Содержание:
Беседа о брате Николае Петровиче Храпове.
Иванов В.П..
Сегодня мы собрались, чтобы побеседовать еще об одном духовном богатыре, об уважаемом служителе и труженике Николае Петровиче Храпове. Мы слышали, что вы были с ним близко знакомы и вместе работали. Хотелось бы и здесь получить не книжную, а живую информацию, как говорится, "из первых рук". Причем, он также, кажется, оказался в немилости у Совета Церквей и закончил свою жизнь в узах? До нас доходят обрывки разных противоречивых слухов, и мы считаем, что и в этот вопрос необходимо внести предельную ясность.
Куксенко Ю.Ф.
С Николаем Петровичем Храповым я познакомился в начале 1957 года, когда он первый раз приезжал в г. Йошкар-Ола Марийской АССР из Ташкента подыскать место для переезда с семьей на жительство. С этого момента и до самой его смерти наши пути с ним не расходились, и близкая дружба наша ни разу ничем не омрачалась. Наоборот, последние годы совместной работы в Среднеазиатском регионе и общие переживания сплотили нас еще больше, хотя характеры и взгляды на некоторые вопросы были неодинаковы. Он был светильник горящий и светящий; и многие хотели малое время порадоваться при свете его. И радовались.
"Есть личности, даже мимолетные встречи с которыми оставляют в душе светлый и неизгладимый след. А если это не кратковременные встречи, а частые общения и многолетний совместный труд, то утрата такого человека переживается как личная тяжелая трагедия, сердечная боль от которой не утихает многие годы. И только где-то далеко, на мрачном фоне людской серости, не перестает исходить от этой обаятельной личности немеркнущий, теплый свет. Такой личностью был и остается для многих из нас верный служитель Божий, неутомимый труженик Евангелия и многолетний узник Николай Петрович Храпов".
Такими словами начинался Некролог, посвященный памяти усопшего Николая Петровича Храпова. прочитанный и подписанный многими служителями и просто друзьями на траурном общении в первую годовщину его смерти в сентябре 1983 года в Ташкенте. Из этого Некролога я буду цитировать многие абзацы. В скобках будут стоять имена из его автобиографической Трилогии "Счастье потерянной жизни".
"Родился Н.П.Храпов 17 марта 1914 года в г. Коломне, недалеко от Москвы. Отец его, Петр Иванович (Петр Никитович), и мать, Степанида Ефимовна (Луша), происходили из простой семьи и были верующими христианами-баптистами. Николай Петрович (Павел Владыкин) в 20-е годы, будучи еще мальчиком, посещал собрания небольшой местной общины, по-детски участвовал в них и в 9-летнем возрасте обратился к Богу. В его детской памяти на всю жизнь запечатлелись светлые образы посещавших их старых братьев, таких, как М.Д.Тимошенко, П.В.Иванов-Клышников, П.В.Павлов, С.П.Макаров, В.В.Скалдин и другие. Они оставили в душе его неизгладимый след.
Отец Николая Петровича - Петр Иванович Храпов - в 1929 году был сослан в Архангельскую область, а в 1937 году его снова арестовали и он уже больше не вернулся.
Николай Петрович за эти годы из верующего подростка превратился в юношу- безбожника, а в 1935 году, после встреч с отцом, пробудился, обратился к Богу и через 14 дней был арестован, осужден Тройкой к пяти годам лишения свободы и отправлен на Крайний Север, на Колыму.
Это были суровые годы, когда в местах заключения, особенно на Колыме, творился страшный произвол: голод, болезни, непосильные работы, морозы, жестокое обращение администрации, расстрелы. В Колымском крае все это достигло своего апогея при начальнике Управления лагерей некоего Гаранина. Тысячи верующих, изгнанных туда за Слово Божие, проходили «долину смертной тени». Большинство из них навсегда остались там.
По истечении срока Николаю Петровичу еще добавили пять лет. В 1945 году он принял зимой, в проруби, крещение. Это послужило новым зарядом к еще более ревностному служению Господу, и он, с сильным пламенем в груди и с присущей ему неиссякаемой энергией, начал проповедовать окружающим о дарованном ему спасении.
