда я и заорал.

— А ведь могли и не заметить…

— Мог.

Врачиха ежится. Все опять замолкают.

Дорога ползет вверх на перевал. Навстречу попалась еще одна колонна, это артиллерийский полк, под усиленной охраной пехоты. Мы останавливаемся и перебрасываемся несколькими фразами.

— Вы куда?

— В Кабул. А вы?

— На 37 пост.

— Там вчера была перестрелка.

— Как дорога?

— Под Нордек-Гол мы попали в переделку. Эти сволочи напали на нас, даже применили танки.

— Танки?

— Ну да. Хорошо, еще не улетел вертолетный полк под Гератом. Вызвали их и отбились.

— А что, вертолетчики уже улетели.

— Старлей, вы что с луны свалились. Мы же уходим от сюда, с этой сраной страной все покончено. Все сваливают.

— А мы наоборот, нас посылают на усиление…

— Сочувствуем. Ни пуха, ни пера.

— Пошли к черту.

На перевале свистит холодный ветер и нет привычных фигур наших солдат. Этот пост уже убрали и теперь пустые укрепления, домики за ними и будки с выбитыми стеклами уныло стоят на цементной площадке. Два афганца выламывают рамы и загружают тележку, запряженную ослом. Когда мы подъехали, они бросили работу и уныло уставились в землю, ожидая задержания или очередной пакости от нас, но колонна проехала мимо. Теперь вниз, там наше пристанище.

Через два часа мы подъезжаем к развилке шоссе. С левой стороны, на небольшой возвышенности, обложенные камнями танки и бронетранспортеры. Справа, в низине между развилкой дорог афганская деревня. Прямо перед нами на шоссе несколько солдат, они машут руками.

— Приехали. Это 37 пост, — сообщаю окружающим.

Лейтенант Хворостов помогал мне принять хозяйство поста. После осмотра, мы уединились в командирской землянке.

— Как обстановка вокруг? — спросил я лейтенанта.

— Хреново. Духи каждый день наглеют все больше и больше. На шоссе уже нет ни одной колонны, которую бы не обстреляли. Наш пост вчера первый раз подвергся нападению из тяжелого вооружения. Представляешь, они применили 155 миллиметровые пушки, системы залпового огня, 105 миллиметровые гаубицы, в общем настоящий бой.

— Потери большие?

— Трое убитых. Еще одного убили свои, по глупому убили. Уже отбились, погнали банду в горы, парень чуть выскочил вперед, а сзади приняли его за… духа. Раненые тоже есть, человек восемь, трое тяжело.

— А как деревня?

— Черт его знает. Там одни женщины, дети, да старики остались. Мы туда не ходим. Они нас не трогают, мы их тоже. Там же понимают, что в случае чего мы сметем их.

— Когда мы обходили оборону поста, я там увидел подбитый танк, это твой?

— Мой. Давно его подбили, еще при старом командире взвода. Вот затащили за большие валуны, теперь это огневая точка.

— Придется перетащить.

— Куда?

— Сейчас надо взять под обстрел перекресток и деревню.

— Думаете попрут от туда.

— Обстановка изменилась лейтенант. Наши уходят из Афгана, похоже мы покинем его последние. Дороги теперь будут решать все.

— Но еще много частей там, у Герата…

— Мы и будем их прикрывать при отступлении. И вот еще. Здесь на подъеме, — я ткнул пальцем в карту, — откуда нас часто посещают афганцы, надо все усыпать минами, мы привезли их.

— Все это можно сделать, но дыр то все равно много.

Я иду по ходу сообщения и у медпункта замечаю Ковалеву.

— Лейтенант, вы устроились?

— Еще нет.

— Займите мой блиндаж.

— Хорошо.

— Мы можем раненых переслать в Кабул?

— Кроме одного. Его трясти нельзя.

— Завтра утром обратно в Кабул формируется колонна, вы позаботьтесь о транспортировке раненых.

— Отправлю.

Ночь прошла спокойно. Утром собирается колонна. Уезжают солдаты, у которых кончается срок службы, везут раненых и убитых. Старший по колонне лейтенант Собинов радостно прощался с офицерами.

— Мужики, в Кабуле напьюсь до чертиков.

— Кто тебе даст? — пытается его остановить замполит, старший лейтенант Костров.

— Ха, да там можно добыть водку у любого интенданта.

Офицеры скептически смотрят на него. Алкоголь пьют много и бесплатно, только блатные, которые приближены к начальственной элите или к медицине.

— Лучше проскачи живым и здоровым до Кабула, а там до родины.

— Да. Пожалуй, это важнее. А врачиха то, которая остается здесь, баба ничего. Я здесь пытался ее погладить, так она ствол мне в зубы сунула и сказала, что мозги размажет по камням, если еще только прикоснусь.

— Так тебе и надо, моли бога, что так отделался, а то нач штаба чуть пулю настоящую получил…

— Да что ты говоришь? Он жив?

— Жив. Да вот ее за это сюда послали наказание отбывать.

Я подхожу к ним.

— Товарищ лейтенант, пора отправляться.

Солдаты спешно садятся на бронь машин. Лейтенант Собинов пожимает всем руки.

— До встречи, ребята. Продержитесь здесь немного. Скоро все уедем домой.

Колонна уходит. Мы возвращаемся в свои укрепления.

Вокруг все обложено камнем. Искусственные каменные барьеры вокруг четырех танков и четырех бронетранспортеров, камнем обнесены окопы и огневые точки. Два 155 миллиметровых орудия смотрят в горы, откуда недавно было совершено крупное нападение. Как говорили офицеры еще год назад землянки делали с помощью бетонных блоков, привезенных из Кабула, теперь мощные глыбы камня навалены наверх, чтобы уменьшить разрушительную мощь афганских орудий. Я поселился в щель к замполиту, худенькому подвижному старшему лейтенанту Кострову. Солдаты, при проведении земляных работ, нашли огромную глыбу камня и под ним выкопали маленькое помещение, в котором и устроился замполит, а теперь и я.

День прошел в непрерывных заботах, необходимо было усилить оборону, укрепить окопы, провести постановку мин, перетащить подбитый танк на новое место и обложить его камнем. В обед собрал офицеров у артиллерийского ровика.

— Старший лейтенант Костров, — это я обратился к замполиту, — поделитесь, что вы добились от пленных, которых мы привезли с собой.

— Значит так. Дороги, хоть мы и считается, что их контролируем, на самом деле давно поделены между полевыми командирами, которые решают на своих участках приемы партизанской войны. От Нордек-Гол до 37 поста дорогу держит командир Максур, весьма неприятная и подлая личность. 146 нападений на колонны, все время держит в непрерывном напряжении наши посты и воинские части. Год тому назад пытались его выловить, проведя операцию на уничтожение всего банд формирования, но безуспешно. В этом году, мы уже это сделать не в силах. Сейчас он усилился за счет добровольцев и новой техники и вооружения, как ни странно, нашей техники и наших вооружений, причем более современной и высшего качества.

— Что за дурацкая война, — не выдерживает лейтенант Хворостов, — какая же сволочь, помогает им воевать против нас своим же оружием.

— Спокойно, — останавливаю я пытающихся возмутиться офицеров. — Продолжайте дальше, товарищ старший лейтенант.

— Эти пять человек, которых удалось задержать на дороге, принадлежали к банде командира Максура.

— Это же не его район, — удивился Хворостов.

— Правильно. Он их направил в другой район, чтобы усилить борьбу, а заодно прощупать реакция полевого командира, который вяло проводил здесь операции.

— Но это не его вина, мы не даем им развернуться.

— Это так.

— Так что нам с ними делать? Мы же их с Собиновым не отправили в Кабул…

— Во первых, места в колонне не было. Не рассчитывали на этих мерзавцев. Во вторых, это как решит командир поста. Расстрелять их или отправить с ближайшим транспортом.

Все смотрят на меня.

— Я пока их подержу под арестом.

— Кстати. Один из арестованных — родной брат Максура.

— Вот это весьма приятная новость.

Только к вечеру я столкнулся с Ковалевой. Она одна стояла в окопе и тоскливо смотрела на солнце.

— Лейтенант…

Она быстро встряхнулась.

— Я слушаю вас, товарищ старший лейтенант.

— Мы с вами здесь служим вместе и мне кажется неудобно называть друг друга по званиям. Конечно, вы вправе отказаться и мы скатимся на официальный тон, но возможен и другой вариант, просто будем звать друг друга по имени, когда рядом нет подчиненных. Меня звать Игорь…

Она мучительно соображает сказать или отказать.

— Хорошо. Меня зовут Галя.

— Галя, извини меня за тот случай с бронетранспортером. Я понимаю, что нельзя офицеру делать замечание перед подчиненными, да еще перед женщиной — офицером.

— Я сама виновата. Это вы извините меня.

— У вас сегодня вечером не будет пары часов, заглянуть к нам попить чая. Замполит хороший парень, он даже играет на гитаре, я ее у него видел…

— Я зайду.

— Ждем вас…

В нашу щель помимо врачихи и замполита, втиснулся лейтенант Хворостов.

— Господа офицеры, можно к вам присоединиться.

— Залезай, если сможешь.

— Смогу.

И он смог, забравшись почти ко мне на колени. Мы только что выпили чай с ромом, который я перед отъездом купил в Кабуле. На чемодане Кострова еще стоят пустые стаканы и развалена пачка карт.

— Ну и дух у вас.

— На глотни, может не будем ему разбавлять это пойло чаем, — предлагает замполит.

Он наливает немного рома в стакан и передает лейтенанту. Хворостов выпивает залпом и морщится.

— Действительно пакость, но за горло берет. Давайте сыграем для начала в подкидного.

— А для конца? — улыбается Ковалева.

— Там видно будет.

— Э… нет. В подкидного и не больше.

— Вот так всегда. Хочу разогнаться и не дадут. Чур, я сдаю.

Угол палатки отгибается и появляется лицо часового.

— Товарищ старший лейтенант, вас там просят…

— Ну-ка, увалень. Пусти мои ноги и помоги выбраться, — прошу я Хворостова.

— Вот так всегда, — повторяется лейтенант. — Хочу разогнаться и не дают.

Сначала он выползает за палатку, потом я.

— Что там? — спрашиваю солдата.

— В ПНВ деревня видна, там движение.

Мы все втроем идем на пост. Я первый заглядываю в окуляр. На темно зеленом фоне выделяются строения и подвижные точки, за которыми тянется светящийся след. Присмотревшись, увидел мужчин с оружием. Какой то отряд входил в деревню. За мной в окуляры смотрит Хворостов.

— Это что то новое, — говорит он. — Либо они нарушат наше молчаливое мирное согласие, либо это акт демонстрации силы.

