Она все еще не может успокоиться, и пока я одной рукой обнимаю ее за плечи, а второй, глажу руку, она тяжело вздыхает. Наконец Млада, поднимает лицо и смотрит долго в одну сторону. Я вижу, как она, все еще не решается, начать говорить и поэтому я добавляю.

— Я твой друг. Я хочу, чтобы между нами не было ничего плохого, а было только хорошее. Расскажи мне. Прошу.

Млада еще несколько секунд смотрит на меня, и я вижу, как ее глаза теплеют, и в них появляется надежда.

— Я плакала потому, что так хорошо со мной уже давно никто не поступал. Ты целуешь меня, и я верю тебе. Я буду говорить тебе, потому что хочу, чтобы ты любила меня. Думаю, что я люблю тебя. Не говори мне ничего сейчас. Пусть само сердце скажет. Я почувствую.

И дальше она продолжила говорить о себе:

— Я вспомнила, как оказалась здесь. Как я бежала. Бежала от страха, от горя. Я уже третий год здесь и первый раз меня поцеловала ты. Никто за три года! Ты только приехала и мало работала, а уже целуешь. Я тебя сразу увидела. Ты мне очень понравилась. Такая самостоятельная и высокая женщина. Потому я так старалась вылечить тебе ногу. Потом я старалась тебе показать, как я есть, танцевала и упала. Мне было так плохо. Сегодня ты позвала меня, и мы будем вместе отдыхать. Я рада, очень рада.

Млада замолчала. Я сидела с ней рядом и обнимала. Я все еще не решила, что я буду делать. Буду ли я идти дальше или остановлюсь на этом. Я держала ее за плечи и чувствовала тепло ее нежного тела. Я привыкала к нему, и оно, это тело мне нравилось. Но вот Млада продолжила.

— Три года назад я отдала себя мужчине, что бы попасть сюда. Я так хотела, что решила так сделать. Когда я потеряла родителей, то осталась с сестрой. Кругом война, смерть, страх. А мы две молодые девоньки. Никто нас не защитит, только мы сами и бог. Но и бог не смог. Мы попали в лагерь. Там было так много людей, что даже не хватало воды. Много людей умирали. Меня и сестру увидел албанский офицер и забрал. Мы тогда выжили. Он держал нас весь день в подвале, давал спать, есть, а ночью то меня, то сестру, а иногда вместе брал к себе в постель. Я была старше, у меня уже были мужчины, а сестра была девойкой. Ей было очень плохо. Когда у меня стали такие дни, как у всех женщин, он меня стал брать сзади, а потом так брал сестру. Она все видела, не хотела больше жить. Один день к нему пришли друзья, и они пили много ракии. Я немного понимала по-албански. Мы слышали, какие они рассказывали страшные рассказы, как они убивали, что делали с женщинами. Мы сидели в подвале и тряслись от страха, все ждали, что он нас отдаст им. Он не отдал. Той ночью мы с сестрой так ему все делали, что он не спал ни одной минуты. Он думал, мы его любим, а мы боялись и старались. Утром он уснул. Мы с сестрой бежали, прятались. Люди помогали. Он офицер, он нас искал. Солдатам сказал, что отдаст им, и они так искали. Я была врачом. Люди меня прятали, я их лечила. Однажды меня позвали к раненому, я должна была идти и ушла. Солдаты нашли сестру. Они так издевались, что когда убили….

Млада замолчала. Я прижала ее к себе. Гладила и крепко прижимала. Она долго молчала. Потом продолжила.

— Я узнала, что сюда можно попасть как женщина. Их здесь покупали, как овец на базаре. Я стала узнавать, как, что надо сделать. Мне все рассказала одна албанская женщина. Я вылечила ее ребенка, и она мне помогала. Ее муж искал покупателей и продавал женщин и девочек. Его жена стала просить, чтобы он помог мне, чтобы я не попала сюда, как овца. Он узнал, что нужен врач, женщина в университет. Когда мне сказали, я подумала, что сойду с ума. Я решила все сделать и попасть сюда. Мужчина, который решал дело, хотел много денег. Я была нищая, могла дать ему только свое тело. Он пять дней и ночей был во мне, везде, где хотел. Я старалась. Он стал довольным. Та женщина дала ему за меня денег, и я приехала сюда.

Меня не хотели брать врачом. Но заболела жена ректора. Она мусульманка, и очень строгая. Все врачи мужчины, позвали меня, и я ее вылечила. Меня взяли на работу и вот я уже три года здесь. Год я отходила от своей прежней жизни, а потом стала спокойнее работать. Меня взяли в команду, к девочкам баскетболисткам. Все было хорошо и условия и деньги. Не было любви. Никакой, ни одного раза. Мне было очень тяжело. Женщина есть женщина. Иногда я хотела идти на базар и продавать себя, так мне хотелось. То, что делали, со мной мужчины, я уже не могла терпеть. Иногда я просыпалась ночами и вспоминала, как в меня входили мужчины, как я им делала. А еще я очень жалела, что не осталась в Ленинграде, где училась, где жила с моим Андреем. Я познакомилась с ним на втором курсе, он тоже студент, теперь хирург. Он просил меня, умолял остаться, брал в жены. А я нет. Мне хотелось домой, к маме, сестре, родне. Сказала, что поеду, а потом вернусь. Поехала, а тут война. Потеряла его. Андрей был моим первым и самым любимым мужчиной. Но так же, как ты, он говорил все время: давай, да давай! Ты поняла?