По окончании второго срока Николая Петровича оставили в ссылке на Колыме. Через брата Н.А.Короткова (Женю Комарова) он познакомился заочно, с сестрой из г. Ташкента Елизаветой Андреевной Чикашкиной (Наташей Кабаевой). В 1946 году Николаю Петровичу начальство предоставило отпуск, и он смог поехать в Ташкент, где вступил с Елизаветой Андреевной в брак. Елизавета Андреевна сделалась его верной подругой и неутомимым помощником на всю многострадальную и трудную жизнь.
Затем молодые Храповы возвращаются для отбывания продолжающейся ссылки на Колыму. В 1947 году Николай Петрович освобождается, и они поселяются в Ташкенте. В 1949 году Николай Петрович принимает рукоположение на служение пресвитера.
В дальнейшем Николай Петрович с 1949 по 1955 годы отбывает заключение в Восточной Сибири в г. Ангарске. С1961 по 1964-в Мордовии, в г. Потьмы. С 1966 по 1971 - в Узбекистане, в г. Бухаре. С 1980 по 1982 годы - на полуострове Мангышлак в г. Шевченко, где и отошел в вечность. Всего он пробыл в неволе за Слово Божие 29 с половиной лет.
Елизавета Андреевна, терпеливая и стойкая подруга жизни Николая Петровича, родив и воспитав шестерых детей и пережив много бурь, не выдержала последнего удара и через месяц после ареста мужа слегла. Ее ударил паралич, и 22 апреля 1980 года она отошла в вечность. Только через два месяца после похорон Николай Петрович узнал в Карагандинской тюрьме о смерти жены. Это окончательно подорвало его и без того весьма слабое здоровье.
5 ноября 1982 года дети Николая Петровича по тревожным письмам отца находились у проходной лагеря г. Шевченко и просили свидания с больным, но свидания им не дали. После долгих и безрезультатных просьб они уехали домой ни с чем.
Вскоре после их уезда, 5 ноября 1982 года, в 11 часов вечера в результате повторившегося инфаркта, сердце Николая Петровича Храпова перестало биться.
С большими трудностями тело покойного было взято из лагеря и в цинковом гробу переправлено в г. Ташкент. Со всех концов страны съехались родные и друзья, чтобы отдать последний долг покойному. 13 ноября тело Николая Петровича после траурного богослужения в молитвенном доме церкви ЕХБ на Рисовой, в которой он много трудился, было вынесено и похоронено недалеко от могилы Елизаветы Андреевны Храповой.
"Как жаль, что все гаснут прекрасные свечи, талант за собой унося!"
Несомненно, вся жизнь Николая Петровича Храпова была постоянной и отчаянной борьбой со штормами, подводными и надводными течениями и скалами. Это он хорошо отобразил в одном из своих первых стихотворений "Буря":
Буря лохмотьями сизыми дробится,
Мокрою пылью лицо обдает;
Воет, лютует и яростно злобится,
Грудью о скалы высокие бьет.
Мглой беспросветною небо лазурное
Ты закрывала не раз предо мной.
И под ногами громады ажурные
Стелешь коварно могучей рукой.
Знаю тебя я, волною холодною
Многих в пучину с собой унесла,
Многих, лютуя, в утробу голодную,
Знатных, великих и сильных свела.
Борьба Николая Петровича Храпова с житейским морем - это не судьба жалкого суденышка без руля и ветрил, бросаемого по воле ветра, как щепку, а борьба могучего пловца, уповающего, что скоро пройдет гроза и он выйдет победителем:
Я не герой и не стану хвалиться,
Но под ногами моими - скала!
Не перестану с тобою я биться,
Как бы ты зла и грозна не была!
Если и дрогну я сердцем порою,
Непобедим подо мною утес.
Силен Он бурю любую к покою
Властно призвать. Его имя - Христос!
С этим Утесом в одном монолите
Слит я, не страшен седой океан,
А над собой, в бирюзовом зените,
Вижу я чудный, святой Ханаан.
И все же Николай Петрович порой сильно уставал, и тогда глубокие вздохи и стоны вырывались у него из груди:
Да, я устал от всего пережитого,
Стой же! Уймись хоть на долю минут.
Дай мне забыться! Да сердца разбитого
Раны забыть мне тебя не дают.
Ты нанесла их своими таранами,
Силясь меня навсегда погубить!
Но не иначе, как этими ранами,
Смог я подобным Распятому быть.
Смолоду знаю, стихия, тебя я.
Битва с тобою дана мне в удел.