— Может это будет комбинированный удар. С гор и от сюда. Надо усилить наблюдение за горами.

Только солнце поднялось над нами, с запада послышался грозный гул.

— Наши идут, — закричал кто то из солдат.

Афганское селение и шоссе сразу вымерли. Даже собаки затихли и прекратили лаять. На пост вылетел бронетранспортер- разведчик.

— У вас все в порядке? — из люка высунулся сержант.

— Да.

— А дальше?

— Нормально.

— Тогда, пока.

Машина покатила по шоссе.

— Вот почему на нас не напали сегодня, — зевает Хворостов. — В сторону Кабула идет танковый полк из Герата. Наши полностью очищают западный Афганистан.

Вскоре мимо поста пошли танки, вперемежку с грузовиками и бронетранспортерами. Все наши сооружения, вся земля задрожала, мы с тоской глядели на это отступление.

К посту подъехал газик. Из него вылез полковник и поманил меня к себе.

— Вы старший?

— Так точно, старший лейтенант Бекетов.

— Как дорога?

— До Кабула с такой техникой дойдете спокойно.

— Там сзади еще остался сборный мех полк. Выедет через два дня. Он последний. Так что если будет тяжело, вызывайте авиацию.

— А когда мы эвакуируемся?

— Этого я не знаю. Пока вы запираете две дороги, вы здесь нужны.

— Но у нас мало огневой поддержки. Если на нас навалятся, нам пост не удержать.

— Ни чем не могу помочь. Вызывайте авиацию. Там наверху знают о вас. До встречи, товарищ старший лейтенант.

Он отдает честь и газик отъезжает.

К вечеру дорога затихает. Солнце еще не зашло и вдруг мы через громкоговоритель со стороны деревни услышали ломанную русскую речь.

— Рюски… Московиты… Командир Максур говорить хочет с главным.

— Чего это они? — удивляется Хворостов. — Это в первый раз. Может мне сходить?

— Не надо. У нас есть матюгальник?

— Нет.

— Тогда придется кричать. Кто там у нас горластый?

— Давайте я и крикну.

— Спроси их, где встречаемся.

— Максур, — орет Хворостов, — где встречаться?

— На дороге.

— Скажи. Что согласны.

— Согласны, — как попугай орет Хворостов.

Из деревни вышло четыре человека и пошли к шоссе.

— Я тоже выхожу, где переводчик? — спросил я стоящих рядом со мной офицеров и солдат.

— Я здесь, — запищал худенький солдат.

— Пошли.

— Старлей, возьми еще двух солдат, — просит Хворостов.

— Не надо. Луче держите нас под прицелом.

— Я уже предупредил снайперов.

Мы выходим на дорогу прямо к поджидающей группе. Толстоватый, бородатый афганец в белоснежной чалме, стоял в окружении своих подданных.

— Командир Максур приветствует командира группы русских, — нудно переводит мой переводчик.

— Поприветствуй их тоже.

Солдат старательно поясняет приветствие.

— Что хочет мне сказать, командир Максур?

Теперь афганский толмач делает перевод.

— Командир хочет обменять пленных. Пять на пять.

— Пять на десять. Считаю, что брат Максура стоит дороже.

Лицо афганца кривится от ярости.

— Вы давно служите в Афганистане?

— Три года.

— За это время, вы должны научиться уважать порядки в нашей стране, даже в таких вещах, как вести переговоры.

— Я уже плевал на ваши порядки, не первый раз участвую в переговорах. Знаю одно, вашим лживым словам верить нельзя.

— Сам врешь, гяур. Мои соплеменники не позволят такого. Где это тебя обманывали?

— Под Ковтунью.

— Значит, правильно мне сказали, что мерзавец Бекет здесь. Кровь правоверных на твоих руках, русский. Большая честь для каждого афганца убить тебя, а твою голову насадить на кол.

— Пять за десять, мое последнее условие.

— Ну, гяур, берегись.

— До встречи.

Я повернулся и пошел к своим. Сзади посылал мне проклятья Максур.

Ночь опять прошла спокойно. А утром…

Мы сидим с Костровым под козырьком скалы и просматриваем последние оперативные данные, принятые по радио.

— Командир полка говорил, что там остался еще сводный мех полк, — говорит Костров, — теперь ему труднехонько выйти с базы. Посмотрите, до Максура стоит командир Абалибек, его усилили за счет освободившихся банд Восточных провинций. Он фактически перекрыл дорогу от Герата сюда.

— Нам нечем им помочь.

— Вся надежда только на авиацию.

И тут раздался хлопок, потом грохот потряс 37 пост. Земля затряслась и с неба посыпались осколки.

— Боевая тревога, — орет Костров.

Забегали по своим ячейкам солдаты.

— Быстро настройте артиллерийских разведчиков…. - кричу Кострову. — Откройте ответный огонь.

Опять ухнул разрыв и пошло. Я по окопам перебежал на восточный участок поста. Загремело так, что все попадали на дно окопов и ячеек. Рядом со мной в землю вжался Коцюбинский.

— Что это? — он залез под каску ладонями и зажал уши.

На нас повалилась земля, камни, песок. Молодой впервые узнал, что такое быть накрытым «Градом». Родное изобретение сыпало с небес нам смертельные подарки. Этот кошмар длился несколько минут, наступила «тишина». Я выползаю из под груза земли и трясу головой. Не сразу услышал выстрелы наших пушек, но тут в голову стал проникать другой звук, это забили пулеметы и автоматы.

— Вставай, — я трясу полу засыпанного Коцюбинского.

Он медленно поднимается и мне в нос ударяет резкий запах. Похоже молодой обделался.

— Огонь, — ору ему в ухо.

Коцюбинский нервно дергает затвор автомата и просунув в щель ствол, начинает стрелять. Я тоже заглядываю в соседнюю нишу. На фоне гор видны дергающиеся точки маджохедов, штурмующие наши позиции.

— Старлей, — ко мне подбегает Костров, — нас обстреливают со стороны поселка.

— Обстреляйте его из орудий.

— Но там… гражданские… женщины…

— Раз стреляют, значит должны понимать, что мы ответим. Выполняйте, лейтенант.

— Есть, — Костров бежит на южный участок.

Вскоре там забило орудие подбитого танка. Стрельба усилилась. Я обхожу окопы и ячейки, натыкаюсь на Хворостова, с биноклем и телефонной трубкой в руках. Лейтенант корректирует огонь пушек.

— Где разведчики? — кричу ему в свободное ухо.

— Я их отозвал.

— Зачем?

— Здесь нужен каждый ствол…

Рядом ахнула мина и мне по каске садануло чем то тяжелым, в ушах звон и тело потеряв устойчивость, повалилось на дно окопа.

— Старлей? Что с тобой старлей, — пробивается сквозь звон.

— Я сейчас.

С трудом поднимаюсь.

— Они отходят, духи отходят, — кричит Хворостов.

— Почему не вызвали самолеты?

— Вызывали. Они не могут нас поддержать, вся авиация направлена под Герат, пробить дорогу мех полку.

— Вот черт, как болит голова…

— У тебя кровь, старлей. Сними каску, она пробита…

— Я…

Мне опять стало плохо и вдруг… вырвало. С меня сдирают каску.

— Ох, ты… Старлей, пошли в медпункт, там помогут.

Кто то подхватывает меня и ведет по узким окопам.

— Галя, что со мной?

Я лежу на лежанке в ее блиндаже. Очень болит голова.

— Лежи, Игорь. Тебя спасла каска. Осколок снял часть кожи. Череп не поврежден. Завтра будет получше и сможешь встать на ноги.

— Много у нас потерь.

— Есть… Убитые и раненые.

— Разрешите.

В блиндаж входит Костров.

— Как он? — спрашивает он Ковалеву, кивая на меня.

— Говорите, лейтенант, — прошу я.

— Там Максур просит переговоры…

— Помогите мне подняться…

— Вам нельзя, — говорит врачиха.

— С этим подонком могу разговаривать только я. Галя, приведи, пожалуйста, меня в порядок.

— Ненормальный… Тебе придется потерпеть.

Меня опять перебинтовывают, осторожно натягивают кепи. Костров поддерживает меня и выводит по линии окопов прямо к дороге. На ней уже мается с двумя прислужниками Максур. Мальчишка толмач уже стоит рядом и с тоской смотрит на этих бородатых людей.

— Костров держи эту сволочь на прицеле.

Я, пошатываясь, иду к маджохедам, за мной плетется толмач.

— А… Бекет, — заунывно переводит толмач. — Здорово мы тебя отделали.

— Посмотри лучше на свою деревню. Благодаря тебе она превращена в развалены.

— Это все тебе зачитывается, Бекет. Кровь наших женщин, детей, стариков, правоверных, погибших здесь, на твоих руках. Ты от нас никуда не уйдешь…

— Зачем меня звал?

— Я согласен на обмен пленных.

— Двух наших за одного и с условием, что мы будем стоять здесь, пока обмен не закончиться.

— Боишься, — кривится Максур.

— Просто знаю твой поганый характер.

Толмач сбивается, но переводит. Максур вцепился в кусок бороды и пальцами закручивает кончик.

— Ты достойный противник, Бекет. Я уважаю таких. Самый большой подарок для каждого жителя страны, это отрезать тебе голову.

— Я о тебе хорошего тоже ничего не скажу. Но если попадешься, под танком раздавлю. Ты пожертвовал женщинами и детьми, а мы до этого жили с ними мирно…

— У нас слишком разные взгляды. Не надо смотреть на эту войну, как на прогулку в чужую страну. Эй, — Максур поворачивается в сторону развалин. — Давай.

Из — за разбитых глинобитных домов появляется жалкая цепочка связанных людей. Боже, ну и видок у них, ободранные, в ссадинах и кровоподтеках, небритые, грязные эта группа еле-еле ковыляла по асфальту. Они подходят к нам и первый мутным взглядом смотрит на меня.

— Ты кто?

— Лейтенант Павлов.

— Веди всех туда, за тот камень.

Глаза Павлова меняются и губы что то шепчут, он ковыляет к камням, за ним на привязи идут остальные. Я дожидаюсь когда исчезнет последний пленный и машу рукой своим. Появляются маджохеды захваченные нами. Этих успели развязать и они медленно приближаются к нам. Максур ожил. Его глаза приняли яростное выражение. Он набросился на первого чуть ли не с кулаками и быстро заговорил на своем языке. Пленный отшатнулся, подходят другие и вопли Максура понеслись по дороге. Вдруг что то произошло, четверо пошли к развалинам деревни, пятый уныло остался на дороге. Максур выдернул пистолет и в упор расстрелял его, потом сунул пистолет обратно и повернулся ко мне.

— Бекет, можешь не хвастать, что ты захватил моего родственника, ты его убил.

