Судьба в стежке

Я ее усадила, а она все никак не могла оправиться от такого конфуза. И я сразу же стала ее успокаивать.

— Ну что Вы, не волнуйтесь Антонина Ивановна! Сейчас я мигом все поправлю.

Прошу ее снять юбку и даже ей в этом помогаю участливо. Хотя, если по правде, то я это делаю умышленно, ведь она же прекрасно и сама может ее снять, но я уже включаюсь и начинаю действовать, осуществляя свой коварный замысел.

И пока я соображаю, понимая, что это мой шанс, мозг лихорадочно выстраивает тактический план. Мысли прыгают, но я включаюсь, хотя голова моя словно раздваивается: одна часть моего растревоженного сознания как бы продолжает меня обслуживать, помогая поддерживать непринужденный светский тон разговора и действовать, а вторая часть уже лихорадочно соображает и прикидывает варианты. При этом я сама за кажущейся легкостью разговоров с ней, которая, кстати, уже не предлагает мне называть ее, просто Антониной, а уже с удовольствием слушает мое стрекотание о ней самой. При этом я вижу, что ей все-таки больше нравится, когда я ее называю почтительно Антониной Ивановной.

— Милочка моя. — И я это ее словечко — милочка, отмечаю как мостик сближения между нами.

— Ну, право же, мне неудобно. — Пытается оправдать свое положение и то, что я так настойчиво ухаживаю за ней, по сути, незнакомой мне женщиной.

— И потом, я Вас своим поведением отвлекаю, обременяю. Простите меня ради бога!

Тоже мне, извинения! Ты бы знала, дорогая дама, что у меня на уме? Поэтому я, как бы прикрывая свои намерения, ей отвечаю излишне приветливо.

— Ну что вы? Вы уж извините меня за откровенность, дорогая Антонина Ивановна, но ведь Вам даже не выйти из дома в таком виде, тем более… — говорю, явно подыгрывая ей и ее самолюбию, — … такой импозантной и привлекательной даме.

— Да, милочка, Вы правы. — Отвечает, нарочно пропуская из виду мои льстивые слова.

— Вот увидите, Антонина Ивановна, я Вам еще пригожусь и не только с починкой вашей юбочки. Кстати, а что это за материал такой у вас? — И тут же, не давая ей опомниться, наступаю, пытаясь затянуть ее в орбиту своего обаяния.

— А вам нравится?

— Очень! Только я не пойму, что это? Я бы сказала, что он очень похож на крепдешин.

— Что вы! Что вы! Ну, какой крепдешин? Это знаете, когда было? Теперь все по-другому. А я вижу, Вы и в материалах разбираетесь?

Еще бы! Я что же не вижу, что это крепдешин и подкладка под юбку из тонкого трикотажа, типичная комбинация для летнего фасона женской юбки для полных женщин. Но не отрицаю ее ошибку, наоборот, стараюсь привлечь к своей персоне ее внимание и потому ей:

— Ну как же? Я ведь своего рода профи, как ни как, а закройщица, можно даже сказать, что и модельер женского платья.

— Да что вы?

— Ну да! Я ведь, Антонина Ивановна, несколько лет лучшей была закройщицей и даже конструктором на своей фабрике, обо мне и в газетах писали, и фотографии печатали.

— Это Вы о них. — Головкой своей величаво на мои фотопортреты кивнула.

Я ей глянула в глаза и, смущаясь вроде, головой кивнула, мол, мои портреты.

И хоть я и волнуюсь, да и игла все никак не может ровно и так, как я умею — ловко и быстро, почти все стежки как на машинке, хотя я вручную работаю, но уже вижу, что и на этот раз я справляюсь. Причем справляюсь отменно. Интересно, что она на этот раз скажет?

— Ну вот, дорогая Антонина Ивановна, я и закончила, давайте примерим.

— Господи! Да Вы милочка моя… э….

— Вера, Антонина Ивановна, Верой меня зовут. — Подсказываю ей свое имя.

— Верочка! Да вы просто гений! Это надо же, так ловко! И шовчик такой, словно на машинке: прямо заводской и не отличишь даже. — Говорит, а сама я вижу действительно придирчиво рассматривает мое рукоделие по шву с изнанки юбки.

Я снова ей помогаю надеть юбку, кручусь рядом, касаюсь ее бедра, разглаживаю обтягивающую ткань юбки на бедрах, подтягивая ее за подол, а сама про себя шепчу, как бы ей.

«Ну, что же ты? Ну почувствуй ты меня, мою готовность помочь, услужить и прими, оцени это во мне»!

И тут я, словно почувствовала, что дошла до него, до самого верха мольба и молитва моя, потому что она, моя Антонина, довольна и, расплываясь в улыбке, искренне меня целует в щечку. Ну вот! Наконец-то!

И я, замирая от дальнейшего предложения, в волнении и надеясь на чудо, жду, невольно вопрошаю к ней взглядом. Она мельком глянула, и вот чудо, оно происходит!

— Верочка! Спасибо Вам, милочка! Вы меня выручили самым чудесным образом. Я хочу отблагодарить вас. И прошу Вас, ради бога не отказывать мне, пожалуйста, приезжайте к нам, я хочу видеть Вас еще раз у нас на даче, да и со своим сыночком познакомить. Вы ведь свободны?

Свободна ли я? Тысяча поцелуев тебе! Да свободна я, свободна, что ты спрашиваешь? Ведь я все брошу и к тебе, не упущу свой шанс! Но вместо криков радости скромно и стараясь не выдать себя.

— Спасибо дорогая Антонина Ивановна.

Даже если бы я и не была свободной, то я бы все бросила и помчалась к ней на ее приглашение, отметая все обязательства и сомнения. А тут? Я и свободная, я и готовая на многое, тем более, если меня приглашают. А мне и в самом деле пора, надо вживаться, вгрызаться и постараться понравится не только ей, но и ее маменькину сыночку. Почему-то я так сразу о нем подумала. И, как оказалась впоследствии, я оказалась права. Была еще одна причина, по которой я принимала ее приглашение.

Оставаться далее в квартире означало для меня продолжение, а может быть усугубление своего положения в столице. Ведь с возвращением Бленды, она опять, на какое-то время затянет меня в этот свой коварно-обольстительный омут страстей и секса, а мне в нем, если я хотела чего-то добиться, уже никак нельзя было находиться. Я ведь уже все просчитала и понимала, что оставаясь с Блендой, я вытягивала билет в один конец. Рано или поздно, но нашим отношениям наступил бы конец. И что тогда? Опять назад, туда, откуда я только что вырвалась? Нет уж! Я там уже сожгла все мосты за собой.

Нет! Только вперед к ним, к этим нереализованным пока моим мечтам и планам!

А план мой быстро изменился под воздействием обстоятельств.

И если я раньше свое внедрение в столице видела через раздвинутые коленки Бленды, то сейчас мне открывались иные перспективы. Тем более Бленда мне, по большому счету не нравилась, особенно это ее желание овладевать мной с каждым разом все изощренней и все настойчивее, предлагая мне на замену ощущений ее горячих губ, настойчивого и горячего язычка — жесткие пальцы ее рук. А в перспективе, как она грозилась мне — на принятие в себя всей ее хоть и узкой, но пятерни. Такая перспектива меня совсем не устраивала. Я ее боялась и чувствовала, что после того как осуществятся ее планы у меня забрезжила перспектива пойти по рукам. Сначала ее подруг, а потом… Бр… Только не это и только не в омут.

Потому что я понимала, что не уступить Бленде означало все оборвать и уже тогда точно назад уезжать. Ведь я даже мысли такой не допускала, что я такая видная, умная и красивая стану кочевать по чужим постелям в столице. И уж тем более, больше всего я боялась попасть так или иначе в зависимость от секса с подругами. Знала и чувствовала уже в себе такую наклонность, но не потребность.

Сейчас меня больше всего волновала зависимость от всего. С ней, этой Блендой, мне надо было решительно заканчивать. План, разработанный мной в общих чертах, начинал выстраиваться, и я приступила к его осуществлению.

Напоследок я, повинуясь какой-то неведомой мне силе при расставании с Антониной, вместо щеки вдруг наклонила голову, и ей пришлось целовать меня прямо в волосы. Но эффект от такого поцелуя сразу же сказался.

— Чудо! Чудо моя дорогая! Мало того что природа на тебе с удовольствием расписалась и наградила всеми женскими прелестями так еще и такие шикарные волосы в придачу! Интересно, как это ты за ними ухаживаешь, что они такие густые здоровые и пахучие?

Я уже рот открыла, как она перебила.

— Так! Приезжай милочка и мы с тобой, девочка моя, все это обсудим.

Мне осталось только еще раз расспросить ее о пригородной электричке и согласовать детали моего вступления во власть. А как же иначе? Как можно было назвать то, что я собиралась осуществить по ее приглашению? Тем более такому милому и настойчивому желанию этой любящей своего чадо, мамочке.

 

Возрождение королевы

Остаток дня я провела как в полусне, и даже звонок Бленды и ее прозрачные намеки на притязания к моему телу не смогли вывести меня из этого состояния. Она, видимо, почувствовала неладное, потому что стала говорить мне о том, как ей все тут осточертело и что она меня снова и снова хочет и как, причем, я в ее словах услышала самую настоящую сексуальную угрозу для себя. Даже напоминание ей, что это телефонный разговор и нас могут подслушать, даже тогда не смогла сбить ее с той напористой волны откровения и скабрезностей, которые она все настойчивей обрушила на меня. Пришлось прекратить этот развязанный ей беспредел слов о сексе со мной в различных вариациях и интерпретациях, я просто положила трубку и потом, сколько ни верещал телефон, я просто не поднимала трубку.

Написала записку, в которой сообщила, что поехала к родственникам и все, ничего больше, пусть, что хочет, то и думает. Ключ передала соседям и с легким сердцем, подхватив спортивную сумку с вещами, выпорхнула на улицу.

Так, все! С Блендой покончено! Пора позаботится о себе, теперь и сюда мне дороги нет. Только вперед, только решительное наступление, вступление в звание королевы!

К назначенному часу я уже выходила из электрички, и как только я ступила на перрон пригородной остановки, так мне навстречу решительными шагами приблизился довольно симпатичный, похожий на голливудского киноартиста мужчина.

— Вы Вера?

— Да.

— Я Геннадий, работаю у Антонины Ивановны и Игоря Петровича. Мне поручили Вас встретить. Пойдемте, я провожу Вас к машине.

Пока мы идем, я невольно любуюсь моим провожатым. Он довольно прилично одет, хотя просто: джинсы приличные, чуть свободные и рубашка белая с воротом открытым, но что-то в нем есть такое сильное и решительное. Наверное, эта его манера говорить или вот такие его решительные жесты. Со спины тело его кажется мне довольно крепким и плечистым, он, наверное, еще и охранник, догадываюсь почему-то. А еще мне сразу же нравится его внешность, и волосы, которые темной и непокорной копной спадают ему на лицо. Вот это мужчина! Мечта, да и только! При других обстоятельствах я бы непременно познакомилась с таким парнем, но сейчас мне этого делать нельзя и я, напуская на себя некоторую важность, сажусь на заднее сиденье в машину, которая уже везет меня к моей заветной мечте.

Минут через пятнадцать и после нескольких моих проверочных вопросов — впечатлений, оставленных о себе, мы приехали. Машина остановилась перед довольно высоким и глухим забором, которыми в последнее время окружены практически все новостройки новых русских.

Меня тут явно ждали, потому, как я увидела, что во всем этом огромном доме и не доме вовсе, а комплексе из домов, вся прислуга постоянно выглядывала и меня разглядывала. Отчего бы это, подумала? Меня радушно встречает Антонина и даже обнимает на виду у всех. При этом радостно притиснула, прижала к своей пышной груди и поцеловала два раза.

И от того, что догадалась, у меня в душе сразу же смешались чувства ощутимой значимости и тревоги за свое новое положение, которое мне предстояло занять между всеми ими. Видимо она, Антонина, постаралась и с прислугой побеседовала насчет меня, как я поняла. И от того, что ждали и что я уже что-то собой представляю, по крайней мере, вызвала небывалый интерес, я поняла, что маятник удачи наконец-то сдвинулся и качнулся в нужную мне сторону. Теперь бы не помешать ему, а наоборот, еще умело и с силой подтолкнуть!

Все! Теперь собраться, сосредоточиться и, главное, — не допустить малейшей бестактности, да и не переиграть. И я, сдерживая в себе желании подыграть и расшаркаться перед ней, Антониной, перед всеми, задавила в себе желание улыбаться им всем, а наоборот — нахмурилась и высоко задрала свой красивенький и нежный подбородок с капризными, требовательными, как бы невинными губками.

Антонина глянула на меня пару раз, а потом, покачав головой дала понять, что все поняла, отчего я стала такой.

Догадалась? Тревожно мелькнуло. Неужели она догадалась, чего я хочу от него и ее? Что я так плохо скрыла свое желание, что у меня на лице написано, что я уже почувствовала и возомнила себя полноправной хозяйкой в их доме? Потому на всякий случай, неожиданно пригнув голову к ее плечу, шагнула, подхватила Антонину под руку и ей в сердцах.

— Уведите меня скорее отсюда, я теряюсь ей богу. Мне непривычно видеть столько глаз на себе и чувствовать, как они меня поедают своими взглядами. Прошу вас!

Антонина милостиво улыбнулась из-за плечика.

— А Вы, милочка моя, привыкайте и не подавайте вида, что вам под их взглядами неудобно, смотрите на меня! — Остановилась, повернула меня к себе и взглянула.

— Видите какая я? Вот и ты так! Головку подняла, глазки, глазки, я прошу тебя милочка, глазки с ними должны быть уверенные и холодные, понятно?

— Такие?

— Нет, нет! Ну, ладно, со временем мы еще вернемся к этому, и я научу тебя как надо с ними. А теперь идем, милочка моя, я с сыном тебя познакомлю.

Потом все как во сне, но все так как я хотела, как замышляла.

Наконец-то я, снимая внутреннее напряжение, с удовольствием расслабилась, сидя теперь уже у себя в комнате, на мягком диване. Эта комнатка ничего, отмечаю, хотя я за последний час насмотрелась на роскошь в этом доме, но эта комнатка мне понравилась в самом деле.

Права оказалась Антонина, как я снова стала ее называть по ее просьбе, эта комнатка милая и мне пришлась по вкусу. Сижу и вспоминаю, что же еще мне пришлось по вкусу? При этом я сама с собой разговариваю про себя, иначе нельзя:

Что? Неужели все? Что и он тоже?

А что? Импозантный, немного наглый, но тот, что мне нужен!

Неужели тебе нужен именно такой?

А какой? С кем бы ты хотела? Я ведь, признаюсь честно, очень переживала и боялась того что увижу вдруг какого-то другого мужчину.

Какого другого?

Ну, настоящего что ли, такого от которого глаз не оторвать. И потом, ну такого…

Наверное, такого как Геннадий, что тебе понравился?

Не знаю? А впрочем, наверное, да! И, между прочим, не все с ним потеряно. Геннадий-это тоже неплохой вариант, но только на случай моего провала. А я все сделаю для того чтобы его не было!

Ага! Вспомни, как ты чуть не прокололась за столом? Вспомнила? И как тебе?

Ну что тут скажешь? Откуда же мне было знать, что эта вилочка для фруктов предназначалась? Где я, по-твоему, могла видеть такое, что и фрукты, оказывается, кушают с помощью вилочки этой. Будь она неладная!

Ну, хорошо, хорошо! А салфетку ты как положила? Ведь надо было ее сложить по нескольку раз, а ты распустила ее как для обеда. Ну, понятно, что на колени, хорошо, что хоть не за воротничок и догадалась сложить пополам. Кстати, что там о твоем платье Антонина сказала? Что оно ей как?

Да понравилось, понравилось! Сказала, что такого покроя не встречала. И еще, между прочим, меня похвалила за выточку эту и за фасон.

Ну и что ты в итоге хочешь сказать? Что ты справилась? Что ты своего добиваешься? Надеешься на приз, выигрыш счастливого билета на бал для Золушки?

Ну, а как же? Ты что же, не видишь где я?

Это, между прочим, гостевая комнатка и она вовсе не твоя.

Как это не моя? Она сама мне сказала, вот мол, живи, обустраивайся и комнатку эту мне показала. Между прочим, так и сказала, что она теперь в моем полном распоряжении. Вот так-то!

Ага! Денечка через два она тебя попросит отсюда.

Не попросит! Я все сделаю, чтобы она во мне нуждалась и чтобы ее сыночек во мне души не чаял.

Как это? Да он же почти с тобой не разговаривал! Сразу только, когда знакомились, он присутствовал несколько минут, а потом вышел. И это ты называешь близким знакомством?

Да! Антонина ведь сама сказала, что такое с ним, ее сынком впервые. До сих пор он и минуты ни с кем из девушек в доме не общался, а сразу же уходил, а тут…

Ну, а тебе он как?

Да обычный новый русский, ничего путного. Сразу видно, деньги одни на уме и если бы не мать его Антонина, ему бы никакого дела не было до всех нас и в том числе до таких, как я — красивых женщин. Для таких дельцов единственные женщины любимые — их бабки! С бабками они трахаются и все у них за бабки! Вот им что надо!

Ну что ты хотела? Они же эти бабки делают!

Лучше бы они детей делали! А то я даже не знаю, как к нему подлезть между этими его бабками? Но думаю, что все так сделаю и уже через месяц, а может быть раньше, он мне предложение сделает.

Что, что? Ты в своем уме? Как это он такой крутой и деловой и с такой как ты, и потом, у него же отец такой был в правительстве перец? Он же ведь учился не в Жмеринке, как ты, а за границей. И потом у него такие манеры и…

Ну, о его манерах давай не будем. Я видела, как он меня раздевал взглядом своим. Я что же, по-твоему — дура? Уж поверь, я-то вижу, когда мужик так смотрит на женщину, то знаю, о чем он думает и что ему надо.

Что-то я не пойму? Ты же про бабки говорила, а тут о том что он и на баб не прочь поглядеть и потом, не только у него эти бабки на уме, но и другие бабы тоже, от того он как мужик на тебя смотрел. Он что же, по-твоему, хотел с тобой того?

Ну, дай им только волю и позволь так… И не будем загадывать, думаю, что он как раз то, что мне надо и отлично вписывается в мой план. А то, что его под меня подставляет Антонина, я понимаю, понимаю ее как женщина. Она видит, что время идет, а ее сынок все никак от своего бизнеса не оторвется. Она же понимает, что у него уже возникают мужские желания, а он все за ее подол цепляется. А так как она его любит безумно, то все никак не отрывает от себя окончательно. Жалко ей своего сыночка! А ведь ей же хочется для него счастья! И потом, ей и с внуками хочется потятешкаться. Потому она, видно не в первый раз поступает так и привозит к нему девчонок на смотрины, но видно все те его не устраивали, а вот со мной…

Погоди! Кто-то ко мне стучится, я сейчас!

— Вера… Не знаю, как по отчеству? Ну, хорошо! Верочка, Вас Антонина Ивановна просила к ней прийти. Она Вам еще что-то хочет сказать и меня послала.

— Хорошо, спасибо Геннадий.

А он уже хотел повернуться и уйти, но вижу, как ему хочется еще побыть рядом со мной, да и мне тоже хочется продлить удовольствие и пообщаться с таким красивым.

— Пройдите, пожалуйста, в комнату. А то я не найду к Антонине дорогу без вас. Я сейчас, подождите, прошу вас!

— Да я пойду, спасибо, мне не…

— Да нет дорогой мой! Так не пойдет. Со мной Вы, пожалуйста, не так, как со всеми. Согласны? Тем более, как я поняла, у нас с Вами взаимный интерес. Так? Вы, кажется, это хотели во мне видеть? Так Геннадий?

И пока я переодеваюсь за дверью, стоя специально так перед зеркалом и понимая, что он, может быть, видит всю меня в отражении из комнаты, я, стараясь не упустить свой шанс вербовки нужного мне тут человека, потому оборачиваясь в его сторону, добавляю:

— И Вы мне тоже с первого раза понравились. Я ведь Вам как? Тоже понравилась?

— Да!

Вышла, вижу его восхищенный, искренний взгляд и то, как он краснеет под моим пытливым взглядом, говорю, приближаясь к нему.

— А раз так, и у нас с Вами взаимные симпатии, то давайте договоримся сразу, мы с Вами как? Будем дружить? Вы мне поможете?

Протягиваю свою руку и вижу, как он с радостью и довольно ловко подхватывает ее и пожимает непривычно крепко.

— С удовольствием, Верочка! Я для Вас все, что попросите! И не по службе, нет. Простите за откровенность, но такую девушку я вижу впервые. Поэтому на меня Вы можете во всем положиться. — Кладет ладонь другой руки сверху на мою зажатую ручку и добавляет с тоской и надеждой в голосе. — А если…

— Нет, Геночка! Для тебя без вариантов. Вот если ты мне станешь помогать, то тогда… — И потянула назад, вытянула свою ручку из-под его лап. При этом он спокойно и, как мне показалось, даже с радостью, проглотил мое к нему обращение на ты.

— Я согласен, Вера. Только скажи мне, я все для тебя сделаю. — И опять успевает схватить мою руку и сжать ее крепко. Я секунду сопротивляюсь слабо, оценивая его мужской потенциал, а затем.

— Для начала, давай Геночка договоримся, что ты ни при каких обстоятельствах не встреваешь, не мешаешь, а только помогаешь, пока я не… Ну, ты сам понимаешь чего мне надо в этом доме. И вот, если я стану той, которой хочу, тогда и тебе найдется и может обломиться что-то, но то потом. А пока мне надо взойти на трон! Ты понимаешь, о чем это я? — И теперь уже второй рукой накрыла его большую и сильную руку.

А потом, словно спохватившись, а это такой приемчик между прочим, вербовки воздыхателя, руку свою вытянула, помогая второй рукой как бы неохотно отталкивая.

Но он, вместо того чтобы отпустить, наоборот сразу двумя руками сжимает меня с двух сторон, не давая даже пошевелиться.

— Да Верочка! Прости, но ты ведь и так королева. Тебе надо получить королевство, я это понял, а вот если я помогу тебе в этом, то что же мне ожидать?

Я стою напротив перед ним, смотрю прямо в его глаза и медленно, стараясь не торопиться с чувствами.

— Посмотрим, милый Геннадий, давай не будем забегать наперед, но то, что я не забуду, и обязательно именно ты будешь рядом, я тебе обещаю. А сейчас, дай мне клятву, что только дружба и больше ничего между нами, и что ты будешь меня оберегать, как мой рыцарь. Согласен?

— Согласен, моя королева! — Отпустил наконец-то мои руки, освободил и даже ладонь поднес, словно поклялся как президент американский, приложил к груди.

— А раз согласен, то помогай! Ну что от меня хочет Антонина? Подсказывай, как тут до меня другие девчонки прокалывались и вылетали? Мне знаешь, отсюда некуда! Мне можно только так, по-королевски, только на трон и на нем восседать в этом доме, другого места у меня нет на земле. Ну и что она хочет от меня?

Он берет меня за руку, увлекает меня за собой, словно маленькую девчонку, ведет за собой по дому. Мне приятно до чертиков шагать за ним следом, ощущая доверительное отношение к себе, от такого мужчины, и я бы, наверное, так бы и плелась за ним хвостиком по жизни, если бы…

Эх, опять это проклятое наследие! Нет, как раз наоборот, отсутствие всякого наследия, а только того, что имею, что сама смогу создать. Это я понимаю и потому с сожалением руку свою безвольно вытягиваю и теперь уже следом за ним, за его широкой спиной, навстречу неведомым мне испытаниям шагаю по неведомой мне лестнице и ступенькам судьбы. Шагаю, полагая, что я иду вверх, а вот куда приведут меня эти ступеньки судьбы — не знаю: вверх или вниз? Вверх или вниз…

 

Испытание первое — за старые грехи

— Звали, Антонина Ивановна?

— Да, заходи, присаживайся.

Что-то не нравится мне ее учтивость. Ну да ладно, посмотрим, что последует дальше. На всякий случай собралась. Минуту сидим и молчим. Я уже теряюсь в догадках, почему такая пауза мхатовская?

— Знаешь милочка, я с тобой хочу по душам поговорить. По-моему наступил такой момент, и я тебя хочу кое о чем спросить.

Интересно, что она хочет? Надо ей как-то с любезностью.

— Спрашивайте Антонина Ивановна, спрашивайте, я вам как на духу отвечу.

— Ну, а если я такие вопросы начну задавать что они тебе не очень-то и понравятся, что тогда?

О чем это ты? Неужели о девственности? Но мне все равно надо с ней любезно, потому я смиренно отвечаю.

— Все равно спрашивайте, что посчитаете нужным. Только вы мне оставьте, пожалуйста, выбор с ответами, может действительно, я не захочу отвечать или спросите такое, чем я своим ответом могу Вас и обидеть или разочаровать.

— Ну, меня милочка, ты вряд ли разочаруешь. Я хоть и замужем была, считай за министром по должности, но кое-что в жизни повидала, и сначала как ты, все сама пробивалась своим умом и трудом. Вот так же как ты пришла в этот дом, создала семью, родила сына, а вот теперь хочу для тебя такой же судьбы, потому я считаю, что имею на то право так тебя расспрашивать и потом… — Посидела, потеребила зачем-то в руках салфетку на столе, а следом неожиданно, как выпад.

— Вот скажи мне девочка, что тебя связывает с Кирюхиной?

Ничего себе?!!! Еле оправилась и вся сжалась внутри прежде чем ответить.

— Ничего не связывает, я вообще такую не знаю и впервые слышу такую фамилию.

— Что ты мне хочешь сказать, что в столице ты оказалась случайно, случайно жила у незнакомой тебе женщины, которой даже фамилии не знаешь, спала в ее квартире, случайно меня встретила. Что ты у нее или уж прости за откровение, что у тебя с Кирюхиной было?

Что она хочет, куда подталкивает? Что, что? Мне надо сообразить, но нет времени, потому включаю дурочку.

— Вы о Бленде?

— Да! Интересно, знаешь ли ты ее прошлое?

Вот как! Эх, как она круто забирает! Но что же, за этим? Что? Неужели о том, что…

— Нет! Я ее вообще мало знаю.

— А я так не думаю!

Наступает тяжелая для меня пауза. От ее слов кровь ударяет в голову, и я начинаю лихорадочно соображать о том, что же она знает о моих отношениях с Блендой. Неужели ей кто-то доложил? Нет, быть такого не может! Я ведь с ней даже не появлялась нигде в столице. Тогда откуда она может что-то знать? Догадывается, наверное, и меня хочет спровоцировать на откровенный разговор? Ну что же, буду поумней и сама сделаю ей навстречу первый шажок.

— Вы Антонина Ивановна можете думать что хотите, но я с Блендой…

— Стоп, стоп милочка! Посиди и помолчи, не торопи события. Ты можешь подождать немного?

Чего подождать? Что за манера такая? Начать разговор, меня завести и бросить на полуслове! Злюсь, но мне надо совладать и я ей, стараясь как можно спокойнее и рассудительно.

— Простите меня Антонина Ивановна, но я вас не понимаю? Вы что-то хотите спросить, намекаете на какие-то особые отношения с Блендой, а потом, когда я теряюсь в догадках, то вы просите молчать. Почему?

— Потому что она сама сейчас должна ко мне приехать.

Что?!!! Почти кричу! Чуть не заорала во весь голос. Вот тебе и приехали!

Весь мой план после ее слов превратился в несостоявшуюся мечту, и я почувствовала, что еще минут пять, и я вылетаю отсюда, как общипанная курица — на все четыре стороны, как все до меня. Видимо я так осунулась на лицо, что она меня даже переспросила.

— Что с тобой милочка? Как ты себя чувствуешь? Тебе нехорошо?

Она что, издевается? Но, пытаясь взять себя в руки, специально отрешенно и как будто рассеяно.

— Ничего, ничего Антонина Ивановна, сейчас все пройдет, иногда у меня так бывает, особенно когда я волнуюсь.

— Ну вот милочка, волнуешься, значит есть повод для волнений!

Еще бы? Ты меня чуть до инфаркта не довела своими сюрпризами! Неужели она устроит мне очную ставку с Блендой? Но она же в командировке! И как она связалась, как она так все устроила? Что-то все не так и не просто? Мысли лихорадочно пронеслись в голове. Да, она блефует и берет меня на понты! Никакой Бленды не будет, никто не приедет!

Как она меня подловила эта искушенная лиса? Недаром сказала, что кое-что повидала, наверняка и у нее тоже были какие-то темные истории и дела. Ну, Антонина! Вот это да! Так мягко постелила, да меня чуть не свалила и я чуть, глупая, не провалилась. Потому я уже думала, что я ей как-то намекну или еще как-то, что мол, она Бленда пристала сама или еще что-то в таком роде. Вот бы я посмотрела на ее лицо после того, как я бы призналась, чем с Блендой вдвоем занималась! Я представляю за сколько бы минут я вылетела из моего воздушного и заоблачного замка после моих признаний.

Ну, что-то все равно надо ей говорить. А что? Что такое придумать? Соврать? Нет, по себе знаю, что как начнешь врать, так обязательно запутаешься и о себе неизгладимое впечатление оставишь, как о вруше. Нет! Мне так нельзя, потому я ей начала издалека.

— Пока не пришла Бленда, я хотела бы рассказать, как я попала сюда. Это можно?

Она откинулась и, оценивая меня взглядом, кивает в знак согласия головой.

Потом я начинаю ей все о себе по порядку: и о том, как попала на конкурс, и как потом меня Бленда фотографировала, как переживала и боялась, что мои фотографии так и останутся без внимания, и как она меня вызвала в столицу на кастинг. При этом я удачно выбрала тактику, когда я, словно убаюкивая ее своим ровным и спокойным голосом, о себе рассказываю, приближая, делая ее невольной соучастницей.

О том, что Бленда приезжала ко мне вторично, я упомянула вскользь, но она, вот же лиса хитрющая, сразу же уцепилась за этот факт и потребовала подробностей.

И я ей сказала, что встречу ей назначила в бане.

— Где, где? Зачем же там? — Она засмеялась и все переспрашивала, почему там, а не в гостинице?

Мои доводы ей очень понравились!

Еще бы, ну кто бы мог подумать, что так умно можно показаться фотографу для справедливой оценки своего образа и тела? И этим добиться приглашения на кастинг в столицу! Я с удовольствием отметила, что мой рассказ и поступок ей оценен достойно, и явно пришелся по вкусу!

Конечно же, я ни словом о том, что мы с Блендой после бани и уже в гостинице… Нельзя мне было, даже словом лишним обмолвится об этом. Поняла я, что за это поплачусь мгновенно всей своей дальнейшей жизнью.

Теперь, пользуясь случаем и тем, что понравилась и расположила ее к себе, мне надо было сбить ее с этого следа, запутать, но так, чтобы она ничего не заподозрила.

Поэтому тут же рассказываю ей о банщице, моей подруге бабе Вале. Да еще несколько раз, как она о нас с мамкой отзывалась, как называла всех, и даже осмелилась, и матюгом, слово в слово, как та говорила.

Вижу, что ей все, что говорю, очень нравится, и она даже переспрашивает:

— И что? Она так всех? Так и называет…. И что, так вас с мамочкой вашей и перед всеми, так им всем и говорит, что вы …. Ой! Умора, ей богу! Хоть и грешно подумать, но как же она права!!!

— Вот я, интеллигентная дама, а должна сказать тебе, что русским простым языком можно так сказать, что в самую серединку попасть. Вот бы мне у той банщицы побывать и попариться?

— А давайте к ней съездим! — Предлагаю счастливо, потому что вижу, как мой рассказ отпускает напряжение и все подозрения в нашем непростом разговоре.

— Ну что Вы, милочка? Ну, куда там? Лучше Вы ее к нам попросите, и я для нее в нашем доме такую парную устрою!

— А что, у вас и парная есть?

— А как же? Знаешь что милочка, я так думаю, нам надо вместе с Вами сходить и попариться! Ты как, согласна?

— Согласна, только у меня …

— Не волнуйся, я все устрою и веники березовые, и пар, все как у твоей банщицы, да, кстати, а как ее звали?

Потом она оживилась и снова, как и раньше ко мне. Я поняла, что я самым чудесным образом, интуитивно, умело сама нашла дорогу к ней, и выхожу из нашего разговора, словно с минного поля.

— Ты не будешь возражать, если я еще пару своих знакомых девочек приглашу к нам на парок?

— Ну что Вы? Пожалуйста! А когда мы будем?

— Вечером, я думаю. Да кстати, насчет Кирюхиной?

— Антонина Ивановна! Ну, давайте же закончим на сегодня! А Вы говорили, что она должна была приехать? Не получилось у нее что — ли?

— Не знаю? Все выяснится, я думаю и очень скоро.

И на меня так внимательно посмотрела. А потом, расставаясь, когда я уже хотела просто выйти от нее и перевести дух, она сама встала, обняла и прижала мою голову к своей груди.

— Не обижайся, девочка моя. Ты умница, и в этом я еще раз убедилась! Иди и отдыхай, не держи на меня зла, и не подумай чего плохого, просто мне надо было понимаешь, еще раз убедиться, что ты настолько хорошая и невинная…

Оторвала внезапно, двумя пальцами требовательно и жестко приподняла мой подбородок и смотря прямо в глаза.

— Ты ведь девочка? Невинная и хорошая?

Это самый трудный момент в разговоре, но я, окрыленная своей временной удачей и победой в беседе, себе сама тут же установку такую поставила, что я невинная… Сама себе шептала, пока она мне в глаза смотрела, я себе.

— Невинная я, невинная девочка, я еще девочка, девочка я, правда, правда, сущая правда, перед Богом клянусь…

А потом, пока я шла к себе, то этот ее вопрошающий и чуть насмешливый взгляд у меня все время перед глазами.

Между лопаток все еще струится пот, мое лицо просто пылает. Ничего себе вопросики, вот как тут разговаривают? Но что же она хотела? Неужели все знала и проверяла? Ну и что теперь?

И опять перед глазами всплыли счастливые и радостные глаза Бленды, которые я не раз видела у себя между ног, когда она меня там целовала и язычком старалась, а сама все смотрела оттуда мне в глаза.

Бр…! Вот же черт! Бленда, Бленда…

 

Почему о ней

Почему я о ней все время? Ну что же, постараюсь вам все объяснить.

Дело в том, что я родом из таких мест, где уже от рождения мне предначертано было, где жить, с кем и как дальше расти, и чем пропитать в дальнейшей жизни. И все вокруг, так же, как и я, все словно в одной упряжке. А что для нас фабричных деток приготовила судьба? Да то же, что для наших родителей — работа, робота и еще много раз, и все работа! А как же мы, дети? А как у нас?

Все сама, маме некогда: попку сама подотри да и сопли вытри, хорошо, что мамочка платок положила в кармашек, а нет, так рукой и пошла, и затопала. У всех нормальных деток мама кто — мамочка родненькая, любимая и советчица первая, а у нас?

— Что надо, потом! Видишь, матери некогда, отец с работы голодный пришел?

Какие там вопросы? Все на потом. Главное — накормлена, сыта, не болею и хорошо, а вот с душой как быть? Ждали праздника, думали, что хоть на них будем вместе и всей семьей? Куда там!

Вообще заброшены, хорошо, если успеешь со стола что-то стянуть, а то…

— Так, ну как успехи? — Или перед пьяными. — А ну дочка, расскажи нам стишок!

И вот так, все между пьянками их, мамкиными и папкиными, мы и росли. А как же качели и карусели, как же наше счастливое детство?

Нет, мы и рады, свобода у нас! Ведь родители целый день на работах, а мы? Лето, ура! И куда вся детвора? На речку и давай там купаться!

А рядом уже эти, наши будущие сожители, и, может быть, и мужья. Расселись и пьют, как взрослые, и все с матюгами глядя на нас, комментируют, какими растем костлявыми да верткими. И так годика два, а потом уже слышишь, зовут и тебя…

Сначала подойди к ним, а не подойти ведь нельзя! Потом перед ними повернись туда-сюда. И что интересно, стоишь перед ними, а уже в голове что-то запретное вызревает и в животе словно вакуум образуется, особенно от их похвалы в твой адрес или просьбы их.

А что у них на уме? Ну, то же, что уже у тебя! И тут выпадает тебе шанс! Все поставлено на поверку!

Если ты согласна, то приседаешь, а дальше… и пошла, и понеслась… Смотришь, а ей-то всего только двенадцать, а уже на каблуках и с сигаретой в зубах, да рядом идет с ним, взрослым и наглым.

Но если набралась смелости и отвергла, шарахнулась от их унизительного предложения показать им ее…., то жди неприятностей.

Потом в школе, во дворе тебя начнут доставать, цеплять, издеваться. Куда тебе деваться? Ведь ты рядом с ними все время и не дай бог — в одной компании! Ну, о таких что говорить? Те пропали совсем.

Но что интересно, они так не думали, наоборот, важничали, задирали нос! И хотя мать ей, слышишь, орет вдогонку, что она б…., но она эту ее метку, как медаль себе на чуть выступающую и уже начинающую полнеть грудь. Раз и прицепит, а потом, когда уже все кругом пошло, все, от чего голова и пьяная сама и кругом, и что уже всю ее перепахали и уже куда-то подвозят, заводят и все то, что уже не лезет туда, тогда сюда и еще… Орет, уже хватит! Какой там!

Вот тогда я, такая, которая все отвергала и какую все пытались достать, склонить, зажать, изнасиловать, я, вырываясь от них, вижу, что я тогда в своем выборе оказалась права!

И я поступала, как меня воспитали урывками, то мама, то книги. Потому не далась, не пошла по рукам и в их компанию не попала, а избегала их, как черт ладана.

Вот тогда начинается моя первая, изнурительно долгая и первая хитрая игра. Игра за мое выживание в этой клоаке.

Особенно мне туго пришлось, когда остались с матерью, наедине только.

Не скажу, что я паинькой была, но в сознание мое, хотела я того или нет, как гвоздь вбивался этот предмет, этот их знаменитый, это тот, что у них всех в голове словно гвоздь сидел, а где-то и торчал. И уже все я знала и слышала с детства не музыку классическую, а классический мат и слова про них всех и мужских и женские и все на три, пять букв и всюду: мать, мать, мать…

И как? Я и книг-то своих не имела, а в библиотеке брала и сидела над ними каждую свободную минуту. То я плыла в Наутилусе, то вместе с Робинзоном, и все мне интересно! Не то, что дома и в школе, вокруг. Я читала и мечтала, что вот уеду, и стану такой же, как все они или как те красивые, и любящие смельчаков женщины. Ага, размечталась!

В сортире вижу страницы, вырванные из любимой книжки, что оставила на столе, потом еще. А потом библиотекарь отругала, что после меня книги портятся, страниц недостает, и вообще, не приходи и не проси этих книг! А мне же хочется! Мне необходимо, как воздух чистый, как глоток надежды и я к ней, своей однокласснице, с надеждой.

— Светлана, дай что-то интересное почитать? — Она моя одноклассница, но такая избалованная и у нее такая мать? Прости меня господи!

И дала! У них дома своя библиотека, книг, море по стеллажам. А ей, дочери их прилежной, все знакомо с детства и у нее синдром, как у тех девчонок, что с гвоздем в голове и в моем дворе. Она полезла и из-за книг вытащила мне.

— На, только ты никому, слышишь! — Читаю: «Эммануэль».

— Что это, такую книгу не знаю, о чем она?

— Читай, а потом мы с тобой побеседуем. Придешь? Приходи, только книгу никому, ни-ни!

Вы не станете смеяться? Я над этой книгой сидела и плакала! Она же наоборот, как она рассказала, читала и себе рукой помогала, а я? Что же я?

Мне тринадцать, прохода мне не дают, пристают, и я уже многое видела, знала. Потому что с малых лет видела то, чего нельзя детям и хотя бы дома, такого не должно у них быть. А тут кто? Мамка пьяная и мужики, и все они дома, целыми днями сидят, пьют и мою мать…

Ну, что говорить, видела я все или почти все, а выживать — то мне как-то надо! Стала исчезать, прятаться от них и тайком за ними подглядывать. И если бы не книги, о двух капитанах и юности Тани и всех других, так бы и выскочила к ним ноги расставив.

В то время я словно раздвоилась, надвое разошлась в понимании окружающего мира.

Одна я, эта та, что с книгами в дружбе и со слезами на глазах, что мечтает с героями и влюбляется.

А вторая — та, что уже ручками балуется, видит все вокруг, но пока что крепится, избегает преград и крутится, изворачивается, пытаясь выжить.

А тут Эманнуэль! Раз — и чаша весов моих достоинств и представлений пошла, наклонилась в неведомую мне сторону.

До этого я как рассуждала. Что с ними, с их трехбуквенными я ни на шаг, не могла. Уж слишком много примеров вокруг меня было, и горя я повидала и всяких видела я, как девочки — мои сверстницы и подружки падают, опускаются и все ближе, а некоторые уже ходят по краю у самого омута. А другие уже, кто украдкой, а кто по наглому стоят на дороге, расставив ноги и уже самостоятельно зарабатывают.

А все через этот их орган, так я считала. Все от него.

Сначала Милка пошла по рукам, а потом вот с пузом уже толкается в очереди за бутылкой вина, и это в свои — то пятнадцать, а вот и Маринка запрыгала с болячками, словно на одной ноге и еще, и везде, и все через него. Он для меня стал словно враг! Этот их трехбуквенный орган.

И потом, от них грубо все, то прижмут, начнут тискать, больно мять грудь, то под юбку и прямо в лицо дышат перегаром… Нет, все! Не хочу их хвостатых! Точку ставлю на них!

Нет, я не оказываюсь с ними, но на дистанции, тем более я понимала, что если хочу выжить, то мне надо им головы заморочить, стравить между собой, а самой проскочить мимо их хвостиков, пестиков, палок, членов и еще о них можно долго, но стоит ли? Мне ведь нет до них никакого дела, мне бы только от них ускользнуть, уцелеть, выжить!

А тут случай с портфелем в банде Чичика.

Я ее пожалела, эту, которую сама назвала Лепестком, но уже видела, почувствовала, что с ними родными по телу, мне безопасней и можно. А они нежные, мягкие и горячие даже, вот и закружилась моя голова. И Эммануэль только, словно в спину меня легонько раз — и подтолкнула в ту сторону, о которой я ничего до того даже не знала. Кроме того, как говорили, что все те бабы, кто так, те все, у б……щи какие!

И что? Светка тоже такая? Ой, не смешите меня! Да она просто избалованная девчонка, только меня не надо с ней путать, друзья. То она сама! Вот послушайте и не перебивайте, что было дальше.

— Ну, как книжка? Понравилась? А как тебе Эммануэль?

Мы с ней сидим на диване, и она села специально рядом и, расспрашивая меня, сама волосы на моей голове поправляет рукой.

— А у тебя волосы прелесть.

— Знаю, слушай, отстань.

— А ты хочешь, как она?

— Нет.

— Почему? А я бы хотела так, как у нее с подругой. А давай, я как будто Эммануэль, а ты ее Арианна.

— Нет.

— Ну, тогда ты Би.

— Что? Сама ты би!

— А что? Очень даже ничего и я бы хотела ей быть. А ты?

— Слушай, отстань ты уже с этими разговорами, что ты заладила, би да би? Прямо как автомобиль. Скажи еще…

— Ага! Я тебя забибикаю!

— Что? Ты сама как забибиканная!

— А что?

— Нет, тебя точно машина переехала!

— Я сейчас!

— Куда ты?

— А вот и машина, вернее моя машинка, которая меня переезжает, а вернее во мне, в мои воротики въезжает и выезжает. Ты такое видела?

Это же надо? Ну какая же она бесстыдная и настырная! Таращусь во все глаза на этот овальный предмет и невольно ее спрашиваю.

— Как он, как эта штука, она что…

— Дай мне! Дай руку! Что ты такая дикая? Она, моя машинка, между прочим, не кусается, а ласкается. На, попробуй!

— Сама пробуй.

— Я не только пробую, но мамочки моя… Дай я тебе, ну что ты как дикарка, руку дай мне. Ну же. Вот!

Она нажимает сзади на донышке кнопку, и вся машинка приходит в движение.

От неожиданности я, чуть не роняя ее, еще крепче сжимаю, а в ответ чувствую, что она словно живая, вибрируя, стала выгибаться и следом мелко и часто подрагивать самым кончиком. И я как дура, а ей на радость.

Она вскочила и снова пропала, а я с этой ее машиной сижу в руках и прозреваю, ничего не подозреваю, что она задумала дальше, моя одноклассница.

— Вот! — А что, вот, не понимаю, потому что это вот, впервые вижу.

Она зубами рвет пакетик и потом…

— Нет! Слышишь, ты что дура! Что ты задумала?

— Да не вопи ты, как резанная, я ведь и тебе так сделаю. Вот подвинься, видишь как я… Ну куда ты? Куда поскакала, дуреха!

А я руки в ноги и к двери. Заперто!

— Открой! Ключ отдай, я сама. Слышишь меня? — Кричу из коридора.

— Ой, да не слышу я ничего, а вот ключ возьми у меня.

— Где это у тебя? — Кричу, стоя пред входной дверью.

— Здесь у меня, подойди и возьми.

— Сама принеси.

— Не могу, занята я… — Вот же, ну что это такое за издевательство?

И я, не пренебрегая ее словами, в комнату к ней захожу. Уже думала, что увижу ее с задранными ногами, а она сидит передо мной скромненькая, ножки вместе, колени, все как надо аккуратно, глазками весело сверкает.

— Ну что ты вскочила, сядь, посиди.

— Нет, открой или ключ отдай и я сама.

— А ты сядь. Сядь, прошу тебя. — И руками схватила и силой притянула, рядом с собой усадила.

— Ну что?

— А ты ничего не чувствуешь?

— Что? Что я должна почувствовать? Что ты еще придумала?

— Руку дай.

— Нет.

— Ну что ты не видишь, что я с пустыми руками.

— Ага, снова будешь мне в руку что-то пихать. Лучше, слышишь, ключ….

И слышу, как из-под ее ног идет какой-то гул. Что это, неужели он у нее и под ней лежит, а потом спохватилась. Нет! Он у нее ….

И пока я в себя прихожу, она как засмеется, а сама назад откинулась слегка и ножку раз, в сторону и вверх!

Я скорее в коридор и ору благим матом.

— А ну, слышишь ты, машиной переехатая, открой! А то заору и всем о тебе расскажу.

Ну, что вам сказать? Через пятнадцать минут я уже дома, а все не могу отойти от этого возбуждения. Все перед глазами этот овальный предмет, что торчал у нее между ног и гудел, а она сзади его донышка пальчиком на кнопочки нажимала.

Ну, ведь бывают же такие подруги сумасшедшие? Хорошо, что я у нее не взяла читать что-то еще, а то ее Эммануэль мне все по ночам, и я вместо ее подруг, я, то с ней — Эманнуэль, то с этой беспардонной и прыщавой Светкой.

И долго потом у меня еще отвращение было ко всяким предметам овального вида.

И вот потом уже, спустя столько лет у меня появилась Она. Моя первая женщина — Бленда. Понятно теперь, что я уже давно была к таким отношениям подготовлена. А тут еще ее интерес ко мне, и моя заинтересованность в ней: в ее связях, ее умении выжить, пробиться, вот и я потянулась следом за ней. А мне всего-то надо было, вырваться из этого плена и образа, оторваться от моих гиблых мест.

Я все настойчивей понимала, что мой единственный шанс, это сама я. С мужчинами, что после публикаций о моем выигрыше на конкурсе, стали меня доставать я принципиально не разговаривала. Не верила им, а вот ей, вернее в нее и ее возможности, поверила сразу. Потому, когда к ней в номер гостиничный шла и все шансы свои просчитывала и перебирала. А как же иначе? Ошибаться нельзя! А потом, уже попав к ней в лапки, почувствовала, что я просто мышка, с которой она, как кошка, поиграется, позабавляется, а потом раз и съест. И от меня только хвостик обглоданный останется, да и тот она сама, раз и выплюнет, как побрезгует. И тогда я снова там, откуда хотела взлететь, а она раз и упорхнет. А я? И тут я уперлась. Не отдалась ей, не покорилась, не повелась на все, что она мне обещала и грозилась проделать для меня. А очень мудро поступила, когда она укатила в столицу, то я выдерживала паузу, не отвечала на ее письма, звонки.

Конечно, вы можете себе только представить, как я по ночам мучилась в ожидании, переживала, что не получиться у меня ничего. А уже потом…

Ну, а потом вы все уже знаете. Вот так я ее, а не она, использовала, если хотите, ее для себя. И потом случай с Антониной. Но сейчас мне кажется, что он не был случайным событием, а он случился со мной от того, что я старалась, брыкалась, лезла наверх и при этом головы не теряла. Ну вот, пожалуй, и все.

 

Немного о чуде

Остаток дня просидела в свой комнате. Пришла и свалилась обессиленная поединком и трудным разговором. Никуда, даже на обед не выходила, только попросила горничную, которая ко мне по ее просьбе заглянула, принести что-то попить. Потом что-то пила, а потом провалилась. Провалилась в страшно правдоподобный и такой, почти реальный сон! Если бы не открыла глаза и не спохватилась, то так бы и кончила. Прямо вот так!

Тело все напряжено до предела, сжалось, внизу полыхает пожар, горит все лоно и тянет сильно, настойчиво, хоть руки на себя налагай!

Опять Бленда! Опять она, но какая? А что она руками там во мне? Нет, нет…

И я, проглатывая слюну и часто хватая ртом воздух, перекошенным ожиданием вожделенной разрядки, медленно возвращаюсь из своего коварного и бесстыдного сна с ней, которая даже во сне меня не отпускает и хочет…

Ну, все! Все! Хватит, хватит! Даже не думай, не смей! Так, все, все я сказала…

А рука предательски спустилась, привычно прижалась туда, где только что полыхали такие срасти во мне и моем сне, от которого я стала такая. С огромным усилием и то только оттого, что передо мной снова всплыли все те же насмешливые и ожидающие глаза Антонины, моя рука замерла.

По телу неудовлетворенному, и я это почувствовала, как еще раз пробежала волна и затихла, но тело ожидало продолжения и завершения сна, и следом, на смену пришло недовольство собой. От несостоявшейся концовки бешенного и опрокидывающего самые невероятные понятия секса и того, что опять она вытворяла со мной… Ну и что же это? Почему все время она и она? Ну, я понимаю, что мне приятно с ней и даже больше, но я должна…

А в голову лезут эти ошеломляющие отрывки сновидения и неудержимого секса с ней. Нет! Нет! Все, все! Достаточно. Опять я о ней? Ну, что я могу поделать с собой, когда она даже во сне снова и снова приходит ко мне! Ну, как мне позабыть о ней? Как?

И я, вместо того чтобы отвлечься, я снова погружаюсь то ли в сон, то ли в мечтания. А как это можно еще назвать?

Ощущения, испытанные с ней, настолько сильны во мне, что я, как сейчас, ощущаю их на себе, своем теле, поверхностях изнеженной девичьей кожи, внутренних поверхностях своих бесстыдно расставленных в сторону ног.

Вот вспомнила, как вся в ожидании ее прикосновений замерла и меня еще не касаются ее губы и мягкие, нежные, теплые подушечки ее пальцев, а все во мне уже наливается ожиданием, томительным, возбуждающим и приятным.

Вот я ощущаю, хотя не могу видеть и оттого еще возбуждающее именно это, ощущать! Вот я ощущаю ее горячее дыхание там, где все словно вздымается, утолщается от прилива крови и где горячая плоть ожидает этих незабываемых и нежных касаний…

Сначала — касание ее волос. Щекотно и возбуждающее, потом словно дуновение горячего ветерка, это следом ее дыхание там. Потом, потом… Ой, мамочка!

Она зацепляет верхней губкой своего слегка приоткрытого рта и тянет ее, эту горячую, неподатливую губку по внутренней стороне моей ноги и все ниже, ниже и ближе, ближе. Я замираю и жду ее прихода туда и касания. Но его не происходит, потому что другая, теперь уже нижняя губка ее рта, отходит вверх, вдоль, восхитительно, словно легким нажимом ластика стирая, подтягивая, натягивая такую нежную там кожу, с внутренней стороны моих раздвинутых ног. И так несколько раз. Туда, задирая перехватами, а потом вниз и так же, как ластиком тянет за собой, за такой нежной, горячей губой и ее горячего дыхания. А потом! Потом, словно взрыв!

Словно попадание в самое сокровенное место! Это оттого, что она сразу ко мне туда с жаждущим, приоткрытым ртом и сразу же следом, засасывает ее… Все в себя, все, где горячо и уже мокро и я это все ощущаю, и меня, словно от нее отталкивает, так всех ощущений этих много и так они бьют по нервам, рвут их. Я стараюсь выскользнуть, отбиться, вырвать ее, мою… из ее жадного и ненасытного рта. Но…

Она с силой прижимается вся ртом и все так же, впивается и словно высасывает ее из меня в себя. Я кручусь, невольно сжимаю ноги, сдавливаю ее голову, стараюсь вытолкать ее оттуда… Несколько секунд боремся в изумительной схватке, а затем она запускает в меня его! Я жду напрягаясь, именно этого момента с самого начала и потому вся, просто взрываюсь от ощущения его в себе. Я ощущаю ее язычок!

Несравненно, великолепно, потрясающе и еще можно много всего сказать об этом моменте, но он настолько хорош, что эти ощущения проникновения ко мне туда даже трудно описать. Ведь он, ее язычок горячий, скользкий и нежный, но при этом такой упругий и беспощадный! Он врывается ко мне между губ, скользит, настойчиво зарывается в мою плоть и куда-то еще внутрь, глубже, пока я не ощущаю его перед тем, что меня все еще отделяет от настоящей женщины. И я, почувствовав это, просто задыхаюсь и от ощущений опасности и неукротимого желания ей отдаться и ее желания овладеть мной всей, до самого, этого, такого значимого во мне места. И я, допускаю всех ее действий с собой, именно там у себя, в запрещенных для всех, кроме нее месте от того, что с радостью понимаю, что от этих ее прикосновений, лизаний там, я не разорву в себе ничего. И как только так происходит, я словно срываюсь с цепи, осознавая какая развратная и теперь мне уже надо все от нее грубо, настойчиво, словно именно так я смогу получить от мужчины. Но сознание того, что там не он, а она, удваивает ощущения, обостряют восприятие и вот я уже сама, словно взрываюсь и начинаю совершать ей навстречу такие невероятные, дерзкие движения бедрами! Бесстыдные, развратные, дикие! И у меня только одно на уме:

Ну же? Ну, еще, еще, сильней, глубже, настойчивей, пройми меня всю до самых косточек и чтобы проняло до нее самой… Ой, мамочки!

В это время она сменяет позицию языка. Вот теперь я вся в ее власти и только успеваю извиваться от прикасаний, поддеваний его кончика, нажимов, со смещением влево и вправо. И вот я уже вся, словно заколдованная ведьмой, превращаюсь в него, этот единственный в теле женском, так похожий на мужской возбужденный и упруго торчащий орган, возбужденный сосок дьявола.

При этом, с каждым касанием и движением по нему во мне проносятся такие волны похоти и дьявольского желания, что я неосознанно сама приподнимаю навстречу ей, такое желанное от меня, сказочное угощение для ее мягких, ищущих губ и настойчивого, беспощадного язычка. И я чувствую, как и она отдает должное этому невероятно чувствительному органу женщин, который уже не в состоянии вздуваться, напрягаться и который, пятясь, отступает, скрываясь внутри моего лобка, а следующие мгновения это самая неописуемая, просто волшебная, божественная сладость….

Тело напряжено, уже изнывает и ждет его завершения и всего этого, дьявольски обольстительного, неестественно прекрасного соединения двух женщин! И оно происходит, потому что я в такие мгновения словно вырываюсь толчками и вылетаю из тела, парю где-то в облаках, а мое сознание, вместе с освобождаемыми толчками тела, также какое-то время парит где-то, а потом, словно опомнившись, вспохватившись, возвращается в меня, удовлетворенную женщину…

Чудо! Да! Самое настоящее, невероятно приятное, какое-то животное, для нас женщин живородящих. Оно нам дадено свыше в таком восприятии, чтобы мы, вопреки мукам родов все равно, теряя головы, совесть, понятия чести и долга, стремились к этому состоянию блаженства, которое, как в награду для нас Им было заложено от природы, для продолжения нашего рода. И я, не оправдывая Его желания, все равно уворовываю для себя ту самую, невероятно приятную частичку чуда!

Вспомнила снова об этом и не удержалась, рука что лежала, сама по привычке, словно противясь сознанию, стронулась, двинулась и вот уже пальцы ищут настойчиво в теле эти выпуклости обозначенные, выпяченные тканью натянутых трусиков и следом по ним и гладят и прижимают….

— Ой, как же мне… Да, что это я?

Вот же? Как я посмела, я что же забыла, где я и для чего я? Пальцы нехотя выпрямились и следом вышли из контакта со мной там.

— Все! Поняла? Не будь дурой, прекрати. Ну было, это было, все! Погоди!

Лучше возьми и проанализируй, вспомни и прокрути разговор с самого начала. Это сейчас важнее всего для тебя, даже секса с ней!

Всего? И даже этого?

— Дура! Какая же ты ненормальная! И эта твоя Бленда! Запомни, что я скажу.

Хочешь всего? Тогда бери себя в руки и действуй! А прежде всего, думай, анализируй, как резидент разведки за рубежом.

Теперь, окончательно отрезвела и, прокручивая назад встречу, занялась самоанализом всего, что произошло и что говорилось. За этим занятием снова и всплакнула, и осерчала, и порадовалась, но потом успокоилась и даже задремала, довольная оттого, что свой раунд я выиграла. А вот какой ее будет следующий ход? Встала с тяжелой головой.

Вы когда-нибудь женщину разъяренную встречали, так вот это я встала такая!

Зачем-то обругала горничную, что зашла ко мне и передала, что во столько-то меня ждут в зале. И потом на прощание ей же досталось за то, что не разбудила вовремя и за что-то еще. И я бы метала еще все эти недовольные всплески и брызгала бы недовольством еще, если бы за мной не зашел он, Геннадий.

— Ну, как ты, жива?

— Да! Как видишь.

— Она тебя сильно прижала?

— Да, но ты этого не видишь. От меня горничной за это досталось.

— А ты, что же умеешь и так?

— О! И не только с ней.

— Что? И со мной?

— Со всеми. Я такая. А что ты пришел?

— Постой, остынь! Только давай ты со мной не так как с той бедной девушкой. Хорошо?

— Согласна, что еще требуется от меня?

— Нет, дорогая моя, давай спокойней, расслабься, хорошо? Я зашел, чтобы тебе передать, кто с тобой сегодня будет в парилке.

— Не в парилке, а в бане. Она так сказала и обещала. Так кто же?

— Ну, все, все! Успокойся и слушай.

А дальше он мне, кого привез, кто сам приехал и кто это. Потом о том, что ожидать и как избежать конфликтов.

Я его очень внимательно слушала, понимая, что не права так была и грубо с ним, но только сейчас волнуясь, поняла, насколько он для меня полезная фигура в этой затейливой шахматной игре за овладение троном для королевы.

Ну, раз начала, так надо играть! И не просто играть, а выигрывать, потому что мат, он же для меня будет самый настоящий и звучать вслед, потому и проигрывать мне нельзя!

 

Испытание второе: а как же любовь?

— Ну, милочка моя, подставляй попочку и спинку. Вот так! Еще? — это Антонина меня веничком березовым обмахивает и легонечко, нежно пришлепывает.

Мы уже час в парилке, попеременно выбегая обмыться, отлежаться и отдышаться от нестерпимой жары. При этом, как только я сяду отдышаться, то обязательно рядом со мной, под простыней или просто так нагишом кто-то присядет. И снова с просьбой что-то рассказать о себе. Мне это все уже изрядно надоело и потом эта жара, просто плавит мозги. Это почище, того пекла будет, подумала, что днем она мне устроила. Их ведь теперь трое на одну!

Но все красивые, стройные и даже она, которая скоро для меня должна будет стать такой близкой, как мамой. Это я так, забегая наперед, говорю, а вот как будет на самом деле, не знаю?

Она, хоть и в годах, но так же, как эти ее подруги, все так же, ухожена, правда, с брюшком небольшим, но не с мешками, а ровными, гладкими мышцами. И фигурка ее до сих пор хороша. То же можно сказать о ее подругах.

Одна — Людмила, высокая и худощавая, но с отвислой и большой грудью, с сосками оттянутыми, а там — гладко выбритая. И вторая — Нинель, как ее представили, также стройная, но не высокая и немного надменная баба, сорока пяти лет. Но с фигуркой, загаром по всему телу и там, где у меня полоски и белые пятна, а у нее все ровно покрыто хорошим и ровным загаром. Интересно мне, как это и, самое главное, где так можно и с кем так загорают в таком возрасте. И потом, такое нелепое на правой груди, на соске кольцо. Это что? Окольцована она кем или за что?

Поначалу мы встретились и меня Антонина представила им. Я, как могла, приветливо с ними обеими и ровно. Обратила внимание на то, как они были одеты.

На Людмиле был прекрасный полушерстяной костюмчик и кроя такого, которого я не видела нигде. Удачно все в нем, и карманчики накладные с клапанами и двойная строчка, причем цветная, не в тон, но все настолько аккуратно, что мне даже не зацепиться глазом. А на ногах чудесные туфельки на низком каблуке в тон и сумочка маленькая, но в тех же тонах. Конечно прическа от классного мастера и маникюр. Во всем ее виде так и сквозил достаток и роскошь.

Зато вторая, Нинель, безобразно одета в брюки широкие, мужскую рубашку на выпуск и в полукедах на босу ногу и с таким нелепым легким шарфиком, прикрывающим складки шеи. И какая там прическа, стрижка настолько короткая, что видно кожу на голове. Стрижка под мальчика и сама она угловатая, словно мальчишка, но подвижная и быстрая.

А меня они беспощадно и, можно сказать, нагло, разглядывали, пока Антонина им обо мне. Но ни звука, ни оценок, все молча, спокойными взглядами своих умных глаз.

А о том, что они обе умные, тут и гадать не надо, особенно после того, как мне за чашкой чая Антонина о каждой кратко. С ума можно сойти, куда я попала!

Оказывается Нинель — профессор, каких-то наук, а Людмила — медик, причем по женской части и доцент. А кто это, да черт его знает, но тоже как профессор я так поняла. И осознание того, что я перед ними сейчас всеми буду голой, меня привело в трепет и волнение.

По правде сказать, я отчего-то переживала и корила себя за то, что так легкомысленно согласилась и надо сказать, что перспектива оказаться рядом с тремя немолодыми тетками и при этом самой быть в том же виде, в котором и они, меня где-то даже смущала. Одно дело в бане, где можно скрыться за всеми такими же телами, а другое — когда на виду, и вроде бы деться некуда. Но когда я соглашалась, то не задумывалась, потому что всеми силами старалась свести тот трудный и опасный для меня разговор на любую иную тему. Но сейчас я оробела.

Не за себя и свое тело, нет, я была абсолютно уверена и мне даже хотелось перед ними предстать и доказать им, что моя красота — она не только на лице, но и тело мое, оно настолько же совершенно! Оробела, что придется какое-то время находится рядом с чужими и голыми, и при этом вести разговоры, и участвовать в их беседе. Одну тему я заготовила заранее. Это, конечно же, тема о моей природной красе и косе. Волосы мои, как и мамки, бабушки и прабабушки, у всех в нашем роду женщин были, что называется, прекрасными. Но я ухаживала за ними так, как меня научила мама, а ее бабушка и потом всех так. Это же наш секрет, и я его не собиралась кому-то рассказывать. Так в общих чертах. К тому же я беспокоилась о том, что не могла в жаре находиться с открытыми волосами. Мне обязательно надо было укутать голову и спрятать от жары волосы.

После чашки чая мы потянулись следом за нашей хозяйкой куда-то за хозяйственные постройки, причем часть пути прошли по двору, а затем уже попали в баню.

Ну что в баню, значит ни о чем не сказать, так как то великолепии из досок и дерева что окружало нас и мрамор, бассейны с горячей и прохладной водой, все сразу же подняло мое настроение. Антонина, как хлопотливая и заботливая хозяйка, все сама проверила и довольная, обращаясь ко всем:

— Ну, девки! С Богом! Раздеваемся и поехали!

Они раздевались, а я немного смущаясь, стараясь на них не смотреть, постаралась следом за ними.

— Ну, красавица! Для тебя ведь старались, вот и венички и парилку приготовили, ну что ты копаешься, давай, открывай сезон.

Я только мельком увидела, как они втроем, потрясая голыми телами, скрылись за дверью. Я следом. Быстро скинула одежду и принялась искать себе что-то на голову. К счастью, нашлась фетровая шляпа и не одна. Выбрала для себя ту, что побольше, раскрутила косу, уложила под самый верх и, натянув шляпу на голову до самых ушей, шагнула к ним. И сразу попала на диспут. Диспут среди голых тел.

Но я все же, сейчас отмечаю, что этими банными процедурами я уравняла свои шансы в соревновании с ними, ведь они пришли расслабляться, а я наоборот: я словно пружина сжалась, себя так завела и взвинтила, чтобы не уступить, а вернее еще — чтобы какую-то не допустить оплошность в разговоре. В таком напряжении вхожу и сразу же включаюсь на полную, потому что мне тут же вопрос задают на засыпку.

— А давайте спросим у нашей красавицы. — Говорит Людмила, как только я вхожу и сразу же приседаю от жара.

— Вот, нужны ли нам однополые браки?

— Нет!

— Что, прямо так сразу и нет?

— Нет, не нужны.

— Это отчего же так? Выслушаем мнение молодого эксперта.

— Я считаю, что мешать им нельзя, а вот вступать в брак им разрешать не надо.

— Ну-ка, дайте разъяснения.

— Ну, брак он же для детей, для женщины, чтобы защитить себя и своих деток, чем-то обеспечить, что вместе с мужем нажить, что имеют, создают. Квартиру или что-то еще. Потому и брак этот им нужен. А вот тем, им же этого не надо раз нет деток. Пусть так живут. Я например, так думаю.

— Браво! Что вам сказать? Отлично моя дорогая. Вот это анализ! В два счета все по местам расставлено и без вопросов! Вот мои дорогие как надо рассуждать. От деток, как от печки, а вы? Что, да как она, он, они? Ну что же, прекрасный, исчерпывающий ответ достойный похвалы!

— Ну, а что по поводу осуждения обществом? Что по этому поводу скажете?

— А что сказать? Все то же. Это надо подальше от деток и поменьше об этом говорить, а то знаете какие девчонки бывают?

— И какие же?

— Такие любопытные им во все нос свой любопытный надо всунуть, а это знаете…

— А мальчишкам, парням, разве не так?

— Ну, этим все посмотреть, да своими руками. А девчонкам так, чтобы с чувствами и чтобы все непременно до самого конца разузнать. Хотя о себе ничего практически не знают.

— Что, к примеру?

— Ну, как у нас там все устроено. Я, стыдно признаться, не знала даже, откуда я струйками брызгаю. Ой, простите за откровенность.

— Ну, тут все не маленькие дети и я, например, понимаю, сама так. А ты, Людочка, как?

— Нет, дорогие, вы от темы не отклоняйтесь, ближе к сути. Так что же, по-вашему, куда с этим деваться, что как раньше, не замечать? А вот за рубежом так не считают и нам в том же предлагают разобраться, взять и легализовать. А вы как, как наша молодежь, думаете?

— Никак мы не думаем. Живем себе, как получается. Но я бы для начала разобралась бы с другой проблемой и профессией.

— Это Вы о проституции?

— Ну да! А то знаете, насмотрелась с детства таких выкрутасов… Ведь, если бы им, ну таким, все как другим, это чтобы с учетом их интересов, то не было бы у нас таких случаев диких и убийств, издевательств над ними.

— Это вы правильно заметили. Давно пора этим заняться и все в рамках закона, а то получается что все профессии представлены, оговорены правила сторон, а вот с ними, как будто их и нет. Мы, как дети малые, ручками прикрыли глазки, и нет нас. Так и с ними, не замечаем, и как будто нет проблем, да и их нет, и потом, раз так, то и к ним такое отношение. Раз нет отношений официальных, то и нет правил, а раз таких не написано, то можно все: и сутенерство, а по сути, рабовладение и где? Прямо у нас под окнами в наших городах, при всем обществе. Это что, правильно? Я думаю, что властям выгодно это. Так ведь, раз не признаем, то и никакой ответственности у нее нет перед обществом. А это что за власть такая?

— Ну что такое, как что, так власть виновата! А само общество что? Где его зрелое понимания проблемы, где гражданская позиция?

— Так, девочки! Давайте сменим тему. А то мы так, как все, не сможем решить ничего и так здесь и сваримся. Времени для решения у нас не хватит. Если не ошибаюсь, проект такого закона вносили на рассмотрение и что?

— Как что? Как всегда! То, что обществу требуется, отложим, а вот что нам для бизнеса, то самое важное. Все как всегда!

— Нет, там с этим все не так пошло. Никакого закона не рассматривали, его даже не выносили на обсуждение, потому что никакого закона, кажется, в комиссиях даже не рассматривали. Все сразу же застряло на этапе разработки таких документов. Мне даже приходилось знакомиться с экспертными оценками на самой ранней стадии таких разработок. И что вы думаете? Все провалили сразу и с треском! Взять хотя бы возраст. С какого, по вашему мнению, возраста, можно разрешать, а с кого не разрешать? И потом, если, к примеру, женщина всю жизнь этим промыслом занимается, то можно ли ей разрешать этой бабушке, развращать молодых и неопытных? Это знаете ли, статья закона! А потом пошло и поехало. К примеру, что считать групповым сексом? Сколько это? Две пары, три, десять. Где критерий? А тут свинги, а там сообщества нудистов. И еще хуже с однополыми отношениями. Их-то ведь также придется узаконивать, а тут само общество не готово, и пошло, и поехало. И как всегда у нас, простых решений принять нельзя, потому, что не тридцать седьмой год, а сложных, лучше не принимать потому, что тогда все вообще надо менять. И не только статьи уголовного, но и все понятия и представления в нашем сегодня, вышедшего из бывшего социалистического общества. Ведь сегодня, по сути, мы живем все в тех же оценках и критериях что и раньше, при социализме…

— И что в этом плохого?

— А то, что усидеть сразу на двух стульях не получается. Надо признавать реалии современной жизни, капиталистического, или какого-то там уклада и оформлять их законами. И начинать надо с отношения человека не к собственности, а человека к человеку! Отсюда начать и далее, отношения между обществом и человеком, между самими сообществами. При этом нельзя забывать, что права человека они должны быть превыше всякого общества и его интересов!