Вся ты от лютости стала седая,
Да уж и я-то с тобой поседел.
Самой яркой чертой характера Николая Петровича Храпова была его любовь к правде. Правду он ценил больше всего на свете, жертвуя ради нее всем: свободой, семьей и самой жизнью. Это был муж правды. Все остальные качества, такие, как остро выраженный индивидуализм, свобода мысли, независимость суждений, прямота, граничащая с резкостью, непримиримость к лицемерию были как бы производными от главного. Не в его духе было считаться с мнением толпы, следовать большинству, льстить высокому лицу, раболепствовать перед авторитетами. Все это резко выделяло и возвышало его среди окружающих его людей, вызывало непомерную зависть и служило источником всех его бед и лишений. Серая толпа платила ему презрением, власти - гонением, ВСЕХБ - поношением. Совет Церквей - отвержением. Последнее он переживал очень болезненно. Его жена, Елизавета Андреевна, особенно. В последних письмах из Шевченко он характеризовал отвержение братьями, "как сумму всего пережитого", что, несомненно, сильно подорвало здоровье его и его жены, и ускорило их смерть. (Почему я так смело говорю, потому что имею для этого все основания).
Его поддерживало и укрепляло лишь то, что у него было много друзей из простого народа Божия, его очень любила молодежь, и он получал в Шевченко от всех много ободрительных писем.
Имея много друзей по Союзу и за границей, Николай Петрович в то же время чувствовал себя часто не понимаемым и одиноким. Да он и говорил, что истинные мужи веры всегда имели мало настоящих друзей и были одиноки. Это ложные пророки собирались сонмами по четыреста и более человек, пользовались богатством и славой, так как льстили царям и народу. Михея же били по лицу и сажали в темницу, Иеремию - в грязную яму, Илию искали убить, Захарию побивали камнями... И все они были одиноки.
А Николай Петрович был в своем роде пророком. Господь многое открывал чрез него. Так, в начале 1966 года, верующие матери церквей Средней Азии собрались в г. Ташкенте, чтобы обсудить свое отчаянное положение в связи с преследованием их детей в школах и лишением некоторых из них материнских прав. Вместе с Николаем Петровичем Храповым они выразились в своем Обращении к Брежневу и Рашидову примерно так: «Вы подняли руку на самое святое в мире - на матерей и детей. Мы жаловались Вам много раз, но не получали никакого ответа. Отныне Сам Бог, Защитник наш, будет говорить с Вами!»
Ответом на это Обращение последовал арест Николая Петровича в марте 1966 года, а в апреле Брежнев и Рашидов ходили по развалинам Ташкента и слушали, как аксакалы говорили им: «Это нас Аллах покарал».
Течение жизни Николая Петровича на этой земле, где он перенес так много страданий, закончилось. Однако наш земной путь еще не окончен, и нам необходимо взирать на эти прекрасные образы и у них учиться. А у Николая Петровича было чему поучиться. Друзья и сотрудники его, которым довелось так близко соприкасаться с ним, считают себя счастливыми, что имели возможность быть в его школе. Это была для них богатейшая школа мужества, самоотвержения и любви. Теперь они вспоминают что за кафедрой Николай Петрович был замечательным проповедником, его проповеди были недолги, глубоки по содержанию и всегда тематические Он постоянно, без опозданий, посещал все совещания и принимал в них самое сердечное участие. Много не говорил, а все слушал. Говорил только тогда, когда видел в этом необходимость или его спрашивали. Говорил строго по существу, пунктуально, четко и ясно. Его предложения или заключения всегда носили конкретный, деловой характер, нередко выводивший участников из многочасового, а иногда и из многодневного тупика и, как правило, являлись решающими. После его предложений или заключений уже не рассуждали.
В Средней Азии Николай Петрович активно участвовал в проведении молодежных евангелизационных и назидательных общений, общений жен служителей, жен узников, пресвитерских и дьяконских семинаров, готовил материалы для Заочных Проповеднических Курсов, проводил их.
С подобной деятельностью он вместе с другими благовестниками посещал различные районы Сибири, Урала, Дальнего Востока... Везде, куда бы ни посылали Николая Петровича, какую работу ему бы ни поручали, он никогда не отказывался и выполнял ее со всею аккуратностью и честью.