— Запиши на мой счет. Я согласен. Чем больше перестреляешь своих, тем приятней будет мне. Прощай, Максур.

— До встречи, Бекет.

Я дохожу до своих валунов, захожу за них. Костров, врачиха и двое солдат ждут меня. Я сразу прислоняюсь к камню и сползаю на землю.

— Ты как себя чувствуешь? — спрашивает Костров.

— Хреново.

Галя опускается на корточки рядом и осторожно стягивает с головы кепи.

— Сейчас будет полегче.

— Зачем этот бандит убил своего? — спрашивает Костров.

— Это его родственник. Чтобы не позорил семью, он его расстрелял.

— Вот зверье.

— У них свое понятие чести.

— Почему же после такой драки Максур вдруг неожиданно пошел на обмен пленных?

— Разве ты не понял. Наши прорвались под Гератом и видно скоро будут здесь. Он испугался, что с этими колоннами мы отправим пленных в Кабул.

День проходит спокойно. Мы зализываем раны, занимаемся укреплением разрушенных позиций. Я же в отличии от всех отлеживался. Пытался заснуть и когда это удалось, метался от боли, но когда к вечеру проснулся, почувствовал себя лучше.

— Ты куда? — спросила Ковалева.

— Пойду обойду пост.

— Уже темно. Отлежался бы лучше.

— Надо кое что исправить…

Первым на кого я нарвался, был Коцюбинский, облокотившись на бруствер, он смотрел через бинокль на развилку дорог.

— Коцюбинский.

— Так точно.

— Какой сегодня пароль?

— Сон.

— Что за дурацкий пароль. Неужели офицеры не могут придумать что то получше. Что там, в деревне?

— Жгут костры. У них сегодня похороны. Они по своей вере должны в течении дня похоронить погибших. Может их того… попугать.

— Черт с ними. У нас не без донная бочка патронов и снарядов. Смотри дальше.

Я протискиваюсь в щель к Кострову.

— Бекетов? Товарищ старший лейтенант…

— Сиди.

— Сходи, найди Хворостова. Нужно поговорить.

Мы притиснуты к тумбочке, на которой лежит карта.

— Хворостов, меняй направление орудий. Переставляй на закрытые площадки и направление на шоссе.

— Товарищ старший лейтенант, сейчас ночь, может лучше завтра.

— Завтра нельзя. С утра пройдут колонны отступающей армии, а за ними идет Абалибек, который захочет пощупать, что такое пост 37. Его танки попрут на нас.

Мы все глядим на карту.

— Там в штабе по моему офонарели, — возмущается Хворостов, — как так можно небольшому посту остановить армию…

— Может и не армию, но хорошо вооруженные отряды, по численности и вооружению превосходящие нас, — учительским тоном говорит Костров.

— Побьют нас.

— Лейтенант, из пленных, Петров кажется, просит оставить здесь и дать оружие.

Костров смотрит на меня.

— Дай. Пойдет мимо колонна приготовь раненых и мертвых. Отдай их им…

— Бывших пленных тоже?

— Пусть будут живы, отправь с колонной. А сейчас по местам, поднимайте людей, перетаскивайте орудия и танки.

— Ох и поганый же завтра будет день.

Утром замученный пост спит. Я только задремал, как меня разбудил глухой звук. Шли отступающие части.

Я пробрался к шоссе и дождался когда передо мной остановился бронетранспортер. В шлемофоне из люка выполз толстый офицер.

— Ты Бекетов?

— Я.

— Очень хорошо. Возьми от меня две переносных установки залпового огня и снаряды к ним. У духов захватили. Нам они теперь ни к чему.

Что за народ наши военные, как доедут до нас, дальше почему то считают уже безопасно. Мы ехали сюда дрожали, а этим уже не страшно. Хотя может быть и так, вон какая колонна прет, как-никак последние.

— Возьмите от меня раненых и убитых.

— Добро. С тех машин, с которых установки сгрузят, посади туда.

— У меня их много. Семь убитых, восемнадцать раненых и девять бывших пленных.

— Вот черт. Ладно я сейчас скомандую, два БТР подойдут, пусть ходячих захватят. Пока, Бекетов. Удачи тебе. Если что, вызывай авиацию, она теперь твоя.

Толстяк залезает в БТР и колонна ползет мимо нас. Здесь танки, БТРы, грузовики, На верху полно солдат и офицеров, они кричат и машут нам руками. Рядом со мной останавливается грузовик и два БТР.

— Хворостов, давай свободных людей, перетаскивайте снаряды и установки, а обратно грузите раненых и мертвых.

С машины стаскивают две рамы и снаряды, только на один залп. Мертвых, закатанных в одеяло, запихивают первыми, в пакет, как дрова, на свободной площадке кузова раскладывают тяжелых раненых, туда же запрыгивает несколько ходячих раненых. Мы прощаемся со своими товарищами. Машины и БТРы вскоре уходят в колонну.

Рядом со мной Ковалева.

— Тебе тоже можно было уехать, Игорь. У тебя ранение в голову…

— Я не предоставлю такого удовольствия Максуру. И потом, разве можно бросить тебя в такой обстановке.

— Я за себя сумею постоять.

— Не все время везет. Я вон, три года здесь отмахал, однако осколок получил только здесь.

— Тогда будь осторожен, здесь не только осколок можно получить…

Мы провожаем взглядом колонну.

Нет ничего хуже ожидания. Уже давно прошел наш механизированный полк, а духи, ни звука. Шоссе подозрительно пусто, не видно даже тощей арбы или человечка. Солдаты от солнца прячутся по норам или в укрытиях. Я в блиндаже врачихи.

— Господи, по быстрей бы, — говорит Галина.

— Зачем, нам надо протянуть дольше.

— Игорь, мы выживем?

— Конечно.

— Можно зайти.

Это сержант Джафаров.

— В чем дело, сержант.

— Подозрительная возня в поселке.

Я вскакиваю и прихватив автомат иду на выход.

Мы за каменной кладкой, я пытаюсь заглянуть в бойницу.

— Где?

— Не высовывайтесь, у них снайперы.

Между камнями щель, я прикладываюсь к биноклю и смотрю на разбитые строения. С ближайших гор и больших дорог, стараясь не шуметь и быть незаметными, в деревню стекаются духи. От нашего поста до ближайших домов метров триста. Этим легче атаковать нас. Судя по одежде, здесь не только воины Максура, но еще и с других отрядов.

— Джафаров, давай сюда лейтенанта Хворостова и Кострова.

Все офицеры собираются около меня.

— Давайте ускорим события. Одну раму наставим на поселок и дадим залп, заодно выпусти несколько снарядов из орудий, потом бросим туда два танка и два БТРа. Хорошо бы эту деревню сравнять с землей.

Они кивают головами.

— Может вызвать авиацию? — предлагает Костров.

— Они нас наверняка зацепят. Триста метров, очень сомнительное расстояние. Есть еще предложения? Нет. Тогда через пол часа приготовиться. Хворостов, ты поведешь ребят…

На посту начинается движение.

Заныла рама, выбрасывая реактивные снаряды, загрохотали орудия. Раздвинув преграду камней выползли танки. Весь пост обрушил свой огонь на деревню.

Танки растоптали около двадцати домов, но тут духи очнулись и оказали сопротивление. Один танк попался под гранатомет и застыл, наехав на овчарню. Я приказал всем отступать.

Ребята вернулись возбужденные и растеклись по окопам. Хворостов стоял передо мной.

— Что скажешь?

— Танк потерял…

— Плохо.

— Но мы им здорово дали и самое важное неожиданно.

— Потери?

— Только двое раненых, танкисты. Мы их притащили.

— Лейтенант не расстраивайся, что потерял машину, ты молодец, эта атака на них, даст нам небольшой перерыв на несколько часов.

— Смотрите, они машут белым флагом, — это кричит, стоящий недалеко, Джафаров.

— Бекет, — раздался крик через усилитель, — Бекет, выйди переговорить. Это я, Максур.

— Ну вот, старый знакомый.

— Крикни ему, пусть выходит. Я тоже выйду. Позовите врачиху.

Ко мне прибежала Ковалева.

— Что случилось, Игорь?

— Наведи мне на голове лоск. Опять надо идти на переговоры.

— Ох, а я то думала… Согни голову.

Она отдирает засохшие от крови бинты, срезая прямо куски ножницами.

— У кого есть приличное кепи?

— Возьми мою, — предлагает Костров. — Я всегда на размер больше ношу.

Галина осторожно натягивает на меня кепи.

— После переговоров, я тебя перевяжу. Сейчас боюсь тревожить рану, так и оставила куски бинтов, а то…

— Я пошел.

Максур выглядит не так как в прошлый раз. Его одежда порвана и на лбу большая царапина. Рядом с ним так же двое маджохедов и вид у них не лучше.

— Бекет, мы предлагаем перемирие на десять часа.

— Ты думаешь тебе можно верить, Максур?

— Клянусь Аллахом.

— Я тебе все равно не поверю, но твоих вонючих мертвых бандитов разрешу забрать… из под развалин.

— Они воины аллаха.

— Слушай, Максур, деревня была рядом с постом, мы ее всю эту поганую войну не трогали и только с твоим приходом пришлось ее уничтожить вместе с жителями. Какой ты воин аллаха после этого. Дерьмо.

— Я убью тебя.

Максур налился яростью.

— Охладись. Только вытащишь пистолет и снайпер продырявит твою голову. Я поверю тебе последний раз и дам тебе десять часа. Прощай.

Мы с толмачом уходим. У меня в голове бьется мысль, а чем мы хуже бандитов? Чего нам надо в этой стране? О каком интернациональном долге разговор, если мы интернациональность раздавили пушками и танками.

Они начали опять утром, все таки не нарушили договора, продержались больше десяти часов. На наш пост со всех сторон посыпались снаряды и мины. Это был шквал огня. Дорога от Герата почернела от движущихся танков и бронетранспортеров. Мы пытались открыть ответный огонь.

— Первый, — слышу в наушник, — одно орудие накрылось.

— Вызовите авиацию.

— Вызываем.

— Передайте пятому, пусть выдвинет раму и выбросит залп на колонну.

Сумеет ли под таким огнем Хворостов выбросить последний залп. Противно заквакала рама поочередно выбрасывая снаряды. Сумел. Среди черных точек бронетехники запрыгали разрывы. Немного напряженность спала. Где же авиация?

Они прилетели через десять минут, когда танки маджохедов были почти рядом с постом. Костров наводил летчиков на технику и горы, откуда стреляют пушки.