— Стоп, стоп! Девочки, мои дорогие! Куда вы полезли? Нам ли таким тепленьким и красивеньким надо об этом? Ну и шут с ними, этими законами, давайте лучше ближе к телу, так, по-моему, один из героев говорил?

Они еще в том же духе, а я уже не хочу спорить. Вот и легла, а Антонина ко мне с веничком и колдует надо мной. И мне приятно осознавать, что я получила и на этот раз положительную оценку своим рассуждениям и об этом могу судить даже спиной, потому как Антонина меня не просто веником обхаживает, а очень все ласково и с душой! Ну и хорошо! Вот лежу и думаю блаженно, что у меня все будет получаться и дальше, что скоро вернется ее сыночек из командировки, и все у меня с ним завертится, а завершиться должно так, как я рассчитываю. И вдруг в голову, словно вскриком совести: ну, а насчет любви как? Да! А как же насчет чувств, как же с этим быть? Вот что надо обсуждать, а не всяких там красавиц с ногами разведенными!

Когда мы распаренные легли на специально подготовленные для этого деревянные и широкие лавки в предбаннике, то я первая заговорила об этом.

— Вы простите меня, что вас отвлекаю. Но как быть, к примеру с таким понятием, как любовь и семья, любовь и замужество?

— Ого, куда девочка забирает! Ничего себе тему подбросила?

— А что? Очень даже неплохая тема и как мне кажется — актуальная для некоторых.

— Это вы меня имеете в виду? — Спрашиваю с замиранием сердца.

— Да милочка моя, тебя! — Слышу из-под махровой простыни голос Антонины.

— А что я?

— Да, что? Ну и сама представь нам свои воззрения. Я, например, думаю, что…

— Так профессорша, помолчи пожалуйста! Дай мне мою красавицу послушать. С тобой и так все ясно!

— А что значит ясно? Что я не замужем и у меня любовники молодые?

— Ну, что я говорила? — Замечает Людмила. — Она опять на своего конька села и сейчас о своих возможностях в университете…

— Да не на конька она села, а на…

— Девки, девки… Ну и несерьезные вы какие-то. Что у вас на уме? Ну, дайте же вы нашей красавице высказаться!

— А что я должна говорить?

— Знаешь, неправду лучше не надо, только о себе все представление испортишь, ты лучше наберись мужества и скажи все, что думаешь.

— Хорошо. Спасибо за поддержку профессор. Или правильно надо говорить, что вы про…

— Да она джигит! Самая настоящая наездница на их…

— Ну, хватит, хватит, дай те же ей высказаться. Говори милая, мы тебя слушаем. Так, что там ты насчет любви?

— Нет! Это похоже на расстрел! Так нельзя! Я например, как профессор, хочу выступить в ее защиту!

— Да никакая ты не профессор!

— Как это? Да я…

— Я не о том, я, что хочу сказать? Что в этих вопросах я самая сведущая среди вас и можно сказать, что в этом я уж точно профессор! И да, как ни печально, но любовь это не то, что мы думаем и о чем мечтаем, а это, простите за прозу, временное эмоциональное состояние индивидуума и связано оно с получением информации и выработкой к определенному моменту своего развития…

— Ну началось! Хватит, даже слушать такое противно! Ты, Людка, в своем институте совсем сбрендила на этих своих гормонах да флюидах! Не знаю, кого вы там исследуете? Но точно не таких молодых и красивеньких, как эта прелестная девочка!

— Спасибо вам! — Негромко ей, профессорше.

— Девочки, ну что вы? Пожалуйста, не надо задираться. Лучше послушаем, как ты там сказала, прелестную девочку?

— А что? Разве не прелестную? И что? В самом деле девочку?

— Ну что вы за народ такой беспардонный? Вот я сейчас возьму и спрошу у тебя, кто это тебе прицепил на сиську побрякушку эту и…

— И что? Я отвечу, запросто! Это я в Испании, после семинара и мы с…

— Так! Опять по коням! Первая конная в наступлении, а впереди на вороном коне профессорша, и она…

— Ну, как тут не поругаться? Скажи ты ей, Антонина, что если ей завидно без… ну, мальчиков, то пусть она бросает свой научный институт и переходит на учебную кафедру в медицинский. Уж там таких коников можно будет оседлать и столько, что мама не горюй!

— Ну, правильно! Тебе своих не хватает и ты готова на медицинские кадры покусится! У тебя что, Нинель, бешенство матки? Я думаю, тебе надо провериться, и ты ко мне…

— С удовольствием, ты знаешь, послужу науке. Ты только скажи, как ты будешь эти опыты со мной проводить? Бешенство, это когда, сколько за день, пять, десять или…

— Так! Тоня, мы имеем дело с типичной маньячкой и психопаткой на почве секса. Я требую ее…

— Ну что вы за народ такой? Как только вместе, так обязательно ругаться? У вас что, неприязнь между собой? Что вы все время делите между собой и все никак не можете успокоиться? Теперь я понимаю, почему в академии наук одних стариков берут.

— Как это? Почему только одних стариков?

— Да очень просто! Потому что в том возрасте они уже не дееспособные и все функции с воспроизводством у них угасли, потому им кроме науки нечем хвастаться, а не то, что вам!

Потом они еще переругиваются какое-то время, но уже не так, а по мирному успокаиваясь. И вот я уже слышу, что в разговоре паузы наступают и все продолжительней и все, потом ничего уже не слышу. И только мысль промелькнула.

А ведь хорошо, что профессорша за меня заступилась и своими разговорами отвлекла их, а то бы мне пришлось отдуваться перед Антониной и признаться вслух, что я и ее сын, мы ведь, по сути, еще друг дружку даже не оценили, не то что у нас любовь с ним. Ну, какая же это любовь? Когда мне от него что-то надо, а ему во мне. Разве же это любовь?

Любовь, это когда каждый только и думает, как бы ему отдать все что имеет и себя самого всего и до самой капельки! И уже засыпая, я поняла, что этими мыслями я сама ответила на свой вопрос.

 

Почти агент

Дальше началось мое восхождение. Игорь приехал и вопреки всем уверениям сразу же ко мне. Причем с таким букетом!

Ну и закрутилось. Предложение, обязательно с венчанием, так настаивала Антонина. А я и не против! И что примечательно? Меня словно какой-то волной живой окатило, и я забарахталась в приготовлениях и суете.

Профессорша чуть ли не первая меня поздравила. А мне даже неудобно стала, когда она мне.

— Знаешь что принцесса. — Теперь все меня так называли и даже Антонина так ко мне.

— Я хочу тебе преподнести подарок до свадьбы.

— Ну Вы, Нинель, как всегда оригинальны! Только я не слышала еще, чтобы так кто-то дарил до свадьбы.

— А я такая! Я тебя сразу заметила, и ты мне понравилась, прямо как дочка стала. У меня, ты знаешь, детей своих нет, впрочем, как и стоящих мужиков, а ну их всех! Так что денег у меня столько, что я прямо не знаю, на кого мне их тратить.

— Да потратьте Вы их на родственников, что Вы в самом-то деле.

— Перебьются! Я и так, только и делаю, что им всем помогаю и подарки. А вот что же я, не могу подарок сделать такому человечку которого я люблю?

— Ну, ну? Только не задавайся, пожалуйста, сразу и меня не забывай. А знаешь, что я решила?

— Понятия не имею! Только вы, пожалуйста, скромненько все и со вкусом.

— Вот то — то и оно! Потому вот что мы сделаем? Собирайся, и со мной поедем в одно место. Тебе там точно понравится, но мне не очень и потом, я в этом барахле бабском не очень-то разбираюсь.

— Ну, что вы задумали? Какое такое барахло? У меня все есть! И платье, и костюмчик и даже на выход, вот смотрите?

— Знаешь что? А впрочем… Давай, примерь что-то, а я посмотрю для затравки.

И я при ней быстренько скидываю платье и уже хочу натянуть свой любимый костюмчик, который сама придумала и пошила, перед самым отъездом, но тут она.

— Стоп, стоп, стоп! Замри! Замри и не дыши, я сказала!

— Что, что случилось?

— А вот то, о чем я хотела тебе сказать, но знала, что пока тебя носом не ткну ты мне не дашься и не согласишься на мой подарок.

— Ну и что это? Что вы меня так придирчиво рассматриваете? Вы что?

— Ага! Еще скажи мне, что я вешалка старая к тебе как любовнице пристаю?

— Что? Ну, что вы? Что вы меня щупаете? Ну, я даже не знаю, что у вас на уме? Если Вы и правда что-то…

— И что? А если я, как ты говоришь и правда, то что? Ну и…Где же продолжение банкета? Что ты молчишь? Я что же не поняла, почему ты так быстро с ответами справлялась в бане? Раз, два и готово! А вот я скажу тебе, что я сразу же поняла, что Антонина тебя заподозрила в шашнях с бабами и потому я тебе на выручку…

— Я это поняла и благодарна вам, а вот насчет того о чем вы, я …

— Знаешь что, принцесса, мне врать не надо! Я все вижу, потому что я профессор! Я что, по-твоему, не вижу тебя? Насквозь вижу и даже могу сказать тебе, что у тебя на уме! Хочешь услышать? Вот так-то! Так что стой и молчи, пока тетя тебя потрогает и облапает. Ну что ты? Что?

А я ей, со слезами на глазах.

— Лифчик мне тоже снимать, или ты сама?

— Сама, сама, красавица! Ну, что я говорила! Я же им говорила, что восемьдесят четыре Д, значит восемьдесят пять надо, а они мне, нет, нет!

— Что Д? Какое такое Д?

— А ты что подумала? Что я тебя лапаю за сиськи, потому что я…Ой, не могу! Это надо же, что ребенок обо мне подумал? Ну, я даю, ну я… Ха, ха, ха!

Да лифчик, бюстгальтер тебе надо и комплект трусиков, белья женского. Ты же ведь таким вот бельем испугаешь молодца своего на всю оставшуюся жизнь! Потому я и упросила Антонину, что я сама тебе все какое надо белье куплю к свадьбе! А ты что?

— Ой, не могу? Ха, ха, ха!!!

— И, говоришь, ты или я, кто из нас твой бюстик снимать будет… Ой, уморила, ой, мамочки! Ну, ты, принцесса, даешь! Себя окончательно раскрыла! Теперь вот что? Никому, слышишь, особенно Антонине! Она и так до сих пор вся в сомнениях, а тут если узнает что ты спрашивала, то она… Ой, не могу, смешно мне, а ты меня рассмешила! До слез рассмешила! Так, сейчас некогда, потом как-нибудь мне о своих подругах расскажешь! Теперь все! Поняла? Я могила!

Давай собирайся, лесбиянка со стажем… Ну ладно тебе, пошутила я, пошутила… Ты уж прости меня старую вешалку? Само так получилось! И на меня можешь во всем положиться! Я знаешь, чего о многих знаю? Потому и профессор, между прочим, в тридцать пять лет ей стала! И мне знаешь какие предложения делали, закачаешься! И мужчины и, между прочим, и женщины тоже! Что, не веришь? Ну ладно тебе, было и прошло!

Давай одевайся и свои кремлевские башни прикрывай, а то видишь, как сверкают, только звезд рубиновых на них не хватает! Но, то уже не моя забота, то пусть твой Игорек старается. На такую грудь я бы и алмазов не пожалела! Ну, что же ты? А то я их правда лапать начну! Смотри ты, какие отрастила? Прямо так бы тебе и ходить! А ну, пройдись, пройдись, а я посмотрю как они….

Ну все, принцесса! Больше не буду! Все, денег с собой не надо, я угощаю. А ты меня и так таким зрелищем порадовала и так рассмешила, что я за тебя с удовольствием расплачусь! Так, где там наш телефон и поехали, поехали….

Ну, что рассказывать? Я, конечно, хотела бы вам о том, в каком я раю побывала и как в столице умеют, а самое главное — это сколько тут прекрасных вещей и каких! Но я хочу о другом, хотя меня разрывает от желания вам рассказать, что значит белье Итальянское — Амбра или из Парижа от Дим?

Все прекрасно, но я все время в раздумьях о том, правильно ли я поступаю? Ведь пока мы все в этом изумительном и головокружительном ворохе изысков мировых брендов и дизайнеров я все время думаю о том, а как же любовь?

Профессорша — тонкий психолог и поняла мое настроение, уточнила пару раз, а потом, когда мы уже с ней в ресторане обедали, она мне начала говорить.

— Ты не рада? Нет полноты ощущений? Привыкай, девочка! У тебя наступает такая пора, когда ты все будешь сама. Сама спать, да, да! Сама покупать. Нет, с такими, как я, или другими бзигнутыми женами миллионеров ты обязательно будешь на шопингах где-то в Париже или в Риме, но….! Все время ты будешь одна, хотя вокруг тебя будет море соблазнов, толпы помощников, прихлебателей и псевдоподруг, а так же прислуги всякой, но ты при этом все время будешь без него. Так что привыкай к этому.

В жизни, как ты сама догадалась, за все надо платить. Во всякой радости есть оборотная сторона медали и у тебя она в том состоит, что ты вроде бы за мужем будешь, но будешь без него. По крайней мере, в его голове ты будешь присутствовать реже, чем скажем в голове у нашего водителя.

А все оттого, что у него свой бизнес. Бизнес — он ведь в его крови, в мыслях, поступках, и он им живет день и ночь, хотя он рядом и даже, может быть на тебе верхом, но все равно о своих зеленых он только и будет думать!

Ну, а ты, ты для него как бонус, выигрыш, непременный антураж ко всем проявлениям удачи, успеха в его жизни. Он так и будет, вскоре о тебе думать потом, что это ты ему удачу приносишь! И он будет, к тебе относится, как будто ты его талисман, но…

Вот как ты? Что с тобой? О чем ты думаешь и все то, что ощущает влюбленная женщина, оно все будет где-то и рядом, но от него так далеко! И ты все оставшееся время будешь тратить на то, чтобы…

Да, кстати? На что ты его будешь тратить? Ты как себе представляешь работу? Ты намерена что-то делать сама или как?

— Ну, Вы, Нелли, и вопросы мне задаете? Откуда же я знаю, что я буду делать в таком огромном доме? Думаю, что у меня там хватит забот и работы…

— Э нет, дорогая! Это ты думаешь, что если будешь готовить, шить, убирать, или стирать, то ты работаешь? Как бы не так! Он никогда тебя об этом не спросит! Для него все это не работа! Запомни, что я тебе говорю! Работа это то для него, что приносит доход! Тебе это понятно? А это все…

— Понятно. Ну и что! Пусть он занимается своим бизнесом, а я буду своими делами по дому и потом, будут же ведь и дети!

— А ты думаешь, для чего тебя такую девочку взяли в этот дом? А как же? Ты даже не думай, сразу же под него и давай беременей! На все про все тебе Антонина не даст и полгода! У нее же ты знаешь, свой план! Как у ее сыночка! Они все такие в их семье, чокнутые! Поверь, я-то уж Антонину знаю! А потом, смотря кто, у тебя будет? Если сын, то ты как ни крути, а его только ты и увидишь!

— Как это? Что вы такое говорите? Они что же, его отнимут у меня?

— Нет! Отдашь сама.

— Нет! Не отдам! Никому не отдам и никогда!

— Ну, я в том смысле, что сын твой, это ведь и его сын, и самое главное, он для них с Тонькой, это продолжение их рода и дел! Потому, ты сама увидишь, что они сразу же в нем начнут воспитывать бизнесмена!

— Ну и что в этом плохого? Папа и сын? И оба…

— Нет! Я не говорю, что все будет так плохо, но он, твой сын, сразу же, как только начнет ножками топать, так только в элитные учреждения. А это что означает? Они оттого и элитные, что не доступные и не только для посторонних, но и для родителей, как ни странно. Потом школа какая-нибудь в Англии и Гарвард или еще что-то подобное. Ну и где ты его потом будешь каждый день видеть? Кого ты будешь по утрам целовать?

Его, который с тобой не спит, а где-то мотается в Гонконге или Сингапуре или сына, который в Англии? И вот что тогда у тебя остается? Дом? А кому он такой нужен?

Я ее слушаю и сама растерялась. А ведь такое и в самом деле вполне возможно. И что же мне делать? Она рядом, откинулась на кресле и тянет сигаретку, любуясь собой и эффектом того, что мне рассказала.

— Ну и где там ты?

— Я?

— Да, ты? Чем ты намерена заняться?

Сижу и думаю, но только несколько секунд, а все потому что у меня на самом-то деле уже давно есть свой план, но я до сих пор о нем никому, а тут видимо время пришло, и я ей.

— Не знаю даже. Но я думаю, что вам я могу довериться почему-то. Даже не знаю почему?

— Может потому, что я о тебе больше чем все!

— Что больше? О чем это вы?

— Ну, я о продолжении старой темы и дискуссии и потом о том, как ты себя с головой…

— Да! Ну, если уж Вы такая догадливая и все, как Вы говорите, Вы обо мне знаете, то почему же Вы так со мной, а не с Антониной и меня взашей! Раз и пошла…

— А потому, что девочка моя, это я сама ей такой план разработала и предложила!

— Какой такой план? Я что, по-вашему, из Вашей головы придумана?

— Да, не переживай девочка моя. Все нормально. Вот выпей это прекрасное итальянское вино и успокойся, остынь.

У меня даже бокал мелко задребезжал на зубах, пока я, стараясь не вскочить и уйти, делаю, как она мне велит, глоток вина. Потом еще и еще.

— А вино и правда прекрасное! — Говорю, потому что я умная и как разведчица в тылу у врага, среди немцев!

— Ты знаешь! Я тобой просто очаровалась и восхищаюсь! — Что это она? Опять что-то насчет.

— Нет, нет! Вы посмотрите на нее! Я ей такое говорю, прямо в лоб, что я ее расколола, а она спокойно себе сидит и потягивает вино! Ну и ну! Ну, ты умница, ну ты меня покоряешь с каждым разом все больше, и больше и я еще так с тобой и сама, наверное, брошу всех мужиков и уйду в лесбиянки!

— Ну, что вы кричите такое? Смотрите, на нас уже смотрят?

— Ну и что? Пусть смотрят и думают, что мы с тобой …

— Да ладно вам, тетя Нэлли, перестаньте! Ну какая вы… Ну, вы поняли или какая я вам….

— Да, ты права! Я уж точно, мне не светит, потому что я предпочитаю твердый и мощный, любой мягкой и вкусной! А вот ты?

— А что я? Что я могу сказать, когда я того, что вы так цените еще и некогда и нигде! Интересно мне, Вы уж простите, что это в самом деле именно так? Что Вы именно такое блюдо все время едите или…

— Ну и лиса, ты? Ну и мастер! Так! Все, я решила тебя сдать!

— Как это? Зачем это сдать?

— Да не кому, а куда! Есть у меня дела с разведкой, так вот, я им тебя предложу, а ты мне скажи, ты пойдешь туда?

— Ну, тетя Нэлли? Ну Вы опять уходите от ответа. Причем тут ваша разведка? Я что по-вашему, с такой косой русской и буду как Кэт, радисткой?

— Ну ты снова напрашиваешься на комплимент! Ай, да дивчина! Ай, да мастер интриг! Нет! Я точно о тебе им все расскажу, особенно про твою косу. Ведь если ее особым образом заплетать и ходить, то по такой косе можно запросто судить, что там надо делать разведчику или записки, шифровки в нее закладывать? Что еще ты с ней делаешь, расскажи? На кого ты работаешь, Кэт?

— Ни на кого, на себя.

— Молодец! Дай я тебя расцелую. Да не стесняйся ты, пусть видят, и что хотят то и думают? Или ты не согласна? Тогда пошли в дамскую комнату, и ты меня сама, как ты там делаешь с этой, как ее там, ну этой..

— Тетя Нэлли! Вам уже надо на воздух, а в дамскую комнату вы уже сама идите, пока я вас не послала к черту! Тоже мне, резидент разведки, который проводит вербовку! Идите вы…

Встаю и чувствую, а вино-то подействовало! Еще бы, думаю? Мы с ней вдвоем бутылку такого вина прикончили! Вот мы даем! Зря она, конечно, у официанта, забрала эту бутылку и сама разливала, уж лучше бы он нам наливал как и положено, и тогда бы я, нет, мы, да черт побери!..О, господи! Да я же пьяная! А она? А вот и она, красавица, поднимается.

— Так! Все! Рассчитываемся! Официант! Счет!!!

 

Претенденты

— Где это вас так? — Вскидывается Генка, выскакивая из передней и открывая нам заднюю дверь машины.

— Угораздило? Это ты хочешь сказать?

— А пошли его на…. — Это Нинель из-под моей руки, потому что я ее буквально заталкиваю в машину.

— Куда, домой?

— Как скажешь, дурашка! По мальчикам давай! В стрип-бар!

— Нет, Генка! Нам домой в таком виде нельзя и мальчиков надо отложить. Нам лучше сейчас на природу. Полежать на травке, а лучше всего искупаться, освежиться. Вези на речку!

— Да, знаешь ли ты принцесса, как далеко надо ехать? Потому что вас я не могу ближе и в таком виде к людям. Сразу же доложат. Так, куда же нам поехать?

— А это долго, туда ехать?

— Туда, где вода чистая и теплая долго, не меньше часа, а вот…

— Вот туда и давай! — Опять командует профессорша.

— Ну, туда, так туда. Но сразу предупреждаю, там никто не купается, хотя вода кристальная, но холоднючая… Бр..!

— Вот нам такую и надо! Правда, Лапуся? — Это она мне и уже полезла целоваться.

Я ее слегка отталкиваю, ведь обидеть ее никак нельзя. Потому что я, хоть и пьяная, но голова соображает! Мне надо у нее выведать, что это за план насчет меня и то, что я по этому плану, где и кому должна? Потому позволяю ей меня обхватить за шею и наклонить куда-то к ее ногам, а сама она при этом, рукой уже у меня в разрезе платья. Ну и пусть, думаю. Мне надо свою линию гнуть, а вот такие профессорши мне в этом плане как раз пригодятся. Но когда она, изрядно помяв мой бюст, перешла ниже и пыталась мне между ног засунуть свою горячую руку, я ее не допустила к себе.

— Все, все! Остынь, профессорша, так мы с тобой никуда не доедем. А ты, Генка, больше на дорогу, нечего баб пьяных рассматривать. Мало ли что может произойти? Потому давай в оба и скорее уже, нам надо, понятно?

— Вот именно! Девочкам надо! — Солидарно замечает профессорша, а потом громко так и развязно.

— Девочкам надо и все такое, и секса им надо тоже. Правда, моя Лапуся? — И на меня своими довольно нетрезвыми глазами смотрит вопрошающе. — Что не так? Я не права, разве?

— Да, так, так! Только не надо тетя Нелли об этом…

— Никакая я тебе не тетя! Ты, что? Не смей так никогда больше обо мне! Ты знаешь меня какими именами мои любимые называют?

— Я мотаю отрицательно головой. Не дай боже сейчас она начнет вспоминать вслух.

— Вот, так-то! Понятно? — Это она, наверное, у себя в голове все свои имена прокрутила и на том ей спасибо. — Ну и ты, не ленись, придумай что-то оригинальное для меня. Только не надо это такое банальное и избитое, что я Котик, Мурка, Нюнок или еще как-то так. Нет, я во всем люблю оригинальность! Кстати, как вы, молодой человек? Как вы нашу многоуважаемую… — еле ведь выговорила, отмечаю, — Антонину Ивановну, между собой величаете? Небось, она у вас Мымра или Хозяйка, сто пудов даю, что вы ее между собой обязательно прозвали! А ну-ка, скажите молодой человек?

— Леди, не отвлекайте водителя своими светскими разговорами!

— Во, как?! А ну, как ты меня назвала, повтори? Ты во мне Леди признала? Вот это точно, вот удружила! А что? Очень даже похоже, как вы считаете, мистер кэбмэн?

Она еще минут десять так все и отвлекала Генку от маршрута, но тут мы свернули и куда-то по лесной дороге, вглубь леса, минут пять. Раз и приехали. И тишина, даже в ушах звон стоит.

— Вот и приехали, леди! Выходите. Вот там за кустами ключ и бассейн небольшой, но глубокий, там вы и располагайтесь.

— А ты?

— А я, я, вообще, мне дело найдется. Соображу что-то насчет горячего чая.

Мы с ней выбрались, а я вперед и сразу же за кустиком присела. Пока сам процесс идет, вижу, как Генка глянул на меня и сразу же отвернулся, дурашка! Так его, по-моему, профессорша наша обозвала? А что? Не дурашка, разве же? Да я бы на его месте, да с двумя пьяными бабами да еще в одиночестве, черт знает где? Эх, ну почему мужики такие скромные? Что им все не так в нас? Не подходят, потому что мы трезвые, не берут нас, когда мы пьяные! Что им и как подавать? А вот если я вот так?

И я, срывая с себя все и разбрасывая по сторонам, бегу вперед туда, где вижу прозрачный и довольно уютный, глубокий бассейн, аккуратно уложенный по краям крупными камнями, и я в него раз — и с головой. Бац!

Вода глухо хлопнулась, и в ушах рокот, все…, больше ничего не помню!

— Очнулась? Ну, как ты? Ты ничего себе, как, голова не болит? А сердце? — Это надо мной лицо его и профессорши. Оба склонились, а я лежу почему-то у их ног, но не голая, какой я была, а закутанная в какие-то тряпки.

— Что? — Даже удивилась своему слабому и глухому, тихому голосу. — Что со мной было? Что произошло? Ничего не помню!

— А то, что ты дуреха от ледяной воды чуть не умерла от шока. Хорошо, что Генка наш, с тебя глаз не сводил, и когда ты не вынырнула, то он за тобой и бегом. Так Геночка? Ну, что ты молчишь, герой! Так, говорю, дело было?

Я смотрю на него, моего спасителя. Волосы его, такие темные и копной, сейчас висят прямо над глазами, до сих пор мокрые. Я еле руку подняла и, с усилием, тронула лицо и ему тихо.

— Спасибо! Я никогда не забуду…

Потом мы еще часа два на месте. И мне так приятно было, почти как дома в детстве. Над головой шумят деревья зелеными кронами, трава, тишина и только рядом глухие голоса ее и его. Они разговаривают, но я даже не задумываюсь, мне приятно и хорошо, сплю я.

Удивительнее всего то, что когда я проснулась, то сразу не сообразила даже, где это я. Но воздух уже прохладный и влажный, а в нос ударили запахи костра, все, я открываю глаза. Голову повернула и вижу, как Генка возится с костром, а на нем что-то такое аппетитное, потому, что поняла, что голодная. Ну, кто, кто же он мне?

Голову приподняла и тут же встретилась с ним взглядом. И хоть уже сумерки и от костра отблески света, но я все равно вижу в его глазах столько нежного и доверчивого взгляда.

А что? Может махнуть на все это рукой и с ним! А ведь ты представляешь, как с ним хорошо! Даже не с ним, а за ним, за его спиной, за его добротой и таким отношением ко мне.

И что? — Тут же во мне противный такой голос. Ну и? Что? Что же дальше с ним?

А что? Как у всех!

Ага! Еще скажи, что ты готова все бросить и с ним укатить. Кстати, куда это с ним ты собралась? Где это он живет? Небось, и мать его в какой-то деревне и вот ты туда и что?

Что, что? Как все!

Ну а ты, ты, такая как все? Ты так считаешь? А как же твоя стать, коса. Тело твое такое, от которого все без ума и даже профессорша к тебе лезет, и за твои телеса…И ты хочешь, чтобы только он с тобой и в тебе?

Не знаю. Но ведь с ним мне хорошо и спокойно и потом, он за меня и в воду, а надо так и в огонь пойдет, и я это чувствую, знаю!

Конечно! Еще бы! Он же ведь уже не молод и ему лет тридцать пять, а может и сорок, а тебе? Неужели тебе в такие-то годы не хочется еще и еще, и взять да попробовать от всего по кусочку!

Хочется, это точно! И потом, я ведь себя знаю, мне простых радостей уже мало, наверное. Мне подавай изыски!

Да, это точно! Особенно, когда разговор и все что связано с сексом. Ты что же думаешь, что у него этот, ну его, этот его мальчик, что он так может шалить в тебе, как какой-то умелый и смелый, тем более чужой и наглый, столичный мальчик? Или что, ты так и будешь, в классической позе лежать под ним много лет и до самого того момента, пока у него не получится уже с тобой? Или ты сама ему что-то такое, что уже знаешь, предложишь? Ага! Посмотри на него. Он что же, похож на того, кто в тебе способен вызвать бурю? Тебе же, я знаю твой темперамент, именно ее, бурю сексуальную и надо! Ну, что же, смотри, смотри на него! Ну, а с другой стороны, что без толку смотреть, надо действовать, смелей!

Потом поднимаюсь и вижу, что пока профессорша спит я Генку за собой поманила. Отошли недалеко, за кустами не видно ничего, ни машины, ни костра. Я повернулась и к нему.

Стоим все так же и он меня, обнимая все время, целует и ему всего мало и мало.

— Нет дорогой! Ты и так получил от меня целых пятнадцать, ну ладно, а ты, что же уже посчитал, ну ладно пусть будет одиннадцать поцелуев. И если так дальше пойдет, то твоя королева, прежде чем сесть на трон, проколется, и ты сам понимаешь на чем. На чем, на чем? Ты еще спрашиваешь меня, Геракл? А кто мне в ногу упирается уже который раз?

— Что, что? Ой, не могу! Вот насмешил! Скипетр, ой не могу, что, что, какой такой, что ты сказал, посох? А он что у тебя именно такой? Какой, какой? Ну, как посох!

— Ну и дурачина же ты Генка! Сам ты дрын! Между прочим, девушкам надо не дрын, как ты говоришь, а юркий, ловкий. Что, что?

— Нет, милый мой! Ты меня точно провалишь! Ты этого добиваешься? Ты этого хочешь?

А ведь я без его помощи сегодня уже не жила, а там и дня не продержалась бы в их доме. Потом, я так и говорю себе каждый раз, после того как получаю от него то, чего мне так необходимо знать. А мне знать надо все и обо всех в этом доме.

Так я узнала, что понравилась сыну и ей, разумеется, Антонине. И вовремя узнала, что она мне готовит смотрины рядом со своим сыном. Она такое придумала, просто ужас? Ведь если бы я заранее не приобрела для себя материал и не просила бы Антонину помочь с платьем, то считайте и на этом бы испытании прогорела, как не состоявшаяся артистка. А так, вместо того, чтобы с ним рядом краснеть, я не только его, но всех покорила собой в таком великолепном вечернем платье макси и с открытой спиной и к тому же, с косой.

И в который уже раз, опять сразила наповал прямо его дорогую мамочку, Антонину. Поэтому, сразу же после смотрин мои котировки в этом доме достигли неведомых для других женщин высот!

И вот, я уже в ожидании, потому что он, ее сынок, сказал мне, глупо и как-то стесняясь, чтобы я ожидала от него приглашения на раут, который мне вскоре предстоит пройти вместе с ним. Спросила об этом у моего верного рыцаря, а тот, вместо того, чтобы меня успокоить, растрогал почти до слез. Сказал, что на рауте мне объявят о помолвке, а потом добавил, что о том сожалеет, что не отговорил меня и не увез отсюда куда подальше. Я даже переспросила его, куда? А он мне признался в любви и сказал, что спрятал бы меня у своей мамочки в деревне. И пусть, говорит, они потом тебя ищут везде. А я ему.

— А ты? Ты бы потом что, как бы поступал?

— Я бы женился на тебе. И никому на всем белом свете не отдавал!

— Да, но тебя бы нашли, а потом…

— Ну, я бы тебя спрятал, а сам бы еще некоторое время вроде бы искал тебя вместе со всеми, а уже потом бы ушел от них. Так бы я смог знать все их планы и тебя, если надо, перепрятал бы вовремя.

— Нет. — Говорю. — Мне такая перспектива не нужна, милый мой рыцарь! Я и деревня, плохо сочетаемся. А потом. — Говорю ему. — Ты бы смог мне дать то, чего я хочу? Ну, что ты мне бы смог дать, своей королеве? Терем деревянный, коровник да лопату и грабли? Неужели ты думаешь, что я об этом мечтаю? Ну, что ты замолчал?

Он еще мне что-то о том же и о детях. Но я уже не хочу всего этого вздора и говорю ему.

Все, пора мне на свою каторгу. А жаль! С ним мне намного приятнее и я бы с удовольствием так бы целовалась и оставалась с ним, моим Генкой. Но, к сожалению, отмечаю, не такая я, мне даже с милым таким в шалаше не рай. Мне большего надо. Вот, так — то мальчики!

Знайте, что для красивых, таких как я, особенно лучшим девочкам одного шалаша мало! Нам дворцы подавай и чтобы все полными чашами!

Жаль, конечно! Но я так поступаю еще оттого что только так я смогу всего, что хочу, достигнуть, поэтому мне надо сейчас его отвергнуть.

И вот я с ним? Как бы не веря себе еще раз глянула на него, моего мальчика, что рядом. Он и красив, и такой, что просто рядом с ним дух захватывает, особенно когда вспомнила, какой он мужчина!

Но я не для таких! Я не для простых, красивых, но бедных! Я для других, богатых и для тех, у кого возможностей столько, что я потом всех этих красивых смогу для себя уж если не влюбить, то отобрать, купить! Вот как я думала и решила!

Потому мы и по разные стороны. Потому неохотно отделяясь от его тела и рук, я ему говорю.

— Ну, вот что мой рыцарь, тебе остается только терпеть и ждать удобного случая, и потом я насчет тебя имею другие планы. Но сначала мне надо! Понимаешь ли ты? Мне надо выбиться в люди! И я, что бы со мной ни случилось и на какие бы жертвы не пошла, я своего добьюсь! Ты понял? Я ведь к твоему сведению Бест! А Бест — это лучшая! И я лучшей стану обязательно! Но кое-что я уже поняла. Невозможно быть лучшей без денег! А красота и деньги это, ты знаешь, страшная сила! И я хочу ее всю до самого края выпить, вырвав из рук судьбы! Потому и замуж за олигарха выйду и стану ей! Королевой по имени Бест!

Сидим и смотрим на огонь, который все никак не догорает, хотя уже давно не даем ему съесть очередную порцию сухих наломанных палок. Я уже отошла от всего, а вот самочувствие не очень, но терпимо. А Нинель она вообще молодцом, оказывается, она осторожно после меня искупалась и на ней даже следа похмелья не осталось. Ну, а Генка, он мой не только спаситель и рыцарь, он мой…

И я, с сожалением отмечаю, что этот дурацкий голос, что во мне вселился уже давно, что меня гложет и тешит мое самолюбие, уже давно он может быть прав, как никогда! И я, как я уже это делаю всегда, все беру и ломаю!

— Нам пора! Пора ехать Геннадий. И, эй, профессорша наша, Леди, нет Миледи. Вставайте! Я понимаю, что вы пригрелись в объятиях у кэбмэна, но он не только вам, а всем нам еще нужен. Я права Геннадий?

И уже в машине. По дороге назад она мне.

— И что? Ты ему за свое спасение даже ни поцелуя? Ничего?

— Ничего. — Отчаянно вру ей, отмечая, что хорошо, что она проспала меня и его.

— Да, черт побери! Ты что? Так же нельзя! Тем более он, сама видишь, глаз не спускает с тебя, и ты слышишь, ты должна..

— Ничего и никому я не должна! Понятно! Особенно тому, кто с меня глаз не спускает. Не дам я ему до свадьбы ничего, а потом… Потом посмотрим, кому и что раздавать стану или не стану.

— Ну, дорогая девочка, ты кремень! Ты меня поражаешь с каждым разом! Нет, тебе точно надо с такими понятиями и нервами в разведку! Ты как хочешь, но я обязательно о тебе переговорю с кем надо!

— Идите вы… Миледи со своей разведкой.

А потом уже чтобы слышали все и громко.

— Вы лучше подготовьте объяснения для Антонины. Но в любом случаи давайте не говорить обо мне и этом случае. Вы меня поняли претенденты?

— Претенденты? Какие на что? Ах, это на то, что после свадьбы! Ну, ты и бестия, Милочка! Ой, и бестия!

— И не бестия, а меня с детства все так и прозвали Бест! Просто Бест!

— Ну, хорошо Бест! Значит просто Бест!

 

Второе рождение Бест

— Игорь, ну что ты от нее хочешь? Девочка она, понимаешь? Девочка! А ты ее со своими волками и прямо в самую стаю. — Это Антонина с ним разбирается после нашей совместной с ним первой вылазки в люди. Или как Игорь сказал, что пора нам к волкам показаться, а то и не признают, обидятся и еще чего доброго покусают.

И покусали бы, конечно же. Правда не волки, а эти, ну их шавки, что с ними, и на каблуках, словно те, что на улице, только с таким амбре! Мамочка моя! Я и не думала что они все такие? Я ведь как к ним вошла в клуб, так они все на меня сразу обернулись и уставились, словно я голой пришла. А я чем-то походила на голую, так как на мне ведь было такое платье! Мамочка родная! Я о таком всю жизнь мечтала да еще в новых туфлях и на каблуках! Отпад! А когда я голову к нему, моему витязю, и прислонилась специально так к его руке. Вот тогда бы я, наверное, услышала их вой! Это те их болонки сразу все и в один голос! Ух!!!

А что? На мне платье бальное макси с вырезом до самого копчика и даже неприлично как-то, а о том, что не привычно я и говорить не буду. Спиной чувствовала, ведь голая она. Совсем голая спина и хоть бы лямочкой какой прикрыться нет, только спинка и все. В корсете грудь, словно в бетоне зажата со всех сторон, но все это меркнет от такого, какой я им всем нанесла урон! Особенно, когда я к нему головой резко так, чтобы моя великолепная коса! Ну как вам? Такого ведь сочетания никогда и нигде, голая спина и коса! И я ей как мотнула!

Вот это была реакция! Все замерли! И мы с Игорьком моим! Да теперь именно так! С моим Игорьком! Прямо к самому главному среди них. Подошли, считай, что в полной тишине и Игорь ему, а получилось, что слышали все!

— Знакомьтесь! Это моя невеста, лучшая девочка во всей столице и потому зовут ее…

А я не удержалась и возьми да ляпни. — Бест.

С того все и пошло, только и слышала потом, как все: Бест, Бест и Бест…

Игорь еще на меня так посмотрел, прямо в глаза, но ничего не сказал. А потом уже когда к нам, то один, то парами подходили и знакомились я им всем.

— Бест. — Бест и Бест.

Он меня потом спросил, когда мы с ним немного отошли от всеобщего внимания, и я его попросила меня проводить. То он мне.

— А почему Бест?

— А ты что, против? Я что не такая? Разве твоя невеста не Бест?

— Нет, ты лучшая и спору тут нет, тем более, сейчас начнут тебя со всех сторон. Но почему ты так сказала?

— Прости милый! Мне тебе надо было с самого начала сказать, что меня так все время звали. И потому вырвалось у меня случайно, прости! Особенно когда ты сказал, что я лучшая. А что, ты так на самом деле думаешь? Я лучшая?

— Ну, а какая же ты? Если ты Бест! Это и значит что лучшая. Так что давай уже привыкай, что и тут тебя теперь только и будут Бест и Бест! Вот постой тихо и прислушайся? Слышишь? Ага, вот тут и там и все только и слышу как все Бест, Бест, Бест…

— Вот ты какая! Дай я тебя поцелую! — Мама! Караул… Ой, ой, ой! Приятно-то как!

Нет, такого поцелуя у меня еще никогда и ни с кем!

Он прямо на глазах меня обнял и в губы! При всех! Ой, мамочки! Голова моя! И коса, коса! Словно до пола!

Потом мне рассказывали, что вот тогда мне и ему все страшной завистью позавидовали! И моя коса у них всех, как потом они говорили, висела перед глазами у этих общипанных куриц, словно змея роковая и как бы им всем.

— Смотрите я какая! А?

И только уже дома.

— Ах, спасибо тебе милый! За все, за все! За то, что со мной и так себя вел, что не бросил и ни секунду меня не оставил. Не дал им всем на меня налететь! Я же все видела и все понимала. Но и я, согласись, пришлась тебе по душе? Я же старалась! Боже как я старалась! И только чтобы и тебе было приятно со мной, и чтобы ты почувствовал во мне ту, о которой они все…

— Бест, Бест! Иди ко мне….

Ну и? Спросите вы. И что?

А то! Понятно вам! Что не все мне вам растолковывать и разжевывать! Так что потом, на другой день, я уже стала до свадьбы ею! Понятно кем? Повторяю для всех вас! Или ладно, не надо! Вам и так все понятно!

Ну а Игорь? О, мой мальчик, мой мужчина! Я и не знала и даже не могла себе даже представить, что он на меня такое окажет влияние? Да что там на какие-то органы женщины, на всю и потом на всю мою оставшуюся жизнь! А какую, узнаете дальше! Читайте!

 

Свадебное путешествие

О свадьбе не буду, потому что у вас неправильное сложится обо мне мнение. Поэтому сразу же о нашем с ним свадебном путешествии в Париж! А что? Он сказал мне: ты теперь моя, куда ты хочешь? Ну это я так. На самом-то деле и билеты, и виза — все заранее. Но сразу же после свадьбы, сразу. Понятно! Я только платье, а он фрак, и мы прыг и на самолет, и вот уже вместе летим!

Боже, как я люблю Аэрофлот! А в Париже.

Там сняли небольшой двухэтажный домик с выходом в маленький садик. И все так мило, так чистенько и все так красиво. Но среди всех красот он! Мой Игорек!

И неправда, что говорят о банкирах что, мол, они черствы и даже на свадьбе все деньги считают. Нет! И не деньги мой Игорек считал, а родинки: и на спине, и на груди, а потом…

Ну, а потом нам и Париж тот совсем был не нужен, но я потом еще долго вспоминала ту восемнадцатого столетия кровать с таким пологом над нами, как во дворце, который я наблюдала, когда он был во мне. Еще успела подумать, что не одна я такая видала его, а и все те дамы, что также до меня тут лежали и на него изумленно взирали. Лежала и гадала, а сколько же он повидал за то время, пока к нему обращали глаза, что в агонии и наслаждениях тут пребывали? И зачем он был нужен тогда? Это потом я узнала, что их тогда делали для того, чтобы их ночью не доставали, не мужики, не вампиры, а … клопы. Ну, а тогда когда мы с ним, пропуская все маршруты и все посещения всяких соборов, всяких там матерей, мы с ним все искали и искали во мне что-то такое, отчего я потом раз и вот! А ведь как жалко! Хоть бы месячные вовремя пошли! Но нет! Не пошли.

Ему не сказала, и он меня продолжал тискать чуть ли не до самой смерти! Все искал, во мне что-то такое, от чего потом нам пришлось заплатить за испорченное постельное белье и еще за все то, где мы и на чем, и все время как безумные. Совсем-совсем!

И даже вместе пошли на представление в знаменитую ресторацию, ну ту, что мельницей называется у них и с варьете — Мулен Руж. И нам обоим понравилось, и я ему потом такое варьете и фуэте, и еще такое накрутила в постели, что он взвыл, мой милый под балдахином! А ты что же любимый хотел? Что бы они его, значит возбуждали, а я бы, его законная жена, и я такая да эдакая, да я бы, да своего любимого и не смогла? Ничего, потом, как оказалось, все пригодилось: и мельница та, и варьете, и кровать Людовика семнадцатого, налюбленная как икона за века. Все помогло! Ну, а Парижу что?

Как стоял, так и стоит! И только по ночам французы, да и мы с ними поднимали им дух, услаждали им воздух и слух, и все то, отчего не случайно французы по праву самая сексуальна нация считается на Земле! Не верите? Спросите у любого! Хотя бы у нас?

Это когда в утренний час только и слышишь, как весь Париж вздыхает и стонет от сотен и тысяч тел, соединенных в горячих объятиях. И уже не только французских, но и нас, русских! И я не знаю даже в чем дело, наверное, так тут со всеми? Во всем виноват видно сам имидж, ведь это же Париж!

У них по утрам секс семейный, а по ночам они, парижанки, не только вино и пиво пьют, но вечно забавный и такой сосуд, из которого поколениями французские женщины пьют. И что-то такое в себе оставляют, отчего потом у них до самой глубокой старости такой веселый характер и привлекательный и аппетитный вид и, простите за точность, очень уж соблазнительный сексуальный образ остается до самой березки.

Ну и мы им во всем помогали. Правда, были с нами несколько инцидентов. Это когда мы с милым гуляли, а к нам французы все приставали. Коса им моя, видите — ли сильно понравилась, да и я сама. И мне потом не раз предлагали у них пройти кастинг в агентство модельное. Я каждый раз Игорьку.

— Ну что? Что скажешь мой господин, мне пойти?

— А ну его или их! Лучше я их все пошлю к нашей матери! Нет? Тебе что сказали?

И мне было так интересно видеть, как за меня он, мой муженек, впервые, как петушок ревновал и распылялся! Потом я ему сказала, что вот видишь, будешь себя плохо вести, то я с ними и на кастинг, ты понял? И ты меня только и будешь на подиумах видеть!

Но что интересно, что мы так с ним и попали на просмотр кутюрье одного. Причем он мне баснословно дорогие билеты, и мы с ним в первом ряду. Я сижу и не верю себе и своим глазам. Я такая простая и я где? В Париже! На представлении, не на показе, то неправильные слова, потому что мы видели все своими глазами — это же представление! Образы, мода, покрой, ткани и музыка, и девочки на дефиле, и все-все от чего я чуть не сошла с ума!

И потом он меня, мой милый, я даже не знаю, как это ему удалось, но мы за кулисы куда-то туда к ним, к тем феям и тому кутюрье! Среди всех этих модных фасонов и девиц. Я и не думала, что на меня обратили внимание у кутюрье. И вот уже ко мне подходить стали. А Игорь мой растерялся и им, мол, да что вы? Да она же, это моя жена! Видела я, как он испугался сначала, а потом ничего — возгордился даже. И было ведь от чего!

И нам тот кутюрье продал сразу такое платье мне! Ой, мамочка!

Я надела его, а оно словно пошито на меня. Хотя слегка полновата я, да и грудь немножечко не та. Но он потом меня элегантно взял за руку и повел за собой, и только крикнул кому-то туда в зал.

И вот я вышла на подиум одна: свет вспыхнул, и под музыку началось мое дефиле в Париже! Такая счастливая пошла сначала с ним, а потом сама! И я, как и они, все те их красавицы пошла заплетая ножку за ножку. И вот, когда я дошла до конца, а потом обернулась, чтобы назад, тут вспыхнули вспышки. Фотоаппараты и вслед мне затем аплодисменты! Рукоплескали мне все они! Просто отпад! И все это мне!

Ну, а потом шампанское! Но не такое как у нас, у них кислое брют, они такое пьют. И тот кутюрье мне приглашение сделал, а Игорь ему от моего имени: нет, говорит, не приглашение, а предложение и в двух словах, но все на английском языке. Он-то ведь, мой Игорек, на нем, как на родном! А вот я пока, только как маленькая девочка лепечу отдельные слова, да и те невпопад.

А потом мы расставались тепло. Он платье тут же передал кому-то с указаниями, как подогнать его под меня, ну а потом на прощание у них принято целовать в щечку, и я с ним, тем кутюрье, а он меня, и не просто ведь поцеловал, но и что-то шепнул! А вот что? До сих пор не пойму я, вся просто теряюсь в догадках, так что же он мне тогда шептал?

От этого всего я своему любимому со слезами на глазах.

— Боже мой — Игорь! Ты даже не представляешь, что ты для меня сейчас сделал!

Вышла и как заплачу от счастья!

Я ведь знаю, что так, как я, не плакали из женщин никогда, ведь я никаких макияжей от роду, потому плачу счастливо! Иду и радостно реву! Сразил меня Париж! Навзничь упала я у его ног!

Я-то упала, а вот мой Игорек уже не мог, бизнес у него и дела! Он мне — оставайся, посиди пока дома день-два, пока я к тебе не пришлю кого-то из дома. Я ему стала возражать. Потому что у меня сразу же закружилась голова, как подумала я, а вдруг он сюда пришлет для меня охранника его? Ведь мне сейчас после всего, того вовсе не надо! Разволновалась даже, вспоминая свои обещания ему, тому охраннику дома. А он меня успокоил. Оказывается он просто волновался за меня!

— Тебе без языка будет трудно. А потом вот тебе чековая книжка на твой счет. Пользуйся всем!

А я ему, да как это, да что? А потом, когда он все объяснил, то я его спрашиваю: а сколько же там денег? Он как сказал, так мне дурно!

— Сколько, сколько и что, все мне?

— Да тебе, моей жене!

Ночь всю не спала. И вовсе не от того, что я с мужем миловалась всю ночь, нет! Только глаза закрою, а я снова на подиуме иду.… И так до самого утра: то он во мне, то я сама иду на подиуме, то снова мы, то я, словно звезда иду по подиуму, то опять он во мне, и так до самого расставания с ним, телом любимым моим.

Утром он уехал, а я одна, одна осталась в Париже!

 

Мадам, можно?

Впервые мне так! Хоть и привыкла я одна, но мне непривычно тут и даже немного страшно. Полежала — встала, опять легла, стучат.

— Мадам! — И что-то такое говорит прислуга мне сначала на английском языке. Но я не поняла ничего, только сообразила, что мне предлагают завтрак. А вот что? А потом она на французском языке поясняет. Но, то я не поняла ничего, а только сказала ей.

— Да, можно! — А она так смешно, в нос себе повторяет.

— Мошно? Та?

— Да несите Вы скорей! Можно да, можно, давай скорей! — Проголодалась я, как зверь! А она. — Мошно? Тафай? Нет! Не мошно, нет тафай!

Что это думаю, она? То можно завтрак, то не можно, это еще почему? Я ей говорю, что я заплачу! И пальцами так ей показываю и говорю, мол, смотри.

— Мани, мани есть! Есть да! Давай, можно мне, надо мне!

А она головой мотает все, мол, нет и вышла. Потом снова стукнула пару раз и зашла. Опять что-то говорит по-французски мне, причем, как мне кажется все как-то не очень по-доброму, осуждающее. Надоела уже и я ей:

— Да хватит уже, давай несите завтрак! Ну, мне яйцо, — говорю, — курица, петушок.

И ей как-то так показала двусмысленно на пальцах.

— Вот такое яйцо! Можно, давай уже!

Потом лежу, жду. Устала уже ждать. Стук в дверь.

— Входит она же, а за ней какой-то парень. Такой красивый, и смелый, как вошел так сразу же ко мне и руку целует. А я ей:

— А это кто?

— Бой!

— Вижу что бой, не надо, — говорю, — никакого боя! Неудобно мне, надо чтобы со мной была женщина, вумен! — Говорю ей, — потому, что мне надо помочь с косой.

— Давай мадам! — И еще так показала руками, мол, нужна дама с грудью такой.

Она его за руку, вывела из комнаты, потом слышу, как они о чем-то громко спорят за дверьми. Потом она снова заходит и говорит что, мол, надо мани. Я ее спросила сколько, а она как назвала, так я и не поняла сколько, тогда она показала на пальцах. Ничего себе думаю у них тут завтраки? О-го-го!

Но делать нечего я поискала и дала им купюрами. Она мне еще сдачу. А я ей как барыня: нет, говорю, сдачи не надо! Она хорошо, хорошо. Все, мол, теперь мигом.

Ну все думаю, я сейчас уже наверняка съем и быка, какое там яйцо, такая голодная стала что просто ужас!

Слышу, опять идут и не одна: зашла она же, а с ней мадам, красивая такая девка и молодая, молодая. И опять, она сразу ко мне подошла и залезла с ногами на кровать. И как тот кутюрье в щечку целует меня. Это, думаю, тут у них так принято всегда.

Ну и я ее тоже, пока я в постели вожусь, готовлюсь для завтрака, подушку взбиваю, одеяло поправляю, смотрю, а та девица ко мне! Что-то с себя снимает и лезет ко мне в постель, и все мне улыбается, и что-то такое бормочет насчет ля мур! Ну думаю, я и попала? А что делать? Пусть, думаю, лезет, только что же ей надо от меня? Только подумала, как она с меня сорочку снимает. Думаю, переодевает, и так у них тут принято, когда надо завтрак в постели принимать. Терплю пока, но сама заподозрила что-то такое неладное, а тут звонок слышу, а потом ко мне с телефоном врывается горничная и такая красная вся, лопочет по-своему и мне телефонную трубку подает.

— Хасбент, хасбент! — Ну это я знаю, это мой муж

— Привет милый? Ты как? А вот я… — И начинаю ему все по-порядку рассказывать.

Он сначала молчал, а потом слышу, кому-то сказал что-то и потом мне говорит:

— А ну-ка, предай трубку той, что с тобой в одной постели, а потом горничной.

Ну, я потом так смеялась, чуть не обмочилась, честное слово! Ой-ой-ой!

Вы уже поняли, что горничная все не так понимала и думала, что мне надо с утра то мальчика, то девочку. Ведь я ей о деньгах сказала, так она девицу вызвала к русской, какой-то такой чудной, которой не поймешь, что ей надо: то ли мальчика, то ли девочку. Капризе такой!

А все оттого, что тут раньше все время новые русские останавливались и все их учили, что если надо, так надо! И можно, это когда кого-то хотели к себе в постель уложить, тогда можно! Вот она и решила что русский тот вовсе не муж, а я девочка на эскорте, и теперь он уехал, деньги мне оставил, и уже я сама гуляю! А я вспомнила, как я ей про яйцо, и какое ей показала. Вот думаю, что я того парня зря прогнала, наверное, ведь интересно, она мне такого же округлого нашла, как я ей на пальцах своих показала?

Потом все Игорю. А он потом не смеялся, а ржал вот и все мне перезванивал, спрашивал, уточнял детали и снова, прямо уже задрал. Сказала ему и он мне, знаешь что, говорит, посиди-ка ты дома, посмотри телевизор, но из дома ни на шаг. Потому что тебе и минуты нельзя будет одной, ты на улице и пяти минут не останешься. И тебя…

А мне того и надо, так ему в сердцах от обиды сказала, обидела его сдуру. Он потом уже не звонил, но новый камердинер ко мне все до самой ночи стучался в закрытую дверь и все спрашивал.

— Мадам, хорошо?

— Хорошо, хорошо! — А потом, через час снова…

 

Нужные люди

Легла, а не спится еще от того, что все мысли там с ним. Как у него, что у него и что там со всеми?

— Хоть бы он мне приснился! — Шепчу счастливо представляя себе как снова встречусь с ним хотя бы во сне.

Утром вскакиваю. Сердце тревожно стучит, а все от того, что не он милый мой, а опять она! Ну почему она? Почему? Почему не он, о ком думаю, кого с нетерпением хочу! Снова она во сне и такое что снилось уже. Да что же это такое, в конце концов! Она и она!

— Да когда же уже ты отцепишься от меня, Бленда! — Говорю в сердцах.

И понимая, что все эти сны мне неспроста, что я виновата перед всеми сама, и перед ней в том числе, я злюсь. Во-первых, на себя, а следом на все: на этот долбаный Париж, на эту горничную тупую, которая меня вчера так подставила. Злюсь и тут понимаю, что мне надо самой что-то менять, ну хотя бы попробовать выйти из дома. А почему бы и нет? Я что, маленькая девочка? А ну-ка, я сейчас как ее там?

— Мишель, Мари! Горничная эй, сонная принцесса, отзовись!

— Да Мадам? — Я вот тебе сейчас дам Мадам! Ну не корова разве же ты? Ну что ты стоишь и молчишь?

— Завтрак давай! Ну? Брекфаст живо!

Потом туалет, завтрак и снова зову ее. А потом как могу объясняю, что мне нужен драйвер, шофер который по-русски мог бы со мной говорить.

— А, драйвер? Э руссия мать!

— Какая еще мать? Ну что тут такого я сказала, и показываю ей жестами, как рулю, потом на часы, восемь часов, потом ей опять.

— Драйвер, чтобы он мог по-русски! Ты поняла? Ну по-русски, смотри! — И показала язык.

Через минут сорок стук. Входит горничная, а за ней следом какой-то болгарин или румын?

— Вы кто? Вы по-русски разговаривать сможете со мой?

— О да, мадмуазель, я могу. Я все понял! Пожалуйста, что Вам надо, куда? Я отвезу.

— А Вы?

— Я серб, зовут меня… и мы тут с женой, с семьей, и дочь тоже она здесь учится в Сорбонне на бакалавра и также по-русски и по-французски прекрасно говорит. Язык знает, потому что у меня была большая практика, я русский знаю, учился в Союзе, а потом война, и мы уехали сюда.

— Ну слава богу! Вот и хорошо! Вы мне сможете помочь? Мне надо….

И дальше ему сую визитку кутюрье, поясняя, что мне надо к нему, но…

— О мадмуазель я все понял, Мари, моя дочь, Вам поможет во всем! Она, знаете, может многое и она…

И вот мы едем уже за ней. Я с удовольствием сижу в машине и глазею по сторонам. А он мой славянин, брат, серб, видит меня в зеркале и все поясняет, а потом мы заезжаем к нему домой, и он говорит, что он сейчас мигом.

Потом вижу девицу, типичную парижанку, она садится в машину.

— Мари, можно Маша как Вам будет угодно?

Знакомимся, и я ей говорю, что мне надо помочь, что я …

— Так, не волнуйтесь, я с Вами мадмуазель! Ах, Вы замужем и когда? Да что Вы? Поздравляю! Ведь французы как говорят, что любовь — единственная болезнь, от которой не хочется избавляться. — Мы смеемся.

А потом вижу, что все искренне и от сердца. Потому говорю:

— Я рада Мари, ей богу! Теперь мне помогай, сможешь? Вот и хорошо, только я точно не знаю насколько мне надо все это от Вас, но я думаю, что неделю это точно, а может быть, больше. А Вы готовы со мной поработать?

— О да! Но…

— Ну да! А сколько Вам и отцу надо за неделю, только скажите мне честно, я все оплачу?

Они уже на французском. Я не смотрю, пусть, думаю, сами между собой сговорятся.

— Да! Я сказала, хорошо! Только вот еще что? Вы, Мари, со мной всю неделю и в городе, и потом, в доме, где я живу, есть еще маленький номер на одного, и я Вам его сниму. Вы как, согласны?

А она хороша эта Мари! И сразу ко мне с объятиями и целоваться! А ее отец пока мы едем куда-то, уже поет во весь голос и мы все вместе с ним:

— Расцветали яблони и груши…!

Потом все пошло как по маслу, и мне с ними так здорово, и так хорошо, а, главное, что весело на душе и легко!

Мари мне все больше и больше нравится, и я смотрю на нее — славянка, а ведь сама, как типичная парижанка.

Глазки живые и крупные, как угольки, скулы славянские, волосы под мальчишку с челкой, брючки бриджи, туфельки легкие спортивные, полосатый облегающий ее мальчишескую фигурку трикотажный свитерок. И такой, что ее грудь типичной парижанки, которая слегка выступает, тот свитерок ее за размытой и цветной полосой почти полностью скрывает. Руки красивые, пальчики девочки, все в ней молодо и изящно. А еще узнаю, что студентка, учится, между прочим, на бакалавра по специальности моделинг женского платья. Кстати, с удивлением узнаю от Мари, что плата за обучение в высшем учебном заведении Франции не превышает шестисот евро за год. Представляете, по пятьдесят евро в месяц, можно ведь каждому тут учиться!

Потом с ней сразу же полезли в такие дебри! И даже уже на салфетке чертим силуэты, обсуждаем детали того, что сейчас в моде в Париже.

А мы сидим вместе в бистро, пьем маленькими глотками горячий и пахучий кофе с круасанами прямо на углу улицы за столом, и мы говорим, и говорим с ней, и хохочем довольные всем! Ну не всем, может быть, а тем, что в их лице я нашла для себя своих первых помощников и нужных людей.

 

На второй день

На второй день утром ко мне заходит Мари. Личико светлое, глазки слегка подведены и лицо свежо, открыто навстречу улыбается мило. Одета простенько: джинсы и свитерок, только светлей чем вчера и потому я вижу, как у нее отчетливее, чем вчера, выступает из-под него немного приподнятая, небольшая девичья грудь. На ногах туфли спортивные, полукеды и носочки светлые, вся она из себя лучезарная, смотрит на меня.

— Здравствуйте Мадам. Что-то не так?

— Да. Теперь не надо тебе ко мне обращаться на Вы, просто я не люблю, и к тому же мне почти столько же лет сколько тебе, так что прошу тебя без церемоний. Ты уже завтракала?

— Да Мадам, а Вы… простите, прости… ты..

— Я нет. Давай куда-нибудь сходим, я хочу перекусить.

— Ты хочешь сидеть, говорить и кушать?

— Нет, извини, я хочу жрать!

— А что это за слово такое, я такого не знаю, это, надеюсь, не русский мат?

— Веди меня поскорее куда-нибудь, где есть еда, я ведь весь день вчера ни крошки хлеба, только спала и я тебе покажу, что значит жрать. — Кричу, торопливо натягивая платье.

И пока мы идем, она говорит что не беда, потому что, как тут говорят: кто спит, тот обедает, главное, это чтобы был аппетит. А когда тут едят, то им желают и говорят: Бон аппети! И еще она говорит о том что потом мне надо будет купить из одежды, а то я по ее мнению слишком броско одета, и тем себя выдаю, сразу же видно что иностранка. Но я так спешу, потому что так голодна и ей все да, да, хорошо, только бы поскорей мне добраться до тарелки.

— О боги! Вот это еда! — Откинулась на спинку кресла довольная и наконец-то сытно накормленная.

Она с изумлением смотрела, как я поглощала еду и все время мне:

— Может тебе уже хватит, это много, ты спокойнее кушай, не волнуйся у них еще много еды. Что ты хочешь еще, говори? Это и это? Но это же… — Я только мычу с полным ртом, кивая головой, мол, пойдет, потом бурчу, чтобы тащили еще.

Мари уже не на шутку встревожилась и заерзала, особенно от того, что я заметила, как неудобно ей от того, что на меня, скрывая улыбки, глазела прислуга кафе. Наконец-то, спустя полчаса я успокоилась, съев столько еды, что наверное объела, это кафе и даже думала, что в Париже такое чревоугодие уж точно, принимают за обжорство у женщин.

— Уф! — Говорю счастливо. — Обожралась я!

— А, теперь я поняла, что это такое жрать по-русски, это есть как Гаргантюа!

— Кто, кто? Такого не знаю, а кто это? — Она в ответ засмеялась, беззлобно понимая, что я всего не могу знать, а вот насчет еды, как оказалось, она напрасно волновалась.

Потом уже, спустя время я так не срывалась с едой, и к тому же оказалось, что в Париже масса кафе, ресторанов и даже будок на колесах, где всегда можно вкусно перекусить, посидеть и поговорить.

И еще я отметила, что французы — гурманы. Это потому видно, что только они очень долго и кропотливо расспрашивают о еде прежде чем ее заказать и отведать, при этом помногу переспрашивают, уточняют у гарсона, которые терпеливо им поясняют из чего и как приготовлены блюда, и что им лучше поесть сегодня. Потом еще я нигде не видела ресторанных журналов о еде и специальных значков на входных дверях заведений которыми отмечали гурманы облюбленные ими рестораны и кафе.

Кроме того, у французов всегда к блюду подают соус, подливку по-нашему, но вот из чего? О, это сказка: то с грибами и луком тушеным в вине, то со сметаной со специями и креветками, то с какой-то неведомой мне травой и со всякой мне даже неведомой приправой иной. А еще у них все время сыры и вино. И последнего так много, что во всех заведениях специальная винная карта, в которой все о видах и типах вина в погребе данного заведения. Ну и гарсон вам расскажет все о вине в таком заведении как сомелье. Особенно ценится ими вино определенного года и сорт винограда, и все они уже знают, что в такой-то год и такой виноград был самый лучший для вина по их вкусу. А вот их вкус к вину меня разочаровал.

Я с Мари пару раз пила такое вино, которое нам рекомендовали знатоки, но то не вино, в моем понимании, а винный и кислый спиртосодержащий напиток, потому я не могла бы его отнести к отличному вину, я такое сухое пить не привыкла, а им ничего, именно такое пьют и им хорошо.

А оно у них везде и всегда. Даже работяги, я сама это видела, как в обед они сядут в круг, вытащат по огромному бутерброду и по литру вина, и вот так среди бела дня, можно сказать на работе, сидят и пьют. Кстати у них перерыв на обед не сорок пять минут, как у нас, а два часа! Вот что значит забота о своем народе — гурмане!

И не только мужчины, но и дамы, те тоже все время за бокалом вина сидят и болтают в кафе, в ресторане или за столиками уличного кафе. Но всегда у них на все случаи жизни вино, как вода, или чай у нас. Пьют все и всегда, но никогда не бывают пьяны. Вот такая у них культура питья!

Но и это еще не все, потому что в Париже есть такие магазины с погребами под ними, куда можно спуститься и пить, слушая все о вине, с чем его подавать и как.

Но это всего лишь капля того, чем меня угощала Мари.

А десерты, а шоколад? Тот вообще, каких ты хочешь вкуса, формы, цвета и вида, хоть машинки, хоть куклы и даже есть буквы, из которых ты можешь набрать слова. Из которых Мари, кстати, сложила мне такие слова — лямур! Сладкие такие буквы сложились у нее в непонятные для меня слова пока, но такие вкусные и очень приятные мне!

Ради этого стоит ехать и жить в Париже. А тут так и живут, рассказывает Мари.

Все французы гурманы с самого детства.

В воскресенье многие семьи едут на рынки, чтобы купить что-то домой, а заодно и

покушать того что только что привезли, приготовили, и все это из свежих овощей и фруктов, рыбы, мяса, молочных продуктов и всего того, что только что росло, плескалось, дышало и мычало. И вот где-то уже через час оно уже в тарелке у вас и радует глаз, и щекочет нос ароматом и запахом. И притом так все вкусно, и аппетитно приготовлено, ну и как тут скажите не отведать такого свежего и вкусного!

В Париже все готовят только из свежих продуктов, и нередко сам повар — он же, как правило, и хозяин кафе, ресторана сам ходит по рынку, выбирая все самое лучшее, чтобы потом приготовить все для любимых клиентов. Именно так, для любимых и дорогих постояльцев этих поваров, шеф-поваров и просто тех, кто умеет и любит готовить, и кормить этот весь город — Париж и его гостей.

Да и обстановка везде: что в кафе, что в ресторанах, бистро, даже в уличных кафе всюду доброжелательная и спокойная, при этом никогда и никто на тебя не косится, не спросит, почему ты сидишь уже час с чашкой кофе, почему не заказываешь кушать.

У них так, пришел и сиди себе где есть место свободное для тебя, и наслаждайся жизнью, а все они, кто работают в этих волшебных домах, где колдуют с едой, будут рада тебя угостить чем-то вкусненьким и налить бокал вина. Ешь, пей, радуйся жизни Француз! А иначе, зачем же тогда жить и любить, если вкусно ни есть и не пить? Видимо им эта божественная еда для того и дана, чтобы они в атмосфере любовной и сытной прожили очень довольные свой век.

Вот и я приобщилась к их религии кулинарной и потом сама по утрам не просто завтракаю, а в ближайшем кафе получаю бранч, то есть брекфаст и ланч. Вот откуда, сливаясь, получается слово — бранч, то есть завтрак и обед сразу, а по-нашему так это поздний завтрак. Сначала съедаю аппетитное топаса.

Топаса — это какая-нибудь маленькая порция из оливок, сырных и мясных закусок, которые подают обязательно на тосте хлеба.

А напоследок я беру тирамису — лакомство из кофе, шоколада и суфле.

Название тирамису состоит из трех итальянских слов: тира ми су, что можно перевести как — поднимай меня вверх. Наверное, так справедливо, потому что итальянцы, кто придумал ее, имеют в виду эмоциональное состояние, и этот словосочетание следует понимать как подними мне настроение. А еще утверждают, что тирамису считают возбуждающим лакомством и его едят перед любовными свиданиями, поэтому этот десерт и получил такое название — десерт невест.

И я так считала, что пока я в Париже живу, то стала словно невеста — такой аппетитной как топаса и воздушной как тирамису!

Ну а теперь расскажу о своих соблазнениях к женскому белью. Ведь, правда, как это так быть в Париже и не купить белья? Это же преступление, потому после кафе я с Мари окунаюсь в волшебство линжерии.

Линжере — французское слово и означает белье женское, ну это все знают и о том, что такое белье именно тут в Париже изобретено, то не будем спорить. Ведь где еще и когда увидишь такие бюстгальтеры, комбинации, пояса для чулок, корсеты, боди, трусики и прочие сокровища для женщин, и все они мировых брендов: Шанталле, Принцесса Там, Шармель, Пассионата, Емприенте, Имплисити, Аубаде, Лоу, Лиз, Барбара, Ле Габи и еще многих других, о которых я даже не слышала, но знаю, что тут так все для женского тела сработано просто великолепно! Ведь всем нам женщинам надо отдать должное мастерству французских умельцев, ублажающих женщин. Потому что ими впервые придуман бюстгальтер-лифчик для груди женской, умное, утягивающее белье из волокна Лайкры и многое из того, что нами любимо, так как мы уже без него даже не представляем как жить и выглядеть красиво, и особенно сексуально в этих нарядах со своими любимыми.

Перед выходом за бельем Мари читает мне целую лекцию о белье.

До этого я думала, что я, будущая кутюрье, многое знаю о белье, но оказалось, что я знаю только все понаслышке, остальное узнаю от Мари. У них даже в университете читают специальные лекции о женском белье! Вот и Мари о том же мне.

— Прежде всего, скажи, какое на тебе белье, чьей марки оно? Ага, я так и знала, что ты только поверхностно знаешь все о себе, потому мы разберем все о твоем белье.

Мне неудобно и непривычно, ведь до сих пор я так еще ни с кем не разговаривала о трусах и бюстгальтере, что на мне.

Она, видя, что я до сих пор в смущении, все равно начинает со мной лекцию о белье.

— Мы помним, что белье ближе всего к телу, потому оно должно быть безопасным, позволять коже дышать и быть удобным. Немного натянула свитерок на своей груди и продолжает рассказывать мне, показывая на себе.

— Это мой бюстгальтер и он, как ты видишь, почти не видим, потому я расскажу о нем, потому что трусы, они хоть и не менее важны, но знаешь, не очень-то о них и расскажешь. Кстати, именно французы изобрели…

— А знаю я, и колготки они …

— А вовсе и нет! Ну может быть, только отчасти, потому что, как ни странно покажется, но их впервые стали носить …мужчины!

