Наконец-то зазвенел долгожданный звонок.
Двое пятиклассников из неполной средней школы Красноградского района, два школьных друга — Гриша Табачников и Севка Зайцев торопливо, боясь потерять лишнюю минуту свободы, выскочили из школы. Домой они всегда шли вместе, тем более обоим было по дороге.
— Эх, наконец-то вырвались! — завопил Зайцев и изо всей силы огрел друга портфелем по спине.
— Ну, Зайцев, погоди! — привычной шуткой отозвался тот и с завыванием кинулся за приятелем в междомовый проезд…
Разбрызгивая кроссовками лужи, они с упоением гонялись друг за дружкой вокруг детского садика, где гомонили, словно весенние воробьи, веселые и деловитые дошколята с совками и ведерками, все как один толстенькие и неуклюжие в своих теплых одежках. Они завистливо взглядывали на буйствующих, в расстегнутых куртках, школьников…
Нет, что ни говорите, а весна — лучшее время года! Припекает солнце, на носах у девчонок заметно прибавляется веснушек, дымится, высыхая, асфальт, на котором вместо утоптанного снежного панциря остаются симпатичные акварельные лужицы, а грязные мутные городские ручьи несут свою пузырчатую пену и с журчанием проваливаются в ближайшие люки. Впереди — вот они, рукой подать! — лето, каникулы, пионерские лагеря… Одно слово — сво-бо-да!
— Ха! Смотри! — ткнул пальцем в землю Гриша. — Сумка…
— Подумаешь, сумка! — не останавливаясь, на ходу кинул Севка. — Кто-то на помоечку нес, да не донес, по дороге кинул. Сейчас мы ее…
И он с разгону, хорошим полновесным ударом классного форварда сильно наподдал сумку, словно это был футбольный мяч.
— Ой-е-ей! — невольно присел он, скривившись, и схватился за ногу.
— В ней что-то лежит… Тяжеленное! Сумка от Севкиного удара все же отлетела метра на два и теперь лежала под кустом, на сером ноздреватом снегу, зацепившись ремнем с блестящей металлической пряжкой за голую черную ветку. Друзья, увязая по колени в зернистой, мокрой снежной каше, достали сумку, поставили ее на асфальт и подозрительно оглядели со всех сторон. На вид сумка как сумка: зеленая спортивная сумка из кожзаменителя, с молнией и олимпийской эмблемой.
— А что там внутри может быть, как ты думаешь? — с любопытством спросил Гриша.
— Да барахло всякое… Железяки ненужные. Кусок мясорубки… Я же говорил — на помойку несли. Помойная сумка, хе-хе-хе!
— Новая больно… — с сомнением покачал головой Гриша. — Зачем такую новую выбрасывать?
— Зачем, зачем… — недовольно пробормотал Севка. — Купили новую, «Рекорд» там или «Адидас»… Фирму! А эту выбросили. Плевали мы на эту сумку!
— Давай посмотрим… — нерешительно предложил Гриша.
— Ну давай… — не слишком охотно согласился Севка Зайцев и затрещал молнией. Сумка раскрылась. Самым удивительным в ней оказалось то, чего никак не могли, прямо-таки не ожидали увидеть ребята: сумка была набита нормальными школьными учебниками!
— Ой, не могу! — заплясал вокруг сумки Севка. — Учебнички-лечебнички!
— Кто-то забыл… — предположил Гриша. — Должно быть, играли…
— А вот сейчас проверим… Тоже мне забываки-задаваки… — хмуро сказал Севка. Он и в школе всегда любил всех передразнивать, играя часто совершенно нелепыми словами в рифму. — Ага! Дневничок… Ученика шестого класса школы номер… Во! Владимир Брянцев!
— Это же рядом! — обрадовался Гриша. — Специализированная школа с математическим уклоном. Может, в школу отнесем?
— Еще чего? — буркнул Севка. — Он будет забывать, а ты будешь относить? В нашей стране слуг нету!
Он вытащил тетрадку по математике и стал ее листать, сначала медленно и лениво, потом все быстрее и быстрее. Потом вытянул из сумки вторую тетрадь, третью… Он явно хотел в чем-то убедиться.
Гриша ждал.
— Ишь ты… — хмыкнул Зайцев. — Одни пятерки… Надо же! Везет людям! И по физике, и по математике. Вот гад! Отличничек-горчичничек! А мы вот сейчас… твою тетрадочку с пятерочками… — и он рванул тетрадку так, что она неровно, наискось, разорвалась пополам.
