Мисс–конкурса красоты

— Так! Повернитесь. Раздвиньте ягодицы. Это почему же, не буду? Раз решили идти на комиссию, так будьте добры милочка! Ну, же?

Секундами спустя.

— Ну, вот видите, ничего страшного, да и все у вас в порядке! И не смущайтесь вы так. Вы же на медицинской, врачебной комиссии!

А «вы», это мы, пятьдесят разных девчонок, второго потока, что решили поступать в военно–морское училище.

Вы скажите, что это за блажь такая? Что же парней мало или их не хватает? Зачем это вам надо девчонки?

А надо от того, что не те времена уже. Теперь и девчонкам можно учиться и стать офицерами! И не просто офицерами, и не путайте, пожалуйста, с офицершами, то их, офицеров жены! Нет! И мы тоже Родине послужим и не просто, а так, по–настоящему и на все время! И потом? Что за вопросы у вас могут быть, ведь нам разрешили!

Потом другие врачи. Гинеколог.

Уф! Каждый раз так! Особенно как лезть на это кресло пыточное, так словно раздеваешься на улице. И пока я вся съежилась и никак не могу сделать того, что она от меня требует. А уже и не требует, а просит.

— Ну, расслабься! Расслабься. Не съеживайся. Ну, что ты девочка, что ты? Да вижу я, вижу. Ну и хорошо, что девочка. Очень даже все симпатично. Ты только не напрягайся так.

А сама там возится, тянет и еще что–то такое проделывает от чего я ну никак не могу расслабиться, как она того хочет.

— Ты вот что, ответь мне на вопросы. Месячные сколько дней, обильные?

Какие и все о том же. А я и не знаю толком. Мне и признаться в этом стыдно. Но самое главное, что она мне.

— Осторожно! Слезай уже недотрога! Подожди пока одеваться.

И опять, ну то уже рукой. Это я потерплю. Тем более, самое страшное позади. И пока она мне все грудь тискает, руки поднимает, я из–под руки смотрю на эту пыточную раскоряку, что как нелепый трон для ведьм торчит посреди кабинета. И уже машинально ей отвечаю на ее вопросы. Бр..! Ну, скоро уже? А потом понимаю, что все сейчас и закончится.

И теперь я уже с радостью ей.

— Да, да! В тринадцать. Нет, не болела.

Хотя по правде признаться даже не ожидала, что такое она будет спрашивать. Я об этих болезнях только слышала и толком, конечно же, даже и не знала. Но все равно мотаю для убедительности головой. Мол, нет и никогда! Только бы уже выскочить мне из этого кабинета! Наконец она.

— Все! Одевайся! Да, погоди ты? Что так не нравится показываться, что уже выскочить хочешь без трусиков и карту свою готова бросить. Это ничего, что так. Но все равно, маме скажешь, что бы раз в полгода обязательно к гинекологу. Поняла? Что ты головой вертишь?

Пришлось признаться, что маме я уже ничего не смогу сказать. Вот так! А потом, когда она поднимает на меня свои глаза и за стеклами очков, снова вижу этот внимательный и, как мне кажется, все тот же сочувственный взгляд, но теперь уже добрых и спокойных глаз.

— Все! Годен. Поняла! Ну, не серчай, такое клише нам выдали. Надо было конечно не ставить, но для порядка, так нам сказали. Потому говорю тебе, состояние женского организма в норме! Следующую девочку, как выйдешь, скажи, что бы минутку подождала. Поняла, красавица?

— Поняла, поняла! — И к выходу.

— А карту? Что, короткая девичья память? Давай, не разбрасывай документы военные! Все! До свидания, до свидания!

— Ну, как? — Это меня уже обступили девчонки и спрашивают.

— Не сильно она лютует? Что она по поводу половой жизни говорит? Что? Не спрашивала даже? А девчонки, ведь говорили, что она…

— Ах, да, она же не спрашивала, потому что эта ведь девочка еще!

А вторая, видно ее подружка. Ну, такая намазанная и наглая.

— Да, что у нее спрашивать, она же еще не вы……..!

Меня словно кипятком обдает от этого матюга! Но сдержалась, хотя вспыхнула. И в этот раз, все же нашлась и успела ей сказать, что о ней думаю. Чуть не подрались даже. Потому, что в самую точку я со своим определением для нее попала, как это я поняла. От того и набросилась!

И уже отходя от них, подумала про себя. Ну, почему это так?

Сейчас я успела ответить, а в другой раз стою перед такими особами, как дурочка. И только потом себе начинаю говорить, как я бы ей, вот взяла бы да такое, и так сказала, а еще и такое. А у таких как эта, слова все так и сыпется на тебя градом, словно она их, эти грязные слова, заранее приготовила и словно льет помоями, обливает тебя грязью.

— Вот, же дура! Дура накрашенная. Хоть бы тебя там, на кресле как….

Да, что это я? Видно сказывается напряжение последнего месяца. Да и после таких

слов мне не хочется не то, что слышать, а видеть ее. Хоть бы она завалилась, там у гинеколога! А ведь, точно! Ведь таких, не берут в училище! Кому это такие порченные нужны? Никому! И к тому же матюгливые?

Но, так, оказалось, я только думала. Потому, когда спустя все вступительные экзамены я с ней нос к носу столкнулась перед собеседованием, то даже оторопела.

— Ты? Ты чего тут делаешь?

— А ты?

— Я уже на собеседование. А ты?

— И я, как видишь!

— А как же…

— Медкомиссия? Как видишь, прошла! А ты, что же думала, что в семнадцать лет все такие дурочки, как …. — Я, видимо, на нее посмотрела такими глазами, что она смягчилась в ответе.

— …. как не целованные девочки?

— Может, познакомимся уже? Я Зойка!

— Маринка. — Говорю и руку свою протянула.

А она оттолкнула ее, перехватила под локоть и к себе меня притянула. А потом взяла и поцеловала, в щеку. Дура!

И вот надо же, судьба, какая? Нас с ней вместе зачисляют и в один учебный взвод. К слову сказать, из всех десятков, а может быть сотен, нас только пятнадцать осталось. Вот ведь какой у нас был конкурс! Это, пожалуй, мой самый важный в жизни конкурс.

Ну, что скажите? Не так, что ли? Разве же не победительница я стала? Разве не мисс красоты? Ну, насчет красоты, можно оспорить, конечно же. А вот, насчет победы?

Так, что домой шла, нет, летела просто, словно победительница конкурса мисс–красоты. А что? Не красота, разве же?! Я ведь поступила! Я… я… Ура! Так, кажется надо кричать по–военному? И я с радостью. Взяла и как закричала.

— Ура!!! Я поступила!!!

 

Коровки на плацу

— Так! Кругом, правую ногу, на носок, ставь!

— Богданова! Опять каблук стесан. Это тебе не лодочки модельные, поняла? Дал бы тебе наряд вне очереди, так ведь не оценят, не поймут.

— Кругом! Ну, что молчишь? Что мне с тобой делать?

А потом в сердцах, и так уже видим, что не раз он, рукой махнул и отвернулся

недовольный.

— Ну, что это за строй? Что это, я спрашиваю? А ну? Подровнять строй, носочки, носочки и грудь пятого человека…

— Ну, мать, вашу! Все! Уйду, к чертовой матери! Разве же это строй? Это, это….

Бардак, какой–то! Одни вулканы торчат. Вы хоть понимаете, какой красивый строй военный? Ну? Что вы молчите?

— А ну? Разговорчики в строю! На…а… пра. а…во! Ша…а…гом, марш!

И пока мы гуськом шагаем, но стараемся, я все равно слышу, как он рядом, наш мичман, идет и цедит сквозь зубы.

— Все! Не могу больше. Это же издевательство какое–то. Разве же так можно?

А что за издевательство? Почему это? Ведь мы же так стараемся! К тому же все время вижу, как на нас пялятся и усмехаются мальчишки, курсанты, что из окон повылазили, глядя на наши маневры и эволюции на плацу, перед казармой. Да еще кричат, подзуживают нас. А может и не нас, а нашего мичмана?

— Ой, не могу, пацаны! Сейчас ус….! Вы посмотрите на этих лошадок? Как они на плацу скачут.

— Да, где ты лошадок увидал? Лошадки все под седоками, они их оседлали и скачут, а эти свободные. И не лошадки, а коровы. Коровы пока что.

— Эй, коровки! Эй, там на плацу? Вы что там выделываете? Не так вам надо ножками, а скакать вместе с нами.

А мы и не скачем. Мы же стараемся. Нам надо курс молодого бойца и что бы все, на отлично. Ведь мы уже к смотру готовимся. Первому в своей жизни. Смотру не красоты, как раньше, а строевому! Значит военному! И потому мы, несмотря на обидные замечания и на эти ухмылки, реплики обидные, все равно тянем ногу, распрямляя носок с каждым шагом. Потому, что нам девушкам, надо так все, чтобы с одной стороны было по правде, как у военных, а с другой, что бы все при этом было элегантно и красиво! Вот и шагаем!

Раз–два! Раз–два! Левой, левой!!!

Уже неделю так.

Сначала форма. Мамочки родная!

Выдавали ее в баталерке, что в подвале корпуса. Там женщины работали на вещевых складах, и они с нами просто упарились. Хорошо, говорят, что лето. А то бы бушлаты и шинели, а это надолго. А так, рубашки офицерские кремовые, полуботинки казенные, черного цвета на толстой подошве, берет. И что смешно, пытались нам белье женское выдать. Но мы им в ответ.

— Спасибо! Сами такие чехлы носите. А может, еще и трусы мужские предложите?

Материал на юбку получали в мастерской, а потом уже кто, где мог. Я, например, там же, в училищной мастерской себе заказала две юбки черные. И все препирались с закройщицей по поводу ее длины. Она мне все о каких–то уставах твердила. А я ей сказала. Что если она пошьет такой длины, то я ее все равно задиру или обрежу, а такую, как макси, длиной в пол, носить никогда не буду. Я же ведь не в восемнадцатом веке, а живу уже в двадцать первом.

Пошили за три дня.

И вот я впервые надеваю на себя свой новый прикид. Смех и радость. Но поначалу совсем не привычно. И потом, эти нелепые полуботинки, которые любые и даже такие красивые ноги своим видом изгадят.

Пришел мичман. Замечаний выдал по полной программе. Наконец–то все на месте и как, по его мнению, надо.

Первый раз как вышла из кубрика, так мне сразу же захотелось назад и снять все это с себя. Еще подумала тогда, что зря я, наверное. И зачем это я согласилась? А когда девчонок увидела, Зойку, то просто смеялась так, как сама в своей жизни не смеялась ни разу.

На ней форма как на корове седло! Чем ее сильно, между прочим, обидела.

Ну, потом вроде бы ничего. По крайней мере, мальчишки, что к нам все время валили, толпой помогли, разобраться, как надо все форменное по–человечески отладить.

Сначала все никак не получалось до начальства достучатся, по поводу одежды и быта. Ведь не предусмотрено же было что–то для девочек в армии, а это ведь не только понимать надо, но и на своей шкуре испытать. И как не старались, нас вроде бы как не слышали. Потому мы с Зойкой решили, что если с хохмой, то все получится.

Нам же весело надо жить, с шуткой переносить все невзгоды армейские. Вот и прикололись. А мы же ведь женщины, нам же своего все равно надо добиться!

Я пустила слух, что на завтра объявлен смотр одежды и начнется он с внешнего осмотра.

— Маринка, а ты не знаешь, какая форма одежды будет? — Спрашивали девчонки. А я с задумчивым и рассеянным видом таким им отвечала лениво, как барыня.

Что, мол, все то, что положено к выдачи, все это надо получить и подогнать по себе обмундирование. К тому же я сказала, что на смотр придет начальство и проверит, как мы выполняем требования уставов.

На субботу, а это была именно суббота, все забегали и засуетились.

И уже тогда можно было за животы хвататься от смеха, глядя, как наши подруги в эти чехлы облачались. Причем Зойка ходила, и все время делала фотки. Для отчета, как она говорила. Но давайте все по порядку.

Так, говорю, через пятнадцать минут построение в коридоре и говорю, какую одежду будут смотреть. А потом, говорю, все повторят и пока не проверят, как на нас выглядит весь вещевой аттестат, то так мы и будем переодеваться с каждым разом. Нет, вы представляете, что мы с Зойкой удумали?

Ровно в девять, входит наш мичман и дежурный по училищу, капраз с повязкой. Кричу смирно и иду к нему с рапортом.

А он задом, задом, рукой машет, наступая на ноги нашему мичману и к выходу.

Зойка всю эту пионерскую линейку и сценку сняла. Вот потом был прикол в инете! А мы, что учудили? Представляете?

В коридоре стоит строй по ранжиру, все девчонки в рейтузах ядовитого сине–зеленого цвета с резинками до колен и на всех, словно чехлы для фар на автомобилях, топорщатся нелепо белыми колпачками армейские женские бюстики.

Как вам такая картина?

Ну, понятное дело, попало. Зато уж всем было весело, особенно в инете, который со смеха помирал почти две недели, пока меня по инстанциям таскали. Кстати, чуть за это не выгнали из училища. Но спасибо дяде, заступился.

Потом, правда, собрали комиссию, в которую пригласили и женщин из комитета матерей. И во всем разобрались. Все наши просьбы выслушала и по одежде решения приняли.

Во–первых, мы теперь как все носили робу повседневно, правда, с туфлями на низком каблуке. Во–вторых, для физической подготовке выдали костюмы спортивные и кроссовки. Разрешили надевать домашние халаты после восемнадцати часов, бойлер подвесили, нам же ведь каждый день теплой водичкой все надо, да и постирать тоже. Туалет, простите гальюн, наконец–то возле кубрика поставили с кабинками. Потом притащили холодильник, да, и наконец–то портьеры на окна, а не газеты, как раньше и еще всего много добавили и изменили в быте и вещевом аттестате.

И модельер поработала, потому скоро у нас и китель женский появился и шапочка, а еще не ботинки, а разрешили туфли на невысоких каблуках и ввели полусапожки. Вообще, приодели нас и приласкали.

И хоть меня прочистили по первое число, но в душе ликовала и все ликовали. Мы всего чего ожидали, добились своими коллективными действиями. Вот как мы Родине послужили. Все, как говориться, для женской гвардии в армии и на флоте!

Вот так мы достучались до начальства.

Но с нами, как оказалось, не только в одежде, но и другие проблемы. Взять хотя бы туалет. Простите, гальюн. Грубо, но так мне надо все время по–флотски говорить.

Куда все ходят, в перерывах между занятиями, нам понятно, нельзя. Потому надо на виду у всех топать, а ведь другой раз бежать уже надо в туалет офицерский. Ах, простите, в гальюн. И потом. Это не лестница, а трап, а табурет или стул, это банка. Хотя банка–то, как банка, так и осталась, а вот стул? Ну и все остальное так, по флотски. Потом всех мичманов и офицеров надо называть не Анатолий Петрович, а товарищ, мичман. И потом все эти должности и звания, пока их запомнишь? А еще эти Уставы?

И что вы думаете, наизусть надо! Многие статьи. Скучно конечно, когда по ним занятия идут, но делать нечего. А вот, автомат и все что с ним, то интересно.

Я ведь давно так умею. И меня за это мое умелое обращение с ним мичман наш, похвалил. Я еще на спор за минуту все с ним проделала с завязанными глазами. Как меня папа научил. Но об этом я никому, молчу.

С этого занятия, меня наш мичман стал выделять, давать приказания. Потом, вечером, думала, он домой ушел, а он вместе с мальчишками, что все время лезли к нам, пришел. Меня отозвал в свою каптерку, усадил на банку и давай расспрашивать.

Где жила, кто родители, как так получилось, что сирота и все в том же духе. Пришлось кое–что рассказать, хотя я поклялась об этом молчать.

Рассказала, как с родителями в полку морской пехоты и что умела с детства, как обычный мальчишка. И на броннике, и БМП ездила, и даже сказала, похвасталась, конечно же, что уже из автомата стреляла и из Макарова. Ну и еще, обо всем и всяком. Зря, конечно же, разболталась. И про дядю, Богданова Богдана Ивановича, что у нас командиром нашего факультета. И то, что после всего я у них год в семье, а потом вот сюда поступила.

На другой день, после построения он всем меня в пример поставил. Я впервые так, перед всем строем стояла, а он и то, хорошо, и это. И так как надо. Вообще, пример берите с нее.

Уж лучше бы он не делал этого. То ведь в армии, видно так принято, но не в женском, дамском коллективе.

Я сразу же это почувствовала на строевых занятиях. Меня то по ноге сзади стукнут, то специально подтолкнут, а то вообще, по предательски, сзади, больно ущипнули. Обернулась. Опять Зойка! Ну, прямо как клещ, прицепилась!

Нас восемь девчонок в кубрике разместили по четыре в каждой комнате, а остальные дома, так и жили, сюда только приходили утром. Мне некуда и еще таким же со мной иногородним девчонкам. Потому разместил нас в кубрике, отдельном от всех казарм, сам мичман. И я опять попала в один кубрик с Зойкой. Причем и койки наши напротив. Вечером куда я, туда и она за мной. И в туалет и всюду.

— Тебе что, надо? — Говорю ей с обидой. — Что ты как клещ прицепилась и всюду за мной таскаешься?

А она мне как ответила, так я и припухла. Этого еще мне не хватало?

— Что это за нежности телячьи? Ты еще скажи, что полезешь со мной целоваться. Так, что ли?

— А, что? Ты не против?

— Дура ты, дура! Тебе, что, парней мало? Ты же ведь по этому делу мастерица? Так ты мне говорила на медкомиссии?

Ели отшила ее. Правда вечером, когда уже раздевалась, все равно увидела, что она лежит под одеялом, которое себе на голову натащила и меня разглядывает, как я раздеваюсь.

— Ну, и что ты нового увидала? У меня, между прочим, ничего такого нет, что отличает меня от тебя. Этого, что тебе нужно во мне не выросло, между прочим!

— А жаль! — Говорит. Нет, вы представляете?

— Что значит, жаль? Что?

— А то!

— Знаешь, я этого не люблю. — Говорю ей. — И не только с такими, как ты, но и с парнями. И не очень–то комфортно и приятно.

— Это почему?

— А по кочану!

— Я уже обратила на это внимание, дорогуша.

— Никакая я тебе не дорогуша! Поняла!

— Ну ладно тебе дуться! Еще раз скажи, что я дура. Ты, знаешь, я тебе потом, подарю коробок спичек. Ты знай, что как только ты меня еще раз дурой обзовешь, так я раз еще одну спичку в коробок суну. Поняла?

— Тебе, что? Делать нечего, что ты такой ерундой занимаешься. Лучше бы ты научилась, как следует поворачиваться кругом. А то, как корова на льду.

— И не на льду, а на плацу. А ты, что же заметила? Меня заметила?

— А кто же тебя не заметит, скажите на милость. И так на нас все смотрят, а тут такая на плацу неуклюжая выделывается корова…

— Хочешь сказать, что я тостож…..?

— Ну, скажи мне? Как вот тебя не обозвать снова. Давай, суй свою спичку. Дура ты и есть дура!

— С удовольствием!

— Что значит с удовольствием?

— С удовольствием засуну, поняла?

— Ну, что я говорила? Ты, не просто дура, а дура в квадрате! Нет в кубе!

Улеглась и отвернулась, даже с головой накрылась. Что это она Зойка, совсем с ума сошла? Что ей от меня надо? Вот же прицепилась на мою голову! Надо будет разузнать о ней больше. Подумала уже засыпая. Откуда она и как сюда попала? А я ведь…. И уже засыпая. Сквозь дрему слышу, как она шепчет мне тихо.

— Спокойной ночи. Спи спокойно, дорогуша! Это я тебе говорю, твоя коровка толстож…….

