Сегодня утром меня посетила странная мысль – объявить себя полноправным монархом. Мне наплевать, что вы давно занесли меня в позорную категорию людей без определенного места жительства. Я для себя это место давно определил. Это городская свалка. Клоака, куда ежедневно выплевываются тонны мусора.

Мой день начинается рано. Встаю засветло, чтобы разогреть чай. Печка, которую помог сложить в моей землянке Лешка-кривой, нещадно чадит, но тепло дает безотказно, поэтому иногда позволяю себе спать раздетым. Моя кровать, конечно, не королевская – матрац на кирпичах, зато одеяло почти новое. А весь "интерьер" мне любезно предоставили вы, уважаемые сограждане. Одежда, посуда, "мебель" – все старое, закопченное, но пока добротное, как и я сам. Пока...

Ну, пора на работу. Натянув "спецовку", я поднимаюсь на "гору" – вершину циклопической башни, образованной отходами. Запах наверху буквально сбивает с ног. Закурив, чтобы поскорее привыкнуть к нему, жду. Обычно к семи утра грузовик привозит забракованное мясо. А я предпочитаю питаться только мясом. От него, конечно, потягивает гнилью, но это не беда. Несколько ловких взмахов ножом – и в руках приличный кусок вырезки. Вечером поужинаю шашлыком. А может, сварю мясную похлебку с гнилой картошкой...

Сегодня что-то особенно людно. Пару лет назад на "гору" поднимались только самые отъявленные бомжи. Те, кто попроще, надеялись выжить в городе. Ну, раньше-то можно было. Люди добрее были. Подавали больше, да и водка была дешевле. Теперь не так. На свалке встретишь и здоровых мужиков, и мать с подростками-сыновьями, и еле плетущихся пенсионеров, которых забыли родственнички, зарывшиеся в своем, житейском мусоре. Нужда погнала всех прочь из города. Копошится теперь народ на свалке, куда его выкинуло общество развитого "...изма". В своей тарелке чувствуют себя одни чайки. Их здесь тысячи. Откуда только эти твари берутся – воды-то поблизости нет. Побежишь к струе мусора, бьющей из кузова КамАЗа, вспугнешь гогочущую стаю – они с криками взмывают над свалкой и начинают "бомбардировку". Пятна от птичьего помета можно отстирать только "Тайдом". Пока его разыщешь, полдня пройдет.

Но вот и грузовик с мясом. Пора. Готовлю свое "орудие производства" – лыжную палку с проволочными крюками на конце. Это чтобы не разгребать вонючие отбросы руками, иначе долго не протянешь – подхватишь какую-нибудь заразу, а там...

Ого, сегодня урожай солидный – по соседству с "мясным" опорожняет кузов другой грузовик: мороженая капуста, сморщенная картошка, в куче объедков заманчиво поблескивают банки с просроченными консервами. Вот они-то мне и нужны. Расталкивая локтями проворных подростков, первым успеваю схватить добычу. На ужине, помимо шашлыка, я предложу себе селедку-иваси. К горлу подступает комок слюны, но нужно отбросить мысли о желудке – предстоит еще заработать деньги и найти выпивку. Мой дневной заработок может достигать полсотни тысяч рублей (примерно 10 долларов в 2016 году, – С.К.). Нужно только иметь длинные ноги и сильную спину. Я собираю тряпье и бумагу. Этот утиль прессуется, чтобы больше влезало в баул. Пустые бутылки несу в отдельной сумке – приемщики у разных видов "продукции" разные. Тот, что принимает стеклотару, приезжает на "Жигуленке" и платит по сто рублей за бутылку. "Хозяин" тряпья и бумаги взбирается "в гору" прямо на "Газели". Ему сбываю свой товар за ту же ставку, но счет тут ведется уже на килограммы. В "Газели" ждет своего часа серьезный запас водки. Можно получить расчет в натуральном виде, но я предпочитаю до вечера сделать еще десяток ходок за "товаром", прежде чем голова отяжелеет от выпитого. Некоторые припадают к горлышку "не отходя от кассы". Водка у нас, как бензин для автомобиля. За день так намотаешься, что забыться ночью в холодной землянке можно только "под градусом."

И все-таки какой народ наглый пошел! Прямо под отвал бульдозера лезет. Удивляюсь, как никого еще не раздавило ребристой гусеницей. Вообще, водители на мусорных самосвалах и тракторах – ребята ничего. Не обижают. Сами, считай, вместе с нами одним воздухом дышат, только зарплату редко получают...