Приводим в порядок пост и подсчитываем потери, а их много. Я связался со штабом. Пришла шифровка с приказом продержаться еще два дня, а потом уходить, но не на Кабул, а по другой дороге, прорываться прямо к границе, к тоннелю Сангам. Это весьма неприятно, тем более, что указанная дорога, ни разу не была в наших руках…

Кажется афганцы поверили, что войне конец. После последней тяжелой драки, маджохеды исчезли, оставив на дороге изуродованную технику, опять мимо нас поехали арбы, машины, появились пешеходы. В деревню стали возвращаться кое-какие жители, латать старые жилища и строить сараи для проживания. Затявкали собаки, дымки печей потянулись в небо. Это были два дня тишины. Мы стали собираться к границе.

Колонна стала покороче. У нас два танка, девять бронетранспортеров и три латанных грузовика, одно не покалеченное орудие. Остальное, подбитое и изуродованное, все бросаем здесь.

На БТРе разместились почти все старые знакомые. Лейтенант Ковалева, сержант Джафаров, рядовой Коцюбинский, еще двое легко раненых и бывший пленный лейтенант Петров с автоматом в руке. В коробке бронетранспортера на мешках с песком уместились еще четверо лежачих раненых.

— Куда мы едем? — удивляется Коцюбинский, видя как мы сворачиваем с шоссе на Кабул на раздолбанную каменистую дорогу.

— Домой, — огрызается Джафаров, не видишь прем на Север.

— Но все части двигались к Кабулу…

— Все Кабул, отыгрался, похоже наши уже сдали его.

— Товарищ старший лейтенант, а здесь посты с нашими войсками есть?

— Нет.

— Как же так? Нас же на этой дороге просто уничтожат… Никакого прикрытия.

— Чтобы не уничтожили, сиди и смотри по сторонам.

Я вижу как радость отправки домой сменилась страхом. В конце войны никто не хотел умирать. Ковалева также сидит на шинели, подогнув коленки к подбородку. Одной рукой вцепилась в кронштейн башни и прижалась к нему. Из под кепи на горы смотрят испуганные глаза.

Ползем очень медленно. Впереди нас шпарит разведывательный БТР, за ним танк. От грохота его двигателя, эхо многоголосьем разносится по горам.

— Сколько нам до границы? — спрашивает Коцюбинский.

— Полтора дня при таком темпе.

Все сидят молча. Я пытаюсь хоть как то разрядить обстановку.

— Коцюбинский, а где твои штаны?

Все фыркнули, кроме врачихи, она ничего не поняла.

— Духам подарил.

— А они тебе в обмен шаровары…

— Шаровары мне подарил сержант.

— Ну еще бы, — отворачивает в сторону голову сержант, — своим видом без штанов он тогда так распугал духов, что они сразу разбежались, а я все боялся, что он также испугает и наш медперсонал.

Это намек на врачиху. Кажется она тоже поняла в чем дело и улыбнулась. Над Коцюбинским стали потешаться.

Мы проехали мимо первого поселения и увидели удивленные лица афганцев, собравшихся на улице.

— Ну вот, — комментирует Джафаров, — это мы на халяву проскочили первую деревню, вот увидите, потом уже такой радости не предвидится.

— Не каркай.

Дорога на удивление многолюдна и нам приходится все время кого то догонять или отставать.

— Почему же мы столько людей не видели там на перекрестке.

— А по карте, с Герата, есть еще дорога, она здорово петляет и выходит сюда, если бы вы были повнимательней, то заметили, что мы уже проехали пересечение дорог.

— Мы не видели ее, мы смотрим на горы.

— Вы должны замечать все.

— Почему же с нее на нас не нападали?

— В начале войны, мы использовали эту дорогу, но потом поняли, что по конфигурации и по сложности ландшафта, нам потребуется для ее охраны значительное количество сил. Где то, через два года после начала войны, духи нам устроили здесь настоящую мясорубку, когда мотополк двигался от границы к Герату. С тех пор мы сократили поток грузов через нее, а потом и вовсе прекратили, бросив основную массу охранных войск по шоссе Кабул — Герат. Похоже, мы тогда договорились с полевыми командирами на этой дороге, что они нас не будут трогать, а мы их. Война здесь затихла… Духи же использовали ее для переброски своих сил в разные районы…

— Нам давно надо было уйти со всех дорог и убраться домой…, - заметил сержант.

— Что же мы охраняли? — глупо удивляется Коцюбинский.

— Шоссе на Кабул…

Дорога опять петляет по горам. Вдруг как то пропали машины, телеги и пешие. Как будь то всех афганцев сразу предупредили, что мы едем и что то будет… Неожиданно впереди танк останавливается, с него соскакивают солдаты и тут же в наушниках раздается голос Кострова.

— Первый, передают с разведочного БТР, там на вершине непонятное движение.

— Мы подъедем…

Как только БТР останавливается у танка, солдаты по привычки лихо спрыгивают с брони. Даже врачиха, выпрыгнула как коза, оказавшись у больших колес машины.

— Вытащите раненых из БТР, машину вперед. Лейтенант Петров, идите к разведчику, ведите разведку.

Бронетранспортер пошел по шоссе к перевалу. Мы терпеливо ждем.

— Говорил я, что начнется, — говорит Джафаров.

— Заткнись.

Тихо так, что слышно как перегревшаяся вода булькает в системе охлаждения танка.

— Первый, здесь завал и никого нет, — слышится в наушниках голос Петрова, — подкиньте танк.

— Затащите раненых на броню, поехали.

На перевале на дорогу наброшены и выворочены несколько огромных камни.

— Смотрите вокруг внимательно. Расчищайте проход.

Большим тросом танк оттаскивает камни, создавая проход.

— Это нам первый звонок, — говорит Петров, подойдя ко мне.

— Плохо. Время против нас.

— Видно впереди нам что то готовят. Я в плен то попал на дороге… Точно в такой ситуации… Шел на БТРе первым, а они сделали обвал на дороге. Всех, кто был сверху на броне, сразу в лепешку. Я тогда внутри машины, вместе с водителем находился, сидел на радиостанции. Больше двух суток находились в завале, откопали уже духи…

— Что же наши, разве не знали, не могли помочь?

— Наших разгромили. Всю колонну по частям засыпали и каждую часть добивали. Потом прибыли вертолетчики, сняли кого могли и ушли.

Самый большой камень свернули в сторону, расчистив узкий проход. В БТР затащили раненых, мы полезли на верх, на броню. Я махнул рукой Кострову, высунувшемуся из люка танка. Колонна поехала дальше.

— Теперь держись, ребята, — это опять Джафаров.

Кажется мы никогда так внимательно не следили за горами, как сейчас. У всех нервы на пределе.

— Лучше на родном посту сидеть под снарядами, чем так дрожать под невидимым прицелом, — замечает Коцюбинский.

— А ты свои шаровары повесь на штык, сразу все духи перед дорогой исчезнут, — бросает ему реплику сержант.

— Катись, колбаской…

Проползаем новую деревню. На этот раз все вымерло, никого не видно.

— Не ушли, по домам сидят, — бросает бывший пленник.

— Почему так думаете?

— Когда уходят или прячутся в горах, так с собаками. А здесь все собаки на улице.

Действительно, несколько собак непонятной породы облаивали нашу колонну.

— Бросить танки и рвануть бы побыстрей, — замечает Коцюбинский.

— Когда духи выставят пушки, будешь мечтать о танках, — опять ему отвечает Джафаров.

Уже ни у кого нет сомнения, что маджохеды могут применить пушки, танки и всевозможную технику. Поэтому все опять замолчали. Мы ползем за ведущим танком и нашим разведчиком. Проехали деревню.

— Товарищ старший лейтенант, когда остановка, — спрашивает один из легко раненных.

— Дуй прямо с машины, — советует сержант, который догадался в чем дело.

— А как же…, - он вопросительно смотрит на Ковалеву.

— Дурак, доктор уже все повидала и нашего брата насквозь изучила. У тебя же к тому же не на что смотреть…

— Прекрати, Джафаров, — пытается остановить его Ковалева. — Я отвернулась, мне не до вас.

Под хихиканье солдат, раненый прямо с брони делает на дорогу свои дела.

Я очень напряжен. Не спроста пропали на шоссе жители, попытка задержать колонну означает одно, где то обязательно встретимся с духами.

— Кто хочет пожрать? — это Коцюбинский.

Он демонстративно вытаскивает из мешка банку тушенки и вспарывает ее ножом, потом поддевает острием куски мяса и начинает жевать. Я замечаю, что не смотря на наигранность, его глаза все же шарят по дороге и горам.

— Ну духи берегитесь, — язвит Джафаров, — сам Коцюба заряжается, готовиться менять новые штаны.

— Джафаров, ты мне надоел.

— Ешь, ешь, салага. Это я не я тебе надоел, это тебе подлая мыслишка надоела, а вдруг, зараза, пальнет вон из-за того камня.

И тут банка вылетает из рук Коцюбинского на шоссе.

— Стой, — ору я. — С машины.

Солдаты попрыгали с еще не остановившегося БТР. Мне пришлось рвануть врачиху и мы вместе катимся с брони на мелькающую дорогу. Слышен грохот впереди и сейчас же барабанная дробь сотрясла бронь нашей машины. Мы лежим у камней. Я зажал Ковалеву к выемке дороги и пытаюсь оглядеться. Впереди дымит танк, но по интенсивной стрельбе ясно, что кто то из экипажа жив. Разведочного БТР не видно, видно его пропустили вперед, а врезали по нам… Наш БТР прижался к левой стороне дороге и стрелок башни ввязался в перестрелку. Солдаты разбросаны по дороге сзади. Кое кто постреливает из автомата. Но вот у обочины замечаю неподвижное тело. Сзади колонна стоит и тоже отстреливается.

— Ты как? — поворачиваюсь к Ковалевой.

— У меня колени…

— Лежи тихо.

Я перебежкой пересекаю шоссе и оказываюсь за корпусом бронетранспортера. Здесь так же лейтенант Петров.

— Хреново дело, командир. Духи опоясали почти трехсот метровый участок подъема.

— В противоположной стороне никого нет?

— Нет.

— Эй, — стучу по броне, открой дверь.

Испуганный радист открывает двери.

— Передай заднему танку, пусть шпарит по гряде, как только мы переедем на другую сторону дороги. Шофер, ползи осторожно вниз и прикрой врачиху, потом возвращайся на эту сторону.

БТР пятится назад и корпусом прикрывает Ковалеву. Я за шиворот тащу ее из лунки.

— Уходим, сейчас на это место посыпятся камни. Лезь в машину.

— Я не полезу туда, с испугом говорит она.

— Тогда перебегай вместе с машиной.