 

Смотр

— Равняйсь! Смирно! Равнение на право! Товарищ….

Идет строевой смотр и принятие нами присяги. Мы стоим отдельно и с автоматами, сразу за офицерами нашего факультета. И хоть чувствуем, как на нас все пялятся, после этой команды, а вернее на наши выпирающие женские принадлежности, мы все равно выпячиваемся, так как волнуемся. Ведь от того, как все проделаем, нам всего один шаг до присяги. А там… Мамочка, родная! Курсантка я стану, настоящей гардемариночкой!

Смотр прошли успешно, а теперь уже присяга!

— Богданова!

— Я!

— Выйти из строя на пять шагов.

— Есть!

И шагаю, как научил нас мичман, наш папа Петруша. Так мы между собой нашего мичмана.

Вышла, повернулась. Все четко. Вроде все как надо. Грудью, всем телом почувствовала, как меня со всех сторон прощупывают, словно рентгеном, сотни мужских глаз. Голову вскинула и смотрю перед собой. Дали текст, читаю присягу. А потом.

— Приказом…. Богданову Марианну Ивановну зачислить курсантом на первый курс….

Стою, ликую. Грудь распирает! Свершилось! Свершилась моя мечта! Ах, мамочка, если бы ты видела меня, свою дочечку! А она видит, я чувствую!

— Курсант Богданова! Встать в строй!

Пока иду, печатая шаг, чувствую, как коленки слегка дрожат.

— Сафронова!

— Я!

— Выйти из строя…..

И уже теперь вижу, как Зойка совсем неплохо, а даже где–то ловко и очень даже красиво маневрирует своим пухленьким, аппетитно выступающим задом и у нее все очень даже неплохо теперь получается. И пока присягу читает, а потом, читают приказ, она на меня все время смотрит и смотрит. Даже неудобно!

— Курсант Сафронова! Встать в строй!

И опять вижу, что снова все у нее хорошо. И шагает и поворачивается рядом, как надо. Потом чувствую, ее горячую руку, которая мою кисть обхватывает и сжимает.

— Поздравляю! — Шепчет. И я ей так же. — И я поздравляю! У тебя все хорошо получается!

— Нет! — Шепчет. — У нас! У нас с тобой все хорошо получается!

Я, тут же выдергивая свою руку. А она ее ищет, хватает. Я сопротивляюсь, пихаюсь, а она снова и снова.

— Тиши вы! — Слышу сзади голос Верки. — Еще успеете передраться, любовницы.

Вот же? Опять это нам с ней. Ну, какие мы любовницы? Я даже не знаю, что и ответить.

А уже после нас поздравляют, но это того у кого родные прибыли. А меня, Зойку и еще некоторых иногородних или бывших детдомовских девчонок некому поздравить. Потому мы уже сами. По кусочку вкусненького чего–то и в кубрике празднуем. И хоть дядя Богдан в обиде, но я отказалась к ним, хочу со своими девчонками рядом. Потому что присягу принять, это наша, можно сказать, маленькая победа и первая. И мы ее заслужили, потому и празднуем вместе.

А ведь как все сложилось до этого. Зойка меня упросила помочь ей в строевой подготовке. Меня все время в пример им всем, вот она и пристала. Помоги, да помоги!

Мы с ней уходили куда подальше, от назойливых глаз и тут уж я ее гоняла.

— Так! А ну давай, шевели задом! Что ты как гимназистка сисястая? И не пререкайся! Лучше все делай, четче! Еще раз давай все сначала!

И я ее гоняла. А вернее, она мне позволяла это с собой проделывать. Никому не позволяла, только мне.

А так она видная, плотная и озабоченная. Как она сама о себе говорила, что она девушка видная и сексуально озабоченная. И я ее так и дразнила.

— Ну, ты! Сексуально озабоченная! Давай, четче все, еще, еще! Это тебе не под мальчиками бедрами своими роскошными двигать. Давай снова! Поговори мне, поговори!

— Это ты им будешь потом рассказывать, какая ты умелая. А пока что не очень–то грациозно все получается. Ну и как ты перед всем факультетом будешь так ж…. вертеть? Я же тебе говорила, ты что, не слышишь?

И снова по новой. Она уже употела. Я ей.

— Может уже хватит?

— Нет! А давай вместе с тобой. У меня все тогда лучше получится.

— Ты уверена?

— А ты?

— Что я? Я‑то умею! А вот ты ни черта не умеешь!

— Много ты обо мне знаешь! С тобой у нас все получится, дорогуша!

— Зойка! Я ведь тебе уже сказала? Сколько раз повторять, что мне неприятно это твое Дорогуша! Давай, как–то по–другому.

— Ну, хорошо. Зайка.

— Что? Ну, ты еще скажи….

Она перебивает и ляпает. — Любимая!

— Так! На сегодня закончили! Я не могу с такой сексуально озабоченной бабой заниматься! Я же тебя предупреждала! Ведь предупреждала? Тогда, какого черта ты опять за этих, твоих любимых зайчиков, кроликов взялась?

Потом ругаемся. Но я понимаю, что в это время она отдыхает. Она уже не раз мне об этом говорила. Что мол, я с тобой ругаюсь, а душа моя отдыхает. На мой вопрос, почему так, она поясняет, что страшно любит меня видеть в таком виде. И добавляет, что тогда она, так и хочет передо мной упасть на колени, руками меня обнять и извиняться.

За что я ей в очередной раз спички складывать в ее коробочку предлагаю. Ну, потому что она снова у меня, дура!

Дура, дурой, а парни за ней хвостом. И все время около нее крутятся. Мне даже это обидно видеть было. Я ей.

— Чем это у тебя намазано? Что так за тобой парни увиваются?

— А ты не спрашивай. Сама скоро узнаешь.

— Что узнаю? О чем ты?

Она загадочно на меня смотрит, и я почему–то в такие моменты смущаюсь. Вот же? Что в ней действительно такого есть? С виду ведь и не скажешь? Хотя, если по–честному и откровенно, так если бы я была парнем я бы только с ней, все время.

Вот, скажем, я для себя такую придумала молчаливую игру, будто я парень и говорю о ней с позиции парней.

Так! Баба она симпатичная. Полноватая, правда, немного в бедрах. Но это, наверное, к достоинству женщин, так думаю. Таким полноватым удобнее, наверное, с ними. И потом, если она ногами обхватит…

Так! Стоп, приехали. Хватит. Так еще доброго я сама с ней и она меня начнет своими ногами….

Вот же, черт! Ну, почему она ко мне так прилипла? Может от того, что со мной она совсем не так как со всеми. А как она со всеми? Со всеми свысока и даже заносчиво. Обязательно кого–то подденет. Сначала мне это не нравилось, а сейчас ничего, даже интересно, как она так ловко с ними. И заигрывает и даже дает себя обнять. А я так и остаюсь недотрога. Ну, для этого у меня сто причин. Набираюсь, храбрости и расскажу, так и быть об этом.

Ведь жизнь девочки в полку это не малина. Сами должны понимать. Мы хоть и малые, а с самого раннего детства это мужское любопытство на себе испытывали. Что говорить о детстве. Взять хотя бы юность. Помню, что все женщины в гарнизоне ходили в баню. И мы с мамками своими. Пока малые, то ничего, а потом даже стеснялась. Тем более что соседский мальчишка, Колька меня уверял, что пехи, так он о морпехах наших, те каждый раз, как только мы в баню, так они за нами подглядывали. За женами и дочерьми своих командиров. Я ему об этом сказала.

— Что это такое, а как же тогда уважение командиров, а если завтра в бой? — А он мне.

— Ты еще малая. И ничего не понимаешь.

— Да, куда уж нам! А потом, ты ведь трепач. Самый настоящий. Я бы на твоем месте рот закрыла и промолчала. А то он видел, там! Что ты видел?

А он раз и сказал, что у тетки Нюры шрам попрек живота! А ведь точно! Я его потом все расспрашивала, что он там у меня видел? Он отнекивался. А потом я уже узнала, что шрам тот у Нюры и о нем многие знали. Ведь тетка Нюра другой раз так запивала, что могла запросто догола раздеться при мужчинах.

За это, а может еще по какой–то причине, муж от нее ушел, перевелся в другую часть. Вот она с горя и пила. Но ей все прощали, так как так, как она умело пекла, что так никто и не когда не мог. Особенно к дням рождения. И такой другой раз вкусный торт, а по выходным, для всех пирожки все время!

Но та правда от Кольки меня словно подрезала. Я до того как?

Всюду с пацанами. И на полигон, на стрельбище и в гараж, где танки, БМПэшки. А тут поняла, что так и меня скоро разденут или сама я. А что? Некоторые девчонки уже на свидание убегали. Ведь парней море! И красивые попадались и мы с ними дружили, хотя и разница в возрасте.

Один случай меня навсегда отвадил от этой дружбы.

Так получилось, что мы все время с одной девчонкой боролись за лидерство во дворе. Была одна такая Машка. Меня старше всего на год, но такая уже бедовая девка! Правда выше меня на пол головы и крепкая. И вот так получилось, что я стала встречаться. А как это еще можно было назвать? Стала встречаться с одним парнем, сержантом из Пскова. Очень хорошим, между прочим, Славкой.

И целовалась с ним и давала себя даже трогать. Между прочим, я ведь до этого даже себя не ласкала и ручками играться самой не позволяла. А тут месячные пошли и понеслось. Меня словно прорвало.

И она тоже, стала на него свои права заявлять. Я ее раз предупредила, потом еще раз. Потом мы подрались, а потом, потом она…

— Значит так! Ты говорит, Славика любишь? Докажи!

Я ей и так и эдак. Она мне.

— Нет! То все слова. Ты на деле покажи. Ты перед ним сможешь раздеться? Я, тебе предлагая смотр перед ним провести.

— Как это? Как раздеться? Ты, что спятила? — А она мне.

— А я смогу! Я его так люблю и больше тебя. Вот возьму и разденусь при нем, поняла? А ты его так не любишь и потому не сможешь? Ну, что идешь на смотр?

— Смогу! Иду! — Говорю. Хотя, как это все будет, не представляю просто.

Но так и поспорили. Мне нельзя ей уступать!

Вот так на спор мы перед ним и раздевались на пару! Смотр перед ним прошли. Обе, как дуры, стали друг против, дружки и давай. Вы представляете! А в самый последний момент, когда она трусы стала стаскивать, я не смогла. Отвернулась и, подхватив вещи свои, убежала. От них убежала и от себя, конечно же.

Потом говорили, что они со Славиком тем, словно муж и жена вместе жили, пока он не демобилизовался. Ей–то тогда только пятнадцать было, а ему о–го–го! Двадцать! На пять лет у них разница в возрасте. Все знали об этом, но молчали.

И только когда Машка залетела, то мне ее, впервые по–настоящему стало жалко. Вот чем тот смотр закончился!

Сколько ее или нас не тормошили, мы говорили, что ничего не знаем. Молчали.

— Это Славка? Сержант, да?

— Да, — говорю. — Славик мой парень.

Мать в ужасе, сказала отцу. Нам очную ставку. Я все на себя взяла и при всех говорю, что я его люблю. Это в четырнадцать–то лет? А Славка все понял, молчал. Он ведь все понимал. Ну, а меня впервые тогда к врачу, гинекологу. Вот откуда у меня не любовь к тому креслу! Но все потом успокоилось.

Машку выпотрошили, я Славика отругала с матюгами и бросила. С тех пор никаких Славиков и тем более сержантов!

Но еще долго у меня, до самых несчастий в моей семье, все с ним во сне я занималась любовью, как Машка. И просыпалась в холодном поту от того, что все время сначала я перед ним и ей, на том смотре, догола раздевалась, а уж потом во сне отдавалась.

Вот такой смотр у меня был в моей жизни.

 

Учеба

Начались будни.

С утра и до четырех часов мы на занятиях. Конечно все вместе. На самоподготовке в одном классе, а на лекциях, с некоторых пор, сидели компактно, когда сразу весь курс слушал математику или физику. Особенно после одного случая.

Поначалу у каждой из нас появились поклонники и воздыхатели. У кого–то со старших курсов, у каждой, считай, из нашего курса.

Как–то сидели вместе такие воздыхатели и что–то так сильно увлеклись, что потом сначала она попросилась на выход, а потом и он следом. Все конечно загудели. Это надо же, вместе вышли! Сейчас они там и этим займутся…

А потом их так и прихватили. Обоих. Вот так–то.

Правда, закончилось все на мировую. Они поженились, но все равно, каждая поняла, что ухо надо держать востро.

Поэтому, как только одни на самоподготовке остались, расселись за столами, то решили, что теперь все! Если хотим выучиться и закончить, стать офицерами, то надо всем вместе держаться. А то мы, так и до выпуска не дотянем, если уже на первом курсе замуж, то, что говорить о последнем курсе? А там дети пойдут. Как тогда?

Я думала, что меня это вообще не касается. Я всех поклонников отшила быстренько, мне не этого хотелось. Мне все нравилось.

И форма и даже то, что я живу в кубрике и в увольнение не выхожу. Не хочу, да и не к кому. Жена Богдана Ивановича пару раз приглашала, но я, помня ее уроки, каждый раз отказывалась. Ко мне тогда еще Зойка подлезла и спрашивала. От чего это я так?

— Ты не права. Тебе надо обязательно с ней поддерживать хорошие отношения.

— Чего ты лезешь? Это же не твоя забота. То же, мне стратег нашлась? Но потихонечку меня разговорила, и я ей, не знаю сама даже от чего так, но все выложила. Даже сама не заметила как.

— Ты знаешь, Коза. — Так мы ее, с моей легкой руки стали звать, ведь Зойка, это же козье имя.

— Я как после смерти отца с матерью и сестры одна осталась, так мне сам свет не мил показался. Они ведь так вместе и ушли. Ехали с похорон бабушки и сразу все в одной машине. Даже пикнуть не успели, как их КамАЗ с пьяным водителем протаранил на встречной полосе. После того у меня квартира осталась. А я уже не могла там оставаться, тем более одна. Нет, я не трусиха, но все равно, как зайду туда, то мне все кажется, что вот сейчас папа или мама выйдут из комнаты, или сестра меня спросит и опять мы…

Ну, да ладно. Я ведь пока с родителями жила то тоже кое в чем просветилась. Особенно все по мужской части знала.

— Ну, да! А по тебе не скажешь.

— Ну, по материальной, можно сказать части.

— Как это, не понимаю.

— Ну, как там у них все, и какие.

— Ну, да! Что–то не верится. И где это ты так просветилась?

— Вот бы тебе туда? Да! Ну, что я тебе скажу, один коробок ты мне уже подарила, готовь теперь второй.

— Что, опять за свое? Опять обзываться? Ты меня так заклюешь окончательно и я уже, в самом деле, дурой стану.

— Точно! Теперь уже точно. Потому что ты думаешь как самая последняя дура.

Ну и что, если я с малых лет насмотрелась и на маленьких и на больших, и на вот таких, крошечных, даже. — Пальчик свой, мизинчик показываю.

— Так, таких маленьких не встречала. Таких не бывает, поняла?

— Это ты мне говоришь? Да, ты знаешь, что я в десять лет его уже в руках держала.

— Врешь! Ведь врешь все! Опять завираешься? Ну, как ты в десять лет могла быть с мужчиной? Как такое может произойти?

— Как, как? А вот так! Сначала подружка пришла и сказала, что там ее угощал один.

— Что? Прямо так и сказала? Она что у него брала в…

— Так, где там наш коробок, а ну открывай! Ты все–таки озабоченная. Это не Катьке надо было замуж выходить, после свидания, а тебе. Помолчи уже, иначе не дашь даже рассказать. И потом, что это у тебя за мысли такие в голове? Ну, сплошное б……. только на уме.

Ну, так вот. Один из не русских, стал девочку соседскую склонять к тому, о чем ты подумала в меру своей испорченности. А та молодец, сразу раз и ко мне. Ведь я заводила во дворе и заступница.

— Так, иди к нему и делай, что он тебя попросит, а я спрячусь. И как только он к тебе, то я раз и рядом. И не бойся! Ничего он тебе не сделает. Мы его, наоборот, с тобой проучим.

— Нет. Взрослым говорить нельзя. Ведь его сразу же посадят. А так, пусть живет, но от нас он все–таки получит по полной!

Ну, как задумали, так и все провели. Он только штаны стянул, а я тут как тут.

— Чем это ты, Мамед, тут занимаешься?

Перепугался он не на шутку. Умолял меня не говорить никому и в ногах валялся. Сжалилась и отпустила. Пожалела его потому, что у него еще братья и сестры малые.

— И что? На этом и все?

— И все.

— А как же о том, что ты говорила?

Отговорилась я тогда. А ведь как все было на самом деле? Не самый хороший в жизни поступок, но я его все–таки совершила. Но ей так говорила.

— Вот так, через того самого Мамеда я все и узнала об их обустройстве. Это потом уже, когда он увольнялся, то мне признался, что если бы не я, то он бы не удержался и тогда бы в тюрьму попал, точно.

— А ты как? Как ты с ним?

— А никак!

— Что–то я ничего не поняла?

— А что ты хотела узнать? Что он передо мной все проделывал со своей колбасой? Наверное, подумала, что все из себя и прямо на меня, поливал, как из шланга?

— Ну, как–то так, наверное.

— Вот я и говорю тебе. Готовь коробок!

— Ну, Маринка? Мариночка! Расскажи мне подробнее, как там Мамед…

— Так! Где коробок?

Вот же какая настырная? И все–то ей разузнать хотелось и знать. А я ведь ей так, для хвастовства ради, просто и что бы по красоваться. Но ведь, по правде сказать, то была вовсе не соседская девочка, а я. Он ведь передо мной все этим жонглировал. А потом и я, не удержалась и тоже к его фокусам подключилась. И закончилась все это от того, что Мамед тот проболтался, привел товарища. Потом еще. Вскоре нас выследили пацаны.

Выследили и вместе с товарищами своими из части, с кем дружили из морпехов, и как следует, проучили! По–солдатски, бляхами, по ягодицам! Ну и мне досталась, такая отметина на всю оставшуюся жизнь. Так я потом все эти их фокусы еще долго пыталась применить на себе. Спасибо им, что хоть матери моей не доложили!

Хотя пацаны, все же иногда и меня просили, помочь им с фокусами! Уж больно, они говорили, руки у тебя ловкие!

Вот такие я прошла университеты, но об этом никому и молчок. Мало ли что может на ум прийти кому–то? Еще подумаете, а может всего того и не было вовсе и я все придумала? Может и так, а может, и нет. Я ведь только в мечтах такая смелая с мальчиками.

Сказать по–правде, так нравился мне один парень. Ну, не парень, наверное, а мужчина. Уж больно веселый был прапорщик в нашей части и дети его тоже любили. И со мной он все время.

— Привет Маринка!

— Привет, Сундук! — Это все их так между собой прозвали. Наверное, это за то их так, что они как что, так тащат и все в сундук складывают. Вот так и прозвали прапорщика.

Мы еще так же препираемся, пока он мне не начинает, как всегда, пошлятину всякую нести. Но мне она приятна была, ей Богу! И я уже отхожу от него, а он мне вдогонку обязательно любимую свою песенку.

— Как увижу я Маринку, так хватаюсь за ширинку…

У меня все время, как я такое слышала, диафрагма в животе поднималась волнительно, а рука, так и тянулась сама туда. Жаль, что у меня не было этой самой ширинки под рукой тогда. И, наверное, этим бы все не закончилось, если бы не его жена.

Говорили, что она красивая, а я такого не замечала. Специально ходила к ней в медпункт, не потому что ссадина или ранка, а потому, что мне очень хотелось свою конкурентку, как я считала, рассмотреть.

— Ну, что там у тебя, детка?

Как скажет мне тоже? Ну, какая я тебе детка, думаю?

