Энни и Роузи стояли сбоку от бельевой корзины и наблюдали за тем, как Кейт кладет в нее простыни, наволочки для подушек, полотенца, скатерти, рубашки, штаны, нижние юбки, передники и три шелковые блузки. Затем она накрыла все это куском материи.
– Поосторожнее, когда будете ее нести, – сказала она.
– Сколько мне за это заплатят? – спросила Энни.
– Три шиллинга.
Роузи перевела взгляд от матери к дочери. Ей хотелось, чтобы Кейт улыбалась и смеялась, как прежде. Почему и Энни не может стать такой, как когда-то? Почему она повторяет поступки матери? Кейт перестала смеяться, потому что ей теперь приходится много стирать, а старый Тим палец о палец не хочет ударить, чтобы хоть что-то заработать. Ее отец говорит, что старик – ленивая свинья, которую мало повесить, выпотрошить и четвертовать. Иногда он говорит, что хотел бы пинком в зад отправить эту свинью в ад, а затем таким же пинком послать ее обратно, так как ад – слишком хорошее место для такого скота, как Тим. Ее отец однажды заявил даже: «Хорошо, что он не дед Энни».
– Поскорее возвращайся, – сказала Кейт дочери. – Мне надо будет еще съездить в Шилдс. Побудешь, пока я вернусь, с бабушкой.
Подняв корзину, Энни и Роузи вышли наружу. Земля замерзла. Ее покрывал тонкий слой снега. Девочки осторожно ступали по дорожке. Корзина покачивалась между ними.
– Куда несем такую кучу? – спросила Роузи подругу.
– Это белье миссис Бекетт из Саймонсайда.
– Чудненько! Это ведь она угощает тебя пирожным, а иногда дает и пенни?
– Да, иногда.
– Идти далеко. Давай считать шаги отсюда и до набережной Саймонсайда, – предложила Роузи. – Так время пройдет веселее.
– Я смогу отнести корзину и сама, если ты не хочешь идти.
– Боже правый! Что с тобой?! – узкие глазки Роузи еще более сузились. – Кто говорит, что я не хочу идти? Что за чушь?! У тебя такое лицо, словно по нему ударило буфером трамвая.
Энни молчала.
– Ну, Энни, не хмурься. Давай споем «Сэм! Сэм! Ты неряха!».
И девочка затянула на удивление сильным контральто:
Сэм! Сэм! Ты неряха!
Вымойся в сковороде,
Расчешись метелкой,
Почешись гребенкой!
– Слушай, – предложила Роузи. – Я пою: «Сэм! Сэм!», а ты – «Ты неряха!» Затем я пропою: «Вымойся в сковороде!», а ты…
– Я не хочу, – сказала Энни.
Она вообще не любила песенку «Сэм! Сэм! Ты неряха!», а сегодня она показалась ей просто отвратительной. Не желая, впрочем, обидеть подругу, Энни пошла на компромисс:
– Но ты пой. Я с удовольствием послушаю. Или спой лучше «Придите, поклонимся» или «O Salutaria».
– Хорошо.
Придите, поклонимся, придите, поклонимся,
Придите, поклонимся Господу…
Голос звонко звучал в морозном воздухе. Прохожие улыбались, глядя на Роузи. Девочка, не переставая петь, улыбалась им в ответ.
Пока подруга пела, Энни думала: «Если бы только письма приходили, как прежде… Тогда и маме стало бы легче».
Но писем не было. Уже несколько недель маме не приходили письма. Они перестали приходить в то же самое время, как почтальон принес последнюю красивую почтовую открытку с розами и мандолинами на шелковой ткани. Эти открытки присылал доктор. Письма тоже были от него. Энни не знала, откуда ей это было ведомо, но она точно знала. От доктора не было ни слуху ни духу уже много-много недель. Люди говорят, что если о человеке давно нет никаких вестей, то он почти наверняка уже мертв…
Теперь Кейт не смеялась и отличалась странной молчаливостью. Дочери она лишь отдавала краткие приказы, понуждая делать то или не делать этого. Но Энни казалось, что матери на самом деле все равно, чем она занимается. Единственный настоящий запрет касался сбора угля. При этом угля дома становилось все меньше и меньше, потому что дед большую часть времени сидел, ничего не делая, положив больную ногу на стул. Но когда Тим все же отправлялся работать, то домой он каждый раз возвращался в дым пьяный. Еще Энни заметила, что старик взял моду останавливаться перед Кейт и пристально смотреть ей в глаза, почесывая ногтями ширинку брюк. Его вид внушал девочке звериный ужас…
Вчера вечером Тим сказал ей:
– Пойди в лавку и купи пол-унции табачку.