Большим моральным уроном для него было использование его Советом Церквей не по назначению. Опыта для "тушения пожаров" в горячих точках и в разрешении сложных межбратских и межцерковных конфликтов у него не было. Этому негде было учиться. Братья посылали его в такие места, где сами уже потеряли всякое доверие, и старались использовать его авторитет, как многолетнего страдальца за дело Божие. Однако в подобных местах он сам терял свой авторитет. Такими городами были Ростов, Узловско-Новомосковск, Здолбуново и другие. Его призвание - благовестив и литература, а ронял он себя часто не на своей работе, чего в Средней Азии братья не допускали.
Николай Петрович был твердых, как кремень, убеждений и несгибаемой воли, но когда видел себя в чем-либо виновным, то не оправдывался и исправлял ошибки. Он был способен пой I и в дом любого брата или сестры и плакать, как дитя, прося у них прощения. Николай Петрович имел незаурядный поэтический талант и писательские способности. Много работал как прозаик и писал поэмы, стихи. Писал и издавал книги, но это уже другая тема, Николай Петрович имел, как и все мы, духовную молодость и духовную зрелость, и свойственные каждому возрасту несовершенства и недостатки, проявлявшиеся иногда в некоторых крайних взглядах и в резких выражениях. Школа-то жизни его была в тюрьмах и лагерях, да и в Совете Церквей постоянная война то с ВСЕХБ, то с "оппозицией". Да и пример часто брать ему было не с кого.
Николай Петрович имел крайне отрицательное отношение к ВСЕХБ и называл его "станом отступников". Таким он с самого начала увидел ВСЕХБ еще по пути следования с Колымы, через работу печально известных старших пресвитеров, таких как Раевский, Арыскин, и, особенно, Л.М.Каракай, беспредельничавший в Средней Азии, и других. Крайне резко отзывался о братьях "оппозиции". Его статья в журнале "Вестник Истины" "Они поражены были в пустыне" говорит об этом. Он писал эту статью в самый разгар войны с оппозицией до 1976 года, когда не раскусил еще многих членов Совета Церквей и по-детски верил в непогрешимость проводимого ими курса. Совет же Церквей вторично опубликовал эту статью уже после смерти Николая Петровича, в 1982 году, и представил ее как предсмертное завещание потомкам. Здесь обнаруживается полная фальсификация статьи по времени, чтобы еще раз крепко ударить по братьям оппозиции, хотя сам Николай Петрович с 1976 года, последние шесть лет, резко изменил к этим братьям, как и к руководству Совета Церквей, свое отношение.
Но Господь повел его долиной уничижения и отвержения своими же братьями, которым он беспредельно верил. И Николай Петрович стал меняться на наших глазах. Навсегда исчез из его характера образ пылкого и воинственного Петра, рубающего ухо. Глубокое смирение и кротость, как венец, украсили его седую голову. Сердце его широко стало вмещать и Якименко, и Шепталу, и им подобных братьев. Резких прежних выражений об оппозиции уже никто от него не слышал. Излишняя строгость к другим сменилась пожеланиями всем добра и благодати.
В последних письмах из Мангышлака он писал: "Хочу больше и глубже смиряться под крепкую руку Божию". Таким мы знали Николая Петровича перед его уходом в узы. Таким глядит он на нас из своих предсмертных писем. Такого и хотели бы мы поставить в пример для христиан. В подобных образцах нуждается все человечество.
Вопрос:
Хотелось бы и нам познакомиться хотя бы с некоторыми из его предсмертных писем. Если можно, процитируйте нам главное, что особенно характеризовало его в последние годы.
Ответ:
Вот некоторые письма с сокращением. (Подлинники писем, написанные его рукой, я храню, как драгоценную семейную реликвию.)
15 Февраля 1982 года.
"Юрий Федорович с Анной Федоровной и с детками - мир, мир и утешение вам, родные мои, и благословение Грядущего да не отойдет от вас! Положилось на сердце мне, в день сегодняшний, лимитное мое письмецо отделить для вас. Письмецо твое получил 10.02., вник в него, потому что оно мне так ясно открыло переживания ваши, переживания семьи служителя времени тяжкого. Но и ваше искреннее, дружеское расположение встретил я в нем. Очень рад и благодарен Богу, что вы выбрались на чистый воздух, на добрый климат и близость лесочка и речки. Так и меня потянуло к подобным местам. Ведь это такая противоположность с моими, как ада с раем, но, слава Богу, что время моего перехода и возможность есть не та, что у богача с Лазарем. О нашей встрече совсем не знаю ничего, и представлений пока не имею, потому что без Елизаветы Андреевны Ташкент стал каким-то другим, а где и каким будет мой "Ташкент", не знаю. Бог усмотрит.