Пока она там что–то на мне замазывает или бинтует, я ее в упор рассматриваю. Помню она все время мне.

— Что это с тобой не пойму? Другие дети, как дети, а ты как партизанка. Сколько тебе не обрабатываю, а ты ни пикнешь, все сидишь и на меня смотришь. Может подуть?

А я после, как от нее выйду, так если это бинт, или пластырь, так я его обязательно сорву.

— Тоже мне, доктор Пилюлькин! — Говорю в сердцах.

— И что это он в ней нашел? Ведь и глаза у нее песочного цвета и смеется она нервно и не добро, да рот у нее как у лягушки. Другое дело, мой прапорщик! Ах, я бы на ее месте, я бы с ним…. И давай фантазировать. То я с ним на броннике его, то с немцами воюем вместе. А он, к слову, водитель был классный. И на броннике и на ПТ‑26, плавающем танке. Через тот танк все потом и закончилось все, кстати плачевно.

Как я и думала, от чего он такой мрачный? А ведь загуляла эта его Песчанка. С командиром одним из нашей части. Потому он и переживал. А я за него стала переживать.

Я себе места не находила! К нему приду, а он совсем погас. Я его и так и эдак, развеселить пытаюсь. А он глянет, улыбнется виновато и опять мрачный такой все время в своих моторах копается. А у меня сердце кровью обливается. Не слышу я его радостного приветствия и распохабной песенки. А все, эта змея! А потом вот что произошло.

Вдруг в полку тревога. Причем не так как всегда, а внезапно. Все забегали, а потом пушечный выстрел со стороны шоссе, что к нашей части. Потом еще выстрел и еще. А в гараже, в боксах, где танки, там вообще кутерьма. Пожар какой–то тушат, кричат, что кто–то на танке ворота выбил и выехал на шоссе. А следом слышу, как с матюгами называют фамилию моего любимого прапорщика. Я ничего не понимаю? Как это думаю, ошибка какая–то. А тут вижу как в танке мой папка. Выскочил на нем с открытым люком, а следом газик с вооруженными морпехами. И как рванут в сторону, откуда выстрелы.

Потом все проясняется. Оказывается, мой любимый прапорщик напился и решил своей Песчанке отомстить. А так как он добрый был, то ее не тронул, а решил ее хахаля припугнуть. И хоть потом всерьез уверяли многие, что он мог, в самом деле, его расстрелять из танка, но то, наверное, с перепугу так говорили. Ну, так вот, мой прапорщик, пил три дня подряд до этого, потому, что Песчанка от него к тому офицеру ушла, а потом пришел на службу. Пьяный был, конечно же, а может, кто и о ней напомнил? Так, вот, он что сотворил? Взял и угнал ПТ‑26, плавающий танк. Говорили потом, что он решил из него их обоих, в доме пятиэтажном и прямо в квартире расстрелять из пушки. Но, то враки, все. А чтобы успеть все, он же ведь хитрый и ловкий, вот он и поджег брезент. Вспыхнуло пламя, все тушить бросились, а он прыг в танк, ворота выбил и на шоссе. Он бы конечно доехал. Я знаю. Ведь лучше него никто не мог так водить танк, как он. А тут ему навстречу по шоссе автобус с офицерами! Он, отчего–то решил, что в нем и его обидчик. Потому из пушки, как грохнет! Да видно пьян был сильно, промазал! Из автобуса все в рассыпную. Он еще пару раз выстрелил. А тут мой папка на среднем танке. Сходу в его плавающий танк как стукнет! А плавающий, это значит, легкий. Он и заглох. Потом на его танк раз и брезент накинули, чтобы не видел ничего, а он все равно вылез. Говорили, страшный такой вылез и даже говорили, что в зубах у него нож, а в обеих руках по гранате. Он бы отбился! Да, только как он встал на брезент тот, так за него дернули и он свалился.

Я потом все время так по этому поводу думала.

Жалко! Хороший ведь был сундук и веселый. Зря он конечно. Не надо ему было всего этого. Ну и что, подумаешь? Он же ведь симпатичный! Нашел бы кого–то на первое время, а там и я уже подросла бы! Зря он все это! Жалко ведь парня!

Вот так я рассталась с очередным своим любимым мужчиной. Малая была, а ведь почти всю ночь проплакала, так его было жалко. А может и не его, а того, что мечта моя ускользнула от меня с тем прапорщиком.

Мама на следующее утро.

— Доченька, ты чего? Не надо, детка плакать, с нашим папкой все хорошо и, слава богу, обошлось уже все.

За папку думала, я переживала. Она так и не узнала, что с этим прапорщиком в меня поселилась убежденность в том, что у меня с ними, военными, больше никогда не будет ничего общего.

Но так я тогда думала, а как на самом деле?

 

Любовные последствия

Мало нам было бытовых проблем, так еще и сердечные волнения подключились. Я уже говорила, что у каждой из нас буквально сразу же появились поклонники среди курсантов. Девчонки подумали, что это манна небесная на них пролилась. Сейчас! Это такое серьезное оказалось испытание, что не все его выдержали. Расскажу и об этом.

Мы ведь каждая, кто уже с нами и в форме, буквально каждый час под прицелом мужских взглядов оказались. Мало того что все время за собой следить надо, как сидеть, ходить, как форму красиво носить, простите, как и в какой туалет сходить, так еще думать надо, что и когда говорить.

Вот, к примеру, идем парой с кем–то, а кто–то из ребят обронит провокационно и специально, у нас за спиной мимоходом.

— Смотри, Коля, какая у девочки фигурка красивая! А попка, ну просто из теста и как выпирает!

— Это у которой? — Второй спросит.

Мы ведь поначалу все время на такое покупались, а ведь они просто прикалывались! Понятное дело, что он ответит, что мол, у той, что с краю. А нас–то всего двое. Вот и думайте сами, что это комплимент, или издевка?

Или вот вам фокус. Стали приходить записки в наш адрес. А в них одно, и тоже, практически только в разных вариациях, но все время. Что, мол, как увидел тебя такую и все дольше в том же духе. Что мол, если ты не ответишь, или не выйдешь туда–то и в таком часу, или так не оденешься или и еще всяких там вариантов. Но все это с издевкой, понятно. А многим это нравилось, дурочкам и покупались! Смотрю, Людка из нашего кубрика стала после отбоя с постели вставать и куда–то пропадать. Потом другая и тоже исчезать. Нет, думаю, так мы не договаривались!

В это время Богдан Иванович меня плотно прижал.

— А, ну, племяшка, давай как на духу! Что там у вас происходит? Хорошо, что он наш начальник. Мы с ним все эти случаи разобрали, а потом он сделал организационные выводы.

Меня, Зойку и еще пару девчонок назначали командирами. Их отделениями, а меня старшиной класса, заместителем командира взвода, ЗКВ, так для краткости. Нам очередные звания присвоили, старшины второй статьи и велели галуны на погоны, по две лычки, как у нас говорили, пришить. После того собрание провели. Пригласили психолога, и даже сексопатолога. Вот как! Забили тревогу, а потому, что были причины. Вернее, уже ощущались последствия.

Людка залетела, а у второй красавицы герпес генитальный и вши. Обеих в госпиталь, а там диагноз. И не вердикт, а следствие, как мне сказали, от беспорядочных половых сношениях. И когда это они успевали?

Мы в ужасе, перепугались. У нас карантин объявили. Меня к начальству. Предупредили, что если еще подобное, то всех распустим. Из училища не выгоним пока, так сказали, а вот никакого больше проживания на территории. Где хотите и с кем, так и живите. Нечего у нас в училище б…… разводить!

Я своих старшин собрала и все им рассказала. Говорю, или мы, или так и уйдем из училища с кличками, как у проституток и мнением, что все мы б……

— Решайте! Я, на такое не согласна! Голосуем?

Как потом говорили, что некоторые девчонки меня с тех пор прозвали Железная леди.

Только вы не подумайте, что мы только этими делами занимались. Нет, конечно же. Учились и учились, причем настойчиво.

Первая сессия зимняя показала, что мы не только умели попками крутить, но и мозгами у нас получалось. Редко у кого тройка на экзаменах, в основном все на отлично и хорошо. Сказывался наш школьный курс. Правда, мне всех тяжелее пришлось. И мне можно сказать, за мою должность все–таки по математике и по физике поставили хорошо. Но, что я могла поделать, так уж получилось. Поэтому Зойка взяла надо мной шефство. Теперь не я, а она уже меня учила. Мы с ней теперь вместе сидели и иногда далеко за полночь. Я чем дальше, тем все больше я в ней находила для себя интересного. До сих пор она о себе ни разу не рассказывала, все отшучивалась, но как–то после моего очередного откровения я ей тот же вопрос задала.

— А как у тебя получилось, как ты стала женщиной?

Зойка чувствовала, что я ее спрошу об этом и видимо что–то уже приготовила в свое оправдание. Я это сразу же поняла и, ломая все ее планы, говорю ей.

— Хочешь дружить со мной по–настоящему?

— Что значит по–настоящему? А мы, что же не дружим разве?

— Дружим. — Говорю. — Но то, по–товарищески, а я говорю, ты готова так дружить, что бы все как на духу и без утайки. Ну, что ты вся краской залилась? Опять мне в любви признаваться решилась? Так я тебе сразу скажу, что я не такая, я не лес…..

— Да, ладно тебе. Можно подумать, что одна только я из этого леса вылезла? У тебя, что же ни разу не было повода или желания с девочкой пробовать? А ты знаешь, как это приятно?

— А ты к чему это? Коза блудливая! Так, давай колись и только без врак мне.

— А может тебе не понравиться, что я тебе расскажу, тогда как?

— Да, ладно. О чем это ты мне такое расскажешь, что мне не понравится? Будто я не знаю, что бывает по жизни? Тем более с такими козами блудливыми.

— Знаешь, я тут говорить не хочу, давай на воздух выйдем. Я хочу закурить.

— Что это так? Ты же ведь не куришь?

— Это сейчас я не курю, а раньше курила. Все тянули и я вместе со всеми. Так и к этому пришла, вместе со всеми.

— К чему ты пришла? Что–то я не пойму?

— Хочешь знать?

Я головой киваю, хотя, по правде сказать, внутри у меня какой–то холодок пробирает. Но проклятое бабье любопытство?

Что–то напустила она на себя такое, думаю, но мне интересно. Вот же думая, какие мы бабы, пока все не разузнаем, то нам и не отцепиться. Все нам надо разузнать, а еще лучше, чтобы все и с подробностями.

Зойка сидит рядом и аккуратно дымит. Стрельнула сигаретку у дневальной. Мы с ней довольно далеко ушли и сели на лавочку, в кустах сирени. При этом я как–то сразу встрепенулась. Подумала еще, что это она меня сюда притащила? Ну, точно начнет мне рассказывать, а потом полезет со своими целованиями. Я от такой перспективы общения сжалась вся и собралась внутренне. Сама себе до сих пор не могу ответить, почему я с ней так.

Это что же, от того что вместе все время? Ну, так я и с другими вместе. Мы ведь так и живем и ничего, не только не обижаемся, но и не влюбляемся. Ведь, нам мальчишек наших хватает. Бери, не хочу. Любых! Стоит только, нет, не пальчиком поманить, а только взглянуть, чуть дольше на кого–то из них, как он уже раз и у твоих ног. Причем выбирай, любого! И черненьких и беленьких. Любых и ведь все доступно! А тут что–то не так с ней. Интересно, о чем это я от нее услышу? Наверняка о том, как она с девочками…

— Меня взяла, и сделал из меня такой, женщина.

Я от неожиданности, даже замерла. А она продолжает, глухим и тихим голосом, сильно затягиваясь с каждой новой фразой. Вот вспыхнула сигарета, и я сбоку вижу, как напряжено ее лицо. Она так и сама вся, напряженно смотрит в одну точку, как мне показалось. Только затяжка я опять вижу, что она все в одну, только ей видимую точку уставилась.

— Пальцем.

— Что пальцем? — Не поняла о чем это она.

— Пальцем, меня женщиной сделала.

— Как это? — Невольно вырывается. — Так разве же так можно?

— Как видишь, можно.

— Больно? — Почему–то участливо спрашиваю.

— А я не знаю.

— Как это?

— А вот так. Пьяная была и ничего не помню. Только когда в себя пришла, то тогда уже поняла, что я уже не девочка. Сломала она во мне мою девичью скромность.

— Ну, а ты? Ты когда поняла. Что ты ей?

Наступает пауза. Она молчит, и я вижу, что сигарета уже совсем докурилась, жжет ей пальцы, наверное, а она все никак его не бросит.

— Любила ее.

— Что значит любила? Она тебе такое, а ты? Я бы ее убила!

— Ты бы убила, а я нет. Наоборот даже. Все, как она просила.

— Что просила? О чем?

Она окурок отбросила, и он огненной дужкой пролетел в ночи и вспыхнул, на земле. Молчит. А потом снова мне.

— Тебе не понравиться, если я стану рассказывать дальше. Я даже не знаю? Стоит, не стоит. Ты мне сама скажи. Я все никак не могу определиться с тобой. Мы будем дружить и дальше, или ты, после всего, что обо мне узнаешь, так не станешь со мной…

— Что с тобой? По–моему. — Решила так разрядить обстановку. — Я, для тебя не представляю угрозу, а вот ты для меня, так точно. Как ты говоришь, она тебе сделала?

А ну ко, дай мне свой пальчик, я на твой половой орган хочу взглянуть поближе.

— Дура ты!

— Я так и знала, что этим все и закончиться.

— Ты обиделась? Прости, я не хотела, Мариночка.

— Так, так. Уже и полезла. Я ведь тебя предупреждала, кажется?

Она действительно повернулась ко мне и, найдя мою руку, притянула к своему лицу и стала ее целовать. Я не знала, что делать, как реагировать. Но почему–то свою руку не убираю. Во мне словно все сместилось в понятиях.

Вот думаю ситуация. Если я сейчас руку выдерну, то она подумает, что я …

Что она подумает? Лихорадочно пытаюсь сообразить, но все никак не могу сосредоточиться, потому, что моя рука так обласкана. Ах, черт, побери? Как же это приятно, чертовски, когда она мою руку и так целует. Я ведь чувствую, все чувствую! И ее горячее дыхание, и нежные прикосновения губ. Особенно вот сейчас, когда она руку повернула и снаружи целует кисть. Что, что дальше? Что же будет дальше? Лихорадочно думаю, но никак не приду к какому–то решению. Что же, будет? Я с ней? И что? Да, что это значит? В самом деле? Что же это…

— Не думай ни о чем плохом. Просто разреши мне твою руку погладить, поцеловать. Она у тебя добрая, я это чувствую.

— Что ты чувствуешь? — Спрашивает меня.

И я чувствую, что ее голос слегка дрожит.

— Нет. — Говорю. — Ты не так спроси. Я же ведь понимаю, что ты хочешь услышать.

— А ты хочешь, что бы я спросила?

— Так, пока хватит. На первое время достаточно. Руку отпусти! Пойдем в кубрик.

Встаю и быстрее, пока она, еще чего доброго, меня сзади не обхватила. Вот тогда я уже точно вынуждена буду ей ответить. И пока я довольно резво иду, не оборачиваясь, все никак не могу себе самой сказать, что же я в таком случаи ответила бы или как бы я поступила? И такая не определенность меня вконец расстраивает. Вот же, думаю, ну и что же после этого? Как мне с ней дальше быть, как поступать? Да, что там поступать! Как с ней дальше общаться. Я что теперь, ей что–то должна? Или как? Но тут она сама. Вдруг сзади за плечо и к себе повернула.

— Ничего не было и ничего не произошло. Ладно? Говорить тебе, что бы ты никому не говорила, не буду, ты все сама понимаешь прекрасно. А о том, что я по этому поводу, думаю, я сама еще раз подумаю, и наберусь как–нибудь смелости и скажу.

— Да, уж, будь милостива ко мне. Я и так, мне кажется, не усну.

— Это почему?

— А потому, что даже не знаю, руки мне мыть или как? А если я так, как всегда, после туалета руки помою. Ты не обидишься?

— Ну, если ты мне обещаешь, что до этого ты их не станешь, мои поцелуи смывать и потом, когда ты своими руками у себя там станешь трогать, то как будто бы это я через твои руки со своими губами так у тебя там, как с поцелуями…

— Ну, нет! Теперь я уже точно, руки помою! Так, коза ты блудливая, а ну, идем спать! Тоже мне? А что ты мне скажешь, если я тебе в следующий раз ноги подсуну?

— Не знаю? Я над этим подумаю. Обязательно! Но тебе во всяком случаи, за легкость в общении и за внимание, спасибо. Идем спать! А что ты мне, ничего не скажешь?

— Да, идем. Утро вечера мудренее. Поживем, коза ты тостопопая и все увидим. Только что бы ни, ни! Ты поняла? Тоже мне, коза? Как была ты для меня, так и осталась!

— Какой осталась?

— А ты, что же не догадалась?

— Да, ладно тебе. По крайней мере, Мариночка, мне лучше оставаться козой блудливой, чем дурой толстож…..

И не толстож…., как ты говоришь, а толстопопая! Чувствуешь разницу?

Ну, раз так, то спать уже надо. Время ведь за полночь. Только я прошу тебя, ты уж, пожалуйста, меня по утрам не рассматривай.

— А почему? Что в этом плохого? Я, по–моему, смирно лежу, никого не смущаю и не обижаю. Скажи мне, почему мне нельзя на своего любимого командира лишний взгляд бросить?

— Вот потому и нельзя, что он, твой взгляд, лишний. — А потом вижу, как она отвернулась, обиделась, что ли и я добавляю почему–то. — Ну, и еще, потому что я утром не в форме.

Она пытается мне что–то ответить, но я ей.

— Все! Я сказала, ты поняла? Это я тебе говорю, Железная леди! Все спать и точка!

А ведь себя все–таки поймала на том, что когда в туалете была, то отчего–то заволновалась, когда руками там прикасалась. Вот же, чертовка, такое мне наговорила? И в самом–то деле, почувствовала, от чего и сердце взволнованно забилось, что на моих руках, что у меня оказались там, между ног, ее губ поцелуи. Вот же какая? Ну, разве же не клещ, скажите? Вот ведь как прицепилась?

 

Звезда, коза и поцелуй

Потом она так и не упокоилась. Мы ведь рядом сидели.

На физике чувствую, как ее нога за мою ногу зацепилась у ступни и тянет к себе. Я, не приподнимая головы, пишу лекцию, записываю, а сама своей ногой ее отталкиваю. Минуту так боролись. Я ведь настырная, а то, как она хотела? Но не я, а она своего добилась. А может это я такая стала уступчивая? Но ногу свою, она так завела и прижалась. Прижалась и потом уже до самого перерыва я все время ее чувствовала рядом. И что странно? Понравилось! Вот же в чем фокус.

На следующей паре, как сели, так она ко мне, а я и не сопротивляюсь. Так, пару раз брыкнулась и снова позволила ее ноге, мою обхватить. И даже сама отметила, что мне так и сидеть понравилось. А потом и сама к ней бедрами прижалась. Хотя смотрела на доску, но краешком глаза отметила, что она на меня смотрит. Голову склонила, из–за плеча, на меня свои зеленые, ну ведь точно, как у козы глаза, уставилась. Я ее довольно сильно толкнула бедром и тихонечко так прошептала.

— Пиши, давай, что ты уставилась?

Она наклонилась и тут же мне свою тетрадь подсунула с такой запиской.

«Я тебе, как? Нравлюсь»?

Я ей в своей тетради и подсовываю. «Иди ты на фиг»!

Она мне. «Не ругайся! Тебе приятно»? Я ей опять. «Иди на фиг!!».

Она «У тебя ноги, такие горячие!» Я ей «Отстань!!!»