БТР медленно переезжает на другую сторону дороги, я почти тащу Ковалеву на себе, прикрываясь его броней. И тут же грохот о броню усилился, мы отстреливаемся из автоматов и вдруг раздается противный свист и с грохотом на дорогу падают камни. Стрельба сразу прекратилась. Еще один взрыв на гребне, мы сваливаемся к колесам БТР. На нас сверху сыпятся камни и песок. Пыль медленно садится и тут мы видим, как по гребню кое где мелькают маджохеды, Еще один разрыв на гребне, впереди машины вместе с камнями на шоссе скатывается маленький человек. Он пытается встать и тут же падает обратно. Вспыхнула стрельба сзади нас, лопнула граната и вдруг все стихло. Лейтенант Петров подходит к лежащему маленькому человечку, тот отрывает голову и они смотрят друг на друга. Петров поднимает автомат и с выстрелом тело подбрасывает. Я подхожу к нему. В лоб убит мальчик.

— Не слишком…

— Нет. Ты не представляешь, старлей, сколько мы натерпелись от таких мальчиков с автоматами. Один такой проволокой руки и ноги пленным скручивал.

— Свяжитесь с нашим разведчиком. Цел ли он? А потом посмотрим, что с танком.

Танк накрылся. Два человека копошатся у гусеницы, раскладывая тела людей.

— Костров…

Грязный от копоти офицер выпрямился передо мной.

— Товарищ старший лейтенант, один убит, один ранен. Машина повреждена.

— Как ты?

— Только ушибся.

— Сейчас врачиха придет сюда.

— Понимаешь, — он чуть не плачет, — главным делом я его видел… Ведь смог среагировать… развернуть башню…, но… как паралич… Он первый, прямо в упор из-за камня…

— Брось себя винить. Ты шел первым, а первым всегда достается.

— А как у вас?

— Похоже один убит тоже, а вот сколько раненых еще не знаю.

— Я думал у вас хуже. Весь огонь БТР принял на себя.

— Задний танк спас…

— Разведчик цел?

— Цел.

— Я понял.

К нам подбежала Ковалева и тут же опустилась на колени перед лежащими.

Колонна подтягивается к нам. Подбегает Хворостов.

— Костров, жив дружище…

— Жив…

— Хворостов, как у вас дела? — спрашиваю я.

— Пока двое раненых. Это не считая потерь с вашей машины. И еще попался в плен раненый дух.

Ковалева поднимает голову.

— У нас одного зацепило, один убитый, остальные с ушибами.

— Итого двое убитых, четверо раненых и разбит танк. Многовато, а нам еще ехать и ехать… Хворостов давай сюда духа и переводчика. С ним то все в порядке?

— Я сейчас.

Хворостов побежал вдоль колонны.

Мне приводят маджохеда согнувшегося от боли. Пуля попала ему в живот и он все время сгибается и подвывает. Прибежал без шапки мальчик переводчик.

— Спроси его, — киваю на пленного. — Какой полевой командир командовал здесь?

Мальчик быстро заговорил и дух чуть выпрямился.

— Он все равно умрет и просит русского командира оставить его умирать здесь у дороги.

— Оставлю, но только после того как он ответит на несколько вопросов.

— Он говорит, что полевые командиры на этой дороге не хотят вступать в бой с русскими, что это добровольцы, которые под руководством родственника Максуда, Исмаила хотели задержать вас до прибытия главных частей, которые двигаются за русскими.

— Дух, тоже доброволец?

— Доброволец.

— А где сейчас Исмаил?

— Ушел в горы.

— Значит за нами идет Максуд?

— Да.

— Положите его здесь у дороги. Все равно умрет.

— Если он не врет, — замечает Хворостов, — то главная опасность сзади, а не спереди.

— Она везде. Плохо быть последним.

Теперь мы едем почти первыми, впереди лишь маячит разведчик, оторвавшись от колонны метров на сто. На броне нет раненого, который стеснялся Ковалевой, он убит и теперь лежит в одном из грузовиков. Прижавшись к башне, сидит Джафаров, его левая рука в шине. При прыжке с БТР он упал на камни и сломал руку. У Коцюбинского вся щека рассажена об камни, докторша замазала все йодом и теперь подсохшая кровь, создала из лица маску урода. Как я не гнал Ковалеву на другие машины, она все равно едет с нами, также поджав колени и прижавшись к другой стороне башни. Здесь же сидит и бывший пленник лейтенант Петров. Этот держится на стреме, крепко держа в руках автомат. Из бывшего состава нет также другого легко раненого, я его отправил на другие машины.

— Сержант, а чего вы не захотели на другой транспорт, подает голос Петров.

— Здесь роднее.

— Но зато теперь в два раза опаснее.

— С Коцюбинским сразу страх пропадет. Если бы не его консервная банка, быть нам всем в одеялах.

— Как что, так Коцюбинский, — ворчит молодой.

Мы проезжаем какой то перевал и тут разведчик впереди нас останавливается.

— Первый, — слышится с него, — впереди провал…

Наш БТР подъезжает к нему. Перед нами возникла удивительная панорама. Дорога километра три была прямолинейна, как натянутая нитка она медленно спускалась вниз и также медленно поднималась к противоположному склону гор.

Все на броне насторожены и готовы скатится с машины.

— Второй, третий подтянитесь все ко мне, — прошу я по связи всю колонну.

У бронетранспортера собираются все офицеры.

— Ну и видок, — говорит Хворостов, — если там стоит хотя бы одно орудие всей колонне конец.

— Я тоже так думаю. Когда то здесь духи уничтожили целый мехполк. Петров, иди к разведчику, веди БТР на ту сторону. Проскочи потом еще на километр в глубь и если все чисто, вернись на тот гребень и сразу вызывай нас. Лейтенант, — киваю Хворостову, — ставь танк и орудие здесь. Если БТР обстреляют, фитили по высоте.

Офицеры разошлись.

— А вы чего здесь? — обращаюсь я к сидящим на броне. — Марш от сюда.

Я протянул руку Ковалевой, но она соскочила сама. Все убрались с брони. Лейтенант перехватил автомат и побежал к разведчику, там, взобравшись на броню, присел за башней.

— Приготовились, Петров пошел.

Мы наблюдаем за движущейся машиной.

Петров проехал по всей дороге до самого подъема, пропал за горбом вершины и вскоре возвратился обратно. Он подал сигнал, что все в порядке и колонна тронулась по этой странному пути.

Как только мы перебрались через каньон, я приказал всем остановиться и опять собрал офицеров.

— Товарищи офицеры, если тот маджохед был прав, то за нами идет Максуд и он захочет любым путем нас достать. Хорошо бы ему преподнести урок.

— А если дух не прав? — засомневался Костров.

— Прав он или не прав, но то что Максуд на хвосте я не сомневаюсь. В силу своего личного отношения ко мне, он не захочет дать нам возможность уйти на родину.

— Старлей, я так тоже думаю, — говорит Петров. — Если и встречать Максуда то только здесь.

— Раз так, маскируйте танк, выдвигайте между камней орудие. А бронетранспортеры подготовьте к неожиданному маневру. Всю пехоту на возвышенности и не высовываться. Джафаров. Сержант Джафаров.

Он стоит рядом. Ему уже привязали руку к груди.

— Воевать то можешь?

— Могу.

— Бери Коцюбинского, еще пару полу инвалидов и иди туда за хребет. Чтобы на нас с тыла не напали, охраняй дорогу.

— Пошли, Корявый, — обращается сержант к Коцюбинскому.

— Пошли, Однолапый…

Они показались к вечеру. Без разведки, колонна бронетранспортеров и несколько грузовых машин двигались по дороге. Вскоре больше сорока машин вошли в каньон и первые стали подниматься по откосу к нам.

— Хворостов, давай.

Заревел двигатель танка он вышел на горб дороги и начал стрелять вниз. Забухало орудие. Колонна Максура сразу затормозила и гранатометчики Петрова выпустили первые ракеты. Наши БТРы выкатились на крошечные пятачки возвышенности и своими пушечками молотили грузовики Максуда. Неожиданно танк прекратил стрельбу.

— Хворостов, в чем дело?

— Снаряды кончились.

— Как кончились?

— Так. Их всего было шестнадцать.

Через минут пять и орудие прекратило стрельбу. Там тоже доложили, что боеприпасов нет.

— Черт подери, отбой. Где там Петров?

Мы дождались лейтенанта Петрова с солдатами и, посадив всех на машины, тронулись в путь. У башни сидит по прежнему Ковалева.

— А где сержант? — спрашивает она.

— Сейчас посадим.

Мы проехали метров триста и увидели Джафарова и его солдат, они стояли вдоль дороги и махали руками.

Весь состав опять на броне. Джафаров посмеивается над Коцюбинским.

— Ты у нас как талисман…

— Это почему же?

— Ты и раньше был не подарок, поэтому духи при виде твоей рожи всегда палили от страха не туда куда надо, а сейчас будут просто разбегаться…

— Иди ты в…

— Ну нельзя же так, Коцюба, здесь же женщины.

Коцюбинский сплевывает и со злостью отворачивается.

— Ребята, присматривайте за дорогой, — просит лейтенант Петров, — не отвлекайтесь, мы еще прошли не все испытания.

Наступила тишина. Через минут десять Петров обращается ко мне.

— Как ты думаешь, что сейчас делает Максуд?

— Если жив, то по радио ведет переговоры с полевыми командирами, что впереди нас.

— Думаешь нас все же поджидают?

— Я здесь воюю давно и думаю, что сейчас надо ждать не прямого нападения, а мелких пакостей. Разгром колонны Максуда уже известен по всей округе, поэтому в лоб не полезут…

— Значит, жди мин и камнепадов…

— Еще забыл про снайперов…

Ковалева поежилась, теперь мы до рези в глазах смотрим на дорогу и горы.

Через два часа попадается село, на его окраине, трое вооруженных бородачей, стоят рядом с нашим разведчиком на дороге и машут руками. Бронетранспортер с чиханием останавливается рядом с ними.

— Бекет, среди вас есть Бекет? — коряво спрашивает один из афганцев.

— Я старший лейтенант Бекетов.

— Бекет, мы предлагаем мир. Я командир отряда контролирующего семьдесят километров дороги. Ты не трогаешь нас, мы тебя спокойно пропускаем.

— Я согласен.

— Тогда прощай, Бекет, пусть тебя убьют другие…

— Прощайте, чтобы вы без меня сдохли…

Мы любезно раскланиваемся. В их глазах ненависть и ярость. БТР медленно разгоняется.

— Интересно, выдержат они договор или нет, — спрашивает врачиха.

— Посмотри налево и направо, здесь громадное село, почти город. Мы могли бы его смести его с лица земли…

— Чем, — отзывается Петров, — у танка ни одного снаряда, гранат мало…

— Но они то не знают…

— В этом наше спасение.

Колонна тянется по центральной улице. Похоже для афганцев война закончилась. Спокойно ходят люди, чуть ли не под колесами бегают дети, кое-кто даже машет нам рукой.