— Зачем ты? — испуганно вырвалось у Гриши.
— Подумаешь… — как в лихорадке бормотал Зайцев, кроша тетрадку на мелкие обрывки. — Школа… с математическим уклоном… Уклончики-флакончики… Математики-фанатики… А из этой тетрадочки… — Он вырвал двойной листок из середины, с крупно поставленной пятеркой и надписью красными чернилами: «Очень хорошо!», — из этой тетрадочки мы кораблик сделаем… Вот… Сейчас… Поплыли твои пятерочки, Брянцев-Поганцев… А можно и голубка… — Он снова вырвал двойной листок и ловко свернул бумажную птичку. — «Летите, голуби, летите…» — паясничая и приплясывая, пропел он…
В зеленой спортивной сумке отыскалось еще нечто загадочное и непонятное. Гриша с удивлением вынул затиснутую между учебниками массивную металлическую пластину, вернее — подставку, потому что на ней был закреплен, видимо, какой-то механизм, прикрытый, как футляром, прозрачной прямоугольной крышкой из пластмассы или оргстекла. Пожалуй, это нечто напоминало по размерам средней величины транзистор, только потоньше.
Крышка, укрепленная на хитроумных шарнирчиках, отскочила неожиданно легко. Под нею теснилось сложное переплетение тончайших проводков, сияли слепящими звездочками капельки спайки, пестрели крохотные разноцветные цилиндрики с мелкими цифровыми индексами на боках…
— Знаешь, по-моему, это какой-то командный блок… — задумчиво сказал Гриша. — Я похожие видел на выставке детского технического творчества… В Гавани.
Он потыкал пальцем в прибор.
— Смотри, здесь сложная схема… Это — триоды… А это, кажется, конденсаторы. По-моему, это приборчик с радиоуправлением… На микробатарейках. Может быть, макет лунного модуля, а? Интересно, как он работает?
Вдруг Севка вырвал приборчик из Гришкиных рук…
— Приборчик-проборчик… Как работает… — зашипел он, и сквозь его бледные, узкие губы на Гришу полетели капельки слюны. — Не будет он больше работать, этот твой приборчик! «Не надо!» — хотел было крикнуть Гриша, но не успел. Коротко и сильно размахнувшись, Зайцев швырнул приборчик под ноги на серый, исчерченный мелом асфальт. С негромким печальным хрустом тот разлетелся на мелкие части, а кусочки лопнувшей пластмассовой крышки напомнили Грише тонкие весенние льдинки, так легко раскалывающиеся под тяжелыми подошвами прохожих.
Беззащитные хрупкие льдинки…
— Зачем ты так? — поморщившись, словно проглотил что-то горькое, тихо спросил Гриша. — Он ведь старался, изобретал…
— Подумаешь, изобретатель-бумагомаратель! — отмахнулся Севка. — А чего он? Так ему и надо… В следующий раз не будет забывать…
Пятиклассник Григорий Табачников, обычный, как он считал, ничем не выделяющийся среди других, так себе школьник, вдруг с удивлением почувствовал, как внутри его словно бы боролись друг с другом Два стыда.
Именно — два…
Один, пожалуй, был активным: было очень стыдно делать все эти непонятные поступки с Севкой Зайцевым, даже присутствовать при этом было стыдно, почему-то очень хотелось заехать кулаком по скуле закадычного друга. Гриша исподтишка, пожалуй, впервые так внимательно и с каким-то новым острым интересом всматривался в такую, казалось бы, хорошо знакомую Севкину физиономию. На лице его, обычно зеленовато-бледном, даже болезненном, проступили сейчас некрасивые красные пятна.
«Чего это он? — с опаской подумал Гриша. — С чего это он так взъелся на совершенно чужого, ни разу им не виденного Владимира Брянцева?!»
И припомнил, как с унизительным смирением выпрашивал Севка хорошую отметку у монументоподобной Галины Дмитриевны, женщины крупной и надменной. Подобострастное кривляние Севки, его лебезение перед ней иногда заставляло дрогнуть ее каменное сердце, и она натягивала Севке троечку… А он за ее спиной немедленно показывал язык или корчил презрительные рожи, уже обращенные ко всему классу.