Кейт и Энни вышли из дому. Мать оставила дочь стоять у черного хода, а сама сходила в лавку.
Но когда придет письмо, все опять будет в порядке. Энни в этом не сомневалась. В прошлом ведь Кейт казалась такой счастливой, а при этом ей тоже приходилось много стирать, да и дед все время был дома… Но теперь ее мама быстро уставала, а иногда, оторвавшись от стирки, подолгу стояла, безвольно прислонив свою голову к стене. Теперь Кейт почти в открытую выражала свой страх перед Тимом. Не то чтобы он ее бил, но… Девочка мотнула головой, отгоняя от себя плохие мысли. Энни ужасно хотелось, чтобы ее дед умер или просто куда-нибудь исчез.
Корзина в руках дернулась. Это Роузи напоминала подруге о своем существовании.
– Мне кажется, ты меня не слушаешь.
– Нет, слушаю.
– А вот другая! – воскликнула Роузи. – Слушай.
Следующую песенку она исполнила двумя голосами.
Одну строчку Роузи произносила, имитируя, как могла, голос отца О’Молли, а другую – писклявым дискантом:
«Отче! Прости! Кота я убила». -
«Будешь за это в геенне гореть!» -
«Но он протестантом был нечестивым». -
«Нет в том греха, дочка! Аминь!»
– Смешно? – глянув на Энни, спросила Роузи и широко улыбнулась.
При виде улыбки подруги она подумала: «Вот засада!»
Когда они вернулись в район Пятнадцати улиц, Роузи пошла по своим делам, а Энни с пустой корзиной направилась домой. Ни пенни, ни куска торта! Ей даже не отдали деньги за стирку белья. Женщины не было дома, и постиранное белье пришлось оставить на пороге.
Энни скучно было возвращаться домой одной.
Девочка поставила корзину в прачечную и неохотно поплелась в дом.
– Что? Деньги не принесла? – спросила Кейт, когда Энни сказала ей, что хозяйки не было дома.
Мать тяжело опустилась на стул и медленно забарабанила пальцами по доскам столешницы. Энни села на коврик и уставилась в огонь камина.
«Я ни о чем не стану его просить, – подумала Кейт. – Я сделаю все, что угодно, но не стану его просить…»
Она понимала, что напугана, но не имела душевных сил бороться со своим страхом.
Деньги, которые Тим приносил домой, старик имел привычку швырять на кровать Сары, но последние две недели он вообще ничего не отдавал из своих заработков.
Когда его жена спросила, в чем дело, Тим пробурчал в ответ:
– На что они тебе? Кто содержит дом?
Затем он подошел к Кейт и молча протянул ей деньги. Его глаза шарили по телу дочери.
Ошарашенная Кейт приняла деньги, посмотрела в глаза отцу, и ее накрыла новая волна ужаса перед этим человеком. Ей стало стыдно.
На прошлой неделе он ждал, что дочь подойдет и попросит у него деньги, но Кейт молчала. Тогда Тим пошел и пропил их. Старик ждал, а в доме тем временем не было ни пенни…
Поднявшись по лестнице, Кейт вошла в свою комнату, открыла выдвижной ящик комода и взяла оттуда маленькую картонную коробочку. Часы-браслет были единственным подарком Родни. Кроме них у нее оставались только его письма. Все эти месяцы постепенного сползания в нужду Кейт одну за другой заложила все свои ценные вещи, и теперь пришло время подарка любимого.
Кейт нежно прикоснулась кончиками пальцев к браслету.
«Родни! Родни! Ты ведь не умер? Ты не имеешь права умереть! Ты не должен умирать!»
Кейт резко развернулась, схватила висевшие на колышках с задней стороны двери пальто и шляпку и выскочила из своей спальни. Если она еще помедлит, то утратит решимость и не сможет сделать то, что надо сделать… Надо заботиться об Энни и маме.
Она нехотя положила коробочку в карман своего пальто и вошла в комнату Сары.
– Я еду в Шилдс, мама. Я скоро вернусь. Энни сейчас внизу. Я попрошу ее подняться к тебе.