Проскочили этот городок и на сухих однообразных плато стали попадаться сельскохозяйственные поля с маисом и кукурузой… и мелкие деревеньки.

— Скоро ночь, где мы приткнемся? — спрашивает Петров.

— Надо использовать благоприятную обстановку. Проскочить эту нейтральную территорию и ночью прихватить еще километров двести, если конечно удастся…

Утром всегда ослаблено внимание. До наших, по моим подсчетам, километров двадцать. Только что рассвет вступил в свои права и мы поеживаясь от холода, въезжаем на последнюю каракулю горных дорог.

— Тормози, — орет Павлов, — тормози.

— Стоп, — кричу я в лорингафон, дублируя его команду.

Грохот взрыва обрушивается на машину. Меня скидывает на крупный гравий и сверху чье то тело плюхается на спину. Опять оглох, в голове звон, с трудом пытаюсь подняться и отталкиваю мягкое тело человека. Да это же врачиха.

— Галя, ты как?

Она поднимает голову и открывает рот. Губы шевелятся, но я ее не слышу.

— Чего ты говоришь? Я ничего не слышу.

Меня хватают за плечи чьи то руки. Я оглядываюсь. Это лейтенант Петров, он оттаскивает меня в сторону. Постепенно звон исчезает и до меня доносятся звуки.

— Лейтенант, ты как?

— Чего то с моей головой. Лучше посмотри Королеву.

Петров уже трясет врачиху.

— Вы способны встать?

— Я ничего…, я могу…? - стонет она.

— Там надо посмотреть людей.

Пытаюсь встать и закололо так, словно в голову впились тысячи гвоздей. Подъехал еще один бронетранспортер, с него попрыгали солдаты. Меня поддерживает Костров.

— Старлей, ты в порядке?

— Что с машиной?

— Наехали на мину.

Я стараюсь сосредоточится на дорогу впереди машины. Постепенно резкость восстанавливается и видна небольшая воронка у истерзанного колеса БТР.

— Как же разведчик прошел?

— Черт его знает, точно между минами колеса прошли.

— У нас много пострадало?

— Почти все. Погиб шофер, в тяжелом состоянии радист и раненые на мешках внутри машины.

— А как врачиха?

— Блюет. Вон там за камнем.

Теперь виден, торчащий из-за камня, вздрагивающий зад Ковалевой. Я пытаюсь распрямится и опять боль, но она уже током прошла по телу.

— Пошли людей расчистить дорогу.

— Хорошо. Стоять можешь?

— Могу.

Костров побежал к приближающимся машинам. Теперь я могу медленно оглядеться. На краю дороги лежит Коцюбинский, рядом с ним сидит прислонившись на камни Джафаров и тупо смотрит на дорогу. Недалеко, уже кто то в одеяло, завернул тело водителя. Остальные пострадавшие лежат на другой стороне дороги.

Два солдата осторожно осматривают дорогу и через пол часа докладывают, что все в порядке, дорога очищена. Нам приходится бросить уже негодный бронетранспортер и укороченная колонна опять тронулась в путь. На этот раз я сижу на втором бронетранспортере, а в первом разведывательном, едет за старшего Костров. У нас на броне людей, как селедок в бочке, кроме старого состава, здесь все прежние знакомые, Джафаров, Коцюбинский, Королева. Лейтенант Петров поехал вместе с Костровым.

Через час с правой стороны дороги возникает большое поселение. Идущий впереди бронетранспортер вдруг резко сворачивает и начинает обстреливать дома. Стреляют все, и те кто сидят на броне, и из башни, и даже из боковых лючков в броне. Наш БТР так же включился в это неистовство. Сжав зубы, с яростью палит Коцюбинский, Джафаров, придавив автомат к башне стреляет прицельно. Кто то из солдат встал и лупит из автомата веером. Вспыхнула ближайшая мазанка. В это время подъехал танк и сходу рванул корпусом в ближайшее строение и пошел, пошел дальше, по всему глинобитному поселку. С него спешно соскочили солдаты и, разинув рот, смотрят на вал пыли и обломков, двигающийся к центру поселения.

Меня дергает Королева за руку. Она прижимается ко мне и кричит в ухо.

— Останови ты это безумие.

— Бесполезно, они обозлены.

— Но там же ни в чем не повинные люди.

— Это их участок дороги и кто т о из них заминировал дорогу.

— Да сделай же что-нибудь.

— Прекратить стрельбу, — ору я и для начала выстрелил из пистолета над ушами ближайших двух парней.

Стрельба начала стихать и вскоре совсем прекратилась. Колонна неподвижно замерла, только труженик танк продолжать давить и утюжить поселок.

Похоже все устали. Ночь, проведенная в дороге, сказалась на людях. Уже мало кто следит за окружающей местностью, солдаты дремлют, а я не даю команды становиться и отдохнуть. До наших осталось ровно полтора часа.

Мы прибыли на ближайший контрольный пункт. Его командир, худощавый капитан с удивлением смотрит на проходящую колонну. Наш БТР останавливается рядом с ним.

— Вы от куда? — спрашивает нас офицер.

— С 37 поста.

— Разве его… не это… Мы же были уверены, что вас давно нет…

— Нет, не это… мы живы и целы.

— О вас мне никто не сообщал… По этой дороге уже год из наших никто не проезжал.

— А мы прорвались…

— Я пойду доложу о вас в штаб…

— Товарищ капитан, — я спрыгиваю на землю, — мои люди устали. Вы не против, если мы здесь встанем и пару часов отдохнем.

— Хорошо. Вам все равно через тоннель сейчас не пройти. Там такое столпотворение… Отдыхайте и мне спокойней, как никак почти батальон за спиной. Встаньте там, вон за той высотой. Мои люди все просматривают, сразу предупредят если что.

— Сзади наш катили маджохеды, так что будьте внимательны.

Меня будит командир поста.

— Старлей, проснись, маджохеды.

Я тут же отрываюсь от брони и соскакиваю на землю. Привыкшие к чуткому сну солдаты, тревожно подняли головы.

— Где?

— Развернулись перед постом, но не нападают.

— Почему так поздно разбудил?

— Странно все. Не нападают, только разворачиваются, причем нагло. Открыто ходят, открыто стоят.

— В ружье, тревога, — подаю я команду. — Выйти из-за холма. Развернуться лицом к посту.

Колонна ожила. Бронетранспортеры зашумели моторами, выезжая на исходные позиции перед постом, солдаты спешно группировались за ними.

Духи, действительно вели себя странно, они совсем не остерегались. Их БТРы спокойно стояли, вытянувшись в неровную линию, перед ними группировались маджохеды и что то кричали нам. Появилась белая тряпка, несколько людей, размахивая ей, шли к нам.

— Бекет, у вас есть Бекет…

— Чего это они? — удивляется капитан, командир поста.

— Это они ко мне. Мой старые друзья. Я пойду на встречу, держите их на прицеле. Где переводчик? Передайте по цепочке, переводчика сюда, — кричу своим.

Маленький солдатик отрывается от второго от меня БТРа и несется ко мне.

Капитан доводит нас до своих окопов и спрыгивает в них, я же перескакиваю, а бедный переводчик сначала залезает в окоп потом бежит влево и по земляной аппарели вылезает на поверхность, опять мчится ко мне, делая такой невообразимый зигзаг. Теперь мы идем по нейтральной земле к приближающимся парламентерам.

Я его сразу узнал. Это Максур со своими приближенными.

— Привет, Бекет, — тараторит переводчик.

— Разве ты еще жив Максур? Я думал, что оторвал тебе голову в ущелье.

— Не нашлась еще пуля или снаряд, чтобы поразить меня.

— Жаль.

У него только нервно дернулась бровь, но Максур взял себя в руки.

— Мне поручено предложить тебе перемирие.

— Ты же хотел мой череп видеть у себя дома, как же пересилишь себя и не начнешь первым стрелять?

— Я не только хотел твой череп, я хотел скормить собакам твое сердце, смешать с навозом твои кости, впрочем… мне и сейчас хочется тебя проткнуть вертелом и жарить на костре…

— Максур, если тебе нужен я, мира не будет, если тебе нужен мир, выкинь из головы мысль о мести.

— Это не моя воля, высший шариат республики и новый президент постановили прекратить военные действия. Убегающего шакала нельзя доводить до бешенства.

— Впервые ты сказал разумные вещи. Прощай, Максур, мы приняли мир с автоматами на изготовку.

— Прощай. Хоть бы ты сдох.

Я повернулся и пошел к своим. Солдатик переводчик шел рядом.

Часа через четыре опять появился капитан.

— Старлей, твой батальон ждут у туннеля. Только что по рации начальник штаба дивизии дал шифровку.

— А вы? Когда снимут вас?

— А нам приказано продержаться сутки и идти за вами.

— Счастливо отделаться от духов. Чтобы никто у вас не был убит или ранен.

Колонна опять движется по шоссе. Солдаты повеселели, уже нет того напряжения и почти никто не следит за ближайшими холмами. Джафаров мурлыкает какую то песню, Коцюбинский ковыряет засохшую кровь со щеки, машину трясет и у него опять стало кровоточить, врачиха мечтает о чем то своем, солдаты переговариваются или курят.

— Наши, — вопит молодой солдат.

На пересечении дорог мы замечаем замершую цепочку грузовиков. Сначала там встревожились, увидев нас, но, услышав вопли радости наших солдат, паника прекратилась. Едем вдоль колонн и вдруг, на большом разрыве их, заметили регулировщика, отмахивающего флажком. К БТРу подходит капитан, с повязкой на руке.

— Кто старший?

— Я. Старший лейтенант Бекетов.

— Вам приказано, грузовые машины, оставить здесь. Всех раненых и мертвых переместить туда. БТРы и танки отправить к туннелю в распоряжение полковника Макрецова.

— Что произошло?

— Пробка. В туннеле пробка. Вам все по месту объяснят.

Опять унылый вид. Справа проплывает бесконечная колонна застывших машин, бензовозов, пушек…

— Там что то произошло? — спросила меня врачиха, как всегда мертвой хваткой вцепившись в кронштейн башни..

— Похоже произошло несчастье, но мне ничего не разъяснили.

Мы подъезжаем к скоплению техники. Большая группа военных сосредоточилась у двух газиков. Я спрыгиваю с БТРа и иду туда. Толстый полковник выделялся среди всех. Он оторвал голову от карты, расстеленной на капоте, и уставился на меня.

— Откуда, старший лейтенант.

— С 37 поста. Прорвались сюда по южному шоссе.

— С 37? Странно… По южному шоссе…, но мы там не воевали. Я не слышал о вас. Сколько у вас БТР?

— Девять машин и один танк.