— Как это? Колготки и мужчины?

— А вот так! Хотя из-за стремительного подъема юбки, когда незакрытое пространство между чулками и трусиками надо было закрыть, то, соединив их, между собой, ими заполнили именно колготки. В современном виде они появились в Италии. Кто же не знает колготки Леванте, Сиси или Голден Леди? Однако изобретение колготок принадлежит все-таки не современным итальянцам, а римским воинам, легионерам, которые скопировали высокие чулки у германцев. Уже потом, какой-то находчивый легионер догадался чулки привязывать к коротким штанам, что было особенно ценным для армии, а то получалось в строю у кого как. Представляешь, что это за вид у солдат, когда они со спущенными чулками стоят?

Потом только в восьмидесятых годах двадцатого столетия вслед за подъемом юбки, у нас появились колготки. Так что спасибо скажем опять же мужчинам за то, что нас приодели когда-то, а мы им за это ножки свои показали в сексуальных колготках.

— Ну а панталоны? Разве же не французы впервые надели? Ведь название-то французское.

— Нет, конечно же, снова мужчины и вовсе не французы! Хоть слово трусы происходит именно от французского кюлотте троуссее, что означает — короткие штаны на голое тело. И что ведь комично, что мы, женщины, все время предпочитали ходить без трусов! Только длинная рубаха шемиз и все.

Первые трусы появились только в тысяча сто пятнадцатом году сначала из хлопковой ткани, а потом из льняной. Льняные трусы четырнадцатого века чем-то напоминают длинные и семейные, а уже в пятнадцатом веке запечатлены трусы, мало чем отличающиеся от современных мужских плавок.

— А, помню, это такие очень аппетитные мешочки между ног у мужчин, что одеты были как у Ромео или Монтекки.

— Ты имеешь в виду гульфиками, которыми с пятнадцатого века модники дополнили длинный или короткий дублет. Под ним была рубаха, и цельные штаны с отверстием в верхней части, которое прикрывали гульфиками.

— А что, очень даже фактурная была мужская одежда, по крайней мере, издалека можно было видеть какой это мужчина колоритный, стоили только посмотреть и…

— Но мы о чем говорим, о трусах? А раз так, то только в конце шестнадцатого века трусы из Италии попали во Францию и дальше распространились по всей Европе. Но это всё были мужские трусы, а женские, по утверждению специалистов, начали приживаться только в конце восемнадцатого века.

— Вот мы какие оказываемся и всегда были готовы как пионерки…

— Что ты там бурчишь? Лучше послушай.

Первыми надели трусы англичанки, хотя некоторые ученые утверждают, что трусов, в современном понимании этого слова, не существовало до конца девятнадцатого века. Мужчины ограничивались ношением подштанников, а дамы, даже знатные, и вовсе обходились без трусов. В Европе же, как ни странно, церковь была категорически против трусов, хотя сама же осуждала наготу. Все попытки создать нижнее бельё ей тотчас пресекались. Например, кардинал Мазарини своими эдиктами, категорически запрещал изготовление этой дьявольской безделицы. И только в начале двадцатого века дамы высшего света стали носить трусы, а крестьянки ещё долгое время ходили без трусов.

— Вот какие оказываемся, все мы были голопопые! Вот теперь я понимаю, откуда была такая прибыль населения …

— В девятнадцатом веке носили свободные трусы изо льна, хлопка или шерсти, которые внизу были стянуты в оборки. Такие модели панталон напоминали собой юбки, защеплённые между ног. А потом их так и шили из двух половин с прорезью посередине, а иначе было нельзя, ведь когда нам было надо, то можно всего лишь подтянуть с двух сторон подол и присесть с разведенными ногами.

Позже, для красоты панталоны стали украшать кружевами, лентами, бантиками, воланами и рюшами. Вслед за тем, как стали стремительно укорачиваться дамские юбки, трусикам тоже пришлось подтянуться. Они становятся всё более короткими, и теперь ты знаешь, что классические трусы женские так и называются кюлот и носят их миллионы женщин. Вот тебе и ответ на твой вопрос о том, что же в женских трусах — французского.

— Спасибо тебе, дорогая учительница трусов, теперь уже можно отправляться за покупками. Мне не терпится накупить этих самых кюлот, танга, стрингов, слипов, шортиков и, как ты говоришь, панталонов французских! Хотя я сейчас и жалею, что все таки мы женщины соблазнились в какое-то время и не прислушались к кардиналу Мазарини, а зря!

Пока пьем, она продолжает рассказывать, но теперь уже о другом, именно женском аксессуаре, который мужчинам уж точно был недоступен.

Она откинулась, сидит передомной вся, а я фантазирую глядя на нее, представляю ее с обнаженной грудью такой аккуратной, небольшой и, наверное, с темными, почти мальчишескими немного припухлыми сосками. Я еще почему-то встрепенулась, когда она бросила взгляд на меня и смутилась. Вот же черт!

— Ты потом будешь разглядывать меня, сейчас лучше послушай о бюстгальтерах.

Сказала спокойно и буднично так, как будто бы я не рассматривала ее грудь. Как бы не так! Смотрю на нее во все глаза. А она хороша! Отмечаю невольно, но уже вся я во внимании и слушаю продолжение о ленжерии с интересом, а не так, как минутой назад.

— В современном лифчике бывает до пятидесяти деталей и все они разного материала и покроя. Вот на моем, например, лайкра, утягивающая и как бы это сказать, ну…

— Чашечка, для груди.

— Да, пусть будет так, понятней. Так вот она у меня вся сформирована без единого шва, а твоя…

Пальцами своими провела сверху платья по чашечке лифчика на моей груди и у меня словно кипяток по груди, налились они и соски напряглись. Но она, не обращая внимания на мою реакцию, продолжает как ни в чем не бывало.

— Да твоя чашка пошита не очень-то правильно, для такой груди надо делать перекрестные швы. Твоя грудь прекрасно наполнена, рельефна и это мечта для кого-то, ей богу, и потом эти твои достоинства надо правильно упаковать. Вот сейчас я на взгляд определю твой размер. Так! Что же у нас получилось…

— Я не стандартная? Я не…

— Ну что ты, не беспокойся, ты идеальная — по крайней мере я так считаю о твоей груди. Погоди, значит так… Теперь надо наш размер умножить на пятнадцать и будет… Я ей тут же:

— Восемьдесят пять, Д

Я ее плохо слушала, потому что как только сказала размер свой, то почему-то сама прикрылась рукой и, пока она что-то насчет истории я все рук не могу отвести от груди, но слушаю ее. А она снова интересно рассказывает об истории, именно его, моего футляра, как она мне сказала, потому что такое белье тут даже горничная не носит.

И хотя мы с ней все сидим за столиком кафе, я чувствую себя словно обнаженная под ее взглядом и словами, но она словно не замечает и все мне увлеченно продолжает дальше рассказывать.

— Все в белье связано с модой на женское тело.

Сначала женщин носили жесткие корсеты на китовом усе, но потом умягчили корсет за счет эластичного трикотажного полотна. Так поступил доктор Бернар, основатель бренда Аубаде, потом Гамишон, чья фабрика Шантелле.

И наконец, в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году рождается первый бюстгальтер, от месье Эрмини Кадоля. Запомни это имя, ведь именно ему мы обязаны всем.

— Ты хоть слушаешь? Тебе интересно и мне продолжать? Ну хорошо, только знаешь что, этот месье не разделил его на чашечки, хотя он и носился отдельно от корсета, и только во время Мировой войны четырнадцатого года он как Антанта, на две чашечки развалился. Его назвали соуте горде, поддержка для груди, лифчиком, а бюстгальтером назвали уже потом, это от немцев пошло.

В те же годы мастерица корсетов — Габи, создала утонченную модель бюстгальтера с полыми чашками. Эта Габи основала торговую марку Ле Габу.

В 1903 году Гош Capo, женщина-врач Парижской медицинской академии, разрезала корсет пополам. Верхняя часть стала бюстгальтером, а нижняя — поясом.

И только в 1912 году немецкому производителю корсетов Зигмунду Линдауэру удалось придумать бюстгальтер без жестких деталей, надевавшийся не на рубашку, а прямо на тело. Натерпевшись, со своей новобрачной он засел за создание бюстгальтера, который было бы удобно не только носить, но и расстегивать. В конце концов, Линдауэр разработал модель, устраивающую и женщин, и мужчин, — без полусотни крючков и жестких деталей.

Кстати и твои соотечественники отметились с бюстгальтером. В 1922 российская иммигрантка Ида Розенталь работала швеей в нью-йоркском бутике. Розенталь впервые разработали систему стандартных размеров нижнего дамского белья в зависимости от объемов под и над грудью, и формы груди, а также снабдила эластичными бретелями. Им же принадлежит идея создания специальных лифчиков для кормящих матерей с удобной застежкой впереди.

С 1937 года в Америке начали выпускать фабричные бюстгальтеры с чашечками пяти размеров.

Сразу же после второй мировой войны рождаются марки Имприенте, Лоу, Барбара, Шантлле, Ле джабе в которой придумали бюстгальтер, приподнимающий грудь, потом марка Симон, марка Аубаде.

80-е годы, когда прославленные дома моды — Ив Сен Лоран, Версаче, Гуччи — начали выпускать все новые коллекции белья. Со временем бюстгальтер снова оброс кружевами и ленточками и стал не просто нижним бельем, но и атрибутом роскошного образа жизни женщины.

Кристиан Диор придумал стиль нью лук, силуэт пин-ап, в котором большую роль играло правильно подобранное нижнее белье. Женщины во всем мире захотели иметь такую же форму тела. Французские марки соперничают между собой и у каждой своя методика приподнимания груди: балконетты, бюстье, бюстгальтеры на широко расставленных бретелях, со вставными подушечками или просто с инженерно продуманным кроем, который визуально увеличивает грудь.

В середине шестидесятых появляется снова мода на силуэт девочки в коротенькой мини юбке. Появляются колготки, а бюстгальтеры, благодаря фирме Дю Пон изготавливаются из Лайкры. Начинается сексуальная революция, и вместе с тем бюстгальтер меняется, становится более легким, открытым, прозрачным, на него добавляются кружева, узоры. Появляются знаменитые модели бюстгальтеров Фете от Шантелле, Пюлате от Симоне и наконец — Аубаде выпускает Аграфекоур, бюстгальтер с передней застежкой и вышивкой. Белый цвет снова входит в моду.

Сейчас и ты это увидишь сама, рынок заполнен всеми типами и расцветками, фасонами, формами и предназначением бюстгальтеров, и каждая уважающая себя женщина имеет в своем распоряжении столько бюстгальтеров, сколько у нее трусиков.

— Вот у тебя, к примеру, сколько бюстиков? — Я замялась, не знаю, что даже ей ответить чтобы не выглядеть белой вороной или какой-то дикаркой полураздетой.

Мари переспрашивает по-другому.

— Сколько у тебя моделей от Версаче или Гуччи? Что, ни одного? Ну, тогда нам в самый раз в центр, только надо сначала деньги сбросить на кредитную карточку и потом, как там с возвратом НДС?

— Какого НДС? У вас, что и НДС возвращают?

Как оказалось, что возвращают, особенно при покупках в универсальных торговых центрах.

И уже когда мы садились в автобус, Мари мне тихонечко нашептывала о том, какие бюстгальтеры надо выбирать.

— Главное при выборе бюстгальтеров помнить, что в них должно быть минимум ткани и швов плюс материал из натуральных и дорогих тканей, таких как шелк и органза, и чтобы с украшениями: кружевами, вышивками, плиссированным тюлем, муслином, пике.

— И чтобы для такой как у меня груди, был без швов. Такой можно?

— Все можно, вот приедем, и сама все увидишь, только не набирай сразу много, а то что-то изменится в тебе после замужества, и ты так и не сможешь носить их.

— А что уже видно? — Машинально спрашиваю, и только перехватив вопрошающий и немного хитрый взгляд Мари я понимаю, что себя выдаю с головой. Ах, да ладно уже!

С того дня на мне все самое лучшее и красивое, жаль что мой законный супруг не видит какая я красивая и сексуальная, а я бы пред ним предстала в прекрасном белье от Версаче, да как бы ему … Эх, да что там попусту говорить, только себе душу рвать! Ладно, все еще впереди, наверстаю упущенное, главное дела свои начать и поскорее закончить. Так что теперь мне надо на встречу с тем кутюрье и все, как он обещал…

 

Ставкана Халиду

— Нет? Почему нет? Спроси. — Это я так Мари прошу переводить.

— Что он? Занят? А ты скажи, он же обещал!

Так, думаю, что-то не так, а вот что не пойму? Говорю об этом ей, а она пожимает растерянно плечиками.

Мы ведь и ехали сюда потому, что накануне она с ним от моего имени говорила и он, этот кутюрье дал согласие на встречу. А еще он сказал, что хорошо помнит меня, особенно он запомнил мою косу. Он так и передал, что, мол, помню хорошо: Руссо-мадам, трессе блонде. Мадам с русой косой.

И вот сейчас мы с ней стоим в его мастерской, среди таких занятых мастеров, и я чувствую, что еще одни мой неверный шаг и все то, о чем мечтала, и что думала как в сказке, это все возьмет и рухнет! Это поняла Мари, потому я вижу, как она растерянно ищет в моем взгляде действий, ищет во мне поддержку, понимая, что если я сейчас развернусь и выйду, то и ей с отцом не будет спокойствия и достатка.

Ну и что же мне делать? Секунду отчаяние как снежный ком свалился, придавил, приплюснул. И то, о чем я давно и в тайне мечтала, особенно сейчас, после такой материальной поддержки моего мужа, медленно накренилось от спокойных слов этого заносчивого кутюрье и вот-вот сейчас, и прямо на моих глазах, завалится и рухнет.

А как же то, что я сама могу, хочу этим заняться? А как же моя мечта? Я и мои модели белья, женского платья, в которые я мечтала одевать их, милых, красивых и некрасивых, и дома, и может быть, даже тут? Как с этим быть? Неужели все то, к чему шла, огрызаясь, страдая, в желании выжить, самой на ноги встать, что все это в одночасье стало таким не нужным?

Я пятнадцать лет потратила на то, чтобы уйти от нищеты! И что? Эй, кутюрье? Ты опять меня тянешь назад? Нет! Не бывать этому! И потом, у меня же прекрасно получалось самой, я можно сказать, в совершенстве овладела мастерством раскроя и пошива на фабрике. А иначе бы, зачем же тогда я туда шла? Ведь это была моя мечта — самой стать дизайнером женской одежды, а еще лучше и кутюрье. Нет! Я не для того сюда ехала, чтобы смотреть варьете и на кровати с любимым мужчиной кувыркаться. Мне надо дело делать! Дело свое открывать! А теперь, когда я от своего мужа такую получила подпитку во всем, то как же я могу отступить от задуманного? Что мне делать потом со своей мечтой?

Наверное, я так выглядела тогда, что меня не заметить не смогла Халида.

— Мадам-Руссо, — переводит Мари, — она спрашивает тебя, Вам нехорошо?

— Кто? Кто спросил она, которая отошла? А это кто? Кто? Как зовут, Халида? И она, ты говоришь, его девушка и как, как? Да не прима нет, тогда лучше скажи, что она моя путеводная звезда и спасение. От чего, от чего да от этого всего!

— Так Мари, ну что ты замерла и стоишь как тот манекен, за мной, следом давай, скорей! Ну что ты копаешься Мари? Лучше скажи, куда Халида пошла? Туда?

Я сразу толкнула дверь и зашла, а там полураздетая Халида, и на ней портной и помощница примеряют какой-то наряд, только наметанный, сшитый можно сказать на живую нитку, как и мои дела.

— Мари переводи! — И дальше я, вся выворачиваясь из себя, вся расплылась в лести, чтобы мне сдохнуть на месте! И говорю, словно заведенная, к тому же я, развязано так и по-наглому, оттолкнула портного и, уже приседая, тяну выше, задирая край ее платья.

— Нет! Такие ноги нельзя скрывать! — Мари быстрей, поспевай, переводи скорей! — Это же ноги Лолабриджиды, Софии Лорен — и уже видя, что она не понимая, наверняка о них даже не знает, я в отчаянии добавляю.

— Это же ноги эроса, самые сексуальные ножки в Париже!

— Она говорит, что впервые такое слышит от женщины. И говорит, это правда что Мадам-Руссо так считает?

— Ну да! Скажи ей еще, что она бы смогла и в Москве с такими красивыми, длинными ножками как у газели. — Что? Ну, скажи тогда как у горной козы, что ты застряла, сообрази, мать твою! — Скажи, что я поговорю там и она сможет приехать в Москву на просмотр. Нет, скажи на показ! Да так и скажи! На показ к Зайцеву!

И уже слышу, хотя Мари все еще переводит, как эта Габриель, эта восточная, сухопарая развратница переспрашивает ее, смотря на меня изумительно.

— О, Маскава? Затсав!

— Да, да! Скажи, что я согласна с ней встретиться еще и все обговорить! Пусть скажет, где и когда? А лучше уж пусть скажет мне, покажет такое, что я Мадам-Руссо не смогу нигде, а только в Париже увидеть? И еще скажи, что с ней все в порядке будет, я все оплачу!

— Ну, Мари? Да, да так и скажи! Пусть выбирает, пусть все будет, как хочет она! — Мари раскрывает вопросительно глазки свои, но все переводит.

— Да и еще скажи, что я секс-символ Москвы, что секс-бомба России и что я с ней хочу, как это тут говорят, хочу покутить, оторваться, посидеть и что мне просто безумно нравятся ее красивые ноги!

Слышу, Мари переводит. Смотрю на Халиду и вижу, как она колеблется, но уже улыбается мне и тогда я ей на колени свою руку кладу, и веду вверх по бедру, а потом-раз! Прямо в коленку ее костлявую быстро коснулась губами и тут же выпрямилась перед ней.

Ну? Что тебе еще надо? Куда тебя еще целовать? Она платье и то место прикрыла, а потом мне что-то такое быстро, но с чувствами, растопырев глаза. Мари не успевает, но то, что она лопочет, меня вполне устраивает! Ну все! Слава богу!

— Иди же ко мне Халида! Дай я тебя поцелую как делает это секс-звезда, с красивыми таким женщинами у себя в России.

И не дожидаясь конца перевода, я ее руками прижала к своей груди и чувствую…

Ой, мама! А может, хватит и этого не надо?

Но все равно. Поцелуй принят! Еще бы! Ведь я в него всю себя вложила с отчаяния и сумасшедшим напором. Она словно меня обожгла? Нет, честное слово! Стоит, улыбается и уже как-то не так говорит, за руку взяла, вот теперь сама прижала, обняла. Вот так-то милая! То ли еще я тебе устрою? Ты еще долго будешь помнить меня — лучшую в твоей жизни Мадам из России!

— Да и вот еще! Скажи ей Мари, что я за нас заплачу наперед. Триста долларов, хватит?

Потом едем в машине домой.

— Ты что? — Смущает меня Мари своими вопросами. — Ты что, в самом деле, решила с ней? А как же твой Игорь?

И мне ей приходится долго и нудно все объяснять, что я… И все и о том, что я все для того сделаю, чтобы этот упрямый кутюрье пошел мне навстречу, а что касается Халиды, то пусть не беспокоится! Она только самый кратчайший путь к нему, если конечно ты мне правду сказала. Ну, а если не так?

— Так, так все Мадам! Я вчера все узнала у Пьера!

— А Пьер это кто?

— Он мой друг, мой бой-френд и я ему вчера рассказала, и сама попросила помочь, особенно после того как ты мне и отцу предложила с тобой…

— Ну и он что? Откуда он знает?

— О, Пьер знает все! Он же работает журналистом при журнале Фашион-мода. И ему обо всех, и у него свои люди везде, и у того Кутюрье тоже. Так что Бест, если можно и его, если что, то к себе он ведь старается тоже.

— Это почему же?

— Ну я сказала ему, что ты из Москвы и что с мужем решили в Париже заняться высокой модой, и что, прости меня сказала ему, что ты миллионер, нет, что твой муж! Прости, что не надо так было?

— Насчет высокой моды не знаю, думаю еще, скорее возьмусь за трусы!

— Что за белье, кюлот, пантье? Прости, что такое трусы, это что же, нижнее белье женщин?

— Ну да! Есть у меня одна задумка, но пока давай завтра или когда она тебе сказала?

— Да Мадам, завтра в четыре часа по полудню позвонит, но вот когда и где, даже не знаю, куда она вас поведет?

— Нет, дорогая не меня, а нас поведет с собой, и ты вместе со мной!

— Ну я не знаю, а если это куда-то… Ты знаешь, ведь Халида манекенщица, и у нее знаешь какие могут быть мысли на этот счет? Потому что у них принято с девушками дружить. Только бы не в Ле Пулп!

— Ле Пулп? Это что?

— О, Ле Пулп! — Это ее папаша уже подключился, даже к нам повернулся от руля своего.

— Так папа! — Говорит, возмущаясь с ударением на последний слог, как тут принято у них. — Папа вы не мешайте, это не ваш бизнес! Везите домой. Да, а мне куда?

— Со мной!

 

Мари и вино

По утрам и вечером теперь мне с косой помогает Мари.

В это утро Мари не узнать, как вошла, так все Мадам да Мадам. Расстроилась и немного бледна.

— Ты как Мари? С тобой все в порядке. — Она мне: — Да, Мадам.

Но вижу, что какая-то не такая она и слишком часто я слышу от нее это мадам.

— Так Мари! Мне не ври! Говори в чем беда?

— Ах, Мадам! Вы расстроили меня вчера. И зачем Вам эта Халида? Она плохая, хитрая, жди от нее беды. Вы бы ее лучше оставили в покое? Вам не надо с ней встречаться.

— Ты что же, ревнуешь? — Расчесываюсь и смотрю в зеркало, так как она старательно избегает моего взгляда. — Ну и что ты мне еще скажешь насчет Халиды?

— Вчера Вы меня расстроили, а сегодня — родные. Мне стало грустно и одиноко. Что же мне делать? Я не хотела, но сейчас решила рассказать Вам, что у меня дома происходит.

И вот под ее рассказ уже убрана коса, расчески и щетки, и мы с ней сидим на диване, и она все мне о себе, о Пьере, своем отце, маме.

Я слушаю ее неторопливый и немного грустный рассказ о том, что даже в Париже, этом Вавилоне народов, все равно есть непонимание между национальностями, есть нетерпение к обычаям других народов, поведению и традициям другой нации в этом мегаполисе. Оказывается, Пьер недоволен тем, что хоть и Мари чуть ли не от рождения в Париже живет, но как обычная француженка себя не ведет. И к тому же отец ее:

— Никаких посягательств на девственность, только в браке, а если ослушаешься, то забирай свои вещи и уходи куда хочешь!

— Причем, мы все говорим отцу: я, Пьер, мама, ну что же это за дикость такая, а он все стоит на своем!

А тут Пьер мне поставил ультиматум: выбирай, или вместе живем, или я ухожу, не могу больше так. А то у меня говорит, как в той пословице получается: «Близко к церкви, да далеко от Бога», я же не мальчик, а мужчина взрослый, и ты самостоятельная уже, либо так как я говорю, и мы спим, либо оставайся с отцом.

— А ты что же с ним ни-ни?

— Ну как Вам сказать?

— И что? Ты ему никаких не разрешаешь вольностей и даже не решаешься на такую шалость как поцелуй?

— Ну, это у вас там поцелуй шалость, а тут ведь что ни говори, а тут француженки живут, потому и такой поцелуй.

— А понятно. Ну, так если уже ты ему поцелуй по-французски, то тогда только два шага.

— Ага, как бы не так, отец узнает — убьет. Он и так возмущается всяким показом, который видит вокруг, а тут еще я его дочь? Вы представляете, что же будет потом?

Потом она говорит, что Пьер уже ей в сердцах сказал, что у вас у славян все не так! Не такой бог, вера не та, обычаи дурацкие и вообще говорит я жалею, что я с тобой! Надо мной уже все смеются! Я это вижу и стараюсь идти ему навстречу.

А вчера вечером поволок с собой на пирушку журналистскую. А там, стыдно сказать — разврат да и только. Они выпили, а потом, как часто бывает у них хвастунов французских, решили определить кто из их подруг лучшая. Сначала я, как все, а потом они конкурс говорят, дефиле в неглиже. Я отвертелась сперва, сказала, что мне в туалет надо. А потом, когда пришла, то вижу, что они кастинг с ними на предмет того, кто с закрытыми глазами узнает своего? Ну, Вы понимаете, как это надо делать с завязанными глазами, стоя на коленях, открыв рот? А они каждой по очереди подносят свой пенис, мол, отгадай в поцелуе, где твой?

Я ушла и до сих пор Пьер не звонит.

— Как ты думаешь, я права? Или как?

Не смогла я ей подсказать, а только сказала, на потом оставим ответ, подождем от него первый ход.

— И в том, что он, а не ты это сделать должна так это и есть мой ответ.

Потом звонок Халиды. Мари отвечает резко, но как только я оборачиваюсь в ее строну, она смягчается, а потом говорит, что Халида приглашает завтра. А куда и что там будет, сказала, что перезвонит позже. Мари грустит, вижу, как она переживает за все. Решила ей сделать подарок и самой отвлечься. Но как ни тормошу ее, а мне не удается переменить ее настрой. И так практически целый день. Ну, а затем у нас разные дела. К вечеру вижу, что она все такая же подавленная, да и я не особенно радостная. Потому решаю поднять настроение нам обеим.

— Так, — говорю, — нельзя, сейчас мы с тобой кутнем вдвоем.

Только она говорит, — Я хочу дома и с Вами, а то вдруг Пьер позвонит?

Целое состояние отдала за бутылку вина! Потом мы с ней вдвоем за столом. Cвечи зажгли, пьем прекрасное вино.

Мари мне проводит урок и все говорит и говорит мне о вине как сомелье:

— Прежде всего, на этикетку смотри, чем лучше вино, тем скромнее этикетка. Вот у нашей бутылки надпись из трех слов. Первое шато, это замок, затем название замка Моунтон Родшильд, последнее слово — контроль, то есть такое вино, которое контролируют по происхождению. А вот и надпись мелким шрифтом Гранд-крю! Это о том, что такое вино самое лучшее. Ну и как тебе оно?

— Да вот сижу, тяну бокальчик, но пока что-то не догоняю?

— Погоди не тяни, а вот так покрути в бокале и понюхай его, а потом раз и сделай глоточек, но не пей, придави языком. Ну как?

— Как вода! Ой погоди, погоди, ну вот! М… да! Круто, особенно послевкусия вина. Вот сейчас это да! Ой, ой, ой! А что же мы пьем?

— Шато Моутон Родшильд! Это бордоское вино. А есть еще и бургундские вина, те что приготовлены в апелосьенах, это в таких сообществах виноделов.

— Теперь на пробку посмотри. Видишь насколько длиннее она, чем из обычной бутылки вина и на ней название нашего шато и год. Да и сама бутылка с приподнятым плечиком, а на дне у нее посмотри, видишь внутренний изгиб донышка?

— Ага, знаю я отчего это, как у шампанского, чтобы бутылку не разорвало у дна.

— А вот и не так, а для того, чтобы осадок вина не попал в бокал. Все бордоское вино имеет осадок на дне, вот для чего изгиб. Ну что теперь, ты готова испробовать вино по-французски?

— Это еще как? Неужели… Но мы же не можем как тут вы с поцелуем француузским…

— Ну, о чем только ты думаешь? Так же нельзя! Вино по-французски, это вот сыра кусочек надо взять, сделать глоточек вина, секунд пять подождать после глотка, а потом кусочком сыра закусить. Ну как? Вот то-то, теперь будешь знать, как пить вино по-французски и с сыром. Потом как-нибудь я тебя научу, как сыры выбирать, а теперь, как там у вас говорят? Будет здоровье?

— Будем здоровы!

Ну и мне потом за этим столом становится весело и легко. Мы смеемся, нам так хорошо. Потом встаю. О-го-го! Вот это вино, не пьяная будто, но все вокруг выглядит так прекрасно!

— Эй, Мари! Иди еще что-нибудь расскажи. Давай уже сядем на диван, я что-то устала и хочу полежать, а то это такое вино…

Мы обе на диване.

Теперь меня гладит Мари. Ее пальчики так нежны! Я лежу на спине, голова у нее на коленях, она гладит мне лицо.

— Мари расскажи, как тут девочки начинают в любви?

— За других не скажу. А вот как сама? Рассказать?

— Расскажи, прошу.

— А ты не будешь меня презирать?

— Ну Мари, ой Мари! Да разве же я посмею?

— Ну хорошо. Во всем виновато перо!

— Пьеро? Или кто?

— Перо, перышко — вот кто первым меня разбудил.

— А знаю я, и мне тоже понравилось, особенно…

— Так! Может, ты сама все расскажешь? Или я? Ну тогда слушай как у меня.

Мари говорит, а я как будто плыву, и смысл ее слов, и о том что с ней, и как все также очень похоже, во всем, как у меня, отличается только антуражем и деталями. Ну все, как у нас.

— Однажды я взяла перышко и слегка по лицу провела…

Я следом за ней вспоминаю, как и я тоже перышко взяла и, как и она, провела по лицу.

— Потом осмелела, понравилось. А что, если я по соску проведу? Скинула платье с плечика, стянула и коснулась перышком соска…

И тут же сама вспомнила как я, замирая, коснулась самым кончиком перышка своего нежного, набухающего молодостью соска…

— Потом спустя три дня, спрятав перышко для себя, ушла на чердак и как провела по ноге, потом между ног до трусов….

А я вспоминала, как убежала от дома к реке, долго шла по берегу, потом за кустами платье дрожащими руками и сразу же за трусы потянула, и тоже пером провела по ноге, а потом между ног…

— Потом мне так захотелось потрогать себя там, самым кончиком легкого перышка, и тогда я им легонечко повела по своей щелочке…

А я вспоминала, как стонала, пока перышко там крутила легонько касаясь, и уже чувствовала, как на меня набегала…

— Потом спустя какой-то миг почувствовала, — говорит Мари, — как оттуда пошло тепло, разливаясь по всему телу…

Вспомнила я, как бросая перо, пальчиком прикоснулась и следом…

— Тогда я не удержалась, — говорит она, — рукой ухватила за край своей нежной подушечки и ….

Тронула тогда я, как и Мари говорит о себе, от природы мне данное еще неприкосновенное женское нежное лоно и пальчик свой погрузила в него…

— Впервые я, — говорит она, — осторожно пальчиком повела сначала сверху, а потом захватила меня какая-то страсть, и я, зарывая его с каждым разом, погружала в себя все глубже и ниже…

Сама вспомнила, как и у меня от первого ощущения, восприятия своего естества закружилась моя голова, но рука уже стала смелее выворачивать, отгибать края, потом уже следом вторая рука стала ей помогать…

— Потом, — говорит она, — осторожно пальчиками ухватила за нежную ткань потянула удивляясь тому, что во мне есть такое, и при этом оно такое нежное, теплое и родное, а следом тяжесть, волнение, радость безмерная от того, что я осознала себя как женщина…

И у меня, вспомнила я, как пальцы тряслись, так мне хотелось еще чего-то такого неведомого и волнительного, что во мне проявлялось впервые, а еще от того, что в голову ударяли слова, о том, что вот я уже становлюсь женщиной…

Потом Мари долго молчит, молчу и я, наконец, она мне.

— Тебе не интересно? Я гадость тебе рассказала?

— Ну что ты! Что? Ты говорила, а я вспоминала себя, как я…

— И ты? У тебя тоже перышко первым было?

— Тоже. А может это одно и то же, у тебя как у меня, и что же?

— Да. — Говорит она глухо. — Как странно, почему я, почему ты?

— Нет Мари! Сначала этот путь прошла я, а потом уже ты! А еще я тебя прошу извинить меня, что-то я стала так уставать, спать надо Мари, мне надо спать! О боже, а где же моя кровать? Ты Мари извини, но я так хочу спать, страшно хочу, устала, просто нет сил. Ничего не надо, иди. Все пусть так и остается тут.

Мари встала, как-то неловко помялась, а потом мне.

— Я пошла, позволь на ночь поцеловать тебя?

— Нет Мари, иди. Иди я сказала, дитя! Спокойной ночи, пока.

Потом узнала, что Пьер ей так и не позвонил.

Потом мне приснился сон, я в детстве, как и она баловалась перышком между ног. И все так отчетливо так страстно что мне так захотелось этого и я…Проснулась от сладкого сновидения и желания. Полежала, поворочалась, встала, решила к ней зайти.

 

Отклонение в сторону мне ненужную

— Ну что ты не спишь, красавица? О чем думаешь?

— О тебе.

— Обо мне? Зачем тебе обо мне, лучше подумай о Пьере.

А она подвигается полулежа и рукой похлопывает на постели рядом с собой, мол, садись.

Я смотрю на нее, на такую милую девочку и уже вижу в ее глазах то, чего мне не хотелось бы увидеть потом в глазах своей дочери в таком возрасте.

Она не мигая пристально и напряженно смотрит, не отводя глаз. Да знаю я, девочка, эти взгляды, знаю! А вот знаешь ли ты, испытала ли ты их на себе?

— Ну что ты на меня так смотришь, девочка? Что ты задумала? Я же ведь тебя старше и потом я же замужем. И тебе…

— Садись. — Села с краю. Полы халатика разошлись и я, отчего-то стесняясь, решила ими прикрыть оголенные колени свои, потянула, стараясь запахнуть глубже, надежнее. Про себя подумала. Того что она ждет от меня — не надо… Совсем не надо…

— Ложись. — Она отодвигается и тянет меня за ту самую распахнутую половинку махрового халата, еще больше обнажая ноги.

— Мари, девочка моя…

— Тсс!!! Не говори, молчи, ложись — И, поворачиваясь ко мне, протянула маленький и нежный пальчик, приложила к моим губам.

— Ничего не говори, просто ляг со мной и полежи. Прошу тебя…

— Зачем же ты одеяло откидываешь Мария?

— Ничего не говори. Вот так, я тебя укрою. — Говорит, нежно накрывая, а сама мне в глаза заглядывает, но только на миг, потому что понимает, что этим взглядом себя с головой выдает.

И мы с ней замерли, лежим. Она такая легкая и воздушная, тельце ее совсем еще как у девочки, и я чувствую, как она упирается в мое тело своими косточками.

А потом руку медленно потянула к моему лицу. Коснулась, телом своим изогнувшись, перевалилась ко мне ближе, лицом к лицу, только ее личико ниже моего и она горячими выдохами меня обдает жаром где-то в районе груди. Пальчики осторожно и нежно прижались, слегка и возбуждающе касаясь только самыми кончиками нежных подушечек, потянулись, невообразимо приятно, оставляя после себя след легкой и обворожительно нежной щекотки.

— Я, — начинает она, — сразу влюбилась в тебя. — Не перебивай, прошу.

И когда увидела впервые у дома, и когда ты сказала, что берешь меня с собой, то я сразу же поняла, что ты не просто, а ты для меня многое будешь значить. Потом этот очаровательный разговор в бистро, и все, все складывалось хорошо. И то, что ты тоже, как и я, в той же области, и что также интересуешься всеми фасонами, и еще я увидела масштаб, уверенность в тебе, особенно у кутюрье.

Я сегодня почти не спала, все ждала утра и мечтала тебя скорее увидеть. И маман, она сразу же почувствовала во мне перемены. Она так на меня посмотрела с сожалением, особенно когда папа ей рассказывал что и как, и какая ты. Маман только спросила о том, что ты действительная такая красивая? И что эта твоя коса она настоящая. И я, перебивая папа, ей да, да…! Она на меня так посмотрела! Потом, когда я одевалась, она зашла и встала в дверях. Она просто стояла и молча смотрела, как я все никак не могла выбрать наряд, как старательно расчесывала волосы.

— Девочка моя… — Не надо маман, — говорю ей, — даже не начинай.

Она вздохнула тяжело. Не понравилось все это ей! Понимаешь, ее ведь не проведешь! Она почувствовала, поняла, а потом…

— Одна беда от русских! Всегда как они оказываются рядом, то всегда следом революции, убийства и потом, этот их Ленин, Сталин, и как его там, с божьей отметиной на голове, Горби! Ничего от них хорошего не жди, одна беда. Дочка, ты слышишь, что я тебе говорю? И потом, вруны они. Ведь как же мы их ждали, надеялись на поддержку России, помощи в войне против НАТО, а как ждали ее военную помощь в Белграде, по всей Сербии? И где же они? Все они вруны и воры. И потом, эти их русские бизнесмены? Что они вытворяют повсюду, да еще их девки? Тьфу, видеть такое противно!

Оставь ее, всеми святыми и Марией святой, в честь твоего имени, прошу тебя, оставь, брось все! Не ходи, не бросай меня, папа, Пьера! Уходи от нее, она дьявол в обличии девы!

Я уже набрала воздух, чтобы спросить, но она пальчиком прижала мои губы и…

— Тихо, тихо, я знаю, знаю, не говори, помолчи…

— Потом я просто не сообразила, когда переводила, как ты все стремительно изменила у кутюрье! Сначала даже подумала что ты с ней, с этой Халидой, которую я готова была в ту минуту даже убить? А потом чуть не лишилась голоса, когда ты ее сначала в коленку ее грязную, а потом на нее и… Ты знаешь? Если бы рядом лежал нож, нет ножницы, то я бы ей в спину, со всего размаха…

Она подняла лицо и такими горящими глазами на меня смотрит, прямо в глаза, и я вижу, какое в них страдание и смятение. Она так, не отрывая глаз мне тихо…

— Маман права… Ты дьявол, искуситель… Ой Мама!

И сначала зарылась лицом ко мне на груди, а потом, вместе с ее горячим дыханием я почувствовала, как она плачет…

Тело ее слегка подрагивает, и на груди горячо, а я, прижимая ее головку, глажу ей волосики на голове, которые, как у всех парижанок, так удивительно чисты и такие пахучие. Глажу и временами, когда она смолкает затихая, целую ее туда, в эту такую милую и ставшую такой близкой, но не родной мне, головку молодой и влюбленной в меня парижанки.

Потом тихим голосом я начинаю отваживать ее от себя, стараясь не обидеть, и рассказываю ей о себе стараясь выпятить свои недостатки, отвратительные поступки и характер.

И пока говорю, словно возвращаюсь в свое детство обездоленное, полуголодное, в котором я вечно заброшенная пьющей матерью, которая не удосуживалась днями хотя бы спросить меня о том, ела ли я, где была и что делала. Потом ей честно и откровенно все, как я стала подглядывать за ней и о той, ее женской безответственности передо мной, девочкой и своей дочерью. А ведь она даже не думала что я девочка и уже могла, и видела, как она с ними, и как они, передавая ее друг дружке, прямо можно сказать на моих глазах. Какой я могла вырасти? Прилежной, аккуратной или…

Рассказала ей, как впервые мне понравилось, и что почувствовала с девочкой в банде, куда попала по своей же глупости. А потом, какой я стала коварной, как интриговала, сражаясь за свое первенство в школе, унижая и обманывая других девочек.

Потом ей призналась в том, что мне доставляло удовольствие сталкивать между собой детей, и как я поступала некрасиво с ребятами. А потом ей призналась, что я впервые испытала с девчонкой, доброй и той, которая пожалела меня, а ее коварно отблагодарила по-взрослому тиская ей грудь, обманывая. А потом, как в нее же влюбилась, как сначала насмеялась над ее привязанностью ко мне. И конечно призналась, как мальчикам раздавала налево и направо свои французские поцелуи бездумно и насмехаясь над ними. Сказала, что если бы не книги, которые старалась читать каждую минуту, и не такой добрый и порядочный человек, мой отчим Кузьмич, что вырвал, вытащил мать и меня следом, то я бы точно пропала, к тому же уже осознавала свою силу, потому что красивая стала, и мне казалось, что лучшая. А потом, школу оставила и на фабрику.

О том рассказала, что сначала как на каторгу ходила на фабрику. А потом втянулась, стало получаться, и пошла потихонечку удаляясь от ступеней этой страшной лестницы вниз, по которой уже скатились не одна подружка — хулиганка, которых я знала, с которыми вместе росла.

Рассказала, как набросилась на книги, понимая, что мало знаю, как собой занялась, как старалась по работе, и люди мне поверили, стали звать уже не Бест как раньше, а снова Вера или чаще Верочкой называли, прибавляя при этом, что я стала для них — наша Вера.

А потом, как решила за счет красоты и косы своей стать недосягаемой и вырваться, наверх выскочить. Рассказала о Бленде и даже не пощадила себя, честно ей все о своих с ней отношениях. И о том, что все время мечтала пробиться, подняться, стать самостоятельной и делать то, о чем мечтала, что уже хорошо у меня получалось. А потом, как случай помог. И вот, даже сама не знала и не гадала, а в парня! Заметь, не в девочку или женщину, с кем уже во всю и дым столбом, а в мужчину поверила. И теперь с ним не меньшую радость испытываю сейчас в браке. К тому же он у меня хороший, но не настолько, чтобы его мне оставить в покое. И потом ей говорю.

— Я ему покажу себя! Обязательно займусь бизнесом, пробьюсь сама. Добьюсь с его стороны признания моих способностей и значимости собственной в жизни. Потому я решила создать свое агентство модельное, и я добьюсь этого, встану на ноги!

Потому, — говорю, — я и добьюсь своего от кутюрье. Пусть он уже со мной поработает, покажет, поможет мне, чего бы мне это ни стоило. Потому что я прошла огонь и воду, медные трубы, и знаю чего надо женщинам, а теперь и мужчинам! И пусть все те, кто мне попытаются помешать знают, что для них я не Руссо-мадам с косой, а коварный, изворотливый и непобедимый конкурент, который пришел на их территорию, где пока своего не добьется, то и их не оставит в покое.

— Понятно? — Глянула, а она девочка милая и несостоявшаяся любовница, с претензией на мое тело, спит.

Сопит носиком своим у меня на груди. Ну, что вы хотите — дети есть дети, и даже такие взрослые девочки девятнадцатилетние, что в Москве, что в Париже все они засыпают от сказочек и даже таких страшных, как рассказ о моей жизни.

— Ну, спи, спи. И пусть тебе никогда, даже во сне, не приснится то, что я испытала в своей жизни!

Тихонечко, чтобы не будить ее встала, прикрыла одеялом и вышла.

А ночью ой, мамочки-мама! То-ли тело ее, то-ли мое признание все во мне сдвинуло в сторону той бесшабашной девчонки, которая себя не жалея, играясь с перышком или руками, нащупывала в себе, ощущала себя окаянной, неугомонной женщиной. Уснула только под самое утро, самоудовлетворенная впервые за неделю и счастливая.

На другой день мы все время вдвоем.

 

Танцпол

Не успели зайти как звонок от Халиды. Мари переспрашивает, а потом мне:

— Мы идем с ней? — А куда и зачем не успеваю сообразить, а только головой киваю.

— А ты уверенна?

— Да! Так и передай, пусть говорит — куда и во сколько, а мы подъедем.

— В десять вечера, а вот место… Что? Как Ле Пулп? Опять?

Потом заливается краской и мне виновато.

— Она хочет нас пригласить в ночной клуб. Клуб…

— Ну что там за клуб такой, что вы все с ним носитесь как с писаной торбой?

Она осерчала от моего согласия и того факта, что все пошло именно так, как она не хотела и что мы идем именно в этот Ля Пульп, потому она раздраженно мне.

— Как это? Что значит торба? И почему она писанная? Ты объяснить можешь? Что ты имела в виду? Эта торба, она хорошая или это такое плохое? Это что, опять какое-то ругательство?

— Так! Хватит. Давай лучше мне скажи, ответь на вопрос о клубе: как надо одеваться, что с собой брать, что посоветуешь одеть на ноги. Это что, дансинг? Там танцуют?

— Что-то вроде того. Да там музыка самая современная и танцпол. Одеться лучше как на коктейль. Свободней.

— Что-то такое? — Показываю ей короткое темно-лиловое и очень свободное платье на двух тоненьких бретельках с очень завышенной талией, которое она мне сама выбрала, и я его купила тут.

— А туфли?

Потом возимся с выбором для меня, а потом для нее импозантного, но она просит, чтобы не очень броского. И сколько ее не спрашиваю, она молчит как партизан. Ничего больше о клубе не рассказывает. Заинтриговала даже. Тем более, что я вижу, как она с каждым часом все глубже в себя уходит. Между прочим, в отличие от меня.

А меня словно подхватывает, и тело в ожидании чего-то необычного, и оттого даже слегка тревожно. Переспросила ее об опасности. Она как-то рассеянно ответила, что никакой опасности там нет, и если и есть какая-то, то она связана только с тем, как себя будешь там вести сама. А на мой вопрос, как вести себя надо, она ответила — как все. Придешь, увидишь и сама уже примешь решение. Какое решение, о чем это? Так и не добилась от нее больше ничего. Потом столкнулись в ванной.

У французов туалеты в каждом номере, а вот ванная комната почему-то одна на весь этаж. Правда на всем этаже только моя и ее комнаты, но все равно непонятно? А еще отель считается, чуть ли не люкс, тоже мне.

Мари почему-то на меня посмотрела как-то странно, особенно когда я стала менять при ней трусики на стринги. Ничего не сказала, перехватила мой взгляд и глазки отвела сразу же, затем уставилась на себя в зеркало и стала сильно подкрашиваться. Что-то за всем этим скрывается? А что не пойму? Ну ладно, посмотрим, чем тут угощают авантюристок, особенно таких, как я!

Машину не заказывали. Мари сказала, что мы быстрее доберемся на метро. И потому спустились в довольно тесное и совсем некрасивое метро. В нем и сам народ какой-то не тот, негры в основном все, и потом такой запах, бр… Ну совсем не московские подземные дворцы!

Потом протиснулись в вагон и понеслись сломя голову навстречу. А вот какую? Полная неизвестность!

В вагоне хоть и сидим вместе, и полицейский, а все равно не ощущаю себя в безопасности. Уж больно у них много тут народа из Африки и китайцев, а я их всех не очень люблю. Потом эти бомжи и музыканты какие-то на станциях, вообще все не такие уж дружелюбные.

Выход из подземки восприняла с радостью, тем более что как вышли, так сразу же нам на встречу Халида. Ждала нас у выхода. Она так и сказала о том, что знала, что мы к назначенному часу на метро подъедем.

На ней шикарное желтое и тоже довольно короткое платье, все в металлической отделке, чешуе. И при каждом ее шаге плащ, что небрежно накинут и не застегнут, распахивает полу, обнажая довольно высоко ее стройные ноги. А они, несмотря на довольно теплую погоду, обтянуты лосинами ниже колен точно такого же цвета облегающими, плотно обтягивающими ее бедра. На ногах туфли с такими же блестящими чешуйками, что и на платье. Голова открыта, прическа, макияж несколько яркий, но в целом она очень эффектно вырядилась и выглядит просто аппетитно. Интересно думаю, сколько у нее сегодня будет мужчин, сколько приглашений, сколько ей сегодня придется отказов дать мальчикам. Улучшила секунду и, подхватив Мари под руку, тихо ей об этом говорю. А она вдруг от меня как от ненормальной и тут же громко, почти крикнула, что ни одного.

— Как это?

— А вот так! Сама все увидишь.

Перед входом оказывается небольшая очередь вдоль тротуара. Мы идем следом за Халидой, которая уверенно направляется вместе с нами к входу, над которым бублики-буквы с названием Пулп, словно надкусанные по краям. Причем, только тут замечаю что почти не вижу парней, вместо них только девочек, бучей, таких как мне показалось ряженных, но здорово похожих на мальчиков. Перед входом, как и положено фэйс-контроль, но те, что у входа стоят очень похожие на великанов женщины из охраны. Халиду узнают и нас смело пропускают перед ней. Не успели мы войти, как сразу же оглушает громкая современная музыка и гул, выкрики голосов. Я такую музыку не очень люблю, но потанцевать-то что надо! Из темного зала, освещаемого лишь несколькими бьющими с потолка сконцентрированными лучами поворачивающихся все время прожекторов, к нам подходит довольно красивый мужчина средних лет, с Халидой целуется в щечку, и она что-то говорит ему, показываю на нас.

— Ну, что же, очень приятно! — Не знаю, слышал ли он нас, так как снова нереалистический затуманенный розово-сиреневый свет над стойкой бара, музыканты, что стояли на небольшом возвышении в глубине зала и под одобрительные выкрики женщин, громко и отчетливо запели, и понеслась музыка. Откуда-то вынырнула официантка с подносом, и хозяин сам налил нам по бокалу шампанского. Пока пили, я стреляла глазами на тех кто рядом, пытаясь разглядеть, что же происходило на танцполе. Неожиданно Халида потянула меня следом в массу перемещающихся тел.

Они на мгновения выступали в лучах то белого, то синеватого острого луча света, бьющего из прожектора прямо вниз, и все запечатлелось вокруг словно в замедленной съемке. Вспышка света, фигуры в одном положении, мгновенно темно, прожектор сместился, следом другая вспышка прожектора, снова над их головами, и те же фигурки уже в ином положении. И так под музыкальные всплески за вспышками я стараюсь не потерять из вида Халиду, которая довольно красиво и ярко сверкает в мгновеньях вспышек луча блестками ослепительного, словно золотого платья в окружении фигурок танцующих. Сначала не могла уловить, а потом попала в ритм и, двигаясь рядом, прямо напротив Халиды, вижу в чередующихся мгновениях ярких вспышек ее счастливое и радостное лицо, сверкающие глаза, устремленные на меня.

Я, подкрученная металлическими всплесками мелодии, вспышками света, ее взглядами тут же ощутила в себе неразрывную связь с танцующими рядом и сразу же понимаю, что я точно так же, как и они, двигаюсь, подгоняемая резкими звуками стиля современной музыки. Причем мои движения ничуть не хуже тех, которые я улавливаю и различаю, и не только у Халиды, но и у тех изящных фигурок, которые плотно обступают со всех сторон. Фигурки эти из пар девушек, а иногда в смешанных парах — парня с девушкой, они ритмично раскачиваются, изгибаются под мелодичную музыку. Танец, движения своего тела, ее, окружающих тел, громкой, все пронзающей музыки захватывают, выворачивают внутренности моего тела, заставляя двигаться, перемещаться в заданном музыкантами ритме танца. Я с наслаждением ощущаю все это и погружаюсь в мир радостного движения, молодости и музыки. А музыка все не заканчивается, более того, все выразительней и пронизывающе врывается в ощущения, в сознание и будит такие крутые, радостные эмоции, что я смеюсь, наслаждаясь. Наслаждаюсь ритмом, соединением в ритме с окружающими меня танцующими и встречными, манящими движениями тела и вспышками глаз Халиды.

Звуки музыки дополняют одобрительные и радостные выкрики, обрывки громких фраз, разноголосые звуки танцующих, которые сливаются в непрерывный гул, особую музыку танцевального зала или дансинга.

Среди танцующих отмечаю то тут, то там девушек, которые беззастенчиво обнимаются и целуются между собой. Все они тинейджерки или, по крайней мере, то большинство из тех, кого могу видеть около нас, и в узких лучах света успевая заметить их поразительную схожесть, однотипность француженок. Любая из них фигуркой больше напоминает юношу узкобедренного, с покатыми плечиками и обнаженными до плеча руками. Одежда, что я успеваю выхватить взглядом, однотипна: футболка или майка наподобие мужской, брючки или бриджики, спортивные туфли, полукеды и все без исключения с прямыми и распущенными волосами чуть ниже плеча. Я потом таких парижанок много раз видела на улицах, в метро, магазинах и барах, и все они так удивительно похожи между собой и напоминают четырнадцатилетних юношей: та же худощавая фигура, те же тонкие, но довольно изящные руки и лица. Лица все с правильными чертами, очень бледными, почти молочным цветом кожи, на которой нередко слегка играет румянец как признак здоровья и спокойствия молодой любвеобильной молодежи Парижа.

Поначалу я пыталась разглядеть всех танцующих рядом, но потом всецело отдалась велению жестов, положению тела и рук Халиды. И когда наконец, музыка сменила ритм на плавный, то ее внезапное прикосновение, приближение, прерывистое дыхание, касание моего тела ее горячей рукой, и парфюм, который нежной волной сразу же поражает мое обоняние щемящим, чистым и очаровательным запахом дорогих духов. Все это на меня сильно действует, все обволакивает, словно окутывает, отчего приятно подтянуло под ложечкой в животе, и я сама, не отдавая себе отчета, сблизилась, прижалась к ее телу, впервые ощущая все совершенство природы в фигуре этой красивой и роковой женщины. Все это в густой, обволакивающей темноте, в ощущениях тепла от разгоряченных тел рядом, от их голосов, звуков музыки и гула, выкриков в полной темноте танцующих, обнимающихся и целующихся рядом с нами девчонок, и все это рядом с ней, в возбуждающих прикосновениях к ее телу.

При этом отчетливо ощутила, что и оно, это совершенное существо, разгоряченное танцем, так же прижимается к моему не менее горячему телу в ответ, словно слипаясь, словно выворачиваясь ко мне с обнажением тела и души. Следом прикосновение бедра — ой! Мое касание совершенной ноги — ах! Внезапное, неожиданное в темноте касание грудью. — Ничего себе! Ощущение, что при касаниях грудью между нами разряжается молния. Снова прикосновение и затем, вопреки музыке, сдерживание моих движений ее телом, тесное сжатие наших тел. — Ой, мамочки! Потом внезапно в озарении снопом света сверху, только ее глаза, чуть прикрытые веками, глубоко посаженные и скрытые за густыми ресницами пронизывающие взглядом зрачки, темные, темнее любой ночи! — Таких не бывает, нет!

Потом руки и горячее тело втискивается, вжимается плотно животом к животу и нога ее предательски проходит ко мне между ног, а в следующее мгновение ее лицо рядом так, что я не могу уже видеть и различать глаза, только кожей лица чувствую, как мы близко сошлись. И опять, словно толчок, ощущения запаха ее щемящих духов и ее пота. — Я все! Гибну я!

Потом как в бреду. Музыка снова грохнула, взвыла, высоко и громко. Мое тело увлекается ею куда-то, я едва успеваю переступать и уже почти машинально перебираю ногами следом, мимо, среди таких быстрых, подвижных танцующих тел, но почему-то всех только девичьих. Но это осознаю только мгновение, потому что ее рука тянет меня за собой, увлекая среди них, горячих, мягких тел, покатых плеч, касаний чужих крутых бедер и дальше, следом за ней. Куда? Что происходит? Воля моя, что с ней?

Я вдруг ощущаю в себе желание и точно такое же от ее тела, тянущего меня за собой. Оно передаются мне, от чего в голове словно вихрь! Мысли запрыгали, но они скачут еще от того, что мы вдруг вырываемся из массы танцующих тел и сразу же так сближаемся в темноте еще и от того, что я упираюсь спиной о какой-то металлический обруч, планку, стойку.

Она прижимается вся сразу, всем телом ко мне, горячей, широко раскрытой ладонью притягивает меня за бедра, тянет их низко рукой у меня за спиной, прижимает к своей ноге, которая тут же опять раздвигая колени мои, внезапно врываясь ко мне между ног. Вжимается, приподнимается кверху, коленкой своей притискивает, упирается плотно к моему лону. Я задыхаюсь, не успевая сообразить, что мне ответить ее натиску, как ее лицо касается щеки и ее горячее дыхание вспышками, словно выстрелами из жерла пушки обжигает открытую шею, оголенное плечо, следом, прикосновение ее горячих нежных, ищущих губ. Еще, еще! Боже!

Горячая рука вдруг соскальзывает с бедра и следом сжимает, обжигает грудь, стискивает, стягивает в сторону, вверх, вниз и если бы не бюстик, то бы и сорвала, скомкала бы мою грудь как лист, а мне только бы еще раз это почувствовать от нее! Я не слышу никакой музыки, хотя от нее грохот, я не вижу никого вокруг, хотя рядом все те же чьи-то горячие касания к моему телу от чьего-то третьего лица. Следом, в районе левой скулы смачное, горячее, мокрое, мягкое касание, потом оно сползает в сторону рта… Я сама, сама… Сознание вспышками… Но губы, ее губы…

Тело словно взрывается ей навстречу, словно оно растекается по ней. Оно, мое тело уже не мое, а ее, наше с ней, и ее, оно тоже со мной. От всего этого, от касаний, нажимов рукой на груди, положения втиснутой, вставленной ноги, и ее ищущих наслаждения губ я взрываюсь….Задыхаюсь… Наслаждаюсь… Словно проваливаюсь, хотя чувствую, что стою, прижатая, стиснутая ее ненасытным телом. Секунда, две, три… Рот тонет, губы до боли расплющены на наших губах, рот мой открывается, и я вся в ощущениях и касания ее языка. Секунду боремся, обжигаемся языками, обмениваясь влагой ртов, горячими выдохами, затем стискивая, сминая губы до боли касаемся, впиваемся…. Еще, еще… Удары зубами… Вот ее язык, теплый, упругий и настойчивый, заполняет мой рот, сметает безвольную преграду моего мягкого, ослабевающего от желания языка. Вот он коснулся неба, прошелся по деснам, смял, сокрушил во мне всякий разум. Я все, все, я готова отдаться! Я уже не могу, меня распирает желание. Волна ото рта, неба, языка входит вглубь меня, вливается, разливается по телу… Ну, же? Ну?….Секунды — вечность. Бегут, бегут… Одна, две, три… Ну же, где ты?…

Внезапно губы ее покидают, мою грудь прекращает тискать ее рука, пропадает, тело ее отлегает, следом музыка громко врывается, и мое сознание возвращается… Я растоптана, смятенна… Но, где, где же она? Куда, почему, открываю глаза и в полутьме различаю приближающийся силуэт.

— Бест! Бест! — Слышу, мне кричит Мари. — Бест! Идем скорее! Идем домой, ты слышишь?

— Ты что такое говоришь? Почему уходить? Зачем? Это мне? — Кричу ей, хотя за теми же вспышками ее всю не вижу, а только большой силуэт прямо передо мной.

— Тебе! Тебе! Бест! Бест!

Следом по телу, зацепила, ухватила своей рукой и потянула куда-то за собой. Я за ней как пьяная. Пытаюсь отыскать глазами ее, Халиду, бросаю взгляд в кромешную темноту с надеждой ее увидеть. И что? Что? Почему не вижу ее? Вижу другое. Что, что?

Рядом ударяет луч синего светового потока, в нем вижу, как слились две женские фигурки и прижались как это только что делали мы. Следом, успеваю выхватить и заметить, как они ласкают тела своими извивающимися и нетерпеливыми руками. Рядом сидит, обернувшись ко мне спиной кто-то, на ногах у другой и тоже ее целует. Да, что же это? Что? А где же она?

Мари тянет и тянет меня за собой, а у меня от увиденных сценок в голове словно вспышки нереальных видений. Вот они, трое, двое, обнялись, прижались, слились, стоят и целуются сразу все. Я хочу видеть все до конца, голову поворачиваю следом, от того, что Мари меня тянет за собой, они исчезают за чужими головами. И я, словно тряпичная кукла, волочусь за ней, понимая, что все для меня, все закончилось на сегодня…

А где? Где же она? Где?

Мимо проплывает танцпол. Среди всех этих подвижных тел не вижу ее. А вижу все время только их всех и все время почему-то их, одних женщин и только их. Таких веселых, радостных, потных, высоких и низких, но только женских.

Вырвались, выволоклись на воздух и тут же я припала к стене, согнулась пополам, меня замутило. Я подняла лицо, вижу Мари перед собой. Она стоит передо мной и внимательно за мной смотрит. Но глаз ее из-за темноты не вижу, только догадываюсь я, что она осуждает меня.

— Мари. — Говорю тихо. — Уведи отсюда, меня мутит от чего-то.

Теперь я увереннее шагаю за ней. Хотя я раздета, без плаща я и она, но мы молча, проходим мимо стоящих, нетерпеливо ожидающих разрешения для входа туда женских тел. Они с любопытством рассматривают меня, особенно мою косу. Наконец-то я вспомнила и о ней. Мы отходим все дальше и дальше, и хоть город, машины шумят, но мой слух отходит от какофоний звуков, и наконец-то, я Мари говорю.

— А где мы были? Объясни мне, что это значит все эти танцующие девочки? Кто они?

Мари быстро идет рядом, тянет молча меня за собой. Я иду, соображаю.

— А ну постой! Стой, говорю! Мы что же были в клубе для лес….

— Тише, тише! Ну, что ты кричишь? Кругом же люди! И так им хватает зрелищ, а тут еще ты со своим прозрением, правда довольно поздним! Но хорошо хоть прозрела, наконец, и ты!

— А ты?

— А что я? Я же тебе говорила, хотела сказать, рассказать…

— Ничего ты не хотела! Не ври мне! Я же тебя просила все мне сказать. Ведь просила, просила? Эх ты, а еще подруга называешься.

— А я тебе хотела сказать, но ты сразу меня перебила и ей свидание сразу же стала назначать! Ты что же ее полюбила? Ну, скажи мне? Это правда? Ты с ней танцевала, я видела, а потом куда вы делись? Куда Холида пропала? Нет, ты скажи! Скажи мне правду! Хотела с ней? Зачем ты с ней? Ты ее хотела? Так?

— Ну что ты запричитала, так да не так? Какое твое дело? Ладно, идем уже домой. А который теперь час? — Ворчу недовольная.

Недовольная еще от того, что она меня оторвала, отволокла, оттянула от нее. Недовольная на себя, что я зачем-то ушла, безвольно позволила ей увести себя, потянулась следом за Мари, недовольная, что не долюбила, не доцеловала ее, которую так хотела! Особенно недовольная на себя, потому что впервые поняла, что я только сейчас, поздно, на чужбине ощутила себя женщиной сполна под ее ласками и поцелуями.

 

Сюрприз Халиды

Звонок Халиды не на шутку встревожил Мари. И она, сбиваясь и путаясь впервые в словах, рассказала мне, чего хочет опять от нас Халида. Нас приглашают на открытие сезона музыки шансона в доме маркиза, фамилию, имя которого не запомнила. Но так как вечеринка носит конфиденциальный характер, то она просит не распространяться

И я стала успокаивать Мари, даже посмеиваться над ее опасениями насчет нашей следующей встречи с Халидой.

Про себя я, конечно же мечтала, встретиться и снова восстановить те ощущения близости, которые уже наметились между мной и Халидой. Даже больше скажу, мне не терпелось увидеть ее, и я все никак не могла представить себе, как стану с ней разговаривать, общаться после того, что было в клубе.

Мне не хотелось для подобного общения задействовать Мари и посвящать ее во все тонкости моего общения. Более того я стала подумывать о том, чтобы на время выскользнуть вообще из-под ее опеки и тогда уже вместе с Халидой… Но опять возникал вопрос моего общения, места, времени. В этих раздумьях меня и застала Мари.

Она как-то странно, снова таким долгим взглядом провожает меня, сопровождает, как бы расспрашивает, стараясь вызвать мою реакцию на это неотрывное слежение за мной.

Я перестала обращать внимание на нее, и прозвучавшие слова стали для меня откровением.

— Халида хочет тебя соблазнить, потому готовит тебе сюрприз. Думаю, что она знает, что я ей могу помешать. — Я к ней обернулась, от неожиданности ее слов смущаюсь. Она продолжает гвоздить меня словами.

— Но ты меня не поддерживаешь, а, наоборот, холодно отталкиваешь от себя и подыгрываешь Халиде. Скажи, у тебя что-то с ней произошло вчера на танцах, в клубе? Вы только танцевали и все? Не было между вами такого, что меня волнует, и за что я переживаю? Ответь мне! Ну, не молчи?

А я словно прибитая ее словами, отчего-то смутилась и растерялась. Вместо твердого ответа стала ей что-то мямлить насчет того, что с ней я только танцевала два-три танца, а потом рассталась. Соврала, что Халида ушла в туалетную комнату, а мне стало нехорошо там, на танцполе, и я отошла к краю. По-видимому, врать у меня не получилось так складно, хотя я старалась, потому что Мари еще раз так внимательно посмотрела на меня, а затем довольно холодно распрощалась и вышла.

Раздосадованная на себя, свое нескладное оправдание и самое главное — на то, что обидела Мари своим враньем, я засобиралась рано спать. И вот же как? Без зазрения совести уснула как мертвая.

На другой день собираясь, мы отчего — то ругались. То я не довольна была своим видом и платьем, то тем, что она копошилась, не то надевала, и я ее в чем-то все обвиняла. Она все делала молча, но при этом каждый раз так загадочно на меня смотрела. Потом отворачивалась от меня и тяжело вздыхала.

Потом Игорю по телефону наговорила резкостей. Вообще себя не узнавала.

Со мной уже что-то происходило, а я все не понимала что это. Мало того, во мне словно чертенок зашевелился как в детстве, и можно сказать, что я впала в это самое настоящее детство. Так как опять руками во всю игралась в постели и все никак не могла с собой справиться, остановиться. Понимала, что так вести себя нельзя, но не могла себе отказать в этом и решила не сдерживаться.

Но при этом все, что ни делалось вокруг, все мне казалось, что делалось не так. Я поправляла, вмешивалась, но вместо того чтобы пройти мимо, придиралась. То к горничной, то к Мари. Понимала, но с собой ничего не могла поделать.

Потому приглашение Халиды вызвало во мне бурю восторгов и надежд. Надежд на что, спросите вы? А я и не знала! Просто для меня Халида — новое лицо, а от окружающих меня я уже устала, так мне тогда показалось. И даже в такси, которое мы заказали, я сама спровоцировала ее, отчего мы ехали и долго молчали.

Ну что я могу поделать? Рассуждала. Мне жалко Мари и вместе с тем я на нее злиться стала. А почему? Смотрю на нее и вижу, как она довольно скромно и тихо сидит рядом, и смотрит в окно. Ну что я к ней прицепилась, что? А мы довольно долго едем, потому что пока выбрались в пригороды, то много времени простояли в пробках. Наконец пошли парки, частные домики, промелькнул лес, и вскоре такси подвезло нас к красивым, чугунным и фигурным воротам какого-то старого парка.

Подошли. Никого, ворота закрыты. Мари обошла их.

— Нет никого, может вернемся?

— Как это вернемся? Зачем же мы сюда так долго ехали? Нет, давай подождем еще.

И мы, как два расфуфыренных пупсика, топчемся перед воротами, привлекая к себе внимание посторонних мужчин, что нам то светом фар подмигивают, то клаксоном подадут сигнал, мол, девочки идите к нам. Наконец вижу, как из глубины сада едет машинка для гольфа, а в ней сидит рядом с водителем Халида. Нас увидела и издалека приветливо машет рукой. Мне приятно и я, забывая о Мари, кричу ей.

— Привет Халида! Мы здесь сюда! Сюда!

О как мне приятны ее прикосновения, в которых снова улавливаю от нее чудесный и незабываемый аромат. О, как она хороша, и мне все в ней нравится: и то что она что-то говорит, даже то, что я не понимаю, но и это мне нравится тоже. Мари неохотно переводит, сторонится Халиды и все время осуждающе на меня смотрит, особенно на мои восторги по поводу перевода ее слов.

Она говорит, что мы сейчас во владениях такого-то ее друга, маркиза. У него вот эта собственность и бизнес успешный, а еще он меценат и любит все новое в искусстве. Потому у него часто выступают артисты, которых он приглашает и которых щедро одаряет. Вот и сегодня гостей немного. И потом говорит о том, что хозяин очень культурный и очень свободный ценитель искусства, потому у него можно увидеть такое, чего не увидишь нигде. Она говорит, а я с нее глаз не свожу. У меня перед глазами все время ее лицо. Я смотрю на нее так, что она, смущаясь, улыбается мне, а Мари замечает мои откровенные взгляды и все больше хмурится, в раздражении некрасиво отводит в сторону лицо.

Халида, как всегда элегантно одета. На ней легкий выходной серый костюмчик с жакетом в тусклую и еле заметную полоску и такая же в полоску юбка, темнее по тону, но довольно красивого диагонального кроя. В вырезе жакета красивая шелковая блузка, светло-фиолетовая, в тон ей из карманчика на груди выглядывает уголок красивого нежно-фиолетового платочка. Туфли того же фиолетового тона на невысоких каблуках. Во всем ее облике чувствуется заботливая рука, и от нее так и веет непреодолимым желанием. Особенно — от облаченных в темно-фиолетовые чулки ее великолепных и суховатых немного ножек манекенщицы. Она перехватывает мой взгляд, и как мне кажется, специально для меня садясь, еще выше подтягивает край юбки, еще больше обнажая свои аппетитные изящные ножки, которые на мгновенье волнительно расходятся в стороны при посадке, а следом соединяются и отклоняются в сторону от меня.

Мои наблюдения не остаются ей не замеченными. Она улыбается довольная. И не только она замечает мои взгляды, но и Мари, которая все мрачнеет с каждой новой улыбкой ко мне от Халиды.

Довольно красивый парк, а за ним в глубине старинное двухэтажное здание под высокой крышей перегораживает нам путь. Выходим, оглядываюсь, красиво вокруг и мне нравиться просто жуть!

Потом как всегда бывает: нам выделили на двоих апартаменты внизу на первом этаже, а потом попросили подняться на второй этаж.

В большом зале парадном и украшенном портретами, гобеленами, зеркалами нас представляют небольшому обществу из десяти человек. Хозяин-довольно симпатичный средних лет весельчак и красавец француз с небольшим брюшком, крупным носом и всей своей подвижной и живой фигурой-задает тон общения за столом.