Она смеется, а у меня в глазах слезы. Хорошо, что она не видит, так как я уложила ее голову к себе на колени и глажу ей волосы. Она почти засыпает и просит меня остаться с ней.

— Нет. — Говорит она. — Не как с женщиной лежать, а как с другом.

И я соглашаюсь. Ну, с другом, так с другом. Я просто не могу сейчас, после всего услышанного и пережитого вот так просто взять и уйти. Ее рассказ о себе меня очень разволновал и мне ее очень жалко. Пусть будет, как будет. Прости меня, милая Женька! Но ничего не было. Я просто еще раз увидела ее прекрасное тело, а потом его гладила, пока Млада не заснула.

Она лежала у меня на коленях, и я могла хорошенечко рассмотреть ее лицо.

Первое, что бросалось в глаза, это правильные черты лица. Что-то в ее лице было такое притягивающее, то ли овал, или слегка выступающие скулы, или губы. Я еще раз рассмотрела их. Она спала и во сне слегка приоткрыла рот. Ее губы были чуть полноваты и напоминали по форме губы девочки, особенно сейчас, когда она так трогательно приоткрыла свой ротик. Верхняя губка чуть приподнята и немного с морщинками, нижняя более гладкая и слегка оттопыренная. В уголках рта по паре морщинок, слева и справа. Глаза прикрыты веками, и я вижу, как она старалась передо мной и как аккуратно подвела контуры глаз, как на ее длинных ресничках виднеются крошечки туши. Ее глаза красивы. Что-то в них есть от турок, то ли миндалевидный овал, то ли немного восточный разрез. Но глаза у нее очень красивые. Кожа лица чуть смуглая, чистая и гладкая, а над верхней губой чуть темноватые, нежные, мелкие волосики. Это свидетельство страсти, так я слышала. Волосы очень здоровые, темные, ухоженные, острижены коротко, что выгодно оголяет и подчеркивает изгиб ее шеи. На шеи пульсирует жилка. Ее тело немного суховато, но это еще раз подчеркивает ее стройную и пропорциональную фигуру. Руки гладкие, покрыты ели заметным пушком волос. Она лежит в халатике. За откинутой полой я вижу чашечку лифчика, которая немного свободная в таком ее положении и я могу видеть под ней ее белую и очень нежную кожу груди. Она не отвислая, видно, что Млада не кормила и грудь не имеет растяжек, рельефных и выступающих ниточек вен. Я вижу лишь тонкие ниточки, под ее полупрозрачной кожей груди. Хоть она и лежит, но грудь ее очень волнительно и упруго выступает, образуя два довольно заметные холмика. А когда она ходит я замечала, как ее груди упруги и как они приподнимаются в такт ее шага. Из-под полы халатика выглядывают стройные, чуть суховатые ноги. Они не короткие, наоборот, длинноватые.

У меня затекают ноги и я, стараясь ее не будить, осторожно перекладываю голову на диван, а сама ухожу в туалет. Пока я собой занимаюсь, слышу, как она проснулась и ходит по комнате. Когда я выхожу, то вижу, как она все еще сонная, расстилает постель в спальне. Я подхожу к ней, прижимаюсь телом к спине, и слегка обняв за плечи, говорю.

— Может, ты постелешь мне, на диване? Ты со мной не боишься спать в одной постели?

Млада поворачивается и смотрит сонными и усталыми глазами. А потом говорит.

— Я буду спать с тобой, как сестра. Я очень хочу спать. Ложись. Я тебя не боюсь, я верю тебе, очень верю.

Мне стало неудобно за свою выходку, и я начинаю раздеваться, вернее, снимать с себя остатки одежды. Млада не смотрит, она вышла из комнаты и говорит, что бы я надевала рубашку, которую она отложила на мою подушку.

Когда она возвращается, то просит меня, не смущать ее и не смотреть, как она раздевается. А потом, переодевшись, она ложится под свое одеяло, и быстро подвинувшись ко мне, целует в щечку и говорит.

— Спасибо, тебе! Мне было очень хорошо с тобой. Думаю, все у нас будет…

И не договорив фразу, Млада поворачивается и что-то уже шепчет, чего я не могу понять и не расслышу. Потом слышу ее быстрый шепот и тихие слова о боге. Молится.

Лежу еще минут пять, все еще не могу уснуть в чужой постели и рядом с ней. С той, которая меня за это вечер покорила, очаровала и вызвала во мне столько жалости и добрых чувств.

Засыпая, я думала о ней, нас с ней и о Женьке. Как бы она отнеслась, если бы я сказала ей о моих мыслях и зарождающихся чувствах к Младе? Не осудила бы? Простила? Порадовалась или оттолкнула? Уже окончательно проваливаясь, во сне, я шепчу.

— Спасибо, тебе Господи! Ты дал мне еще один шанс любить, прости меня грешную. Прости меня, Женечка! Я люблю вас девочки!

Наутро мы стали собираться.