Она мне «Я только начала. Давай выйдем?» Я ей «Ты, что, спятила?»

Она мне «Прижмись еще раз!» Я ей. «Ты психопатка!»

Она мне «Не то слово! Я с тобой именно такой и стала» Я ей «Нет! Ты так и осталась козой толстож…..» И в придачу, вычертила для наглядности две округлости.

Она мне «Так это я такая? Как это я не догадалась раньше? Тебе ведь именно она во мне больше всего понравилась?» Я ей «Не только»

Она мне «Я так и знала! А что еще?» Я ей «Не еще, а почему?»

Она мне «???» Я ей рисую два больших полушария и так же ставлю вопросы.

Она мне «И только? А это как тебе?» Рисует фигурку женскую, с большими сиськами. Я, беру ее тетрадь и на ее рисунке, к той красавице на головке кучерявой пририсовываю ей два изогнутых рога. И пишу «Это ты! Коза Зойка»

Она мне «Спасибо и на этом» Я ей «Зойка, ты коза толстожо…., с большими сиськами и глупыми, зелеными глазками! Иди ты знаешь куда? В мою..» и рисую звезду.

Она мне «Как романтично?» Я ей «За то, понятно всякому. Тебе, надеюсь понятно?»

Она мне «Иди ты сама туда». А потом вижу крем глаза, что она еще что–то дописывает и мне подсовывает. «Иди ко мне в козью ….» Последнее слово зачеркнуто. Нарисовала звезду. Я на ее звезде, на горизонтальном луче пририсовала пару рожек в разные стороны.

Она мне «Это будет мой герб. А твой?» Я рисую ей два полушария, а сразу под ними звезду. «А это мой герб»

Она мне «Мой девиз — Я Коза, зеленые глаза, посажу на рога» Я ей «Мой девиз — Или со звездой или под звездой, но всем кто подлезет, будет ж….»

Она мне «Прижмись ко мне» Я ей «Опять? Может тебе прижаться к моей, что на моем гербе… Выбирай сама»

Она мне «Вот это выбор, это я понимаю!» Я ей «Первый раз встречаю сексуально озабоченную козу»

Она мне «Так уж и первый? А вчера?» Я ей «Вчера мне коза показывала свои рожки»

Она мне «Я тебе еще могу показать…» Я ей, не дожидаясь пока она дорисует звезду.

— Все! Хватит! Я больше с тобой не сижу.

А тут и перерыв, славу богу. Но меня отвлекают. Зойка крутится, но подойти не решается. И уже в самом конце перерыва.

— Ты не хочешь?

— Пойдем. Только давай по быстрому!

А нам надо добежать до офицерского гальюна. А это довольно далеко. Мы явно не успеваем. К тому же уже звонок.

— А давай, чуточку опоздаем, зато прямо в этот гальюн. Ты постоишь, а потом я.

Эх, была, не была. Не опозориться же в самом–то деле?

Шумит вода, кабинки высоко подняты, и мне приходится по ступенькам карабкаться. Воздух прокурен насквозь.

— Давай ты!

Я захожу в кабинку и быстро приседаю. Мне уже еще чуть–чуть и все. И как только я начинаю, дверь нараспашку и ко мне влетает Зойка. Лезет прямо на меня и дверь за собой запирает.

— Тише….

А что тише? Я же ведь и так тише воды, ниже травы. Понимаю, что мы тут само захватчики. А что делать? Слышу, как рядом в соседней кабинке кто–то и оттуда такие звуки. О боже!

Я закончила и приподнялась, трусики спущены, а Зойка прямо на меня навалилась и прерывисто дышит. Я никак не могу из–за тесноты, подтянуть резинку. А Зойка, что учудила? Чувствую, ее руки на своей попке. Она ее своими горячими руками, мою голую и прохладную попку обняла, потому мне ее руки кажутся просто горячими.

Нет, жгучими! Обжигающими прямо!

А она ведь, не только попку, а всю меня к себе, теми, своими горячими руками притиснула до не приличия. Лицом к лицу и я уже чувствую, как она своим горячим дыханием меня словно обжигает. Хоть караул кричи, горю вся!

Там ее руки, сжимают мои распрекрасные подушечки, а тут она меня обжигает своим дыханием и так прижалась грудью, что я просто задыхаюсь! Еще секунд десять и я не выдержу, прямо так, со спущенным флагом пойду на капитуляцию. И я уже решаюсь, как тут ее губы впиваются прямо в мои. Я от этого растерялась, замерла. Ничего не могу сообразить, что и как. Хорошо, что сосед закончил свои дела и громко дверцей хлопнул. Я тут же ее от себя отталкиваю. И уже грубо и смелее.

— Ну же? Пусти! Чего ты? Что надо?

— Тебя!

— Что? Да ты выпусти пар, детка, а то опозоришься, вот что!

И потом ей грубо. — А ну давай, сс….!

Дверь нараспашку. Трусики до ватерлинии, юбку, на ходу поправляю и к выходу.

— Разрешите?

И только, когда за стол уселась в триста пятнадцатой аудитории, то поняла, что я и есть дура! Дура не набитая! А где же эта? Где же коза?

Так и не пришла она на лекцию. Я, от чего–то, спокойная вся, как памятник. С большим удовольствием на лекции просидела, кстати, и еще вопросы задавала. Но, ни разу себе не позволила о ней, этой козе вспомнить. Вернее, сама себе не давала даже мысли такой проскочить. И уже когда все к выходу, вижу, как она заходит. Все меня ищет глазами. А я специально так поступаю, раз и тут же на выход и по лестнице. Потом перед выходом, на улице.

— Взвод стройся! — Командую. — Правое плечо вперед, марш! — А сама рядом.

— В ногу, в ногу девочки! Левой, раз, раз. Левой, левой!

Теперь уже вижу, как она догоняет. Я громко так.

— Сафронова! За опоздание, два наряда вне очереди!

Слышу, как она радостно и звонко.

— Есть!

— Во, дает Коза!

— Разговорчики в строю? Левой, левой! Раз, раз!

Пусть подумает. Эти два наряда ей за выходку! Вот же что удумала? Коза она и в Африке коза. Иду рядом, а сама о ней подумала почему–то и на нее глянула. Она дерзко так и с вызовом глазами на меня стрельнула.

А глаза–то у нее и, правда, зеленые? Ну, Коза, так коза!

Не стала я разбираться с ней дальше, хотя видела, как она все ко мне хотела с переговорами, да объяснениями. Нет! Говорю себе. Я теперь точно, Железная леди! Пусть только подойти попробует!

Богдан Иванович вызвал с расспросами. Я ему опять в очередной раз с головной болью. Говорю, надо бы отделить часть территории ан улице, а то в кубрике просто сырость.

— Это от чего же? Все–таки старались, место вам выбирали и помещение сухое, теплое. Ты, давай не придумывай. Я сам зайду и все проверю. Поняла? Так и не возражать мне!

Потом смотрю, как у него лицо вытянулось и он мне, как зашел к нам в гости.

— Это еще что такое?! Что это за флаги расцвечивания?

А я, перед его приходом к девкам. Подговорила, конечно же, но объяснила и они каждая, кто трусики, кто лифчик простирали и на спинках кроватей повесили. В общем, картина красивая. Кубрик, а повсюду трусики, бюстики голубые, розовые и сиреневые. Да еще Коза свои трусики с кружевами вывесила всем на обозрение. Ну, разве не прелесть!

— Так, все понятно! Опять заговор?

А я все не успокоюсь.

— И надо обязательно мусорник с крышкой. У нас же ведь и критические дни бывают, а в общий мусор как–то не хочется складывать наши ……

— Так! Достаточно! Все ясно!

И уже за кубриком я его догоняю.

— Дядя Богдан? Богдан Иванович?

— Ну, что тебе еще надо? И так меня дураком выставила! Девчонка! Пацанка, беспризорная и та мне такую свинью не подложила бы!

Но остановился, а я к нему и внезапно, даже сама не поняла от чего так, взяла за руку и прижалась.

— Ну и что мне с тобой делать? — Говорит отходчиво. Обнял. — Ты вот, что? Давай сама или с подругой к нам в гости. Почему не заходишь? Хозяйка ждет, спрашивает, может, обидела чем–то?

Я головой мотаю отрицательно. А он видимо не понял и еще просит.

— Как ты посмотришь на то, чтобы к нам на недельку переехать и пожить у нас, пока мы с женой будем в отъезде. Ну, что ты, скажешь?

Видимо я так посмотрела, а он снова не понял.

— Ну, хорошо. Это приказ мой! Послезавтра, прибыть домой с вещами на первое время, да и с собой разрешаю кого–то из девчонок. Так кого?

— Вот и хорошо! Зойка, так Зойка. Ничего с твоей службой не случиться, надо ведь не только в казарме, тем более такой девице красивой?

— Ладно, ладно! Эх, брат не видит, какая ты стала ладная! Так и не возражать мне! Это не просьба, а приказание! Исполнять, мне! Кругом марш!

А потом в спину слышу.

— А ведь, красивая девка выросла. Прелесть!

А я и рада стараться, даже зарделась!

 

Прицепилась

— А это, что за ямка?

— Какая? Эта? Это… я даже не знаю. Давай лучше не о ямках, а вот хотя бы об этом.

— А этот бугорок как называется?

— Опять ты меня врасплох застала. Не знаю. Ты представляешь?

— Ты же меня уверяла, что это твоя коронка! Что ты все изучила настолько, что даже с закрытыми глазами.

— Точно! Только знаешь, что? Вот почему–то названия этому бугорку я не знаю. И даже не смогла прочитать о нем в литературе. А что он для тебя, что напоминает?

— Ну, я не знаю…

— Вот, ты знаешь, как у колокола называется отвес, маятник, который раскачивают и им ударяют?

— Нет.

— Било, язык. Но так у больших колоколов, а вот у маленького, вот такого, славного, правда?

— Да.

— Я его называю язычок. Он тебе не напоминает его по форме?

— Ну, можно сказать, что так.

— А тебе он нравится? Между прочим, он не может раскачиваться как маятник у колокола, его два крылышка сдерживают по краям.

— Какие?

— А вот, видишь? Слева и справа, две губки приросли с одной стороны к язычку, а с другой к своду, с края. Ну, что, видишь? Рассмотрела?

— Да, вижу. А это что? Вроде как дырочка какая–то?

— А это ты права. Она и есть та самая дырочка, откуда ты каждый день мир окружающий орошаешь.

— Так это оттуда…

— Да. А ты откуда думала? Наверное, даже не представляла?

— Точно! Ну, бьет и бьет струйка, я даже не задумывалась откуда. Мне все казалось, что откуда–то из самой середины.

— Ну, а теперь поняла?

— Да! А это что за ямки по краям и что это из них, словно капельки?

— Это выходы проток, желез бертолетовых. Они выделяют смазку и гормоны женские. А ты не бойся, промокни и попробуй. Они ни чем не пахнут.

— А это что за бахрома по краям и я даже бы назвала, что и язычок какой–то выглядывает.

— А это? Это остатки от того, с чем ты так не решаешься расстаться. Между прочим, об этом идут серьезные дебаты в цивилизованном обществе.

— О чем об этом?

— Ну, о сохранности девственной плевы. Одни считают, что ее надо удалять сразу при рождении, что бы потом не комплексовать женщину, а другие настаивают все так и оставить. Раз природа так задумала, то кто его знает? Может оно так и надо.

— А ты как?

— А со мной просто. Пальчиком раз и все, никаких комплексов!

— Тебе неприятно об этом вспомнить?

— Нет, почему? Я просто тебе говорю, как у меня было. А у других по–разному. Одни говорят, что даже не заметили, как ее потеряли, а другие, что было больно и крови море. Но то, я думаю, они врут все. Это они так говорят, потому что хотят показаться обиженными и как будто бы все помимо их воли.

— А что? Разве не так? Я, например не хочу так, а хочу, что бы только любимый мужчина!

— Ну, это мечта девочки, вроде тебя.

— А я вовсе не девочка.

— А кто же? Раз целкая, то значит еще девочка. Хотя я таких развратниц встречала, что Мамма–миа! А там все не тронуто. И это, по–твоему, правильно?

— Нет, такого быть не должно.

— И я так думаю. Вот я бы на твоем месте…

— Так, хватит обо мне. По–моему это я, а ты это ты. И я вот на этом месте, а ты…

— А я даю урок, преподношу себя, для твоего просвещения и может, ты после этого не будешь такой дикой кошкой? Ну, что ты мне скажешь? Я красивая? Ты все, что хотела, увидела и я тебе все показала. Что тебе еще показать? Ах, это?

Потяни, потяни. Так, кожицу, никак? Тогда так! Вот сейчас мы его приведем в боевое положение. А ты тоже не сиди без дела и тоже подключайся. Что? Почему не будешь, а я для кого стараюсь? — Сопим вместе, потом через минуту.

— Давай я тебе, а ты мне. Тебя это не отталкивает? Вот и хорошо, чувствуешь? Ну, как? Дело пошло? А вот и первый пальчик вылез. Смотри, как он тебе? Ты ближе, ближе, рассмотри его как следует. Видишь? Только он разный бывает. Какой, какой? У меня вот, видишь, а твой, о да он же герой! Смотри, какой он у нас? Прелесть! Теперь сама. Потяни, оттяни кожу. Ну, что я тебе говорила? Смотри! Ах, да ты не видишь? Сейчас я.

— Куда ты? Не уходи!

— А ты мне разрешишь его…

— Нет! Я тебе уже сказала. Я не хочу.

— Не хочешь?

— Ну, не могу, не готова.

— И это ты мне говоришь, после всего, что я тебе показала и объяснила? Ты же меня трогала! Ведь ничего от этого не произошло. Чего ты теперь упираешься, чего боишься?

Между прочим, ты даже не представляешь, какой это кайф! А, с такой, как ты, это еще сильнее. Ты хоть представляешь, что ты со мной делаешь? Посмотри! Я вся уже теку. Вот видишь, видишь? Смотри, какие длинные ниточки потянулись и вот капельки. Ты, что, девчонка, не видишь, что я тебя так хочу, что я тебя так буду любить! Дай мне! Прошу тебя! Дай хоть язычком, самым кончиком прикоснуться.

— Нет! Не надо! Не делай этого! Прошу тебя! Не надо, Мама!!

Проснулась и еще несколько секунд прихожу в себя. Это же надо такой сон? И главное, что такой правдоподобный! Лежу еще и только потом осознаю, что у меня они. Ну, да! Раз секс приснился, то вот и мы. Здравствуйте, красные деньки!

Хорошо, что я заранее побеспокоилась. Для уверенности в себе, все равно рукой нащупала прокладку. Надо бы сменить, уж больно я возбудилась. Это надо же? И такое приснилось, а главное с кем? Кстати, а вот и моя сексуальная напарница.

Коза спит и я, хоть и не четко, но вижу, как она во сне приоткрыла свой ротик и даже прижала, смешно свою щечку.

А она ничего. — Говорю себе, пока накидываю халатик и ногами ищу тапочки под койкой. Встала, еще раз, почему–то на нее глянула, усмехнувшись.

Это ж надо, такое приснилось! Вот же какая приставучая? Да еще такая замечательная сексуальная партнерша! И пошла, тихонечко шаркая тапочками, что бы снять с себя последствия ее лесбийского домогательства.

Вернулась.

— Ты чего? Почему не спишь? Что–то случилось?

— Месячные.

— А, понятно. Наверное, секс приснился с какой–нибудь девочкой?

— Не болтай глупостей, спи.

— Вот бы и мне, хоть бы раз с тобой и хотя бы во сне.

— Зойка! Ты у меня получишь. Спи, коза.

— Ага! Скажи еще, тослож….

Опять на лекциях вместе. Только она теперь села от меня справа. Интересно, что это за маневры такие, что ей надо? Ага! Все ясно!

Ее рука легла мне на ногу в самом конце лекции и до самого перерыва я все с ней боролась, отталкивала. Но позицию она выбрала удобную, а мне как раз ту сторону трудно защищать, ведь я и лекцию слушаю, записываю и с ней сражаюсь. Мне приходится левой рукой тянуться к правой стороне и ее руку каждый раз сталкивать. Ну, вот же, Коза, чего она добивается?

В перерыве я ее грубо прижала, притиснула.

— Что ты лезешь? Что надо? Тебе мало двух нарядов, дам еще пару.

— Нет, не дашь, полномочий таких нет. Ты по уставу можешь только как командир взвода один раз и только два наряда! Поняла? Уставы надо знать, тоже мне и еще военной называешься?

Я спорить, а она опять на своем. А ведь верно все. Права ведь. Но мне так не хочется ей проигрывать и уже, на следующей паре, прямо на занятиях я от нее отсаживаюсь. Ну, что теперь? Как я тебя переиграла?

И вот что странно? Пересесть я, пересела, но вдруг мне стало не доставать чего–то. Что такое? Отчего же, рассуждаю, я к ней что, привыкла. Привыкла ощущать ее присутствие рядом, тепло ее ног, тела. Да пошла она на фиг! Эта Коза! Что ей от меня надо, в конце–то концов? Ну как мне от нее избавиться? И ведь какая же я дура, что пообещала дяде Богдану, что с ней всю неделю буду вместе жить в их квартире. Ну, разве не дура? Злюсь на себя. Опять, на нее краткой глянула. Тьфу ты! Ну что же это такое? Как только я на нее, то тут же она на меня. Словно только и делает, что за мной подглядывает.

Потом перерыв на обед. И все время я ловлю, ощущаю ее приставучий, будто прилипший на мне ее взгляд. Ничего более, только спокойный и чуть насмешливый взгляд ее наглых зеленоватых глаз. Ну, Коза, так коза! Ты у меня дождешься! После перерыва, снова пары и она снова рядом. Причем, как ни в чем не бывало. Дождалась, пока я усядусь, и плюхнулась рядом, счастливо, улыбаясь!

— Только полезь мне? Поняла? — И я ей кулак под столом показываю. Не подействовало.

Только стала записывать первую фразу, как тут же ощутила снова у себя на ноге ее теплую, нет, наверное, горячую руку. Она ее примостила и даже чуточку сдвинула внутрь, между моих ног.

— Ну, это наглость! — Шепчу ей. Минуту с ней сражаюсь, толку, ноль.

Да, ладно! Пусть успокоиться. Ну, что с нее не нормальной поделать? Раз она такая не нормальная, пусть уже тешится на моей ноге. И как только я так подумала, так сразу же успокоилась. И чего, спрашивается, я с ней сражалась? Мне стыдно в этом признаться, подумала, но мне кажется даже, нравится, что ее рука там. А если она ее между моих ног?

От этой мысли вздрогнула даже и тут же на нее глянула. А она как будто ничего другого не делает, будто не ее рука у меня на колене? Сидит себе беспечно и пишет в тетради. Даже не шелохнулась, гадина! Я ведь на нее смотрю, между прочим!

— Что? — Тихо шепнула. — Что–то не так? Не нравится?

— Руку убери! — Так же ей тихо.

— Что? Что ты сказала?

— Руку, сказала, убери.

— Не слышу. Ты как следует, попроси.

— Ну, знаешь…. И тут же почувствовала, как ее ладонь туда! Вы представляете?

— Ты, что? Спятила? — Пытаюсь вытащить ее ладонь, а она на меня навалилась, как будто что–то усмотрела в моей тетради, а сама еще дальше своей рукой.

— Ой!

— Так, в чем дело? — Спрашивает преподаватель. — Что не понятно?

И мне приходится вставать из–за стола и мгновенно соображать, какой вопросик задать. Пока спрашиваю, он поясняет, я чувствую, как она меня за брючину тянет. Тогда я, конспект в руку, шаг в сторону и села. Вот так–то! Вот как я от нее. Спустя минуту, глянула. Ага! Как я тебя? Она все так же невозмутимо и даже головы не повернула. Склонилась и пишет. Пиши, пиши! Я тебе обязательно какую–то пакость придумаю? Ну, Коза!