Не сказав ни слова, Сара кивнула головой. Дар речи, казалось, покидает ее. Страх перед мерзкой тварью, которая преследует Кейт, парализовал все чувства бедной женщины и затаился в ее глазах. Он связывал ей язык и скрючивал пальцы рук.
Когда Кейт ушла, Энни поднялась по лестнице наверх и села возле окна в бабушкиной комнате. Старушка спала. Девочка глядела поверх латунной спинки кровати сквозь грязные гардинные занавески на дома на противоположной стороне улицы. Энни посмотрела вверх, в серое, унылое небо. Затем, чуть склонив голову, взглянула вниз, на грязный, испачканный угольной сажей снег в их дворике. Ничто в этом пейзаже не могло вызвать смех или хотя бы улыбку. Столь же мрачен был их дом, все его комнаты. Ни тени жизни… Ни тени жизнерадостности… Все мертво, мертвее не бывает. Почему их жизнь так круто изменилась в худшую сторону? Или не так уж круто? Бабушка и раньше болела, болела серьезно. Дед никогда не был хорошим человеком. Кейт много работала и прежде. Дома на противоположной стороне никогда не отличались живописностью. Но прежде все эти неприятности не довлели над Энни с такой силой. Теперь он мертв, и все изменилось…
Девочка расплела и вновь заплела свою косу. Доктору нравились ее волосы. Иногда он говорил, что они похожи на локоны королевы фей. Энни внимательно осмотрела свою косу. Серебро волос потемнело, приняв золотистый оттенок. Иногда девочку забавляло то, что ни у кого из ее знакомых не было таких великолепных светлых волос. Затем ее взгляд застыл на браслете, который доктор прислал ей в подарок на прошлое Рождество. Она начала вертеть его у себя на запястье, когда дверь открылась. Энни испуганно встрепенулась. В дверном проеме стояла Дорри Кларк в старомодной шляпе и расшитом бусинами плаще с капюшоном. Она, тяжело ступая на цыпочках, вошла в комнату.
– Никто не отвечал, поэтому я поднялась, – шепотом объяснила Дорри Кларк. – Как ее самочувствие?
Старуха встала возле кровати и взглянула сверху вниз на лицо Сары.
– Она спит, – ответила девочка.
– Спит, значит. Хорошо. Я тут посижу, подожду, пока она проснется.
Дорри Кларк опустилась на стул, стоящий у кровати больной. Энни стояла и пристально смотрела на пожилую женщину, терзаемая мрачными предчувствиями.
– Растешь? – хмыкнула Дорри.
– Да.
– А Кейт куда-то ушла?
– Да.
Энни почему-то решила, что эта старуха не хуже ее знает, что Кейт нет дома. В противном случае она бы сюда не пришла.
«С этой следящей за мной сучкой я многого не добьюсь, – пронеслось в голове Дорри, – а жаль. Такой возможности мне больше может не представиться».
– Дорогуша! Можно послать тебя купить мне кое-что? – попросила старуха. – У меня болит нога. Знаешь, твоя бабушка не единственный человек, у кого больные ноги. Послушай! Сбегай в магазин и купи мне четверть стоуна табака и еще овощей для супа. За это я дам тебе пенни.
Энни застыла в нерешительности.
– Ступай, дорогуша! – продолжала уговаривать ее Дорри. – Это не отнимет у тебя много времени. Ты ведь мне поможешь? У меня болят ноги, а у тебя они молодые, здоровые.
Энни взяла протянутые ей деньги и сумку и бросилась исполнять поручение.
– Эта сучка умна, как маленькая обезьянка, – прошептала себе под нос старуха.
Дорри Кларк прислушивалась к удаляющимся шагам. Стукнула, закрываясь, дверь черного хода. Она скосила взгляд на Сару…
«Не жилец на этом свете. Не жилец…»
Впрочем, это не ее забота.
Двигаясь с ловкостью кошки, старая повитуха прокралась в комнату Кейт. Пусто… Тут трудно что-нибудь спрятать. Дорри прошла прямиком к комоду и заглянула в ящики. На дне одного из них она, к своей радости, обнаружила то, что искала…
«Боже правый! Сколько их тут!»
В ящике обнаружилось несколько связок писем, скрепленных лентами.
«Хорошо. Хорошо. Тащи осторожнее… Вот так».
Дорри вытащила несколько писем из разных связок, всего шесть, и через несколько минут, вернувшись в комнату Сары, уселась возле кровати больной.