Нас с Мари сажают рядом, а Халида садится рядом с хозяином, напротив, на пустующий стул. На столе уже видны следы от съеденных ранее блюд, стоят тарелки, приборы, очень изящные и красивые. Все шумно приветствуют тост хозяина за меня Мадам-руссо и Мари. Пьем очень вкусное вино, закусывая устрицами, причем я ем их впервые и во всем смотрю, как с ними справляются все они. Я ковыряюсь не очень умело, Мари чуточку подталкивает коленкой, мол, смотри как надо и ловко справляется с очередным моллюском. Я пробую, но не очень-то у меня получается, а тут следующий тост за искусство и прекрасных ценителей. Причем я слышу, как Мари, наклоняясь, переводит, но как мне кажется не все. Потому что она пару раз замолкает, комкает слова, особенно о том, что в искусстве все должно быть естественно, а женщина тем более и еще о чем-то в том же духе. Но я ее слушаю в полуха, так как все время стараюсь увидеть на противоположном конце стола Халиду, ее глаза, запоминаю ее плавные и ловкие жесты. Вот и сейчас, пока произносят очередной тост, я, поднимая бокал, смотрю на ее лицо, рассматриваю разрез ее глаз, очертания губ, отмечая про себя, что они мне с каждой минутой все больше нравятся. Особенно, когда она смеется, и в уголках ее рта расходятся тонкими линиями маленькие и симпатичные складочки, обнажая ровные и белые крепкие зубки. Ох! Как же я жду эту женщину, как я ее желаю! От напряжения, увлеченности созерцания ее запаздываю с бокалом в руке, чем невольно обращаю на себя внимание окружающих. Потому, чтобы выкрутится, говорю в адрес радушного хозяина комплемент о его гостеприимстве, теплом приеме. Все, слушая перевод Мари, кивают одобрительно, а потом снова пьют, но уже все вместе со мной. Потом я уже чувствую, как атмосфера настолько теплеет, что уже все вокруг начинают болтать громко и смеяться чьей-то шутке, реплике и уже за столом наступает такая минута, когда можно вставать и ходить. Я не успеваю проделать и шага, так как ко мне подходит Халида, опуская мне на плечо свою нежную и горячую руку. А потом громко, чтобы все слышали, объявляет, я только уловила, что мне успевает быстро перевести Мари. Что, мол, она предлагает выпить теперь за всех красивых женщин, особенно таких, которые так удивительно похожи на девочек, как в детстве, из-за своей красивой косы. Я выпиваю, а Халида наклоняясь, под крики одобрения окружающих целует меня в губы на глазах у всех. Этот откровенный поцелуй сбивает с толку, возбуждая во мне смелость, надежду. Я отчего-то краснею, прячу лицо, а потом, когда слышу громкие выкрики хозяина и его гостей по этому поводу, вижу обращенные ко мне их разгоряченные лица, вскакиваю и быстро иду к двери под одобрительные смех и выкрики в мой адрес, как я полагаю.

 

Шансон по-французски

За дверью в коридоре сразу же отхожу и, стараясь спрятать, скрыть раскрасневшееся лицо решаю освежиться. Пройдя несколько десятков метров по коридору я понимаю, что не найду нужную мне дверь. Потом за поворотом общего полуосвещенного коридора я попадаю в короткий тупичек с несколькими дверьми. И замечая, что одна дверь слегка приоткрыта, несмело иду к ней. Предательски скрипят половицы, но так как голоса за дверью не замолкают, я смело подхожу и заглядываю из темного коридора вовнутрь комнаты.

Картина, которая мне представляется взору, сразу же врезается в память. На большом необъятном столе лежит, откинувшись на спине женщина, а над ней, между ее ног склонился мужчина. Причем наряд женщины какой-то старинный с множеством нижних вспененных юбок и в чулках, почему-то подхваченных на подвязках. Я вижу только его согнутую и наклоненную над ней спину, задранную из-за пояса сзади рубашку и руки, которыми он обхватил ноги счастливой избранницы, весь в нее погружаясь. Ну что же, картина красивая, и я уже решаю что не буду им мешать, отворачиваюсь, но в последний миг отмечаю, как мужская спина отваливается, и я на ее месте вижу в пространстве, открывшемуся между ног.… Никогда не догадаетесь!

Нет, не киску, пирожок, кошечку, ничего из женского, а наоборот мужской вздыбленный и всегда выгнутый кверху приап, фаллос или как там его у них, у французов называют. Особенно меня поражают шарики, округлые в мешочке, поджатые настолько, что они как бы обхватывают вздыбленное основание.

Ничего себе! Никогда и ни с кем я такого не видела. До сих пор к таким играм относилась с явным пренебрежением и с некоторой долей собственного превосходства нас женщин перед ними. А тут? Причем только сейчас увидела, что на ней или на нем, не знаю даже как правильно сказать, надеты панталоны с большим разрезом между ног. Точно такие же я видела в иллюстрациях старых книг о нижнем белье. А тут передо мной сама история оживилась, да еще в таком образе перекрученном, вывернутом наизнанку. Именно так я их и видела в этом разрезе у нее, пусть уж так буду называть, раз в женское платье нарядилась, причем так отчетливо, и надо сказать, что довольно эротично и очень привлекательно. А тем временем, мой ценитель рукой взял приап, и слегка поигрывая, покачивая в руке, отпивает бокал вина неторопливо. Потом опять та же картина, и только ее грубоватые, ломанные и подстроенные под женщину вздохи и выкрики убеждают меня, что это делают на самом деле не пара — как все, а те, неправильно ориентированные. Я конечно тут же меняю свои намерения и теперь с возбуждением взираю на такую напруженную спину счастливого ценителя крепкого и вздыбленного и, как я представляю, такого горячего и никогда не холодного. Они заняты собой еще некоторое время, и меня все сильнее достают их ставшие уже взаимными вскрики и оханья.

Потом спина снова отклонена, но между ног появляется самое настоящее женское лицо, сильно накрашенное с мушкой на щечке, но очень милое и проказное. Что это? Что это за игра воображения, чувств. Глаза-то меня не обманывают! Тем более на ней такой огромный и кудрявый парик. Но все равно у нее между ног все тот же приап, правда, уже испускающий дух. И не дух, а то чего так нам от них и приятно, и тревожно, и колко. И я вижу, как она медленно садится, еще шире раздвигая колени. А этот ценитель, кто спиной все время сидел ко мне, берет салфетку и промокает аккуратно истекающие соки из…, но теперь уже простите, ну точно — из него! Ну, а потом, как и положено — поцелуй от него! И какой! Все, теперь и мне надо уносить ноги. Аккуратно и стараясь не шуметь, почти на самых цыпочках, делаю первые шажки, но… Вот же этот старинный паркет он не скрипит нет, он рычит! Хрюкает, стучит. Я и пяти шагов не успеваю отойти, как в коридор врывается свет. Потом это явно обращаются ко мне.

— Мадам тра-ля-ля…

— Что? — Оборачиваясь, и по инерции отвечаю.

— О? — Голову поднимаю, а это она, та в большом и старинном платье, в парике идет уже ко мне. И опять обращается ко мне.

— Мадмуазель! Тра-ля-ля. — Все по-французски. А потом сразу же разрождается потоком слов, жестов, мимики лица, не понимая, что я ничего не понимаю. Стою и как нашкодившая маленькая девчонка только головой киваю. Но свое любопытство к ней не скрываю, особенно от того, что я только что видела ее в других реверансах. А она надо сказать, его так передо мной элегантно, раз и припав на ножку, отставленную за ножку, красиво приседает, расправляя руками в сторону свое огромное платье, склонив в мою сторону голову в парике. Ну и что же дальше?

Вспомнила анекдот как раз о том, что надо знать иностранный язык. Это когда двое наших летчиков у немцев в плену и один уже пришел с допроса, отплевывается кровью, а другой к нему:

— Ну как, Коля? — О тот ему:

— Ведь говорили же нам, говорили? Учите, мать вашу, матчасть и язык!

А так как я ни бум-бум по-французски, то меня принимают за шпионку наверное, и тянут туда к себе за дверь в комнату, как того летчика-незнайку. Я упираюсь, только мычу, а ей на помощь приходит ценитель ее прелестей, и они вдвоем довольно легко меня к себе вдвоем раз, и вот я уже лежу на столе! Потом оборот, сильный толчок, ноги разлетелись в стороны, платье задралось так, что я вижу, не только как ноги мои торчат, но и то, что еще может сдержать их натиск. Это мои изысканные шелковы трусики, которые я специально надела на это свидание. Но! Не оценена и эта красивая преграда. Я растеряна, я уличена в подглядывании, напугана и все сразу. Почему-то не могу закричать. Понимаю, что нельзя молчать, но что тут сказать, не знаю, что кричать? И я как-то тихо и скромно чуть ли не мямлю.

— Мама! Мамочка!

— Мама? — Это один из них. А другой его поправляет и как это я говорила, с ударением не на последний, а на первый слог — мама.

— Мадмуазель тра-ля-ля? — А что сказал, что спросил, но словно его понимая, я ему.

— Русская я! Мадам русская.

— Руссо? А, Мадам — Руссо! — Радостно, но не отпуская моих рук, не снимая меня со стола.

— Да, да! — Отчего-то я радостно. — Я, Мадам — Руссо! Руссо Мадам! Отпустите!

Потом они, то один, то другой весело так и слышу, как один другого поправляет на слове мама. Правильно говорит это слово мама, как я.

— Бьен, трес биен! — Говорит ценитель, склоняясь ко мне между ног. Я вспомнила, что это означает. — Хорошо, очень хорошо.

— Нет, нет, не бьен! Плохо не надо! Прошу вас господа!

— Трес маувис? Нон биен! — Что-то не очень хорошо? Нет, хорошо! Понимаю.

Да, вот теперь вдруг понимаю по-французски. И радуясь этому.

— Не надо меня… — О, черт! Как же им это сказать, как у них это называется? Почему-то вспомнила, что об этом спросила Мари, а та смеясь, мне ты, мол, что же хочешь узнать фольклор проституток. Пристыдила, а зря!

— Не надо меня шпокать! — Почему-то так ляпнула.

— Квест се квье, шпокат? — Мол, что такое шпокать?

— Нет, нет! Ну, не надо месье, не надо меня еб…..

— А, е…. — Тянет догадливо. — Е…. твоя мама?

— Да, да! — Улыбаюсь им. Вот оказывается, как хорошо, что наш мат понимают везде, радуюсь, что они понимают меня.

Ну, наконец-то, и изнывая от неудобства своего положения и того что им матом и кому, я начала ерзать, пытаясь вырваться, но этим только усугубила свое положение.

К тому же с ужасом поняла, что они мои слова матом восприняли буквально, как мое приглашение, просьбу! Получилось, как будто бы я их сама попросила об этом, чтобы они меня…. Вот ужас-то?

И все, что потом происходило, я так и восприняла как свою роковую ошибку!

Потом все так и пошло, дама тут же следом на свое прежнее место на столе и, перехватив мои руки, уселась прямо на мое лицо, закрывая меня ворохом юбок. Я задыхаюсь, мне стало страшно, начинаю теперь уже кричать, но из-под этих тканей, складок, из-под навалившегося на лицо чужого и горячего тела понимаю, что срывающийся в отчаянии голос мой не слышен. А в ногах уже чувствую, что их жестко стиснули руки ценителя и что он уже тянет с моих бедер за резинку, растягивая мои такие великолепные трусики. Я начинаю дрыгать ногами, ору куда-то в ворох тряпок и тканей горячего тела с чужим, острым запахом мужского пота, излияний его сока. И уже следом чувствую, что трусики мои стянуты, сброшены с одной ноги, и тут же я, ощущая свободу, от отчаяния, из последних сил, сильно взмахиваю и с силой опускаю, бью куда-то в него того, кто уже лезет ко мне вперед головой между ног. Я попадаю в цель, несомненно, потому что слышу, как вскрикивает ценитель, отпуская ногу. Тогда я тут же с силой, опять согнув, а затем, разогнув и взмахнув ногой, бью туда же, теряя туфлю! Следом, взмахнув ногами, перекидываюсь, попадая коленями в нее, сбиваю своим весом, через мгновенье слетают все тряпки с меня, я вскакиваю на столе на ноги. Успеваю увидеть, как она откинулась и сама запуталась в юбках, я прыгаю со стола. Падаю, вскакиваю и, больно ударяясь плечом раскрывая дверь, вылетаю в коридор. Все! Спасена! При этом теряю вторую туфлю, свои великолепные трусы и босиком мчусь к спасительному свету общего коридора. Сзади слышу крики, топот, но я быстрее, я лечу. Мчусь так, что еле успеваю на повороте и тут же из общего коридора, перепрыгивая по нескольку ступенек, бросаюсь вниз на улицу. Темно, но я подальше стремлюсь убежать, скрыться! И мчусь уже босиком по аллее, а потом резко в сторону и куда-то в кусты! Думала со страху присесть, но за что-то цепляюсь, валюсь в куст и больно ударяюсь, царапая себе руки и лицо об ветки. Потом бах! Приземляюсь больно! Не могу отдышаться, успокоиться от всего. Сердце колотится, задыхаюсь и еле-еле перевожу дыхание. Потом радуюсь оттого, что не слышу за собой никакой погони. Ну, все! Вырвалась! Убежала, отбилась! И тут же сама себе засмеялась, вспоминая, как я из-за незнания языка перешла на матюг, просила меня не трогать и не е….!

Потом в темноте, спотыкаясь босиком, брожу по парку. В дом идти не решаюсь, боюсь новой встречи с теми извращенцами и потому, в конце концов, набредаю на озерцо. Оно изгибается, и я замечаю в потемках, что в одном месте забор опускается, образуя довольно большое свободное пространство, под которое я тут же пролезаю и оказываюсь на улице, на шоссе.

Мимо проносятся машины, обдавая меня светом и гарью, а я бреду себе вдоль дороги куда-то подальше от этого злосчастного места, где только что избежала счастливо бесчестия и насилия. Потом кто-то тормозит. Я не вижу из-за темноты его, но он меня приглашает садиться в машину. Залезаю, опасливо поглядывая на моего спасителя. А когда я ему называю адрес, он почтительно оглядывает меня, потом нерешительно спрашивает, но я уже увлеклась своим отражением в зеркале и вижу какая же я страшная. У дома я прошу его обождать, и только после того, как я начинаю говорить, консьержка признает во мне свою постоялицу. Следом суета, благодарность моему спасителю, и вот я уже у себя в своей комнате, куда прохожу по лестнице, оставляя на ней свои мокрые и грязные следы от босых ног.

Мой вид ужасен. Лицо и руки расцарапаны, грязные, одежда порвана, и вся перепачкалась. Не удивительно, что меня в таком виде не признали, так как я и сама себя не узнаю. Пока стаскиваю с себя грязные остатки платья все время думаю о том, почему же это произошло, а, вернее, чуть не произошло со мной.

Я что им не доходчиво сказала, что я русская? Или они, что же не видели, что я леди, мадам. И вообще, как они посмели ко мне прикасаться, даже попытались изнасиловать?

И только уже спустя час, после ванной и смены белья я наконец-то поняла, что для меня на этот раз все закончилась счастливо. А ведь могло закончиться и не так. Горничная тут же принесла перекись водорода и обработала мне царапины. Потом все участливо мотала головкой, жалея меня, но все попытки добиться от меня чего-то вразумительного закончились бесплодно. Я хоть и стала понимать французский, но не настолько, чтобы им объяснить, что же со мной произошло. А где же Мари?

Не дождавшись ее, улеглась и тут же крепко заснула. При этом еще успела подумать о том, что вот и расплата за свой нос, который я сама засунула в чужие дела. Нет, поправила себя, не в дела, а в чужие штаны! Нет, не штаны! Какие там штаны? Нос сунула под чужую юбку. Вот так-то! Потом, засыпая, сама себе тихо напоминая, сказала:

— Теперь будешь знать, как свой нос любопытный совать под чужие юбки!

 

Разгадка потерянных трусов и туфель

Мари осторожно вошла и сразу же с порога засыпает меня вопросами.

— К тебе можно? Как ты? Куда ты ушла? — Я благоразумно молчу.

— Где это ты так расцарапалась? — Замечает на мне небольшие остатки следов от царапин.

Я молчу и пока соображаю, что ей отвечать, что говорить, а о чем промолчать, она сама.

— Ой, что было? Там пригласили, — и она называет знаменитого артиста, шансонье, — он представляешь, пел прямо перед нами, а с ним рядом подтанцовка, девица, в таком красивом старинном платье и парике. Жаль, что ты их не видела.

Я уже хочу сказать, но она перебивает.

— А потом, ты представляешь, они перед нами канкан. Ну, это когда ноги задирают. И мы потом со смеху покатились.

— Почему?

— Да у той, что нарядилась девицей, как только канкан они начали, то сразу же и не догадались, что у нее там мелькает с бантами между ногами. А это… — Я ее перебиваю и говорю.

— Мужчина с пропущенными в проймах панталон гениталиями и все, как у рыжей девицы, бледно-розового цвета или рыжее.

— А ты откуда знаешь об этом? Ты что же все видела?

— Видела.

— А почему мы тебя не заметили?

— А я была под волшебной шапочкой невидимкой. Понятно?

Мари смотрит секунду, а потом, схватывая на лету, начинает обсуждать варианты того, как я могла все увидеть. А я, стараясь ее подразнить, все отвергаю.

— Нет, как ты могла в окна? Они же на втором этаже, высоко и стены гладкие, не подтянуться. Нет, из-за двери таких деталей не увидишь, дверь далеко отступает.

Она еще пару вариантов, а потом говорит, что не понятно ей все, и что я для нее все больше становлюсь загадкой. Особенно, она добавляет, как ты сблизилась с Халидой. Сказала и опять на меня взглядом уставилась, как она это делала всегда, как только разговор заходил о Халиде и обо мне.

Потом она еще несколько попыток предпринимала, к разгадке о моей осведомленности, пока не позвонила Халида.

Она с ней разговаривала, чему-то удивлялась, поглядывая на меня, а потом мне.

— Халида спрашивает тебя о том же, что и я. Что ей ответить?

— Скажи, что я раньше ушла, хотела мужу позвонить, а домой добралась на такси.

— Ага! — Говорит, ехидно улыбаясь. — Без туфель и трусов, которые нашли почему-то в апартаментах певца, а туфли, один у него же под столом, а второй в коридоре у стенки, напротив. Теперь мне понятна разгадка и твоя осведомленность об анатомических особенностях артистов. Ну и как?

— Что значит как?

— Как они тебя там…?

Я смотрю на ее ехидную рожицу, которая расплылась в самодовольной улыбке, а следом на моих глазах появились слезы, которые она заметила, потому что сразу же ко мне.

— Что, что случилось там с тобой, с ними? Скажи? Неужели они тебя… — И я плача, киваю ей головой. Мол, да!

Она еще все пытается понять, как все произошло, наверняка представляя себе, что те двое были во мне, что насиловали, но я, не желая давать ей разыграться в фантазиях, рассказала все, как было на самом деле и без утайки. Себя не выгораживала, когда говорила о том, что за ними подсматривала, а, наоборот, сказала что такое увидела впервые, и мне это поначалу даже понравилось. Посчитала это очень эротичным, когда двое мужчин между собой.

Потом пояснила ей, что я к таким вещам, как мне казалось, была равнодушной, а вот когда сама увидела, то поняла, что это тоже такой же секс, как и секс между нами, женщинами. Она оживилась и по тому, что говорила, я поняла, что ее этот вопрос тоже волнует. Спросила ее, а Мари ответила, что смотрит порно и все больше предпочитает с транссексуалами. Очень уж возбуждающее получается соединение, груди женской и сути мужской, и самого факта отдачи ими себя на потребность мужчинам. Особенно туда и потом, как они все это делают, как и мы женщины с поцелуем французским.

А так как все это время трубка телефона лежала, то она весь наш разговор передала Халиде. Потом взволнованно мне.

Говорит, что Халида приносит извинения за происшествие и нетерпение артистов, но, может быть, я сама в чем-то им не отказала или так себя двусмысленно повела?

— Ладно, пусть не волнуется. Как криминалисты говорят: было или не было, зависит от намерения и глубины проникновения.

Она переводит, а потом просит еще растолковать — насчет погружения. Под конец разговора трубку передает мне, и я слышу как Халида, коверкая слова, говорит по-русски, что она любит меня. Я ей тоже, коверкая слова по-французски, что я люблю, мол, тебя. Так и говорю ей.

— Халида, я… же тем, же тадор, же сюи фу де туа. Перевод таков: Халида я люблю тебя, я тебя обожаю, схожу с ума.

Зря, может быть, так я?

Мари смотрит на меня разочарованно, я ей передаю трубку и она снова с Халидой, трата-та. Потом она мне.

— Халида говорит, что ей ты все больше нравишься, и она говорит, что хотела бы с тобой посмотреть, как любовью занимаются леди-бои. Она спрашивает, ты не против того, чтобы увидеть все это на самом деле. Она пригласит тебя на шоу с трансиками. Ты, как?

— Что? Какие там еще трансики? Достаточно, по крайней мере — мне. Ты ее лучше спроси, когда она уже обо мне переговорит с кутюрье? Так и скажи ей, что пока не получу от нее согласия кутюрье то никаких трансиков или чего-то еще.

Мари откладывает трубку.

— Ну, что? Что ответила Халида?

Мари отчего-то прячет глаза и все медлит с переводом ее слов мне.

— Мари, в чем дело? Переводи… Слышишь, говори, не молчи.

— Она, — мямлит Мари, — говорит, чтобы ты к ней сама и без меня приехала, по адресу…

Дальше, чуть ли не плача шепчет мне, сообщает куда. И сколько я к ней потом, то не могу понять, ничего: то ли она дает такой перевод, то ли Халида меня и правда зовет. Но для чего? И сколько потом не терзаю Мари, она только смотрит на меня как затравленный зверек и больше мне ничего. Так и не поняла я, что за этим приглашением мне? Но…

Вот же какие мы? Не знаю как Вы, а я вот такая: стоит только какой-то интриге вокруг меня, так я словно срываюсь с цепи, мне теперь уже надо все выяснить до конца и понять, а что же за всем этим стоит, и что мне еще предстоит? И меня не пугает, ни то, что я теперь буду сама, ни то, что без Мари к ней, но точно к назначенному Халидой часу я подъезжаю.

 

Так не любят у нас

Выхожу из такси, особняк какой-то передо мной в череде таких же домов. Всех тех, чьи владельцы не простые французы, как я полагаю, а дома для состоятельных людей. Ведь такие дома в Париже — это же просто признак бьющего через край достатка. И пока я шагаю к ступенькам подъезда, то мне уже открывает сама Халида. Вот это да!

— О, мадам…. — А дальше что-то такое связанное с ля мур и шэрше ля фам.

Так я понимала. Что она мне о том, что она искала женщину и нашла, как я догадалась. Потому я ей тоже что-то такое, что знала.

— Халида, я …же тадор.

Расцеловались, а она, оглядев меня, от избытка чувства:

— Ой, ля-ля! Мадам! А ла речерче де боннес. Дюне беле ет елле мюме ест магнефику.

Ничего не пойму, только целуюсь и поняла, что я ей понравилась и что я магнефику, то есть прекрасно, хорошо выгляжу. Ну, и слава богу! За ней следом прохожу в дом.

Она что-то мне говорит, а сама я вижу, что рада моему приходу. Потом, помогая мне снять верхнюю одежду, крутит меня, разглядывая на мне обновку. И тут я уже сама ей что, мол, это я. Тыкаю в себя пальцем и говорю ей, что это я сама — для себя. Показала на пальцах, как будто я ножницами работала и как я иголкой, и при этом все тыкала пальцами то в себя, то в нее.

Он вскинула брови, стояла передо мной изумленно и все мне:

— Квист тои, тои мюме коусе сете робе?

Ну, робе я уже знала, так у них платье, как у моряков, у тех тоже роба как я узнала потом, это тоже их платье, одежда. А вот что все и о чем, но по тому как она меня всю извертела я поняла, что она в самом деле поверила, что это я такое платье пошила.

И вот так мы с ней вместе переговариваясь, больше на пальцах, словно дети входим в дом. Ой, мама! А всюду мадам и месье и все молоды, улыбаются мне. И пока я с ними, то она громко им всем о том, как я поняла, что это платье, которое было на мне, оно сшито мной.

Это я поняла от того что ко мне подошли сразу несколько женщин и стали вертеть меня, щупать и трогать и все они говорили вот то, что я вам переведу, а потом уже нет.

— Elle a fait cette robe! «Она сама сделала это платье»!

— Imaginez, elle est elle-même. «Представляете, она сама»

— Hou la le russe, voici le donnе! «Ничего себе русская, вот дает»!

— Et les cheveux et les tresse chez elle, à vous de voir quel type de cheveux et les tresse?

«А волосы и коса у нее, вы посмотрите, какие волосы и коса?»

Потом меня Халида провела вперед, все мужчины встают, кланяются и ручку целуют. А это ведь женщине так приятно и элегантно! Вот так и начинается мое безрассудное вхождение в их общество.

Потом всех приглашают к столу, и я следом, рядом с Халидой. Овальный стол красиво убран приборами и цветами. Сажусь рядом с Халидой, которая, как я поняла, в этом доме хозяйка. Она все время что-то им говорит, и они ей отвечают, смеются и на меня поглядывают. А я словно кукла: глазами луп да луп, а о чем это они и что, не понимаю ничего. Но потом тост и явно в мою честь. Пьем, а потом закуски и все честь по чести. И уже за столом я начинаю отходить от того напряжения, которое все время во мне было, пока я у всех на виду. По мере застолья, в котором я все время как серая мышка, отхожу постепенно, а они не так, веселятся, смеются, едят, пьют, и нет-нет, а на меня да и взглянут. Пользуясь случаям их занятости собой, я начинаю их всех потихоньку разглядывать, но как только я на кого гляну, как тут же утыкаюсь в свою тарелку словно глухонемая. Сижу и что-то вкусненькое жую молча, смотрю по сторонам украдкой. Но разве же это застолье — в молчании? Мученье мне без Мари да и только!

Потом уже вижу, несут десерт — сыр и коньяк, сигареты. Ну все, слава богу, закончились мои испытания и мне уже надо. Надо туда… Наконец-то я встаю и Халиде говорю, что мол, мне надо позвонить. Она догадалась и провела за соседнюю отгородку общей комнаты.

— Мари! Ты слышишь?

— Да, говори!

— Я у Халиды на банкете, но ничего не понимаю без тебя, извини. Как мне не хватает тебя.

— И что, это все, что ты хотела сказать мне?

— Мари не обижайся, в конце концов, мне ведь надо все это для дела. Ты можешь мне помочь?

— Как?

— Я подзову к телефону Халиду, а ты ее переспроси, кто это у нее в гостях и как я тут им, понравилась или как?

— Хорошо, что еще?

— Спроси, насчет того, когда со мной будет работать кутюрье.

Зову Халиду и тяну ее к телефону. Пока они говорят, я нетерпеливо еще раз прошу трубку.

— Мари еще спроси, как мне попасть в дамскую комнату?

— А ты что, прямо там и описаешься перед ней от восторга общения с ней, твоей Халидой?

Мари! Ну зачем же ты так грубо, помоги лучше мне, а то я… Ой, Мари!

Халида трубку взяла и, выслушав мою просьбе от Мари, смеясь повела меня следом и сама со мной, не пойму только зачем это она вместе зашла в туалетную комнату.

Но я только увидела долгожданный стульчак, как на него, задирая платье, опуская трусы мигом запрыгнула и такое выдаю, что права ведь Мари! Поднимаю голову и вижу как Халида, искренне смеясь, рядом присаживается на биде, задирая платье и стягивая черного цвета элегантные трусики, все, как и я только фасом ко мне. И пока мы с ней словно девочки маленькие присели то смеемся, глядя в глаза и пока я, да она, мы сидим с задранными платьями чуть ли не против друг-друга и тут она…

Потом как в замедленной съемке.

Я почему-то смотрю только туда, вижу, как у нее в просвете сбегают там капельки и следом на меня опускается ее горячая рука, она всем телом наваливается на меня, наклоняется, тянет, обхватывая за шею, притягивает к себе и следом целует куда-то в затылок, шею. Я не могу встать, ноги стреножены, платье задрано неприлично на бедрах и следом ко мне туда, между ног опускается ее рука…. Ой мама!

Потом происходит такое, что я уже вскакиваю и рядом стою перед ней, а она все ниже и ниже скользит лицом в поцелуях туда по животу… Боже, да что же это? За что это мне?

Но почему-то я так и держу свое задранное платье и жду… Жду почему-то ее поцелуев туда… Туда, где только что стекала водичка моя и где до этого я даже не представляла себе, что буду так перед ней, в таком виде стоять и ждать поцелуев туда в свой бугорок между губ…

Потом я, увидав отражение свое и ее в зеркалах тут же стесняясь, пытаюсь оттолкнуть ее голову, ступаю вперед, путаюсь в трусиках и валюсь на нее, мы с ней словно мешки валимся на кафельный пол, ударяюсь больно спиной… Пытаюсь прикрыться ладонью, просунутой между ног, но… мешают трусы, путают ноги, мысли мои и свои представления о сексе с ней. Неужели, мелькает в моей голове, это будет вот так на полу и где?

Но в следующую секунду она уже на мне улеглась, придавила телом, раздавила своим весом и рукой своей поднырнула под попку… Следом ее пальчик, коснулся, легко по мокрому следу проникает ко мне в …. Вы не поверите куда один пальчик влезает ко мне, а следом другой, но тот куда надо мне… Потом сразу же рука ее в растопыренных пальцах вся во мне, и я как бы сразу оказываюсь там между ее пальцами. Большой пальчик входит, как мальчик, а вот указательный пальчик как самый нахальный лезет, врывается в место запретное во мне. Я вдруг вскипаю от натиска и внезапного проникновения, от всего ее грубого вторжения со всех сторон … Секунду, две, три… Ее пальцы все время в движении проникновения… Я раздавлена всем; ее телом, и тем, что во мне, и вот еще мысль промелькнула, и где? Не давая опомниться, она погружает, словно вонзает в меня глубоко свои пальцы… Мне больно, мне неудобно, мне не, не…

— Нет! — Кричу — Нет! Отпусти! Не бьен! Нет не бьен! Пусти, слезь с меня!

И сталкиваю с себя…

Как я потом вылезала, хватала, натягивала трусы и скакала при этом на одной ножке со слезами на глазах — не помню. А Халида все пыталась ухватить меня за оголенные ноги и повалить рядом с собой, следом — того не помню уже. Только вспомнила, как я дала ходу оттуда и дверью хлопнула громко, скатываясь разъяренно на улицу. Хорошо, что Мари мне подсунула мои визитки, которой воспользовалась, второпях подзывая такси.

— Ну как? Как все прошло? — Спрашивает меня Мари, как только я молча мимо нее прохожу.

— Ничего.

— Как ничего? А что же она, почему больше трубку не брала, где была? Ведь я же звонила ей. — Я молча сижу перед ней на диване, и видно у меня такой вид, что Мари мне:

— Я так и знала, я ведь чувствовала! Она не достойна тебя, она плохая! Я ведь говорила тебе, предупреждала! Почему ты меня не слушала? Я же для тебя, я тебя….

Припала ко мне и заплакала.

Я сидела и гладила ей головку, такую аккуратную и умную, не то, что такую глупую, как у меня. Ее гладила, а перед глазами картины того позора, что мне Халида устроила с собой. Но то ведь оттого, что я так сама поступила.

А ведь, правда, как это я так нагло приперлась туда к ней? Ну и что?

Получила, вот так! Будешь теперь знать, как влезать к ним словно танк, и по такой дуре как я, все так и будут, но не стрелять, а сначала будут с тобой рядом садиться в туалете, а потом лезть руками, куда мне не надо!

Еще скажи, что счастливо и достойно отделалась ото всех. А то бы она тебя там оставила и тогда бы уже разнесла бы в тебе все, что ей было надо, вытащила бы, вывернула бы из тебя все вместе с твоими деньгами!

Ну, так ты поняла, наконец, что ей от тебя надо?

Наконец-то я все осознаю, что мне так и не пробиться через нее к кутюрье, и что ей только того и надо во мне, чтобы моими деньгами играться, да со мной, словно с девкой дворовой. Потому что и тут, как у нас дома, трахают девок дворовых по туалетам. Но я же не девка дворовая! Да что же это я, как я могла допустить с ней такое, как я поддалась на нее притязания? И почему она ко мне туда? Где же гордость моя? Где же, в конце-то концов, моя честь! Я ей покажу, как туда в меня лезть!

 

Череда нелепостей

Потом сразу же происходят несколько нелепых случаев, причем непрерывной чередой.

В полдень, после моего отдыха мне передают большой конверт без обратного адреса. От кого же это может быть?

Сначала я испытала шок, а потом злость, рассматривая те фотографии из конверта. Интересно, кто это так постарался?

На пяти фотографиях большого формата я с Халидой отснята в момент, когда мы с ней целуемся в вечернем клубе Ле Пульпе. Причем момент выбран такой, когда она рукой мою грудь мяла, а я ее обняла и застыла в долгом, глубоком поцелуе с открытым ртом. И так все снято, как в негативе, потому я догадалась, что все снимки сделаны с помощью фотоаппарата и камеры ночного виденья. Оказывается, они там все под прицелами папараций обнимаются, но из-за темноты в зале об этом никто даже не догадывается.

— Вот же суки! — В сердцах срывается.

А как же их свободное общество, защита чести? Вот же сволочи!

Потом письмо выпало на английском, слова составлены из букв, вырезанных из газет, я хоть и плохо, но поняла, что меня решили шантажировать через эти снимки. Ну что же мне делать с этим?

Не успеваю прийти в себя, как следом ко мне, буквально через полчаса, в номер врываются Мария с отцом и Пьером, причем они ее тянут за собой следом. Ну что еще, в чем дело? Первым начинает разгневанный отец и говорит мне:

— Мадам — Руссо, Вы с моей дочерью развлекаетесь! Что это такое? Как можно допустить такое? Я не для того свою дочь растил, чтобы какая-то… — А дальше запнулся.

— …чтобы какая-то авантюристка позволяла себе с ней любовью заниматься перед самым носом… — Опять запнулся… — Потом, у нее, между прочим, не только отец есть, но и жених, будущий муж, вот! — Толкает вперед Пьера. — Он тоже возмущен, как это можно? Что вы себе позволяете?

— Простите господа, Вы это о чем? — Сдерживая себя, говорю, хотя все во мне кипит.

— Как это о чем? Вы совратили мою дочь! — Кричит отец. — Вы втянули ее в свою сферу влияния, она с Вами живет тут, на Пьера никакого внимания, мальчик жалуется мне, что она его отвергает, Вас любить предпочитает! Я требую ответа, мадам!

— Господа, зря вы так. — Говорю и слышу, как отец переводит мои слова Пьеру, который недобро на меня исподлобья поглядывает.

Затем Пьер выскакивает, что-то кричит мне в лицо, брызгаясь слюной, размахивает рукой угрожающе перед самым лицом, а за другую руку его от меня оттягивает отец Мари.

Ну, что же все это и почему со мной?

Я отворачиваюсь, стою у окна к ним спиной и чувствую, как бушует и бьет незаслуженно в меня их несправедливый гнев. Потом молча, под крики Пьера, медленно беру фотографии со стола и, повернувшись в пол оборота, протягиваю им.

Пьер сбивается на полуслове. Я их реакции не вижу, отвернулась, смотрю на мокрую парижскую улицу, по которой, прикрываясь от летнего дождя разноцветными зонтиками, спешат такие милые и добрые ко мне до сих пор французы. Они смешно семенят ножками, перескакивают через лужи и ведут себя так, какими я их знала в Париже, городе всех влюбленных, милых, не подлых, не злых, не обиженных мною…

— Мадам! Простите мадам. Я не знал… не думал … что Вы и …. — Переводит слова Пьера отец Мари.

— Да, месье, как видите, я вовсе не с Мари занимаюсь любовью. — Говорю ему, а сама смотрю на Мари, которая словно окаменела, стоит, склонив головку над фотографией, и тупо смотрит на нее, причем я вижу, как в ее руке мелко трясется краешек фотографии.

— Я, месье, встречаюсь с Халидой и она уже месяц как со мной. А ваша Мари тут не причем. Вы это хотели услышать?

Смотрю сквозь него и Пьера, которые растерянно, молча, рассматривают, перебирают фотографии, смотрю на вспыхнувшее, залитое краской лицо Мари, которая отвернулась, на меня не смотрит.

Потом Пьер мне что-то говорит, но в другом тоне, спрашивает, отец Мари глухо и монотонно переводит мне.

Что, мол, вышла ошибка, он не знал ничего. Мари ему не говорила, что я с другой женщиной, она, наоборот, все время обо мне в превосходных словах, слишком хорошо и тепло отзывалась, потому он подумал, что она его отвергает, в меня влюбилась. К тому же она к себе даже не давала прикасаться.

При этих словах Мари вскинулась, встретилась со мной вызывающим, гордым взглядом, но тут же отвела глаза и как-то жалко, безнадежно опустила плечики.

Эх, Мари, девочка ты моя милая, знала бы ты, как я благодарна тебе за все, как я прекрасно отношусь к тебе и твоим чувствам ко мне. Знала бы ты, что я также люблю тебя, но мне не хочется ломать твою юность, судьбу, отвечая тебе во взаимных чувствах. И ради этого, желая тебе счастья, я выношу этот позор, утраивая весь этот спектакль в надежде убедить их, что они ошиблись, обвиняя меня напрасно в связи с тобой. И пусть ты, девочка моя, тоже поверишь в эту ложь во спасение в искупление грехов моих перед тобой.

По-моему, в эту самую минуту, намеренно теряя ее я поняла, как я влюблена в эту девочку, в эту умную, милую девчонку что так прекрасно понимала, наставляла меня и столько сделала для меня хорошего. В эти секунды я вдруг почувствовала, какой я была бы счастливой в любви с ней как женщина!

Внезапно налетели ощущения прикосновений ее мягких, изящных пальчиков, отчего у меня по спине словно заскользили ее нежные пальчики, а по телу судорогой пробежала дорожка томления, того незабываемого ожидания…

Прости, Мари. Прости, но так тебе будет лучше, так я решила, не ты. Ты бы не смогла, я знаю, я чувствую, у тебя не хватило бы жизненного опыта, ты бы все сделала для того, чтобы выхватить, вырвать в свой жизни этот момент близости с любимой женщиной. Но это ты, я знаю, так поступала бы, но не я. Я тоже была такая, но я старше, я опытнее, потому я так поступаю с тобой сейчас. Поступаю, потому что знаю, что это у тебя, может быть, только первый и, надеюсь последний раз в твоей жизни, когда в тебе вспыхнет непреодолимое желание ощутить близость с такой же, как ты. И если ты ступишь, сделаешь первый шаг, поддашься соблазну, то можешь потом так очуметь, оглушиться от этого чувства, что уже тебе не потребуется ни объятий, ни ласки, ни секса с мужчиной, и ты все будешь сравнивать, ждать от них той же отдачи, тех же волнений, что ты получаешь от женщины. От женщины, но не от мужчины!

Откуда же тебе знать, что таинство жизни в задумке природы — в предназначении женщины для продолжения рода. И только! И вся та сила, даденная нам от нее для увлечения, соблазнения и ласк, она ведь такими, которой желала ты стать сама, она ими уворовывается от природы, выхватывается от избытка вложенного ею в нас. В нас, для продолжения вида живого, задуманного ею дела и непонятного для всех нас.

Природа нас выбрала и наделила всем и столько, чтобы мы женщины влекли их наверняка, становились желанными и тогда уже во взаимных объятиях могли выполнить ее дело. Вот ведь в чем божественность, неповторимость женщины!

В нас, как и есть по библии, в наказание за само наше существование, природой заложено ею томление и ожидание зачатия. Зачатия, а не безумной раздачи ее реализованных в нас представлений о соблазнениях, восприятиях желаний. Ведь ей, природе, по сути, наплевать, кто будет и как — главное для нее, чтобы мы продолжали рожать!

От того желания продолжать все и крутится в этом мире вокруг. Вокруг именно нас женщин! Ведь не случайно такая нация в любви очень изящная, как французская, дала миру понятие о том слове, что во всем: шерше ля фам! Ищите женщину! Женщину! Это понятно? Женщину — вот в чем божественность! Всегда и во всем — женщину, женщину, женщину!

И вот, и эти мужчины пришли искать во всем виноватую женщину. Ну что мне им сказать, все правильно, наверное? Но вот, в чем же я виновата перед ними?

Они словно почувствовали, услышали мои слова, и уже извиняясь, прикладывая к груди ладонь и даже пытаясь униженно мне руку поцеловать, потянулись на выход.

Мари осталась стоять у двери. Наступила тягучая тишина.

— И что? — Произносит она тихо, но при этом я слышу, как ей тяжело даются эти слова.

— Это правда?

— Что?

— Что ты… ты, живешь с Халидой! — Почти выкрикнула, бросила мне в лицо, словно раскаленную молнию.

— А ты как думаешь?

— Я тебя спрашиваю, ответь? — Теперь она словно съежилась, ожидая моего ответа, ждет…

Я опять отворачиваюсь и смотрю в окно, где словно в немом кино шагают и перепрыгивают через лужи маленькие и смешные фигурки прохожих.

— Дождь идет… Скоро осень….

— Где? — Выдыхает она горячо на стекло, рядом, и я чувствую ее близко с собой. Причем я знаю, что стоит мне только ее коснуться рукой, как все снова и со страшной силой произойдет с нами вместе…

— Что где? — Переспрашиваю, все так же смотря в окно, на струйки воды, которые следом за каплями, тянутся неровно, и нервно смещаясь, вниз по стеклу.

— Где твои чувства ко мне?

— К тебе все так, как и было раньше, все так же, я по — прежнему…

— А ее? — Этот ее вопрос, словно шаровая молния, зависает где-то над моей головой, готовая в любую секунду ударить в меня, и я это чувствую, потому и молчу, стараясь как можно мягче парировать и не обидеть ее.

— Ты что же, не догадалась, что эти фотографии…

— Это правда? Правда, что ты с ней вот так… — Она обернулась, нервно схватила одну из фотографий и тыкая мне ей чуть ли не в лицо.

— Я же тебя спрашивала,… я чувствовала, что у тебя с ней было на танцполе,… я хотела от тебя самой все услышать…. Ты меня обманула, хотела заставить меня ревновать, мучить….Да это…! Это знаешь как это называется… Знаешь, что это б….. во! И ты сама б……! — Срывается и кричит.

При этом я вижу впервые ее такой: с перекошенным в гневе ртом, разъяренными словно в припадке падучей болезни широко раскрытыми не видящими вокруг ничего глазами, и жилами, венами, такими взбунтовавшимися и вздувшимися на ее шее. Мне даже показалось, что еще секунда, и она откинется, упадет, и забьется, словно в припадке падучей болезни…

Но… Она молча делает несколько шагов к двери и я слышу как она уже от двери за моей спиной тихо мне:

— Я ухожу от тебя…прости…

Дверь тихонечко скрипнула и тихо прикрылась.

Мари, девочка ты моя милая!.. ну как ты не поймешь, что это я так все для тебя, все делаю, чтобы тебя оберечь, спасти, оградить от этой страшной, роковой любви…

Ведь если я сорвусь, не удержусь то какие тут фотографии, какие выяснения отношений?

Я тебя, я… ты даже не знаешь, не представляешь, как это делаю я — когда люблю! И даже не понимаешь куда я тебя затяну, как разложу, прильну к твоему телу, полюблю, погублю… погублю на века, переверну все в твоей жизни, всю тебя выверну, выпью до самого дна и опустошу… Ведь я так не умею как все, мне надо все до конца, с последним дыханием, чтобы как сумасшедшими стали тела… И что останется тебе тогда, когда я уеду?

И потом я ведь все взяла на себя, потому что тебя, жалея, берегу, а ты….

Эх ты, девочка ты и есть, такая маленькая и беззащитная, но пусть тебя минет моя чаша любовная, словно с ядом, чтобы ты даже не посмела прикоснуться к ней, я тебя от нее, от себя ограждаю. Я жертвую ради тебя всем, и своей репутацией, и положением, и честью, и всем, только бы ты не оказалась жертвою…

Потому уходи, живи своей собственной жизнью, не повторяя ошибок моих и в любви…

Иди, уходи, я тебя отпускаю, будь счастлива ты, Мари…

И уже вижу, как поплыли фигурки тех же прохожих перед глазами, хотя этот дождь уже не шел за окном, но на моих глазах, смазалась и расплылась красивая, словно сказочная и выписанная кистью импрессиониста картина улиц Парижа, что все еще двигалась, наполнялась жизнью под моим окном.

 

Облом

Потом облом и хандра. Целый день, один, два. Из комнаты не выхожу, подойду к двери и прошу, чтобы мне то воды, то сок принесли, но никакой еды. Я почему-то все есть не могу, все мне невкусно, пресно или пересолено, то горько, то не лезет в рот.

Провалялась в постели пол следующего дня, потом сама беру телефон и целых полчаса пытаюсь с ними договориться о звонке домой, к маме. Ничего не получается у меня, и я от бессилия, унижений последних случаев, что произошли со мной, сижу и плачу над аппаратом, как будто он виноват во всем. Потому неожиданный мне звонок от отца Мари сразу заставил меня собраться, и я отвечаю ему:

— Не волнуйтесь, со мной все в порядке, ничего, приболела немного по-женски — соврала, — пропал аппетит. Нет, никуда не поеду и не пойду. Почему, почему — не хочу!

И пока так с ним говорю, все себя сдерживаю и не могу уже, меня прорывает, и я его все равно о Мари спрашиваю.

Он говорит, что Мари уехала с Пьером к его маме, и они скоро, дня через два, наверное, назад приедут. Настроение ее? О, словно ее подменили, говорит, что все время с Пьером была и с таким настроением уехала.

— О Вас? Нет, мадам, о Вас она не говорила, только о том, что она устала.

— Что, так и сказала?

— Да, мадам, так и сказала, устала и больше ничего не добавила в Ваш адрес.

— Ну, а Вы что хотели? Зачем позвонили?

Он сказал, что ждет Пьера, и с ним вместе зайти хотел бы. Я уже трубку собралась отложить, но тут вспомнила о своей попытке позвонить маме и в самую последнюю минуту, на его вопрос, что мне надо, я ему вот об этом звонке сообщаю. Он промолчал, а потом.

— Хорошо мадам. Я к Вам заеду, и Вы мне подскажите, куда это надо Вам позвонить в Россию? Нет мадам, не по телефону, я не запомню, мне надо с Вами вместе звонить.

Через час он уже у меня, стоит скромно у двери и только после того, как я ему говорю, он присел с краешка на стул. Я его только сейчас рассмотрела. Он выглядит, как типичный француз, те же усики, так же подстрижен и так же скромен, ненахален, точно так же, как они все, одет — рубашка белая, чистенькая, легкий пиджачок в мелкую клеточку серую, брючки и обувь, все, как и у всех.

— Месье, не бойтесь того, что я Вам скажу. В моих словах нет угрозы и несчастья Вам и Вашим близким. Я говорю о Мари. У Вас прекрасная, нежная дочь, которая достойна самой высокой похвалы и дай бог ей счастья. Не буду скрывать от Вас, что я в нее просто влюблена, как товарищ, как старшая для нее подруга.

За последнее время мы с ней прекрасно сработались, подружились, она не раз выручала меня в трудных ситуациях, но я ничего не могла с ней поделать, избавить ее от ожиданий в отношении себя. Девочка она скромная, тихая и очень умная, прекрасно все схватывает, но мои к ней хорошие отношения и привязанность как к подруге она восприняла по неопытности как чувства излияния моих к ней. Нет, на самом деле я к ней испытываю такие же нежные чувства, но я, месье, столько повидала в жизни подлости и предательств, что не хочу и не могу ее обидеть. Скажу Вам откровенно, что я точно такой же прошла путь и тоже влюблялась и не только в мужчин, потому я как никто могу ее понять.

Все это, месье, происходит от недостатка внимания к девочке, любви со стороны ее близких. Подумайте месье, что Вы и Ваша супруга могут для нее еще сделать, чем ей помочь, как отвадить ее от поползновений в любви к женщинам.

Хорошо месье, что это я на ее пути оказалась, я, которая сама через все это прошла и которая, желая ей добра, не воспользовалась, ее открытостью не затащила к себе в постель для бессовестного пользования молодостью, а осторожно, нежно, с любовью ее оградила от себя. Может не все у меня получилось, но месье я уверяю Вас, у меня ничего с Вашей дочерью кроме быть может излишней откровенности, не было. Вы же умный человек и должны понять, что у женщин могут быть свои секреты. Так месье?

Он согласно кивает головой. А потом добавляет.

— Да мадам-Руссо я согласен, но вот ведь в чем вопрос, какие Вы ей секреты одолжили из своего собственного шкафа. Я ведь понимаю Вас, и знаю, что у каждого человека, который задействован в большом бизнесе есть свои скелеты в шкафу. Я не допускаю и мысли, что это такие, которые связаны с преступлениями, но… Вы меня простите, мадам, эти фотографии, и потом — разговоры о Вас…

— Какие разговоры? Месье, я прошу Вас теперь уже не как Ваша знакомая, а как босс, скажите мне о том, что вы знаете, что слышали обо мне?

— Мне право неловко, мне не надо…

— Да ладно уже месье, выкладывайте все, что Вы обо мне узнали. Мне это не просто интересно, но и полезно для бизнеса. Итак, месье, я Вас слушаю…

— Я прошу у Вас прощение заранее, так сказать покупаю индульгенцию, я надеюсь на то, что, о чем я Вам…

— Месье, я Вам уже сказала, рассказывайте и не очень беспокойтесь, я свое обещание выполню, и Вас не коснется моя неприязнь или изменение отношений, говорите открыто, все что знаете, Вам ничего за это не будет.

— Вы знаете, мадам, я как приехал с семьей сюда, то первое время все никак не мог привыкнуть к французскому окружению. Во всем, что окружало меня, я видел какое-то отклонение от нормы и отличие того воспитания, которое получил с раннего детства. Французы это ведь нация влюбленных. Да, да, не смейтесь, но так как тут относятся к проявлению своих чувств, такого не встретишь нигде. И не по тому, что так просто целуются прямо на улице среди прохожих, это еще цветочки, ягодки, а вот это то, что творится у них с любовницами и любовниками. У французов адюльтер возведен в ранг национального достоинства.

Изменять тут не только могут или хотят, но и делают это открыто, не стесняясь. Нередко мне приходилось видеть как они со своими любовниками вместе встречаются парами семейными и мило беседуют в ресторанах, кафе, а потом уже расходятся парами, муж — с любовницей, жена — с любовником, и как я слышал то, и на дни рождений так и приходят с теми кого любят и с кем спят. И никто не обижается, никто не выясняет отношений!

Я так не привык и воспитан не так. Потому, когда начал работать на такси и первое время просто у меня в голове не укладывалось, как можно такое говорить совсем незнакомому человеку. За первый год я уже узнал, с кем спит и что дарит своей пассии и премьер, и актер, и даже тот же наш с Вами кутюрье. Причем, я столько восторгов по этому поводу никогда в своей жизни не слышал. И нередко с пикантными подробностями.

Французы на удивление болтливы, особенно когда заходит разговор о своих любимых. Вы только тут узнаете, что любит каждый и что предпочитает, нет, мадам, не кушать, а что можно есть, целовать и как это надо делать в их телах французских.

Поначалу меня эти откровенья вводили в шок, а потом ничего, пообтерся, привык, но все равно среди своей братии за рулем так и прослыл чуть ли не девственником, раз не так, как они, и не имею любовниц на стороне. Но что интересно, такое отношение ко мне помогло подняться, можно сказать и неплохо заработать.

Поначалу жена меня ревновала ко всему, что я такое выслушиваю, а потом ей рассказываю, передаю и что я такое устроил в своей машине, словно по ее словам дом для свиданий. А потом ничего, наоборот стала помогать, деньги-то мне пошли вдвойне. А все потому, что я, желая ужиться, не жалея усилий, все сделал так, как меня просили. А нередко просили оставить их наедине в машине.

Поначалу один месье, клерк из банка попросил об этом, и я отвез их с секретаршей в укромное местечко и оставил вдвоем на полчаса. Потом назад отвез и получил вдвойне за понимание момента. А потом я уже только просил звонить наперед, так как, узнав от него, меня стали вызывать его сослуживцы, друзья, а потом и те, кто был с ними в паре наедине. Всем потребовалось мое уменье помочь и молчание, к тому же я уже, в самом деле, устроил в машине будуар для двоих.

Даже в приборном щитке расположил мини аптеку. Откроешь, деньги положишь и бери себе, что надо из контрацептивов. Я догадался уже, что от занятий любви есть и те вещи, которые им не нужны, потому в машине оборудовал мусоросборник, бар, аптечку, о которой сказал и еще, под подушкой сиденья мини биде. Даже жена подключилась и мне занавесок тонких пошила, в карманах сидений разложила платки и салфетки. Главное, чтобы все было очень чисто, аккуратно и без огласки. С тех пор я перестал колесить, а только по вызову стал работать. Позвонят, подъеду, довезу и сижу где-то невдалеке с газетой на лавочке или в кафе. Ничего не делаю, а деньги тем временем вдвойне мне идут. Чем не бизнес, скажите на милость!

Но, то бизнес, а тут дочь. Как ни верти, а она все равно в курсе всех моих дел, к тому же она и помощница мне. Помогала мне убирать, чистить салон машины и так каждый день. Хоть я и не говорил, но она понимала, что у меня за такси. Кстати она подросла, и я смог через свои дела за ее проживание, за пользование библиотекой в Сорбонне заплатить. Так что совесть, совестью, а как до денег дошло так только и жду звонков. Но тут зачастили с вызовом мне те, которых я не хотел. Сначала пошли однополые пары мужчин, а затем девицы одни. Приеду, заберу, отвезу их, оставлю одних, но сам, так как прежде уже не мог, нет мне покоя, не могу, как прежде их ожидать.

Как подумаю, чем они там занимаются, так прямо волнуюсь, переживаю, а вдруг думаю и моя дочь вот так же с ними? Получается, что я им способствовать стал заниматься такими делами, о которых они решили скрыть от родителей своих и любимых. А мне то все надо знать о таких, а то как? Как свою дочь оградить от таких проявлений?

И вот не хотел я, понимаете, не желал им плохого ничего, но думал, что я только послушаю, что они говорят между собой, и потому успокоюсь. Привез один раз такую пару девиц и перед тем как их оставить, включил диктофон.

Честное слово, такого волнения я не испытывал давно в своей жизни, и все ждал, когда они закончат и подадут знак, выйдет кто-то из них из машины. Потом вижу, вышла одна девица оглянулась, ищет глазами меня.

Пока я их вез назад, то так гнал, чуть не испортил себе настроение и права. Они вышли, и я, не поверите, дрожащими руками схватил диктофон и припал, в ожидании услышать что-то такое от чего они именно так поступают между собой.

С этими словами он вытащил из кармана диктофон. Молча, положил передо мной и включил. Вот что я услышала от него, что он мне переводил о том, что записал.

— Малая, ну что ты такая сегодня не такая? Что с тобой?

— Не знаю, но как-то мне так не очень спокойно. А вдруг этот месье нас услышит, или на видео запишет? Что тогда?

— Ну, тогда я куплю для тебя все то, что есть у него.

— Нет, Сюзана, я не шучу, а вдруг это так в самом деле, и тут все спрятано хорошенько в машине. Надо поискать…Подожди дорогая, не мешай мне… Ну что ты полезла уже…

— Не уже, а только еще, не могу больше слушать о твоих сомнениях и ждать, ты вот лучше так, и повисни на спинке, а я в это время…

— Сюзи, ну что ты мне лезешь под платье, стягиваешь трусы… Ну Сюзи, я прошу, слышишь, вот же ты нетерпеливая …

Потом они сопят, слышно как целуются, шуршат одеждой и между звуками…

— О, я умираю… О какое наслаждение когда ты там пальчиком, сделай еще там, нет вот тут, нет не тут, а вот так, так… О Боже, святая Мария…

Потом другой голосок томный.

— А хочешь, я всей рукой попробую?

— Ты что ненормальная, я же ее не приму всю, ну пару пальчиков еще ничего, вот так… хорошо… еще… Ну что ты суешь мне его… Любимая нежнее прошу, мне так больно… А мне? Мне что?

— Тебе что? Тоже попробовать хочется? А вот если я так как ты мне… Не останавливайся, продолжай прошу тебя… Я… я… Ой, ой!!! Еще, еще…

— Простите мадам, мне можно перемотать, или оставить как есть?

— Нет, не надо и так все понятно, Вы ближе к сути, что они говорили…

— Вот мадам, слушайте, я переведу. Так, это они все там в себе, вот…

— Сюзи, ты так решила и не боишься?

— Ну, да! А что? Им этим проституткам русским можно все, а нам нет? Почему это им только все, а тут никакого риска.

— Ну, я бы так не сказала. Во-первых, это не просто, и потом там же фейс контроль. Как ты аппаратуру туда принесешь?

— А никак.

— Что никак?

— А вот так! Сами они все время снимают на видео, а потом потешаются, глядя на то, как мы там предаемся ласкам. Ведь мы все думаем, что раз темнота, то в ней можно с любимой делать все что захочешь, а ведь все забывают что в клубах ночных уже давно все камеры слежения ночного виденья стоят. Вот так мы и попадаем им в объектив.

— Прямо там. Не поверю, чтобы в таком заведении и чтобы они всех без разбору и….

— Почему без разбору, как раз наоборот, ты закажи, кого тебе надо и они все сами сделают. Только платить надо вперед.

— Как это наперед, а вдруг ничего не получится?

— Ну, ты и сказала? А для чего у них все это? Ты что же думаешь, что там они только от продажи билетов живут? Ничего подобного! Как бы не так. Там и кайф можно потихонечку принять и экстази, колеса, все, как и везде, только надо знать с кем дело иметь.

— А ты что же, знаешь?

— А как же? Я уже расспросила у…., ну пока я не буду тебе говорить у кого, хотя ты ее видела в Ле Пульпе, так вот, она мне сказала, что если я ее в долю, то она нам такую подставу устроит, что та русская просто взвоет и обосс….

— Простите мадам, не переведу.

— Она что? Она назвала Халиду? — Переспрашиваю, потому что он не говорит, просто молчит, я слышу как они между собой такими томными голосками верещат занимаясь любовью.

— Что это значит, месье?

— А то, что простите, Вас подставили мадам.

— Как это, кто?

— Не знаю мадам, но то что Халида в этом деле участвовала-это точно, потому что она там в Пульпе вроде подсадной утки, как я понял. Она так специально, не только одевается провокационно, но и подстраивает, подставляет дам, те на нее клюют, простите, и Вы так же соблазнились, а она им платит черной неблагодарностью. Потом фотографии, видеофильм и следом шантаж, вымогательство, все как у Вас. Так что вот такую историю я Вам пришел рассказать.

Простите меня, мадам-Руссо, но я сознательно промолчал и ничего никому не сказал, потому что мне как отцу выгодно обманывать и прежде всего — мою дочь ввести в заблуждение относительно Вас. Она так и осталась при своем мнении о том, что Вы с Халидой тогда там в Пульпе…

Я хоть и маленький человек, но кое-что в жизни понимаю. Я только признаюсь в том, что я Вам не поверил, когда Вы нам свои фотографии свои с Халидой показывали. Я чувствовал, что Вы и Мари, вы… Простите мадам, можно я не уточню….Из уважения к Вам и за все то, что Вы сделали для Мари и для меня я решил с этим прямо к Вам сюда. Кстати, эти аудио записи я сделал недавно, и все время молчал, а тут такой случай с Пьером. Он как-то от своей агентуры получил сигнал, намек что ли, что Вы и Мари вот, потому и пришел к Вам…

Ради всего святого прошу Вас, не говорите никому о том, что я перевел с этой записи Вам. Особенно прошу Вас, не говорите Мари, пощадите ее и мать. Ведь если все раскроется, то Мари тут же к Вам обернется, и тогда я прямо не знаю, что мне делать со всем этим… Она молодая и ей надо замуж выходить, а Пьер ее любит, и у них уже все идет к свадьбе, славу богу, и если Вы…

— Достаточно. Вы мне можете эту кассету отдать?

— О, мадам, если Вы мне обещаете, что ничего не скажете Мари, то я с радостью и я Вам…

— Вот и хорошо. А вот это Вам на все предстоящие расходы по подготовке свадьбы. Вам достаточно? Или Вы еще считаете, что я Вам должна за кассету?

— Что Вы, что Вы мадам-Руссо, это такая щедрость с Вашей стороны, и потом Вы и так пострадали, насколько я понял, с Вас требуют деньги за снимки, и Вам и так придется им заплатить. Но в любом случае я Вам так благодарен, так благодарен….

— Кстати, у Вас же должен остаться номер телефона тех мартышек молодых, которые все это закрутили, Вы не могли бы и его мне оставить?

— Конечно мадам, вот, запишите….

— Я выполню все Ваши просьбы месье, ну а Вы сможете выполнить мою?

— О чем вы говорите, с радостью!

— Пришлите ко мне Мари, я без нее не могу ничего. Кстати я ей и на подарок к свадьбе передам что-то.

Что Вы на меня так смотрите? К свадьбе, ее свадьбе и потом я же Вам обещала, идите спокойно и не думайте ни о чем плохом, а с этим я сама разберусь, сама справлюсь…

И пока он, прощаясь, шел, я про себя говорю, не справлюсь, а расправлюсь! Ух, как я на всех этих б…. разозлилась! Это надо же кого, и где, в Париже? Как босявку разводят! Нет, не разводят, пытаются развести!

— Посмотрим еще кто кого! Ведь они самого главного не учли, что я хоть по их мнению и прости меня господи, но я ведь не девочка, я замужняя женщина и потом у меня против них есть такой аргумент, что им от того несдобровать! Ведь то надо знать, что у них, что у нас, у кого больше денег — тот и прав! Вот так! Лягушки французские, прежде чем квакать, надо вам научиться поглубже нырять и свои ж… спасать, это вам скоро пригодится, уверяю вас. Я вам такую цаплю достану, что она вас за вашу противную, хитрож…подхватит, подкинет и проглотит! Это я вам обещаю, точно, ведь вы же не знаете того, что я не просто мадам-Руссо, я же еще и мадам-Бест! А Бест — это лучшая из всех!

 

Инспектор Андре

— Смотря что Вы хотите мадам? — Спрашивал Андре, инспектор полиции, которого привел мне для помощи Пьер.

— Откуда Вы так хорошо говорите на русском языке. — Спрашиваю удивленно.

— Еще бы! Я и есть русский, вернее молдаванин, а теперь здесь в Париже идентифицируюсь как выходец из Трансильвании. В Париже все чаще сталкиваешься с румынским криминалом, так что полиции ничего больше не остается как нас же самих привлекать к борьбе с этой преступностью из Румынии. И потом знаете, это не безопасно, потому французы нас предпочитают вперед выталкивать, хоть и объясняют это тем, что мол, нам так лучше как землякам со всей этой мафией разбираться.

— И как, помогает? — Спрашиваю.

— Не очень-то, если честно, и мне мадам уже кажется временами, что мы проигрываем ей окончательно, так она разбушевалась тут. К тому же, как мы ни старались, а она срослась с афрофранцузами, кто буквально оккупировал пригороды Парижа. Теперь даже полиция туда не суется, только спецназ и то, если уже ничего сделать нельзя. Там прямо настоящие войсковые операции проводятся, ад да и только. Войсковые, никаких полицейских!

— И что же? Ничего не помогает?

— Какой там! Они в нас стреляют уже из боевого оружия, а наши тупоголовые начальники думают, что их можно выкуривать слезоточивым газом. Мафия румынская и албанская тесно переплелись, а тут еще и косовская, сам черт не разберет, и все с автоматами Калашникова. А все от законодательства либерального, болтунов этих в парламенте. Пустили к себе беженцев, ну и какие же они беженцы, от чего?

Это у них такое времяпровождение, вроде развлечение в Европе. Дома-то семьи кормить надо и потому надо работать, а тут можно бездельничать, развлекаться. Они так и ведут себя тут, словно в банде наркоманов и преступников, никто не работает, воруют, насилуют женщин, грабят среди белого дня, и уже даже на центральных улицах. Раньше такого не было, порядка было больше, а сейчас…

— Да, бог с ними, что же у Вас, мадам, рассказывайте? Пьер мне в двух словах рассказал, что Вас решили шантажировать, вот я и хочу от Вас самих все услышать, что Вы сами по этому поводу думаете? Да и фото, конверт сохранились? Вот и хорошо. Что еще? Я Вас слушаю внимательно.

И дальше все в том же духе.

Бутылка хорошего Бурбона, со льдом припасенная, заранее сделали его более сговорчивым.

— Значит так! Халида, как Вы утверждаете, простите не Вы, а Пьер, связана с кем-то, допустим с теми, кто обеспечивает безопасность в ночном клубе. Кстати, кто там нанят? Ах да, знаю, знаю их… Такие громилы, гориллы, а не женщины. Они их этих гермафродитов специально накачивают гормонами, и у них знаете ли не только бицепсы, но и гениталии становятся как мужские… Простите мадам, я потому углубился в подробности, что при всей мерзости нашей жизни не разделяю того мнения, что дамы обязательно должны занимать те же рабочие места, что и мужчины и во всем иметь те же права и обязанности в обществе. А кто же тогда будет детей рожать и воспитывать, такие уродины, как эти гориллы?

— Простите, я снова отвлекся, расслабился…. — При этом вижу, как он с удовольствием потянулся за следующей рюмкой.

— Так и что же тогда? Допустим, и это мы обязательно проверим, что Халида именно так и работает, подставляет жертвы под снимки в темноте, а потом они жертву эту раскручивают… на бабки. Так у Вас, по-моему, говорят об аферах с деньгами? Ну и что же тогда? Получается, что…

Опять он выпивает и с удовольствием откидывается в кресле, довольный своими недалекими, как мне кажется рассуждениями.

— …получается, что жертва шантажа ни к кому не обращается, так как сама ей не отказывала и потому… — Теперь он внимательно рассматривает меня.

— Скажите мадам Руссо, а Вы с ней не…

— Нет, комиссар Андре, такого не было и в мыслях даже. Мне если по правде сказать, она нужна была только как мостик к кутюрье. Он почему-то стал отказываться от сотрудничества, хотя обещал мужу перед отъездом. И я думала, что с ней заигрывая, попытаюсь через нее выйти на кутюрье и найти его благосклонность, привлечь к своему бизнесу, ведь она его пассия или любовница, даже не знаю, кто она ему приходится?

— Но чем Вы больше к ней и дальше…

— Именно, так все и завертелось. Она, Вы знаете, раскрутила меня, то ей надо со мной туда, то сюда, стала приглашать в разные, простите, злачные места…

— Да мадам, все понятно — классический развод на деньги. Ничего нового, старо как мир. Мы конечно же эту манекенщицу проверим, но… Сами понимаете как с такими видными людьми работать, как около них трудно оставаться незамеченными.

— Я Вас, Андре прекрасно поняла, и на мою поддержку в разумных пределах, конечно же, Вы можете рассчитывать. Сколько Вам месье надо на первое время?

— Нет, нет, мадам Руссо! Я конечно, не отказываюсь от вашей помощи и лишнего с Вас не возьму, Пьер знает меня, что я на жертвах денег и карьеру не делаю, тут другое я хотел сказать. Даже не знаю, как Вас не обидеть, но простите мадам, мы с Вами не сможем эту мадмуазель привлечь, не получится ничего, только сможем ее отбить от Вас и не больше. Я понимаю, Вам хочется большего но мадам мы с Вами имеем дело не с ней, манекенщицей какой-то и чьей-то любовницей, а в конечном итоге — с той же мафией, и какой еще, это надо все разузнать. Ведь, к примеру, такой клуб роскошный содержать, построить на это же Вы понимаете, ушел не один миллион. А у кого такие деньги имеются? Правильно! Опять мы с Вами к той же преступности и все вокруг закрутилось, как всегда тут. Все вокруг этих кланов, обществ и еще черт знает что. А воевать с мафией, даже президент Франции не решается, не то что мы с Вами. Так что давайте лучше обсудим, чего мы сможем реально добиться в Вашем деле, на чем остановимся, что для Вас составит удовлетворение.

И дальше мы стали обсуждать детали, подробности и варианты того, что и как нам предстоит сделать.

Спустя несколько дней произошло мое освобождение от шантажа, и как я поняла, от пристального внимания к моим деньгам со стороны Халиды.

Во-первых, не без помощи Пьера пустили слух о том, что я уже якобы банкрот. Во-вторых, по номеру телефона, который мне передал отец Мари, комиссар без особого труда выяснил кто эти две паршивки. Ими оказались лицеистки, даже не стала их запоминать, потому, как быстро инспектор их взял в оборот.

Кстати, через неделю я свое мнение о его умственных способностях изменила довольно быстро, он оказался более изощренным и повел такую тонкую политику с этим шантажом, что я только удивилась его ловкости и умению быстро выбираться среди всех этих мерзостей.

Он мне рассказывал потом, как все устроил ловко.

— Вы представляете мадам, как мне пришлось все делать тонко, ведь эти девчонки, эти шантажистки оказались детьми приличных родителей. И что спрашивается им не хватало? У одной отец в банке, а у другой на бирже, типичная золотая молодежь, откуда и наклонности неприличные. Они обе в лицее Кандорос, что на улице Авр, дом 8, в бывшем монастыре Капуцинов. Это же элитное заведение, всего-то на пять сотен учеников, а вот видите, что значит дети, заброшенные своими родителями! Им видите ли, некогда девочками своими заняться, кстати, в обеих семьях на первом месте любовницы и любовники, куда им до детей своих! Кстати, они так и не имеют ни братьев, ни сестер, может, потому и сошлись, и предались такой утонченной любви между собой, но ведь им же всего по пятнадцать! Не стал я на них уголовное дело заводить, пожалел, а напрасно!

— Почему, месье, что же в этом плохого, наоборот дали им еще шанс в жизни исправится.

— Ну да, мадам, я тоже так думал, а потом когда прочитал их дневники и переписку между собой, то у меня просто волосы на голове зашевелились.

Вот послушайте некоторые выдержки.

— «Розетка». — Так они между собой общаются, одна из них как девушка, а вторая как мальчик, электрическая вилка.

— Почему месье такие странные имена, все-таки они же девчонки молоденькие? — Встреваю, не подозревая ни о чем плохом.

— Ну да, мадам, та, что розетка та принимает в себя ее пальцы, потому и розетка, ну а та, что сует, вы уже понимаете, кто она. Ну, так вот, послушайте, что они дальше о нас говорят между собой.

— Розетка, ты б…. что? Ничего не поняла, сука, что я тебе говорила о том, чтобы ты сопли свои розовые не распускала перед этим Румыном е……, полицейским. Ты зачем раскололась так быстро? У них нет против нас никаких аргументов и фактов, мы же чисты перед ними, а ты….

—Простите мадам, не буду Вам даже переводить весь поток ее грязных ругательств в адрес своей …ну, розетки, если хотите. Причем она ей угрожает откусить в следующий раз, ну, как вам сказать, предмет такой мужского рода в женской киске, а та ей в свою очередь грозится описать ее всю в таком случае. Ну и все дальше в таком же духе. Они это после нашей встречи так разговаривают между собой и, между прочим, они так и не отказались от своего плана и снова решили Вам что-то преподнести нехорошее, так что мы зря их отпустили.

— А как же Вы их, месье вычислили так быстро и так с ними разобрались тихо?