 

Приобщение

Хоть и придумали так мужчины, а я не согласна, и до сих пор так считаю, что все–таки есть женщины не красивые. Вот одна из них, это тетя Тома, жена Богдана Ивановича. Мы его в нашей семье все очень любили и уважали. Он ведь всегда был такой веселый и добрый. И не только в нашей семье, но как потом выяснилось, многие женские сердца просто раскололись, когда он, капитан второго ранга, красивый и ладный мужчина, между прочим, ни разу не женатый, такую, как тетя Тоня себе в жены выбрал. И не выбрал, а она такая хитрющая взяла и на себе его женила. Потому у нас ее и не любили. И вот сейчас мы стоим пред ней с Козой и выслушиваем ее указания.

— Цветы не заливать, вот и особенно этот цветок, он вообще воды не любит. А вот этот, он мой самый любимый, так ты смотришь Маринчик?

Ой, как же я не люблю это ее Маринчик!

— Так вот, этот, мой любимый ты его аккуратненько и тоненькой струечкой. Нет, лучше под корешочек. Ты поняла?

И так уже полчаса. Богдан Иванович уже не раз заходит и показывает ей, молча, на часы, мол, опоздаем на автобус. А она, эта Старуха Шапокляк, так я ее называю, все никак не может успокоиться и переживает, что на меня квартиру свою оставляет. И не свою вовсе, а нашу. Это она такую комбинацию прокрутила, когда свою двухкомнатную и нашу, то есть мою квартиру обменяла на трех комнатную в центре. А чтобы я не претендовала, она меня в училище засунула. Так я думала. Может и не так все?

И если я раньше страдала, переживала, то сейчас, даже ей благодарна. По крайней мере, она меня сама вытолкала, как ей думалось, а я не только не упала, как она о том ему, дядьке моему говорила, но и выстояла, выдержала испытания жизненные. Так, что, вот так–то, дорогая!

Она еще все жужжит и жужжит, а потом уже на дядьку моего. Мол, что ты меня торопишь, почему ты всегда так, как надо мне, так ты все мне поперек? И так далее в том же духе. Наконец, дядя меня целует и, подмигнув нам обеим, хватает чемодан и на выход.

Ну, слава богу! Наконец–то она нас отпустила!

— Ну и фантазия у твоей….

— Вовсе не моей, поняла? Мы, знаешь, ее не любили, и между собой называли Старуха Шапокляк.

— А что, похоже. И как это такой мужчина, Богдан Иванович, он, что же, не видел? Как это так можно, быть таким не стойким? Я до сих пор не пойму, как он с такой? Как это его угораздило? У него что, настоящей и красивой бабы не было? Мне всегда казалось, что он такой самостоятельный и сексуальный?

— Ага, скажи еще, что бабник! Он, между прочим, мне как отец и баб, как ты говоришь, у него было навалом. Бери любую, а она…

— Погоди, я же ведь не о ней, а о том, как …

— Да поняла я все, не зли ты хоть меня. Хватит того, что Шапокляк мне наговорила.

А теперь давай назад в училище.

— Как в училище? А разве мы не остаемся?

Ели ее уговорила, вот же какая скорая?

— Потом, — говорю, — вечером, а затем уже на неделю так и будем, днем в училище, а вечером сюда. Это понятно?

— Понятно. Да только я думала, что мы уже…

— Все! Давай быстрее, нам еще надо успеть на последнюю пару.

Ну и что вы думаете? Она ведь мне не дала даже доучиться по–нормальному. Ей не сиделось.

— Перестань крутиться, слышишь? У тебя как будто гвоздь в одном месте.

— И не гвоздь, и не в том месте, а у меня перспектива.

— Какая еще перспектива?

— А такая. — Говорит загадочно, улыбаясь и ко мне руку, волосы на голове поправляет.

— Отстань, слышишь! И так уже поползли слухи, о твоем поведении и что ты ко мне пристаешь.

— А ты что, струсила?

— Что значит, струсила? Ничего я не струсила, просто тебя предупреждаю. Еще раз полезешь, я тебе двину, как следует.

— А чем ты мне двинешь и куда? — Я ей кулак показываю, а она. — Туда?

— Ой! Ну, и дура же ты? Ой, какая дура!

— Это почему? Думаешь, не пролезет?

Я ее как двину под ребро.

— Ты, что? Что я такого сказала? Думаешь, такого не бывает?

Я ей еще раз! Потом еще. Вывела она меня из себя, ей богу. Обиделась и наконец–то отцепилась. Отсела и надулась. Пусть, думаю, немного в себя придет, а то совсем распустилась! Это надо же такое придумать? Да, как же это такое возможно? Вот же черт! Что это и я о том же? Вот же какая она приставучая со своими руками?

Ну, а потом поняла, что она мне совсем помешала. Ну, что за Коза неугомонная такая? Она ведь совсем меня вывела из настроения делового. Какая там учеба?

Вот, думаю, а как же я, с такой неугомонной, а если ко мне полезет? Ну, как полезет, так и отскочит. А вот что подумают? Так, не годится, надо что–то придумать. И пока мы досиживаем пару, в голову все, что угодно, но только не лекция. Наконец, к концу занятий меня осенило! Ну, слава богу!

— Женька! Как ты посмотришь на то, что бы сегодня у меня дома переночевать?

Согласилась, слава богу. Женька она такая, бедовая девка и мне с ней теперь спокойно. Ну, как я?

После занятий, передала дела и уже втроем, я, Женька и Коза распрощались и с сумками домой. С собой даже белье прихватили и домашние вещи. Не хочу я ее вещи трогать, даже прикасаться. А вот, насчет квартиры, это думаю, правильно дядя придумал, я ведь здесь тоже хозяйка.

Мне приятно всегда отмечать как на меня, а сегодня, так на нас троих, все смотрят и парни и девочки. Да, что там! Все, буквально! И я под собой ног не чувствую в такие моменты, понимаю, что я на верном пути жизненном. Ведь если сейчас на нас так смотрят, пока мы курсантки, то, что потом будет, когда мы уже офицерши? А смотрят, они потому, что все эти дни и месяцы мы в нашей форме и уже обвыклись и привыкли. Да и носим ее уже не просто ладно, а и красиво! Вот, грудь свою словно нес я, так мне приятно, что даже дыхание замирает, когда отмечаю, как парни на нее пялятся, а она так рельефно из–под кителя выступает! А, вот сейчас вижу, как девчонки во все глаза нас осматривают, как бы к себе примеряют.

Нет, девочки! У вас этот номер не пройдет! То мы, идем! И хоть каблучки у нас не высокие, но мы выше вас на три головы! Потому что, кто вы, а кто мы?

Мы, гардемариночки! А вы?

Вот и погоны у нас с якорями, на наших хрупких и нежных плечиках, и юбочки чуть выше коленочки, так приятно задираются с каждым шагом, чуть–чуть. Но так, что все глаза мужчин на нас!

Вот, то–то же! Нет! Как мне сразу приятно это повышенное внимание! А как на нас смотрят степенные люди и пожилые?

Голову повернула и вижу, что не одна я так думаю. Девчонки мои словно на подиуме. Головки свои приподняли, плечики расправила, сисички выставили! Улыбочки приятные, глазки вспыхнули, горят, светятся задорным огоньком. Прелесть, а не девочки! И мы не сговариваясь, шаг в шаг! Раз, раз! Даже, голова закружилась! Да разве же не так?

Только в подъезде перевели дыхание и стразу вместе разом.

— Ну, девчонки, такое событие надо отметить!

— Обязательно! А то, как же?

Я, засомневалась, а девки.

— А как же традиции? Нет, как же обычаи морские, гардемаринские? Раз вышли на берег, то хоть по чарочке? Так? И потом, как мы им всем нос утерли! Что не так, разве?

 

Вещие сны

— А где, Женька? — Спрашиваю, не соображая. Мне с непривычки все кажется, что я что–то упускаю. Привыкла все под контролем, а тут, какой уж контроль, сплошное расслабление.

Я за столиком, развалилась на диване, а Зойка напротив и с парнем в засос целуется. Да, кстати, как же звать его? Веня, Вениамин, что ли? Я не хочу им мешать и поднимаюсь, мне надо выйти. Уф ты, черт! Лучше бы я не пила? А то чувствую, как все вокруг слегка покачивается и в голове неприятно кружится.

Так! Сейчас я вылезу. Что за черт! Ноги не слушаются. Я что же, пьяная? Нет, вроде бы, все в порядке!

Пока в туалете, то мне все кажется, что я не так все проделываю. Ну, точно, надо бы поменять что–то, а то… Так, а где же они у меня? Так я с собой их брала? Брала! Точно помню. А вот куда я их засунула? Что–то такое временное сообразила, из бумаги туалетной и пошла на поиски. Так! Вот сумки, эта моя. Ах, да, вспомнила! Я же ее разобрала. Так? Так! Теперь значит мои вещи в шкафчике в моей комнате. Так иду туда.

Вошла, свет не зажигала. Пока стою у двери, но слышу, что кто–то тут есть.

Дышит и так, что я сразу же трезвею. Ну, я все–таки женщина и это дыхание с придыханием, и уж тем более, стонами я различаю и отлично все понимаю. Итак, всматриваюсь. Что это? Кто это? Да это…

От неожиданности даже присела. И пока все никак не могу нащупать дверную ручку, мне невольно приходится слушать, что тут происходит. А происходит, то, о чем я уже не одну ночь думала и все никак не могла в себе разобраться. Так как же я буду так, как сейчас эта, что с голыми ногами и так их высоко и так откровенно открыто! А слух, как нарочно, фиксирует и отмечает эти ее и его прерывистое, со страстью дыхание. Я, как нашкодившая девчонка сижу и молчу.

Хочу встать, а тут же понимаю, что их сразу же отвлеку, оторву их друг от друга. Ладно, уж, пусть закончат! А они как назло, все никак не могут кончить. Ну, что же вы? Ну, давайте уже! Сколько можно? И чем я дольше здесь, тем все сильнее до меня доходят эти звуки и стоны и тем, я с каждой минутой все сильнее и сильней, ощущаю, что они и меня захватывают.

Зрение адаптировалось, и я уже вижу больше. Вижу, как снует его голый, белый зад. Чувствую, как он старается, мальчик! И как он ее и туда и сюда! Эх, мне бы вот так!

От таких мыслей сразу же так потянуло внизу, что я потихонечку привстаю и, как мне кажется быстро, дверь приоткрываю и вон из комнаты.

Ух! А мне уже невтерпеж!

У меня так бывало и не раз. Как месячные, так меня обязательно потянет на удовлетворение. Нет ни с кем–то, такого не могла позволить, а сама с собой. Осуждаете? А что делать? Я вообще–то этим не грешу. Строго к самой себе отношусь. Но иногда так хочется, так меня всю выкрутит, что я готова с кем угодно и хоть на стенку лезу, пока сама себе. И тогда словно волна схлынет, и я тогда сразу же перехожу в другое состояние. Спокойнее и уже чувствую, что на этот раз, а в дальнейшем я уже могу и без этого обойтись.

А сейчас нет! Не могу, хочу!

Прошла в коридоре и встала, словно заколдованная красавица. Куда мне податься? Там эти, а в комнате другие. Коза с этим, ну как там его, Вениамином.

— Мариночка, что случилось? — Я молчу. Думаю, легка на помине.

— Ну, что я тобой, милая? Что? Скажи, я пойму.

Она ко мне наклонилась, руку мне положила на плечо и тут я чувствую, что вот, сейчас я это сделаю. И я сама не понимаю почему, со стоном, выпрямляюсь, не ясно, смутно вижу ее лицо, встревоженные глаза и почему–то шепчу ей.

— Я хочу!

Ночь. Проснулась. Я сразу чувствую ее. Потом сразу же рукой туда. Как это? Когда это я? Но, тут же, спокойнее стала. Почувствовала, что там у меня все в полном порядке, все, что надо на месте, чисто и вроде бы сухо. И когда это я? А может и не я?

От этого сердце сразу же забилось. Неужели это она? Да, как такое может быть? Как я такое допустила, как я посмела так расслабиться? Но, вот же, она, теплая, мягкая и рядом. Лежит, как я знаю, как любит на животе, лицом вниз и мирно, как ни в чем не бывало, сопит. Я ее всю не вижу, но ощущаю.

И тут ко мне, невольно, приходит благодарность. К ней, к тому, что она для меня сделала, делает. Почему–то вспомнились ее приложения рук к ноге на занятиях и потом, попытки ко мне между ног. Нет, я не права была! Почему я так к ней? Она же со мной как родная сестра! И откровенно все, без всякой утайки. А я? Вот я свинья!

Я на боку лежу, а она, отвернувшись от меня, на животе и свою ногу обнаженную чуть ли не забросила на меня. Одеялом вместе накрылись, но ее нога обнажена и я вижу, что у нее белеет кусочек обнаженного бедра. Нет, родная! Я тебя с благодарностью принимаю и вот сейчас возьму и поглажу.

Секунды борюсь. Я, не я, почему это надо, как это сделать, что потом будет? И еще сразу десятки этих да что, да почему, да зачем, не надо!

Нет, говорю однозначно. Надо! И потом, я так хочу!

Рука осторожно коснулась теплого и такого открытого бедра. Пальцы от напряжения дрожат, но я уже чувствую, что вот ее нога. Она такая, не мягкая, вот и жилки натянулись, а я веду руку осторожно. Ведь я впервые касаюсь ее.

Ее, это не ее, кто со мной рядом а, ее, чужую, нагую женщину.

От волнения охватившего меня я уже плохо, что соображаю. Потому, что моя рука скользит не туда. Вернее как раз туда, но, в, то же, время, куда мне нельзя. Что это? Почему я касаюсь ее там? Как я посмела прикоснуться к ее волосам там.

И тут же во мне схватились два демона.

Один, это вроде бы я, а второй, тот что, как я поняла, все время сидел во мне. И как они, так и моя рука. А они эти ощущения тепла, нежного тела за волосками, уже покоряют меня.

И я вдруг снова вспыхиваю в страсти. Мне ее надо! Надо прямо сейчас! Но, что? Что я буду делать? Что я могу, и главное, это как? В голове такое! Мамма–миа!

Все крутится в бешеном вихре, словно ураган мыслей. И вот тут я поняла, что мне не справиться с ней. Я ведь сама не знаю об этом ничего ровным счетом. И потом, почему это я такая принципиальная была и когда об этом, то я уходила или никакого внимания. Да, еще осуждала! Ну, как же, я и эти мотивы, о которых тихонечко между собой отчаянные девчонки твердили. И такое говорили, что я даже возмущалась всегда. Подумать только, себе говорила, о чем они говорят и думают? Как же это можно так, между такими же, как они сами?

А как? Как? Что я теперь знаю об этом? Да ничего. Кажется они там руками, пальцами. Она мне говорила, что кулаками! Но это вообще чушь, какая–то! Тоже мне, выдумала, глупая. Разве же кулачок, пускай даже женский, разве же он сможет туда? Ну, честное слово, блажь!

И ловлю себя на том, что как только я думаю об этом, то меня это все время возбуждает. Но почему так? Что я такое сделал, от чего? Я ведь, если признаться честно, просто лежу с ней. А внутренний голос уже подключился.

— И все? И это ты называешь, честным?

— А что?

— А где твои пальцы? Что они там нашли? Чего касаются, почему все никак не отрываются от ее теплого и мягкого местечка и где? У нее под согнутой ногой? Ты за кого меня принимаешь?

— Не за кого. Я просто о том говорю, что я хочу ее.

— Кого? О чем ты? Ты с ума сошла!

— Может и так. Но я женщина!

— И что? Что это значит? Это что?

— А то, что если я женщина и захочу, то все! Никаких возражений. Я женщина и хочу!

— Кого? А ну ко, скажи?

— И скажу!

— А ты возьми и скажи это вслух! Ну, что же ты?

Я, как будто, давлюсь словами и только что–то не членораздельное тихо шепчу.

— Я… хочу… женщину….

— Что, что? А ну, повтори!

— Я хочу… ее!

Потом уже слышу, что я говорю и тут же вспыхиваю. Это что? Помешательство ума? Что я такое шепчу? И кто? Я!!!

Руку убираю, и тут я, немея от ужаса, слышу чуть–чуть, глухо от ее тела.

— Не убирай, прошу! — Пауза, я не дышу.

— Мне приятно! Прошу, продолжай! — Я съежилась, сжалась вся. Сердце так колотится, что я, думаю, еще одно слово ее, и оно у меня разорвется, разлетится на мелкие кусочки!

Ее нога еще выше подтянулась, а тело, как лежало, так и лежит на животе.

Это что? Это призыв!

Сразу же в голове промелькнуло. Она так специально ее подтянула, что бы я… Вспыхнула так, что словно горю!

Пожар! Я вся сгораю! Нет, я вся умираю! Мама! Мамочка, помоги!

Потом весь остаток ночи я вся такая, словно в бреду. А она словно царевна спящая. Через час, наверное, после того, как я ее все время гладила там, она перевалилась на спину. И вот тут я словно сомнамбула. А еще от того, что ее тяжелая и мягкая, горячая нога, покачнувшись, раз, два, откинулась на бок, на мою ногу. И я!!! Мамочка родная!

И теперь такая картина. Она не только спит, она просто храпит. А я? А я, это не я, а моя рука! Она медленно и осторожно скользнула и я….

Ну, что сказать об этом? Моя рука, а теперь уже я сама, впервые ощутила, как устроена она. Она это та, о которой слагают песни, анекдоты и о которой все, как у меня, но она другая, она не моя! В этом все дело, что это чужая!

Час, два я все ее глажу, и потом уже обнаглела, полезла в нее своей рукой. Коснулась пальцами, а потом глубже и с каждым разом все теплей и горячей там. Потом влажно. А у самой, так же. И еще хуже. Я, даже не знаю, у кого этого всего больше, у меня или у нее? Но все быстро закончилось от того, что я вдруг, как…

Я так, ни разу, в свой жизни. Меня так захватило это все, что я к ней своими пальцами, так я и себе. И как только ей, так и себе и как только она задышала, то и я так же. А потом!

Утром вскочила. Но нет никого. Я одна в квартире и тихо. На часы. Ничего себе,

полдесятого, а где все? Я на кухню. Записка.

«Мы ушли. Тебя не будили, отдохни. Спасибо!»

И все! И что? Что все это обозначает? Что же? Ничего? А как же то, что было ночью с ней, со мной? Нет мне так нельзя. Не могу так я! Это не правильно, так не поступают с любимыми!

— Постой, постой! С кем? Ты о чем?

— С любимыми, что тут не понятно?

— С какими любимыми, чьими?

— С какими, какими? Да моими!

— И что, у тебя их много?

— Да, так! Одна. Но какая!

— А я думаю, что ни какая! Ничего не было! Поняла?

— Как же так? Было, я помню!

— А что ты помнишь?

— Я все помню! Как я к ней…

— Что, что? О чем ты? Да ты вчера пьяна была! Тебе напомнить? Ты даже не помнишь, как за собой ухаживала. А ты говоришь мне, что ты была с ней! Да, если бы так было, то она бы сейчас была с тобой! Как это такое, возможно, посуди сама! Да если бы я, да с любимым….

— Прекрати, слышишь! Заткнись! Я была, была с ней. Ты поняла, дура!

— Ага! Еще скажи, что ты ей, все, как себе делала пальчиками.

— Ну, да! Я ведь об этом!

— Ну, тогда, если ты в ней была, как ты утверждаешь, в ней самой и своими пальчиками, то возьми и докажи. Они что, пахнут, они изменили свой вкус?