«Да он просто-напросто завистливый! — как будто в глубинах Гришкиного мозга щелкнуло реле, и сразу осветилось то, что раньше было непонятным. Завистливый и злой, злой и завистливый…»
Но второй стыд был совсем другим, нерешительным: было почему-то стыдно показать Севке, что Гришке за него стыдно… Стыдно сказать ему об этом, стыдно, стыдно, ох как стыдно за свое ощущение этого стыда…
«Да что я, ненормальный, что ли?» — с досадой подумал об этом противоречивом борении внутри себя Гриша. Он почувствовал, как невольно краснеет от этих разнообразных оттенков стыда, и, чтобы замаскироваться, набрал полную грудь воздуха и медленно-медленно выпускал его…
— Пошли… — поскучневшим вдруг голосом сказал Зайцев, раскрутив напоследок сумку за ремень, как пращу, и запустив ею в бетонный заборчик детского сада.
Один из учебников выпал при этом, вывалился на лету и, шелестя страницами, словно птица перебитыми крыльями, плюхнулся в снег. Гриша не заметил, какой именно это учебник. А почему-то захотелось запомнить…
По дороге к дому они шли и молчали. Севка Зайцев первым вбежал в парадную высотного дома на углу улицы, кинув небрежное: «Гуд бай», на которое Табачников даже не обратил внимания. Он побрел дальше, спотыкаясь, как в тумане. Так же машинально зашел в торговый центр, встал в очередь, выбил половинку круглого, батон и бутылку молока для Иришки. Как всегда…
На кухне он зажег газ, поставил кастрюльку с супом на маленький огонь и принялся лепить котлеты из оставленного в холодильнике фарша. Днем матери дома не было, и он привык готовить сам. Затем он начал было резать лук в котлеты. Гриша любил запах жареного лука, и луковица попалась большая, крепкая, лиловая. Он почувствовал, что у него текут слезы… Странно — от лука были эти слезы или по какой-нибудь иной причине, но он понял, что плачет с удовольствием и облегчением. Это было новостью…
Сел на кухонную табуреточку с крышкой из веселого пластика в клеточку и, держа нож в руке, сидел так долго и смотрел в одну точку. Слезы высохли…
Суп убежал. Гриша вяло выключил газ. Есть все равно совершенно не хотелось.
Примерно через час, покончив, видимо, со своим собственным обедом, как ни в чем не бывало позвонил Зайцев.
— Приветики-салютики! — бодро крикнул он в трубку. — Пошли погоняем на великах!
— Нет… — неуверенно, но с огромным внутренним облегчением ответил Гриша. — Мать просила на рынок съездить. За картошкой. Чао!
Гриша не сразу сообразил, почему это вдруг ему понадобилось врать Севке. Картошку он привез еще в воскресенье утром, и вообще на его долю домашних дел сегодня больше не было: хлеб в пластиковом мешочке и в хлебнице, молоко в холодильнике. Полный порядок!
Но перед его глазами четко и медленно, словно бы повтор острых хоккейных атак в записи по телевизору, именно так же четко и замедленно снова подымал Севка Зайцев руку с зажатым в ней хитроумным приборчиком, и снова раздавался в ушах беззащитный хруст раскалываемой прозрачной крышки, словно разлетались под тяжелыми каблуками прохожих хрупкие весенние льдинки…
И снова внутри что-то горчило и не проглатывалось вместе с набегавшей слюной, и Гриша никак не мог понять, почему это…
«Пойду посмотрю… — неожиданно для себя решил он. — Может, сумка еще лежит на старом месте. Ну, там, где мы ее кинули… Отнесу в школу, спрошу, где живет этот Владимир Брянцев. Домой к нему зайду… Да, а приборчик как же? — Уши у него стали горячими. — Ну, придумаю что-нибудь, скажу — так и нашел… Без приборчика. Может, кто-нибудь другой взял… А мы с ним новый сделаем, вот! Конечно, сделаем! Паять я уже умею… Буду помогать… Сразу же ясно — он не просто какой-то там… просто отличник, он же головастый парень! Видно, здорово сечет в технике!»
Гриша Табачников, торопливо стуча по ступенькам, выволок свой велосипед на улицу и, сильно нажимая на педали, помчался на то место, где лежала зеленая спортивная сумка. Должна была лежать… Да, вот оно — это самое место… И хрупкие пластмассовые льдинки еще отсвечивают ломаными гранями на асфальте…
Сумки не было…