— О мадам, двадцатый век это век техники компьютерной и если с одной стороны преступник сидит за компьютером, а с другой умный полицейский и компьютерный гений, то все дело только во времени.

— Не понимаю, простите…

— Все очень просто, мадам. Мы подсунули им объявление, что им можно пользоваться на льготных условиях, с некоторых пор такси месье…. — Да, я знаю, отца Мари и…

— … они не преминули им тут же воспользоваться. Тут же заказали его такси и решили в нем, как и раньше, своими проказами заниматься и баловаться с розеткой и штепселем, ну, а наша задача была месье… э… — Владельца такси остановить под каким — то предлогом, а их в качестве свидетелей несуществующего преступления затянуть в жандармский участок. Ну а там… мы мадам умеем с ними со всеми. Там все у нас поставлено на высшем уровне и потому вот вам и результат!

А фотографии эти. — Выложил на стол приличную пачку. — Мы их вместе с архивом из компьютера вытащили, пока одну девочку из них вроде бы как отпускали, а вторую у себя оставляли. Ну а потом той, что уже вышла, говорим, что мол, хочешь помочь освободить подругу, тогда давай фото и доступ к файлам. Главное было узнать, у кого из них информация, а вытащить ее уже было дело техники. Ничего необычного мадам, все как всегда, так что Вы можете спокойно заниматься своими делами. Вас они больше не станут доставать. А мы ими все-таки займемся плотнее.

Только я, старый идиот, не учел их зарвавшиеся амбиции буржуа, и теперь снова мне надо будет их как-то перехватить, и уже без родителей мы не обойдемся на этот раз. Хотя там мне скорее не помощь окажут, а еще и в суд подадут. Ну, мне не впервой, главное, что они никакой суд не выиграют, а только деньги приличные потеряют. А вот я с них за моральные издержки потребую уже кругленькую сумму, пусть знают, зарвавшиеся богачи, что инспектор Андре…

Да! И с клубом мы все тоже решили, направили им предупреждение, как соучастникам и еще пояснили, что их вызовем в суд, если еще раз произойдет утечка видеозаписей, и газетчиков подошлем, так я говорю Пьер?

— А насчет манекенщицы что?

— Относительно вашей утки подсадной мы ей обязательно займемся, но только сейчас у меня уже нет времени, извините дел много, и начальство больше не дает времени заниматься ей.

Но я думаю, что это она сама почувствовала или опять у нас произошла утечка информации. К сожалению мадам, случается такое часто. Ведь полицейским тоже жить надо, и потом не у всех концы с концами сходятся по бухгалтерии, знаете, мы себе позволяем иногда такие обременительные вольности… вот, и подрабатывают ребята, сливают служебную информацию за деньги. А Халида эта не простая штучка, и за ней я чувствую жертвы и жертвы, так что Вы еще счастливо отделались, но вида ей не показывайте, что узнали о ней от меня. Советую Вам вести себя с ней как всегда, только остерегайтесь теперь с ней куда-то выходить наедине и тем более не подпускайте ее к себе, особенно к такому совершенному и красивому телу, мадам как у Вас. Простите!

Эх, были бы у меня деньги и время, я бы Вам такой Париж показал! Поверьте, я его знаю не хуже Халиды Вашей, а что касается его чрева, то тут я, сами понимаете, специалист…

Инспектору звонили и его ждали новые дела в этом городе с электрифицированными девочками, которые периодически подключали друг друга с помощью розетки и вилки штепселя и к тому же успевали шантажировать иностранцев….

 

Примирение

Звонок Мари:

— Я все знаю, папа рассказал. А почему ты так поступила? Зачем?

— Во-первых, я рада!

— И я, я тоже рада!

— Господи, спасибо что вразумил! Я не просила, честное слово, сказала только что без тебя мне не справиться и все.

— И все?

— И все, и ничего большего… Только это Мари, и к тому же я наслышана, уже знаю, что ты и Пьер…

— И что?

— Что Мари? Неужели ты еще… и тебе еще что-то надо?

— Ничего мне не надо, только…

— Что только, неужели ты хочешь все по-другому?

— А ты?

— Я? Нет Мари, мне так, чтобы было как прежде и чтобы ты…

— И что? Ты даже никакой мне не оставляешь… надежды?

— Прости Мари, но я… И потом, я ведь уеду. Уеду все равно, рано или поздно, а ты так и останешься тут в Париже, и я думаю, что тебе лучше не привыкать ко мне, и у тебя же есть Пьер, и вы самая лучшая пара, и вы….Ты почему молчишь? Ты плачешь?

— Да… Я думала, что когда я все узнаю, что ты и я….

— Нет, Мари, девочка моя, все останется так, как и было и потом я….

А следом гудки, она положила трубку, а я так и осталась стоять задумчиво с трубкой телефонной в руке…

А ведь она так и не узнала обо мне ничего! Я ведь хотела сказать ей, а теперь уже нет, не скажу. Может это и хорошо? Хорошо, что она не успела услышать, а то бы еще черте что произошло.

А что? Что должно было бы произойти, что бы изменилось от того, если бы я ей сказала?

Почему это тебя так волнует? — Спрашиваю се6я и не могу честно ответить себе, хотя понимаю, что она мне не просто девчонка для перевода и не простая подруга, а она для меня еще…

Нет! Не надо даже и думать об этом! Все, теперь уже ничего лишнего я ей не позволю ни себе, теперь для меня все это уже где-то там далеко позади, потому что я…. Ну пока что это только мои предположения и ощущения, а вот как на самом деле обернется все, мы еще посмотрим?

— Посмотрим, — говорю, а сама уже к зеркалу присаживаюсь и смотрю в отражении на свое лицо. — Ну и что тут у нас?

— Постарела, сморщилась, поблекла? Вроде бы нет, я до сих пор хороша! А впрочем…

Придирчиво рассматриваю каждую черточку и складочку лица и тут же невольно ловлю себя на той мысли, что мне от того, что узнала о себе хочется сейчас выглядеть как-то по-особенному хорошо и вовсе не буднично, а празднично. Ведь я думаю, я чувствую, что я уже становлюсь совсем другой, становлюсь женщиной, и что во мне зарождается…

Пробую неумело, но настойчиво и отчаянно краситься, наносить макияж. К тому же Мари создала для меня целый склад божественный косметики, до которой мне раньше не было никакого дела, потому что я не красилась до этого никогда! Никогда с самого детства, от того, что считала себя самой красивой девочкой, женщиной, и к тому же такая моя коса…она не очень-то гармонировала, как мне казалось всегда — с макияжем. Я так и считала, что красивым краситься не надо, пусть этим занимаются дурнушки некрасивые и все что в них плохо замазывают, исправляют красками, отвлекают помадой, тушью от своих недостатков, а у меня их нет, потому и нечего закрашивать и замазывать..

Вспомнила, как мне эту косметику чуть ли не каждый раз приносила Мари, а я так и не обращала на это внимание. Она то помаду, то какую-то особенную тушь для ресниц, по пудру тональную какой-то знаменитой фирмы, то еще что-то, а вот это, это же щетка массажная какая-то особенная, вспомнила, как она убеждала меня обязательно именно этой щеткой расчесываться и обязательно подкрашиваться, наносить макияж.

Боже, чего я только с собой не вытворяла в тот вечер?

В журнале, что валялся на диване, выискала какую-то новомодную окантовку для глаз и когда, сопя от напряжения навела себе контуры вокруг глаз, то просто замерла от восхищения собой.

На меня в отражении уставилась подведенными темными глазами, резкими очертаниями неведомая и роковая женщина. К тому же огромные глазищи прекрасно оттеняли распушенные ресницы, да и лицо, подпудренное тональным кремом с подведенными яркими губами, заставили меня внутренне встрепенуться.

И еще от того, что подумала, что мне нравится так выглядеть, и мне бы хотелось, ой как же мне хотелось ей показаться, чтобы она увидела меня именно такой, как я думала — роковой женщиной!

Заерзала перед зеркалом и отчего-то передо мной, не очень отчетливо, но выплыли из глубины очертания ее глаз и лицо…

— Неужели я… без сомнения, я…. — Сердце вдруг учащенно забилось, лицо вспыхнуло, и я ясно почувствовала, что я больше не для себя стараюсь, а для нее ведь…

Откинулась, и даже стыдно мне стало от того, что я с собой натворила, накрасилась не для себя ведь, как оказалось, а для нее!

— Ну и зачем это мне? Зачем и почему только теперь, почему не раньше, до того как я узнала об этом? — Шепчу своему отражению и жду в нелепой тоске от понимания того, что мне надо сдерживать теперь не только ее, но и себя.

В глубине, где-то под самым сердцем больно кольнуло от мысли, что я что-то такое большое и мне нужное упустила, что я прошла мимо чего-то такого большого и чистого. И еще как-то странно ощутила одиночество, обездоленность, неприкаянность, ненужность никому как женщины.

Неужели я ошиблась, неужели я поступала опрометчиво от того, что отвергала с ее стороны малейшие попытки сближения и не только физического, но и духовного? Неужели не разглядела в ней эту безграничную преданность и непорочную заинтересованность во мне как женщине? Неужели она увидела во мне свою возможную наперстницу и любовницу?

Отвернулась, потом снова быстро обернувшись, глянула на себя, ухватила умоляющий, взывающий взгляд…

— Ну и что же мне теперь с тобой делать, как там она сказала обо мне, кто я? Ах да, я … я…порочная…порочная женщина.

— А впрочем, чем черт не шутит, может я и правда такая? Сейчас разберусь. Итак…

Поначалу я обижалась на такое ее определение, а потом успокоилась и даже где-то гордилась. Только я не понимаю, что же мне от того, плохо или это на пользу? Раз я женщина порочная, то что же это значит в жизни, чем я отличаюсь от других, не порочных? И потом, порочная женщина это такая, которая что? Да, что?

Наверное, она такая, которая лишена самого главного в нас женщинах… Наверное, такая женщина просто доступная? Ведь мы же все отвергаем, флиртуем, а такая без церемоний, раз и у цели. Точно! Пока все мы, изображая из себя добродетель и невинность, скромно держимся на дистанции, она этим не обременяется, а пользуется сексом с мужчинами по их прямому предназначению. Раз и погружает в себя предмет вожделения и рокового предназначения женщин.

Ну, тогда я очень похожа на порочную, а что же еще?

Может то, что такая, она подвержена страстям в большей мере, чем остальные. Нет! Не так, потому что мы порой сами не знаем о том, на что мы способны в сексе и на какие страсти поддадимся. Наверное, порочная тоже не знает, но не боится, а наоборот, сама стремится в таким неведомым страстям.

И тут я такая же! Так, что же еще?

Может тем, что все время хочет в жизни своей изменить, исправить, внести больше жизненной энергии и где-то безрассудно действует, атакует в жизни, чтобы заводило, возбуждало больше, чем надо?

Ну, и тогда я такая же!

А может от того, что притягивает к себе, затягивает безрассудно, не думая о последствиях и наплевав на мнения?

И тут я такая же!

По всему выходит, что Мари мне правильное дала определение. Права оказалась девочка, я женщина и правда порочная! А раз так, то мне прощается многое! Выходит, я зря ее отвергаю…

Интересно, а что бы она во мне такое нашла, что бы я в ней отыскала еще такого, чего я не познала в других, например в той же Бленде, Халиде? Ну она, может быть, отыскала бы во мне, а вот я? Ну и что бы я смогла отыскать в ней найти для себя после того, что я уже знала о взрослых женщинах?

Может, наивность детскую и юное нетерпение любить?

А что? Они все такие молодые нетерпеливые и торопливые. Стоило только им осознать себя молодыми женщинами как тут же готовы доказать, что именно они становятся половозрелыми женщинами и тогда только так. Их сдерживает только боязнь начать, а скромность и воспитание им все уже по боку. В них, только чиркни, как вспыхивает страсть! Вспомни, как у тебя с той, в юности, в походе вспыхнуло, словно молнией поразило от ее настойчивости. Нет, не так, а того что я почувствовала, когда я сама к ней небрежно и нагло, полезла настойчиво, так, для развлечения можно сказать, как мне показалось тогда. А в ответ неожиданно на меня вдруг обрушилась такая волна нежности и готовности, неутоленного желания предоставить себя для наслаждения с ее юным телом, от нарождающейся женщины, и это так захватило меня.

Ведь сначала я как? Она мне показалась такой недалекой, туповатой, неопытной в сексе, а также толстопопой, сисястой и какой-то ограниченно скромной в свои-то годы. А потом?

Да, потом я сама в нее погрузилась, и она меня так захватила, так закружила, смяла во мне всякую небрежность, опрокинула мою наглость и словно тут же обмыла, словно чистой водой окатила. Она светлая оказалась и чистая, и я, находясь с ней, и сама с ней причащаясь очистилась.

Может и с Мари будет так? Может плюнуть на все и сорваться с ней как с той Наденькой, толстенькой и свеженькой, от которой так хорошо пахло, особенно у нее там… Ой, да что это со мной?

Мне явно недостает ее, но не их всех…, а просто мне недостает — любви!

Особенно сейчас я чувствую себя одиноко, где-то с краю Земли, в какой-то чужой мне стране, в которой застряла от чего-то и все никак не могу ничего… Да, именно так! Ничего не могу и не получается у меня, ни по-хорошему, ни по-плохому! Ничего не получается, это факт! Более того, как там говорят, благими делами дорога выстелена в ад? В ад, не ад, а я попала! Заигралась с Халидой той, и она меня оказывается, как пацанку, как босявку подставила! Эх! Вот бы с этим разобраться! Но тут снова вопрос, а как? И главное, с кем, кто будет мне помогать?

Снова я без нее, моей девочки, ни шагу, да и потом, если она со мной, то мне можно рассчитывать на помощь ее отца и Пьера, а это уже команда. Команда между прочим хорошая! Вспомни, как мне отец ее и как она сама за меня горой и так они все за меня! И мне почему-то хочется думать, что тут не деньги играют роль, а что-то большее. Ну, да! Постой, постой?

Ну как же я не поняла, что все они и я тоже, что все мы крутимся вокруг нее, Мари!. Это надо же? Мы все вокруг нее, а она незаметно и скромно продолжает делать свое дело, и все у нее получается, и так глядишь, и у меня следом за ней все получится!

Так, что же дальше? А дальше вот что, я буду с ней, моей девочкой, более аккуратной и деликатней. И так, чтобы и надежды ее оправдать, вроде бы как, и от себя не отталкивать, не обижать, а рядом ее при себе держать. Так у меня силы добавятся, и, может быть, удачи прибавится вместе с ней. Потому что, как я поняла, она у нас ключевой игрок, и мне на нее надо ставить в своей катавасии с кутюрье. И потом, это же так приятно, когда тебя любят и к тебе так относятся! И я к ней, но об этом она не будет знать никогда, и не узнает…

 

Нападение и признание

Настало время и я прошу Мари помочь мне с шопингом. Она загрустила, не хочет расставаться, но мне уже давно пора уезжать и вот дошла очередь и до шопинга.

Чтобы не утомляться и не портить себе настроение с перетаскиванием покупок, Мари мне советует все то, что купили оставлять в магазинах, потом ее отец по адресам визиток магазинов проедется и все доставит на место. Потому мы налегке идем себе и только модными сумочками размахиваем, я такие купила себе и ей. К тому же Мари настояла, чтобы я не таскала с собой наличные, а перевела бы часть денег на кредитную карточку, что я и сделала. Потому шопинг прошел на славу, но все равно я так устаю, что прошу ее еще пару магазинов и все, не могу больше.

Даже себе не представляю, как это можно еще побывать в остальных универсальных магазинах, мне одного только Пале Рояль уже было достаточно, с этими сказочными бутиками не говоря уже о таких монстрах, как Лафайет и Принтепс Хауссмен. И еще ведь мы с ней побывали в Бон Марше, бутиках на бульваре Османов и еще, и еще… Но Мари мне говорит, что все самые современные и большие универсальные магазины на окраинах, но я ее умоляю, прошу просто слезно отложить посещения на потом, потому что не могу уже больше, устала.

— Когда потом? — Переспрашивает тревожно. — Никакого потом не будет, я знаю!

— Глупенькая, ты что же думаешь, мы расстаемся надолго? Не знаю как ты, а я намерена в следующем месяце приехать и все свои дела закончить.

— Правда? — Переспрашивает с надеждой в голосе.

— А то как же! Как же вы тут без моей инспекции будете? Нет, мне обязательно надо будет и дела делать, и вас увидеть. А хочешь я тебя к себе вызову?

— Нет уж. Лучше ты сама приезжай, я ждать тебя буду. А впрочем, может и соглашусь к тебе но куда мне? Я ведь должна сначала учебу закончить, а уже потом…

— А ты правда так думаешь, что ты меня к себе и захочешь снова меня видеть? — Я ей головой киваю мол, правда.

Она ободрилась и как воображуля себя повела передо мной, идет, попкой своей крутит и все время на меня оглядывается, нравится мне или нет? Да нравится, нравится, и хорошенькая-слов нет, к тому же еще не испорченная и совсем еще девочка ведь!

И потом, как только вместе и рядом, так она на меня смотрит с надеждой и с какой-то полудетской улыбкой счастливой. Даже не знаю, что и думать по этому поводу?

Наконец-то Мари сама, видимо, так устает, что ведет меня тихой, как мне казалось, улочкой, к станции метро. Мы с ней идем, а глаза все равно по витринам и то я, то она так и прилипаем к стеклу, видя что-то интересненькое.

Я увлеклась и вперед прошла, сделала шаг к витринному стеклу и тут…

Парализующая боль!!! Сильный удар сзади сбивает с ног. Они будто сломались, и я падаю, но мне не дают удариться, чьи-то сильные цепкие руки больно перехватывают, сжимают шею, не дают дышать, а все тело тянут за собой, захватив мою голову чужой, согнутой рукой за шею. Я брыкаюсь, пытаюсь кричать, но только хриплю и пытаюсь вздохнуть, бросаю сумку, цепляюсь двумя руками за эти безжалостные руки, пытаясь ослабить удушье. В следующую минуту удар мне под дыхало, в глазах круги, больно и нечем дышать! Но что самое страшное, мне тут же на голову натягивают прозрачный пакет! Я в шоке и в следующее мгновение открываю рот, потому что мне не хватает воздуха… Прозрачный пакет прилипает к лицу, но я смутно вижу только контуры, чьи-то тени, и свет что мелькает, а потом я ору, издыхая без воздуха. Потом больно куда-то по зубам и десне ногтем палец чужой пробивает дырку у самого рта, и я с такой силой вдыхаю, что пакет налипает на потном от испуга лице, и я следом… нет, не ору, а только сиплю…

— Мма…ма…

Горячее тело наваливается сверху, и я оказываюсь на коленях, следом голову больно задирают, оттянув за косу.

Потом как в бочку слышу, говорят о чем-то, а затем слышу, что ругаются, следом…

— Бум! — Потом еще. — Бум, бум, — Сыпятся удары по груди больно, потом в спину — ну это можно терпеть, а следом опять под дыхало, нестерпимо больно… дыхание срывается, в голове звенит, потом сильный, беспощадный удар ногой в живот!!!

Вот тут я, уже теряя сознание на миг, валюсь как мешок на асфальт…

— Мадам! Мадам, — и еще что-то такое, чего не понять, но тревожно. Чьи-то руки пытаются приподнять, с лица торопливо стягивают, раздирая мешок, и вот я вижу ноги, много ног. Я что же сошла с ума? Откуда вокруг столько ног?

Чужое лицо наклоняется, какой-то господин тревожно, глядя прямо в глаза, спрашивает, а вот, что не понимаю, к тому же очень больно, и я сворачиваюсь, сгибаюсь и тут же всхлипываю…

— Бест, Бест! — Слышу голос Мари!

— Мари! — Плачу от счастья и обиды, боли, унижения и того, что где же они были все раньше, почему не помогли?

Мари припала, за плечи приподняла, гладит мое лицо, и я вижу, что и она пострадала: разбита губа, кровь в уголке рта, свитерок разорван у горла, под глазом большой с подтеком кровавым синяк…

— Жива! — Шепчу. — Слава богу! Мари… — И плачу, мне больно…

— Помоги встать и уведи меня отсюда. — Рукой повела, раздвигая чужие ноги с дороги.

Спустя час или два, но уже дома и после визита врача.

— Мадам — Руссо, я прошу Вас вспомнить хотя бы какие-то детали. — Спрашивает все тот же инспектор, которого как я догадалась, вызвала Мари после того как нас любезно подвез к самому дому таксист.

Денег-то не было совсем, только наш жалкий и побитый вид! И он, вот что значит настоящий мужчина-француз помог и без оплаты подвез прямо к самому дому! За что ему был вручен довольно хороший денежный приз, а его визитная карточка до сих пор все еще лежит рядом с диваном и лекарствами, что мне выписал месье доктор.

Я все никак не могу прийти в себя, и все мне кажется, что опять на меня налетят, что кто-то за дверью стоит…

Мари рядом, девочка моя…

Если бы не она, как я узнала, то бы меня они так и затащили бы во дворы, и тогда… Оказывается она отвернулась, в тот миг, когда меня свалили они и потащили, и если бы не чей-то крик, то она бы и не подумала, что все это происходило из-за меня. Мари каким-то чудом увидела их спины и как меня волокут… Потом, как она рассказала сама, бросилась отважно на них. Но я не слышала этого, только как мое сердце в тот миг бешено стучит, это и слышала…

Она говорит, что не помнит, что и как делала, только молча кого-то ударяла, размахивая сумкой, пока ее в ответ не шибанул по лицу чернокожий верзила, да не добавил еще тот прыщавый тип, выхватив из ее рук эту самую сумку.

— А почему молча? — Спросила. А она говорит:

— От испуга у меня рот словно перемкнуло, он как был, так и оставался открыт. Вот почему у меня разбита только с краешка губа.

— А синяк?

— А что, неплохой получается фонарь, как у нас говорят.

— Представляю, как ему обрадуется Пьер. А ты ему хоть позвонила? Ну что ты, я бы уже так и висела, пуская слезу у телефона любимого номера, а ты непременно позвони, а я пока полежу.

И вот снова встреча с месье инспектором, но, сколько он меня не расспрашивал, я ничего не могла сообщить о грабителях, и только Мари ему все подробнее рассказала. А пока мы беседовали, месье инспектор времени зря не терял и послал людей. Вскоре ему передали что-то в конверте, он это взял, подошел к окну и долго рассматривал, а потом мне.

— Простите мадам, но я вынужден Вас потревожить и просить мне показать те самые фотографии с шантажом.

Потом он долго возится с ними под окном, а затем уже мне.

— Вот видите, эти фрагменты были найдены моими людьми на месте нападения, а вот так они выглядят на фотографии и никакого сомнения даже не может быть, что это фрагменты копии той же фотографии.

— Не может быть? Зачем им и кто им передал эту гадость? — Возмущаюсь, хотя в голове у меня тоже была версия о причастности кого-то из тех к нападению, кто меня на днях шантажировал фотографией.

— Так мадам, давайте вместе со мной рассуждать. — Я с интересом киваю головой, а Мари уже сидит рядом со мной и держит меня за руку.

— Итак, кому же все это надо, кто в этом замешан и почему, зададим себе такие вопросы?

Во-первых, мадам перечислю всех, с кем Вы знакомы по счастью совсем недолго, где-то с месяц.

— Это в первую очередь муж.

Я тут же протестую и говорю что он в далекой командировке, но инспектор как будто бы не слышит и продолжает.

— Во-вторых, Вы мадмуазель Мари, ваш отец, месье Пьер как Вы утверждаете, что он Ваш жених, потом прислуга и наконец — кутюрье и Халида, да и девчонки, которые занимались шантажом. Кажется все?

— Теперь разберемся с мотивами. Ну, когда был шантаж, тогда было все понятно, а вот сейчас в связи с нападением на Вас, что они этим хотят от Вас? Опять денег? Нет, хотят запугать или наказать, а может и спровоцировать Ваш поспешный выезд. Вот так. Теперь спросим, кому и зачем это надо?

Вы утверждаете, что Ваш муж от Вас без ума? Ну что же примем это за правильную версию только…

— Что только инспектор, прошу Вас, говорите и не тяните, что же мой муж?

— Да мадам никакой благородный муж не бросает одну молодую жену. Вот почему.

Я насупилась и молчу. А что, правильно ведь подметил инспектор, в самом-то деле почему?

— Ну, он же занят бизнесом и ему некогда, знаете у него столько дел и потом его бизнес, он же…

— Простите мадам, но я смотрю только на факты. Так что простите, но я не изменю свое мнения.

Так теперь Ваша очередь мадмуазель Мари, Ваш отец и месье Пьер. Что скажете Вы? — Обращается ко мне.

— Не вижу никаких причин, я же всем им плачу и потому…

— Согласен мадам, чем Вы дольше здесь и успешней, тем выгоднее им. Особенно обслуге в гостинице. Хорошие аргументы, только месье Пьер как-то неубедительно смотрится на общем фоне.

— Это еще почему? — Нетерпеливо спрашивает Мари.

— Да все потому мадмуазель Мари, что чем дольше здесь Вы, тем меньше с ним. Ревность, знаете ли, страшная сила особенно когда обижен мужчина.

— И чем же обижен Пьер?

— Хотя бы тем мадмуазель, что он ревнует Вас к мадам и может подумать, что Вы не только с ним простите, спите…

— Но эта версия инспектор несостоятельна, уверяя Вас. — Говорю, заступаясь за Мари. Она в знак благодарности пожимает мне руку.

— Ну, тогда отбросим мотивы мужчин Ваших помощников и перейдем к Вашим партнерам. Итак, месье кутюрье? Ничего не могу сказать о нем, но мне кажется, что у него своих забот столько, что ему не до угроз, к тому же, как я слышал, он заинтересован в Вашем партнерстве. Так мадам? Так и хорошо, его отбросим. Остаются две юных мадмуазель и мадмуазель Халида. Так кто же из них тогда?

Я уже хочу было открыть рот, как инспектор перебивает меня.

— Правильно мадам! Именно им и надо сначала Ваши деньги, а потом Ваш поспешный отъезд, чтобы следы замести, только вот не получается новый сговор. Потому как одна из девиц тут же выслана была отцом в провинцию, а другая попала под домашний арест. Ну это все версии, мы их конечно же проверим так ли уж строго соблюдены обязательства обещанные мне отцом. Остается…

— Да, мадам Халида!

— Халида? — Повторяем все вместе.

— А мотивация такова: это обида и месть, желание свое доказать кто здесь есть кто! И потом, ей же не удалось получить свой гонорар за западню на танцполе в клубе, вот и налицо вам причина. Заодно и поколотить, физически, так сказать, воздействовать на Ваш скорейший отъезд. Все как мне кажется сходиться. Так мадам? И потом один из верзил, которого мадмуазель Мари героически решила своей сумочкой завалить он же известен нам давно, он также связан с клубом ночным. Как видите, все сходится, теперь надо действовать. Или Вы мадам-Руссо хотите все прекратить и домой улететь?

На меня все смотрят, а я и не знаю, чего я хочу! Мне, правда, уже давно надо домой, и я понимаю, что поступаю малодушно, но… киваю головой согласно.

— Да… Пора все заканчивать, достаточно страстей, к тому же они налицо. — Провела у Мари по лицу и продолжаю мысль свою. — Халиду Вам не взять в оборот, за ней, как я поняла, стоит клуб, мафия, а Вы же сами сказали, что даже господин президент Франции с ними никак, куда уж мне. Так что друзья извините, но мне пора закругляться. А Вам месье инспектор желаю спокойствия и хорошей пенсии, и, быть может, вот столечко от меня, Вам не помешает на старости лет? Да и возьмите на память портрет! И протянула ему фотографии.

Все стоят в недоумении и какой-то печали. Ну это понятно! Ведь они же не знали самого главного обо мне, о сокровище, что я носила в себе.

А я испугалась именно за нее, вдруг ей там досталось, а ведь ей-то за что?

Зачем мне все это: побоища, выяснения отношений, шантаж, разборки? Нет, я бы в другое время налетела не простила, но не сегодня, потому что я стала другой, и потом у меня же статус жены олигарха!

А деньги, да будь они не ладны!

Чем их больше, тем совсем не спокойнее, как я считала раньше, а все время чьи-то поползновения, посягательства и желание обмануть, их отобрать, вырвать, захапать, незаконно изъять. И потом вокруг этот обман, лесть. Я уже перестаю понимать кто с открытыми намерениями, кто с подлостью, кого отгонять, кого приближать, где искать понимания, уверенности?

Неужели же Халида, рассуждаю, которой я так понравилась, которая на меня даже в своем доме позарилась, что она такая влюбленная и открытая пошла против меня, покушаясь на мои деньги? Они-то ей зачем? Неужели она, когда так целовала меня, думала не обо мне, моих губах, зовущей груди, а о моих деньгах? Ну не верю я, не могу принять, не чувствую в ее поведении действий в отношении меня подлости, ухищрения, посягательства. Нет! Раз не чувствую, а, вернее сказать, что чувствую иное — желание ее мной обладать, потому не могу принять эту версию о ее злодействие. И не могу ведь даже сказать им об этом, не стану же я их переубеждать и потому еще, что чувствую в ней не равнодушную ко мне женщину…

Тогда кто же так поступает? Кто мне будет помогать разобраться во всем этом? Смотрю на них, да, ну и кто? Нет, никому не доверяю, только Мари.

— Простите господа. — Говорю. — Я что-то устала и хочу отдохнуть…А ты Мари, если можешь, то мне помоги немного.

 

Признание Мари

— Ты знаешь Мари, только тебе об этом смогу сказать и то под большущим секретом. Не верю я в обвинения Халиды, не чувствую в ее действиях против себя угроз и последствий. И знаешь почему? — Смотрю на нее, а она отвернула лицо, не хочет даже смотреть мне в глаза.

Это еще почему? Она тем самым раздражает меня, и я ей в сердцах.

— Тебе что же не интересно?

— Нет.

— Что значит, это твое нет, не пойму? Тебе что же не интересно, о чем я по этому поводу, думаю и почему не могу согласиться с инспектором насчет обвинений в адрес Халиды?

— Нет, мне это не интересно…

Наступает тягучая пауза. Я смотрю ей в спину, серчаю, а она, как ни в чем не бывало, стоит и смотрит себе в окно. Что же все это значит, что? Потом она внезапно вдруг начинает мне говорить, и от того, что я слышу у меня просто дыхание перебивается.

— Первый раз я ее увидела на просмотре на презентации какого-то дизайнера. Мы тогда с подругой подрабатывали и помогали с гардеробом, вещами манекенщиц. Ведь я только поступила в Сорбонну после лицея, и мне так хотелось самостоятельно жить, самой во всем разбираться, тем более в моде. И так несколько раз подрабатывала и такую сторону негативную увидела, что потом еще подумала, а правильную ли я специальность выбрала?

Ведь как эти дефиле все красиво проходят на сцене, а то, что за кулисами там все совсем по-другому. Два три десятка надменных и капризных дам, которые не стесняясь, прямо при вас переодеваются все время, не обращая никакого внимания на окружающих, все время торопят, кричат, спорят из-за очереди выхода, из-за того кто раньше к визажисту, швее, парикмахеру, стилисту и все время кричат на нас, кто их обслуживает, и помогает. Я никогда столько грязных слов не слышала о себе как на этих показах. И так было до тех пор, пока не появилась она — Халида.

Я не знаю как она и что такое особенное делала, но ее харизматичная личность, воля, умение подчинить себе так подействовали, что в тот раз все они, эти мокрые курицы, замолчали, и только одна все никак не успокаивалась и продолжала особые права качать. Так она ее так срезала! И сразу же все они словно балерины в спектакле стали каждая на свое место и все вместе принялись за работу, как надо и быстро. Она как-то сумела на каждую так повлиять, что все они тут же признали в ней старшую, и что она говорила, тут же выполняли беспрекословно. Потом, правда, я узнала, что она одну такую гордячку так отхлестала по щекам, что та больше не возражала и даже не пикала, пока работала.

Остальные тут же ей подчинились, и вот однажды показ был какой-то с большим количеством смен одежды, и мы все запыхались, и снова вернулась та же атмосфера раздражения нашими действиями с последствиями. Опять на нас стали кричать, обзывать то коровой медлительной, то неуклюжей, неповоротливой и так бы и затюкали окончательно, но тут вмешалась она. Я как раз мимо нее проходила, и она ко мне обернулась, и спокойно так, мило, и чтобы все слышали.

— Девочка милая, помоги мне минуточку переодеться, дай свою ручку я обопрусь.

И сама тут же стала менять трусики, ей ведь на каблуках неудобно, и я ей помогала удерживать равновесие. Так она мне снова.

— А теперь помоги мне лифчик застегнуть, пожалуйста. — А потом.

— Спасибо деточка, ты такая молодец, я тебя давно заприметила и вижу, как ты стараешься! Легкая у тебя рука и пальчики нежные, так и помогай дальше…

Они все замерли и так и смотрели то на нее, то на меня, представляя что-то о нас. И это их как-то настроило по-другому и вовсе не против нас. Вот как она умела разрядить напряжение!

Потом я чуть не подралась из-за нее с костюмершей. Все выглядывала ее выход и хотела ей помочь, все ждала чтобы именно ей побыстрее все подготовить. И так раз, потом опять все повторилось, и она снова меня просит об интимном участии в ее прихорашивании. И каждый раз мне слова благодарности…Потом я, когда стала прощаться, учеба ведь, так она мне:

— А ты не забывай, приходи все равно на показы, я скажу и тебя пропустят, вот возьми мою карточку.

А потом она меня как-то на раут после показа и со мной рядом. Она высокая, взрослая, очень красивая женщина, а я не такая и к тому же еще девочка совсем неопытная — девятнадцатилетняя. Неопытная и юная, но принарядилась прилично и модно, так она меня разглядела и на танец пригласила с собой. А у меня голова закружилась, ведь как только я ее обняла, так уже сама словно не своя стала … Впервые ведь мне знаки внимания со стороны женщины и какой!

— Влюбилась? Небось, втрескалась в нее по уши!

Она посмотрела на меня немного презрительно и как-то скептически. Мне неудобно стало за свою реплику, но из меня словно полезло что-то нехорошее и гадкое.

— Прости, я не хотела. — Оправдываюсь. Мне отчего-то стало неприятно, и какой-то червячок во мне зашевелился от мысли и того, как я представила ее рядом с Халидой. А она продолжила.

— Вот так и стала дружить, а потом, потом ты же ведь знаешь, сколько хотят красивую женщину.

Сначала я старалась вида не показывать, а потом… ты не поверишь, потом стала даже за ней следить! Вот до чего меня распалила эта моя платоническая любовь к ней. Ведь я тогда никакого понятия не имела о сексе с женщиной. Так, смутные представления и все больше догадки.

Как-то раз следовала за ней и увидела, что я не одна такая у нее. Так я вскоре узнала о ее личной жизни многое другое и порочное. Ты извини, что я так тебе ответила о ней, что, мол, Пьер на нее материал собирает. Ничего не надо ему было собирать, потому что у меня в потаенном месте лежала тетрадь с ее фотографиями, моими записями, стихами, которые я ей посвящала.

Ты же знаешь, как девочки ведут подобные записи об артистах и своих кумирах. Дневник вела нашим встречам, а потом уже стала записи делать, о том с кем она встречается и кто это. Так за несколько месяцев я узнала о ней много большего. И чем узнавала больше, тем мне становилось грустнее и обиднее. Я специально стала встречаться с такими, которые были в курсе всей ее закулисной жизни.

В это время я стала замыкаться, избегать общения. Маман первая заметила во мне эту влюбленность и, так как я избегала с ней откровений, то стала копаться в моих вещах. Я тетрадь стала с собой забирать и как-то на лекции не удержалась, полезла, и стала украдкой перечитывать. Рядом сидела моя подруга, которой я уступила и передала ей свою тетрадь почитать. На второй день она пришла, и мне вместе с моей тетрадью свою посвященную ей же, Халиде, передает! Мне хватило ума, и я ей говорю, что нам надо все обсудить.

— Давай встретимся и обсудим, как это так мы обе об одном и том же ведем тетради.

Зачем-то ушли в парк, забились куда-то подальше от посторонних глаз и начали наш обмен информацией.

Она о том, какое событие в ее жизни от встречи с Халидой и как она пыталась ее внимание привлечь к себе. Я ей о том же и еще рассказала, как с ней танцевала. Тогда она открыла мне тетрадь на какой-то странице, и я стала читать. То, что я прочла, было больше похоже на фантазию и я ей.

— Не может такого быть!

— Нет может! Я всю правду написала, зачем мне самой себе врать!

А она писала о том, как с ней Халида поступила, после того как девушка эта пришла к ней в дом. Причем она так же, как и я, оказывается, следила за ней и ее окружением. Пробовала привлечь ее внимание, но та избегала, тогда она ей написала и приложила даже фотографии, которые тайком сделала около ее дома. На тех фото Халида обнималась и целовалась с одной дамой нам обеим известной.

— И где эти фотографии? — Спрашиваю подругу.

— У нее, я ведь ей послала. Она после того мне назначила встречу у себя дома.

— И ты как дурочка к ней поплелась и она тебя…

— И вовсе не так! Я сама, понимаешь, сама все сделала и старалась так с ней поступить, чтобы она не смогла от меня отвертеться.

— То есть ты хочешь сказать, что ты ее…

— Ну да. Она и не думала, что я такой фокус выкину.

— Какой? Ты можешь уточнить?

— Ну что я ей в таком виде представлюсь.

— В каком же?

— Ну что тебе сказать? В самом непристойном.

— Это что же — голой?

— Не то что голой, а просто вывернутой всей своей… к ней.

— Не может быть. Я не верю, чтобы ты пришла и перед ней в таком виде разлеглась. Не верю.

— Ну не я разлеглась, а фотографии такие свои ей принесла, думала ее соблазнить! У меня тогда вообще в голове черте что творилось. И я перед месячными такие номера проделывала, что потом сама себе удивлялась!

— Ну и что же она?

— Знаешь, она можно сказать меня даже где-то пощадила. Не стала меня ни упрекать, ни унижать, а повела за собой на второй этаж, как мне показалось, в свою спальную комнату, усадила на кровать и говорит.

— Раздевайся и прими точно такую же позу, как на фото. Я хочу сделать из тебя порнозвезду и покажу тебе, как надо ее показывать и сердца через такие фотографии завоевывать.

— Ну, а ты?

— Я заартачилась, испугалась почему-то такого предложения от нее. У нее ведь там на втором этаже студия была в доме, и там, оказывается, она снимала порно. А я-то не знала, что я тогда о ней знала вообще?

— И я, — говорю, — такое впервые слышу о ней. Видно не знала тоже о ней ничего такого.

— Ну, а что потом? — Спрашиваю. А она мне эта подруга как на духу.

— Не смогла я понимаешь, сама себя еще как-то смогла и даже понравилось, особенно когда фото собственное увидела, так просто себя саму извела и затрахала. И так мне захотелось хоть кому-то свои фото показать и поделиться своими открытиями. Вот, мол, какая я, вовсе не маленькая, и у меня вот такое там есть! Смотрите я уже женщина! А тут…

— И что? Так и закончилось?

Она молча, стала возиться в свое рюкзачке с которым ходила на лекции, а потом вытащила и раскрыла передо мной журнал красивый такой, а там она на фотографии и в позе… Не будем спорить! Да еще в таком ракурсе, что я невольно встрепенулась, потому что на той фотографии ясно было видно, что это она, ее лицо, тело и еще… и вовсе еще и не женщина!

— Что это? Это ты? А как же, что ты мне рассказывала, что ты не согласилась….

— Знаешь, я ведь не с первого раза так предстала. Сначала согласилась только позировать, и она меня со всех сторон, и ног даже своих не разводила, так в разных позах. А потом напоила чаем, поцеловала и еще пригласила зайти в следующий раз. Я ночь не спала, все решала: идти, не идти, но ты же ведь знаешь, какие мы любопытные и нетерпеливые. Пошла и снова ей позировала, а она уже мне показала мои, сделанные ей фотографии, правда только на компьютере. Но я все равно возбудилась. К тому же она сидела за столом, а я рядом с ней стояла и пока я фото свои рассматривала, Халида ко мне под платье рукой. Я стою, а она под платьем по ногам, спереди живота и ниже мне ладонью горячей своей гладит, а я все не могу оторваться, ни от экрана, ни от ее руки. Но все еще не решаюсь. Тогда она меня спрашивает, хочу ли я посмотреть, как на фотографиях получаются другие девочки? Она мне на компьютере показывала такие снимки в ее студии и девочек всех тех, кто, так же, как и я, позировали ей. Я уже вся текла, так мне было от этих фотографий, ее прикосновений приятно и так мне не терпелось с ней, и все что скажет, готова была сделать для нее. Но я все равно сдержалась тогда. И опять, как в первый раз, все повторилось: чай, поцелуй и ночь бессонная.

На третий раз, когда я к ней пришла, то она мне тихонечко говорит прямо у порога:

— У меня фотосессия, и я ей сказала, что ты моя ассистентка, что ты учишься у меня искусству эротической фотографии, так что бери вот эту камеру и ты, а не я будешь делать те снимки. Понятно?

— Ну а ты?

— Я, конечно же, отказываюсь, а она согласилась, но только при одном условии, что я все равно буду рядом с ней и тоже, как и она, следом за ней такие снимки стану делать. Камера, которую она мне передала, была готова для съемки!

— И ты… Ты согласилась?

— Как видишь. — Показывает на страницу со своими фотографиями. Но только ты не думай, что я… Я, ты даже не знаешь, вернее, я ведь не знала, что она те фотографии разместит в журнале. Я думала, что она просто для себя мои фотографии сделает и оставит на память.

— Ну, как можно, — говорю этой девчонке, — быть такой наивной?

— Вот и я, — говорит мне девчонка, — о том же хочу сказать! Как можно? — Она отвечает. — Как можно быть дурой такой наивной, как я! Потом сидим с этой девчонкой, молчим и она мне. — А тебе понравились мои фотографии?…..

Ничего себе рассказик!

— Ну и дура! — Теперь уже я сама говорю Мари в сердцах. — Я бы так ни за что не согласилась!

— И даже за деньги? — Переспрашивает Мари и теперь уже меня.

— Ни за какие бы деньги! Это надо же, она сама и …

— Ты знаешь, — говорит Мари, — я ведь точно также считала, когда она мне такое рассказала.

— Подожди, что-то я не поняла, почему ты это с каким-то сожалением говоришь мне об этом? Неужели ты следом хотела за ней с Халидой…? Что? — Мари обреченно кивает мне головой…

— Теперь уже я ничего не понимаю… — Говорю Мари. — Зачем ты тогда мне об этой девчонке рассказала? Если ты сама за ней следом хотела ложиться с голой… под ее фотоаппараты.

— Вот для того и рассказала тебе, чтобы хотя бы ты не была наивной такой насчет нее!

Понимаешь она настолько харизматична и потом она умеет так с нами, подругами поступать и навязать нам свою изощренную порочность, напирая на искренность наших чувств к ней, ожиданий чего-то необычного и чувственного, наивности наших желаний, мечтаний, захватывающего и чувствительно всего того, что неведомо по-женски и особенно, это от секса.

И где-то, в глубине души и запретного тоже, словно мастурбации, потому мы сами того не замечая, как под гипнозом ее, готовы с ней на все, и целовать ее, и …

— …раздвигать ноги… — подсказываю ей с издевкой, … и ноги свои раздвигать так, как подскажет она, а все почему? — Я молчу, пожимая плечами.

— Потому что женское тело постоянно желает и она это знает, на том и играет!

— Ты хочешь сказать, что Халида нас использует в темную и в первую очередь для себя?

— Да! Она искушает, соблазняет, играет с нами и развращает! И как только мы сами делаем первый шаг… то она, словно дьявол, довольна от своих совращающих действий с нами, и мне кажется, что именно это ее и заводит, толкает на более изощренные и грубые поступки в дальнейшем. В этом у нее радость.

— Ну да? Что-то я не заметила, чтобы она радовалась, когда я от нее удирала из ее дома.

— Неправда! Я же ведь видела, как она радовалась тому, когда ты ответила ей на совращающие тебя воздействия.

— Ну, что ты могла видеть? Ничего нет и не было! Подумаешь один только поцелуй и тот в темноте…

— Ага! Ты все вспомнила о ней или мне еще что-то напомнить тебе?

— Ну, так и что? Ты так и думаешь, что за ней все эти шантажи, нападения, избиения. Только скажи мне, зачем это ей?

— А ты возьми и сама ее расспроси!

И этот с Мари разговор и то, что она мне посоветовала у нее самой расспросить, все это так и было со мной целый день до самого вечера. Но я от избытка всего и, может быть, от тревог за Мари, мою рыбочку, я засыпаю…

.. Такси подвезло меня прямо к ее дому, вышла, темно. Сердце бешено колотится, мне холодно и еще от того, что я так разоделась нелепо, развязано, нагло и как девка дворовая, о которой я думала совсем недавно. Под длинным до пола плащом и шляпой, что я надвинула на самые глаза нет практически ничего, только боди, чулки в сеточку, да бюстик с застежкой впереди, ах, да, еще трусики, но разве же то трусики, то, то… лоскутки ткани, которые еле-еле прикрывают мое лоно. Но я не от того дрожу, что мне холодно, нет, мне горячо, а дрожу от нетерпения, а вот чего…

— Того, — что себе говорю, — я хочу ее видеть и не когда-нибудь, а прямо сейчас! И вот я специально так сексуально вырядилась, чтобы ее…чтобы ее, ее….

— Что это, в самом деле, со мной? Отчего я стою, словно маленькая девочка перед окном у нее, кого…

— Опять все, все не то! А что же то?

Переступила туфлями, тихонечко прошлась, разминая затекающие ноги в модных туфлях на высоких каблуках, вглядываясь в светящиеся окна небольшого дома, пустого двора. Различила баки пахучие и котов, что там лазили по куче мусора.

— Ничего себе, где это я оказалась? Почему я под ее окнами и что я делаю тут?

— Что, что? Что непонятно? Страдаю, томлюсь ожиданием, не могу дождаться завтрашнего дня и сознать ей, что я ее ….

— Нет! Такого не скажу и ей. А просто скажу, что вот шла и вот зашла…

— Ага! Что просто в таком виде и куда же это я в таком сексуальном наряде шла?

— Опять не то! Да что же это? Что мне сказать?

— Да и не буду я ей ничего говорить, а просто подойду, нет, подбегу, обниму и…

— И что? Целовать? А куда? Куда мне ее целовать?

— Что, прямо в губы? А как? — Ну, что ты застряла, продолжай, говорю раздраженно себе. — Неужели надо гадать, как мне надо ее целовать?

— А хотя бы и в губы! Ну и что?

— А в губы ее это как?

— Да, как?

— Ну, как всегда!

— Что, что? Какое такое всегда? Ты что же ее целовала вот так! Прямо в губы ее? Как бы, не так! Никак ты ее не целовала, вот так! Никак и никогда!

— Вот это да! А ведь и правда, я ее целовала только в щечку, в лобик, волосики, всегда целовала ее словно девочку маленькую и никогда в губы ее! — Вспомнила и как представила, что я ведь и в самом-то деле не целовала ее губ, так мне сразу же стало горячо, вспотела.

— Ничего себе? Это что же я такая смелая, нет, такая порочная и еще ни разу с ней не целовалась, как….

Постой, постой, спрячься, идет кто-то… Слышу шаги женские и еще чьи-то в туфлях, на высоких, как и у меня, каблуках, и все громче, но в темноте пока не вижу никого, но вот, кажется, вижу их….

— Что? Не верю… — Горло перехватывает комок и я холодею от догадки что я вижу ее, Марию в объятиях … Ой, мамочка родная… Не может того быть….

— Нет!!! Нет! Только не это….Только не их… ее с Халидой вместе, я этого не переживу…

Внезапно проснулась. Ничего себе сон? Так и родить можно. Да, что это у меня на голове? Села и стала распутывать волосы, которые запутались, словно залом из стеблей в поле крестьянском, так закрутились они, будто бы ведьма, пока я спала, завязала их крепко, запутала как нелепые грезы мои о любви с ней.

А ведь и правда, пока я спала, у меня в голове словно ведьма скрутила все мысли о ней в узелок, который я, наконец-то для себя развязала счастливо, расплела, распрямила и уже как надо их уложила, а потом счастливо легла и спокойно заснула.

 

Любовь и адюльтер

Ночь проспала, как убитая, и даже Игоря звонок по телефону чуть не проспала. Но сон сразу как рукой. Я ему что мол, не надо, не присылай никого, я уже в Париже заимела помощников и друзей и еще что-то такое, от чего у меня сразу же то сбивается дыхание, то оно останавливается — когда он мне шепчет такое в трубку… Ну все, мне пора подниматься!

Встала, придирчиво осмотрела свое чистенькое, отдохнувшее лицо без следов от вчерашнего эксцесса. А где же Мари?

Спросила горничную. Она сказала, что она очень рано пришла, показала на часы, вещи свои положила и вышла, это показала пальцами, а куда она только плечами пожала.

Ну что же? Не впервой ожидать, найдется и эта девчонка! Так что там на завтрак?

И во рту застревает кусок! В комнату мне сначала вносят букет ярких роз, а затем следом Мари!

— А вот и мы! Не пугайся это просто цветы. Кому, кому догадайся, эх ты?

— Ну, Мари, вот Мари! Ты достойна большой любви! Иди, подойди я поцелую тебя.

— Э нет, все, теперь только дистанция, вот ты, а вот я! Я ведь не забуду, о чем ты говорила вчера! А так как ты уклонилась, ушла от нее, не поддалась, вот тебе и цветы от меня, хорошо?

— Мерси, Мари!

Оказывается, она рано утром пришла от Пьера. Потому что я, сама этого не понимая, словно сбросила с ее глаз пелену, и она, после нашего разговора сама просто помчалась к нему! И, оказывается, еще от того, что поняла, что лучше, чем с любимым мужчиной нам не дано.

А потом сказала, что Пьер хоть и торопился в редакцию, но все равно она поняла, отчего никакое перо журналистское не заменит его.

Я смотрю с радостью на ее светлое и милое личико, а про себя все время себе говорю…

Спокойно, все делай спокойно и сердце свое успокой… тише, без лишних эмоций, вот так, хорошо… Вот теперь начинай то, что задумала и все вокруг нее, это помни, и не отталкивай, и не приближай близко, держи дистанцию и будь спокойная…

Но хоть и говорила себе так, а в душе, словно кошки скребутся оттого, что я вижу, что она, оказывается, может быть счастливой и без меня. Без моего участия! Она с ним, а я?

Да и Мари развила бурную деятельность по моей реабилитации.

После того как она узнала что я вовсе не спала и не была даже близка с Халидой, а наоборот, можно сказать, пострадала, она все что было связано со мной возвела в культ и все время торопила всех.

Досталось и бедному Пьеру, который, видя, как она крутится вокруг меня, не на шутку встревожился, понимая, что Мари все-таки от меня не отстанет. И я только удивлялась двойственности нас женщин, глядя на то как она с одной стороны спит с ним, а с другой, добивается моей благосклонности. Сказала ей об этом намеренно резко и где-то даже грубо. Что мол, так же нельзя.

— А как же Пьер?

— А что Пьер?

— Но он же любит тебя, он же хочет жениться на тебе, а ты около меня продолжаешь крутиться.

— Ну и что, он получает меня сполна. Я знаешь, как ему отдаюсь?

— Это зачем ты мне говоришь, думаешь этим разжечь во мне ревность и желание переспать с тобой?

— Ну да! Я этого не скрываю, я именно этого и добиваюсь от тебя.

— Ну а Пьер? Как же ему быть?

— А что ему? Он получил то, что хотел, я сплю с ним и мне хорошо, даже более того, мне безумно приятны его поцелуи и ласки, между прочим, он прекрасный любовник оказался и целовать он, оказывается, умеет не только вот в эти губки, но и те, что …

— Так, хватит! Зарвалась совсем уже. Ты совсем стыд потеряла девчонка!

— Ну да! Мне перед тобой нечего скрывать, и я готова с тобой обсуждать все свои интимные дела. А хочешь, я тебя проведу и спрячу в комнате у себя, когда я буду с ним любовь заниматься?

— Нет, ты точно чокнулась, Мари! Ну, кто этим делится? Так же нельзя, ваши чувства принадлежат вам обоим, и тебе надо скромность проявлять и никого не посвящать в то, что принадлежит, только вам двоим.

— А я не такая! Понятно! Я хочу, я желаю, меня просто разрывает от желания, чтобы ты видела, как я умею любить, что делаю с ним в постели. А хочешь, я и тебя научу такому только надо чтобы…

— Мари! Прекрати! Слышишь, хватит уже Мари. Мне не интересно, и потом я тебе не говорила и хотела сказать….

— Нет, ты меня не слушаешь, и я не хочу слышать ничего от тебя! Понятно! Можешь мне не рассказывать ни о себе, ни о своем муже… А знаешь, может быть, мы бы закатили свингерскую вечеринку? Ты со своим, я со своим и мы меняемся, а потом все вместе…

— Может туда еще и вашего пса подключить? Как у него там, как у мужчины, он конкурент им?

— А что, неплохая идея, надо с Пьером переговорить.

— Знаешь Мари, не я порочная, а получаешься ты! У тебя совсем крыша поехала. Все, я тебе запрещаю со мной на эту тему говорить. Понятно?

— Понятно! Только и ты со мной, я тебе тоже запрещаю со мной говорить о себе, обо мне и твоем олигархе. Так, кажется, у вас таких называют буржуа?

На следующий день она вообще выкидывает непристойную выходку и следом за собой затягивает мне в комнату своего пса.

— Ты зачем его притащила? Я собак не люблю и боюсь, особенно таких!

— А я провожу для тебя опознание, вот смотри, какой он мужчина…

Я ее с треском выгнала и сказала, что с меня хватит ее беспардонных выходок и домогательств. Сказала, чтобы она завтра не приходила, а хорошенечко бы над своими поступками поразмыслила, чтобы разобралась в себе и своем поведении со мной, Пьером.

Ну, а сама подумала, что она ведь своего добилась, и я уже ее видеть даже не хочу. Ага, как бы ни так!

Хотела, не хотела, а она мне нужна была как никогда. Неожиданно активизировалась Халида. Я поняла, что она обеспокоенная вмешательством полиции, решила себя подстраховать, стала действовать и начала продвигать мои интересы перед кутюрье.

В обед на следующий день, после извинений Мари, мне горничная подает на подносе конверт. Мари берет, открывает.

— Ух, ты! Приглашение тебе и мне на раут, где наш кутюрье. Это опять Халида постаралась!

— А когда и где?

— Через три дня в шесть часов по полудню, на Елисейских полях…, так, вот и адрес.

— Только через три дня? Почему три дня, а позже нельзя?

Эти три дня мы с Мари носились, как угорелые по Парижу. Я решила пошить для нее и себя платья на раут и за три дня!

В доме там, где живем, оказывается нельзя, потому мы с ней по чердакам.

Я еще удивилась, когда, мне Мари сказала, что весь Париж обшивается на чердаках. Да, да! Оказывается на них там, умелыми руками мастериц с глазками узкими и лицами напряженными и желтыми, всех одевают в модное и парижское платье. Это у кутюрье мастерская ему шьет и под него одного. А вот для всех остальных салонов и модных магазинов, бутиков и не только для Парижа, но и для тех, кто покупает у Кардена, Шенель, а также, все модели прет-о порте, одежда модная и для всех, все это, оттуда, с парижских чердаков!

Потому мы с Мари мигом туда. Нет, я сама выбирала ткани, фасон моделей, и помогала делать раскрой, но пошив, тот уже тут, на чердаке. И еще всего много, без чего не бывает чего-то такого с изюминкой и такое, чтобы потом люди сказали; вот это да!

А что, да? Пошили все за три дня! Три дня напрочь выбиты с утра и до ночи, и голова забита, а ноги? Ноги гудят! Но каков результат!

Вся команда моя справилась славно, и вот мы уже все пьем шампанское за общим столом, и я, чтобы слышали все, говорю о каждом.

Папа Мари, спасибо за скорость и за доставку. Мари, спасибо за поддержку и находчивость. А про себя, а может, еще передумаю, относительно признаний ее мне в любви? И Пьер молодец. Это надо же, как он сумел и даже в печати написано хорошо обо мне и даже размещена фотография, на которой я, Мари и моя коса на том рауте у кутюрье. И, конечно, спасибо той, кого нет с нами еще. Спасибо нашей Халиде — будущей, первой модели дома моды с названием Бест! Это же благодаря ей мы смогли опять вернуть благосклонность к нам кутюрье. Правда, так и не удалось подписать с ним предварительный контракт.

День, два, три, время идет, щеки надуваю, а дело стоит! Ничего не понимаю.

— Так Мари! А ну-ка давай разбираться, в чем же тут дело?

Пошли переговоры, платные консультации. И потом я узнала, что с француженками, которые замужем, не ведут никаких дел! Никаких, без письменного разрешения и согласия мужа! Оказывается у французов такие законы, что пока ты свободна, то равна, а вот когда ты замужняя, то мужу можно по-прежнему все, а вот ей без него, никаких дел!

Теперь — то только я поняла, почему мой кутюрье уклоняется, и все со мной не решается делать дела. Вот тебе да! А как же их знаменитое эмансипе?

Потом все хуже и хуже. И то не так, и того нельзя, особенно женщине, иностранке. Ого, думаю, как они защищают свои рынки! Но при этом потихонечку завожу разговоры, знакомства и потом узнаю, что если я женщина-иностранка, то все, оказывается, тогда будет можно, но только через постель. Особенно, когда такая красивая Мадам и с косой! Красивая, это понятно, но не настолько, чтобы себя отдать им и знать, как и с чего начинать?

Игорь расстроен мной. Говорит, приезжай домой, тебе же ведь надоело, я знаю и поэтому бросить все предлагаю. А я ему отвечаю, что нет, я еще не все поняла, что к чему. Он говорит мне, я подключу кого-то. А я, нет, я сама! И так, что уже ругаюсь с ним. А время идет, дело ни с места! Деньги летят, как часы и дни. Что же делать мне? Что?

Спрашиваю кутюрье, тот пожимает плечами, говорит: мадам, решайте все сами и без меня. Обратилась к Халиде, та, непрозрачно мне, через Мари, мол, ищи спонсора, друга.

Каких еще надо мне мужиков? Есть же мой муж, в сердцах ей!

А она, эх, говорит, не французская ты жена, а русская! Оглянись, посмотри!

Каждый мужчина хочет красивую женщину! Разве такой как ты женщине, тем более с такой красивой косой, надо иметь только одного мужчину? У француженок даже в браке, рядом всегда много мужчин, а не один. А муж как был, так и остается ей муж.

И что, говорю, муж все это терпит? Не только терпит, но и гордится. Что у него такая сексуально привлекательная жена.

И как же они так живут? А вот так и живут, потому что любовь скоро пройдет, ведь она так изменчива, а семья наоборот, должна быть прочная, а род долговечный. Ведь ребенок у них, дом, семейный уклад, потом родителей тоже нельзя забывать. Потому у французов вся жизнь в любви!

И что? Так и живут втроем? Почему же втроем, вчетвером. Ведь и у него тоже любовь. И она, что? Она, как и ее муж этим горда. Главное это хорошая, дружная семья!

А семья это как? Разве же это семья? Он с другой, она чуть ли не по рукам пошла и что, говорю, это семья? А как же уважение, достоинство?

В том-то и оно! Что он и она видят его в уважении чувства своего супруга, как друга. Уважают выбор, не роняя достоинства друг друга, потому так и живут хорошо. Кстати, в счастливом браке у французов почти четверть населения страны. И совсем мало разводов.

При слове француз у каждого возникает веселое лицо его и красивое ее, а так же вино и секс. А что для женщины главное, дети и секс, достаток и хороший дом! Не ломай все, не начинай снова, цени что имеешь, смотри на жизнь веселее. От того мы, французы так спокойны к адюльтеру. Шерше ля фам и Ля мур

Потом, прихожу в раздумьях домой.

— Так, — говорю, — Мари, научи, объясни, как тут у вас протекает ля мур, похожий на наш полноводный, обильный Амур?

Но все тоже слышу и от нее, что французы терпимы в браке, спокойно переносят адюльтер и живут себе, любят семью и детей. И так живут, пока не захотят создать новую семью. И тогда он со своими детьми, и она со своими сошлись и живут. Живут вместе, пока есть чувства. Душой не кривят и не мучаются, как русские.

Это говорю как?

— А вот так! Я не объясню, ты лучше спроси у кого-то из русских.

Потом как-то пошли с Мари на бульвар Сен-Жермен.

И мы с Мари попали в кафе Де Флер отдохнуть, посидеть. Рядом храм Сен-Жермен-де-Пре, да бульвар Сен-Жермен. Хоть мы и не рано пришли и мест свободных не много, но мы выбираем место на углу улицы, за круглым столиком на двоих, а вот и плетеные кресла. До сей поры есть не хотелось, а тут горячая еда, кофе с круасанами и можно сказать, что богемная среда. Я с Мари на русском, а рядом присел господин, и мне кажется, что я его знаю. Я спросила Мари, а она мне, не знаю такого. Но сказала как-то громко.

— Простите дамы, что я встреваю в ваш разговор. Вас не увидеть нельзя, особенно с такой великолепной косой. Вы без сомнения русские?

— Я да, а Мари она… — И дальше начался наш разговор.

Он сказал, что бывший москвич, эмигрант последней волны. Пишет потихоньку, а здесь издают, потому и пригрелся тут, шутит, как мартовский кот.

Потом уже и я ему, что хочу модельными платьями заняться, но все никак не пойму, как тут у них. Говорю, что кутюрье не пойму, он то за, то что-то темнит. Потому у меня не получается с ним.

Володя, так он просит себя называть, отчего-то стал вникать в мой рассказ о моих мытарствах здесь. Сказал, что постарается мне что-то растолковать, а пока мы уже заказали горячие блюда и вина. Вообще разгулялись сполна! И куда только мой токсикоз уполз, который меня уже доставал понемногу. И уже нам хорошо, свободно легко. Володя об этом кафе, что, мол, в нем и Хемингуэй, и Пикассо и даже Рембо бывал тут. Потом о том, что внутри заведения сохранилось все даже со Второй мировой войны, и отделка кафе из красного дерева, выполнена в стиле артдеко. И еще все в том же духе.

Видимо он все хорошо знал, потому я ему следующий вопрос о любви у французов, о верности в браке. Рассказала о своем разговоре с манекенщицей и о том, что она мне сказала о мучениях русской души. Он все выслушал, а потом стал говорить о том, что отметил тут за десять лет.

— Поначалу я, как и вы, не понимал, осуждал этот их ля мур и так же не мог понять их адюльтер. А потом что бывает здесь? Женщина первая здесь и любовь. И только потом, когда каждый день стал с ней, то стал понимать, почему у них именно так.

Говорят, что женщина это отражение мужчины.

Так вот, мужчина француз — неунывающий балагур, галантный поклонник, ценитель вина и женщин. Потому и француженки так легки, элегантны, помня то, что там, где француз, там всегда флирт, легкий и необременительный секс. Для них нужно вино. Потому что оно веселит, в голове чуть шумит, добавляя им радости от близости на двоих.

Немец педант, аккуратист, потому и немки больше всего любят добротность, порядок. Немцам пиво, оно пенит бокал, уплотняет и грудь наливает. Потому их либен, всегда аккуратная и бережлива, и для нее домик и гроссбух превыше всего. Не случайно для них киндер, кирхен, кюхен и все.

Англичанин сух, вежлив, ему важно не задевать того, кто рядом, для него любая женщина — леди. Потому англичанки спокойны, с достоинством везде, да еще и осудят. Им не хватает тепла, близости душ, потому им эль вересковый или джин обжигающий для раскрепощения душ.

Русский молчалив, рукастый, но все на авось, вечно тянет чужое тягло. Потому она для него баба. И если у француза ля мур, то у него с телкой, простите за грубость, перепехон, он о ней, так и говорит, мол, моя, то есть она для него кто угодно, но только не леди, не мадам и не либен. Ему бы забыться, опрокинуть стакан, разобраться с ней, подраться, кому-то ж… надрать, и все время о ней что она все равно б…… Потому ему водка, самогон, а ей, глаза бы не видели век всех тех, кто с бутылкой! Ей как воздух не хватает ля мур, ей хочется пофлиртовать, утонченности чувств для загадочной русской души Татьяны…

Американец делец, всегда и во всем. Потому напор, наглость, он самый ковбой и во всем. Оттого и она, самовлюбленна, ей надо успех, независимость от всех. Она и не курит, не пьет, по-деловому рожает, воспитывает, живет. У нее пробежка с утра, фитнес, какой-то клуб, потом дети, собака, супруг. Вот так и живут. Он у нее на последнем месте. Оттого ему надо виски со льдом, это чтобы и выпить, и поговорить с друзьями о ней и обо всем в кегельбане.

А ведь почти все мужчины и сами не живут, прозябая, и ее за собой волочат. Все, но не француз!

Француз всегда шерше ля фам! Ищет женщину. И не просто, как часто бывает у нас зацепил, наговорил, а как до дела дошло, так бегом от тела ее!

Нет, француз не таков и всегда не только готов, но и при деле, считайте всю жизнь с ней в постели! Обласкает и тем возвысит ее, а любовь она знает об этом всегда, они выпьют на пару до дна, словно бутылку хорошего вина! И не беда что очень скоро бутылка пуста. Знает он, знает она, что где — то есть еще не одна бутылка прекрасного вина. И еще что француз — он же гурман, а в вине каждый француз-сомелье!

И они, француженки это знают!

Потому и дочки у мамы с самых юных лет разодеты как куколки, с рюшиками, бантиками, шляпкой, обязательно с лентами. Все как у мамы. А еще маникюр и даже педикюр. Во всем она учится подражать своей красивой, веселой, любимой мужчинами маме. Потом ученица в лицее. О, это целый сказочный мир и детский, и взрослый, и все в нем бурлит! А она хочет в нем блистать, увлекаясь кувыркаться с мальчиками и опять возвышаясь в красивом костюмчике, платье нарядном и в туфельках модных. А потом ей в колледж. Тут все и вертится так, что не успеваешь опомниться, да красивые платья на джинсы да кеды менять, поспевая за модой и танцами, как и всех тех остроумных и веселых мальчиков. Но теперь уже выбита пробочка, словно из бутылки дорого вина бьется пеной эротической в ней женщина, и она купается в этом сама или с ним, или с ней!

И тогда уже ей не хватает модного платья, костюмчика, плащика или пальто, теперь ей надо красивое, дорогое белье, как обрамление и в услаждение ее или его. И так до замужества, а там, сумасбродно красивое и дорогущее свадебное платье, белье, которое она потом будет передавать своей девочке, дочери, вместе с фатой.

Вот как у французов. Только добавлю, что моя девочка, или как о них тут говорят, кошечка, промяукала, что с тобой мне становится скучно, русский медведь, и нежно поцеловав, уплыла от меня к другому. А еще мне сказала, что я мрачный, угрюмый и совсем не похож на француза. Вот так!

Но все равно, поднимая бокал бургундского вина, мы пьем за нее и за него. За наше и родное, отчего и Татьяна пишет письмо, и наш Пушкин стреляет в обидчика чести и всего того, что им не понять, отчего же тоска в нашей широкой и любвеобильной душе не на месте.

 

Совет кутюрье

Он мне симпатичен, особенно после его рассказа, и я за советом обращаюсь, немного к нему проникаясь с душой. Отчего бы это? Я что же, скучаю за русским и крепким мужиком? А может это от вина?

И вот он мне.

— Советовать не берусь, тем более в такой области как мода, но и отказать Вам не в праве. Думаю, что вам в Париже надо их удивить, и все надо с эпатажем.

Я ему свою версию. Он нет, говорит, одеждой и нарядами тут не удивишь, и даже теми, что вы говорите, Парижане ко всему привыкли и потому ни ваша обнаженная нога, ни грудь тут не пройдут. Кстати, у вас уже есть свой имидж. Смотрите, как парижане смотрят на вас! Так что вам надо свой образ с косой и на него все поставить.

Но как не ответил. И уже прощаясь, он заметил:

— Сходите в музей мировых войн, есть там в одном зале эскизы Васнецова, художника русского. И вот он рисовал эскизы одежды для русской армии семнадцатого года. Не знаю, будет ли вам интересно, но Васнецов уловил что-то такое связанное с русским, присмотритесь повнимательнее, может за этим уловите что-то?

Ну и что, подумала, что в этом такого?

А потом от него узнаю, что на самом деле армию русскую царь решил переодеть в ту пору, и на всех одежду пошили. Васнецову поручили нарисовать эскизы. И он все так выразил в военном костюме русское, что не буденовка то оказалась, а шелом богатырский, что не шинель красноармейца, а кафтан долгополый с разговорами, как у гусар, и что даже кожанки, они ведь не комиссарские, а это повседневный офицерский наряд в Русской армии семнадцатого года! Оказывается, форму пошили на всю армию, но досталась она уже Красной армии. Вот откуда буденовки, тужурки комиссарские. Впрочем, не раз уже так бывало, когда все царское выдавали за красное. Взять хотя бы план ГОЭРЛО. Никакой он ни ленинский оказался, а скорее столыпинский, ведь по его поручению инженеры русские еще в царское время замахнулись на электрификацию всей России, и если бы не революция, то уже давно бы в каждой избе лампочки вспыхнули, но ни ленинские, а столыпинские. Вот так-то! А вы говорите Россия отсталая? Сами судите, если прочное, пятое место в Мире она занимала при царствии Николая, то куда бы она укатила за то время, пока революция все разорила? А пока и я оценила царское время.

— Сходите и посмотрите своим глазами. Может, что-то к своим моделям примените? Подрежете, укоротите и там, как уже сами решите! — Так он мне на прощанье сказал.

После того я совсем потеряла и аппетит, и сон! В музее фотографировать нельзя, поэтому я два дня стояла и все рисовала. Потом, когда меня заприметили, то мне решили помочь и все страницы альбома Васнецова перелистали при мне, и я снова часами стояла и рисовала, и рисовала. А потом, дома.

Словно обезумела. Рисую, листы комкаю, бросаю, злюсь, матерюсь.