Я так в них вцепилась, словно хотела их откусить. Но ничего не получилось мне доказать. Никому!

— Ничего не пойму? Я же была, нет правда!

— Нет! Это был сон. Ты вспомни, какой тебе сон реальный и накануне приснился? Ну, что вспомнила? Так, что…

— Нет, нет!!! Не сон!

— Мне жаль, ей богу, но, то о чем ты, все–таки больше похоже на сон. На хороший и точно такой же и сексуальный, как накануне. Так, что не мечись, успокойся. В конце–то концов, у нее спроси? И потом, как ты?

— А что я?

— Ну, хотела тебя спросить, как дела? Настроение как? И эти, ну эти, как твои критические дни?

И тут я осознала, что может она и права? И потом, вот же доказательства у меня на лицо. Отодвинула резинку трусов и вижу, что там, где вчера так все не очень–то хорошо, сегодня уже все!

— Все закончилось!

— Ну, вот и хорошо! Это, я скажу тебе, самое что ни есть хорошо! Забудь, сны ведь разные бываю. Бывают и вещие сны. Потому, с новыми силами возьмись и живи! Пока!

— Пока! Но, вот же, дела? Так и не поймешь?

— Буду ждать ее и никуда сегодня. Все! Хватит. Пора навести образцовый и флотский порядок. Так, это что у нас….?

 

А сны сбываются?

— Это от сотрясения мозга у тебя так. — Говорит Женька. — У меня никогда не сбываются никакие сны.

— Нет, не мозга, а сисек сотрясения. Ты, вот, что! Тебе пора уже, Мариночка так, что бы у него от твоих сисек сотрясение мозга наступило.

Это девки обсуждают то, о чем это я им, только, как бы намекаю. О сне своем с былью, или небылью, рассказала и мы обсуждаем. Зойка тут же, сидит и молчит. И этим меня еще сильнее раздражает. Я и спросить ее боюсь о чем–то, так как вдруг она скажет, что это все было на самом деле. Я уже не раз пыталась с ней взглядами встретиться, но она, как назло, мне каждый раз глаза в сторону отводила. Я еще подумала.

Ну, посмотри ты на меня? Ты, что же не понимаешь, что я только о том и думаю? Ну, хотя бы разик, я бы все сразу поняла. Нет, вот же Коза — зеленые глаза. Сидит себе тихоня. Меня все сильнее ее поведение раздражает. Ты, так? Так, сейчас я тебе устрою.

— Ну, все, девки! Служба есть служба, пора. Кстати, Сафронова? Как там у тебя с нарядами вне очереди?

Она на меня даже не взглянула! Ну, чем же мне ее зацепить? Ах, да!

— Значит так, Сафронова пойдет вместо…

— Вместо меня, можно? Ну, пожалуйста? Товарищ старшина?

— А это почему так?

— Да у нее, товарищ старшина, жених приехал и ей уже не терпится с ним….

— Ну, если так!

— Так, так!

— Ну, тогда…

Глянула на Зойку. Она все так же неподвижно и безучастно, как будто, это ее не касается.

— Ну, а вы, что скажите, товарищ штрафница? Когда свои наряды будем отстаивать?

Сафронова? Я к тебе, кажется, обращаюсь?

И тут она как глянула на меня? Ой, и дура же я? Что я наделала? Сердце как дало! Мне даже дурно и я почти задыхаясь.

— Нет, не сейчас. В следующий раз! Сафронова, мне с тобой переговорить надо. Так, что ты там сказала, насчет приезда мамы?

— О чем это вы? Товарищ старшина второй статьи?

Она меня губит! Зачем? Почему? Ведь я же все во взгляде ее усмотрела! Это она, она моя девочка! Моя и я с ней ночью….

Пытаюсь ее спасти, а вернее то, что я к ней сейчас испытываю! И я уже неуверенно ей и всем, кто уже с интересом наблюдают за нашей дуэлью.

— Ну, ты же говорила, насчет матери? Что она приезжает…

— Какой матери? Чьей?

Ну, что же ты, дурочка, не понимаешь меня? Что ты делаешь? Милая, остановись, прекрати! Не надо!!!

— Так! — Говорю. — Что там у нас еще?

— А как же я? Может мне можно подмениться? Мариночка?

— Да, Маринка! Надо ее отпускать. В чем дело? — Шумят девчонки.

А потом слышу, обидное, до чертиков!

— Ну, да, как целоваться, так можно, а как в наряд, так…

— Так! Все! Кончай разговоры! Ну, кто еще хочет наряд вне очереди? Ты или ты?

Ну, а на счет целоваться, миловаться, так что я вам скажу? Было дело! Так я, Сафронова, говорю? За что, кстати, и получила внеочередные наряды.

Ну, опять эта ехидина!

— А такого нет наказания, что бы за поцелуи.

— А ты, что же подумала, что я прямо так и за поцелуи, нарядами сыплю?

По–моему, я уже не раз предупреждала, что за опоздания на построения, все кто нарушает и опаздывает, так и будут наряды получать. Так, по–моему? Я, что, по–вашему, такого не говорила? А раз говорила, то Сафронова, опоздала! Вот и получается, что она меня зря целовала! — Теперь уже все смеемся.

Все, да не все. Она, моя Коза молодец! Головку подняла и на всех так свысока! Вот же, какой в нее бес вселился. Даже не поймешь? Я ничего так и не поняла.

— Ну, а теперь пора! Значится так! Сафронова заступает вместо….

Потом мы уже только с Женькой вдвоем дома.

— Женька? Ты спишь? Слушай! Ты все вчера помнишь?

— Ты о чем это? Ну, ты меня прости, сорвалась я. А Лешка, ты знаешь, он такой…

— Нет! Я не о том. Ты мне скажи, ты помнишь, как мы и когда угомонились?

— Не скажу даже. Я же тебе сказала, а ты даже не слушаешь? Я же с Лешкой, а он…

— Да нет, же! Я спрашиваю, когда ты с Лешкой, я с кем и где? Ничего не помню. Когда легли и главное где и с кем?

— Значится так. Я с Лешкой….

— Ну, ты издеваешься? Что ты мне все о том, как ты трахалась с ним? У тебя, что, другого измерения нет? Только одно? Какой у него и как он и сколько?

Потом надолго замолкаем. Она обиделась, так что ли?

— Женька?

— Ну что, сплю уже.

— Ты мне скажи, как я очутилась в своей постели? Кто меня раздевал? Я ничего не помню.

— А я, думаешь, помню? Я всего–то и помню, как Лешка….

— Так! Давай спать!

 

С кем?

Ну, как мне заснуть? Не получается! Глаза закрою, а передо мной она. Вернее не она, а ее тело.

И я как будто бы ощущаю, какая она теплая, мягкая, доступная…Кручусь, кручусь, а все никак глаз не сомкну. Ну, что же это в самом–то деле? Я что, влюбилась, что заснуть не могу.

Это что же, я с ней, прямо как Ромео и Джульетта? Интересно, а кто из нас кто?

Я? Да, на кого я потяну в этом амплуа? На Джульетту, не похожа вроде. Ну, какая я там Джульетта? Наверное, она? А что, очень даже может быть. По крайней мере, я похожу на Ромео. Он мальчик, а во мне мальчишеского больше, чем во всех остальных наших девчонках вместе взятых. Недаром они меня так прозвали, Железная леди! Много они понимают? Я не то, что железная, я вообще никакая. Так, из кожи да костей! И мозгов у меня совсем мало.

Ну, зачем я ее так наказала? Сейчас бы мы были с ней вместе! И я бы ее…

Ой, мамочки, мама! Да, что же я так? И опять, словно из меня вылезает этот противный и все укоряющий мой внутренний голос.

— Ты вообще, думаешь, соображаешь, что делаешь?

— А что я делаю?

— Да, что же ты делаешь в самом–то деле? Зачем тебе это? Ты ведь даже не представляешь, какие после всего этого будут последствия?

— Да, ничего не будет! Я ничего не боюсь.

— Что, неужели такая смелая?

— А что? Я такая и потом я ведь одна на свете и могу только на себя саму рассчитывать. Нет, ни мамы, ни папы, и даже родственников близких, кроме, разумеется, дяди Богдана.

— А ты, что же думаешь, ему это понравиться?

— Что это? Выражайся яснее.

— Ну, ты меня вынудила, так что получай то, о чем просила. Нет, на что напросилась! Ты, дорогуша, становишься лесбиянкой! Ты меня поняла? Ты хоть, представляешь, что это, значит для тебя и какие последствия?

— Да! Ну, ты и нарисовала картину? Это что же, по–твоему, раз я хочу с ней быть, дружить, то я что, по–твоему, уже и эта? Как ты там меня назвала? Ну и потом, называй, как хочешь! Я себя никак не хочу называть. Я как была, леди, так и останусь! И к тому же Железной, так меня кажется, прозвали?

— Вот именно! Тебя уже так прозвали, а еще будут, до пятого курса, знаешь, как называть? Если ты, разумеется, выстоишь? В чем я, как раз и сомневаюсь.

— Это, почему же? Я, например, так решила…

— Ах, держите меня за руки? Она, видите ли, решила? Да, кто ты такая? Ты еще, ноль без палочки! Кстати. У курсантов, у них, по сравнению с вами перед нулями, уже эти самые палочки по утрам так красиво торчат! Ты не замечала? А у тебя, что? Что у тебя может торчать? Сиськи?

— Да, хотя бы и они. А в чем дело? Пусть торчат! Раз выросли, то пусть так и торчат!

Они еще, между прочим, мне послужат.

— Вот и я о том же! Ты и твои сиськи, ну все в тебе, так и создано для любви! Это плюс! И как ты говоришь, точно так же и у нее. Еще один плюс?

Ты мне скажи, ты, когда — ни будь, видела такое, что бы четыре сиськи вместе? Две, это понятно. Для перезарядки маме или для двойни. А четыре? Зачем столько? Ты, что же решила, как та свиноматка? Сразу опоросилась? И потом, я уже не говорю, как?

— Что как? Ты опять об этом? Ну не знаю? Наверное, как–то рукой, пальцами или еще как–то. Главное же не в этом, а в том, что в голове, мозгах!

— Ну, хорошо! Пусть в мозгах. Ну и как же беременеть, детей рожать? Что тупик, все, точка!

— А кто сказал, что детей я не собираюсь рожать? Обязательно буду!

— Ну, наконец–то! Слава богу, добрались! Ну и от кого? От нее? От ее пальцев, рук и губ? Это как?

— Ну, почему же? Ну, от этих их червячков, хвостиков и как там их еще? Сама назови!

— От членов, родная! От фаллосов, петушков, от корешков и всего того, что может и уже ждет тебя и эх! Как умеют, и торчать и наслаждать! Разве же это сравнится с языками и губами, пальцами или руками? Куда там! Ты вот на Женьку? А ты что же не поняла, что она уже ценит в нем своем парне, Лешке это его умение, им на двоих предназначенное от природы. Какие там роды? А наслаждения? А оргазм? Ты хоть понимаешь, что это? Да, что это я? Тебе этого не понять!

— Нет, почему же, продолжай! Мне это тоже ценно и можно сказать, что бесценно и я оценю. И если получится, то и прочувствую сама.

— Да? Это от чего же, так? Да ты знаешь, что не бывает кайфа такого, как с любимым мужчиной? И даже добавлю, что только с ним и бывает, а все остальное то секс, и эта, как ее там, гребля!

— И я же об этом. Я и говорю, что и я, то же, буду с ним.

— С кем? Решай сама! Не получится у тебя, с ней, а потом с ним. А кого же любить? А как же, все то, о чем говорили? Как же тогда? С ней с любовью, а с ним — без любви? И что ты так и думаешь, можно?

Ты, как ни крути, а его или ее этим сильно обидишь. Все равно любить всех не получается ни у кого.

И что он потом для твоих детей авторитет? Или жалкий или грубый мужик, с червячком между ног? А как же мальчик? Как воспитать его мужчиной среди двух юбок? Девочку, то понятно. Наверное, вырастит еще одна лесбиянка, а мальчика? Как?

— Так! Совсем меня с толку сбила. Я же не говорила, что я так все время буду. Я ведь, ну так сложилось, что ли.

А мне ведь тоже хочется внимания, любви и, в конце–то концов, секса тоже!

Ну и как с этим быть, когда оно тебе прямо в руки и уже эти самые руки мои целуют и уже в губы. И что?

Так и бросить все? Бросить, это и что же? Предать ее, свои, и ее чувства?

Так что ли? И что еще?

А кто сказал, что у нее не так сексуально и не так приятно там и везде, и даже, ну в самом центре ее организма?

Я даже не знаю, это было на яву, или во сне, но меня тенет туда к ней, к ее звезде! Почему же мне теперь надо все бросить и ради чего? Его?

А его это что? А я и не знаю, даже, как у меня будет с ним? Так же, как с ней и так же хорошо? И что ты мне скажешь, что у него, все так, как у нее и так же пахнет приятно и такая же мягкая, нежная кожа и рот, что такой, ой, ой, ой! А там? Там такая звезда полыхает и меня ожидает, ой мамочка! И потом!

Я же чувствую так же и теми же органами, что и она и потому, так у меня с ней. А вот, как будет с ним? А если она нежная мягкая и податливая, а я сама как мужик, то, что тогда? Что? Как два мужика?

— Ну, я не знаю, ей богу. Ты так убедительно говоришь, а ведь мудрецы говорят нам, что с женщиной не спорят логично, а можно только фактами и аргументами. Мол, у нас с логикой слабовато, а вот твоя логика, можно сказать, впечатляет. И что? Что ты решила? Так с ней или с ним?

— А с кем же еще? Думаю, что я так изловчусь, что и с ней буду и его опробую. Тем более, как ты говоришь, что с ними так хорошо!

А что я, не против, на крепком и сильном и упругом вскочить, как на коня и как помчаться с ним вместе туда, где такие дела! Я даже решила, что именно так и сделаю. Но вот с кем? И потом, как–то все же и боязно мне.

Ты же знаешь, как она там меня называет? Ну, это когда все еще девочка я? Потому я хочу, что бы с ним это было, с моим любимым. Ты спросишь меня, что за дела?

И с ним и с ней? Что? Ну, так я решила пока.

Пока не опробовала коня и пока не забралась вместе с лошадкой туда, откуда потом меня клещами не вытащить.

Ну, как я? Мудрая? Или какая?

И уже засыпая сама себе.

— Не получится у тебя. Не получится. На двух лошадях не проехать. Так не получится. А я.

— А вот и нет! Получится, вот увидите!

Скоро уже и я даже знаю с кем я вот, вот и брошусь на его коне вскачь и так, что только пыль столбом и бешеным галопом всех догонять!

Всех их молодых и пожилых, кто все еще любит на своих скакунов, присесть, а может вскочить и как погнать! И я уже таких знаю.

И, мне же еще быстрее надо и еще больше, сильнее. Ведь мне же придется их не только догнать, а и перегнать. А иначе я не умею.

Мне так по жизни все надо. Я ведь и живу за всех сразу, за маму, отца и сестру. Потому вы мои родные, я за вас отслужу и погоню коней в гору, до одури буду гнать их и скакать. Пока либо не свалюсь, между своих ног, пополам разлетаясь, либо их кони не опадут.

А может, сначала, свою лошадку объезжу?

Но, то будет или не будет?

Все, не гадаю, не мешайте, я уже сплю!

И я, засыпая, все про себя.

— Я на коня, но и лошадку свою объезжу…

 

ВМФ

— Леди? Вставать пора!

— Ах, да, сколько время?

— Семь часов.

— А ты, куда так рано? Сегодня же выходной у нас.

— Я решила к врачу, к гинеку. Думаю, что поставлю спиральку.

— Что, что? Какую спиральку?

— ВМС.

— А причем, тут военно–морские силы?

— Ха, ха, ха! Вот дела! Я же про внутриматочную спираль, а ты все о ВМФ. Ну, все, теперь всем расскажу и теперь пусть как что, так я буду им, ну как, военный флот? Плывет? Как там у тебя ВМФ поживает?

— Ну, что ты перекривляешь? А почему не таблетки? Все же вроде так?

— Ну, так, да только я их уже столько пропила, что теперь даже боюсь.

— Чего ты боишься? Все применяют и вроде бы не залетают.

— Да не в том дело. Понимаешь, мне говорили, что если все время, то может что–то не так в организме сложиться от этих гормонов. А я ведь их уже с тринадцати лет.

— Что? Ты, что, в самом деле?

— Ну, да. А что? И как видишь, ни разу не залетела.

— Ну, ты даешь, Жека. А по тебе ведь не скажешь. Нет, по внешнему виду я не умею. Говорят, что кто так рано и много у того все на лице видно.

— Как это? — Смотрю, она в зеркало уставилась.

— Ну, что? Что ты там видишь? А как я тебя? Купилась, купилась!

— Ну, тебя! Напугала прямо я и правда решила, что у меня что–то не так с лицом.

— Да, не с лицом, а с мозгами! Ну, скажи ты мне, зачем тебе надо было это и в такие–то годы? У вас, что в детдоме все так рано этими делами занимаются? Или такие, как ты, умные и красивые?

— А, что? Я и в самом деле такая? Да, умная я! И сейчас еще поумнела. Потому и решила перейти на флот, вот! И потом, Лешка мой говорит, что бы я сама о себе беспокоилась.

— Ну, я бы такого бросила сразу! Как это так? Все только для него, что ли? Нет, у меня так не будет никогда! А тебя я не понимаю? Почему это ты так? Я бы ему сказала. Любишь кататься, люби и саночки возить!

— Ну, потому, что он говорит, что с шариками ему все так, как в резиновых сапогах. Вроде бы все как надо идет, но чувствуется все не так. Он говорит, что тогда он словно с чужой бабой. А я не хочу так. Я ведь его так хочу, и все время жду от него эту его горячую струю и…

— Так! Достаточно и дальше не надо. А то с утра и одинокой, такой как я…

— Да, Мариночка, а можно он ко мне придет, и я с ним останусь на ночь?

— Что у вас уже так далеко зашло?

— Ну, как у меня, пока что не знаю, а вот как у него, и как глубоко заходит…

— Прекрати! Хватит! Ну, хорошо, пусть уж придет, если, как ты говоришь все, так и зашло. А вот как же я? Куда мне податься?

— Маринка, спасибо, родная! Ты, знаешь, у него….

— Да, знаю я, знаю! Ну, все, все! Давай беги к своему любимому врачу, пусть он тебе напомнит, что хорошо, и что ВМС, они даже в нас влезли! Вот, что такое ВМФ!

— ВМС — сила! — Кричит с порога.

— ВМФ — это сила! — Ее поправляю.

Ну, ладно. С ними понятно, а мне что делать? Что так и сидеть, подслушивать или врубить на всю ночь телевизор? И пока у меня с утра, портится настроение, я все же решила, что мне куда–то лучше уйти от них. А, ладно, пусть уже сами.

Так, а куда же? И главное, с кем? И тут я понимаю, что мне не хватает напарницы. А лучшей в таких делах, чем Зойка мне не сыскать. Поэтому встаю и решаю ее уговорить. Но сначала, мне надо с ней переговорить.

 

Свадьба их — шабаш ведьм

Наш разговор не передаю. Плохой разговор он ведь вам не нужен? А потому, ее приход вечером в девятнадцать часов, что называется, застает меня врасплох.

— Ты?! Ты сменилась? Что, на ночь? — Сразу же засыпаю ей вопросами, смущаясь.

А у самой все внутри сжалось и голос меня выдает. Я волнуюсь. Это от чего же так? Да, хотя бы от того, что она ко мне повернулась, не обиделась и видно простила!

Пока ее кормлю, все на нее смотрю.

— Что? Что не так?

— Нет, ничего. Это хорошо, что…

— Что? Что хорошо?