— Прекрасно. Всех лишних людей с машин снять, оставить только шофера и еще кого-нибудь, кто умеет водить БТР. В туннели пробка, от отработанного газа машин, травятся люди, уже скончалось несколько человек. Задача — выволочь сюда все застрявшие машины. Я здесь собрал еще несколько БТР возьмите над ними командование. Дайте шоферам противогазы или заставьте одеть марлевые повязки, пропитанные водой. У вас фельдшер или врач есть?

— Врачиха.

— Хорошо. Разверните здесь походный медицинский пункт, используйте для этого своих солдат. Всех отравленных и погибших вот на эту площадку.

Он показывает вправо от туннеля, где раньше была, площадка для ожидания.

— Но если там застряло много техники, то на этой площадки она не разместится. Сколько там машин?

— Не знаю. Знаю одно, тоннель односторонний, поэтому если один БТР туда зайдет, другим надо ждать здесь у входа. Как только он вернется и притащит сюда машину, заезжает следующий. Здесь вы снимаете всех, кого найдете и транспортируете машину дальше, чтобы не загружать эту площадку. Вот в этот район, это ближайшая пустая площадка.

Полковник тыкает пальцем на карту. Я вижу на ней кружок, километров за двадцать от туннеля.

— Я понял. Разрешите съездить с первой машиной в туннель?

— Нет. Занимайтесь здесь приемом пострадавших.

— Есть.

Солдаты вопросительно смотрят на меня.

— Всем. Долой с машины. Поступаете в распоряжение лейтенанта Ковалевой.

— Меня? — она в недоумении открыла рот.

— Да. Разворачивайте здесь медицинский пункт. Сейчас сюда будут прибывать отравленные и мертвые.

— Господи. Когда это кончится? Уже войне конец, а жертвам нет конца. Мальчики, тащите вон на ту площадку одеяла, плащ-палатки, НЗ и воду. А вы, — она обращается к Коцюбинскому и Джафарову, — пройдитесь по колонне и соберите медикаменты, особенно поищите кислородные баллоны.

— Баллоны?

— Да, да.

— Но где они здесь?

— Ищите, может чего и найдете. В этой нелепой войне всякие чудеса возможны.

БТРов набралось много, со всех частей понемногу. Первый ушел носом, а приполз кормой, ведя на прицепе «Урал», накрытый тентом. Мои ребята тут же на смотровой площадке распотрошили его. Восемь человек без памяти лежат на одеялах. БТР поволок машину дальше, а уже в туннель заехал следующий.

БТРы притащили из туннеля около сорока машин. На площадке лежат в беспамятстве солдаты и офицеры, в стороне у самой подошвы скального склона завернуты в одеяло покойники. Несколько очухавшихся военнослужащих отползли в сторону или ушли к машинам, возле которых полно солдат. Уже стемнело, к нам подкинули еще нескольких врачей и санитарок, увеличили число бронетранспортеров для вывоза машин. Я подсел к грязному, как шахтеру под землей, капитану. Он сидит, облокотившись на камень и вяло поливает свою голову водой из бутылки.

— Как себя чувствуете?

— Хреново. Голова болит. До родины было два шага, а так и не дошел.

— Скоро вас отправят.

— Дудки, раз здесь этот толстый придурок, Макрецов, значит командующий что то задумал.

— Что там произошло в туннеле?

— Как всегда, неразбериха и трусость при бегстве. Шоферы замучались за баранками машин уже вторые сутки непрерывно удирают из этой сволочной страны. Эти, говнюки — офицеры- тыловики, вывозят все, от рваных кальсон до вагонов радиоэлектроники, после грабежей центральных складок Кабула. Вот и произошло несчастье, один из шоферов заснул за баранкой, врезался боком в стенку тоннеля и его машину боком отшвырнуло, под колеса, ехавшего попятам «Урала». Сзади этой пробки прибывали и прибывали машины и никто не догадался дать команду выключить двигатели. Так и стояли, пока люди не стали падать в обморок… Даже после этого, половина машин двигатели не отключила…

— Там нет вентиляции?

— А при строительстве этого туннеля вентиляцию не предусматривали. Считали, есть вход в гору, через тридцать километров выход, должна быть естественная циркуляция воздуха… О…, смотри, сам боров идет сюда, не тебя ли он ищет.

К нам подошел полковник Макрецов.

— Можно вас, старший лейтенант? — Мы отходим в сторону. — Доложите, как обстановка?

— Двадцать два человека мертвы, около двухсот отравлены газом.

— Понятно. Теперь слушайте внимательно. Через восемь часов сюда прибудет арьергард, прикрывающий нас по дороге на Кабул. Ему надо освободить дорогу. Там за туннелем наша земля и будет осуществлена торжественная встреча последних войск из Афганистана. За ней пойдут колонны застрявшие здесь. Командующий решил, чтобы не омрачать настроение граждан нашей страны, всех мертвых и тяжело раненых, также задохнувшихся вывезти в следующую ночь…

— Но их же всех вырежут маджохеды. Основные же боевые части уйдут завтра…

— Вот чтобы этого не было, соберите своих солдат и офицеров, всю свою технику и оседлайте вот этот перекресток, — полковник достанет карту и показывает злополучную дорогу, на которой я встретился с нашими. — Создайте здесь заслон.

Нас всех перебьют, — мелькнула мысль, — опять не повезло.

— Для вашего усиления, к себе присоедините отступающий пост с южного направления.

— У меня нет снарядов к пушкам и патронов.

— Вам все выдадут. Вон у крайней машины майор Селезнев, — Он кивает на толстенькую фигуру военного, лопающего большую банку консервированной каши с мясом, — обратитесь к нему, он все достанет. Машин со снаряжением и боеприпасами у него полно, так что будете обеспечены под завязку.

— Разрешите сейчас моих людей вывести от сюда, — я киваю на площадку заваленную мертвыми и отравленными людьми, — надо им дать отдохнуть.

— Выводите.

— А как же эти…, - киваю на лежащих.

— Сейчас организуем пустые машины и положим их туда. Когда вы утром следующего дня приедете сюда, пропустите всех перед собой в туннель.

— Как же они здесь сначала на жаре, потом ночью в холоде, без квалифицированной пом…

— Это не ваше дело, старший лейтенант. Вам приказано выйти последним, выходите. После вас не должно быть ни одной машины.

— Разрешите идти.

— Идите.

Стало почти темно. Офицеры уныло стоят передо мной.

— Собрать все машины, всех солдат, мы едем обратно на перекресток дорог, будем там прикрывать отступающие части.

— Что они там, сдурели? — возмущается лейтенант Хворостов. — Опять мы. Мало нам 37 поста, так и здесь, как штрафников опять каждую гнилую дыру заталкивают.

— А где полки прикрытия? — спросил Петров.

— Они парадным шагом сегодня утром пройдут перед трибунами, там за хребтом. Показуха, мать ее…, а мы за это своими жизнями отдувайся.

— Показушники, хреновы, — тоже ругается Костров. — Им наплевать, что здесь столпилось столько людей и техники, больных и раненых, которым срочно нужна помощь… Ишь, что придумали, перед телеками повертеться, показать, какие мы лихие…

И тут наш замполит вывернул такой мат, длинной в полторы минуты, что у меня даже кожу защипало под бинтами.

— И это говорит замполит, — хмыкаю я.

— И говорю. Ради вшивой политики, им угробить несколько тысяч человек, что скопилось здесь, раз плюнуть. Вся эта война, я признаюсь вам честно, пахнет говном, и за этот запах, мы должны погибать.

Мы все разинув рот смотрим на разбушевавшегося старлея.

— Хватит, — останавливаю я его, — вон там несколько машин, видишь охрана при них… Подтащи туда танк и машину, пусть получат снаряды, там же нас всех заправят горючим, тушенкой, водой и выдадут патроны. Тыловики уже получили приказ. Иди, действуй.

Замполит, как пьяный уходит в темноту.

— А вам, ребята, — говорю остальным, — собрать всех людей. Через два часа выезжаем.

На броне сидят темные фигуры. Я фонариком освещаю лица.

— Джафаров, все на месте?

— Так точно.

— А это кто? Ковалева? Вы что здесь делаете? Вам приказано принимать пострадавших здесь…

— Плевала я на эти приказы. Там врачей и санитаров уже полным полно. Без меня справятся.

— Слезайте. Оставайтесь здесь.

— Товарищ старший лейтенант, я приписана к этой части и для того чтобы меня отсюда сняли, нужен… танк…

— Правильно, — раздается голос Коцюбинского, — будьте танком, товарищ старший лейтенант.

Все засмеялись.

— Разговорчики. Черт с вами, поехали.

Колонна в темноте идет по шоссе в обратную сторону.

На перекрестке, звенят лопаты, слышно кряхтение и мат- пере мат. Солдаты роют укрытия, таскают камни в этой не родной противной земле. Наступает рассвет и вдруг задрожала земля. Все прервали работу. Сзади нас по шоссе с развернутыми знаменами проезжают боевые полки. Впереди, на БТР из люка торчит сам командующий, он небрежно взглянул на нас и проехал дальше.

— Это они должны стоять здесь, а не мы, — слышен голос сержанта.

— Прекратить треп, всем за работу, — это уже голос «свихнувшийся» Кострова.

Ко мне подходит капитан, командир поста, он явно не доволен тем, что попал в мое подчинение, да еще к младшему по званию.

— Товарищ старший лейтенант, на моем участке духи все прибывают и прибывают… Не боятся, сволочи.

— Как это?

— Подошли еще около двадцати бронетранспортеров, несколько пушек и много-много пехоты. Открыто ходят, галдят.

— Пойдем посмотрим.

Действительно, вид невероятный. Техники много, она стоит открыто и кучами, кругом жгут костры, вокруг них сидят духи, отдыхают или жуют. По лагерю бродят отдельные воины, дети и даже собаки.

— Может вдарить по ним, — предлагает капитан.

— Они в ответ с такой силой так вдарят, что сметут нас как щепку. Нам надо дождаться следующего утра, пропустить последние колонны, потом смываемся и мы.

— Смотрите, от них отделяется человек и машет белой тряпкой.

— Не стреляйте, пропустите и позовите мне переводчика.

Через двадцать минут ко мне подводят парня с редкой бороденкой в нелепой тюремной шапочке. Он заговорил и переводчик поспешно затараторил.

— Мне нужен Бекет.

— Это я.

— Мой хозяин, уважаемый Максур, прислал меня сказать вам, что если к утром не уберетесь, он нарушит перемирие. Завтра утром, на нашей территории не должно быть ни одного неверного.

— Передай ему, что я согласен. Утром я уйду.

Парень кланяется, стреляет глазами по сторонам, солдаты выталкивают его за бруствер.