Мари уже не на шутку встревожилась, потому что я почти не сплю, и к тому же меня мутит. Ад, да и не только! И вот! Случайно можно сказать ухватила линию, потянула, контур поймала и стиль свой, поверх его стиля Васнецова! Он так и полез из-под карандаша. Теперь уже вою от счастья и песни пою! И давай ей показывать эскизы свои. И так мы с ней то смеемся, то чуть не ругаемся оттого, что я говорю вот так, а Мари нет, не так, лучше вот так! Наконец-то чувствую, что все теперь будет так! Получается у меня! И теперь уже вижу свою коллекцию всю! Теперь только с кутюрье держать совет, а там…

— Руссо-мадам, — переводит Мари. — Вы молодец, ей богу! Это надо же так? И линию ухватили, и стиль! Но это же надо, что даже не знаю, что Вам и сказать?

Я ерзаю и смотрю на него во все глаза, а он повернулся, склонился и еще раза два, все мои наброски и стили снова и снова рассматривает. А потом:

— Ой, ля-ля! Ну, хорошо, хорошо я согласен! Но…

И это его но зависает надо мной словно туча, гроза… Неужели, думаю, снова отказ? Я ведь тогда, ну не знаю даже что? Что я тогда? Перевела взгляд на Мари, а она мне кивает, мол, все хорошо, а потом подбородком на него, мол, смотри! Кутюрье явно доволен, потому как он, рассматривая мои эскизы, стал поглаживать себя по плечу. И об этом его одобрительном жесте даже в газетах писали. Уф, слава богу, пронесло, догадываюсь я.

— Мадам — Руссо! — Обращается он снова, и Мари переводит, волнуясь, как и я.

— Все хорошо и я бы сказал, что в этом что-то есть от того стиля, что мне напоминает русский, но…

Опять это, но…? Ну сколько же можно, давай уже, не тяни ты со своим но!

— Ах, ну да ладно! Я соглашаюсь, при этом Вам, мадам, надо еще…

И начинает мне о том, что надо и там, и вот тут, а еще и вот там, потом, о том, что надо побольше деталей, особой отделки, и все это так точно и верно, а я и согласна. Согласна во всем!

— Ну хорошо! Вам понятно? Вот и прекрасно. А теперь я Вам вот что скажу, своему будущему партнеру… — А у меня моментально в голове, это он что же, мне? Я что же, попадаю в партнеры к нему? Ой-ой-ой, не могу!!!

А он продолжает, и Мари мне:

— Вы мадам — Руссо, наверное, на меня обижались, когда я все Вам старался дать понять, что я не смогу с Вами сотрудничать, хотя обещал, но были причины на то.

Во-первых, Вы все еще молодая женщина, но это уже Вам огромный плюс. Во-вторых, удивительным образом Вам, мадам, спустя время, но удалось отразить русский… ну, вот… такой образ…. и стиль. И при этом, что надо непременно отметить, Вы просто меня покорили тем, что за ним неуловимо просматривается что-то французское. А это самое главное! Видимо, Вы заболели Парижем как инфлюенцией, и мне надо было дать Вам время, чтобы у Вас, в Вашем стиле лег под карандаш именно этот образ и стиль. Ведь не прочувствовав эту жизнь, не потолкавшись по улицам, не пообщавшись с людьми, не влюбившись, не надышавшись и не наглядевшись, не понять и не ухватить стиль нашей Высокой моды французской! Раньше Вы были не готовы, а вот сейчас… Поздравляю Вас, мадам, Вы отлично вписались, и у Вас проявился наш шарм! Вот теперь мы с Вами в чем — то похожи, сроднились, потому я просто уверен, что сможем дальше успешно работать. Потому, уж простите меня за задержку с ответом на Ваше столь лестное предложение. Мне, конечно приятно внимание Ваше и мужа, но поверьте мне, деньги в нашем деле — не самое главное. Главное — это талант! А у Вас он, несомненно, проснулся, развернулся от любвеобильной французской нации и Вашего взаимного чувства к Парижу и ко всему французскому!

— Виват Франция, виват Россия! Виват мадам Руссо и агентство.. А, как вы сказали? И агентство под названием Бест!

А где же шампанское? Несите скорее его!

Потом целый вечер ношусь по дому счастливая, и уговорила Мари со мной отпраздновать. Мы засиделись, вспоминая наши дела, приключения, и Мари даже немножечко загрустила от того, как сказала она, что я скоро закончу дела и уеду домой. И она останется тут одна без меня. Я ее успокаивала и обещала писать, приезжать и потом у нее муж, да и дела остались, и уже их будет продолжать она тут в Париже, пока я дома все не отлажу с пошивом, как я решила. И очень скоро мы снова встретимся тут, а потом я ее к себе вызову обязательно. Так что не надо грустить, все у нас будет здорово, я обещаю.

Мари ушла спать, а я все никак не могла отдыхать, слишком уж много во мне закипело и, главное, мне сегодня как-то ее особенно недоставало.

Конечно же, я не могла уснуть!

Ночью пришла к Мари.

— Мари, ты не спишь?

— Сплю, а который час?

— Два.

— Два часа, а ты все не спишь?

— Не могу уснуть, ты представляешь!

— Ложись ко мне. Я тебя стану гладить и ты сразу заснешь.

Я легла, не думая больше ни о чем, а все о деталях, линиях и фасоне.

Мари тут же ручки на меня и своими пальчиками повела по плечу, потом по шее, тихонько, потом коснулась лица.

— Ой, как хорошо! Еще Мари. — Шепчу ей.

— Тебе приятно, хорошо?

— Очень приятно. А ты можешь… мне спинку погладить?

— Могу, только ты…

— Я сниму.

Опять через десять секунд легла. Но теперь уже сон не идет никак. И я вместо того, чтобы засыпать, вдруг почувствовала к ней жалость, признание и… желание в себе, непреодолимое желание ее обнять, прижать и тоже ласкать. От того даже сбилось дыхание, и голос внезапно подсел.

— Мари?

— Что? Говори. — Так же с хрипотцой отвечает.

— А ты? Ты хочешь со мной…

Рука замерла на спине. Я не вижу ее, так как лежу на животе. Потом медленно повернулась к ней, легла боком, обнажая перед ней тяжелую грудь, руку отвожу и прошу с пересохшим от волнения языком…

— Погладь мне грудь…

От волнения закрываю глаза, порывисто дышу, секунды томительно жду и как только она прикоснулась легонечко пальцами, то вдруг моя грудь словно налилась свинцом. И касания ее так тяжелы, потому я невольно издала стон. Она приняла его за желание мое и теперь уже всей рукой.

— Ой! Ой, постой, постой, больно мне.

— Почему? Я что грубо, не аккуратно? Вот смотри…

Повела по груди и коснулась соска… И тут же у меня внутри, от места раздвоения ног и до головы ударяет такая волна и я ей…

— Ой, Мари! Не могу… Еще потяни за него, сильней, еще, еще…Ой, как же мне… Целуй! Целуй сильно его, еще и еще…

Яростно шепчу. А потом от избытка крови и ударов горячей волны, я, ее умоляя, шепчу горячо…

— Укуси за него…

Горячие губы и острые зубы взялись за сосок и прижали, сдавили до боли и до остановки дыхания, следом вырывается желание, и я, почти теряя сознание…

Голову Мари обхватила, сильно прижала, вдавила до боли к груди. Страстно… Задыхаюсь и не думая, хотела еще…

— Пусти Мари! Отойди! — Оттолкнула ее, вскочила и бегу.

Потом из меня все, что ела. Мари подошла ко мне сзади, пробует мне помочь, трогает за плечо. Спрашивает.

— Что с тобой? — Я молчу. — А ты не беременная?

Потом уже все по-другому пошло. А Мари мне.

— Прости меня, если можешь. Я не хотела тебе…

— Нет! Ты хотела, и я хотела, но видно мне уже не до того, опоздала я к тебе Мари. Надо было все раньше нам делать! — Пошутила. А потом еще.

— Ты еще подожди, месяцев восемь и тогда уже поцелуешь во мне, вот такую большущую сиську! — И показала, какую двумя руками.

— Глупая ты Мадам! Хоть и красивая, умная, а все равно, как это там русские говорят…Ты что, твою мать, совсем спятила? Так?

— Так! А я ведь думала, что сейчас мне самый раз. Месячные все не идут, а мне чудится, что они вот-вот и пойдут. И странно, что все так же чувствовала, как обычно, низ живота болит, грудь, раздражительной стала и даже слегка мутит. Ну все как обычно ощущаю, а они не идут! Потом поняла, что уже не пойдут.

— Как это не пойдут? Ты это точно, проверила? — Я ей головой киваю.

— Две полоски окрасились. Я и вчера, и позавчера проверяла. Все время один результат. Вот и грудь такой стала, налилась и соски так, как будто цепляются, так торчат! И потом по утрам мутит, может даже стошнить, как сейчас. А вот уже мне так захотелось, Мари! Помоги!

— Ага, — говорит Мари, — сначала помоги, а потом… Потом заплати за развод, ребенка корми твоего! Нет, дорогая моя, теперь ты про это забудь. Забудь до лучших времен. И запомни, не развратница Мари, и я не настолько испорчена, чтобы с такими как ты, беременными спать!

— Мари, ну хоть подойди, погладь, ты видишь, я не могу спать…

— Опять? Ну ладно, ложись… А как тебе можно лежать? Теперь только спинку и больше никак! И не проси даже! Все, закрой глаза спать, спать, счастливая мать…

 

Перезвоны

Проснулась вся разбитая вдрызг! Голова болит, мутит. Грудь, как свинцом налита, прикоснуться к соскам, как обдало кипятком. Встала, еле к зеркалу подошла. Оголила плечо, грудь. Ну что там еще?

И тут вижу, мама родная! Да что же это?

Под кожей груди налитой веночки поползли и темнеют ореолы необычайно больших сосков и животик, живот! Вот, вот! Смотрите, я его уже ощущаю, но пока что почти не различаю! Сколько мне месяц, сколько недель? Неужели это случилось и оно уже во мне живет и растет?

Боже пять, шесть недель!!! Где же мне надо быть, что есть, что пить, как себя вести? Что же я делаю тут?

И тут так себя стало жалко! Как я могла так? Почему не говорю ему? Как я могу без него, моего? Моего милого и любимого, он же ведь муж мне? Игорек мой! И, в конце концов, он же будет отец! Отец должен быть у нее!

Я сразу же почувствовала, что у меня будет она, моя Светочка! Боже! Светочку я рожу, свою родненькую деточку!!!

Потом вышла, беру и тяну телефон за собой в номер. Решила ему позвонить и обо всем, особенно о том, что я, наконец-то поняла, что я забеременела! Тяну телефон и все думаю, как я ему, а он мне, и как мы с ним станем говорить обо мне…

— Игорь!

— Да. Что-то случилось? Почему ты не спишь?

— У меня беда, токсикоз.

— Что? Какой токсикоз? Что ты ела?

— Ничего. Ты что, не понимаешь…

— Да ты что! Вера! Верочка! Как ты? Что тебе надо? Постой! Все, я за тобой!

— Ну что ты кричишь? Ты рад? У нас с тобой будет малыш.

— Верочка, глупая ты! Неужели тебе не понятно, что я для тебя горы сверну, реки поверну! Постой, а что же врачи?

— Никаких врачей. Задержка была у меня, а потом токсикоз. Я не стала тебя отрывать от дел, решила сюрприз для тебя сделать. Нам уже с деточкой пять недель! И уже грудь болит, низ живота.

— Вера, Верочка ляг! Сейчас же ляг и лежи! Я скоро, жди!

А потом я наверняка проплакала бы до утра, а потом забылась бы во сне, провалилась счастливо. И тогда бы уже мне снилось все! Боже, как было бы хорошо!!! Я люблю все!!! Я жду его…

Вот так бы я хотела или примерно так хотела услышать это в разговоре с ним. А что же на самом деле?

Набрала номер, слышу вызов, но трубку долго не поднимают, потом.

— Игорь!

— Да! Тебе что делать нечего? Ты хоть знаешь, который час?

— У меня…

— Ну, что там опять у тебя? В прошлый раз ты говорила, что что-то съела, потом, что не можешь спать, а что на этот раз? Что ты опять съела или у тебя понос? Знаешь что?

— Нет, не знаю, спроси.

— Что значит спроси? А, понял, у тебя, что же уже нет денег? Ты их все профукала с кутюрье или с кем там еще? Может со своей Мари и, как там ее, Халидой? Между прочим, я хоть и бегло, но просмотрел твои затраты. И что ты такое купила, что потратила такие бабки?

— Вина.

— Что, что? За такие бабки, да я знаешь…

— И что? В этом моя вина за бутылку вина? И потом ты что же, меня пасешь, что ли? Ведь сам мне сказал, что вот тебе счет, книжка чековая и трать, как хочешь! А теперь говоришь, что за мной следишь?

— Да, не за тобой, а за деньгами. Понимаешь у меня такая привычка, чуть что, так я сразу же проверяю расходы. Ну и твой счет оказался случайно у помощника моего, и он мне вчера с другими счетами…

— Ну конечно! Ну, еще бы! А твой менеджер не догадался ко мне под кровать забраться, для отчета боссу?

— Не кипишись. А что, есть повод? — Потом нелепая тишина с двух сторон, секунд пятнадцать. Потом он.

— Ты вообще-то думаешь назад или куда? Только не говори мне, что у тебя еще есть дела. Кстати, что у тебя за дела? Чего ты там застряла?

— Не кипишись, говоришь, да если бы ты знал какие у меня тут дела, тогда бы…

— Только не надо мне! Не надо! Не грузи хоть ты меня.

— Это почему же не надо? Как раз наоборот, надо и очень даже надо! В конце-то, концов, ты у меня муж! Так муж или кто? Почему я, твоя жена, и не могу все, что мне надо с тобой…

В трубке слышу отбой. Пип, пип, пип. Что? Что это? И это весь наш разговор?

Пытаюсь связаться, но тщетно. Я еще минут пятнадцать то вся, обливаясь слезами, то матерюсь, а последние пять минут губы сжала и все номер набираю и жду, специально долго, пока не сбросит вызов сам аппарат. Ну и что же теперь? Что?

Вот и поговорили!!! И главное, ведь мне так хотелось с ним о том, что вот наконец-то я поняла только сегодня, что я забеременела! Я! Я его жена, я, я… А он? Он…

Не удержалась и горько расплакалась. Сижу и реву, а тут снова вызов.

— Да! Я слушаю, Игорь?

— Почему такой голос? — Это Антонина.

— Какой такой?

— Ну, обиженный что ли, ты что плачешь?

— Да!

— Ты плачешь в Париже?

— А что, здесь и поплакать нельзя?

— Ну, милочка моя, если ты уж и в Париже ревешь без причины, то, что же ты будет дома вытворять?

— Ничего не буду!

— Это почему же? Ты что же, поругалась с мужем? С Игорьком? Он что же виноват, тогда скажи в чем? Ну что ты молчишь? Милочка моя, знаешь, ты ведь знала за кого выходила замуж! Тебе, что же не говорили, что ты чаще будешь сама, а у него дела. Понимаешь дела, бизнес! Ты знаешь, как он устает? И ему некогда, не только послушать жену, но ему даже спать, спать не дают некоторые…

— Это он вам, что же пожаловался? На меня? И что же он вам сказал такого, что вы звоните?

— Так милочка моя, я пока что его мама. Так что все знаю, внимательно слежу за ним и знаю, что ты как раз попала со своим звонком в неудобное время. Ему с тобой ну никак было нельзя! У него сегодня очень важная деловая беседа, а тут ты! Понимаешь, что ему некогда выслушивать, где ты была, что увидела в Лувре, в Нотер Даме. И потом, я еще тебе раз говорю! Ты знала за кого выходила замуж! Так что милочка моя привыкай! Не плачь! И не такие у него уж плохие дела. Ну, потеряли они бизнес в Австралии, ну и что! Зато он сегодня на месяц улетает в Малайзию, Сингапур, а там может и в Японию проскочит. Ты знаешь, что в токийский офис не очень-то просто попасть? Ты хоть об этом знаешь?

— Ну, что ты молчишь? Ну как хочешь, можешь не отвечать! Кстати, тебе звонила мать, велела передать, что как только ты назад, то она будет тебя ждать. Дома хочет видеть и отчим тоже. Так что же мне ей передать? Ты когда собираешься уезжать?

— Антонина Ивановна, вы меня извините, но мне действительно надо в туалет. Простите…

И трубку положила, а саму так замутило, что я еле-еле в туалет успела. И пока я там, а телефон все звонит. Я уже хочу выйти, трубку поднять, а тут опять! И так, раз пять! Наконец выхожу, и уже проходя, где кровать, глянула на себя в зеркало семнадцатого века и говорю.

— Ну что? А вот и счастливая мать!

А потом уже в кровати себе говорю с горечью какой-то и тоской на душе.

— И мать, и жена б…., и мотовка, и прохвостка невестка. Так? Как это все понимать?

А, ладно, буду спать! Да! Не буду, а будем, теперь спать будем вместе, я и моя девочка Светочка! Вот так им всем! А ну их….

Ровным счетом на всех наплевать! Теперь будет все только так! Все решать буду сама! Раз так, то я завершаю дела и уезжаю к маме. Вот так! Ничего никому не скажу! Все!

Ну что легче стало? А ты что же хотела? А потом вслух.

— Вот так-то выходить замуж за олигарха!

 

Неожиданная встреча

Тело затяжелело и непривычно вдавилось в самолетное кресло. Наконец-то почувствовала облегчение и только сейчас позволила себе наконец-то расслабиться.

Самолет все стремительней уходил ввысь, отлетая прочь от Парижа и аэропорта Шарля де Голля, вместе с километрами, стремительно уносящимися под крылом, меня отпускало напряжение последних часов и дней.

В ушах все тише звучал шум двигателей и я, сглотнув несколько раз слюну, вновь возвратилась в ощущения спокойного мира салона пассажирского самолета. Осторожно, словно нехотя, приоткрыла глаза и увидела, что через проход в соседнем кресле молится зачем-то уже не молодой мужчина, молитвенно сложив руки на библии.

Смешно же ведь право! Ну, разве же это так неизбежно и опасно? Вот у меня это другое дело, вот это была неизбежность и опасность! Но это все было, было… А сейчас все это с каждой минутой все дальше и дальше словно уплывало из моего сознания.

А сознание еще несколько раз попыталось уцепиться и вернуть меня в реальность, но усталость, копившаяся во мне последние дни, и, самое главное, ощущение окончания напряжения сделали свое дело, и я провалилась в небытье.

— Мадмуазель? Мадмуазель? — Кто-то настойчиво трясет за плечо. Зачем, не пойму, что и кто?

— А, что? — Сердце испуганно трепещет, и я смутно сначала, а потом все отчетливее различаю склонившуюся надо мной бортпроводницу.

Потом она что-то о том, что готова помочь мне и даже дать успокоительное. Но я сразу же: нет, нет! Она же не знает, что мне нельзя ничего подобного.

А потом она, извиняясь, и так же мило улыбаясь, но уже наклонившись у самого моего лица говорит о том что: мадмуазель кричала во сне и тем напугала пассажиров, и если я хочу, то она даст мне успокоительное, и я смогу спокойно заснуть.

Я ей нет, не надо. А потом переспросила ее, я что же, кричала? Да говорит, извиняясь, кричала и звала какую-то Мари.

— Ах, Мари, Мари! — И я расплакалась.

Немного спустя попила воды, что мне тут же принесли и уже успокоившись, отослала ее от себя, потому что она как прилипла, эта назойливая бортпроводница Аэрофлота, и все время, пока я расстроенная была, она крутилась рядом. Сказала ей, что она свободна, и мне ничего больше не надо.

А мне и в самом-то деле больше уже нечего и не надо! Совсем не надо. Мне и Мари…Мне не надо уже или еще, а вот Мари? Мари тоже уже ничего не надо…

Перед глазами всплыло ее сияющее личико, немного скуластое со слегка впалыми румяными щечками молодой и пышущей здоровьем девушки, озорные глазки которой излучали и так искрились светом и радостью жизни…

— Прости меня Мари, прости любимая девочка, прости, если сможешь… — Прошептала, сглатывая обидный, сухой комок жалости к ней.

Я снова забылась, но теперь уже надолго и когда встрепенулась неожиданно, с трудом выскользая от своих страшных видений, то сначала услышала монотонное гудение двигателей, а следом увидела, что в салоне самолета пригашено освещение. Пассажир напротив, в соседнем ряду спал склонившись набок, заботливо прикрытый пледом, и так же спали остальные пассажиры.

Я села, спать не могла, боялась снова вернуться к тем страшным и роковым видениям, поэтому встала и, разминая затекшие ноги, двинулась к туалетным комнатам.

Теплая вода и яркий свет туалетной комнаты освежили. Я рассматривала себя в зеркале и видела, что вид мой был совершенно измученным.

Еще бы, подумала, ведь пережить такое и остаться в прекрасной форме-такое только может быть в Голливуде и в кино у суперменов. А я же не супер и не мен, а вумен, я-Бест, а это значит что я супервумен, лучшая из женщин, вот кто я! Пробую себя так приободрить, но что-то не очень-то у меня получается.

В отражении зеркала на меня уныло уставилась большими и затравленными серо-голубыми глазами молодая, но уже много пережившая, с потухшим взглядом усталая женщина. Но хоть и усталая, а по-прежнему красивая. Отметила для себя привычно, подбадривая.

Для поднятия настроения, медленно повернула голову и, на секунду наклонив, перехватила свою косу, уложила спереди на груди и снова уставилась в зеркало.

Ну и что? Что же теперь дальше красавица? Опять одна, опять куда-то мчусь прочь от всех невзгод и событий, но только в отличие от того, что было раньше, я сейчас мчусь, нет, скорее убегаю и прячусь. И снова перед глазами быстро и как-то расплывчато мелькнули события прошедших дней.

Потом я вспоминала о них уже сидя в кресле, и они вновь вернули меня назад, туда к ней…

— Во! Бест! Как ты тут оказалась? — Шумно и нагло восклицал, поворачивая меня то — влево, то — вправо какой-то знакомый до боли, но пока что мной не опознанный и безызвестный мне крупный мужчина.

— Ты что же, меня не признаешь? Машка смотри! — Это он, обернувшись к своей спутнице. — Она не признала Чичика! Ты представляешь?

— Чича? Неужели Чичик?

— Ну да! Он самый!

— Только для тебя он никакой не Чича и не Чичик, а Николай Николаевич! Я понятно тебе объяснила? Ты поняла, толстож….

— Машка! Ты опять себя не умеешь вести! Сколько раз мне тебе повторять, ведь ты же в Париже! — Это он ей, обернувшись и видно уже не раз так, а потом тут же снова ко мне.

— Так, давай рассказывай, как ты тут оказалась, и я вижу, что на тебе и шмотки, что надо, и сама ты прифраерилась, неплохо упаковалась, а это кто такая? Из местных, парижанка?

— Мари! Знакомьтесь, это Чич… Николай Николаевич! А это…

— Ладно уж, Мария Николаевна, так, что ли? — Обернувшись к своему спутнику, но теперь уже без агрессии.

Говорит она и протягивает нам поочередно руку. Жму ее и отмечаю, что на ее пальцах целое состояние из колец с дорогими камнями.

— Так ничего больше не говори, идем в ресторан! Где тут у этих лягушатников можно нормально посидеть? — Говорит, обращаясь к Мари.

Она тут же называет ему заведение в двух шагах от места нашей встречи. Он ко мне, и, крепко обнимая за плечи, тянет меня, не обращая никакого внимания на замечания и едкие реплики своей спутницы — Марии Николаевны.

— Ну, Бест, ты и даешь! Замужем? Кто он? Вот ты даешь! — И дальше все в том же духе, и я в ответ на его вопросы только и слышу это его: «Во даешь»!

Стол заставлен, куда нам столько? Он уже изрядно принял, и я вижу, что пьян, хотя пили мы всего понемногу, особенно Мари. Ей, я вижу, не нравится эти мои знакомые и мне тоже, но я не могу ей вот так и все сразу же объяснить, потому и терплю это его барское поведение. Но больше всего нас раздражает поведение его спутницы: мало того, что она не ест, а просто жрет все и пьет все залпом, почти не закусывая, при этом она непрестанно курит, разбрасывая окурки по тарелкам, так пусть она уж лучше молчит. Правильно ей сказал Чича, себя вести она не умеет ни капли.

И я уже слышу матюги в ее примитивных высказываниях и пустых фразах. Она развалилась, задрала бесцеремонно ногу на ногу, обнажая крупную ляжку, сбросила с ноги туфлю. Вся она крупная и, видимо, когда-то очень красивая блондинка, по крайней мере, я вижу, что волосы у нее действительно свои и не крашенные. Одета в прекрасное, дорогое выходное платье, но то, как она ест, ведет себя за столом, сидит, как говорит, за всем этим не просматривается никакого воспитания. Если она открывает рот, то тут же что ни слово, то матюг, да еще такой… Неприятное впечатление. Мари улучшила секундочку и шепчет мне:

— Ты можешь уйти? Мне не нравится, прошу тебя…

Я встаю из-за стола и прошу извинения, говорю, что нам надо в одно место.

— Посс…. что ли? Тогда и я с вами. — Бесцеремонно и грубо навязывает нам свое общество эта хамка.

А то, что она хамка, нет ни малейшего сомнения: даже красивое платье от классного мастера и дорогие туфли все равно не скрывают ее наглости и хамства.

И в дамской комнате она все делает шумно и громко, при этом все время комментирует с матюгами происходящие физиологические процессы. Просто ужас, да и только! Мари рядом и уже не просто говорит мне, а умоляет.

— Давай уйдем, я не могу больше быть рядом с этой… — при этом она кивает в сторону кабинки, — …ты не обижайся, но это же, не женщина это какой-то невоспитанный монстр!

— Коля! Нам срочно надо выехать с Мари, вот мой телефон, давай созвонимся. Спасибо, спасибо, что мы должны за стол?

Говорю, и быстро с Мари к выходу. Колька встрепенулся и как-то жалко, по-человечески понятно даже, видимо ему самому неудобно с такой дамой:

— Я понимаю. Ее никто не может выдержать больше трех минут, но она мать, и у нас тут в лицее дочка. Мы приехали ее проведать. А ты мне еще нужна Бест, нам обязательно надо встретиться, ведь я теперь заправляю нашей фабрикой и мамка твоя там же с другими бабами. Так что если не возражаешь, давай встретимся завтра и обсудим, как можно будет все с умом приладить. Я так понял, что ты хочешь модельным пошивом заняться, а я готов нашу фабрику под это дело поставить. Давай обмозгуем все, может чего и срастется! Тем более у тебя такой крутой муж…

И уже при выходе, он меня слегка притянул к себе и тихо:

— Не обижайся на Машку, она хорошая, но только ей недостает воспитания… Я же ее прямо из колонии забрал, сама понимаешь, что у нее за университеты, две отсидки, рецидивистка одним словом… Но мать она хорошая, честное слово, и потом баба она…. и знаешь как дает….

— Ну все, все! До завтра, созвонимся. Пока Коля! А можно просто Чичик? Спасибо Чичик, до завтра.

По дороге домой мне приходиться Мари все рассказать о Чичике и моих знакомствах с ним в детстве. Я ничего не скрывала перед ней и все ей рассказала о первом своем присутствии при групповом сексе в его банде. Она все слушала, а потом все дорогу мне:

— А что с той девушкой? Ты ее больше уже не видела? Куда подевалась та, которую ты называла так хорошо и нежно — Лепесточком. Это потому что у нее там были такие губки, словно лепесточки? — Все не успокаивалась Мари.

Вся эта история, что приключилась со мной в детстве, в банде у Чичика ее сильно задела и особенно ее растрогала судьба Лепесточка. Откуда же нам было знать, что судьба в очередной раз подбросит нам сюрприз. И какой?

На второй день я уже сама встретилась с Чичиком в кафе.

Мы с ним очень скоро нашли общий интерес и проговорили возможности нашего совместного бизнеса. Выходило так, что я давала ему работу, он шил, а потом распространял все то, что я разрабатывала по областям и весям нашего необъятного рынка, при этом он сам предложил мне сразу же половину доли, что, несомненно, было приятно, но в то же время меня настораживало. Я-то знала Чичика, знала, что он готов удавиться за копейку, как все крутые, но что же, за этим стояло? Что? Вот мне и пришлось, выяснять эту сокрытую часть предстоящей сделки через общение с его Машкой.

Он, к моему удивлению, тут же согласился с моим предложением и с удовольствием, как мне показалось, отпустил Машку со мной на ближайшие дни. К тому же он очень хотел нашего сближения, так как я чувствовала, что ему хотелось через меня поближе подобраться к моему мужу. Но Машка не была такой уж простачкой, какой она показалась мне в первое наше знакомство. Оказывается, у Машки был свой собственный бизнес, о котором я вам собираюсь рассказать дальше.

 

Машки, на рынок!

— Машки на рынок, быстро, быстро! Клиент уже пошел, делайте свои ставки господа!

Так или примерно так звучали бы все фразы из ее уст.

Когда я приехала к месту нашей с ней встречи, то она тут же ко мне навстречу. И как это могут только русские, сразу же обниматься и целоваться троекратно. Противно, но надо! И что ведь интересно, за всем этим я не отметила и тени того хамства, что замечала накануне. Наоборот, Машка само обаяние и любезность.

— Садись! Садись и рассказывай, что ты успела узнать тут интересненького? — Спрашивает с таким интересом, как будто бы ее и в самом деле все это интересует.

Я не собираюсь с ней церемониться и потому ей сразу же в лоб:

— Машка! Кончай передо мной валять дурочку! Я что же не вижу, что тебя интересует? И потом я уже о тебе кое-что узнала, а завтра буду знать еще больше. И потом я не собираюсь с тобой заниматься б…..вом, знаю, что это можно сказать уже твоя непосредственная епархия. Ты ведь этими делами у Чичика заведуешь?

Она молчит, насупилась. Ага, не понравилось, значит, я попала в точку.

— Лучше ты мне все сразу же начни по порядку рассказывать, тем более, как я поняла, Чичик тебя уже предупредил и рассказал о том, что мы с ним задумали. Так что я, можно сказать, представляю на этой встрече с тобой вторую половину нашего с твоим мужем бизнеса. Ты согласна?

Смотрю на нее, а она насупилась и не знает пока как вести себя с такой, как я. Мне надо от нее сведения, и потому я, как делаю это всегда и такое все время срабатывало, я перехожу к ее одежде.

— Я поняла, что раз ты за Чичиком, то ты умная и расчетливая баба. Так что не трать зря время и рассказывай, не пыжься, ты хоть и надела платье от Гуччи, но оно на тебе сидит как на корове седло! Тебе все понятно?

— Понятно! Чувствуется б….. школа. Ты случайно не парилась на нарах? Уж больно ты мне напоминаешь кого-то из моих старых знакомых. Ты не ковырялка случаем?

— Так, дорогая! Давай сразу же отбросим всю эту шелуху уголовную и будем разговаривать по-человечески, к тому же я вижу у вас с Чичиком интерес к моему мужу. Ты, кажется, такие получила наставления от Чичи?

— А ты баба ничего, не промах.

— Только не надо мне лапшу на уши развешивать, я прекрасно понимаю, что ты от меня хочешь? И не думай, что я простофиля такая и поведусь на твои заманухи бабские. Сразу же отрежу и скажу, что давалок мне хватает, а сама я никакая не ковырялка, как ты изволила говорить. Я просто деловая баба, и к тому же мне надо понять, почему это Чича мне так сразу же отвалил по доброте своей половину доляхи? Такого он бы никогда не сделал, что за этим, сможешь сказать правду? Насчет доброты его я сильно уж сомневаюсь, он ведь из тех, кто удавится скорее, чем подаст кому-то хоть копеечку. Итак, я слушаю вас мадам?

— А ты не забзд…., если я тебе все сразу выложу? Не зассы……., что я расскажу? Нет, ты мне решительно сразу же понравилась. Это я так мимоходом отмечаю, я ведь толк в бабах знаю и всю тебя вижу. Ну и что же мне тебе рассказать?

— Говори, я тебя внимательно слушаю, но только вот что? Встань, встань, я на тебе поправлю немного платье, я ведь все-таки почти кутюрье. Вот, стой и не дергайся! Тебе что же не хочется выглядеть по-европейски в платье от Гуччи?

Несколько секунд вожусь с ней, и она покорно ожидает, а это уже моя победа над ней! К тому же я ей:

— Ты с таким телом, наверное, не одну судьбу расколола?

— Что было, то было, а что, тебе нравится мое тело?

— Нравится! Только бы к этому телу еще бы прибавить немного…

— Мозгов? Ты это хочешь сказать?

— Мозгов я тебе не прибавлю, их у тебя и так достаточно, а вот шарма, вот чего тебе надо добавить! Согласна?

— Согласна. — Как-то с сожалением соглашается она.

— Ну, что? Посмотри на себя, вот посмотри в витрину, как тебе такое? Похоже на парижанку?

Она стала, повернулась, и я уже вижу, что ей все, что я с ней проделала, подтащила, оправила, растянула, где надо, одернула на ней, все ей пришлось по вкусу.

— А она ничего даже, — внезапно подумала, и во мне что-то знаковое стукнуло.

— Да, ничего! Впечатляет. Где это ты всему научилась, расскажи о себе? Я хочу знать о тебе больше, к тому же, как ты говоришь, у нас интерес к твоему олигарху. Так, кажется, таких богачей называют?

— Так, так, только и твой Чича тоже не бедненький, раз фабрикой заправляет, и дочь свою в Париже пристроил и на тебя денег не жалеет. Кстати, сколько ты за Гуччи отдала? Сколько, сколько? Чего так дорого? Оно тут дешевле, чуть ли не в два раза!

— Вот же б…..! Прости, вырвалось. Ведь эта б……, прости снова, мне говорила, что цена нисколько не дороже, чем в Париже. Значит наеб………!

— Так! Стоп, стоп! Хватит матюгаться, а то ты всех разгонишь посетителей из кафе. Давай так, как только ты при мне матюгнешься, то сразу же мне сто баксов. Идет?

— Эге! Ты так скоро меня по миру пустишь, я ведь не смогу так. Понимаешь, привычка такая…

— ….тюремная. — Подсказываю.

Она глянула, зыркнула недоверчиво, но потом смягчилась.

— Это тебе Колька мой что ли стуканул?

— Ну что ты спрашиваешь, я же тебе сказала, что сегодня я на тебя все досье буду иметь, сколько ты и по каким статьям. Извини дорогая, но бизнес, он знаешь, требует изучать партнера, к тому же и муж мой тоже в курсе. А он, как ты знаешь, человек серьезный и потом у него везде свои люди. Я даже не удивляюсь, что за нами, пока мы с тобой сидим, уже кто-то приглядывает.

— Кто?

— Да хотя бы вот это любезный господин! Смотри, как он на тебя пялится?

— Пусть пялится, мне не привыкать. Я знаешь их сколько до своего Кольки между своих ног пропустила?

— Представляю…

— Ничего ты, б…… не представляешь! У самой, небось, только и было, что поцелуйчики перед замужеством, а я с девяти лет и уже с разведенными ногами. Считай так, с разведенными ногами, и прожила всю жизнь. Мать этим делом грешила, ну, а потом и меня стала подкладывать.

Сначала интересно, а то как же, мне только девять, десять, а мужики уже от меня кончают. Это же надо, думала, вот я какая привлекательная да сексуальная! А потом так надоело, одно и то же. У меня ведь и кукол то не было, так я с их головками, как с куколками игралась, им нравилось это. Эх, да чего там рассказывать! Потом курить стала, выпивать, а вот наркоты ни грамма. Ни-ни! Потом первая ходка в колонию для малолеток.

А там ты же сама представляешь, та же тюрьма, только мы все малые, но все поголовно уже женщины. И как кто-то начнет о себе рассказывать, так точно так же и у меня, у каждой так же. Понимаешь, один жизненный сценарий! Матери некогда, отца нет, мы на улице…

— Знаю, сама через такое прошла. Тебе что же Чича не рассказывал?

— Он не рассказывал, а чего там рассказывать? У нас, можно сказать, с приятными ощущениями, а у них, пацанов наших, у тех с ощущением боли.

Сначала по морде, потом пырнут чем-то, переломают, потом в ж…. лезут. Если не сможешь терпеть, все, считай тебе хана, крышка. Ведь сколько пацанов тех полегло? И моего брата та же учесть не минула, и соседских парней. Где они те пацаны наши и защитники?

А раз нет защиты, то тут тебе и пипец! Причем полный! И так что хочешь, не хочешь, а прижиматься надо к какой-то банде. Хоть и имеют тебя, но зато пожрать и все такое вдоволь и, самое главное, можно ведь попробовать выжить, только для этого надо в себе какое-то нечеловеческое и звериное чутье выработать, чтобы вовремя избегать опасности. Ну, а потом раз — и очередная ходка. А там любовь с девочкой и все такое.

Потом снова в банду, а там тебе уже нашли замену и уже другую и молодую используют, а тебе куда? Вот и не хочешь, а лезешь к мамке-бендерше. Та тебя вроде бы примет, обогреет, но тут же — на дорогу. Давай стой, опять расставляй ноги. И так до следующего криминала. Потом уже зона взрослая.

А там такие выкрутасы с бабами, что у тебя только уши сворачиваются в трубочку, когда слышишь как с нами можно и куда. Это уже университеты. Да мамка там, которая всем заправляет, тебе такие уроки преподаст, что как надо в нее и чем лезть?

Отсидела, прошла свои университеты и снова, но теперь уже по хазам, по квартирам. И триппер, и гонорея тебе уже все по хе….!

Только бы выжить, только бы вырваться из этого круга. А он, этот круг, с каждым годом и ходкой на зону все ниже и ниже. Не успела оглянуться, а тебе уже тридцатник скоро! Ни кола ни двора. А как же дальше? Что, в бомжи что ли на старости лет? Нет!

Вот и сама начинаешь с другими. Видишь, как другие на тебе зарабатывали и теперь уже сама начинаешь. Вот так я сначала мамкой сама, а потом расширила бизнес свой. Подобрала молоденьких девочек, подучила, я же через такие университеты сексуальные прошла, что знала все или почти все, что надо с мужиками и бабами делать и их этому научила. Потом пошла к корешам, в кассе общага бабки взяла подроценты и давай молотить. Год молочу, два. Только набираю нужную мне сумму, чтобы завязать с этим и мальчика себе найти, да замуж, как тут же придут к тебе и говорят, надо. А не отдашь, сама знаешь, все заберем вместе с жизнью.

Потом уже я пошла на риск и в такую схему полезла, что если бы не Колька, так меня бы заживо и зарыли.

Времена изменились, и теперь уже масштаб такой, что частным образом никак не проживешь, только кланы. И потом такие кланы! А потоки какие? Одних девок наших, считай миллион, наверное, перегнали за бугор.

И что характерно, как ни борются, а этот поток все больше и больше и все девки моложе и моложе, дошли уже и до эмбрионов.

Наши — то не очень, все-таки ответственность, страх, ведь это же — беременность. Дитя в себе носишь, и жалко его убивать. Считай, все равно, что выкидыш. Нашим жалко, а всяким вьетнамкам, да черным им по хе….Платили бы им, и они готовы хоть по два раза на год.

Так и пошло, закрутился и наш конвейер. Они ведь к нам вроде бы на работу, как швеи на фабрику, а сами только и ждут, когда с пузом станут валяться на кровати и ждать следующей очереди на осеменение.

А все ведь знают! Знают, что тех эмбрионов на стволовые клетки, а потом на инъекции. Ведь все же, у кого бабки, так и присели на эти уколы! И колются, колются, хуже наркоманов! Те хоть за свою дурь не убивают никого живого, у них все больше по части химии да травы. А эти?

А теперь представь себе, где больше всего этого омоложения? Правильно! Там где самые бабки крутятся! Я тебе сто пудов даю, что тут в Париже только и делают, что эти самые эмбрионы перерабатывают и лепят эти самые препараты. А потом уже их под всякими умными называниями по всему Миру. Давайте, омолаживайтесь!

— А ты, кстати, не проходила такой курс? Уж больно ты классно выглядишь! И потом эта твоя коса! Она меня просто покорила! А хочешь, я все брошу ради тебя! А что? Я ведь так умею с девочкой, ты себе даже не представляешь, какая я могу быть ласковая и нежная и как я умею? И пальчиками и язычком так тебе…..

— Ну, вот что! Кто о чем, а гусары о бабах! Это что же тебе Чича такие указания дал? Разрешил тебе по полной программе со мной оторваться? А как же доченька? Она что же следом, как и ее мамка, как и она сама, как с ней поступали? Ты для нее ту же хочешь судьбу выбрать?

— Нет!!! — Почти взревела.

— Что значит, нет? Разве же Чича не для того сюда приехал, чтобы контракты заключить о поставках эмбрионов с вашей фабрики? Ты за кого меня принимаешь? Да я тебя и твоего Чича сдам полиции, как мафиози. И доченька твоя тут и останется, пока вы по здешним Бастилиям свои сексуальные заграничные университеты будете проходить. Ты этого хочешь? Говори, что вы задумали и почему Чича мне половину доли сразу же отгружает? А ну живо? А то я твою дочь не пожалею и тебя с ним….

— Ну что ты, что? Успокойся! Чича меня предупреждал, что ты напористая и чтобы я с тобой ухо востро держала, но ты превзошла все мои ожидания — бьешь по яйцам, по самым моим больным местам! Я же ведь тоже умею!

— О чем это ты? — Сразу же почувствовала за всеми ее словами неясную тревогу.

— Да очень все просто, красавица. Ты подписываешь контракт, и мы в долгу не останемся, как обещали, тебе перегоняем ежемесячно долю, да что там долю, половину от всех продаж. Как видишь, мы с Коленькой моим добрые, а ты что удумала и тут же в полицию…

Кстати, ты ничего не слышала о своей помощнице? Где это она с утра запропастилась? Они эти француженки такие изменчивые и говорят, что очень уж в сексе с нами женщинами нежные. Ты не находишь? Так что подумай о контракте, срок тебе мы даем три дня, а потом… Кто его знает, может из эмбрионов француженок самые лучшие инъекции получаются… Они ведь такие нежные и любвеобильные….

Она поднялась, легонько потрепала меня по плечу и поплыла в своем Гуччи, сексуально покачивая пышными бедрами, вызываю в окружающих желание, а мое к ней единственное желание — убить ее стерву, на месте и сразу же! И как таких невоспитанных монстров Земля носит?

И тут же, как кипятком, Мари у них!!! Это же ее слова о ней, как о невоспитанном монстре…

Первое что пришло на ум, надо немедленно обо всем поговорить с мужем.

— Ну да! Вот он обрадуется, чем это я тут занимаюсь. Ведь это же я сама, черт побери, влезла со своей темой, с этим чертовым пошивом… Ну кто, спрашивается, тянул меня за язык, с кем я связалась, с мафией? С русской и непобедимой мафией?

Представляю, чем они тут занимаются? Наверное девок наших эшелонами гонят на Запад, а тех кто не очень-то, тех на конвейер, на эмбрионы, кто выступает, того на запчасти! Ужас!

А я и правда испытывала ужас. Мысли все никак не могли успокоиться и скакали как ненормальные, особенно от того, что Мари наверняка уже где-то у них и они ее….

— Боже, Мари, девочка моя, видит бог не хотела я….

 

Как отлавливать монстров

— Так вы говорите, что его зовут Николай Николаевич, а ее Мария Николаевна? — Это опять и в который уже раз расспрашивает меня инспектор.

Я понимаю, что ему пока что нечего мне сказать, но одно то, что я сразу же обратилась к нему, вселяет надежду, как он меня заверил. Ведь одно дело искать человека сразу же, а другое — спустя дни, месяцы.

— Некоторых, — он так и говорит, — ищут годами и представьте себе все равно находят! Это он меня подбадривает, догадываюсь я. Стали известны подробности последних часов из жизни Мари. Она как всегда уехала на велосипеде утром на рынок, помогая маме.

Велосипед тот нашли и даже привезли мне зачем-то на опознание. Я понимаю, что они стараются, тем более я сразу же им пообещала вознаграждение за ее освобождение в размере их годового оклада каждому. Пока даже не знаю, как все объяснить мужу, о таких тратах, но надеюсь, что он меня поймет.

— Он же ведь хороший! Хороший?

— Ну, да! И ты еще сомневаешься?

Несмотря на мои просьбы, в доме, где я обитаю, уже какой-то филиал полицейского управления. Повсюду снуют люди в форме и гражданские, они бесцеремонно разглядывают и приветствуют каждое мое появление к ним, пытаются о чем-то мне рассказать. На столе какая-то сложная аппаратура, которая должна вычислить место нахождения телефона, но звонка все еще не следует.

Уже истекают третьи сутки моих мытарств и тревог за Мари. Все попытки найти ее или какой-либо след Мари не увенчались успехом, и хоть инспектор по-прежнему бодро отвечает мне и приветствует спокойным взглядом, я все равно понимаю, что этот звонок — это наш единственный шанс.

Каким-то образом узнает пресса. Теперь вдобавок к полицейским перед домом столпились журналисты. Как только я выхожу или пытаюсь выйти из дома, мне тут же бросаются наперерез нахальные журналисты, кричат что-то, среди этих криков я с удивлением слышу русскую речь.

— Вы русский?

— Да!

— Вы из какой газеты?

— Видите ли, мадам… Со всех сторон просунуты микрофоны к нам, вспыхивают вспышки фотоаппаратов. — Я мадам уже второй день не могу передать Вам вот эти бумаги.

И сует мне в руки файл. Я под вспышки фотоаппаратов вытаскиваю и пробую читать, но текст, словно живой, прыгает перед глазами вместе со вспышками фотоаппаратов.

И я только успеваю ухватить, что это тот самый контракт, который я ждала получить поскорее все эти дни и освободить Мари, а вот и записка…

Трясущимися руками, прикрывая ее всем телом от журналистов, читаю:

«Прошу тебя, делай, что они говорят. Твоя М»

Подняла голову и вижу, как за спинами этих борзописцев по улице удаляется тот самый месье, что передал наконец-то мне этот файл с документами.

— Месье! Месье! Постойте, остановитесь! Я согласна! Ну, куда же Вы? Кому передать контракт? Когда отпустят Мари? — Кричу ему, а в лицо мне словно выстрелы вспышки фотоаппаратов: клац, клац, клац!!

Меня выручает инспектор, уводит меня в дом и пока я ему, рыдая навзрыд, говорю, он все понимает, что за этой шумихой мы теряем последнюю возможную нить для спасения Мари. Ведь ими потом просто будет указано место или мальчишка, который ловко и быстро передаст им подписанный мною контракт.

— А как же Мари? — Тревожно ему, своему инспектору.

— Теперь только ждать. Больше не остается ничего…

— Ждать? Как это ждать? Да они же за эти дни такое могут устроить с Мари?….

— Простите Мадам, но теперь только ждать и попытаться отследить вслед за бумагами.

— Ага! Опять прозевать, как этого месье?

— Нет, мадам, теперь им от нас не уйти.

— Это еще почему? Вы что же, за ними следом помчитесь как ведьма на метле?

— Вы мадам удивительно верно отметили. Именно так мадам, — говорит задумчиво, — следом и на метле… Так! Инспектор Жене, ко мне….

Потом я узнала, что с моей подсказки инспектор догадался и пометил документы изотопами, по этому следу полиция отследила, куда же в итоге попали эти документы.

А дальше я уже не знаю ничего, потому что мне становится очень плохо. Потом только помню все смутно: как помутилось в глазах, как меня переложили сначала на диван, а потом увезли в карете скорой помощи в госпиталь, где мне тут же какие-то уколы и прочее, прочее, отчего я уснула мертвецким сном…

Я прихожу в себя только к концу следующего дня. И первое, что мне бросается в глаза, это стопка газет на соседней пустующей койке и рядом спящий полицейский в кресле, что рядом со мной. Протянула такую тяжеленную отчего-то руку и беру осторожно газету, тяну ее, разворачиваю, стараясь не шелестеть.

Вижу свои фотографии со стороны, как читаю контракт, потом спину свою — когда прикрывала записку, следом мое искаженное гримасой и страданием лицо, рот открытый широко, это когда я кричу месье, который быстро скрывается за их спинами.

Смотрю на число — вчерашнее оно. А вот и сегодняшняя газета Фигаро. На ней довольное лицо нашего инспектора и текс. Большая статья. Но о чем она? Сердце снова пускается в пляс, и тут же я слышу, как по коридору ко мне входит сестра.

Потом снова все повторяется. Снова уколы, пытаюсь протестовать и только успеваю сказать им на французском, как и учила меня Мари…

— Аttention, je suis enceinte!

— Vous êtes enceinte? Oh mon dieu! «Вы беременная? О боже!»

Потом все меняется, тут же меня быстро везут на каталке куда-то по коридорам, поднимают в лифте и все время рядом любезный месье доктор, который скоро пришел после моих слов о беременности и теперь все время рядом со мной.

Потом меня тут же в палату. Переодевают в просторную пижаму. Все крутятся рядом и все быстро. Потом минут через пятнадцать в палату входит миловидная сестричка и уже на ломанном русском, но я все понимаю:

— Бонжур Мадам! Вас сейчас повезут на УЗИ, а потом Вами займется доктор Роже. Не беспокойтесь, мадам, пока что у Вас есть шанс, что все обойдется, главное — это УЗИ. Мадам, Вам надо подготовиться… Я помогу Вам…

Боже! Как я счастлива!!!

Впервые за столько дней и часов я наконец-то счастлива безмерно! Я беременна и мне дают уже десять, девять с половиной недель, к тому же и осмотрели уже. Отметили рост груди, и даже животик, что заметным бугорком округлился на мне.

Я настолько счастлива, что забываю обо всем на свете!

Только и делаю, что держу руками, поглаживаю осторожно животик и разговариваю со своей девочкой:

— Вот видишь, доченька, какая я мамка плохая? Но я, родненькая моя, буду тебя оберегать, холить, носить на ручках и кормить. Да! Кормить тебя буду вот из такой вот большущей сиськи!

Сказала и внезапно, как ножом, потому что вспомнила, что говорила уже это однажды Мари.

Мари? А где же Мари? Что с ней? Как же я так? Мне надо все разузнать о ней…

Мы говорим с инспектор в холле. Я вижу, как ему не очень-то привычно разговаривать в таком месте, тем более с такой, как я — теперь уже официально беременной мадам-Руссо.

Разговор не клеится, потому что он не хочет меня расстраивать, потому все время уклоняется в деталях, старается отделаться от меня общими фразами. Я первая не выдерживаю и ему говорю:

— Инспектор! Хватит Вам вокруг да около. Вы Мари, как я поняла, не нашли. Это так?

— Да, мадам! Но мы предполагаем, где она может быть. И даже знаем уже у кого.

— И у кого же?

— Простите, мадам, но это информация служебная, и я не должен с Вами ее обсуждать. К тому же наш источник сообщает, что ее все время передают из одной группировки в другую. Перевозят и ….

— Понятно. На Ваш взгляд, по Вашему опыту у нас есть шанс?

— Шанс есть всегда, только ведь как сложатся обстоятельства и потом….

— Инспектор, я Вам уже раз сказала, что я готова оплатить за все Ваши особые обстоятельства. Может еще что-то надо? Скажите? Сколько Вам еще надо?

— Мадам, Вы даже не представляете, сколько шуму наделало это дело. Общественность бьет тревогу. Мнения разделились. Одни за решительные шаги и проведение чистки в этих районах, другие возмущены тем, что все это надо оплачивать за счет французов, средств бюджета. Ведь и Вы, и Мари не коренные француженки, к тому же у Вас нашлись как сторонники, так и противники, и даже наши с Вами вздорные девчонки, тех, что мы застукали с шантажом, засветились в газетах и наговорили о Вас бог знает, что!

А газетчикам только дай повод! И к тому же все это не остается незамеченным, и вмешивается третья сторона. Подключилось Ваше посольство, представительство Сербии. И все закрутилось, все требуют принять меры, найти, освободить, наказать русскую мафию и все в том же духе… Нет, мадам, я с этим делом могу так прогореть, что не видать мне никакой пенсии.

— Вы боитесь, инспектор?

— Да, мадам. Боюсь, несправедливости и того, что это дело скоро передадут другому, а меня как не справившегося полицейского переведут, а, скорее всего, просто вытолкают взашей из ведомства. К тому же пресса обыгрывает тот факт, что я якобы способствую похитителям из-за того, что я сам, в их глазах, вдруг снова стал русским! Вовсю склоняют мое происхождение и совсем всех запутали с этой Трансильванией, Молдавией и Румынией. Теперь и начальство на меня косо поглядывает. Жена мне советует все оставить и уйти срочно в отпуск, пока меня не отстранили от дела. А как Вы считаете мадам, что я должен делать в такой обстановке? Как бы Вы поступили?

— Поначалу я Вам скажу, что к этому делу подключился мой муж. А это Вам и поддержка, и помощь со всех сторон.

У мужа большие связи и к тому же им наняты давно толковые сотрудники в офис. Они знают свое дело и многое умеют, так что на них Вы также можете рассчитывать. Если Вам потребуется маленькая война, то Вы ее смело можете начинать. Финансирование Вам обеспечат. Тем более, как я узнала, на эти районы уже давно поглядывают местные богачи. Земля их все больше интересует, возможность строительства, перспектив развития Парижа. Так что они Вас, как сказал муж, поддержат во всех начинаниях. Не бойтесь и объявляйте им войну, предъявляйте ультиматум! Или войсковая операция и их сметут, или они выдают нашу девочку. И к черту приличия! Если надо, то хватайте всех без разбору, сажайте, лупите, надерите им задницу! Все это только Вам на пользу. Муж переговорил с кем надо и те обещали, что Вас представят не только к повышению и назначению комиссаром округа, но и могут поддержать Вашу кандидатуры на главного градоначальника Парижа! Так что действуйте, не стесняйтесь. Покажи им всем, кто Вы и на что способны!

И потом, месье, у меня к Вам личная просьба: найдите, пожалуйста, Мари, прошу Вас! За это от меня Вам будет не только обещанная материальная поддержка, но и что-то для Вашей жены и дочери. Я обещаю, что если Вам удастся высвободить Мари живой, то я ваших женщин возьму в свою фирму и назначу на ответственные посты. Дерзайте, инспектор!

А за цветы Вам спасибо! Нет, никакой Вы не русский и не румын, молдаванин, а Вы самый настоящий и элегантный француз! Только настоящий французский инспектор полиции догадается прийти по служебному расследованию с цветами, как на свидание к замужней даме в такое женское отделение госпиталя. Спасибо, инспектор! Я растрогана Вашим вниманием и пониманием ситуации. Желаю Вам успехов! Жду Вас с хорошими новостями!

 

Новый перевод

Ночью плохо спала, все время голова забита событиями последних дней и особенно двумя: ей — моей дочкой, что во мне, и Мари, которая у них. Рассуждаю. Так, Мари мне не отдают, а почему? Видимо для того, чтобы и дальше меня шантажировать ей и чтобы я не прерывала контракт. А что? Очень даже, похоже. Пока Мари в их руках я буду исполнять контракт, и они будут… Да, а что же будут они? Зачем им Мари, я и потом, причем тут фабрика наша?

И сколько потом не ломала голову, все никак не могла понять, для чего им такая связка?

Утром решила позвонить маме.

— Доченька, Верочка наша! Как я рада, как рада!

— И я рада, мама!

— Да нет, дочка, ты, видимо, всего еще и не знаешь? Оказывается, наша фабрика получает контракт на пошив из Парижа, ты представляешь? А у нас сейчас здесь за главного, этот, ну наш бывший…

— Бандит мама, Чичик!

— Да не бандит, дочка, а кандидат уже в мэры. Теперь его все на руках носят. И всех девок он по деревням сгребает на фабрику, ты представляешь? Всем обещает работу и бесплатное проживание. Срочно ремонтируют корпуса старые под общежитие, говорят, что туда девок со всей округи нагонят. Да и совсем забыла, Кузьмич-то наш, прости, мой, он же ведь тебе не отец родной, а для меня сама знаешь? Так вот его уже назначили начальником охраны всей фабрики и общежитий и такой ему оклад положили, что мы с ним даже не верим, что такое может быть… Ой, доченька, что я забыла сказать тебе.

Говорят, что Николай Николаевич на первом собрании акционеров фабрики показывал сам контракт и еще говорили, что это ты с ним его заключила на поставку моделей из Парижа. Это правда?

— Да, правда, мама.

— А почему это ты так грустно? Ведь тебе все так благодарны и передают привет. И тетя Нина, и тетя Даша, и все наши, дочка, тебе так благодарны за этот подарок с работой, и о тебе только и говорят все, какая ты дочка хорошая и что ты не забыла свой коллектив и людей. А ты не весела, почему?

— Да так, мама, устала…

— А еще я тебе расскажу новость, ты не поверишь даже. Девки все говорят, что у Николая Николаевича уже служит одна переводчица французского языка. Ты представляешь?

— Какая такая переводчица, мама?!!!

— Дочка, ну что ты кричишь? Тебе что-то не нравится, не пойму я от чего ты так встрепенулась?

— Мама, — кричу ей, — скажи мне, как зовут ее?

— Ну что ты так волнуешься дочка, тебе сейчас ведь нельзя. Кстати, как у тебя со здоровьем…

— Мама! Немедленно, слышишь, что хочешь, делай, но мне все о той секретарше!!! Слышишь, прошу тебя!!! Умоляю, мама….

— Дочка, ну что ты так? Ну, перестань! Я все завтра узнаю и….

— Нет, мама, сегодня, сейчас же все о ней разузнай…. — и уже задыхаясь, сказала как можно спокойней, — только все разузнай тихо и осторожно. Прошу тебя мама…все сделай тихо и осторожно. Похоже, это моя секретарша, и зовут ее….

Но телефон вдруг прервался и из него голос…

— Мадам, траля-ля, по-французски, но что-то о том, что минуты, заказанные мадам истекли и если мадам…

— Оui, oui! «Да, да!», — давай еще, слышишь?

— Qu'est-ce que Тафай? «Что такое Тавай?»

— Вот я тебе б…. задам! Давай связь, … вашу мать! — Срываюсь в отчаянном крике и почему-то вдруг матюгаюсь, как тот же невоспитанный монстр…

Еще в голове промелькнуло: вот же какая зараза, этот русский матюг, так и прилипнет, так и крутится на языке, когда русских разбирают эмоции. Но он вдруг, понят ей, француженкой с телефонной станции, этот матюг, и вот я уже снова слышу, как вызов международного звонка уходит туда к ней, разрезая огромное пространство из Парижа и меня, словно надвое, в ожидании чуда…

 

До свиданья

Утром ко мне с газетами в руках входит все та же миловидная сестричка, что может на ломанном русском со мной говорить.

— Бонжур мадам! Как Вы спали, как Ваши чувства?

— Нет дорогая, Вы должна спросить: как Ваше самочувствие? Вот как! — Она поправляется, а потом мне:

— Сегодня мой мужчина перед работой читал газету и показал мне эту статью, думаю Вам будет интересно, потому что в статье упоминается Ваше имя. Ведь это Вы мадам-Руссо?

— Да, а причем тут я?

— А Вы послушайте.

«Наш корреспондент, — говорится в статье, — ведет репортаж прямо с места полицейской операции, которую так успешно провели сегодня ночью в квартале таком-то Парижа наши правоохранительные органы. При этом между уголовными элементами и жандармами вспыхнула самая настоящая перестрелка. Есть убитые бандиты, уголовники, и к счастью, несколько легко раненных полицейских. Наконец-то власти и наша доблестная полиция навела порядок в этом квартале, который в последние годы неоднократно пытались очистить полицейские силы. При этом, вместе с арестованными были освобождены несколько десятков похищенных лиц. Среди которых, большинство составляют женщины. Вызывает недоуменнее тот факт, что так много среди них женщин нелегалов из восточной Европы — Румынии, Сербии и даже из далекой России и что среди них так много беременных.

Наш корреспондент сумел разговорить одну русскую, которая на очень плохом французском рассказала, что они, это всего лишь жалкая лужица того моря несчастных женщин, которых обманули и насильно удерживают во Франции, заставляют беременеть. При этом жертва сказала, что она до сих пор опасается за свою жизнь. Потому что русская мафия легко с ней может расправиться, как только она вернется в Россию, если опознает ее. На вопрос корреспондента о том, почему же до сих пор не вмешивается полиция, она ответила, что полиция ничего не предприняла даже для того, чтобы освободить секретаршу такой влиятельной женщины, как мадам — Руссо. Кстати следы и самой похищенной секретарши, так и не нашли. Жертвы намекали, что ей наверняка занялась русская мафия»

— А вот еще. Это в «Фигаро». Пишут о том, что успешные удары полиции по мафии заставляют ее отступить с территории Франции и большинства стран Европы назад, в свои страны.

— Так что, мадам, Вам не надо бояться. Еще немного и найдется Ваша секретарша! К тому же, как я узнала от мужа, что инспектор, который так успешно задумал и провел операцию, он оказывается, вел Ваше дело и, кажется его повышают в должности. Побольше бы таких бесстрашных полицейских! А он ничего, Вы не находите, мадам?

И сует мне его фотографию. На ней наш инспектор, очень довольный, получает поздравления от мэра Парижа.

— Ну что Вы, что, почему Вы плачете? Я ведь совсем не хотела расстроить Вас. Да, кстати, мы с девочками поспорили. Одни утверждают, что Вы пользуетесь омолаживающими препаратами, а другие…

— Что с Вами? Что мадам? Вам плохо?

Вечером ко мне посетитель. Миловидная сестричка мне с радостью в голосе.

— Это тот самый инспектор, он такой милашка, Вы не находите?

— Здравствуйте мадам!

— Садитесь инспектор, а Вас можно поздравить?

— И да, и нет! С одной стороны вроде бы успехи, а с другой… Но все как Вы говорили, мадам: вот рискнул, послушался Вашего совета и все как Вы обещали: и должность префекта полиции и даже поддержка бизнеса. Ведь такая огромная площадь освободилась в самом Париже и уже есть решение о ее застройке…Кстати и меня в пайщики по застройке этой территории пригласили. А это деньги, деньги и деньги большие надо сказать, и там же должность…

Кстати, я пришел извиниться перед Вами и снять с Вас финансовые обязательства о вознаграждении полиции за освобождение Мари. Мы ее так и не нашли, зато…

— Что? Вам что-то стало известно о Мари?

— Нет мадам, не о Мари.

— Тогда о ком Вы хотите мне сказать?

— Вы же проницательная и к тому же такая красивая, умная женщина, наверняка Вы уже догадались, о чем пойдет речь.

— Так, инспектор, я думаю, что Вы все разузнали о той истории с шантажом! — Он счастливо кивает головой.

— Неужели это…

— Да, мадам, Вы оказались правы, это не Халида оказалась, а….

— Постойте, инспектор я сама догадалась и скажу Вам, что это все устроил…

— Именно так, мадам! Все устроил из ревности Пьер.

— Только зачем же тогда он нанял этих верзил и позволил им нас избить?

— Ах, мадам, я же Вам говорил, что это ревность, мадам, и потом он решил и ее немножечко проучить. Ну, а Вас, мадам, сами понимаете, как это гнусно, поднимать руку на женщин…. Ну, а те девицы оказались его старые знакомые, хоть и молоды, но изрядные паршивки, их он и подговорил, и они…

— Хорошо, что об этом не знает Мари.

— А Вы уверенны, что она не знает? Мне кажется, что она такая же, как и Вы. Очень уж Вы с ней похожи во всем, и умом и логикой и… — делает паузу, дипломатически повернулся, поправляя новый букет цветов, что опять принес мне. И только мелькнула мысль — что он, может быть думает что я и Мари, что мы вместе в одной постели? А он продолжает, после паузы….

— …Вы сами во всем разобрались, и мне кажется, что и вообще обойдетесь без нас! Ведь Вы же знаете…знаете, все?….

Сказал и как-то уклончиво и долго смотрел на цветы…а когда обернулся ко мне, то как бы кивком подбородка спросил: знаю ли я, где Мари? И я ему тоже — кивком головы — да!

— Вот и прекрасно! Я так и думал, мадам!

А потом, уже с облегчением и как-то по-деловому:

— Наверное, Вас тоже можно поздравить с коммерческим успехом. О Вас только и говорят, что Вы собираетесь торговать у себя дома модными платьями и бельем из Парижа. К тому же, как я слышал, многие фирмы готовы Вам пойти на значительные уступки и предложили свои модели. Поговаривают, что у Вас во владении целая империя по пошиву: фабрики, модельные агенства….

— Нет, конечно же. Нет пока ничего, кроме контракта о совместной работе с кутюрье… и называю его имя.

— О, мадам, это большой мастер и Вы что же с ним решили заняться бельем женским?

— И потом, инспектор, вся эта шумиха в прессе она невольно послужила моей известности и в какой-то мере способствовала успеху. Вам-то я могу сказать, Вы ведь человек чести и слова, что я только задумала совместно с кутюрье разрабатывать модели, а вот шить все это и реализовать будут другие у меня на Родине, в моем родном городе. Там сейчас с приходом капитализма людям очень нужна работа, вот я и решила дать такую возможность моим землякам.

— О, это так благородно с Вашей стороны. Во Франции тот, кто дает людям работу — очень уважаемый человек! А тут Вы, женщина и потом даете людям работу и где? Не перестаю Вами восхищаться, мадам-Руссо!

Ну, что же мадам, я знаю, что Вы улетаете на днях, навряд ли мне придется с Вами лично проститься, так что позвольте Вам руку поцеловать в знак признательности Вашей несомненной красоты и такого неоспоримого превосходства красивых женщин над нами, мужчинами, покоренными Вашими необыкновенными… волосами…

Я так и запомню Вас, мадам — Руссо с косой! Но это же, не имя, а как звать-то Вас?

— Зовите просто, Бест!

— Бест? Ну, что же! Бест это что же, лучшая? Да! Так и запомню Вас как Бест, что значит лучшая из женщин! Не говорю Вам прощайте, говорю — до свидания! До свидания, Бест!

— До свидания!

Мне пора, у меня еще куча нерешенных проблем и дел!

До свидания Париж, что так и остался лежать у моих не раздвинутых ног!

 

Возвращение

Самолет прилетел вовремя и я, ощущая приливы неведомых сил и желаний, с приподнятым настроением зашагала наконец-то по родной земле.

Потом все быстро, ведь для ВИП пассажиров продолжали работать заложенные в наших билетах льготы, и скидки, потому первыми прошли паспортный контроль, потом что-то нацарапала быстро в декларации и к выходу, забирать багаж и по зеленому коридору, скорее, скорее…

— Бест! — Словно выстрел внезапный.

— Генка? Ты что тут делаешь? — Спрашиваю, а сама чувствую, что мне так приятно его видеть и слышать.

Он красив этот охранник, чертовски! Все в нем так же, те же внимательные, спокойные глаза, волосы, ниспадающие темной копной на глаза и тело могучее, сильное. Надо же, я и не думала, что я так восприму его появление рядом сейчас? Сердце и дыхание сбилось и неровно заколебалось, впрочем, наверное, как и я сама.

Пока он расспрашивает что-то, я молчу и внимательно рассматриваю его лицо, заглядываю любопытно в глаза, и все пытаюсь увидеть в них что-то от того, что было в них прежде, что с ним пережила, когда целовала его… Ах, черт! Так, не отвлекайся, так же нельзя! Ты ведь замужем, Мадам! Ах, да…

— Ну да! — Ответила невпопад. — Прости, вот квитанции на багаж, один чемодан..

— Знаю, знаю, не беспокойся, ты присядь, я сейчас.

И пошел от меня, широко шагая, не обращая внимания на баб, которые тащили сумки и таращились на него. Некоторые, завидев его, останавливались или бросали сумки на пол, прихорашиваясь, оборачивались и смотрели вслед ему, а другие, вдруг задирая головы, начинали особенно громко стучать каблучками, к тому же и попкой вертеть.

Мой внутренний голос проснулся как раньше.

У сучки, почувствовали мужика настоящего, заволновались! А он, знаете ли, не ваш! Он… Да, он ведь и не мой, как я поняла, и тут же мысль: а ведь мог быть и твой! Мог ведь!

Потом провожаю глазами его фигуру крепкую и высокую, которую вижу по темной, почти черной копне волос, которая уверенно прорезая толпу, удалялась. Да, вот так встреча! А вот и он, и теперь достает мой внутренний голос.

— И что это ты так разволновалась? Тебе ведь так волноваться нельзя!

А почему это нельзя? Можно, наверное, раз волнуюсь.

— Эге, девочка, да ты никак влюбилась? Вспомнила что-то, что было с ним?

Ну да! А как ты хотела? Не виделись целых три месяца, подзабыла и потом ведь я так долго без мужчины…

— Ну конечно, ну как же? Что оправдываешься? Почему? Это что же получается, раз нет рядом мужа, так ты уже размечталась и готова хоть с кем?

А вот и не так!

— Так, так! Я что же не вижу, как загорелись и вспыхнули глазки, я что же не чувствую, как ускорились сердца удары… Но поздно, вот что девочка дорогая, надо было раньше решаться и действовать. А то, что удумала: с Игорем своим, миллионером и олигархом — замуж, а с этим, красивым как голливудская звезда — в постель?

Ну… Не обязательно, ну же… Ну что ты лезешь и спрашиваешь? Сама что ли не видишь, какой мужик? Он видишь, какой крепкий, красивый и…

— Так с тобой все ясно! Баба есть баба! Тебе бы все попкой вертеть, да чтобы у твоих ног, а лучше уже им между твоих ног…

Да перестань ты! Достала уже! Ну что ты заладила, баба, мужик. Да, мужик! А что, разве не так! Вот сама посмотри!

— А что мне на него смотреть? Ведь у тебя был шанс с ним, но ты выбрала деньги и власть. Так! А теперь, как без мужа осталась, так готова трахаться с ним? А как же вот, твой живот? Он что же, по-твоему, не знает, а если не знает, то наверняка догадался уже?

Почему догадался? Знает! Знает все! И ведь как не знать? Наверняка, ему все в самом лучшем свете вывалила Антонина. О, та могла, это точно! Наверное, уже все мои косточки перемолола с подругами своими заумными. Я представляю, что он услышал обо мне? А впрочем, мне уже все равно.

— Ну да! Говори, говори, да не завирайся хоть бы мне! Ну и как ты думаешь дальше? Что, так и будешь держать его на дистанции? А он знаешь, возьмет и к другой! Что ему с тобой? И к тому же с замужней, да уже с пузом… Ты вообще, о чем думаешь? Что это за мысли такие у тебя глупые, дурные и б……кие! Слушай, ты, я тебе по складам повторю, что ты бе-ре-мен — ная баба! Понятно тебе?

Понятно. А может он так любит, что ему моя малютка придется по душе? И он нас примет от чистого сердца, и мы…

— Ну, ты точно рехнулась совсем уже? Не знаю, как там в Париже с их адюльтером, но и там, похоже, не очень-то любят чужих баб и к тому же пузатых! Ведь так?