— Ешь, кушай на здоровье. Ты, знаешь, я бы не против, с тобой на всю ночь куда–то.

Она даже откладывает вилку. Подняла лицо и спокойно смотрит на меня своими такими блудливыми зелеными глазами и спрашивает, чуть волнуясь.

— Куда ты хочешь?

— Куда поведешь. Туда и пойду с тобой. Мне все равно. — И чуть не добавила, ели сдержалась, что мол, все равно, но только с тобой.

— Ну, хорошо. Сейчас я все устрою.

Она звонит кому–то. Я с завистью слушаю, как она весело разговаривает и смеется. А потом.

— Так! Ну, что? Тряхнем стариной! Только давай мойся. Да и как там с тобой? Все в порядке? — Киваю головой. Что, мол, все, все в порядке!

Отчего–то у меня начинают мелко ноги дрожать. Я ничего не спрашиваю, да и она мне сказала, что пусть это будет мне как в подарок. И по тому, как она выбирала одежду и как гладила, убирая только одной ей видимые складки, я поняла, что и она так же волнуется. Интересно? А куда же она меня потянет?

Неужели куда–то к ним? И от этого у меня слегка кружится голова, потому, что я даже не представляю, как я и она, и мы с ней там.

Она напустила на себя такой вид и стала такой деловой, и я ловлю ее взгляд, но она молчит и только иногда мне улыбается. Мой наряд ей особенно долго и придирчиво отбирается. Она выбрала мой брючный костюм, туфли на высоком каблуке. Сама накрасилась. А мне даже не разрешила губки, только сказала, что можно вот теми духами, французскими. А это я ей не сказала, что это не мой запах. Наконец, все готово и мы ждем прихода Женьки.

Я стою у окна, а спиной ощущаю ее. Она села рядом и пьет чай на дорогу. И хоть тишина и молчание, но оно для меня напряженное. Я все время ожидаю от нее вопросов, слов о себе и о ней. Но она по–прежнему сидит и молчит. Обернусь и вижу ее. А она сексуально так, ногу за ногу и коленка ее округлая так призывно торчит, что я не выдерживаю. И уже хотела ей об этом сказать, а тут Женька и с ним. Ну, все, нам пора!

Мы приехали. Вышли и она уверенно ведет меня.

— Нам сюда.

— Куда?

— Сюда.

— Нет, ты скажи мне? Куда и к кому?

— Ты мне сказала, что хочешь загладить вину. Так хочешь? Ну, тогда иди за мной и не спрашивай.

И когда мы уже поднимаемся по лестнице я ее за руку.

— Да, не бойся ты. Никто на тебя не наброситься. Все ты сама будешь решать. Ну, что? Согласна? — Мой утвердительный кивок головой, а потом….

Со мной такое впервые. И что бы сдержать себя и не кинуться на улицу, я как пришла, так сразу же для храбрости, раз и целый стакан вина! Сказали, что это здорово и круто, так сразу с порога и за здоровье молодых. А потом уже, все ни почем.

Сначала огляделась, а потом все кто входят, танцуют парами. Все с теми, с кем пришел. Ну и я, впервые с ней! Вы представляете, что я почувствовала?

Причем я это поняла, только тогда, когда тамада, сказала нам, что, теперь уже пора за стол, потом будут танцы. И только тогда я, наконец–то почувствовала, что я пьяная. Пьяная от всего, что вокруг, что я вижу и слышу и самое главное, что осознаю. Да, это именно так!

Никогда бы не подумала, что я на такое способна! Но первые полчаса я вообще ничего не соображала. Зойка мне подавала команды. Что делать, а я, все послушно выполняла. Она меня все время за руку держала, словно боялась, что я сорвусь или убегу. А ведь я бы так и сделала, если бы она хоть на миг меня не держала. Я и потела, я и в краску входила и вспыхивала от того, что с ними со всеми, среди них и потом за одним столом. Ничего не ела, а все пила и пила. Причем все подряд. И вот уже так захмелела, что уже все мне кажется милым и привычным.

Но все же, я разглядела, их молодых, один, который постарше, с короткой, спортивной стрижкой, в смокинге и невесту, которая юная и красивая в белом платье с фатой. И то, что все им желают, как обычно на свадьбах, а потом все вместе громко считают, пока они целуются. Ну, все как по правде на свадьбе! И гости. Вот только я все никак не могу их отличить и понять По–пьянке, кто это?

Вот рядом парень сидит, а потом потянулся, на меня привалился. О боже! Да какой же это парень с такими зажатыми, плотно прижатыми бугорками на груди! Или вот те, что на выходе. Как мне, сквозь гомон за столом сказали — это секьюрити. А потом добавили, что я говорю о них, о Твикс. Оказывается у всех, кто рядом нет имен, а у всех только прозвища на ходу. И пока Коза прыгает я к соседке своей, но по другой стороне от себя, что за местом пустым от Козы.

— А где Коза?

— Какая Коза? Ах, Лайф помогает бой–френду невесте.

— А почему Лайф?

— Ты английский учила? Догадайся.

Я быстро сообразила, что Зоя это жизнь, и потому она по–английски, она Лайф.

— А ты? Как тебя зовут?

— Тебя я знаю, Железная. А меня Парацельсиус. — Что за имя?

Так и не вспомнила, кто это. Только догадалась, что раз она такая, то рядом с ней ее пара. Она же сама сказала, что она пара и потом, та видимо, Цельсиус. Это, что? Она, такая как я, что ли? Девочка не целованная. Но это, тут, же вижу, что не так. Они рядом и как пьют тост, так и целуются за столом. И многие так! От того так весело им, а мне неудобно. Я смотрю вокруг, и все время ищу Козу, ах простите, Лайф. А ей видимо тут как рыбе в воде. И я понимаю теперь, что ей тут Кайф. Кстати, тот рядом, что у меня на глазах, а вернее на моей спине сменил пол, он так о себе и сказал.

— Давай пить. Кайф!

Ну, да, говорю. Кому–то может и кайф, а кому–то…

— Я говорю, меня Кайф, а тебя?

— Железная, леди Железная.

— Ты с Лайф?

— Ну, наверное. Только я ее потеряла, мне кажется.

— Это такое всегда на свадьбах. Так часто бывает у нас. Не расстраивайся, если не найдешь, то вот моя визитка.

Сунула мне в руки карточку. Я ее скорее под стол. Еще кто–то увидит? А потом улучшила минутку и глазами под столом по ней и читаю.

Такая–то и такая. Университет, кафедра. Доцент, кандидат наук…. И далее не разборчиво и мелко. Вот это Кайф? Вот он, какой у нее оказывается? Можно сказать с научным подходом.

А свадьба идет своим чередом. Потом стихи, поздравления, подарки. Все как обычно, только вот никто не желает на этой свадьбе им детей!

Ну, что вам еще добавить? Вы уже поняли, где это я гуляю с Козой?

Она, как зашли, так и сказала, что это свадьба ее подруги. С которой, они вместе учились, какое–то время, куда–то и с кем–то ходили. Я слабо уже соображала, слушала и головой только, как слон кивала. Да, да, да!

Ну, а потом эти танцы! Тут и она, моя Лайф, подоспела, счастливая и меня за руку и потащила к ним, танцующим, обнимающимся и целующимся в танце.

Я с ней впервые. Почти протрезвела. Это от того, что сразу, как вышла вместе с ней, она меня за руку, а второй рукой мне на бедро и я ей так же. И только коснулась, как тут же на меня такое навалилось! Я ели ногами ворочала, вернее они не отрывались от пола. Мы стояли, переступали ногами, но я почему–то все не могла к ней прижаться. Отодвинулась телом, не могла соприкасаться и каждый раз, как я к ней и случайно касалась груди ее, своей, то ту же назад, потому с ней мы почти на месте топтались. А все вокруг не так. И не потому, что мало места, а от того что все так же как мы, парами. Кто с кем пришел, так и танцевали. Как сидели рядом и все так, кто со своими Кайфами, Лайфами и еще с кем–то, в ком я опрометчиво ошибалась и не за того принимала по привычке.

Я же, так как у меня работал селектор отбора нормальный и женский. Я же все мальчиков красивых отмечала. А их много. Одни нарочито грубы были и даже по одежде, а другие такие нежные, с горящими глазками и щечками раскрасневшимися. Ну, прелесть! Если на нормальный язык переводить их походку и жесты и даже то, как они смеются заразительно приятно, зубки свои ровные, белые обнажая. И тут я поняла, что у меня, под их воздействием от всего этого, мой сектор, который селектор и отвечал, за выбор партнера покачнулся! Ну, тот, который всегда правильно мне помогал ориентацию в мире призывных улыбок и смеха, выбрать, тут, словно взбесился и кажется, сбился!

Бр…! Сатана! Изыди! Чертовщина какая–то!

Я уже сама становлюсь одной из них. Как Коза мне сказала? Что это у них сейчас? Шабаш! А ведь точно, шабаш ведьм безусых и с ума сошедших трансов и баб. А я тут причем?

Музыка громко, голоса радостные как будто издалека. У меня что–то со слухом, подумала и пока обвожу вокруг глазами, то уже поняла, что я так наклюкалась напрасно. Меня уже мутит.

Ели отрываюсь от цепких рук Зойки и в туалет. Она следом. Я ей.

— Нет, нет! Я сама.

— Я помогу тебе.

— Нет, Зойка, уйди, я сама. Ой, мама!

Хорошо, что на мне брючный костюм. В нем на коленях удобно стоять. И когда я, извергая из себя то, что пила, то и сознание ко мне приплыло.

Ну, что же это я? Я, что, дебильная? Ну, да! А раз так, то вот тебе! И снова два пальца глубоко в рот.

В дверь стучат. Все время мое истекло. Аккуратно сливаю водичку, и выхожу. И что же я вижу?

Веселье в полном разгаре! На кухне толпится народ, что–то режет, пьет, жует, курят. Смеются какому–то пошлому анекдоту, я не хочу ничего. В коридоре стоят, прижимаются, так плотно, что я вижу, как не только губы, но и ноги их переплелись. И руки тело подруги терзают. Мне бы где–то приткнуться. Кто–то мне в руки чашку с горячим чаем.

— Пей! Полегчает.

Пью, но мне наоборот. Сознание возвращается и не только не полегчало, а мне просто тошно! Мне надо, нет мне просто необходимо на выход!

Развернулась, чашку куда–то приткнула, и уже сделал шаг спасительный к двери входной, как тут ее голос.

— Ты, куда?

— Выйти хочу, подышать. А то там курят и мне снова тошно. — Вру ей и для убедительности ей в глаза по–доброму смотрю.

— Ну, хорошо. Только ты ненадолго, сейчас будут петь песни и стихи свои читать. Это интересно, ты обязательно их должна послушать. Ну, давай, дыши! Помни, я жду!

Сейчас! Дождешься ты меня!

И уже на лестничной клетке меня спрашивают.

— Эй, подруга, закурить не найдется? Жаль, а вот девочка ты симпатичная? Сбрось телефончик или как?

— Да, сейчас я. Подышу воздухом.

— Будем знакомы. Меня Манок, а ее… — Наклоняется к уху и шепчет такой матюг, что даже мне не прилично становиться. При этом она меня обдает запахом перегара и курева.

— Прикольная кликуха? Как тебе…… — И снова пытается мне на ухо.

Но я уже не могу видеть их всех и не слышу, потому, что уже не иду вниз по лестнице, а бегу от всех их, этих ведьм, кастратов природных, перепрыгивая сразу по нескольку ступеней к разу. Причем, что примечательно, что так я потом, как не старалась, но на высоких каблуках у меня никогда так не получалось. И я уже с радостью.

— Ну, все! Слава богу!

Прыг, скок! И тут, бац, каблук на бок! И я с ходу, по лестнице, только успела подумать.

— Я же уже на улице, на свободе! Мама!

Рухнула, слетаю с ног, пытаюсь схватиться за перила, но больно ударяюсь спиной и с лета бум, головой. Все! Больше ничего.

Вот тебе ведьма! Поделом! — Последнее, что у меня в голове. И слабо так всплыло оправдание всего.

— А я ведь хотела, нет, я уже слетела от них.

— Ну, да! Как ведьма, на метле!

 

Меня принимают

— Больно?

— Да, ничего, можно терпеть.

— А у меня тозе, сиська на голове!

— Где, где? — Смеюсь. — А ну покажи?

Мальчишка доверчиво и смешно наклоняет свою белявую головку, и я его целую куда–то в такую, пахнущую невинностью и молочком теплую кожу на голове.

— Полегчало? — Он кивает головой, а потом.

— А тебя как звать?

— Саська!

Теперь понятно, почему она у меня, сиська, перекочевала с привычного места, на голову.

Следом за ним, из–за двери, вторая головка и точно такая же, как у Сашки, белокурая и такие как у него глазки, чистые, ясные.

Боже, да это же ангелы прилетели!

— Сашка, нельзя! Тебе же сказали?

Но Сашке, я определенно понравилась. Тем более, я, ему мандаринку сую, в его маленькую ручку. И он, не обращая на всех внимание, ее очищает. Сначала кусает зубками, а потом и руками.

— Ну, как? Вкусно? — Он головой кивает согласно и стоит совсем рядом.

— А тебя как зевут? — Спрашивает, а сам кусает мандаринку и сок у него бежит тонкой струйкой по подбородку.

— Маринкой!

— Малинкой? — Переспрашивает.

И меня так умиляет его детская непосредственность, я словно взмываю ввысь, с этим новым и вкусным именем. И только теперь осознаю, что мне всеми фибрами своей души так и хочется, чтобы я стала, хотя бы для него одного, но Малинкой. А что? Малинкой, как ягодкой быть хорошо!

— Санька, а ну отстань, иди назад! — Это теперь уже она.

— Малинка, не плакай, я еще плиду! А ты мне дашь конфету? Белку с олесками?

— А сестре?

— Нет, сестле не надо, у нее диотес, только мне!

Опять она. Делает пять шагов и тянет его за рукав.

— Вы не слушайте Сашку, он у нас такой попрошайка!

— А тебя как звать? — И протягиваю ей вторую мандаринку. — Бери!

— Чот! — Поясняет Сашка, почти не отрываясь от своего занятия.

— Ну, же, Сашка, идем уже! Вы его не слушайте, он вам наговорит. И вовсе не черт, а чертенок, так папка говорит. А он так не может, потому так не правильно. А я, Даша.

— Ну, что же приятно! А меня…

— А я уже слышала, ты Малинка.

— Ну, вот и хорошо! Теперь так и буду, Малинкой!

— Не плачь, я плиду! Пока Малинка!

— Пока, Саша и Даша!

И когда они вышли я чувствую, как от них, этих милых ангелов, словно заряжаюсь хорошим настроением и здоровьем, словно батарейка, от подзарядки.

Потом, я уже каждый раз, им что–то передаю и угощаю. Потому, то конфет прошу купить, дядю, то мандаринок. А он мне говорит, что у меня разыгрался аппетит. А это хорошо, значит, дела пошли на поправку. И я прошу его каждый раз, что бы, как только детки у них, то их бы ко мне. Моих ангелков!

Их оставлял, почти каждый день у них сосед, так говорил дядя. А я все гадала, какой он, хотя уже все разузнала, что он вдовый и что он в училище на кафедре какой–то. Представляла себе, почему–то, что у меня с ним будет роман, а детки, те так и останутся с нами. Я же так мечтала о семье и уюте! Мне этого явно не доставало. Впрочем, как и здоровья.

Меня ведь поначалу на две недели в госпиталь, по случаю сотрясения мозга, а уже потом дядя забрал к себе. А я все переживала, как я для них, как там в моем взводе? Девчонки, конечно, меня навещали, но только ненадолго. Стеснялись Богдана Ивановича, и только Зойка вела себя с ним как–то фамильярно и нагло.

Она так ничего и не поняла, а я особенно ни о чем ей не говорила. Сказала, что во всем виноват каблук. Потому и упала на лестнице. Не сказала, что я от нее и этих ведьм, тогда убегала. Потому и травма у меня бытовая.

И, слава богу, так сказал Богдан Иванович. Ему–то все было надо узнать, где это я и когда? А я врала, что в подъезде, когда домой шла, в квартиру.

На ВКК меня долго крутили. Я уже с ужасом думала, что меня забракуют, но, то они от того, что решали, и, в конце–то концов, до экзаменов не допустили. Я всю сессию, так и не показалась в училище и потом, когда ко мне девки приходили, я им завидовала и все их расспрашивала, как там с экзаменами. Но меня все равно перевели на второй курс и отпуск мне продлили, да самого начала второго курса. Поначалу я переживала, что дома, а потом ничего, привыкла. К тому же уже у меня была еще одна причина для этого.

Я влюбилась!

 

Судьба через мусорное ведро

Мне врачи сказали, что бы я обязательно выходила на улицу. И я, каждый раз, когда ковыляла по лестнице, то к той двери, что напротив нашей. Подойду и тихонечко слушаю. Все мне не терпелось услышать их, ангелочков моих голоса. Скучала я. И однажды я слышу, как в то время пока я перед дверью у них там за дверью, шум, голоса. Ну, а я, как партизанка, в руках ведро с мусором, решила так, себя прикрыть, на всякий случай.

Его, их отца, я не знала, потому, что толком не могла видеть из окна, как он, каждый день, в машину сам и детей, кого в садик, кого в школу. А сам на службу к нам, в училище, на кафедру. Я уже сон потеряла, мне так хотелось хоть раз его рассмотреть. А сон мой и так нарушился, после травмы.

Потому я ночью долго лежала и все о нем размышляла и о моих ангелочках. Ну, думаю, какой он? Все время так представляла, что, во–первых, добрый. А то, как же, если у него такие ангелы? Во–вторых, красивый, по той же причине. Так как по их мордашкам судила.

И потому, когда вдруг они так внезапно все выглядывают из–за двери, я растерялась. Только успела отойти на два шага к перилам, как дверь открылась.

— Малинка! — Кричит Сашка, обрадовано.

Следом, из–за двери Дашка.

— Малинка, иди с нами играть.

Потом его голос.

— А ну черти, домой, назад! Кто разрешил?

— Там Малинка, Малинка!

— Здравствуй, Малинка! — Я, опешила даже.

— Здравствуй…те. — Да, он же красавец!

Передо мной из–за двери голливудский актер! Нет, я не шучу! Ой, мама! А его серые глаза? Он как глянул, так у меня все внутри словно рухнуло куда–то вниз. Нет, те же глаза, что у его ангелов, но его…? А потом у него такое лицо? А голос?

Внутри все куда–то вниз, раз и покатилось. А я как дура? Он меня о чем–то спросил, а я не могу никак сообразить, что? И только внутри у меня орет, вопит внутренний голос.

Он! Он! Смотри, смотри!

— Я…, я… мусор. — Мямлю.

Что это я? Я же ведь столько раз мечтала, как я ему и что скажу, и как на него посмотрю! А тут? Не только к нему, а от него задом, пячусь, потом нелепо сбиваю, своей костяной ногой мусорное ведро и оно.

Бам, бам, покатилось.

Я наклонилась и на тебе! Голова закружилась! И я бы упала, наверное, а это он. Он!

— Малинка!

И вот я, как в хорошем кино, в его объятиях!

— Вам плохо? — А следом! — Богдан Иванович! Богдан…

— Нет никого! Одна я…. — Шепчу, стараюсь, а сама смотрю прямо в его глаза! А они надо мной, близко, бездонные! Они безграничные, они милые, но тревожные.

Потом я, раз и у него уже на руках! При этом так просто и легко, словно сама взмываю.

И на меня такая волна нежности, радости и притяжения к нему, его рукам, теплу, запаху мужского тела и я… Потом все никак не могла понять, как я так осмелела?