Впервые эта мысль зародилась в ее голове несколько месяцев назад, но потом его имя появилось в списке пропавших без вести и Дорри Кларк решила, что игра не стоит свеч. Теперь же все изменилось, и на этот раз она не упустит своего шанса.
По правде говоря, мысль эту ей подал брат Мэри Диксон, который работал на почте.
– Этот хахаль Кейт Ханниген только и делает, что строчит ей письма из Франции, а она каждый раз стоит на своем крыльце и ждет, не принесу ли я ей письмо с очередной почтой. Должно быть, ему там вообще нечего делать, раз он так часто пишет.
Когда Мэри Диксон помогла ей устроиться на работу в дом доктора на место уволившейся кухарки, Дорри и сама начала слышать и видеть достаточно, чтобы понять: эти письма могут сослужить ей хорошую службу.
Следовало отплатить выскочке и за это. Виданное ли дело? Ей, повивальной бабке, акушерке, приходится перебиваться случайной поденной работой и стряпать на кухне! Уже несколько лет к ней никто не обращался за помощью. И во всем виноват этот докторишка! А теперь ей приходится работать в его доме. Что, интересно, он скажет, когда узнает? Дорри считала, что выгонит.
«Ну уж нет… Он не узнает. Докторишка застрял там надолго. Господи! Нашли на него болезни и продержи в той дыре как можно дольше!»
Жену доктора Дорри Кларк ненавидела ничуть не меньше, чем самого Родни Принса. Надменная сука! У нее, как оказалось, была связь на стороне с другим доктором, а Мэри по секрету говорила, что у хозяйки есть еще один мужчина на горизонте. Миленькое дельце! Обдумав все хорошенько, Дорри пришла к выводу, что ее хозяйка не откажется приобрести письма мужа к другой женщине. Они придутся как нельзя кстати, если все ее шашни с двумя развеселыми молодыми людьми всплывут наружу. Стелла Принс должна выложить за них кругленькую сумму. Да! Да! Точно выложит!
Дорри Кларк довольно зевнула. Она и так прождала слишком долго, чтобы поквитаться с этим докторишкой. Бог оказался милостив к ее чаяниям.
Когда вернулась Энни, она застала старуху мирно сидящей со сложенными на коленях руками.
– Хорошая девочка… А сейчас, боюсь, мне пора идти домой. Твоя бабушка сама не просыпается, а будить ее я не стала. Скажи ей, как проснется, что я заходила.
Когда Дорри Кларк вышла из комнаты, Энни подумала: «Кейт на меня рассердится. Но что я могла поделать? Говорить ей или не говорить?»
Уже под вечер, когда Кейт чистила медный подсвечник, дочь сказала ей:
– Сегодня утром, когда тебя не было дома, к бабушке приходила Дорри Кларк.
– Что?! – Кейт повернулась и посмотрела на дочь.
– Я ничего не смогла с этим поделать… Она не постучала в дверь, а поднялась прямиком в спальню.
– Ты должна была сказать… Или ты не смогла?
Кейт медленно поставила подсвечник на столешницу.
– Сколько она пробыла в доме? – сухо спросила она.
– Недолго. Минут пять… или десять.
– О чем она говорила?
– Да так, о пустяках. Спросила, как здоровье бабушки, а еще жаловалась на свои больные ноги. Миссис Кларк сказала…
Энни запнулась. Стоит ли говорить Кейт, что она ушла по поручению Дорри Кларк, оставив ее в доме одну, если не считать спавшей в то время бабушки? Нет, лучше не надо, а то Кейт рассердится еще больше.
Мать бросила на девочку гневный взгляд.
– Ну… И о чем она тебя еще спрашивала?
– Только о бабушкином здоровье.
– А еще?
– Больше ни о чем.
С минуту Кейт стояла, глядя в окно кухни. Какая разница? Дорри Кларк ей все равно больше не сможет навредить…
– Доделай работу, – велела она дочери, вымыла руки и поднялась наверх.
В своей комнате Кейт уселась на кровати, прислонив усталую голову к латунной спинке. Она чувствовала себя измотанной, уставшей до крайности.
Каждый день, отпахав от зари и до темна, она падала, словно куль, на свою кровать и забывалась тревожным сном, но сейчас ее усталость превосходила все, что она до сих пор испытывала. Она проникала в сами кости и лишала ее остатков душевных сил. За что?! За что ей на голову сыплются одни несчастья? Ни минуты покоя… Ни минуты отдохновения… Появление Дорри Кларк в ее доме давало повод для новых страхов, но, поразмыслив, Кейт пришла к выводу, что ей не стоит опасаться старухи. Если бы Родни был жив, то тогда, возможно… Кейт вцепилась руками в перила.