Я очень рад и благодарен за ваши пожелания и чувства ко мне, но о здоровье скажу: если вчера старость стучала в окошко, то сегодня уже борюсь с ней, хотя благодарю Бога и пока побеждаю. Болезней нет, но усталость сердечной деятельности - крайняя, ноги слабеют, расширение вен, бессонница - частый мой посетитель. Но Господь мой, как никогда, близок ко мне и любит меня очень, а у Него - обновление. Ты скучаешь за друзьями? - Придется тебе расставаться со своей скукой. У служителя тяжкого времени друзей будет считанные единицы, да рассеянные, притом, как сотрудники Неемии по стене. Ваши переживания, то есть уничижения от тех, кто... очень и очень понятны для меня, так как остались позади. И Бог мой да и моя милая подруга Лиза могли испытать и знать их глубину. У меня они окончились, как знаете; а моя милая ушла на вечный покой и унесла на себе эти глубокие шрамы от "близких", а у меня они остались пережитыми и, думаю, что позади - благослови Господь! Узы мои определили все и разрешили многое... Господь же укреплял меня, и более того, великие благословения сопровождали меня, а узы мои безмолвными сделали всех моих оппонентов. Осуждая помазанника, пусть знает всякий, он касается его Первосвященника...
С утешением хотелось бы мне обнять вас обоих и напомнить вещие слова Учителя о том, что восстающий брат на брата... я скажу вам, счастливыми вы будете, если останетесь на позиции обиженных. А тебе, Ю.Ф., напомнил бы: "Но ты будь бдителен во всем: переноси скорби, совершай дело благовестника, исполняй служение твое".
Вы пишете, что все искренние друзья бодры. Я очень рад, что они у вас есть, жертвенно служите им, и они останутся надолго. Совсем без друзей тяжко, а терять последних еще тяжелее. Праздники я провел при особом потоке милостей Божиих, особенно 2-й день Рождества. Великим множеством сердечных, пламенных поздравлений посетили меня друзья, особенно прекрасное племя Христово с разных сторон. Духовно я бодр, слава Богу, но скорбь есть скорбь, и по моральной тяжести я считаю ее как сумму всего пережитого. Тяжко мне при мысли о Лизе. . . Климат здесь очень тяжелый, море рядом, сырость. Ивану Яковлевичу отправил и письмо, и открытку - почему-то не отвечает. В общем-то очень тяжко, а вы так близки сердцу моему, сохрани вас Бог. Передайте мое приветствие всем, кто нелицемерно хранит добрую память обо мне. С постоянной памятью о вас с Иваном Яковлевичем... Бог вам в утешение, любезные мои. Ваш Н.П. 14 марта 1982 года.
«Мои дорогие и родные по Крови Христа, Ю.Ф. и сестра Аня с детками вашими. Благословение Божие да не отходит от вас, от дома вашего и от дела, совершаемого вами...
Меня постигло горе в скорби моей в одиночестве. 23 февраля, в 11 вечера, меня посетил тяжелый приступ давления с легким кровоизлиянием в легких, и я едва мог дойти до своей больницы, что в 50 метрах от моего жилища. Меня положили в санчасть. Давление оказалось около 200. Только на следующий день, после обеда, побеседовал без осмотра хирург (терапевта нет), назначил лечение. С неделю меня лечили, я поимел облегчение. А тут поступил молоденький врач из казахов и 3 марта позвал, поговорил без осмотра, а 4 марта к вечеру меня выписали, назначили пилюли.
6 марта приступ повторился в обед. Еле дошел до санчасти, но помощи мне никакой оказано не было, так как медработников не было. Вечером пришла дежурная сестра, сделала уколы, а 7, 8 их никого не было. Но Бог помиловал меня, и я очень хорошо чувствовал себя все время.