Я его рукой обняла, за шею, а сама вдруг, как та обезьянка в зоосаде под посторонними взглядами, прижалась, вся зарылась, словно хотела сквозь кожу проникнуть в его суть и тело.

Вздохнула и словно забылась! Я, это запах его, до самой своей смерти, наверное, не забуду!

— Ничего, ничего, Малинка! Все будет хорошо! — И тело его покачнулось и меня несет, словно пушинку, как огромный, большой великан.

— Дашка, подушку! Сашка, не мешай!

И меня нежно, его сильные руки, отпускают куда–то. Я сразу же открываю глаза. Надо мной, склонилось его лицо, но я, только в его глаза и больше ничего!

Только в глаза!

— Все будет хорошо, Малинка. Все хорошо.

Закрыла глаза от того, что мне дико хорошо я вдруг, ощущаю что плачу, из глаз вытекает слеза и медленно течет по моей щеке.

— Ну, что ты? Что? Все будет у нас хорошо!

И от того, что он такое сказал, что я слышу, что это будет и это будет у нас! У него и у меня и у всех нас, с его ангелами, у меня сразу же стукнуло сердце и еще и еще, и пошло и затюкало, затрепетало, как у воробья.

— Да? У кого? — Почему–то так переспрашиваю. У меня при этом сердце замерло, так как мне надо еще раз это слышать, убедиться, что не ослышалась.

— Да! У нас. Все у нас будет хорошо.

— Ты уверен? — Почему–то с ним на, ты?

— Да!

И я опять закрываю глаза. И все!

А в голове только мелькнуло. — А как же, мусорное ведро?

 

Боже, я отслужу

Снова я верчусь в своей постели. Со мной уже не раз и не два так, а вот со сном все никак не восстанавливается, как раньше. Потому снова открыла глаза и лежу, смотрю в полутьму над собой.

Что это? Почему это я напрягаюсь снова и снова? Почему не всплывает его лицо? Я что? Забываю или мне не суждено его запомнить?

Заволновалась. И может от того оно и всплыло перед глазами, что я из последних сил напрягаюсь, боясь потерять его образ. Но оно не ясно, а контурно и все как бы в тумане. Но оно, это мое, родное, это его лицо. Ну, слава Богу. Значит все–таки это судьба! С облегчением отмечаю.

— Ты не должна о нем все время, так нельзя. — Снова проснулся и лениво шепчет во мне этот противный и навязчивый мой внутренний, что во мне.

— Нет! Надо! Обязательно надо и все время. Я же боюсь, ослабить память и потом его не могу, не должна потерять. Он ведь моя судьба!

— Ну, конечно? Ну, да, куда уж там! А ты, между прочим, о чем это мечтаешь? Ты хоть понимаешь, как это с ним и его детьми? Их же ведь двое и не твои они.

— Ну и что из того, но я их уже обожаю и люблю!

— Как это? Как вообще можно такое говорить? Ты не должна, не имеешь право! Ты вот, что? Своих заводи и вот их и люби! Ты же ведь женщина, рожай и можешь иметь своих! Зачем тебе их, чужих? Это, между прочим, моя дорогая не куклы, а дети и это ты знаешь такая ответственность? А ты? Разве же ты готова? Ты на себя посмотри? Ну, и какая ты?

— Что во мне не понравилось тебе? Обычная я, как все.

— Ага! Особенно с вывихнутыми ногами и шишкой на голове. И откуда же они у тебя?

— Ну и что, я смогу, и я так желаю и буду! Я для них стану как мама!

— Ой, держите меня! Ой, ой. Как страшно и грозно? И это ты про себя?

— Да! А что тут такого? Да ты знаешь, какая я?

— Только не надо? Хорошо? Я что же, не знаю тебя?

— Да, ты не знаешь меня! Я уже взрослая и самостоятельная, я сильная женщина и я…

— Постой, погоди! Все что ты в запале, как заклинание повторяешь, то все ерунда и вранье, чистейшей воды! Потому ты и такая!

— Ну и что? Я смогу!

— Ага! Ну, ты решительная и как там тебя, между прочим, твоя, а не моя любовница и подруга называет? Железной? Ой, не могу, ой! Она, видите ли, придумала в самом–то деле что она и правда из железа и стали? Да ты податливая и безвольная! Куда тебя потянула она, туда ты и поскакала, как коза! И главное, куда? Это же надо?

— Так! Прекрати! Хватит! И не любовница она!

— Ну, да? А кто ей позволил, себя целовать, трогать и где, между своих ног? А потом, прижиматься к ней в танце так, что сбивалось дыхание от ощущения ее горячей груди! Что, разве не так? И у кого так было? Между прочим, это все с тобой происходило и всего–то как две недели назад! Тебе еще напомнить?

— Хватит, сказала! За это меня и наказала судьба!

— Нет, погоди! Если уж все честно, то все до конца! Ну, что? Поджилки уже затряслись и сердечко забилось? Ну, я все же напомню тебе, как и где все это я тобой происходило.

— Не надо! Прости.

— Нет! Раз назвалась железной, так потерпи. Слушай правду!

Ну, что ты туда пошла, к ним, я уже сказала. А вот потом? Почему сразу не ушла, не убежала? Ты, что же, не понимала, на чью ты свадьбу попала, и кто вокруг с тобой? Ну, да! И зачем ты взяла телефон у этой как ее там, у Кайфы? Что это ты, тебе он зачем?

А потом? Ну как ты так прокололась, напилась, с ней зажималась, своим телом и с кем? С ней? А потом? Облевала унитаз и драпать! Тикать?

— Ну, я же сказала, что за все поделом мне досталось! Ну, сколько же можно об этом? Прекрати! Не хочу даже слышать об этом!

— Нет, ты все же, если уж так решила, то послушай еще! А потом? Ну, что вспомнила? И что? Это цена за все то, что ты натворила? Шишка на голове и вывихнутая лодыжка? И все? А теперь ты решила, что ты тем очистилась, искупилась и лезешь со своими противными, гадкими и б… скими губами к ним? К нему, к его ангелам?

Ну, знаешь? Это называется только так у тебя — Искупление греха! И что? На этом и все? Тогда почему ты о ней вспоминаешь? И потом все, что ты там видела, пока скорую вызывали и тебя ели, ели, оттянули оттуда. Тогда это что?

— Я не могла, у меня тогда, после удара, все перед глазами, как в тумане, как в бреду!

— Ну, да! А зачем же ты все время смотрела, как они там продолжали развлекаться на полу? Напомнить тебе? Ну? А ты, между прочим, я знаю, о том вспоминаешь! Да, да!

Я — то уж знаю, вижу по тебе. Что я не так сказала? Я ведь сижу в тебе! Потому и все знаю.

Знаю как ты, несмотря на то, что в тумане, как ты уверяешь, но смотрела–то ты и во все глаза! И тебе все это так нравилось, и ты восхищалась, как та, с бутылкой пустой, голая вся и крутила ее среди кружка таких же голых и падших подруг. Что? Забыла?

И я напомню тебе, как ты встрепенулась, когда услыхала их испаряющихся голоса! И даже пыталась головой крутить, что бы лучше увидеть, как это у них получается прямо не пальцами, а рукой?

— Ну, все! Прекрати, слышишь? Достала уже! Хватит! Замолчи!

— Ну, хорошо, пощажу, замолчу. Но и ты знать должна, что ты не достойна их! Потому, что замазана в грехах! И потому не имеешь на это никаких прав, не думать о них, не касаться их. Все это не для тебя!

— А кому? Кому они будут нужны, как не мне, я же их всех люблю!!!

— Не пищи! Нет, я сказала! Ты не достойна их всех!

— Ну, я уже не могу без них! Не могу ни жить, ни спать, ни дышать! Помоги!!!

Помоги! И встрепенулась.

Проснулась в слезах, и потом голова моя так болит! Ну и зачем это я, так себя? Так измываюсь? Надо прекратить! Нет, не то! Что это я?

Нет, я за все отслужу. Я очищусь, отогреюсь в тепле их голосов, слов. А может я от того, что они и меня, в ответном посыле поймут и простят невольно, не понимая, чего я от них хочу и жду?

А мне–то всего от них надо, немного совсем, ну чуть, чуть! Мне просто не хватает забот и тепла, без мамы, родных моих, дорогих! И я тебя, Боже прошу! Ну, помоги мне! Ты же, я знаю, их всех дорогих не в силах вернуть, тогда я прошу тебя, нет, я умоляю!

Прости, прости и во имя всего святого на свете дай мне возможность, яви свою силу и милость, во имя добра, сотвори чудо во мне, очисти от скверны и сделай чистой! Я ведь так их, этих своих ангелочков люблю и страдаю без них каждый день, каждый час! Я умоляю, тебя и прошу!

Боже!!! Прошу!!!

Я тебе все отслужу! Все, что попросишь и себя саму, отдаю во власть твою, душу свою и тело!

Потом я еще долго лежу, отхожу, прислушиваясь, как по телу приятно прокатывается спокойная, правильная волна сострадания.

Голову отпускает, и я готова уже принять от Него, все и мне кажется, нет, я так думаю, Он за меня заступился и что меня слышит. А я буду стараться, я исправлюсь! Твоим именем клянусь, Боже!

Еще лежу, отхожу, расслабляясь. Ну, все! Пора спать. Пока.

 

Как на духу

— Малинка, когда ты плидесь?

— Приду, приду милый!

Мы стоим перед входом в подъезд, я как согбенная старушка, опираюсь на костыль, Сашка, цепляясь за ногу папы, и он сам. Мой! Рядом, передо мной!

— Спасибо вам!

— Да ладно, чего там.

— Ну, я за все вам хочу спасибо сказать, а за экзамены отдельно. Я бы их завалила, если бы не вы? Нет, честное слово!

А речь о том, что меня, позавчера пришла экзаменовать комиссия их двух человек. Доцент с кафедры и офицер, но тоже представитель военной науки в училище. Это дядя мой так решил, что бы я как все сдавала экзамены и не отставала. И хоть я и готовилась, но, конечно же, многого и не знала. Разложили билеты и я, волнуясь, потянула один по математике, а другой сразу по физике. И как вытянула их, так у меня лицо прямо вытянулось. Они, эти представители переглянулись, записали все номера билетов в протокол, а потом один из них говорит.

— Готовьте, товарищ курсант, ответ письменно. Придем за ним через два часа. Поднялись и вышли.

Я скорее за учебники. Читаю, читаю, а в голову ничего не лезет. Только назойливо стучится в голове.

— Не сдашь, завалишь, оставь это занятие.

У меня даже на миг сознание помутилось, по крайней мере, он сказал так, когда, постучав в полу открытую дверь, вошел. Прошел в комнату, окликнул кого–то, а потом видит меня за таким занятием. Он еще сказал мне что подумал, будто я уснула, занимаясь и только желание узнать, над, чем это я так, заставило его ко мне подойти.

— Малинка! Малинка! — Услышала рядом. — Ты, что это спишь, а экзаменационные билеты не решены. — Давай подвигайся, сейчас мы с тобой их мигом. Так, что это у нас…?

Потому я сейчас и благодарю его. А он вроде бы так, но я же, вижу, как ему все то, что я говорю приятно! И я стараюсь!

— Между прочим, я вас приглашаю на чай к нам, по случаю окончания первого курса. Приходите. Мне будет приятно! И с собой моих… ваших чертят, прихватите, пусть вместе с нами. Вы не возражаете?

Тот вечер запомнился мне на долгие годы. Мы чудесно все вместе. Я, мой, дядя, жена его и разумеется, дети! И так здорово, так хорошо и так приятно было видеть, как глаза светятся и не только у деток, но и у нас. По крайней мере, когда все закончилось, дядя позвал меня для разговора, как он сказал.

— В общем так, дочка! — Он уже давно так со мной. И я это чувствую, особенно в последнее время, что это именно так, что я ему как дочка.

Он всегда так, когда выпьет, на удивление становится добрым податливым и мягким.

Между прочим, редкое качество, настоящего мужчины, как потом я это поняла. И поэтому, когда он стал говорить, я так и подумала, что наш разговор так и потечет, словно молочная река между кисельными берегами. А тут он после обычных расспросов и слов.

— Между прочим, дочка! Ты уже не девочка и сама должна понимать, что Володька, а моего именно так звать. — Он взрослый мужчина и к тому же с детьми. Ты понимаешь, к чему я клоню?

— Да, дядя, понимаю.

— А у настоящих мужчин как? Раз, два и в дамках! Они как гусары! Наскочат, голову заморочат и дальше скакать! И ты знаешь, я за тебя переживаю.

— Почему?

— А потому, что я в ответе за тебя перед братом. И я себе клятву дал, что я все сделаю, для твоего счастья. А ты разве не чувствуешь, как это я?

— Чувствую, Богдан Иванович! За все вам благодарна!

— Погоди ты, погоди, Стрекоза. Может тебе и не понравится, что я тебе скажу?

Ты должна, слышишь, Маринка, ты обязана закончить и потом уже сама. Ты одна, тебе не к кому, кроме меня. Потому у тебя и служба должна пойти. Хотя бы, так как сейчас. Кстати, на днях издадим приказ и тебя и еще несколько человек отметим, ну и звание, конечно, присвоим очередное. И будешь ты у нас первоклассная девчонка. Это потому, что тебе следующее звание — старшина первой статьи. То есть первой стати, а раз так, то ты у нас станешь первоклассной девочкой. Так, что дочка, я как видишь, стараюсь, а ты?

— И я стараюсь!

— А вот и не так!

Я что угодно могла ожидать, но только не таких слов. Неужели, он знает? И у меня внутри пробежал холодок.

— Я не должен и права такого не имел бы, если бы, не так к тебе, как к дочери. Вот, что? Мне нелегко об этом тебе говорить, но я рассчитываю на твою порядочность и честность. Тем более, как мне доложили, что ты дорогая моя провалила. Все провалила! И я рад!

— Дядя! Что я провалила и почему от этого, ты так рад?

Он на меня пристально и в самые глаза.

— Дочка! Есть то, что я не могу тебе сказать, но то, что ты оттуда выбралась, вот тому я и рад!

Я лихорадочно соображаю. Так, понимаю, мне кажется, я знаю, о чем он.

— Это тебе доложили, где я и с кем? И где я последний раз была?

— Я же всем говорил им, что ты моя родная, и у тебя наша, казацкая кровь! А они мне не верили? А вот вам! — И он кому–то, кукиш.

— Вот вам, откусите, отпробуйте, от нашего рода, от Богданов!

— Эх, давай за это надо выпить! Ах, да! Тебе нельзя, тогда я за двоих, но за всех нас и их, за всю нашу Богом данную родню!

Выпил и смачно так, крякнул в кулак!

— Теперь о главном.

— О главном? А как же о том, что я…

— Я сказал, о главном! А о том, что ты хочешь знать, только скажу тебе, забудь и все! И дай мне слово, что никому! Ни, ни! А ты молодец, догадалась! Девочка моя родная, дай я тебя поцелую. Умница ты моя!

— Дядя! Я не понимаю все до конца, но догадываюсь о чем это вы. Я это тоже поняла. Что меня неспроста опекают и даже подставляют. Неужели они, так грязно, им не все равно, как вести эту игру и им ничего не жалко?

— Нет! Нет у них ничего святого, дочка. Они как в тридцать восьмом. Главное закрутить, сломить, скомпрометировать, опозорить и за это получить очередную звезду! А ну их, знаешь куда!

— Знаю, знаю мой родной Богдан Иванович! Ну, их, пошли они на ту звезду, о которой мечтают!

— Дочка? Ты мне прекрати! Да так вот, о главном. Ну и как у тебя с Володькой?

И я ему, как на духу. И обо всем, о том, что думаю и хочу. Он внимательно слушает и только вставляет свои вопросы.

— А как же возраст?

— А как же дети?

— А как же учеба твоя и погоны?

— А ведь замуж рано, что же тогда и как?

Боже, как я ему благодарна!

Ему, Тому! и Своему дяде, которому он же дал имя и честь! И от этой частицы, во мне что–то такое есть! А это, уже зарождающаяся во мне офицерская честь!

Хотя и женская, но все равно офицерская, наша, как по родне, по имени от Богом данных. Потому что я, как была, так и есть!

А ну подходи ко мне, и я тебе раз и гарде! А следующий шаг–это мат! И такой, как на флоте, на корабле! Вот вам всем, гарде! Это я вам объявляю, Гардемарин Богданова!

 

Заключение

Мы все идем, гуляем, всей нашей большой и дружной семьей. А люди идут, улыбаются нам и даже потом оборачиваются. Вот мы, какая пара!

А, что? Разве не красивая, не такая, от чего им хочется еще и еще раз нас видеть и рассмотреть? И хоть прошло уже десять лет, а нам все равно приятно вместе и по форме, а рядом дети.

Санька, который так вытянулся и осторожно ведет меня под руку, но слева и Даша, красавица дочка и уже взрослая и красивая, совсем как невеста, под ручку с отцом, но тоже слева. А все потому, что наш Сашка рядом, под ручку идет с капитан–лейтенантом, а Даша идет с капитаном второго ранга.

И нам с Володькой надо приветствовать всех военных и козырять правой рукой! Ведь я и Володька по форме, флотской.

Я всегда любуюсь, глядя на него! Форма Володьке очень к лицу и он ее носит, на удивление многим завистникам гражданским, просто прекрасно!

Да, а вот и я промелькнула в отражении витринного стекла! А что и я такая же!

Тужурка офицерская, рубашка кремовая, бабочка и туфли, но все так же, на невысоком каблуке и, конечно же, что больше всех удивляет, что у меня флотская, с крабом, офицерская фуражка на голове. Да и на плечах, на погонах, с просветом, четыре маленькие звездочки, что означает, что мое звание уже, капитан–лейтенант!

Вот как у нас, у флотских и бывших гардемариночек! Погоны–то мы заслужили, наравне с нашими мальчиками и так же охотно, и с гордостью служим на флоте, как и они.

Мы идем, болтаем и я уже не раз вспоминаю, как поступала, училась, как начинала тяжело. Вспоминала и рассказывала детям о себе и нас, с Володькой. Но где–то в глубине души, я все равно запомнила, все те искушения, что мне приготовила Зойка, она же все равно так и осталась в моей памяти, как Коза.

Спустя несколько лет, после выпуска я с ней случайно столкнулась в штабе.

— Маринка!

— Зойка, Коза!

Но разговор не получился. Коза шифровалась, от моих вопросов уклонялась, потому что я ее расспрашивала, где и кем она?

Она сказала только, что часто очень живет и служит при посольстве и за границей, но не сказала в какой стране. И на мой вопрос о муже или женихе, о детях, она нервно мне.

— Ты, знаешь, сначала училась, потом за границей, там муж только на время и по легенде.

— Как это? — Спрашиваю ее, потому что мне не понятно, как это так? — И что, муж на прокат, так что ли, в вашей среде?

— Так! Не морочь мне, ты знаешь, что? И не в среде, как ты сказала, а в нашей Конторе! Ну, ты я думаю, догадалась, где я служу?

— Угу, — говорю. — Я, между прочим, об этом уже догадалась по окончанию первого курса. Так что это ты не морочь мне и не то, чего у тебя нет, а не тереби мне…. Взяла и поправила на плече звезду!

И на этом, простились. Потом слышала, что она с кем–то сходилась, разводилась и не раз, а вот о детях ничего не слышала и не от кого.

Потом еще раз о ней говорили девчонки, с которыми встречалась регулярно и с кем все время дружу. Что она вышла за какого–то богатенького, но козла. Вот, вот! Сказала.

— Так ей и надо, ведь Коза только и может, что бы выскочить за козла.

Но, может зря я так о ней? А потом, нет, не зря!

Она хоть и не была королевой, но это именно я, гардемаринка Богданова ей объявила тогда — гарде!

Гарде–королеве! Гарде!

Конец

2013 Юг Европы