Ну что сказать, не знаю? Может и так, а может у них так же бывает, как у нас.

— Как у нас, ты говоришь? Да протри глаза! Это у них адюльтер, а у нас это все называется просто — б…….во! Ты поняла, дура! И ты знаешь за это тебя ни Игорь, ни Антонина…

А причем здесь Антонина? Не ее это дело, а наши с Игорем дела! А впрочем, ты права. Знаешь, ты права на двести процентов. И это так скверно, так гадко, что она влезает, чуть ли не носом в постель к нам и все пытается управлять им, такое впечатление, что ее рука берет его за …. и направляет прямо в меня!

— Ну, ты и выдала! Накипело, наверное, или устала. Это я понимаю, но причем тут она, Антонина? По-моему ты ей ноги должна целовать, что она для тебя сделала?

Вот, я так и знала, что вы все так и ждете того, чтобы я на цырлах перед ней, перед Игорем и всеми, кто у нее, так и бегала. А я не хочу! Не буду, к тому же я ведь, как ты мне сказала по складам, что я от него, моего мужа и сына ее и жду мою Светочку скоро…

— Ну вот, на душе хорошо и сразу же потеплело, я чувствую, как вспомнила про нее. Потому так и помни. Теперь уже, чтобы ты знала, чтобы ни делала, где бы ты не была, она всегда будет с тобой и твоя! Ты хоть это поняла, бе-ре-мен-ная баба? По слогам говорю, чтобы дошло до тебя!

Ну, спасибо, дошло! Постой! Хватит, все остальное потом. А вот и Генка с чемоданами… Нет, ничего не говори мне, а он все же красив! Недаром все бабы….

Он подходит счастливый и возбужденный немного.

— Ну что? Едем домой?

— Ну, да!

Пока загружали багаж, я не обращала внимания, а вот когда садилась уже на заднее сиденье, потому так попросил Генка, вперед, сказал мне, нельзя, я обратила внимание на двух крепких парней, что глазели спокойно на меня.

— Я не знаю Геночка, но мне кажется, что за мной двое приглядывают. Я их еще в аэропорту приметила, они все время рядом крутились, а ты не заметил их разве? Да и вот их машина за нами поехала …

— А ты меня не перестаешь удивлять, Принцесса, это ведь мои парни за нами. Теперь тебя всюду будут сопровождать. И не возражай, пожалуйста, это решение Игорь Петровича, хотя Антонина…

— Подожди про Антонину, еще успеешь. Это что же теперь даже по дому….

— Нет по дому и в доме только я, а вот на выезд, на людные места они теперь будут рядом.

— Почему? Мне, что же муж уже и не доверяет, думает, что я сбегу? Ты же видел, что у меня живот… Ну что ты молчишь? Ты что же не видел? Ответь, не молчи, мой рыцарь!

— Я не ослышался, Принцесса? Нет? Ты по-прежнему так ко мне, что я твой Рыцарь? А я грешным делом подумал, что теперь все уже…

— А ты знал, что я ребеночка ношу?

— Знал. Я первый понял и сказал, что ты беременная. И что потом началось…

— Что началось, расскажи, я хочу знать все, как мои дела у них обстоят? Что-то, как я поняла, мне стало мешать, и корона на меня до сих пор не возложена. Так?

— Наверное, так. Ну как Вам сказать…

— Вот что, еще раз при мне и наедине скажешь мне «вы», я не знаю, что с тобой сделаю, глупый мужик! И не смейся, я не шучу! Вот возьму и голову тебе отверчу! Да, да! Правда, дурачок, я ведь с тобой не шучу!

— Почему?

— Догадайся с трех слов, мужичок!

— Ну, а как же остальное все?

— Все так и остается во всем! Разъясняю для дурачков: Игорь мой законный супруг и муж, я жду ребеночка от него… Что ты ржешь, ну ты что?

— Да вспомнил я, как Антонина себя повела после того как узнала, что у тебя будет ребенок.

— Ну и как? Для меня наступает сейчас, как в кино, детективном рассказе — развязка, ну и как же она отреагировала на это известие?

— Ну, это целая история. Мне с чего начинать? С конца?

— Нет, с конца я уже догадалась, что Антонина сбежала от меня, не захотела даже встречаться и видеть. Так, куда ты говорил, она лечиться уехала?

— В Карловы Вары. Сказала, что у нее колит, сердце болит и вообще она исстрадалась за то время, пока ты в Париже там, как она всем говорила, прохлаждалась.

— Что, так и говорила, что я в Париже…

— Сначала не так. Сначала всем, что Игорь с женой в свадебном путешествии в Париже. И так торжественно об этом, ну а потом…

— А потом что говорила?

— Да разве же все запомнишь, Принцесса, ведь она столько об этом говорила, что точно до коликов уже всем надоела.

— Ну, к примеру? Ну же? Слушай, я ведь не шучу, вот возьму и уже его отверчу! И потом ты ведь понимаешь, что мне волноваться долго нельзя, а сейчас я волнуюсь, потому все по-человечески расскажи. Ну же? Ну не молчи! А лучше всего, знаешь что? Давай отвези меня в лес, сверни с дороги. Ведь я же сейчас, как я поняла, одна хозяйка в доме. Так? Тогда вспомни, как было тогда, вспомнил? Вот, вот, сверни туда…И проедем еще немного, а те пусть отстанут, так можно?

— Тебе все можно. Как скажешь, Принцесса. Второй, второй я первый…. — Услышала его голос на фоне шипящем.

 

Слушая, не слышу

Сухие палки так красиво горят потрескивая, что я почти не замечаю того, что прижимаюсь к Генкиному телу, и от того мне так уютно и так спокойно.

Он так и сделал, как я его попросила, свернул в лес, проехал по лесной дороге, а потом, выехав на горочку, припарковал лимузин за кустами. Вышла и полчаса не могла надышаться и налюбоваться природой и только тогда почувствовала, что я на Родине! Господи! Как же хорошо, как спокойно…

Мы сидим на коряжке перед костром, и я слушаю неторопливый рассказ Геннадия о том, как меня воспринимали, и что происходило без меня здесь. Генка рассказал, что поначалу Антонина просто затормошила всех и все с радостью, и все с каким-то выкрутасами, как он рассказывал.

— Понимаешь, она ведь взбалмошная бывает и своенравная, а тут, как узнала и давай всех выстраивать, перетаскивать мебель, освобождать комнаты в доме для своего внука, как она всем говорила. А потом пошли звонки подругам, и чем она дольше общалась с ними, тем все меньше в ней била эта ее хорошая энергия. Потом произошло то, что и должно было произойти.

— Что? Что должно было произойти? Почему должно? Объясни?

— Она приревновала тебя к Игорю, вот что!

Видишь ли, Принцесса, я в их доме давно, но не застал, а только слышал о том, что до твоего появления в доме нарисовалась претендентка на трон.

— Какая претендентка? Это что же у Игоря до меня была женщина?

— Ну, наверное, потому как Илонна, так звали девчонку, она хоть и молодая была, но уже раскомандовалась. И мне передавали как она всеми ими…

— Так, это не интересно, что дальше?

— А дальше, Игорь окончил престижный колледж за границей, и все дело продвигалось к свадьбе, к тому же Илонна уже ходила в положении. Не знаю, на каком она была месяце, когда….

— Что когда? Что произошло?

— Да не волнуйся ты, Принцесса, тебе ведь нельзя переживать так сильно, к тому же все это было и прошло…

— Ничего себе прошло и было? А вдруг это и меня касается?

— Мне что, не рассказывать, ведь если я стану говорить дальше, то ты…

— А ты не так! Вот возьми и обними меня крепко… Ну, что же ты? Что? Почему это так неуверенно? Неужели и у тебя какая-то Илонна уже появилась, и на каком это она месяце? Что? Громче скажи, что ты там мямлишь? Ой, не могу! Ой, ну и дурашка! Боится повредить малышку. Да такую, как я сейчас знаешь, как можно?

— А что, можно? — Осторожно и с надеждой мне.

— Нужно, Геночка! А тебе и можно, и…

Его поцелуй закружил, затянул меня, погружая в какое-то полусознательное состояние из которого я…

— Так, все, все… Не получается!

— Что не получается? У меня?

— Да у тебя как раз все хорошо получается, к тому же я уже чувствую, что еще чуть-чуть и бабочка, что залетела случайно на огонек, не успеет даже своими крылышками взмахнуть, как ее — ам и проглотит вот тот! Да, вот такой вот большой и сильный мальчишка! Что ты мне головой крутишь? Что не так я сказала? А ну, куда ты? Ну, Генка!

Я это не просто так сказала, а случайно рукой зацепила и словно обожглась от осознания его возбуждения и желания. Как он там говорил? Посох? Так что ли? Так вот он у него не просто, а торчал! Так торчал, что напугал этим меня, своим не посохом, нет, а неукротимым желанием обладать мной!

Он встал и отошел не оборачиваясь. Стал зачем-то собирать и яростно переламывать ветки, трещать ими, как будто-бы старался за этими звуками, действиями что-то скрыть, спрятать от меня и самому отрешиться.

— Ты обиделся? Ну, прости, прости, если что не так. Ну как мне у тебя попросить извинения? А хочешь, я тебе сделаю…

— Нет! Прекрати! Хватит!

— Вот видишь, а ты говоришь, посох….

— Прекрати, слышишь? И вовсе я не обиделся, вот. Просто я…

— Хочешь меня? Ну что ты молчишь? Не молчишь? Тогда что, киваешь головой?

— Да…

— Ну, тогда в чем дело? Почему ты так не сказал, почему не сделал, а бегаешь по лесу с палками какими-то вместо того, чтобы в меня горячую палочку… нет, а ну, подойди, сейчас я ее достану и скажу….

— Принцесса! Ну, если бы на твоем месте была другая, то я бы ей, как…

— Вдул!

— Тьфу ты! Прости, но чуть не выругался! Ну, кто так говорит, у кого так вообще язык повернулся сказать и придумать такое сравнение?

— А что сказать, тархать, это лучше, а может сказать, что е…..?

Ну что ты, куда помчался? Генка, Геночка? Ау? Где ты? Гена? Геночка? Дурашка? Где ты…..

Минут пятнадцать мы с ним все выясняли кто прав, а кто разболтался безмерно, и, наконец, он вернулся, уселся.

— Только, Принцесса, ты, пожалуйста, со своим словарным запасом аккуратнее обращайся. Хорошо? — Я киваю, мол, да, согласна. А потом уже, прижимаясь к его руке и глядя на огонь.

— Ну, рассказывай? Что там дальше с той претенденткой на мою корону произошло?

— А то и произошло. Выкидыш, вот что. Только ты не волнуйся, это тебя не касается и с тобой не случится!

— Это еще почему?

— Да потому, что Антонина уже все насчет тебя выяснила и что у тебя беременность проходит нормально и что у тебя девочка, и…

-Это правда?

— Что, правда?

— Ну насчет того, что у меня девочка?

— Ну как же, ей так не только сказали по телефону из госпиталя, где ты лежала, но и передали, или переслали, я не знаю даже, плохо в тех компьютерах разбираюсь…

— Файл, изображение УЗИ?

— Да, вот правильно, УЗИ.

— И что? Что там?

— Ну почему ты меня спрашиваешь, ты что, ее сама не видела?

— Нет! Ты знаешь, я ведь так решила, что не хочу и не должна знать, кто у меня! А то, как предательство какое-то получается. Он ведь не виноват, этот малыш, что он вот такой вот, образовался, прицепился и растет там в животике у своей мамочки. А если вот такая, как Антонина, ей только мальчика, так что мне теперь на аборт? Нет! Никогда! Это мой ребенок и я, кто бы им ни был, я его мамочка и я его буду растить и рожать! Вот как!

— Здорово! Как хорошо и правильно ты все говоришь, Принцесса! Вот я тебя слушаю и завидую Игорю, завидую такой завистью…

— А ты не завидуй! Понял, мой дурашка!

— Что? Я, правда, все еще твой? И я еще могу на что-то…

Второй раз мы уже по-другому, и я, целуя его, шепчу…

— Не стесняйся, не прячься… Я хочу чувствовать мужское желание, мне надо….

Рука моя ощутила это мужское великолепие, чему мы женщины отдаем в своей жизни всепредпочтение, предпочтение их мужскому. Именно этому нет, не торчащему предмету, а их неукротимому желанию нас иметь… как женщину….

Выслушать дальше, что же случилось с той барышней, я уже себя насильно заставила, и еле оторвалась…. Освобождаясь от его губ и рук расспрашиваю как можно спокойнее, хотя во мне такая буря вскипела, что еще бы чуточку и чуть-чуть…

— Ох! Ну, Геночка, Генка! Я девочка, пеночка! Ну и что же там было дальше? Перекури и рассказывай, я слушаю.

Генка как-то медленно возвратился к реальности, но послушно, как это делал всегда со мной, начал глухо, потом откашлялся и рассказал следующее.

— Все то, что ей было отторжено, попало в руки к ее подруге…

— А помню, Людмиле, что в институте каком-то, где акушерство и гинекология…

— Так вот там что-то по просьбе Антонины, а следом у Игоря и той дивчины и…

— И что? Что они обнаружили? Вирус, болезнь, какую-то?

— Нет! Не угадала.

— Знаешь что, Генка, я сейчас тебе как тресну! Ну как же так можно похабно рассказывать? Ты что же думаешь, у меня нервы крепкие? Да я, ты знаешь, как там, в Париже мне одной досталось? …. И почему-то сама заплакала….

Плачу и чувствую, как он меня гладит, успокаивает и тихо мне, тихо…

— Знаю, я все знаю…. И про то, как тебя избили, и что шантажировали фотографиями, и даже как твою помощницу переправили к нам …

— Так это все правда? Мари здесь? Ну, скажи мне?

— Не волнуйся, она жива и здорова, и мы знаем о ней многое…

— Что, что вы знаете? Ее не мучают, не насилуют, с ней хорошо обращаются? — Спрашиваю успокаиваясь.

— Да, в известной мере.

— Что это значит?

— Это означает, что она работает, а за ней присматривают.

— Что, так же как за нами сейчас твои …

— Нет! За нами никто не подглядывает, не беспокойся, а вот за ней смотрят и стерегут.

— Ну, и почему же ты все знаешь и до сих пор не освободил ее? Ведь если вы их там как следует, и этого идиота Чичу и его бабу ……

— Вот в том-то и оно, Принцесса, что мы все знаем, но и они знают о нас многое.

— Что они такое знают, что вы как зайцы попрятались и даже боитесь за девочку беззащитную заступиться? В конце концов, раз сами от страха в штаны наложили, так пусть власть, милиция, КГБ, армия, наконец, и как им там даст!

— Кому?

— Как кому? Что ты спрашиваешь?

— Нет, ты ответь мне! Кому это дать нам?

— Ну, хотя бы Чиче по морде, как следует, да его б……!

— Ага! Чича, как вы изволите сказать, уже депутат и не городской, а области, у него неприкосновенность, и к тому же и мэр!

— Как?

— А вот так! Сами кричите, что какие же это выборы свободные, и почему произвол?

— Ничего подобного. Никто не хочет того, чтобы бандиты…

— Ну, да! Как же? Как что, так виноваты все, только народ, как вы говорите, он и есть из всех нас, а это люди, им кто красивее и мозги запудрил, а потом ведь у порядочного кандидата, у него откуда такие деньжищи на избирательную компанию? Ну, скажи? Он что, убивал, грабил, карманы набивал, воровал государственное добро, когда все валилось? Он что, в рабство сексуальное перегонял сотни, тысячи девочек наших и продавал? Вот и оказался твой Чича, как ты говоришь, и депутатом, и мэром, и даже генеральным директором швейного объединения …..таким-то. А ты говоришь. Кстати, Игорь наш от того, что за тебя сражался, пострадал. Бизнес свой кое-где потерял. И если он так, как ты говоришь, то они ему по всему свету на горло наступят и задушат! Понятно? Это ведь не простые воришки, а это… да что там…

— Понятно. А я-то думала, что у нас все по-другому, не то, что у них, у французов. У них там война самая настоящая между жандармами и бандитами, между…

— И мы к этому придем обязательно. Ну как же, свободный рынок, перемещение капитала, рабочих рук и… мука для всех нас! Того не трогай, с тем не возись, он уже смотришь, не просто бизнесмен, но и член какого-то правительства… и так вот везде… Прямо так и хочется, как ты говоришь! Всем вместе и армия, и милиция, да взять их всех и как стиснуть! По крайней мере, сколько мы людей освободим от бед и страданий, а сколько душ сбережем, не искалечим, поправим, и не будут у нас девочки где-то на этих, да женщин беременных не будут петрушить…. да что там!

— А что женщин, что я не поняла, что ты сказал про беременных женщин? Неужели и у нас тут с этими вытяжками из эмбрионов, с этими стволовыми клетками из них? Неужели же и у нас, все как у них, и мы для них на закуску, ради каких-то бабских рож, туловищ жирных, мы все должны им отдавать своих малышей, что носим в своих животах…..

— Принцесса, Принцесса, а ну успокойся, ну что ты, что? Что с тобой? Ты меня слышишь, милая, а ну-ка понюхай вот это….

— Что это? Вот ерунда…

— Не ерунда, а нашатырь, и тихо, тихо, моя родная, так, осторожно ступай, а теперь ну же….

Схватил меня на руки и понес к машине.… И хоть в голове моей какие-то вихри, я все равно ему, да ему и шепчу…

— Глупый ты, Генка, дурачок… И ничего ты не понял, куда ты меня, куда? Я же ведь для тебя готова … и ноги, а ты меня куда-то уносишь…подожди, не неси…давай вот с тобой вот….

— Все, молчи! Ничего не говори. Я прошу тебя, слышишь? — Положил меня на сиденье в машину, а сам быстро за руль, и вот я уже как в тумане слышу.

— Второй, второй, ребята мои дорогие! Объекту плохо, обеспечьте мне путь, быстрее мне надо ее в больницу доставить, не спрашивайте, гоните впереди, расчищайте дорогу, я за вами следом…

А я лежу, на заднем сиденье и плыву в облаках… Вот Генка склонился и что-то бормочет, а вот и Мари наклонилась и сморит в глаза мне….

— Мари — бормочу ей, — мне плохо, но я ведь люблю, ты помнишь, как я тебя просила мне грудь потрогать и поласкать, а потом, как ты мне сосок… Машина подпрыгнула.

— Ой, ах!

— Потерпи, родная, уже скоро, еще немного милая…

— И что? Я не слышу, не слышу тебя….

 

Кошка, которая гуляет сама по себе

Первое, что вижу, когда открываю глаза, это его. Он сидит, закинув ногу на ногу и читает какие-то бумаги.

— Игорь? Ты почему здесь?

— Ну, сначала здравствуй и дай хоть поцелую свою жену. Вот! А потом, где же мне надо быть?

— Там, где у тебя этот, твой бизнес, так, наверное… Ты что же специально, ради…

— Да! Ради тебя и бизнесом тоже ради тебя, все ради тебя. А почему ты закрываешь глаза, тебе что, плохо?

— Нет, не волнуйся. Я похожа на кошку?

— Ну, есть немножечко, только у кошки…

— Да знаю, у нее хвост, а у меня коса. Но я все равно, словно мартовская кошка.

— Это почему, что-то не похоже, та все смотрит на сторону, а вот ты…

— Ну да! И я, но сейчас только вот на тебя и смотрю, и, знаешь, от того, что ты говоришь, мне так приятно, что я прямо закрываю глаза, и мне так и хочется прогнуть спинку и хвостик задрать свой….Мур!

— Стой, стой! Ты же сказала, что у тебя коса.

— Ну, тогда я как распущу косу и как…. Мур!

— Так, пора звать доктора.

— Это почему? Не зови никого, прошу, я хочу быть с тобой только! А ну-ка скажи мне еще что-то такое, от чего мне так и хочется зажмуриться, замурлыкать и потянуться вот так…Мур!

— Стой, стой, моя кошечка, так тебе нельзя!

— А как можно, осторожно и сзади?

— Да ты маньячка сексуальная. Господи, кого же я взял себе в жены?

— Скажешь, когда будет можно, хорошо?

— Что можно?

— Хотя бы глаза мне открыть! Ведь мне так приятно такое слышать, особенно про маньячку…

— Да, что это с тобой происходит?

— В каком смысле? В глобальном, так я собираюсь рожать Светочку, а в…..

— Светочку? А что, очень хорошее имя и мне нравится!

— Правда? Нет, ты только скажи мне, тебе, в самом деле, нравится такое имя для нее, нашей деточки?

— Нравится, а что?

— Мур! Мур!

— Бест, ты не престаешь меня удивлять, хотел сказать, что ты меня не перестаешь….

— Покорять?

— Нет! Притягивать! Покорять ты меня уже покорила до свадьбы…

— А потом что, разве не покорила тебя, вспомни кровать Людовики восемнадцатого века и спальню в нашем доме в Париже, и…

— Все помню, только тем и живу.

— Мур!

— А ты мне ничего не хочешь сказать, как ты чувствуешь, как твое настроение, самочувствие твое?

— Нет! Не так спроси, не мое самочувствие, а вот так скажи нам — ваше как самочувствие?

— Ну как ваше самочувствие?

— Прекрасное!

— Ну да, еще скажи, чтобы я тебя забрал домой?

— Мур?

— Что-то не так?

— Все так, а вот муркаю я оттого, что мне так приятно осознавать, что ты меня словно чемодан какой-то можешь взять и забрать. А знаешь почему? Ну? Так вот я тебе подскажу, потому что ничего нет приятнее на земле слышать, что я женщина и словно вещь, принадлежу тебе, своему мужчине любимому!

— Это ты так думаешь или мне просто так говоришь? По-моему, ты всем своим поведением и действия как раз мне пыталась доказать, что ты кошка…

— Кошка, которая гуляет сама по себе, ты так хотел сказать обо мне? Да, кстати, откуда ты узнал, что я… Ну вот! Теперь скажи еще, где это я, в какой-то палате? Я что, в больнице?

— Позвонил и сказал Геннадий, а потом уже тебя сюда к Людмиле Евсеевне в клинику доставил по моей просьбе.

— Это та, что у тебя и Илонны твоей брала какие-то там анализы, а потом их с анализами ребеночка сравнила?

— А ты и это знаешь? Что ты еще знаешь обо мне?

— А ты вот что, мой котик, не обижайся на Мурочку свою, мне о тебе все надо знать, и впредь так и буду все о тебе знать наперед. Я не твоя мамочка! Понял, котик?

— Так! Царапаться пробуешь? Ну что же, самое время звать врача, а то чего доброго ты и до папы моего доберешься. Мамочка тебе моя не угодила, теперь и его надо по косточкам разобрать…

— Ну, не обижайся, любимый? Ну же, муж мой ненаглядный! Лучше возьми и поцелуй!

— Так, никаких поцелуев! Понятно! — Говорила, входя шумно, к нам в палату докторша с медсестричкой.

— Это что такое, а то я вас в общую палату! Как вы не понимаете, что если еще раз такое состояние возбужденное, то можете с ребенком своим распрощаться! Тоже мне, полюбовники, расстаться никак не могут! Все супруг, идите и не приставайте к своей девочке, ей еще надо выкарабкаться благополучно, а потом хоть…

— На кровати Людовика….

— Вот, вот! Это потом будет, а пока что на коечке больничной полежать и никакого там Людовика, понятно! Вот так-то, дорогая моя! Ну и как мы сегодня себя чувствуем?….

Это потом я узнала, что анализ ДНК, взятый у Игоря с Илонной и тем, что она не доносила, не совпадали. Игорь не был отцом ее ребенка, и она в себе носила чей-то чужой плод совместной любви!

Потому и Антонина меня заподозрила. Все ей казалось, что я уж как-то подозрительно быстро забеременела, и она мучилась, все хотела узнать наперед, его это или не его деточка во мне?

А мне что? Мне уже все равно было, ведь я не знала об этом и потом, я уже переходила в другое пространство, где в едином целом и сразу два организма живут — я и моя доченька. А вокруг они все и только муж мой, законный и единственный мужчина, мог к нам в гости заходить и нас навещать, ну, а как, и с какой стороны, так об этом я не намерена вам рассказывать. Вот так!

Вот становитесь беременными или жену заводите, и пробуйте, экспериментируйте, может и у вас так, как у нас с моим Игорьком все хорошо получаться будет, до самого рождения деточки!

Да и еще добавлю, что я поняла, Антонина приревновала меня к сыну и не просто, а как-то с тоской и отчаянием. А тут ей еще подруга в сауне сказала не подумав:

— Вот и дождалась Тонечка, вот и станешь скоро бабушкой!

А это одно дело для всех нас женщин, только не для нее! Она ведь, хоть и старалась Игорьку, своему сыночку пару найти по жизни, но на роль бабушки не соглашалась! Рано, считала для себя. Ведь она все еще молодая и мужчинам могла еще нравиться — так о себе рассуждала!

— Ну, какая я бабушка! Как, скажите девки, тоже мне? — Оправдывалась и живот свой подтягивала, показывая, что она все еще молодая и что у нее тело еще стройное и красивое, и что ей еще можно в постели с мужчинами!

А тут выходило, что я не только авантюристка и непонятно от кого еще забеременела, так и молодость ее собираюсь забрать, и в бабушки записать. И потому она очень все в штыки восприняла. Даже когда Игорек мой, зная о моих приключениях и угрозах со стороны Чичика, нанял мне дополнительную охрану. Она такому факту не могла не возмущаться и все повторяла…

— Мать, значит, не надо охранять, а какую-то прохвостку ту надо! Ну и что, подумаешь, на нее глаз мужики положили? На меня кто положил бы, так я и рада была бы радешенька! А тут такие деньги и столько шика! Скажите на милость, какая цыпа! Не одобряю я! Вот! Нечего с ней носиться как с писаной торбой! Лучше бы, сынок, делом своим занялся, а то бизнес там срезался, там соскочил. Нет точно, с ее приходом и везенье отвернулось от нас, я не только спокойствие потеряла, но и здоровье тоже.

— Все, девки, уезжаю, подлечиться мне надо, успокоиться хоть немного. А то у сына моего намерения уж больно серьезные, похоже, не избежать мне страданий и переживаний, а силы где взять? Вот и поеду, подлечусь, окрепну, а там уже разберемся.

— С чем ты собираешься разбираться, Тонечка?

— А вот не с чем, а с кем? Приютила у себя авантюристку…

И с такими словами и настроением укатила. Не захотела со мной даже видеться. А ведь сначала так приголубила, так стремилась за своего Игорька меня выдать! Вот и пойми нас, женщин? С одной стороны, стремимся к счастью себе и детям, а семейного счастья рядом другой женщины принять не можем. Видно правильно говорят, жить надо отдельно и подальше друг от друга. Раз семья образовалась, то давайте-ка ребята, как ни тяжело, а сами и в свой дом! Вот и я так же с Игорем. Решили отделяться! Пора уже, я ведь рожать собиралась! Уже вместе с Игречком чувствовали, как наша родненькая о себе знать дает и как замирала, пока мы с Игорьком миловались, а потом как… Да! Ну вот, так и подошла я к своему следующему этапу в жизни.

Вы думаете, что я о родах и все такое? Ну да? А ничего подобного!

События и обстановка все по своим местам расставили.

 

Истории из жизни Золушки

— Вот почитай! — Говорит Игорь, входя ко мне как-то утром. Я уже собираюсь выписываться и потому с удовольствием начинаю вчитываться. А это статья в какой-то местной газете, но газете из нашего города, откуда я родом.

«Как нам стало известно, руководство ….такого-то предприятия всерьез и надолго собирается заниматься здоровьем своих работниц. Потому закуплено оборудование, аппараты и даже целые лаборатории, которыми не оснащены поликлиники в соседних крупных городах… Таким образом, заботясь о здоровье и работоспособности женского персонала швейной фабрики, руководство ее в лице….такого-то Николай Николаевича прилюдно показывает истинное отношение к работницам женщинам и ту заботу, которое оно намерено проявлять о своих кадрах в дальнейшем. Кстати, так же обстоят дела с общежитием, и даже при заводской поликлинике оборудовано прекрасное гинекологическое отделение. Так что решайте, дорогие наши женщины, где вам обследоваться и рожать, дома, где для вас созданы прекрасные условия или…»

— Так, статья заказная, ясно, откуда ветром повеяло. Они уже закупаются и готовятся гады, ну, а бабы что? Неужели поверят?

— Поверят и еще как! Кстати в статье ведь ничего не сказано, что за продукцию будет выпускать ваша швейная? А ты случаем не знаешь?

— Ты что издеваешься или шутишь, подкалываешь? Если речь обо мне, так я все еще не решила, что ставить на поток, с чего даже начинать.

— Вот как? А я-то думал, что ты уже все решила и дело только за финансами, организацией? Разве ты не договорилась с кутюрье? Вот как? А я — то, думал, что все уже ясно и понятно… — Тянет Игорь. — Тогда скажи мне на милость, почему такой ажиотаж вокруг всего этого?

— Ну что ты заладил, думал, думал? Кто вообще о чем-то думал, когда жизнь в опасности? Пришлось соглашаться на любых условиях, я ведь не хотела, чтобы из-за меня пострадала Мари. А теперь? Скажи мне лучше, как теперь все обстоит? Кто-то занимается всем этим или мне снова самой разгребать?

— Занимаются. Кстати от Мари тебе привет.

— Вот как? А что же ты мне раньше не сказал? Что она сказала, ничего не передавала мне?

— Мне передали, что она сказала, что молится.

— И все? Что молится и все?

— Да!

— Ну, а мы ей ничем не поможем, что ли?

— Поможем и не только ей, но и остальным. Выписывайся и я тебя введу в курс всех наших дел.

— Так все-таки наших?

— А ты как думала, что я тебя оставлю одну им на растерзание? Хватит, пусть теперь знают, что мы вместе с тобой, а этого они бояться! Потому старательно ищут слабые стороны мои и твои. Ты таких за собой не чувствуешь? Может ты мне не все рассказала, и я чего-то не знаю?

Ну все! Началось, думаю. Сейчас начнем копаться в моем прошлом, и всплывет на поверхность все то, что плохо пахнет.. И что тогда? Что мне ему ответить, он же ведь ждет!

— Знаешь Игорек, я ведь не паинькой росла и …

— Так! О твоих связях с Блендой и там с какой-то девицей еще в детстве, я знаю. Кстати, мы ей помогли в медицинский поступить, и она уже учится. Так что у тебя в скором времени свой медик появится. Что — то не так? Не надо было ее?

От его вопроса во мне предательски униженно шевельнулся мой внутренний голос. Ну что же ты медлишь, ответь ему? И я, растерявшись, тяну ему…

— Ну, почему же? Правильно, наверное…правильно все…

А что правильно: что?

И тут же, опрокидывая во мне всякий здравый смысл, словно выстрел, воспоминания пронеслись, как вихрь …

 

История о банщице и о Бленде

Приехала как-то к матери в гости, домой. Я уже заканчивала учебу и даже работала в смене, вместе со всеми. Швея-мотористка. Ужас, какой-то! Сама не заметила, как меня затянуло.

Сначала мать. Давай учись и работай на фабрике. Мы им за все благодарны и в долгу. А потом сама же и вытолкнула. Видно, яблоко от яблоньки и так далее. Стал к нам приходить вот тот, видный участковый и все чаще, и все дольше засиживался. Мать суетилась, прихорашивалась каждый раз. Влюбилась. А потом, мне и говорит.

— Дочка, а я замуж собралась. Прости меня, но я мать тебе скверная. Будет лучше, если ты в общежитии жить будешь, пока Кузьмичу, — так зовут участкового, — квартиру не выделят.

Ух, я на нее разозлилась! Мало того, что мне все детство испоганила, так еще и дома лишает! А потом успокоилась и думаю. Нет, может это и к лучшему? Ведь если не выберусь отсюда, повторю ее судьбу. Нет, думаю, уж я то, по их палочкам, как по ступенькам, а наверх выскочу и от этой жизни выберусь, убегу, уползу.

Я долго размышляла о себе и жизни. Потом поняла, что мне самой не пробиться. Если буду продолжать так дальше, то либо за какого-то местного пендоса замуж выйду или закончу свою жизнь на панели. И никому моя красота не нужна будет.

Поэтому сразу, как только я стала жить далеко от дома, то круто поменяла свое отношение к мальчикам и мужчинам. Вывернула свою лодочку наизнанку, присушила.

Училась, пошла в студию на танцы. Вела себя так, что вскоре все и забыли мое прежнее имя, Бест. Я опять стала Веркой, а чаще Верочкой. Даже решила косу не срезать. Пусть, думаю, какому-то олигарху достанется.

Работала над своей эрудицией и речью, стала много читать. И что интересно. Расцвела так, что уже все ко мне стали обращаться — наша Верочка, наша красавица. Сначала победила на новогоднем конкурсе красоты. Потом стала первой на конкурсе красоты среди работниц ткацких фабрик нашей области. Ко мне посыпались письма с предложениями, стали просить мое фото.

Однажды, к нам в общежитие приехала из столицы молодая женщина-фотограф, и я ей позировала. Снимки она делала очень красивые. Показывала, просто классные.

После того, она пригласила меня к себе в гостиницу.

Ну, что вам сказать? Она думала, что я Снегурочка, не разбуженная, что я куколка красивая, что просто провинциальная дурочка. А мне пяти минут хватило, чтобы с ней разобраться.

Она сама себя выдала тем, что, думая, что я нолик в сексе и провинция, что со мной можно поиграть в кошки-мышки, а потом бросить. Но со мной все у нее не так пошло.

Я, помня о том, что мне надо выбиваться, прикинулась дурочкой и, слегка отдавая себя ей в коготки, все твердила о том, чтобы она мне помогла сначала отсюда выбраться. Кончилось это тем, что я ее переиграла и обхитрила.

Я ее завела своей наивностью и простотой, позволила слегка потискать и поцеловать, а потом вижу, как она загорается и западает на меня, тогда я ее культурненько и мягко так, отшиваю. Отодвигаю ее от себя.

Она не на шутку обиделась. Еще бы! Такую великую и знаменитую отвергла какая-то девка фабричная да смазливая. Я ее так самолюбие прохватила, что она согласилась в обмен на мои уступки в дальнейшем, пригласить меня на кастинг в столицу. Я тогда и слова-то такого не знала! Поняла, что мне выпадает шанс.

Уехала. Видно обиделась крепко за то, что я ее отшила, но мои фотографии и портрет, и визитки свои мне прислала на память.

Видно я ее все-таки зацепила. Вот, какой я стала хитрющей лисичкой.

Конечно, мне все это не просто далось, я потом исстрадалась. Ведь как мне хотелось ответить и с ней прочувствовать вкус настоящей жизни. Если бы она только знала тогда, как я себя сдерживала, как я внутри клокотала! Именно это, скрытое во мне пламя, она и почувствовала, как человек тонкий и необычайно чувствительный.

А еще она мне написала, что она просит меня сохранить косу и не краситься, иначе я на кастинге не пройду. Спасибо ей, конечно. Но, что я дура. Я-то уже давно поняла, что половину своего успеха в моем облике красавицы, не писанной, непременно в этом и заключается, что я, как девочка деревенская с косой. Об этом скажу пару слов.

Косы — это у нас в роду. Все женщины их до самой своей смерти носили. Косы наши не простые, а с секретом. Из поколения в поколение передавались рецепты, как волосы в таком прекрасном состоянии поддерживать. И мне моя мать, которая так же на свою косу папку моего, а потом и Кузьмича поймала, так вот, мне она этот рецепт передала, а она от своей матери и так по всей цепочке. Поэтому я передам его только своей доченьке-дочке. Вы спросите, а какой? Читайте, может, что и узнаете. Но по-честному, это наша семейная тайна и секрет. На ее кастинг решила не ехать.

Рисковала, конечно, безумно. Но поставила для себя планку. Все! Будь, что будет! Пусть сама меня ищет, иначе скоро забудет, и что вы думаете, точно! Я в десятку попала!

Сначала она мне давай названивать. А я девкам сказала, что не хочу бросать их и куда-то от них уезжать. Знала, как они мне завидовали, подыграла им. Они за меня горой. Она звонит, а кто трубку берет, сочиняют такое, что просто смешно и стыдно. В конце концов, она срывается и к нам.

Ее директриса перехватила и говорит, что Верочку не отдадим. Мне тут же донесли. Я быстрее, ноги в руки и к мамке. Пусть думаю, еще поищет.

В конце концов, встретились мы так, как это я задумала. Где бы вы думали? А? Никогда не отгадаете, бьюсь об заклад! Я ведь такой уже стала хитрющей и я ей свидание назначаю — в бане! Как вам!

Вспомнила, как мы с мамкой в баню ходили. Мыться тогда все ходили в баню. Мамка любила ходить и не по тому, что чистюля была, нет, просто ей нравилось видеть, как на нее с завистью смотрят другие. Еще бы! Фигурка у нее до сих пор, просто класс! И коса. И я представляю, какая она была красивая тогда, особенно голой. Я была маленькой, но запомнила похвалу в наш с ней адрес от старой и матюгливой банщицы — бабы Вали.

Хоть на нее часто жаловались, за ее уменье точно и метким словом человека назвать, а часто и матюгливым, но ей все прощалось за то, как она помогала бабам жизнь семейную налаживать, и как советовала им мужиков около себя удерживать. Чудный был человек, добрый и мудрый. А то, что была беспощадна на язык и матюклива, то не она виновата, а время. Сидела она в лагерях и все банщицей.

Поэтому, как к нам в поселок прибилась, так ее на руках все, и бабы, и мужики носили и все ей прощали. Она и жила при бане. Но с ее приходом установился тут такой порядок и чистота, что к ней на парок и начальство частенько заглядывало. Всегда все у нее по графику и есть веники, квас и даже пиво. Полотенца и простыни, все чистое, стиранное. Вот, как она дело поставила! В бане она колдовала и многих паром и веничком поднимала и лечила. Все с травами, с приговорами. Шли к ней и ехали со всех сторон. Говорили даже, что ее сманивали в столицу, не согласилась.

А как она точно подыскивала слова для человека? Бывало, посмотрит на человека и говорит. По эстетическим и цензурным соображениям ничего не называем, а просто точки проставим, где это возможно. Вы уж простите, но, как говориться, из песни слов не выкинешь…

— Эта, б….. — по-другому она ни одну даму не называла. — Эта б…точно е….вая. Видишь, как свою звезду выставляет и не стыдится.

Ну, а когда мамка с ней здоровалась, что уже для многих было подвигом, то она все нас нахваливала.

— Эко вас господь разукрасил. Ни дать и ни взять, а создал модель для всего женского рода!

И всегда так громко, чтобы все слышали бабы.

— Смотрите, сучки, какими должны быть настоящие б…!

А потом, ласково, провожала такими словами.

— Господь вам в помощь. Е…сь! — И мамка этим очень гордилась.

Так получилось, что я у нее часто засиживалась, и она меня всегда чем-то вкусненьким подкармливала и поила. И на этот раз я к ней пришла за советом и помощью.

Она меня приветливо встретила и пока я суетилась в раздевалке она громко так, чтобы слышали.

— А, вот вам бабы и дьяволица в обличии ангела. Вы только на нее посмотрите? Копия мамки своей, красавицы. Ох, и слез же ты бабских наслушаешься и упреков. Но помни, что вы с мамкой самые настоящие б….

Я любила ходить к ней в баню. В-первых, оттого, что можно было столько, сколько душа пожелает в горячей воде наплескаться. Во — вторых, тепло необычайное, вечно с запахами какими-то хвойными. Баба Валя старалась. Потом, я такая же была, душой поскудной, и мне очень нравилось проплывать мимо голых баб в клубах пара и показывать им совершенство своего красивого и ладного тела. Я любила ловить их оценивающие взгляды и чувствовать спиной их зависть.

Это мужики думают, что они женские фигуры разглядывают и оценивают! Как бы ни так! Бабы так друг дружку рассматривают и оценивают, что, пожалуй, сам создатель бы так критично не оценил бы их. Это я говорю о тех, кто одет. А представляете, как мы смотрим, когда мы оцениваем тела голые? Мне кажется так, что всю кожу до кости глазами сдираем, от зависти.

Как бы то ни было, а я уже сижу в чистой комнатке у бабы Вали и потихонечку ей о своей заморочке рассказываю.

Она настолько мудрая, что мне кажется, что ее ничем в жизни не удивишь. О чем бы я с ней ни говорила, она обо всем имеет свое собственное суждение, и всегда оно взвешенное, мудрое и верное. Поэтому она, после того как я ей о своих приключениях с фотографиями рассказала, она долго молчит, и мне даже кажется, что дремлет. Я уже хочу ее толкнуть, как тут она вся оживает и мне начинает говорить о случае, что однажды приключился с ней в лагере. Случай тот интересный, но я о нем не буду сейчас, главное, что она мне подсказывает, что если раздеть ее и самой с ней встретиться в бане, то сразу можно будет увидеть, что у нее на уме. Человек ведь на самом деле, говорит баба Валя, в голове своей вместе с телом раздевается и обнажается в бане. Так что зови ее и встречайся у меня. Ничего тебе лучшего не присоветую. А я ее тоже рентгеном своим просвечу. И она смеется таким добрым и заразительным смехом, что я успокаиваюсь и соглашаюсь.

В назначенный день и время я прихожу, и тут же меня в свою комнату тянет баба Валя. Говорит:

— Фря уже здесь и целый час сидит. Не моется, все разглядывает и наблюдает. Видно ты ей дорога и не просто так. Не всякая б….. придет в баню на свидание и не пожалеет. Видно, что все по-настоящему.

— Иди, — говорит, — просверкай звездой своей перед ней и не стесняйся себя показать, покупатель приехал специально для этого! И ведь не уходит, ждет ведь тебя!

Может быть, в первый раз в своей жизни я застеснялась по-настоящему. Но подошла, поздоровалась и присела рядом. А она ничего. Отмечаю и разглядываю.

Вижу, что и она меня всю с головы до ног оценивающе осматривает, а потом говорит, чтобы я несла шайки, и мы будем мыться.

Я ухожу в туман и встречаюсь с белой фигурой бабы Вали, которая спрашивает и, получив мой ответ, что мы мыться будем, она облегченно произносит.

— Ну, бл….шка, подставляй звездушку! Считай, что звездой своей в люди пробилась!

И уже скрываясь за облаками пара, я слышу ее.

— А я и не сомневалась. Дьявол и дьяволица, всегда только между собой и е…..ся!

И как только я принесла шайки, и мы стали, мыться, баба Валя подпустила столько пара, что в двух метрах ничего не было видно.

Знала старая банщица, что если бы кто увидел, как мы с ней соприкасаемся телпми друг друга, то сразу бы понял, чем это мы здесь занимаемся.

Единственный раз нас вроде бы случайно застукали, когда мы с ней обе мылись в душе. Внезапно перед моими глазами, полуприкрытыми от счастья и томления, вынырнуло лицо незнакомки из тумана пара. И только ее быстрое «Ой! Простите»! выдало мне, что она мельком оценила наши, прилипшие в страсти тела и правильно или неправильно это видение истолковала.

Бленда уезжала. Так ее звали в среде Мельпомены, и так она просила ее называть.

Я пока оставалась. Сказать, чтобы я убивалась, так нет же. Я не убивалась. Но то, что я от нее заразилась безудержной страстью и опять распалилась, так это точно.

Ее уже не было рядом, а у меня все еще полыхало, в развороченном ее безжалостным язычком.

Как я могла после всего этого по-прежнему жить и работать? Как? Подскажите!

И я, несмотря на все крики и строгие советы, беру отпуск и еду к ней. Иначе мне не жить! Потом три дня и три ночи дьявольского безумия. Безумия дьявола и дьяволицы. Кто из нас кто, я не разделяла. Я, то ангел в образе дьявола, то дьяволица в образе ангела. Все растерлось, все завертелось в безумных минутах и часах страсти. Еще не затихли ощущения пальцев и нежного язычка во всех мыслимых и не мыслимых изгибах и ямках тела, как суровая правда жизни вытолкала меня из страстных объятий подруги и любовницы. Все! По воле судьбы я осталась одна. Совсем одна. Не пугайтесь, ничего плохого не произошло и не случилось. Просто Бленда уехала, у нее контракт, а я осталась в ее квартире. Мама с Кузьмичем цветут и пахнут. Живут душа в душу. И как говорила моя баба Валя.

— Господь, вам в помощь! ….!

И пока я все еще пребываю в воспоминаниях, то сама не замечаю, что затихаю, отворачиваюсь и молчу долго, уставившись глазами на стену в палате.

И хоть он и рядом, и я его присутствие ощущаю, но все равно я словно парю в воспоминаниях, как в облаках, а на стене перед глазами кадры уже замелькали из детства, словно в кино….

Игорь покашлял, напоминая о себе.

Повернулась, вижу его глаза, тону в них… О господи! Спасибо тебе за то, что простил во мне такую грешницу!!!…

— Игорь… Игорек! Как же ты после всего, что узнал, остался со мной? Почему не бросил? Почему?

— Да вот, решил не бросать, но все от тебя будет в дальнейшем зависеть, как ты себя поведешь, с кем станешь…

— С кем спать? Ты это хотел мне сказать?

— Да и это. Я ведь не смогу всю жизнь около тебя и прекрасно понимаю, что рано или поздно…

— Так! Оставь эту тему. Давай так! Я ничего тебе обещать не буду, а вот пока будут чувства, тогда и буду с тобой! А не станет их или я почувствую, что мешаю, не нужна, я уйду. Сама возьму и уйду!

— Я тебе уйду! А рожать мне кто будет? Ты что же думаешь, что такие пузатики, да еще с косами до пола, они, что же сами по жизни и ни кому не нужны? Как бы не так! Стоит мне только отвернуться, или в каком-то месте застрять, как к тебе тут же…

— Ты что, ревнуешь?

— Есть такое маленечко. Уж больно я к тебе привязался и так если дальше дело пойдет, так я с тобой смотришь и…

— И всю жизнь, как дурашка, так и проживешь с одной бабой! Нет! Мне так не надо, я тебя буду отпускать на время, чтобы ты на стороне и сравнил, чтобы ты для разнообразия…

— Я тебе дам для разнообразия!

— А для разнообразия, это куда?

— Ну девчонка, ну болтушка, только подожди, только мне попадись, я тебя такую трепку задам!

— Ой! Как приятно! Задай, задай, милый! Давно пора, а то я за себя не ручаюсь, и может с Генкой..

— С Генкой?

— А что с Генкой? Ты ревнуешь? Как интересно?

С ним тоже неплохой вариант. Он, кстати, всем бабам нравится, и я сама видела, как они оборачиваются ему вслед, словно он звезда Голливуда…

— Да! Жена, ну ты мне и ребус подбросила? Я ведь без Генки никак не смогу, он у меня правая рука, пока я в отъезде! Так что только на него и могу положиться, и на мать, а на тебя…Да ладно, придется и на тебя. А вдруг ты с этой голливудской звездой и мне завтра накрутишь? Что мне тогда? Я ведь не могу быть таким как: он и красивым, и сильным?

— Так, не волнуйся и не переживай! Поцелуи еще ничего не значат, главное это что в…

— Сердце? В голове? Неужели там?

Знаешь, любимый мой! Я не знаю, как надо правильно, что надо сказать и, может, я напрасно сейчас хочу тебе это сказать, может, все то, что буду говорить, обернется против меня, но не буду, не хочу и не могу молчать.

— Почему?

— Потому, что люблю тебя!

— Это правда?

— Да! И ты знаешь, не сразу я к этому пришла. Вот я сейчас тебе открою себя, ты послушай, не перебивай, хорошо? — Он серьезный, напрягся, но уверенно кивнул головой, мол, согласен, я слушаю.

Что прошли, а что говорят о себе умные женщины

— Так вот, я пришла в ваш дом… от нее… Прошу тебя, слушай не перебивай, я прошу тебя.

— И что? — Вмешивается внутренний голос. — Ты в самом деле думаешь все о себе, и только одну правду — матку так и будешь резать ему?

Ну да! Ты что же не видишь, как он меня слушает, и я в этом усматриваю неподдельный ко мне интерес, и еще я чувствую необыкновенное доверие, и потому я решила ему все, как есть на духу, все что только что вспомнила. Вот сейчас наберусь смелости и ему все, все о себе и этих своих историях…

— Тебе не надо бы этого делать!

Это еще почему? Я просто хочу излиться, где-то прощения попросить и даже где-то отчистится перед ним, отвести душу с любимым своим….

— Дура! Вот что тебе я скажу. Самая настоящая дура!

Это еще почему?

— А потому, что тебе вовсе не надо и даже больше скажу, что как только ты начнешь говорить, то с этих слов ты его потеряешь!

Как это? Я не хочу, я не думаю…

— Вот потому я тебе и говорю, что не надо. Не надо ему знать всего о тебе.

Но я же с ним ничего не боюсь, я, же за ним как за каменной стеной!

— Вот, вот! Одного ты не можешь понять, что за ним это не значит, что ты себе можешь позволить все с ним! Ты же с ним не говоришь, что с тобой сейчас происходит? Что у тебя отекают ноги, лицо и что ты, прости за интимность, не можешь как обычный человек туалет сходить. И потом, ты же ведь все равно скрываешь еще кое-что о себе.

Нет! Ты не права. Мне нечего больше скрывать и я свою жизнь раскрываю перед ним и намеренно себя обнажаю, потому что хочу именно так, чтобы он обо мне все доподлинно знал и чтобы видел что я.

— Ага! Говори, говори. Только ты знаешь, не ври хотя бы уж мне! Ты что же ему вот так доверяешь, что готова все тайны открыть? Да что там говорить! Ты же ведь перед ним даже лифчик снять не решаешься, руками все прикрываешься. Я уже не говорю, что ты ему даже стесняешься всю себя показать там, не можешь лечь и раскрыться перед ним как женщина!

Ну, знаешь? Одно дело — это тело, а другое — это душа, и я готова ему вот всю себя, до конца…

— А вот ты и не права! Запомни, у женщин на первом месте с мужчиной не душа, а тело! Именно через него, наше женское тело, а вернее — доступ к нему мы и обретаем над ними силу и власть! А ты, глупая женщина, продолжаешь верить, что ему, прежде всего, нужна от тебя душа, а тело это потом. Ну и дура! Ну и что же ты замолчала? Что не веришь, что я говорю такое о нашем теле? Да ты знаешь, что у каждого из мужиков обязательно что-то, да и найдется, то ли фото, то ли фильм на его компе! И если ты такое говоришь, то совсем ты не знаешь мужчин!

А мне, между прочим, обидно! Да, знаю, вижу, и где-то это меня даже коробит. Ему что же моего тела мало? Зачем ему эти чужие и не живые?

— Вот! Наконец-то я слышу голос женщины. А то что-то было невразумительное…

Тебе кажется, что этим он как бы тебе изменяет! Так? И ты хотела бы, чтобы этого не было рядом с ним! По крайней мере, когда он с тобой! Ну что, угадала? А почему такой обиженный вид? Что, так и не можешь простить, и готова уже вцепиться и потребовать все это стереть, удалить, порвать, испепелить!

А вот, как бы не так! И не вздумай, упаси тебя бог! Как только ты станешь так поступать, то между тобой и им тут же черная кошка перебежит дорожку. И можно сказать, с этого все и начнется…

Что начнется? Откат назад? Ну, знаешь? В чем ты меня обвиняешь, что я, заступаясь за нас, можно сказать в лице всех женщин…

— Вот так и начинается все у нас! Сначала не нравится, что он и как продолжает на этих неживых баб глазеть, как мальчишка, ну а потом тебе уже не нравиться, что он с кем — то из тех, кто рядом болтает, улыбается, расшаркивается, и что к нему они обращается, и еще что-то такое, и все это с ними! Между прочим, красивыми и некрасивыми, молодыми и такими… И все у них с ним, твоим! И вот тебя уже начинает это раздражать в нем… Ну, а потом и поехало и пошло…

— А ты говоришь, что душа? По-моему, тело их всех женское тебя убедило, не так ли?

А теперь вот что запомни, что жизнь женщины с мужчиной — это игра! Игра полов! Она идет не с тобой, а веками между ними и нами. И до нас были умные женщины и глупые. Одни всю жизнь как иконы, как образ, всегда приятны, желанные, а другие, глупые… Да что там! Те так и бегают озабоченные до самой старости! Сначала у них не получается с ним, а потом уже с ними со всеми! И пока ты цветешь и живешь с ним в радостях, наслаждаясь общением и сексом, они озлобляются. Потому что любящая женщина должна быть обязательно умной!

Это, надеюсь, понятно! А раз понятно, то всего не говори о себе, только намекни ему, раскрой словно страшную тайну чуть-чуть. Помни про битву полов и нашу с ними игру…

— Да Игорек, до тебя я жила с женщиной, вот так, и не с одной. И с той, что ты помог поступить в институт, тоже была я, и с Блендой тоже я. Была, но ощущала себя по-разному. Я ведь как до того считала, что раз у меня такая коса и вся я такая особенная из себя, то я первая! Первая в классе, первая на работе! Я везде хотела быть только первой и чтобы вокруг меня все с восторгами, а вот я сама, как Снежная королева. Принимала знаки внимания как должное, и так было, пока я не столкнулась впервые с женским желанием.

Что я поняла? Вот если отбросить всех других женщин и оставить лишь тех, кто хочет любви, то среди них что я увидела? Их две категории: одни это те, такие как я — Снежные королевы, а другие, те — Ладушки, так бы сказала о них. А вот разница между ними мне стала ясна не сразу. Ведь чтобы понять, нам женщинам не надо ума, нам надо прочувствовать!

И вот я, такая вся из себя снежная, немного небрежная со всеми и всегда, где-то даже немножечко наглая и вдруг я сталкиваюсь с неприкрытым желанием, с нежностью беззащитной, вывернутой всей душой ко мне девушкой. Я ведь до этого не имела ни малейшего понятия о нежности, о ласке, о желании не задумываясь, не размышляя шагнуть, заступиться, заслонить собой, пожертвовать всем ради любимого человека. А тут?

Я запомнила ту Женечку, да и как не запомнить? Ведь сначала я к ней небрежно, схватила за грудь, стала тискать, потом хитрить, своего добиваться, во что бы то ни стало. Сказать, чтобы мне была нужна именно она? Нет! Мне тогда было все равно, девушка, парень, лишь бы взять от них то, что хотела забрать.

Я тогда была стервой, так можно было обо мне сказать. Брать, брать, получать и снова опустошать, пользуясь своим видом, фигурой, настойчивостью и наглостью. И я брала! Нахрапом наваливалась, сминала и свое отбирала! И мне нисколечко было не жаль никого, и я сама ни о чем не жалела! А потом вдруг обомлела.

Я на эту Женьку и так и вот так, все ее мну, хватая, можно сказать рву на куски, а она словно не замечает, считает что так и надо, что мне, отдавая себя, она меня тем обхаживает, ублажает. Я рву, тяну, а она не замечает! Не замечает того, что я только себе все и себе. Вот так было и с Блендой! Но тогда, каждая из нас только для себя! Причем с выгодой! Ей тело мое, а мне путь наверх через нее. Вот до чего я дожила! Я тогда так и жила, рвать до себя, все себе… Урвала, и ладно, не урвала, нет, мне надо все равно, и я добьюсь своего! И добивалась ведь!

С Женькой первый звоночек у меня в голове прозвенел. Дзинь!

И вот я почувствовала, обомлела! Оказывается, отдавать, это так красиво… Оказывается, отдавая, ты словно возрождаешься заново! Я впервые почувствовала, что такое посыл твой, который ушел от тебя и назад к тебе, с новой волной, но уже вот с двойной! А это как лелей ведь на душу! Оказывается, отдавать это стократ сильней!

Я не умела, а тут впервые почувствовала, что я могу отдавать! Не брать, а отдавать! И впервые, с трудом, интуитивно, тыкаясь, где-то обижаясь, что плохо скрываю, я отдала ей, этой Женечке самую капельку пока только, но отдала ведь! Сумела, выдавила! И это меня так поразило!

Оказывается, вот оно что может, женское тело! Оказывается, отдавая, ты получаешь ответный посыл! И он такой мощный, волной приятной, и все в тебе перевертывает, все очищает!

Может от того с Блендой не смогла. Не было от нее мне никакого посыла! Потому ушла, оборвала все, хотя от нее многому научилась.

Ну, а потом Антонина. Знакомство, и я из кожи вон лезу, мне надо было выкарабкаться, уйти, начать что-то другое, более цельное, значимое, где я уже чувствовала бы, что мне может быть послано в ответ от любимого человека. И я это почувствовала в себе, своем теле, сути своей женской. Оказывается, я уже не Снежной королевой могу быть, но и теплой, отзывчивой Ладушкой! И у меня зрел, вызревал этот посыл!

— Что за посыл? — Спрашивает, явно тронутый моим откровеньем.

— Посыл? А это желание любить и отдавать! Вот что!

Оно не сразу пришло, оно вызревало во мне. Я сначала не знала, даже не представляла, что такое могу, и что буду хотеть этого. А тут?

Вот, признаюсь честно. Тебе, моему мужчине, что я к вам с другой мыслью шла, с расчетом что ли? Я ведь тогда не только не осознавала, но и в мыслях не держала того факта, что потянусь, что захочу эти посылы обратить к кому-то. А тут ты! Я ведь поначалу, что подумала, что вот трали-вали, а сама себе на уме! Замуж выйду за …

— Толстосума и такого тютю…

— Да! Точно, так и восприняла сначала, и все больше собой гордилась, какая я, да как нравлюсь! А потом…

— Лягушечка квакала-квакала, да и получила стрелку, запущенную Иванушкой, которая попала в ее болото и …

— И не в болото вовсе попала! Разве же туда она попала? А мне прямо…. Ух ты, думаю! Вот это царевич!

— Что, так и подумала? Неужели царевич?

— Да! Так и подумала, но и себя почему-то рядом с Царевичем тут же представила, не меньше как Принцессой. И как представила, так мне так захотелось, чтобы как в сказке о Золушке все случилось.

Но мне уже мешали представления, полученные мною от секса.

— Какого секса, я ведь тебя взял еще девочкой!

— Э, Господин мой, я знала одну барышню, так она так же впервые стала женщиной, на брачном ложе, но до этого, чтобы все было по правде, она все пускала к себе кавалеров и не между ног, а под задок! Вот и я, но не от задумки такой и с обманом, а от того, что слишком рано узнала, что обязательно грубо, насильно и грязно все будет то, что с мужским связано. Уворачиваясь от них, хитрила и даже между собой стравливала их всех-кто ко мне с таким предложением, лишь бы меня не тронули! Ты понял о чем я.

А тут Женька! И такая она недотрога и такая серьезная, никогда бы не подумала даже, что она может быть такой нежной. Она меня просто всю перевернула, вывернула и переставила, словно паровоз на рельсах на другой путь направила, и все равно, хоть и на другой, а совсем не тот, где у пары, что встречается ради любви, одно другое дополняет и все совокупляется, как у Адама и Евы.

Прозвенел от нее звоночек, что отдавался во мне, и я его услышала! А ведь могла уже и не слышать! И я поняла, что если так дальше, то не миновать мне всех постелей подруг! Сумела найти в себе силы и деру на фабрику! Была еще одна причина семейная, мать вышла замуж, и я лично хотела сама хоть чего-то добиться путного.

Сначала не понравилось! Трудится с утра до вечера и все не так, да не получается, все недовольны тобой. Но как оказалось, если напрячься, то дело пойдет! Я напряглась так, что все мне на фабрике скоро Вера, Верочка! Понравилось! И потом у меня тяга к композиции, моделированию, и я давай, спасибо поддержали бабы, первое место на конкурсе, потом первое по области. Но тут Бленда нарисовалась на мою голову!

Она еще та штучка оказалась! Сразу же меня ухватила, и я почувствовала ее интерес ко мне не производственный! Сама ведь раньше грешила, и в ней тут же это почувствовала!

А перспектив никаких! Ну фабрика, потом замуж, детей рожать и вкалывать на какого-то Чичика, как оказалось. А тот наверняка бы не упустил случая, и меня бы так в передовики выдвинул, чтобы я передовым местом так бы и сияла, так бы и светилась!

Вот я и решила! Надо самой пробиваться!

Как пробивалась, сама помню смутно. Но через постель, между ног Бленды проскочила и вот я в столице. Вот она мечта, кажется, протяни руку и хватай звезды с небес! Ты же теперь как звезда! Красивая, бабы лобзают тело, в ногах ползают, чуть ли не умоляют! А как пробиваться, по постелям столичным? Не хотела я и уже не могла. Все решила, уйду и уже как-то сама, но ни вперед, между бабских ног, ни назад к Чиче, только сама и никакой Бленды! Сказать по правде, замучила, такая она приставучая эгоистка оказалась!

Вот тут снова, видимо, судьба вмешалась, Антонина, мамка твоя нарисовалась.

Понимаешь, я в тот момент меньше всего думала о тебе! Задницу свою спасала из грязи. А как вылазить? Опять напряглась и, вот, я твоей мамке понравилась.

А можно честно?

— Давай уже, чего там! Вали все до кучи, если решилась!

— Извини, мой дорогой, но тогда я на тебя, как на туфельку Золушки смотрела. Примеряла и все думала, налезет, не налезет? А потом, взяла в свои руки, да как напялила! Или натянула, как правильно?

— Ну, ты и выдала Верочка! Грубо, сочно, но правильно! И примерно так все и было. Я это в тот вечер понял…

— А почему примерно? Что-то было еще? Подожди, я слышала, что был какой-то план. И я вписалась? Так?

— Ну, что ты спрашиваешь? Ты сама как считаешь?

— Знаешь, когда пришла к тем шакалам на раут впервые с тобой, то вот тогда рядом с тобой осознала, что я не только хочу, но и могу стать королевой!

— И стала! Ей богу! Мне тогда просто все вывернули внутренности и все мне, где же такая мадонна, откуда?

— И что?

— Ты еще спрашиваешь меня! Разве же я виноват был тогда? Ты же сама, помнишь, как себя повела?

— А что? Неплохо я им тогда носик подтерла? Ты не находишь?

— И не только подтерла, но и зарисовалась красиво так и потом, в таком платье…

— А тебе оно, правда, понравилось?

— Особенно та, что в нем была! Я смотрел на тебя и как будто бы был с королевой, с кинозвездой.

— И тебе захотелось…

— Да! И сейчас…

— А ты знаешь, я просто мечтаю… и мне так не терпится снова, как тот туфелек взять и на себя напялить…

Так! Достаточно откровений! С тобой о чем бы не говорили, всегда к одному результату склоняюсь. Вот бы так в бизнесе было.

— Кстати, мой милый, а что у тебя за бизнес? — Спросила. А у самой только мысли…

Ну и как вам? Я справилась, выкрутилась? Не наболтала лишнего? Ну, если понравилось, то слушайте, что было дальше…

 

Бизнес по-русски

— А ты, правда, хочешь знать или просто спросила. Оттого будет зависеть, что мне надо тебе рассказывать.

— Я что такая тупая? Или ты мне не доверяешь? По-моему, я тебе все рассказала и вправе услышать правдивую историю. Так ведь мой милый?

— Ну хорошо, слушай, только я не ручаюсь, что так уж доходчиво смогу рассказать.

Итак, бизнес мой связан со страховкой.

— Ты что, страховой агент?

— Что-то вроде того, только я страхую не предметы и не от стихийных бедствий, несчастных случаев, пожаров, смертей, а страхую процессы.

Да, да, я понимаю, сейчас объясню, и ты лучше поймешь. Моя компания страхует сделки. Ведь при заключении сделки может произойти всякое, вот и хотят партнеры избежать риски и на всякий случай закладывают в цену сделки риски потерять деньги. Мы привлекаем специалистов, разбираемся в сути их сделок, а потом говорим им, что мы согласны за такую-то сумму застраховать ваши операции, сделку. Понятно?

— Понятно, но как-то уж скучно. Сделки, партнеры, бизнес, проценты. Вот ты, к примеру, смог бы мой бизнес застраховать?

— Твой, как ты говоришь бизнес, уже застрахован мной.

— Как это?

— А вот тем уже, что ты моя жена и все знают, что я, прежде чем позволю что-то делать, все вокруг твоих занятий знать буду и постараюсь избежать неприятностей.

— Тогда, если ты такой осторожный, мой милый, почему же ты допустил вот такое, что меня трясли, как грушу, в Париже, и Мари пострадала. А ты говоришь, я, моя репутация! Как все это соотносится?

— Да, родная моя, ты права. Поначалу я не придавал такого значения твоим делам и думал, что это у тебя как хобби.

— А потом…!

— Да, а потом уже сначала просил присмотреть, потом все дальше у тебя дело заходит, и я решил…

— Так! Ты опять я, да я! А где же, по-твоему, я? По-моему, я сама.

— Да, точно! Сама такое устроила, что мне пришлось на тебя тратить значительно больше, чем в голове укладывалось.

— Что, например? На что ты тратился?

— Не хочу всего перечислять, но скажу, что полицейского того, румына…

— И не румына, а молдаванина.

— Пусть так, молдаванина мы изрядно подкрепили, и потому он после нашей страховки начал чуть ли не боевые действия.

— Ясно! А я-то решила, что он такой молодец — не побоялся против мафии и как начал, как пошел на них…

— Ну да! Он так напугался, что нам пришлось ему предложить все на свете: и деньги, и поддержку, и продвижение по службе, и…

— Вообще тот полицейский очень неплохо заработал на всем! Тебе не кажется? И еще несколько бутылок Бурбона вылакал у меня.

— Да, что ты, а говорил, уверял, что в рот ни капли!

— Ну, а кутюрье? Ты его тоже уговорил по-своему?

— А как же! Тот вообще лис оказался и все крутил хвостом, все выторговывал для себя условия и…

— Так значит он врал мне? Говорил, что у меня талант и что я вот теперь уже научилась, ухватила какой-то там шарм французский и…

— Да, родная! Талант он сразу увидел в тебе и, надо отдать ему должное, что он тут же за сотрудничество с тобой удвоил ставку. Как он говорил, потому что за тобой увидел широкие возможности и способности.

— А не кажется ли тебе, мой дорогой, что все те французы неплохо поживились за твой счет и всех вокруг носа окрутили? Ну, ты согласен?

— Ты знаешь, пожалуй, ты права! Я что-то так не подумал, все больше не о выгоде, а о тебе думал, но то, что ты говоришь, спустя время только так и можно оценить!

— Вот тебе и французики милые, вот тебе и ля мур! Ха-ха-ха! Ой, не могу, ой! Как они нас… Ха-ха-ха! Да еще и румын!!!

Мы вместе с ним смеемся. А потом я, сквозь смех, говорю:

— Это надо же, как они так ловко! Один полицейский все чего-то боялся, как мне казалось, а сам тем временем вытягивал из тебя побольше денег, да выпил Бурбона столько на халяву, а другой, кутюрье, напустил на себя такой важности и все отказывал, ссылаясь на занятость, а на самом деле цену тоже себе набивал! Вот же шельмы! Вот же пройдохи! А говорят, что французы легкомысленная нация и что они простачки! Ха-ха-ха!!! Сами мы опростоволосились! Ой, не могу, как они нас! А ты говоришь, мой бизнес, мои парни…, специалисты и все просчитаешь, все риски… Ой, смешно, ей богу!

Думаю, нам учиться надо у них, как дела вести! Ну что же, хороший урок они нам преподнесли, теперь мы им!

Давай лучше поговорим, как нам Мари вытаскивать и как с ними со всеми? Если мы и на этот раз проколемся, то тут уже не до смеху будет. Так что ты говоришь они предложили…И дальше мы стали о наших делах говорить.

 

А в это время, в Париже…

Инспектор все еще нежился рядом с такой мягкой и милой кошечкой французской и все вспоминал с удовольствием, как ему подфартило, и как он на этих русских себе построил карьеру! К тому же и счет кругленький в банке согревал ему душу.

Ну а кутюрье, тот также даром не терял время, и хоть и не молод, но позволил ей, очередной преемнице Халиды и модели, ласкать свою умную голову да кое-что еще. И так же вот с удовольствием отмечал, что еще чуточку я потяну и в Москву укачу, там такая Мадам, вот и там погуляю с пользой для дела, ведь как приятно вдвойне, когда так к тебе с уважением, отдавая дань… о, Париж, о, месье Кутюрье, о, Высокая мода!

Да все это мишура, маска, а вот у той Руссо — Мадам талант, так это да! Везет же этим русским, а тут всю жизнь тянешься, тянешься, а им вот раз и все! И талант и деньги, им все бог дает, а нам все своим трудом, все с потом…

Нет, что ни говори, а он прекрасно отметил, что применил ее стиль, и уже новая модель вот-вот и созреет в его голове. И потом, он на зимнем показе всем им, выдавая ее стиль за свой … И как им всем да покажет! Пусть знают, что значит он — Кутюрье!

Так надо бы не забыть, у нее дальше разведать, что она думает с теми накидками, что Васнецов, их русский художник нарисовал. Наверняка снова что-то такое задумала, но, вот же русская Мадам! Головка работает прекрасно, а вот вперед мыслей болтает язык! Надо бы рядом с ней первым оказаться, а то проболтает всем, и следующий мой бизнес, построенный на ее стиле…

Вот так думали они. А я?

А я, засыпая, мечтала о скором свидании с мужем, о том, как я с ним встречусь, как буду ласкать его и как всю себя отдам, всю, всю, до самой последней капельки выжму и все им! Мужу, Мари, всем, потому что я простая баба!

Талантлива? Да!

Умею любить? Да!

Могу отдать всю себя им? Да! Да! Да!

Лишь бы им всем оставить их радости жизни, да здоровья им всем прибавить! А что касается себя, то потом… когда им всем сделаю, то потом уже, да…как-нибудь…. потом уж

О себе она меньше всего переживала!

Потому что во все времена, впрочем, как и сейчас, все только и крутится вокруг нас. Вот в том-то и есть наша сила и слабость! Она как была, так и сидит — в простой нашей бабе!

Что с Мари?

А сила и надежда все еще не покидали Мари. К тому же, как мы уже говорили, она верила! Верила, но не в бога, как все считали, а верила в нее, свою подругу.

Все с ней произошло так быстро, что она даже не поняла, когда глаза открыла. Где она, что же произошло? Просто нещадно сначала болела голова, а потом к ней в какой-то гостинице в номер зашел незнакомый мужчина и все объяснил.

Она еще долго не могла забыть этот его спокойный русский голос и то, что он ей говорил. Как-то так буднично и спокойно сказал, что похищена, и пока не закончатся дела, она будет в России. Сказал, что не тронут, если она будет себя правильно вести.