«Но он не мертв! Он не может умереть! Господи! Пусть он будет жив! – взмолилась она. – Я все сделаю ради этого… все… Иисусе! Спаси его! Сделай все, что хочешь, со мной, но спаси его!»
Старые мотивы проступили в ее молитве. Кейт их узнала, но слишком устала, чтобы придавать чему-либо значение. Ладони ее рук безвольно опустились на колени.
Накажет ли ее Господь за сомнения в Его благости и неуклюжие попытки поторговаться? Нет. Теперь Кейт понимала, что Бог не таков. Всевышний говорит человеку: «Я дал тебе жизнь и разумение. Живи так, как считаешь нужным. Мне все равно, каким путем ты идешь ко Мне. Можешь быть католиком, протестантом или членом непризнанной секты – все сгодится, если эти церкви приведут тебя к Богу». Кейт верила, что Он все понимает, понимает болезнь ее сердца и жгучее желание, охватившее ее несколько недель назад.
Уже минула не одна неделя с тех пор, как она стояла в этой комнате, прижимая к груди письмо Родни.
«Семь дней, любимая! Семь дней! Осталось совсем немного, дорогая. Я поверить не могу своему счастью! Мы должны каждую минуту провести вместе. Договорись с кем-то, чтобы присмотрели за мамой и Энни. Можешь предложить любую сумму. Главное – найди кого-нибудь. Пожалуйста, не делай глупостей хоть на этот раз. Я читаю и перечитываю твое особое письмо каждый вечер. Ты представления не имеешь, что это значит для меня…»
Ее особое письмо! Это письмо она писала долго, очень долго. Бесконечные часы Кейт обдумывала то, что собиралась донести до своего любимого, а потом писала, исправляла и вновь переписывала текст, пока наконец не осталась удовлетворена результатом. На этот раз она ничего не утаивала от Родни. Все ее противоречивые эмоции представали перед любимым на страницах письма, как на ладони. Когда пришел его ответ, дом заполнился светом, песнями и смехом. Лишь в присутствии Тима прежняя мрачность довлела над ней.
Кейт занялась приготовлениями к встрече с Родни. Почти два года она не могла выкроить хоть немного времени, чтобы заняться собой. Весь день она только тем и занималась, что работала и ухаживала за больной матерью. Каждый пенни давался ей с трудом. Она стирала с утра до ночи. Теперь Кейт лихорадочно пыталась нагнать упущенное. Ванну сейчас она принимала по ночам не реже, чем раз в неделю. Даже дополнительные хлопоты, связанные с подогревом воды, ее отнюдь не утомляли. А ведь приходилось тащить наверх, в ее комнату, жестяную ванну, а потом носить полные ведра нагретой воды.
Когда-то давно юная девушка вертелась перед треснутым зеркалом, чтобы удостовериться, что она на самом деле красива. Кейт взялась за старое, но теперь она хорошо знала, что ищет. Одиннадцать лет назад семнадцатилетняя девушка еще мало в чем разбиралась, но ныне молодая женщина прекрасно понимала, что может предложить ее тело, и это вводило в легкое смущение. Тело цвета слоновой кости на ощупь было упругим и податливым. Пышные груди, приятная округлость живота, белая кожа ног… Лицо похудело, но морщины пока его не тронули. Вьющиеся волосы выглядели здоровыми и блестящими. Только одно портило совершенство: из-за тяжелой работы ее руки огрубели и покраснели. Зола и мыло сделали свое черное дело. Поздно ночью, прежде чем лечь спать, Кейт подолгу втирала в них жир. По утрам руки казались чуть бледнее, но вечером, после дня, проведенного за стиркой и глажкой белья, они принимали белесый оттенок, а кожа сморщивалась. Они вновь твердели и краснели.
В комнату вбежала Энни.
– Пришел священник, Кейт.
– Ну, – резковато заявила Кейт, – я думаю, что он знает дорогу наверх.
– Но это отец Бейли.
– А-а-а…
Кейт встала с кровати и спустилась вниз.
– Здравствуй, Кейт! – приветствовал ее отец Бейли. – Я решил зайти к вам, проведать твою маму. Отец О’Молли, понимаешь ли, слег с ревматизмом.