Вечером у меня в щели собрались все офицеры. Замполит приволок две бутылки водки и торжественно выставил их на камень.

— Откуда достал?

— Да еще там у туннеля, достал у интендантов. Эти, гады, везли машину водки и тут же торговали…

— Разливай.

Мы наливаем водку по кружкам, я передаю одну Гале.

— Будешь?

— Буду.

— За конец войне.

Все выпивают, Ковалева морщится, но тянет кружку до дна. Мы спешно заедаем водку хлебом с селедкой.

— Я все же духам не верю, — вдруг говорит Костров, — навалятся на нас ночью и все.

— Что будет, то будет. Последняя ночь в Афгане. Слышите, за нами гул. Это идут колонны, последний шум войны.

— Так мы и уходим, никого не победив? — вдруг спрашивает Галя. — Зачем же тогда все эти жертвы?

— Мы выполняли интернациональный долг, — это говорит капитан, которого прикрепили ко мне.

— Был бы ты на 37 посту, никогда бы не ляпнул таких вещей, — парирует ему Костров. — Считай, что это вторая, после войны 1905 года с Японией, самая позорная война в истории России.

— Ну уж ты и скажешь…

— Он прав, — это уже Хворостов, он кивает на замполита. — В войне, в которой неизвестно за что воюешь, от которой уже все устали, нет выигрыша. Докторша спрашивала зачем такие жертвы, так я скажу, непонятно зачем. Американцы ради своих амбиций, сунулись во Вьетнам и получили по морде, мы повторили тот же путь.

Все замолчали. Вдали гудела колонна машин.

— А вот что будет со мной? — это вдруг спросил лейтенант Петров. — Попал в плен, теперь не карьеры, не армии мне не видать.

— Я в наградные на тебя представлю, может все и образуется, — говорю ему я.

— Ты не знаешь нашу тыловую сволоту. Это в других странах, бывший пленный — человек, а у нас нет…

— Не скули раньше времени, — вдруг сказал замполит. — Еще до дома доехать надо.

Опять наступила тишина.

— Ладно ребята, — это уже говорю я, — давайте не расслабляться. Если еще выдержите по одной, давайте допьем и по своим местам. Хоть она и последняя ночь, но самая тревожная.

Никто выпить не отказывается. Молча допивают водку и уходят по своим местам. Рядом со мной осталась докторша, она сидит на одеяле, закутавшись в теплую куртку, и прижалась к стенке окопа.

— Галя, куда поедешь после войны?

— К дочке, в Тамбов, она там у родителей.

— А муж где?

— Муж объелся груш. Нет мужа.

Она замолчала и я понял, что она не хочет больше распространяться на эту тему.

— Как же ты оказалась в армии?

— Призвали. Как врача призвали, два года тому назад.

— Но ты могла бы и не согласиться.

— Могла бы, да муторно чего то на душе было, вот и согласилась.

На шоссе по-прежнему шумели колонны машин.

— Давай я тебе голову перебинтую, — вдруг сказала Галя. — Если приедешь на родину, может это будет последняя повязка войны, сделанная на Афганской земле.

Мы выдержали до утра. Гул машин на дороге исчез и я приказал готовиться в поход. Вместе с нами просыпаются духи. Мы выезжаем на шоссе, там пусто. Теперь колонна движется к туннелю. За нами на расстоянии, примерно на метров 400, двигаются БТРы душманов.

На нашем бронетранспортере все та же команда: Джафаров с перевязанной рукой; Коцюбинский, как то повзрослевший, со щекой, заляпанной корками высохшей крови; Королева с ободранными коленями, ее брюки явно нуждались в ремонте; лейтенант Петров, много претерпевший в плену, и теперь, с тревогой смотрящий вперед. Я тоже выгляжу не лучше и представляю какой я грязный и усталый.

У туннеля уже установили шлагбаум, два бронетранспортера охраняют вход в черный провал в скале. К нам выходит майор и пристально смотря на нас, кричит.

— Кто старший?

— Я. Старший лейтенант Бекетов, командир 37 поста. Со мной полу батальон, по приказу полковника Мокрецова прикрывал от духов южное шоссе.

— Какой там 37 пост? Почему мне ничего о вас не известно…?

— Не знаю, товарищ майор.

— Постойте здесь, я сейчас позвоню в штаб.

Он уходит и Джафаров взрывается.

— Может нас еще и домой не пустят? По моему, с этим бегством, у наших высших командиров с головкой стало совсем плохо, ходики совсем медленно стучат.

— Разговорчики, — пытаюсь остановить его я.

Возвращается майор.

— Вы ничего запретного не везете, наркотики, контрабанду, валюту?

— Нет. Этого у нас нет.

— Под вашу личную ответственность, старший лейтенант. Проезжайте.

Но тут сзади разгорелась пальба. Все сразу же насторожились и не спрашивая разрешения, вылетели с машин. Я схватился за ларингофоны.

— Шестой, что у вас?

— Первый, духи стреляют в воздух и визжат от радости, — раздался голос Хворостова. — Это они так выражают свое хорошее настроение по поводу ухода последней советской машины с их территории.

— Отбой, — кричу я. — Всем по машинам.

— Что там, старший лейтенант? — испугано спрашивает майор.

— Душманы палят в воздух, приветствуя освобождение своей родины. Вперед!

БТР качнуло и потянуло в сторону туннеля.

На нашей стороне обычная жизнь. Стоит пустая трибуна на небольшой площадке. Нас встречают не хлебом с солью, а прислали молодого лейтенанта, для того, чтобы провел колонну к сортировочному лагерю. После нудного оформления привезенного имущества, сверки личных документов, наш отряд стал распадаться. Здесь, от нас уходил Петров, для выяснения обстоятельств плена, его посылали в Ставрополь. На прощание он долго жал мне руку.

— До свидания, старлей. Я тебе очень признателен, что ты мне поверил. С тобой я бы с радостью прослужил до конца службы… Ты… настоящий мужик.

Уходил Джафаров, пришел срок его демобилизации.

— Старлей, я буду помнить все. Если обидят или нужна помощь, напиши мне. Вот адрес.

— Напишу. Обязательно напишу.

Уезжала Королева, ее тоже демобилизовали.

— Игорь. Если вздумаешь приехать ко мне в Тамбов, приезжай. Я тебя приму как родного.

— До свидания, Галя. Я обязательно к тебе приеду.

Мы при всех обнялись.

Но судьбе было угодно, чтобы на этом пересыльном пункте, против офицеров 37 поста было возбуждено уголовное дело… Капитан, который был прикомандирован ко мне под Самгамом, подал на нас рапорт, в котором обвинил в панических разговорах и подстрекательстве против власти и высшего командования. Вместо отправки по своим частям, на нас наехала толпа следователей из военной прокуратуры. И началось…

Передо мной сидел ухоженный подполковник и распространял жуткий запах одеколона.

— Так о чем вы говорили в последнюю ночь под Самгамом? — спрашивает он меня.

— О жизни.

— Старший лейтенант, прошу вас четко отвечать на поставленный вопрос.

— Слушайте, что вам от меня надо?

— Мне нужно знать, о чем вы вели среди офицеров разговоры на 37 посту и перед отходом из Афганистана.

— Слушайте, ответьте мне на один вопрос, только честно и я вам тогда все скажу. Почему мы вели войну в Афганистане?

Подполковник самодовольно посмотрел на меня.

— Мы выполняли интернациональный долг.

— Вот и я так талдычил своим офицерам, но на 37 посту они все поумнели и слава богу…

— Что вы этим хотите сказать?

— Что все войны неизбежно кончаются и будет время, когда умные люди пересмотрят это нелепое выражение об интернациональном долге. Я все сказал и давайте больше не возвращаться к этой теме.

— Что значит не возвращаться? Вы понимаете, с кем вы говорите? Вас же посадят в тюрьму.

— Страшнее чем 37 пост, я еще не видал, поэтому меня пугать нечего и на своих офицеров клепать не буду.

Он еще долго бушевал, потом выгнал меня из комнаты.

Меня еще долго пытались расколоть всякие следователи, но я везде отказывался отвечать. Однажды, под охраной посадили в газик и отвезли в Краснодар в штаб армии. Где мня принял новый командующий нашей армии. (Старого повысили и отправили в Москву.) Седой, грузный генерал сидел в кресле и листал мое дело.

— Вон о тебе сколько здесь написано и строптив, и задирист, подрался с замполитом, все судит по своему, однако наград предостаточно. Я ведь о тебе Бекетов слышал в Афганистане, мне разведка и пленные порасказывали всякие небылицы, какой ты там был… Считай, все душманы мечтали таскать в мешке твою отрубленную голову. Что же случилось? Почему же отважный офицер, пытался поднять мятеж против власти.

— Этого не было. Мы ругали войну и тех, кто на верху делал бесконечные глупости. Все что написали следователи, все высосали из пальца. Я им таких вещей не говорил.

— Хорошо, а что ты там нес против интернационального долга?

— Я считаю, что долг перед народом, защитить его от агрессии или наступающего геноцида. Но когда народ не хочет этой защиты и сам начинает воевать с нами, то это уже… интернациональностью не пахнет.

Генерал внимательно посмотрел на меня.

— Так, что ты добиваешься?

— Ничего. Теперь, после этой истории, я бы хотел уйти из армии. Увольте меня, товарищ генерал.

Он взял ручку и чиркнул по верх бумаг.

— Можете идти, товарищ старший лейтенант.

Меня уволили из армии, как я позже узнал уволили Кострова и Хворостова, а так же других, кто служил на 37 посту.

Это старый бревенчатый дом, я долго стучался в двери. Вышла старушка и спросила.

— Вам кого?

— Мне Галю.

— Галю? Она сейчас придет, за дочкой пошла. А вы заходите в дом…

— Спасибо, я посижу здесь.

Я сел на крылечко и задумался. Вдруг калитка скрипнула, красивая женщина, (я даже сначала не узнал ее), вела за руку маленькую девочку, лет семи. Увидев меня, она охнула и остановилась. Девочка недоуменно смотрит на меня, потом на мать.

— Мама кто это? Это папа?

Она молчит и смотрит на меня. Девочка вырывается из ее руки и подбегает ко мне.

— Ты мой папа?

— Папа.

Я пытаюсь ее прижать к себе, но она отталкивает меня и стремительно бежит к калитке.

— Ты куда, Настя? — пытается остановить ее мать.

— Я к Наташке, надо ей сказать, что мой папа приехал.

Девочка убежала. Мы стоим напротив друг друга.

— Приехал, значит? — говорит Галя.

— Приехал. Я уволился с армии.

Она подошла ближе и обняла меня.

— Ничего, мы это переживем, ведь правда?

— Правда.

И тут мы первый раз по настоящему поцеловались.

Так я и застрял в Тамбове.