Где в России, как это так, а как же мама, как отец, Пьер, Бест моя…Где же они все, почему не приходят на помощь? И где же инспектор, который все уверял, что у него все под контролем? И вот она осознала, что в одночасье все рухнуло, и теперь она действительно должна была только сама. А что сама, что же им надо от нее?

Смутно догадывалась, что все это как-то связано с теми бандитами, о которых ей говорила Бест и вспомнила, что предупреждала, чтобы она береглась, остерегалась как никогда. Но кто же знал, как говорится, знала бы, где волк пройдет, так вырыла бы яму. А тут сама в эту яму угодила. Но пока ее не трогали, правда, никуда и не выпускали.

Она поняла, что с ней не шутят, и стоит ей только… Кстати, ей об этом напомнили и так страшно!

На второй день ее вывели, повезли на машине куда-то, она не знала, глаза ей закрыли, и она все думала, что вот ее сейчас и… Но то было не с ней, а с другой. Когда ее привезли назад, то все никак не могла в туалет даже сходить, такого страха натерпелась, что у нее внутри все сжалось. Ей, она поняла, такое специально показали, чтобы она знала, что с ней сделают все точно так же. Причем, та незнакомая девушка во всем сама призналась, и она слышала, как сама рассказывала, что хотела сбежать, скрыться…

Нет! После такого она поняла, что если она хочет остаться жить и детей иметь, то она все будет делать, что ей будут говорить. А девушка та все к ней по ночам, и все в ушах звучал ее истошный и жалобный крик, когда ей…

Нет! Нет! Она просыпалась и, стиснув зубы, плакала, боясь произнести хоть бы один звук. Потом ее уже, как будто бы она с мужем, в автобусе, как туристку. И что ведь самое страшное, у всех проверяли паспорта, багаж, а мимо нее, как будто бы нет ее даже, как будто бы она под шапочкой — невидимкой! А потом, как только приехали, ее сразу же в машину и долго везли какие-то хмурые и явно не русские. А куда, да зачем? Причем, при ней они все делали, не стесняясь, и даже не отворачивались, тогда она поняла, что это страшные люди, она о таких слышала рассказы тех женщин, которые к ним приходили в Париже, спасаясь от …рабства! Да, это были рабовладельцы двадцатого века!

Потом ее впервые за несколько дней пути привели в сауну, где сказали, чтобы она вымылась как следует, и с ней будет разговаривать хозяин. Она так этого испугалась, что все время, несмотря на горячую воду, тепло, все тряслась от страха и ожидания. К тому же, хотела простирнуть свои вещи, но их забрали. И все с ней делали, пока она голая, а они одеты, но на ее тело, никакого внимания не обращали, словно она собака безродная разгуливает. Потом она с удивлением увидела, что вся одежда новая и она из Франции, даже красивые полукеды спортивные. Она так обрадовалась, что пока одевалась, не заметила даже, что ее пристально рассматривала какая-то дама. И потому ее слова она восприняла, как приказание, вздрогнув, постигая их жесткий смысл…

— Теперь ты Мари переводчица у моего мужа, Николай Николаевича! Запомнила, дура!

Ты будешь работать в офисе, но за тобой все время будут неотступно приглядывать, к тому же мы тебя окольцуем.

— Как это? — Невольно вырвалось.

— Молчи, б….! Слушай, я повторять не буду! Куда бы ты ни отошла, с кем бы ни разговаривала и даже если ср… будешь и перд….ть, мы все равно все о тебе будем знать и слышать! И даже если ты начнешь онанировать, я все знать буду, так что советую подумать, как ты будешь свои стоны скрывать от нас. А нет! Так я дам команду и тебе с удовольствием сикель отрежут! Ну, ты уже все это видела, так что готовься, сейчас к Николай Николаевичу на представление. Да и волосы свои, сука, высуши сначала, а то патлы свои распустила мокрые….

Подошла и внезапно так сильно ее хлестанула по щеке, что та следом так и вспыхнула, а в ушах еще несколько десятков секунд слышался писк. Пи-пи-пи! То пищала ее слабая надежда на скорое освобождение, угасая вместе с тем противным писком в ушах!

Потом будни, даже поездки, собрания, и она все не могла отойти от той опасности, что ей прицепили в виде браслета на ногу. Ей ведь Николай Николаевич так и сказал, что если он узнает, либо захочет, то раз, и ей в ногу уколет булавочка со смертельным ядом. Она еще вздрогнула, когда ей прямо в кабинете нацепили на ногу этот страшный, опасный для жизни браслет!

Вот и окольцевали, как гусыню! А по сути, рабой сделали и как — то даже не верилось, что вот она вроде бы у всех на виду, а не может и слова сказать лишнего и даже шага шагнуть в сторону, все ей кажется, что еще миг — и иголка ей в ногу впивается! Поначалу она все не спала и даже одно время держала под рукой наготове поясок от платья, рассчитывая, что как только почувствует укол, так сразу же перехватит, обкрутит ногу ремешком и не даст яду распространиться. Но потом поняла, что все равно не сможет и не успеет, они ведь наверняка ей что-то еще подстроят, усыпят, например, или наркотик введут. Кстати, ей уже предлагала это баба, жена его. Сама ведь потихонечку принимала и кололась, втихаря от мужа. А потом мученья начались! Рабство из делового перерастало в сексуальное, и она к ней стала лезть, эта жаба противная, жена хозяина!

Нет, вы только себе представьте, что может сделать с рабой ее владелица! Да еще такая! А ведь она по тюрьмам школу эту прошла любви с женщинами, вот и решила ее преподать!

 

Маньячка

Конечно, о маньячках сексуальных можно долго и интересно рассказывать, но … Вот тут-то все на поверку оказывается, а для чего? Для того, чтобы удивить кого-то описаниями изощрений или неординарных подходов? Так разве же это задача авторши — расписать их в самом приятном свете? К тому же довольно часто, что они делают нормальные люди, тем более дамы, такие как Вы и я, как другие, это совсем не приемлют! Нет, конечно же, это не учебник, а художественное произведение, и оно не об этих, с припадками в сексе, а о сексе, о чувствах моих героев, хрупких и нежных, их мужественных и не очень мужественных, но ведь поступках! А поступков без осмысления, без чувств — не бывает! Так что не обижайтесь, я только вскользь через призму Мари об этом…Вот, что она сама потом Бест рассказала…

— Пока был Хозяин, так стану теперь называть Николай Николаевича, она, его сумасбродная жена, держалась и ничего лишнего в отношении меня, кроме пощечин изподтишка, ничего себе большего не позволяла. Но как только Хозяин отлучался, то тут с ней происходили разительные изменения! Все знали и с напряжением ждали его отъезда. Как только машина выезжала, так она словно мегера, металась по комнатам, по помещениям наводить порядки и страх одновременно на всех нас! Это потом я узнала, что была описана точно такая же дама, под именем Салтычиха. Ну, а тогда я ее про себя называла Дьяволицей. Она начинала с малого. Цепляла горничных, потом надавав им пощечин, нередко до крови, приступала к остальным. И бывало только и слышишь ее матюгливые крики на кого-то и за что-то. А то и удары, и не всегда ведь пощечин! Умела она и ударять как парень и больно наотмашь. Правда, однажды не знала и попала что называется.

Приняли как-то парня для какой-то работы. Он ничего оказался, хороший работник. Но этого ей мало, она его просто задрала и все ей не так и все он не такой, руки кривые, орала, и растут, откуда всем указала. Он слово, она рассвирепела и его за собой, в дом, для мордобоя серьезного потянула.

Мы все замерли, знали ведь, что с ним будет! Потом слышим, что она орет, следом удары! Ну, думаем все, пропал парень!

Через пять минут выходит из дома, как ни в чем ни бывало тот парень! Все к нему. Ну что, мол, она тебя как сильно по роже? А он спокойно так и с издевкой всем нам.

— Эх вы! С бабой справиться не можете. Тоже мне мужики называетесь.

— А она где, что с ней? Что ты с ней сделал?

— Да ничего не сделал, а взял и ответил как надо! Я ведь до этого служил службу в спецназе, вот и пошел на ответные меры при нападении…

Потом целый месяц тишина… А потом она снова за старые дела! Обкурится и давай! Но только всегда с женщинами, с мужчинами, а тем более с парнями, теперь напрочь избегала.

А что женщины или девушки, мы ведь не то, что ответить не можем, так еще и боялись лишиться работы, вот и терпели. Не говоря уже обо мне. Мне доставалось и надо и не надо, а потом еще ей и этого показалось мало! Начались ее эксперименты со мной как с женщиной.

Понимаете, ведь все равно кто насилует, мужчина или женщина. Все равно ты изнасилованная! А это значит, униженная, растоптанная и поруганная, к тому же физически оскорбленная! Она знала, что я потенциальная жертва ее и вот старалась все со мной проделать как можно коварнее, как можно больнее и похабнее.

Унизить и оскорбить, ей этого мало, ей надо было меня испачкать, растоптать, смешать с грязью!

Впервые когда она меня за собой увела в свой знаменитый подвал, я боялась, но не представляла, что же она может со мной сделать. Ну полезет, так рассуждала, ну и что теперь, ведь я не девушка, потерплю. Терпят же женщины как-то от своих мужей да любовников, вот и я собралась терпеть. А кто сказал, что она записалась в мои любовники? Скорее в мои палачи. И она это доказала сразу же!

— Раздевайся!

— Как раздеваться, зачем?

— Бац, бац! — Следом два сильных удара в живот и грудь.

Больно, но что же мне делать? Приходится раздеваться. Она видит как я медленно все и снова — один удар в спину, другой — снова в живот. Знала, что по лицу нельзя, муж может спросить, отругать.

Я уже всхлипываю! Это моя ошибка, как потом я такую вывела для себя формулу.

Только в трусиках осталась. Она подошла, засопела грозно и хвать больно за сосок!

— Я сказала тебе дура, вся раздеться! — И больно закрутила, обожгла своими пальцами как клещами.

Пока стягивала трусы, она меня больно щипала за голое тело до синяков!

— Ложись на спину! Ноги раздвинь! Ах, ты б….! Я кому сказала! Как лягушка ляг! Ноги, колени подтяни и лежи так, как я сказала!

Потом веревками скрутила между собой в двух местах руки и ноги за щиколотки. И вот я действительно как лягушка для препарирования лежу распластанная. А она вокруг меня ходит, кружит. Страшно!

Потом насиловать начала и пошли в ход то пальцы, то рот, то еще что-то. И всего ей мало и чем она больше во мне погружается, тем ее все сильнее разбирает. Кончилось тем, что она попыталась ко мне сзади залезть, но… я же не знала! Потом развязала и долго ногами меня пинала, и все выговаривала, какая я грязная…

В следующий раз я уже знала и готовилась. И когда она снова, то я закричала на нее, что мне больно туда там! Это моя вторая ошибка!

Через несколько сеансов я уже ко всему оставалась безразличной,…так как она неожиданно вдруг взяла, освободила и посадила меня рядом с собой. И давай меня спаивать водкой и про свою жизнь байки рассказывать! Напились мы изрядно! Я хоть и крепилась, но она оказалась такая крепкая в пьянке. Я уже носом клевала и все не могла головы оторвать, а она голая, почему-то в знак солидарности со мной разделась, сидела голая и все о себе рассказывала. Причем все с матюгами. Я тогда не понимала всех этих слов. Спросила ее, и это первая была моя победа! Начались тут же ее уроки матюгам.

— Вот это что? — Показывает известное место между своих ног. Говорю:

— Вульва!

— Что? Как ты можешь мою ……. называть какой-то Вульфой?

— Да не вульфой, а вульвой! Вот как правильно! — Поправляю, а она.

— Что? …., вот как правильно! Ты поняла, лягушка французская!

— Ну, а это что? — Показывает на груди.

— Молочные железы.

— Что? Вот это, — хватает их и трясет передо мной свои довольно приличные… — это по-твоему какие-то железы? Да ты дура … анная! Как ты смеешь так о моих сиськах говорить? Да ты знаешь, я ведь на них, можно сказать, Кольку своего подловила! Но у меня, это не сиськи, а так уже, ушки собачьи! А вот… — И начинает меня перевоспитывать, рассказывая какие у ее сотоварок были по нарам! А я и рада, пусть думаю, рассказывает, а я пока отключусь. А потом подключаюсь и слышу, как она продолжает…

— Так вот Люська, мою голову клала на одну, а второй меня с головой накрывала! Вот это были у бабы сиськи! Вот это я понимаю! А то? Да что там! Это у вас у всех молочные железы… Точно! Ведь мои гланды и те больше, чем у тебя сиськи! Тьфу ты, не сиськи, а гланды молочные!

— Ты все перепутала. — Почему-то ее поправляю. Она машет размашисто, и ее гланды молочные, так и болтаются из стороны в стороны.

А потом я поняла, если хочу выжить, то мне придется во всем ей покориться, не перечить, по-возможности обеспечить общение с ней. А как обеспечить, если у нее язык не человечий! Русский ведь слышу, но ничего не понимаю, что она хочет, о чем говорит, одна ругань какая-то! Потому, улучшив минуту, между издевательствами попросила выучить этот матюгливый, бесстыдный по смыслу, ее русский. О, как она обрадовалась! Как будто бы с ней связалась марсианская нация!

Даже не буду переводить, тому, как она меня такому научила, что если все описать, то получиться только страницы все проставить в точках! Потому я все же буду говорить и писать, заменяя идиотские матюги на нормальные человеческие слова.

После того, как мы с ней перешли на общий язык, то я стала хоть что-то понимать из потоков ее грязных слов. И только после того она стала вдруг со мной считаться и даже разговаривать на своем языке, о проблемах каких-то в семье, с мужем. Так я узнала, что Хозяин не сильно балует своим,…. Так? Теперь вот сама даже сбилась, а ну-ка напомните мне как этот….. называется по-человечески? Что? Пенис? А, ну да, как же я так!

Так вот, пенис ее мужа все реже и реже бывал у нее в ……Что опять не так? Неужели это такое слово, что даже написать его нельзя? А ведь так красиво говорить …., прямо как звезда ведь! Но, как говорится, что даже в шутках надо сохранять равновесие между слишком и почти! Так что буду, как и обещала, и только для усиления фразы точки ставить в предложениях!

Потому, она говорила, что от тоски и без выходного положения стала вымещать на всех свою злобу и неудовлетворенность хроническую. Особенно, после отправки дочери за границу.

— Ну, а потом, — говорила она, — мне ведь мало просто так, с ним. Мне надо чтобы е…. Драл меня как Сидорову козу! А тут еще это обещание, которое я ему в последний раз дала! Он ведь меня уже несколько раз вытуривал на …., за то, что я, по его мнению, мужикам давала! Я ему и объясняла, что минет, это совсем не то, что он думает, это не измена, он же ведь мне не лезет в …., а просто, это как поцелуй! Ну, чего ты, я ему, это же совсем не измена какая-то, а просто как, ну не знаю, ну как будто бы кто хлопнул меня по ж…..И что, говорю ему, ты каждый раз так и будешь по пустякам нервничать?

А он обижается и все время мне, как была б…… так и осталась б……!

Я ему говорю, что б…. это только тогда, когда на день по пять, семь раз и все в самую вот мою …..! А вот так? Это ведь вообще не считается!

Так он меня после того так оскорблял, так орал, и в конце концов потребовал от меня, чтобы я ему обещала не брать их …. ни в рот, ни в …..! Пообещала, а что мне было делать? Дитя у нас! Так бы я как завилась, как бы на…… досыта, а тут и хочется и колется! Ну что мне делать, с тобой что — ли е……? Ты хоть умеешь……? Или все так же, как у вас там у лягушатников, все сюсю, да мусю?

Коляну вчера сказала, что если не будешь меня ……, то я сама начну! А он говорит, что попробуй, только чем ты …..мужиков будешь? У тебя хоть и приличный сикель, но им даже воробья не вы…. Так что не пугай меня и не смеши, что хочешь, делай, но к мужикам даже близко и чтобы духу, говорит, твоего рядом с ними не было! И никаких ми……в и поцелуев! Задавлю! Не посмотрю, что мать, что вместе мучаемся уже десять лет, а вот если узнаю, то задавлю, как б…. задавлю, как стукачку на зоне! Ну это, сама понимаешь, это святое! Не задавить стукача, то преступление и ой, какое! Вот тут я согласная с ним во всем. Вот и думаю, что я тобой теперь буду! А что? Знаешь как на зоне бабы…

И дальше я слушала ее откровения, как на зоне они занимались, нет, не любовью, какой там, а вот такими вот выкрутасами, потому что, и там у них все равно не отрастало, что нужно им было как воздух, как затяжка, хоть какой-то маленькой радости для зечки. Обо всем этом со всеми подробностями и взахлеб мне рассказывала…. Ну, а потом началось..

Стала из меня готовить для себя подругу, как на зоне, так она мне сказала. Началась моя нелегкая учеба, считай, что я в следующий класс разврата попала. На самом-то деле, не в класс, а все в те же лапы у этой жирной бабы пребывала!

Я ведь до этого как? Как все! Слышала, что рассказывали такое о женщинах в тюрьмах некоторые любительницы, но как-то старалась об этом даже не думать, даже в мыслях такого у меня не было, что я, точно так же, как те, о ком рассказывали, сама буду участвовать. И не участвовать, вроде бы как со стороны смотреть, а вот все на меня ее развращенное представление обрушится…

— Поначалу, — как она мне сказала, — я в тебе поковыряюсь как следует.

Неужели думаю, она опять все сначала начнет со мной вытворять. Что же, думаю, она вот мне все эти дни делала? Ведь так все больно и так все расковыряла, жаба противная! Ведь больно же? Как она не понимает, что нельзя так к девочке, тем более такой молоденькой! Что же она еще такое придумала, что я должна еще терпеть от нее? У меня и так уже все там потерто, растянуто, больно. Я даже стала там сама все смазывать, стараясь ее к себе, как можно дольше не подпускать. Потому, когда зашел разговор о какой-то там поездке Хозяина, на несколько дней по деревням, я к нему, возьмите меня! Мол, я хочу видеть сама, как тут живут, да что за быт у женщин? И к моей радости Хозяин легко согласился!

— Только давай быстро! Собралась за минуту и в машину! И быстро!

Пока мчалась по коридору, меня схватила Жаба и зашипела на меня…

— Удавлю, сука, если моему дашь! Поняла, сука….

Я вырвалась и бегом, стараясь подальше от нее, ее грубых и варварских выходок, идиотских разговоров и всего того, что она так грозилась со мной проделать. От всей этой боли, от всех унижений и еще такого, что могла, ведь, что обещала натворить с моим телом.

 

Деревня

Все плохо! А деревня — то просто ужасно! И дороги плохие и дома все такие неухоженные, многие позаброшены, как будто бы война у них тут в России? Да и люди, как сказал сам Хозяин, пришибленные какие-то? А что это значит, не перевел мне, но глядя на них, я уже сама поняла, что многие как будто бы гашиша обкурились. И пьяные! Знала ведь, что пьют, но ведь даже не представляла, что русские так пьют! Причем все — и месье, и дамы. Сказала об этом Хозяину, а он как засмеялся.

— Это, как же ты их, — говорит, — их как назвала? Месье и мадам? Ой, не могу, вот это анекдот! Ты на них посмотри! Ну, разве же это месье? У вашего месье ж….. больше похожа на эту пьяную рожу!

А бабы, так это разве же дамы? Ты вот на эту и ту посмотри! Жабы и то красивей и потом, то с такой толстой ж…., то совсем без нее, ни одной ведь бабы нормальной! А одеты, а груди, а ноги? Тьфу ты, глаза бы на них не глядели, но надо!

А что надо и зачем, снова не говорит ничего, а только вот у магазина остановит машину и уже совсем по-другому с ними, как хамелеон!

— Привет Бабоньки! Вот вы, какие красивые? А я уже думал, что перевелись красавицы на земле русской… И дальше все в том же духе. Даже не верилось, что он так о них только что, а теперь так ласково и так нежно? А потом обязательно мне скажет.

— А вот и француженка, моя переводчица, так что не думайте, мои дорогие, что все просто так у нас. Все по серьезному, и все как надо! А ну-ка, Мадам переведи им на французский язык, что я вот сейчас говорю?

Потом меня поставит где-то повыше, и я им на французском…

— Не верьте ни слову его! Он вас обманет, дорогие женщины! Не поддавайтесь на его уговоры, не идите работать на его фабрики! Погибнете сами и детей своих погубите!

Знала ведь, что он ни бум-бум по-французски и совсем ведь забыла про это чертов браслет!

Но меня чуть не сгубил не он, а учительница французского языка. Откуда же мне было знать, что в русских деревнях найдется такая учительница. Как только я очередной раз в следующей деревне закончила свою пламенную речь, меня вдруг не молодая и неряшливо одетая женщина спрашивает на французском языке:

— Это что, правда, что вы говорите? — Я даже опешила. И тут же на Хозяина, а он тоже в ее сторону смотрит.

— Ради всего святого не выдавайте меня! Не показывайте Хозяину, что вы поняли что-то другое, как предупреждение вам.

— Что, что там такое? Что она хочет эта баба? Она что же, по-вашему квакает? Интересуется он небрежно и, слава богу, что так. После того случая я прекратила свои воззвания к ним обращать. И еще, потому что Хозяин, как и его жена-Жаба стал надо мной почти точно так же издеваться.

Любая ночевка в деревнях всегда заканчивались обязательно пьянкой и баней. Но сказать, что баня по-русски, это совсем не так как по-французски в турецкой бане или просто дома под душем. У них все не так! Во-первых, после посещения им местных властей в деревне, следом тут же к нему для общения присылали обязательно дам. Поначалу я не понимала, зачем это они крутятся в доме, где он останавливался с нами. А потом уже видела, как Хозяин на одних обращает внимание, а других даже не замечает. И вот на ту, на которую он обращает внимание, та и рядом. Садится с ним, и он, ее обнимая, о чем-то тихонечко расспрашивает. В этот момент все выходят, оставляя их одних, а потом как он зовет, мы уже знали, что вот эта, а часто их две, с ним будут все время, пока мы останавливаемся на ночлег в их деревне.

Ну, а потом стол, самогон, закуски разные, но меня от них часто пучит, а потом уже слышим его зовут в баню, как они говорят. Ну что вам сказать, я поначалу просто была в шоке от того, что видела и даже не представляла. Как правило, баня это отдельный сарай, домик с низкими потолками и печью, которую сильно и жарко истопят. Баня расположена рядом с речкой или прудом, это для того, чтобы в их представлении, можно было разогреться, а потом голым выскочить и с головой в холодную воду! Бултых! Варварский ведь обычай! Ну и понятно, что в баню идут сразу все вместе, и мужчины, и женщины. И вот когда я поняла, что и меня ожидает та же участь, я попыталась отговориться, уклониться от такого приглашения. Но Хозяин что-то такое задумал, как и его жена в свое время, обучение для меня в бане.

Помню, как я переживала и не знала, что же и как мне делать пока за ним и его девицами следом. Они впереди, шагают, орут, матюгами поносят все вокруг и как кони ржут! Понятно, что пьяные, а куда же вы, почему именно в баню? Вот это мне и предстояло узнать и не просто увидеть, но и как сказал Хозяин.

— Машка! — Он меня все время как пьяный теперь называл так. — Ты с нами! И не возражать!

Понятно! Куда же мне отступать или ослушаться, ведь знала, что все что он скажет для меня как приказание…Знала и слышала, что с теми, кто не понял, они вытворяли. Брр!

Когда я зашла вслед за ними, то они не стесняясь, раздевались. При этом он, как настоящий хозяин их задевал, лапал, тискал. При этом те визжали притворно, но от всей души. Видно было, как напряженно они ожидали чего-то от него. А так как мне сказано было все следом за ними, то я тоже неуверенно и робко, прикрываясь руками, стала раздеваться…

— Во, позырь, какие трусы бабские, а лифчик? — Это те, что уже разделись догола и на меня уставились пьяными глазами, разглядывали.

— Вот что, бабоньки! Я обещаю вам, что у вас будут тряпки не хуже, чем у этой костлявой французы! Главное, как я вам говорил, слушать меня! Я не шутил, когда вам говорил, что вы теперь в моем штате сотрудников! Скоро я уеду, а вы тута ждите, ищите кандидатуры. Помните, как я вам говорил? Мне нужны здоровые и молодые и чтобы не б…… и никаких там выпивох, наркоманок, понятно? И вот вам потом позвонят, а вы отвечайте, сколько вам удалось агитировать ко мне на фабрику. Помните, как я вам рассказывал, общежитие, комнаты на четверых, столовая и питание два раза, утром всем завтрак и обед, и все бесплатно! Понятно, коровы безрогие? Ну, что еще, заработок, спецодежда красивая, отпуск по беременности в профилактории, премии… и мужики! У меня знаете какие?

— Вот такие? — Выскакивает одна из них, руку сгибая в локте… — Нам вот таких надо!

— Знаю, знаю! Там у меня именно вот такие! Не мужики, а кони с такими …..!

Потом он, поражая меня, впервые при мне обнажается. Это же надо? Я не хочу замечать ничего, отворачиваюсь, ощущая спиной обнаженной, что он не пощадит никого! Ни их, ни меня! Потому что, хоть и слышала об этом, что у него, но не до таких же гипербол! О, мама родная! И как же?

И дамы эти сразу же…

— Вот это мужик! Это я понимаю… А ну-ка, милый, дай нам на него глянуть?

Он довольный, я слышу и даже представляю, хотя не хочу ни видеть, ни слышать! Он начинает сопеть, а следом, они за моей спиной…

— Все! Идем касатик, идем, мы с тобой, дорогой богатырь! Это же надо, какой ты ….отрастил!

А потом только и слышу их радостные голоса из-за двери и только их….уй,…уй и следом они о себе…. да……да!!! А ведь того не учли, что и я теперь в этом их словаре как профессор. Профессор, правда, уже и без мантии….Медленно стягивая трусики свои, и уже слышу, из-за двери, как он и они….Но уже: — ай, — ой, — о ее, и — еще, — что понятно без слов на любых языках! Хотя тут все же больше… ого,…. огого и ….еще! А потом, словно выкрик:

— Давай! Давай! Еще, еще!!!

 

Первый шаг

Я уже неделю как дома. Утихли немножечко страсти от первых любовных объятий и ночей бессонных. Игорь рядом и подключился, строит систему капитальных вложений в производство на той самой фабрике, где все еще Мари в заключении. Не проходит и часа, чтобы я не спросила о ней, чтобы не подумала. И все время у меня в голове только и мысли, как же быстрей ее оттуда вызволить.

Решение пришло случайно, в процессе секретных переговоров, которые проводил с ними Игорь. Он дал гарантию, что Мари так и будет со мной, пока не начнется массовое производство и не будут решены все вопросы пошива и сбыта нашей продукции. Без Мари, как сказал он, у меня не получится толком связаться с кутюрье, растолковать и договориться о его участии в проекте. А ведь без этого нечего было даже думать и удержаться с новыми изделиями на рынке, так как всюду теснили дешевыми товарами секонд хэнда и Китая. Потому он им вроде бы как ультиматум. Или Мари работает со мной, или…

Чича взял некоторое время на раздумье. Ему что-то не нравилось во всем нашем плане, он искал, по обыкновению, подвоха и все желал, как он передал Игорю, продолжения банкета. А потом сам в свою очередь выдвинул такое условие, что не только Мари, но и чтобы я, должна была находиться рядом при них.

Игорь резко отверг этот бред, как сказал он. Никаких условий моей жене или мне! Никаких, иначе, недвусмысленно начал им угрожать. А ведь это он сделал зря!

Вот тут уже я сама по телефону связалась с мэром.

— Чича! Ты ведь так разрешил себя называть по старому знакомству, так можно мне к тебе обращаться?

— Давай проси, что надо тебе, я послушаю. А что, твой муж уже не…

— Нет, почему же, он хочет такого, чего не хочу я и, наверное, не будет полезным и для тебя.

— Это что же, такая форма переговоров, когда вместо себя он толкает тебя, в надежде на что-то другое, с желанием меня ослабить? Так что ли?

— Ты знаешь, он не знает о моем звонке тебе. И я, вовсе не умоляю и даже тебя не прошу о Мари, нет! Я прошу тебя относительно дела своего и того, что если, как ты говоришь, вместе все будет и бизнес, и прибыль, то давай уж вот как-то так! Пусть Мари так и будет за вами, как фигура давления на меня, но и мне нужна она! Ты пойми, без нее у меня не пойдут дела с Парижем! Ведь там ее знают, как мою помощницу. К тому же я, уезжая, до вашей инициативы с ней, ну ты понимаешь, о чем это я, назначила ее временно вместо себя по своей фирме. Об этом знают, а тут она внезапно пропала и поднят шум, а он нам ни к чему, потому что бизнесу всегда хорош тем, что если спокойнее, так…

— Хватит рассказывать сказки! Давай, называй свои условия, а то мне баба про бизнес рассказывает и как там в Париже? А мне по …. тот Париж твой! У меня город и фабрика, я здесь хозяин! Понятно?

-Понятно! Ну тогда, будь так добр и послушай! Я приезжаю к вам, и работаю рядом, но не там где ты мне скажешь, а где сама решу. Мари будет со мной все время! Это раз. Во-вторых, мне..

— Слушай, я что, клоун? Что ты меня решила строить? Как захочу и скажу, как решу, так ты и будешь! А нет, я ей, ну ты сама знаешь, что у меня могут, не парни мои нет, а врачи. Вот уж мастера! Вот умельцы какие? Если бы ты только видела, как они все так красиво и гладко срезают у баб и так им там все подшивают, что фанатики те, сифилитики в Африке, просто сс. т кипятком от того, что такую, почти живую бабу и ждут от меня. Это у них высший шик, баба с отрезанным сикелем и с зашитым входом в…

— Достаточно! Считай, что я поняла твой намек. Ты — хозяин, твое право решать! Кому и как обрезать, только вот что, как бы тебе самому не порезать бы, вместе с теми бабскими сикелями твой бизнес, а то я знаешь, женщина в положении, и меня могут всякие наши дела бабские от дела подальше отодвинуть. Тогда ты, так и будешь, вместо подшивания гульфика, рукава, отрезать от нечего делать у баб то, чем, может быть, очень скоро накроется этим органом женским, но уже у тебя, без меня, это точно!

— Ах, ты …..! — и он называет предмет обсуждения.

— Ну, вот видишь, ты уже и ругаться стал, поминая сикеля! А что же будешь без меня делать? Где твоя продукция, где предмет для труда и заманихи к тебе туда глупых баб? Так что, мы вроде бы как при деле, ты и я, потому давай все решать сообща!

Понимаю, что баба не может тебе диктовать, но я не диктую, а прошу ведь, по старой дружбе для дела…

— Так хватит меня попрекать вашей …..! Вот давай приезжай и мы все на месте обсудим. Может быть, так и будет, для дела я тебе девку отдам, но и ты должна помнить, что я буду за вами обеими приглядывать в оба! А где решаешь расположиться? У меня знаешь, в руках весь город, я советую тебе рядом, невдалеке, помнишь, где был дворец культуры нашей фабрики, так вот там у меня номера и я тебе целый этаж….

Ну вот! Это другое дело, говорю себе. Главное — выиграть первый шаг, а там и Мари рядом, и я думаю, что мой Игорек не отдаст этим волкам нас на съеденье!

Потом, к моему удивлению, Игорь уж как-то легко согласился. Это думаю, что? Неужели меня решил им не пожалеть? А как же его заявления громкие, что он меня им не отдаст и все такое об этом же? Неужели, думаю, ему важнее бабки его, чем я? Обиделась на него страшно, и если бы не его настырное поведение, когда он мне просто силой в команду засунул Геннадия и двух его парней, то я бы даже не знала бы как все это расценивать: его покорность и потакание им во всем. К тому же он сказал, что пора мне с мамой встретиться. А ведь правда, я за этими пертурбациями совсем забыла о том, что еще ей из Парижа пообещала, что как только, то сразу же к ней.

А потом все как в сказке! Мое появление в родном городе вызвало необычайный переполох! Как будто бы я космонавтка из этих мест приехала их поблагодарить! Мы еще не успели подъехать к дому, как мама с девчонками нам навстречу, с цветами и криками мне, словно звезде.

— Вера! Вера! — Только и слышу со всех сторон, сбежавшиеся люди скандируют мое имя.

Мне неудобно, но вот уже я вылезаю из машины, и тут на меня мама, девчонки и все они! Господи, неужели все мне: и цветы, и поцелуи мамы, которая радостными глазами со слезами, меня обняла и при всех целует и целует, как будто бы я с того света вернулась!

— Ну, все! Все! Хватит, не плачь, все хорошо! — Говорю ей, а у самой на глазах слезы.

Еще бы! Такая встреча со мной, и пока к дому идем, все равно, люди как обезумели и мне все скандируют. — Вера! Вера! Вера!

Квартирка наша не может всех желающих вместить, и я вижу, как Генка растерялся, как его парни пытаются кого-то оттеснить. А тут звонок от мэра.

— Приехала? Говорят, что у вас там с популярностью прямо такого не было даже на выборах. Что это с ними, что раскричались? Ну ладно, покричат, покричат, а потом все равно ведь ко мне пойдут. Так, слушай Бест! Ты давай, может лучше, заезжай на первый этаж в дом культуры, там тебя встретят, расположишься, отдохнешь, ну а завтра, часиков в десять ко мне! Хорошо?

— Так, скажи…

— Я так и знал, что ты с этого мне начнешь! Да она уже там сидит, в твоем номере, что? Неужели она так хороша? Правда она мне тоже понравилась, девка серьезная, хотя лягушатница! Но уговор наш дороже денег, ты помнишь? Так что и за ней, и за тобой…

— Так! Ребята, мне надо, нас ждут! Пока мама, все потом, потом, да ладно уже, будет! Генка возьми пирожки, и едем к нам в офис!

— Какой еще офис, где? Ну, хорошо! Едем, так едем. Тебе видней!

Пока едем, слышу как Генка докладывает Игорю по телефону и хоть от того мне спокойнее, но все равно как подумаю, что вот сейчас увижу Мари, так и почувствую, что пожалуй, я рано так возомнила о себе. Сердце стучит как ненормальное! И только внутренний голос. Ну все, все, спокойнее, самое страшное позади!

А потом задыхаясь от счастья встречи…

— Мари!

— Бест!

Наутро, еле-еле проснулась, так как вечером поздно все слушала рассказы Мари.

О потом уже разошлась. Да! Классный у нас офис! Если все остальное отмести, то вижу, как постарались партнеры. А вот партнеры ли они, сейчас вот узнаем?

Как только захожу к Чиче в кабинет, так он прямо сходу мне.

— Ты знаешь, что я спокоен сейчас как никогда!

— Почему?

— Потому что знаю, что твой приезд это начало всего, и что твой Игорь Петрович меня, можно сказать, обложил со всех сторон и подстраховал! Так что там с пошивом моделей? Как ты и что ты решила нам передать?

Ну, а потом деловой разговор…

И уже выходя от него, я сказала, что мне надо вот этих людей собрать и переговорить с ними. И список ему передала.

— Теперь уже я сама, — говорю, — Потому что я людей этих знаю, а они знают меня. Все равно я тебе не доверяю, а ты мне, так что вот и квиты. Давай теперь не мешать друг дружке! Ты мне, я тебе! Считай, что с этой минуты начинается возрожденье фабрики, и мы будем, я думаю, пошивать тут…

Эх, как он весь напрягся, но утерпел, не переспросил! Ну, а то, что будем, я решила сама! Теперь девок собрала и как можно спокойней им всем.

— Во-первых, я рада и знаю что и вы так же рады, особенно от того, что все вместе. Что теперь вот работа начнется как прежде! Так что сейчас я вам по секрету и об этом не надо ни с кем говорить! Это, надеюсь, понятно? Один шаг лишний и весь результат может пойти насмарку! И тогда вы по домам, ну, а я… Мы же такого не хотим, потому вот и будем стараться, работать и молчать, не болтать! Ни на работе, ни дома, прошу об этом молчать! Потому что…

— Так, Геннадий, в чем дело?

Он подозвал и сказал, что надо потише, фабрика, словно замерла, все только и ждут. А что же мы будем пошивать тут! Только об этом и говорят! Потому, он сказал, что в дверях постоит…

 

Начало

— Основным изделием выбираю — женский демисезонный плащ, стиля тренчкот.

Разработанная модель имеет базовый вариант стиля милитари. Он снят и разработан мною по эскизам русского художника Васнецова. После переработки и привязки с учетом влияния французской высокой моды данная модель станет базовой. В процессе производства, в результате постоянной модификации базовой модели мы рассчитываем перейти к снижению повторяемости моделей. Как по фасону, выточкам, раскрою, наложения и положения карманов, воротника, отворотов, клапанов, а также смены цветовой гаммы основной плащевой ткани, подкладочных материалов, вспомогательных элементов, таких как пуговиц, поясов, ремешков, застежек и отделки в виде вышивки, аппликаций и прочих. Что позволит нам, как считают специалисты, достаточно долго удерживать и удовлетворять самый взыскательный потребительский спрос на достаточно высоком уровне.

Тренчкот — модель чуть выше колена, в покрое которой присутствуют черты военной формы. Такая вещь наиболее всего подходит, как для вечернего наряда, так и для спортивного стиля одежды. Любителям строгого консервативного стиля одежды будет предложен классический фасон плаща, а более легкий и компактный тренч подойдет не только для осеннего сезона, но и для лета.

Вот такая задумка. Все остальное будет зависеть от вашего желания, умения и профессионализма.

На днях из Парижа прибудут лекала, разработанные и заказанные мной в мастерской …такого-то кутюрье. Это совместная разработка и рассчитана на долговременное сотрудничество между нашим домом моды и домом высокой моды. такой-то в Париже. Вся одежда будет производиться под логотипом и маркой Бест, французского дома высокой моды. Место нахождения агентства — Париж.

Прослушайте описание базовой модели….

Плащ женский демисезонный, повседневного назначения полуприлегающего силуэта с двубортной застежкой на петли и пуговицы. Полочка с рельефами, выходящими из плечевых швов и доходящих до низа изделия. На полочке выполнены прорезные карманы в рамку с надстрочными концами. Спинка со средним швом и талиевыми вытачками. Рукав втачной, двушовный, низ рукава обработан в подгибку без манжеты. Но в дальнейших моделях может быть с манжетами. Воротник — английский. Подкладка притачная по низу изделия. По воротнику, краю борта, рельефам, среднему шву спинки и плечевым швам выполнена отделочная строчка. Длина жакета чуть выше линии колен по базовым размерам моделей. Дублированию подвергаются следующие детали кроя: центральные части полочек с лацканами, нижний воротник, подборта, верхняя часть спинки, пройма, низ изделия, окат и низ рукава. Стиль и цвет в дизайне плаща изменяются постоянно в партиях по тысяче штук каждая. Много решений полутональных, так жакет может быть выполнен темно-серым, а рукава, карманы, в том числе, могут быть накладными, все могут быть более темными или, наоборот, светлее. В этой игре полутональностей состоит особенность наших моделей. Мы этими тканями полутональными постоянно будем играть в моделях, чередуя как однотонные, так и двухтональные сочетания в одной модели. Материал плащевой, в основе чистая хлопчатобумажная плащевая ткань в мелкий рубчик с наклоном, наподобие габардина, с водоотталкивающей пропиткой, производства Китая. Плотность меняется в моделях: поверхностная плотность от трехсот одного, двухсот пятидесяти до ста семидесяти пяти. Но все, повторяю — в зависимости от моделей, фасонов. Прокладочный материал — сто процентов хлопчатобумажный с антиусадочной пропиткой, клеевой, плотность по основе пятьсот двенадцать, по утку двести восемьдесят. Нитки лавсан армированные сорок пять эл, эл для стачивания деталей до тридцати пяти эл, эл для выметывания петель, стачивания прокладки. Нитки тоже производства Китая.

Ткани, нитки все отобраны и предварительно заказаны, поставки начнутся сразу же вслед за нашим одобрением по получению опытной партии. Поэтому попрошу усилить внимание на разбраковке тканей, чуть что, тут же отклонять! Ориентировочная стоимость изделия базовой модели… что позволит…..

Говорю и вижу, как меняются выражения лиц, как загораются глаза девочек, как раскраснелись лица, как они слушают меня внимательно.

Мне приято осознавать, что я что-то да и смогу сделать в своей жизни, помочь себе и людям. Ведь это сейчас так важно им и мне. И потом мне так надо поставить дело, чтобы ни один человек не оказался лишним, не сидел без дела и был просто необходим на своем месте и в смене. А о том, что будем работать по сменам, я и не сомневалась! Изделие того стоило, ейбогу, недаром я столько выстрадала, и мы с Мари такого натерпелись. К тому же организовывая такое сложное, постоянно сменяющееся производство, мы рассчитывали, что Чича и его команда не смогут отрывать людей от процесса и тем самым, мы сбережем их от страшной задумки и разрушения их здоровья, а может быть и жизней!

Закончила представление модели, и теперь подталкивая легонько вперед говорю:

— А теперь представляю вам мою помощницу Мари, она вам прочитает вводную лекцию по истории создания плаща. Это для вашего общего развития и понимания момента. В дальнейшем она так и будет вести занятия с остальными конструкторами. Мы планируем открыть постоянно действующую школу мастерства, где все без исключения работники пройдут обучение навыкам и приемам выполнения работ с последующим присвоением квалификационных разрядов по окончанию успешного обучения. Так что старайтесь, спрашивайте, ну а сейчас передаю слово Мари…

— Самый первый плащ был сшит и представлен как универсальный вид одежды, предназначенный для использования в целях перемещения под частыми дождями Великобритании. Вспомните Чарльза Макинтоша первооткрывателя, который выдумал непромокаемую плащевую ткань. Этот химик изобрел новую вещь случайно, однажды измазал составом каучука свою верхнюю одежду, а затем понял, что это место не подвержено воздействию воды.

Одежда, имеющая общие черты с современным плащом, была популярна еще в Римской империи. Тогда верхняя одежда представляла собой мантию или накидку свободного кроя из натуральной ткани.

Вспомним такие названия как тога, туника. Кстати различие в них заключалась в том, что тога состояла из одного куска ткани и наматывалась на тело, туника же, как разновидность длинной блузы, надевалась через голову. Поначалу она была без рукавов, с прорезями для рук, рукава до локтя появились позже, заканчивалась ниже колен и подпоясывалась на бедрах. Туника имела прямоугольный покрой. По груди и спине шли пурпурные полосы — по одной или по две. Основным цветом был белый, материалом служила шерсть. Римлянки носили такую же одежду, но всегда более широкую и длиною до пят. Первое время туника служила им простым домашним платьем, но с ростом благосостояния она стала играть более скромную роль рубахи, как нижняя туника из тонкого полотна, а ее место заняла другая разновидность туники — стола, от латинского слова богатая, со складками, длинным шлейфом, с поясом или без него, выглядела очень внушительно. Она могла быть с рукавами, большей или меньшей длины, или вовсе без них; рукава были открытыми по всей длине, и в двух или трех местах от локтя до плеча скреплялись застежками — аграфами. По краям стола почти всегда окаймлялась цветной вышивкой. Поверх туники римляне надевали верхнюю одежду: мужчины — тогу, женщины — паллу.

Тога вначале была более легкой формой плаща, она представляет собой огромный кусок ткани шириной около трех с половиной метров, длиной свыше пяти метров, выкроенного в форме эллипса или половины эллипса, который обертывается вокруг тела. Как это ни странно, полной ясности в представлениях о форме и покрое тоги нет до сих пор. Само собой разумеется, что тога, с ее грандиозностью и чрезвычайной сложностью укладки, не могла служить повседневной одеждой. Уже во втором веке до нашей эры она сохранялась только как праздничная и гражданская одежда: у знатных римлян — из чисто-белой шерсти, у юношей — с одной пурпурной полосой по краю, тога праетекста — окаймленная, обрамленная, у императоров более позднего времени — сплошь пурпурная. Для замены тоги необходимой верхней одежды римляне использовали пенулу — закрытый со всех сторон теплый плащ из плотного кастора, с вырезом для головы посередине, закрывавший тело, начиная от плеч, часто с капюшоном. Позже этот плащ стали застегивать на правом плече, как греческую хламиду. Подобный, но более короткий плащ — сагум носили солдаты. По своему происхождению это был галльский плащ для верховой езды.

Подобно тому, как вне дома мужчины носили тогу, римские женщины надевали паллу — длинный плащ, доходивший иногда до лодыжки и состоявший обыкновенно из одного куска материи размером выше человеческого роста. При жертвоприношениях ею покрывали голову или обвивали ее вокруг тела ниже плеч. Палла или свободно спускалась вниз, или прижималась к телу поясом. Палла складывалась вдоль вдвое. Одна ее половина закрывала грудь, другая — спину; на плечах при посредстве застежек обе эти половины соединялись.

Надевалась палла разными способами: она могла покрывать оба плеча, как гиматий, либо скрепляться застёжкой на одном или обоих плечах, либо набрасываться на голову и окутывать всю фигуру. Материалом служила довольно тонкая шерсть — пурпурная разных оттенков, цвета гелиотропа, мальвы, бледно-лиловая или желтая.

Палла — это прообраз нашего с вами женского плаща. Иногда женщины носили поверх туники верхнее платье — столу, напоминающую тунику, но более длинную и широкую, с большим количеством складок. Если нижняя туника имела рукава, то стола была без рукавов и стягивалась поясом под самой грудью, образуя напуск. Понизу столу обязательно обшивали плиссированной оборкой, иногда представлявшей нечто вроде шлейфа. Появляться без столы или паллы в общественном месте считалось неприличным….

И дальше, но я уже не слушаю, вышла и размышляю, как же мне дальше поступать?

Вскоре, вместе с лекалами поступил и первый плащ, изготовленный в мастерской у кутюрье, первый в моей жизни серийный шедевр. Именно так о нем отозвались мои помощницы с фабрики.

— Это надо же как? А красивый, а современный! — Только и слышу, как они о нем отзываются.

А так как он пошит был с примеркой на Мари, то я ее прошу надеть его и походить. И вижу, как она волнуясь, надевает, не попадая в рукав.

— Не волнуйся ты, девочка моя, все позади, все! Теперь только модели успевай менять! Ну что, девки, так я говорю?

 

Чистый листик

У меня подобрался целый коллектив. Помимо Мари с нами еще добровольные помощники появились. Это девчонки и женщины с фабрики и даже две молодые девицы, но уж больно шустрые. Я все время боялась засылки ко мне в штат со стороны Чичы кого-то, а тут эти девицы? Сказала Мари, а она как-то неопределенно мне: не знаю, не похоже, надо присмотреться…Что это думаю, она такое проявляет равнодушие? Осерчала на нее и на заметку эту ее позицию приняла. Я ведь сама стала замечать, что что-то с ней происходит, а вот что не пойму. И только сегодня спустя почти месяц я узнаю, что у нее на ноге браслет, и она его носит, боится, что с помощью его они все подслушивают и еще она в страхе мне по секрету:

-В нем какая-то иголка, отравленная и как только, — говорит она, — я в сторону шагну, или вздумаю бежать, так мне они раз! И какую-то команду подадут на браслет, и мне в ногу вопьется яд!

— Что это за бред? — говорю, — а ну-ка дай-ка я его рассмотрю?

— Что ты, что ты, нельзя, там же микрофон и яд, ты подальше от меня и я…

Сказала Генке, а он своим парням, те осмотрели этот предмет, а потом заявляют, что никакой там иголки нет, это точно, а вот микрофон, так мы вот, аппаратуру возьмем с собой и просветим.

— Вот тогда и узнаем, есть ли там микрофон или его нет? — Говорил Генка, специально низко нагнувшись к ее ноге.

На следующее утро, мне Чича звонит:

— Слушай, Бест, мне надо эту, твою лягушку французскую расспросить по одному делу. Ты ее к нам отпусти на часик, хорошо?

— Хорошо, только, что там вас задело? Если все дело в браслете, что на ее ноге, то мои ребята все сами сделают, ты не волнуйся. Просто ты знай, впредь, что тебе не удастся за мной шпионить, тем более, не стоит девочке молодой всякую глупость рассказывать, а то напугать-то ее ты напугал, что, мол, там и иголки и яд, а вот теперь это все ни к чему! В общем так! Мари вы не получите, таков был уговор, ну, а что вы подсунули, мы сами посмотрим, понятно? Джеймс Бонд!

Ух, как ему не понравилось все. Тем более Геннадий действительно на следующий день снял с Мари браслет и попутно по всем комнатам они вместе прошлись с ребятами и, конечно же, повытаскивали жучков. А Мари так переживала и все просила, чтобы ей дали ремень, а то вдруг они ей приведут в исполнение приговор, так она успеет ногу перетянуть!

— Ну и что? — Говорю ей. — Если даже там яд, то, что же ты будешь дальше с такой перетянутой ногой? Прыгать, скакать и как долго? Может тебе сразу ее отрезать и все сомнения прочь?

Мари как глянула на меня, так я поняла, что шутки она не воспринимает сейчас и даже такие черные, неумные.

— Вот видишь? — Говорит Генка, — Это маленький микрофон вот! А никакой вот иголки вовсе и нет. Так что выходит, они тебя взяли на понты. Ничего, мы им тоже кое-что и кому-то подложим! А вот куда и кому? — Сказал так специально, наклонившись в самый браслет. — Так что вот мы возьмем им и…

Он взял и специально радио переносное громко включил и подсунул его к самому браслету. Стоит и смеется беззвучно. А потом минут пять спустя, после того, как они вытащили батарейки из браслета он мне.

— Вот, а теперь пусть они помучаются, пусть поищут, якобы заложенную к ним закладку. Ха, ха, ха!

А Мари осторожно так, спрашивает:

— И что? Вы так ничего не заложите им?

— Нет! А что мы должны будем у них заложить? Мы что же, дураки? Пусть они ищут вчерашний день, а мы пока своими делами займемся… — И отошел.

А Мари. Посидела, посидела, а потом к Генке подошла и сказала торжественно и где-то с обидой в голосе.

— А давай им подложим взрывчатку! Бомбу под них, а сами скажем, что пультик-то у нас! Вот так — то! Ну как? Сделаем им такую закладку? Уж больно они заслужили это все, особенно Хозяин и его Жаба!

И что ведь интересно? Спустя два дня, днем, вдруг раздается грохот недалеко от проходной! Ребята кинулись туда на грохот, а потом пришли, говорят, что точно! Рвануло под одной машиной из банды, и она горит! Но жертв нет. А вот от чего и кто это постарался непонятно?

— Может это ты, Мари? — Спрашивает Генка.

Мы все взгляды на Мари. А она как сидела на подоконнике, так и сидит, полуобернувшись, жует яблоко и смотрит в окно. Но не слышать вопрос она не могла, но никак не реагирует. Сидит беспечно, жует себе, ножкой болтает! Что за черт!

— Мари! — Говорю громко. — Это ты?

— Я. — Отвечает спокойно, не поворачивая головы. — Ну да, это я, а то кто? Это я Мари.

Оборачивается и такими невинными и счастливыми глазами, но как ангел.

— А что это вы все на меня так смотрите? Будто Мари это не я!

Генка ухмыляясь.

— Да ты, ты! Будто мы не знаем Мари?

Но потом, сколько я ее не спрашиваю, она или делает вид или действительно не знает. Так и осталось для меня загадкой ее реакция на этот подрыв и закладку. Зато другая закладка оказалась у нее на пальце.

Я уже сплю отдельно от всех, так как могу ночью встать сходить в туалет или попить водички. Сами понимаете, женщина-то перед всеми беременная! Потому и с Мари все реже и реже, к тому же она просто пропадает на занятиях. Она так и читает всем новичкам лекции по истории одежды, костюма и чего-то еще. Я не вникала, мне было некогда, своих дел хватало невпроворот, вот! Кстати если уж зашел разговор о лекциях, то скажу вам что как и обещала, всех обучали, а затем на занятиях в цехах, учили приемам работы на станках. Но это для всех, кто вновь поступал, а остальных, кого как.

Это от того, что по плану мы рассчитывали только через два, три месяца начать производство, а пока устанавливали оборудование и станки, машины швейные, то сразу же как поставят, то их сначала настроят, а уже потом обучают. Строителей, рабочих, настройщиков много прибыло и из разных мест, а также рабочих, строительных специальностей, а тут и девчонки стали приезжать, новые работницы. Вообще закрутилось все, завертелось.

Целыми днями звонки, люди идут ко мне, то уточнить, то спросить и как? Потому я за день устаю, да и животик уже ничего, к тому же немного стала отекать. Тяжело! Но и интересно!

Следом за людьми город стал шевелиться, стали и мэра доставать. Где селиться, где поесть, как доехать и все к нему? А Чича, мне показалось, растерялся даже.

Ага! Думаю, так тебе и надо! Ты думал, что станешь, как прежде, воровать и грабить? Ан, нет! Теперь некуда деваться, давай, включайся и работай, решай дела, езди, мотайся!

К слову сказать, это Игоря была работа, именно он так и рассчитывал, завалить, загрузить бандита до отказа и чтобы он не справился, завалился под грудой нерешенных проблем и дел. А тут еще и фабрика! И он валился!

Так вот встречаю я наконец-то как-то вечером Мари и к себе ее приглашаю, на чашку чая. Она пришла, и я вижу, как она хоть и устала, но все что вокруг нее происходит, ей нравится! Она прямо на моих глазах похорошела, фигурка снова выпрямилась, плечики разошлись, и сама она приняла с одной стороны беззаботный, а с другой, какой-то свой и деловой вид. Ни следа не осталось от того, какой я ее увидела раньше, сразу же после возвращения ко мне. Мари зашла, и я сразу же почувствовала в ней, что она не просто заработалась, но и…

— Мари, — говорю, — откуда такой счастливый вид? Ты, что же,…. — хотела спросить, а она сама подошла и молча на стол мне какие-то листочки, записки и даже конвертов парочку вытащила и все на столе оставила лежать.

— Что это?

— А ты возьми и прочти, только вслух! Ну же?

Беру первый чистый листик, сложенный по нескольку раз, разворачиваю и начинаю читать записку: «Мария! Давай встретимся в восемнадцать часов. Я буду ждать тебя у часов. На мне будет,… — и дальше в чем она будет, подробно, а в конце…. — Только приходи одна! И мы так и будем — ты и я».

— Что это? Похоже на любовную записку. А это что же еще? Ба! И фотография даже!

«Марийка! Ты мне очень нравишься! Давай дружить. Я та, что сидит на занятиях»….-и дальше подробно где.

— А вот и еще, но это уже из конверта! А тебе что же письма уже пишут поклонники?

— Не поклонники, а поклонницы, дорогая! Вот как!

— Ну да? И кто же они такие?

— Да наши девочки, заводские и даже те, кто приехал и на моих лекциях. Ты знаешь, я даже не знала, что на мои лекции и занятия столько девчонок станет приходить. И я не только им по программе, но и потом они мне вопросы. А то окружат и давай мне вопросы о Париже и о жизни вообще. Кстати и тобой некоторые интересуются!

— Как это? Я же в положении и потом…

— Да, да! Я им говорю то же самое, а они меня даже не слушают.

— И что ты хочешь мне этим сказать?

— А ничего! Просто вот… понимаешь они такие…

— Что? Уже лучше чем…

— Нет, нет! Ты меня не так поняла…

— Да, наверное, поняла правильно и вот…. — беру руку и рассматриваю у нее на большом пальце красивое с камнями и дорогое кольцо…. — … это откуда?

— Это Роза…

— Да вижу я, что роза и красивая такая…

— Да, — говорит она тихо, вытаскивая и отпуская руку. — Очень красивая…

— И что? — Хотела спросить про этот подарок, что за рисунок, символ на кольце? — Что это обозначает?

— Прости, я не хотела тебя обижать, но я…

И тут я внезапно поняла, да так, словно пощечину получила от осознания! Вот именно так и восприняла то, о чем уже не могла даже слышать! А она как назло! Пытается мне говорить вдогонку, потому что я вдруг, не желая слышать даже и представить себе, вдруг срываюсь и быстрыми шагами из комнаты….

Когда я вернулась, то ее уже не было, и только лежал одинокий, белый безжизненный конверт, как смерть!

Вытащила листик, развернула и читаю ее все еще корявые буквы, пытаюсь дочитать, но все буквы сливаются, плывут…

«Прости, дорогая, родная! Я знаю, я понимаю, но я не могу не сказать, что я с тобой… порываю. Порываю со слезами и болью. Так не могу тебе даже об этом сказать, сил не хватает и смелости: говорить и смотреть тебе прямо в глаза. Ты знай, что для меня ты так и останешься навсе…» Дальше не могу, слезы текут, руки трясутся и буквы прыгают, как будто хотят убежать с их смыслом…

Но я уже все понимаю! А, может быть, так и должно было случиться? Почему она должна была так и остаться возле меня? Почему?

Как сказала себе и тут же подленькие мысли вцепились и терзают, накручивают…

— Да потому, что ты для нее столько сделала! Потому что она без тебя…

Да перестань ты! Она взрослая и уже пусть сама…

— Что значит сама? Без тебя?

Да! Без меня! А зачем я для нее? У меня своя жизнь, у нее…

— Да! И что же у нее? Интересно, ты хоть знаешь, видела эту ее Розу? Наверное, она очень красивая?

Конечно! Обязательно красивая, ведь она только красивых и любит!

— Ну а ты?

А что я? Разве же я красивая? Посмотри на меня? Пузо торчит, на лице появляются пятна. Сама как утка ходить стала вперевалку. И скажу по секрету, у меня там, ну понятно где это, все время не так, как раньше… и если бы я даже и захотела с ней, то, как бы я ей такой и с такой вот, можно сказать, источающей лишние соки оттуда дамой встречалась?

— Ну, как, как? Почему ты спрашиваешь: ты, что же, не знаешь, как раньше ты с ними встречалась? По-моему у тебя это очень даже неплохо получалось! Так почему теперь не так?

А потому, что я уже не могу! Сама не могу, да и не хочу, наверное. И потом, у меня Игорь мой, Игорек. Он же, как сокол, кружится, кружится надо мной… Охраняет нас с Верочкой. А что, не так что ли?

— Да так, так! Все именно так! Да только вот она все же уходит от тебя, а не от него, вот! Ты знаешь, ты ее уже не держи, отпускай, давай уже! Отпускай! Пусть уходит, пора уже, пора ей…

Наверное, ты права! И не потому, что такой стала она, нет, но и потому, что другой стала я. Во мне все изменилось и в ней. Я стала другой и она уже… Тем более через такое прошла, такое испытала, а ведь это все, оно женщину выворачивает, перерождает! Ведь если раньше она о таком не то что не знала, даже не слышала, то потом на ней все это проделали, и она все равно запомнила, впитала, хотела она того или не хотела. Причем, если все это с любимым человеком, это одно дело, а вот когда так с ней, через силу, через ее нежелание, то тогда и она сама может так же. Не скажу что с силой, но настоять на своем и самой теперь так, же проделать все как и с ней. Недаром ведь говорят, береги честь смолоду и не поясняют, как ее беречь. Просто говорят, береги и все! Не растрачивай, не позволяй ни себе ни другим. И рано, наверное, же? Одно дело, так пробовать годам к сорока, сорока пяти, а другое, когда она такая еще совсем, совсем, девочка и уже с таким соприкоснулась. Так что права ты! Отпускать ее надо, пусть уже сама, опережая все представления о сексе, и уже с кем-то сама решает, как ей будет лучше, как интересней…

А мне уже совсем по-другому и не хочется уже, как-то и в голову не лезет. У меня все мысли и все внутри на него и ее настроены. Мне теперь, а может пока, кто его знает, но и того что у меня есть, мне с головой хватает и я самая с ними счастливая! Ей богу, ведь, правда! Как о них подумаю, то на меня такая благодать находит, такая, так к черту Мари! Прости! Но это так, и ничего я с этим поделать не могу, да и не хочу! Все! Я только с ними, с моими родными: Игорьком и Светочкой, моей деточкой!

Вы думаете, я на этом успокоилась? Сейчас, как бы не так! Вам женщин надо как следует знать! Мы ведь не то что не хотим, а не можем проигрывать и особенно так, когда нас отвергают! Заметьте, не вы сами, а вас! А как же реванш, желание оставить последнее слово за собой? Выговорить для себя какую-то, только вам одному известную правду и смысл в расставании, и вот только потом у вас наступит хоть какое-то успокоение. А тут? И что примечательно ведь? У меня и пузо, и Игорь, а я все равно в сомнениях, в разочаровании. А вот в каком, в чем? И даже не понимаю, наверное, мне больше всего уже жалко себя, не ее. А вот ведь раньше все было наоборот: я о себе не вспоминала даже, а только все время о ней! И вот я уже с такими мыслями истерзалась, потеряла покой, и почему-то в меня словно бес вселился, мне надо увидеть ее, ту, что теперь стала с ней, вместо меня! Я себя с одной стороны вроде бы успокаиваю, и чем больше я так, тем все больше во мне как протестная волна! Раскачивает и раскачивает внутри меня мое самолюбие, мое эго и всю меня. И вот теперь все это сплелось в какой-то большой и болезненный узел и кому же и что досталось? Правильно! Игорю первому! А кому же еще? Ведь это он рядом, это он все время надо мной и кружит и кружит, обороняет, охраняет от всех невзгод, выходок, столкновений, но то все вокруг, а вот во мне самой, то кто и как? Да, как охраняет? Почему охраняет, от кого? Чьих посягательств, на что?

Да на что?

 

К чему мы приходим

Вечером так устаю, мне хватает без этого всех остальных забот, и я словно самнабула брожу, кружу по номеру, вспоминаю что-то, что было сегодня, что было когда-то, и почему-то все равно всплывают картины и образ Мари. И вот я в таком состоянии неожиданно захожу в ванную и ее вдруг внезапно застаю голой и с бритвой в руках!

— Что это, почему это ты, для чего?

А она, согнувшись, стояла и бритвой оголяла себя на лобке!

— Я…, я…, понимаешь…, она…, мы…

У меня кровь к лицу! Даже темно вдруг в глазах и только я на нее смотрю, но не вижу, а только вот всю фигурку ее, согнувшуюся и глаза на меня, как два уголька! Знакомые, ведь и такие глаза ее….

— И что? — говорю, и не говорю, а просто хриплю, — у вас уже все так зашло далеко?

А мысли скачут и почему-то меня как будто бы кто-то под локоть толкает, и я ей колко, с издевкой…

— А как же Пьер?

— А что Пьер? — Говорит, выпрямляясь.

А я как дура уставилась на ее бугорок и глаз не могу отвести от него, вот!

— Да! Что? Хотелось бы знать!

— А что знать-то теперь? Он, как ты знаешь, он нас с тобой предал! Что? Разве не так?

— Да, так, так, только вот…. — Она перехватила мой взгляд, отвернулась и быстро халат на себя раз!

А потом мы так с ней и стоим, молчим. Она смотрит в зеркало. Приняла такой независимый гордый вид! А я в отражении том, словно побитая собака с хвостом, что висит, словно плеть за спиной. Стоим и молчим! Первая она не выдерживает и мне говорит.

— Ну и что, так и будем стоять? Давай лучше поговорим? Может нам надо так именно…

— Расстаться? — Спрашиваю сама, обжигаясь смыслом.

Она, гордо вскинув головку, проходит мимо меня, а я в последнюю секунду почему-то ее хватаю за край рукава!

— Что? Что? Зачем!

Потом все словно выстреливает из меня в нас! И как будто бы эта волна, разрывая время, бросает друг к дружке…

— Мари!

— Бест!

М…м…м!!! Ах, ах!!! От поцелуя удар, молния, все сметая! Я забываю все! Кто, где я, что я вот такая сейчас и только ощущения, прикосновения, от нее, к ней, ее телу, горячей и мощной волной все во мне сминая, и я, теряя рассудок, шепчу ей бесстыдно…

— Хочу…

И уже вспыхивая, разрываясь от напряжения этих мгновений ожидания, замирая всем на свете, я слышу от нее…

— Я хочу, я тебя, я хотела все время …сказать… что….

Вы представляете, что произошло? Что? Осуждаете? Не принимаете? Ну что же, так и должно! Вы скажите, а что же хотите от них вот таких! А каких? Многое вы понимаете? Кто вообще может понять женщину? Кто?

Ах, вы о том, что беременная? А беременная, это самая что ни на есть женщина из женщин! Понятно? А что? Вы пробуете возражать?

Вот тут, мой милый читатель, я оставляю тебя в твоем понимании…

Как хочешь, так и понимай, что и как между нами произошло… А что? Одни тут же с брезгливостью книгу может быть отодвинут. Хлопнут страницами! Хлоп! Дура! Скажут.

А другие, потирая руки… Ну же и что же? Давай городи огород свой, ведь такого не может быть! И тоже вслед, от того, что прочтут тут! И скажут, ей богу скажут, а почему бы и нет?

А вот вы, кто остался, предан сюжету и героиням, прочтут….дальше….

— Мария?

— Что милая?

— Скажи мне, как ты, вот так и с ней?

— А что тут сказать? Все как-то само взяло и произошло…

— Это она?

— Да! Но и я тоже…Сначала только она, а потом уже я… Понимаешь, она не такая как…

— Как я?

— Не обижайся, но так. Она совсем другая…

— Красивая?

— Да, очень!

— И что, настолько, что ты в нее сразу?

— Нет, не сразу, но по правде, не пропустила мимо, запомнила. Ну вот, сама посуди. Я приходила на занятия, а они все на меня как на инопланетянку! А как же? Они и я из Парижа! Да тут еще о каких-то далеких народах. Невольно, как представишь себя в их гематиях, туниках, палиях, так и хочется ощутить их шелковистость, касание легкое… Я им рассказываю, а сама ощущаю, как они чувствуют, понимаешь, ну так же, как я, это обнажение тела, соприкосновения легкой одежды…

— Нет! Я думаю, что ты им так рассказывала, чтобы они именно так и почувствовали! Я так поняла. Ну откуда им из их деревень, от навоза, от нищеты и …

— Так, не скажи! Ты знаешь, я тебе уже рассказывала, как с ним, Хозяином, мы по деревням, да в парных как там с ним…

— Постой, как это ты с ним? Он что же и тебя к своему…

— Нет, у него не такой! А вот, я запомнила, как он всем им, он о нем и они так, что, мол, вот такой у него вот…

— Что, он говорил и называл его …..? Он так говорил?

— Нет, вовсе не так! Это я все слышала и видела, а у него был, ну этот, и даже не знаю, это слово можно произносить или нельзя?

— А почему нельзя? Скажи? Ну и как он о себе?

— Да вот так, всегда как показывал его, так и говорил, что у него… елдык!

— Что?

— Вот видишь, я предупреждала, а ты меня вынудила, и я вот взяла, и сказала, я знала …

— Ничего ты не знала! И потом это слово — оно не матюг.

— Как? Тогда почему как он так скажет, то все они, кто рядом сидят и хихикают, радуются! А чему? Такому размеру? Такому слову о нем? Кстати, ни сразу же ведь с ним, с таким хорошо…

— Ну, а ты? Как? Наверное, не сразу нашла это в нем?

— Конечно же, о чем ты говоришь? Просто он, понимаешь, меня совращал, совращал постепенно. Каждый раз затаскивал к ним туда в баню, заставлял меня им помогать, подключал в свою игру. И я, знаешь, мне стыдно признаться в том и сказать, но мне как-то стало потом именно этого, грубого, наглого не доставать! Я даже сейчас, как подумаю, то знаешь, меня от всего того даже одного напоминания волнует меня все и возбуждает. Вот как я увлеклась.

— Прости, что сморозю может быть глупость, а увлеклась, это как и куда?

Потом она мне о таких сторонах своего заключения сексуального, что я только и спрашиваю:

— Как и туда? А так разве можно? А я ведь такого даже не знала!

Потом спустя какое-то время.

— Ну, Мари, ты меня удивила! Ей богу! Это что же сейчас получается, что ты словно школу заканчиваешь, а я словно в первый класс! Так?

Ну и как ты теперь с этой Розой? Что ты ее так же, как научилась? Ну что ты молчишь, отворачиваешься? Я представляю, как ты с ней сейчас… Я бы так не сумела. Ей богу, так что ты уже и меня прости. Видишь, какая я и потом…

— Разлюбила? Ты так хотела сказать?

А я, выбираясь с дивана, переваливаясь, не хочу ей ни врать, ни говорить что-то, чего уже и не знаю. Ну, вот, думаю, мы поцеловались с ней, и это уже напоследок, наверное? Да меня толкнуло к ней, потянуло там, в ванной комнате, но только на миг, только самый, самый последний! Как прощальный был наш с ней, и в то же время страстный поцелуй! И вот и все! Все, понимаешь! Ну и как ей об этом сказать? Как? Я ведь не сумею?

Она видимо догадалась, встала, поправляя халат.

— Ну я пошла, понимаешь, мне надо …

— Не опоздать на свидание?

Она молча кивнула головой и ушла к себе в соседнюю комнату. А я все сидела и меня постепенно отпускала она… Она, моя Мари, она выходила из меня с этим последним поцелуем, словно открытым шлюзом. Из меня истекала, как вода, да из шлюза…она… Она уходила, а я вдруг испытала облегчение! Да, да! Самое настоящее! И тут же, плотно прикрыв дверь, Игорю звоню.

— Игорь!

— Что-то случилось у тебя такой голос тревожный?

— Да случилось!

— А от чего так радостно, это что-то такое приятное для тебя?

— Да! Дурачок мой! Да!

— Ну, знаешь, тебя ведь не поймешь, то я утром дурак ненабитый, а вот сейчас, дурачок счастливый!

— Точно, любимый!

— И вот уже и любимый! Ты что влюбилась, тогда хоть скажи мне в кого?

— Ну что тебе сказать, дурачку такому, простофиле и глупому? Что? Если ты даже не чувствуешь ничего и такое у меня расспрашиваешь?

— Да, ты как такое скажешь, так я просто холодею от догадки! Может, ты мне все-таки расскажешь?

А я взяла и отложила трубку и закружилась вдвоем с малюткой и запела счастливо….

— Бест, Бест! — Слышу временами, когда оборачиваюсь. — Ну что за девка такая мне попалась…

— А ну-ка! Мой дорогой, скажи мне, какая я тебе попалась?

А потом слышу и плыву в облаках от сравнений его и посланий ко мне обращенных, словно к богине той, что в тунике стояла, купаясь в мягких прикосновениях одежд красивых, что приносили мужчины веками нам женщинам любимым…