Уже далеко за полдень. Вместе со мной прессует бумагу казах Коля. Он мой старый приятель – с тех пор, как я стал понимать, что он говорит – акцент у него жуткий, да и зубов осталось немного. Из той словесной смеси, которую он раньше на меня вываливал, понял, что живет он с женой. Везучий. Мне вечером и словом не с кем перекинуться. С другой стороны, может, еще найду кого. Я ведь считаюсь молодым. Коля, тот забирается на "гору" уже 24 года. Тогда его, призывника, послали служить в Челябинск. Отслужил, работал на заводе, строил коммунизм. Пил горькую, да кто ж ее не пил и не пьет. Только вот судьбы у всех разные...

Сегодня во время перехода от "приемного пункта" и обратно Коля пробормотал, что в своей землянке сгорел Илюха. Я его знал. Здоровый парень, водку пил, как ряженку. Она его и сгубила. Вчера вечером он с приятелем и дамой сердца "злоупотребил". Лег спать, а приятель с подругой вышли подышать вечерним бризом на "гору". Что там случилось – одному Богу известно, только не проснулся Илюха... Надо бы за своей печуркой повнимательней приглядывать.

Ну вот, подумал – и домой потянуло. В тепло, пожрать сварганить да водочки в нутро залить. Но сначала сбегаю вниз, к воротам – может там подкалымить можно. Внизу живут охранники, сторожат трактора. Там же собачья "тюрьма". Туда привозят бродячих собак, которых, после трехдневного "карантина" уничтожает семидесятилетний старик...

Калыма нет, зато встретил местную легенду – деда Ану. Так прозвали Анатолия за то, что он любую фразу предваряет смешным: "А, ну..." Ану старожил. Дольше его продержаться здесь никто не смог – сорок лет. Самому уже за 60, но жив еще, курилка. Кстати, сигарету лучше ему не предлагать. Не возьмет, притом обидится. Гордый. Живет отдельно от всех. Сторожа его знают, даже предоставили "жилье" на охраняемой территории. Жизнь выбросила его на свалку в молодости. Анатолий отправился в командировку от завода, где работал. Но муза дальних странствий сдалась без колебаний перед лицом алкоголя. Толя пропил командировочные и бежал от гнева родного предприятия. Теперь привык и не хочет навсегда возвращаться в Челябинск. "Там одни жулики, а здесь настоящие работяги", – говорит. Простая жизненная философия Ану позволила ему выжить в нечеловеческих условиях. "Я с ними не якшаюсь", – кивает он кивает на "гору". "Ко мне никто не лезет, я никого не трогаю..." Единственные живые существа, которых Ану уважает, – это собаки. Их у него трое. Спят вместе. Собаки согреют, все поймут и простят...

А по выходным Анатолий все же заезжает в город. В баньке попариться, прикупить чего нужно, газеты почитать. Он человек рабочий, даже хвастался, что трудовая книжка есть, а значит, имеет право на отдых. Только не нравится ему такой отдых. "Ходят, – говорит, – там всякие. Прилично одетые, часы на руке. Пройдет рядом, не заметит, а от тебя – мокрое место". Поэтому бежит Ану от города, как черт от ладана. К своим собакам, к своему дому. Не важно, что дом этот – сарай. Важно, что только там он может почувствовать себя человеком, распоряжающимся собственной судьбой.

После бесед с дедом Толей мне всегда становится легче. "Ну и что, что ты здесь. Зато выше тебя только небо. Ты сам себе хозяин", – говорю я. "А что ты будешь делать, хозяин, ежели, к примеру, воспаление легких схватишь?" _ язвительно парирует внутренний голос. "Ну и черт с ним!" – отрубаю дальнейшие колебания. Иду домой, там у меня стоит початая поллитровка. Сейчас сварганю себе закусь, выпью – и спать. Я ведь тоже человек рабочий, тоже могу отдохнуть...

Кирпичи, которыми я, уходя, приваливал одеяло, изображающее дверь моей землянки, откинуты. Внутри на полу лежит какой-то мужик. Рядом валяется пустая бутылка из-под "моей" водки и два пластиковых стаканчика. Становлюсь на колени и трогаю чужака. Холодный, как земля. "Черт, с детства боюсь мертвецов. Опять новую землянку копать..." – проносится в голове шальная мысль.

***

Да, мне везло с алкашами, маргиналами и неудачниками. Сам ведь принял эту судьбу – таскать за ними кресты. В 2004 я уехал в Москву. Удачи ждать или еще что, не знаю. Говорят, Москва – город возможностей. Это так. Львиная доля воспоминаний – оттуда. Но мы не полюбили друг друга, и Арбат Окуджавы не смог стать бульваром Куклева. Когда я вернулся в Челябинск, было много вопросов. Попытался дать ответ я всего лишь раз, зато сразу всем.