9 марта я не мог допроситься врача и, фактически, беспомощным лежал в санчасти. Только 10 марта, вечером, кое-как упросил самого начальника санчасти принять меня и осмотреть. Давление оказалось 220. В сердце тоже обнаружились пороки. Выписал новый рецепт, но в санчасти нет лекарства для уколов, и я фактически до сего дня опять без наблюдения.
Вечером, 13 марта, повторился приступ, сдавило легкие, но своими мерами Бог помог не развиться приступу - отошло, и я проспал спокойно. Пока с 10 марта никто из медиков не поинтересовался мной, но Бог Мой утешает меня. Приступы мои выражаются в том, что приливает кровь к голове.
Таким образом, впервые в жизни мне довелось оказаться в таком бедствии: и болезнь, и одиночество. Детей я известил в письме, но дошло ли? Да что дети, если бы даже и приехали, чем они помогут? Только расстроятся. Прошу вас, известите Якова Васильевича и всех друзей, прошу, помните меня. Мне, конечно, очень тяжко, но Бог утешает меня, и облегчает страдания. Чем кончится, не знаю? Бог дает силы побеждать и отчаяние, и уныние, и одиночество. Рад, что многие пишут, утешают, молятся: и вблизи, и вдалеке. Еще хочется увидеть вас, но иногда надежда и оставляет. И все-таки на все отвечу: Благослови, душа моя, Господа!
Я пишу все реже и реже: мне писать тяжело, утомляться нельзя, но я знаю, что не оставлен. Как хорошо, что нет моей Лизы, как бы она металась, зная о моих переживаниях. В этом письме посчитал необходимым описать все, как есть у меня. Вы уже, наверное, готовитесь к Пасхе, но Бог не оставит и меня. Верю, что и вы не оставите. Да утешит вас Господь.
Любящий вас ваш Н.П. 4 октября 1982 года.»
«Дорогие, родные мои, Юрий Федорович и Аня с детками - мир вам! Мир сердцам вашим, мир дому вашему, мир близким друзьям вашим. Да не отойдет благословение Божие от вас в утешении, в ободрении, в здоровье и в материальных успехах, в особенно тяжелое для вас время. И пусть оно будет щитом от всяких стрел... Для меня вы по-прежнему остаетесь родными, близкими, а теперь особенно, и я это при свидании дал понять Николаю Станиславскому и сказал, что я с вашим решением категорически не согласен, так передай всем! Ни в какие обсуждения вступать не позволил, и их не было. И вам помоги Господь все перенести и не дать места ни унынию, ни каким поспешным, ошибочным поступкам. Такие узлы разрешает Сам Бог и, непременно, заступится за обижаемого. Но нужно терпение.
О сидящем в блиндаже (Г.К.Крючкове). Видимо, допускает Бог до времени его, но меры непременно примет. Ведь не может же Бог оставить на произвол Свое дело. Придет и его время, а дело Божие дороже всего и его надо совершать со всем усердием и не оставлять. Запачкал он себя и в моем деле, как и сторонники его.
Но о себе я не знаю планов Божиих. Скорбь моя весьма велика... В чем только я непоколебимо уверен, что Бог ко мне весьма милосерд и сострадателен и очень любит, судя по тем благословениям, какие испытываю теперь. Хочу больше и глубже смиряться под крепкую руку Божию.
Здоровье мое, слава Богу - пока не болею. Хотя сильная слабость докучает, но это, видимо, от возраста и от климата. Ваши обстоятельства плохо представляю, но спокойно доверяю Кормчему - Он доведет до конца!
С умилением и молитвами вспоминаю те прекрасные места, где прошли наши межи вместе с женами и с семьями, и, где вдвоем с тобою, Ю.Ф. Посмотрю на друзей, и на недругов и скажу: "Господь царствует! И царству Его не будет конца!"
О Елизавете Андреевне и, о будущности при помощи Божией стараюсь не думать, да и думать нечего. Все уже определено, и Бог приведет к этим определениям. Старость пришла как-то сразу со всеми своими причудами, только, помоги Бог, чтобы не овладела. В движениях сильно ограничен по здоровью. Очень прошу, не забывайте в молитвах. Если когда бываете, деток моих не оставляйте, заходите к Петкеру, Виталию (Телегину) и другим...
Ваш Н.П.»
Через 32 дня после этого письма Николая Петровича не стало. Об остальном о Николае Петровиче Храпове мы поговорим в следующий раз, когда будем вспоминать о совместных переживаниях с ним братьев.