– Хорошо, святой отец. Поднимайтесь, пожалуйста, наверх.
Она придержала перед священником дверь. Перед лестницей отец Бейли внимательно посмотрел ей в глаза.
– Тяжелые времена… Я прав, Кейт?
Та не ответила. Сочувствие этого человека нервировало ее даже больше, чем открытое осуждение со стороны отца О’Молли.
– Почему бы тебе не пойти на мессу, поискать у Бога утешения?
Кейт отрицательно мотнула головой:
– Не могу, святой отец.
– Почему, Кейт?!
– Я больше не верю в то, во что прежде верила.
Священник долго пристально смотрел на нее.
– Сейчас один из самых трудных периодов в твоей жизни. Тебе кажется, что ты осталась один на один со всеми выпавшими на твою долю невзгодами. Тебе кажется, что никто прежде не переживал подобного рода несчастий. Но через переживания проходит большинство из нас… И я уверен, что ты с честью пройдешь через свои испытания.
Кейт с удивлением взирала на отца Бейли.
– Не позволяй страданиям очерствить твою душу и сердце, Кейт. Пусть уж лучше оно преисполнится состраданием к ближнему. В мире не существует человека, который осмелился бы, взглянув в лицо Господу нашему, уверять, что никогда, ни единожды не сомневался в его существовании.
– Отче, я не сомневаюсь в существовании Бога. Просто… Я не могу объяснить вам.
Кейт устало приложила руку к своему лбу.
– Знаю… Знаю. Ты сомневаешься в католическом символе веры. Любого мыслящего человека рано или поздно посещают эти сомнения. Но если, Кейт, ты продолжишь возносить Ему молитвы, то Господь вразумит тебя. Стучись, и дверь отворится. Он дал тебе веру для того, чтобы ты ясно видела, где кончается зло и начинается добро. Уверуй, и тогда ты со временем поймешь, что путь, который Он указывает чадам своим, есть путь, ведущий к благополучию. Если ты взбунтуешься против жизни, будешь плыть против течения, станешь бороться, то рано или поздно ты окажешься ввергнутой в пучину самого черного отчаяния. Бог хочет, чтобы ты следовала тем или иным путем, а если ты из-за своего упрямства, страха или неправильного понимания Его воли будешь противиться, то тем хуже… Кейт! Бог лучше знает, что для тебя хорошо, что принесет пользу твоей душе. Если ты веруешь в Бога, то перестань бороться с предначертанным Им путем и вернись в лоно церкви, приди на мессу.
– Я не могу, святой отец.
– Что на тебя так сильно повлияло, Кейт? Я следил за тобой с самого твоего детства…
Она хотела сказать: «Священники и учителя сделали меня такой, какая я сейчас есть», – но передумала, так как понимала, что и без чужого влияния рано или поздно пришла бы к этому образу мыслей.
Она промолчала.
Отец Бейли понимал, о чем несчастная думает, куда лучше, чем той казалось. Его терпение также очень часто подвергалось испытанию со стороны отца О’Молли. Иногда священнику казалось, что нимб святого ему уготован только из-за долготерпения.
– Благослови тебя Господь, Кейт, – сказал он и зашагал вверх по лестнице.
Она стояла, кусая губы. Слезы жгли ей глаза. Понимание еще более усугубляло ее душевное состояние. Стоило задать себе вопрос: может ли она быть правой, а миллионы других ошибаться?
Кейт вспомнились слова мистера Бернарда: «Если вы найдете веру в Бога в лоне католической церкви, держитесь за нее обеими руками, ибо самое страшное горе ожидает того, кто утратит веру».
Кейт старалась жить честно, по правде, во всяком случае, как она эту правду понимала. Она хотела жить полноценной жизнью и готова была многое отдать за эту возможность, но сейчас, утратив веру, она влачила жалкое существование.
Нет, не надо думать! Зачем утруждать себя мыслями? Какое это может иметь значение? Интуиция подсказывала, что ее конец не за горами. Долго вести этот неравный бой с бедностью и страхом она все равно не сможет.
– Я закончила чистить подсвечник, – сказала Энни. – Что мне еще сделать?
Кейт взглянула на дочь. Лицо девочки выражало нетерпение. Она совсем забыла об Энни.
«Нельзя… Нельзя сдаваться. Что с ней будет без меня?»
Кейт вспомнила, как прошло ее детство.
«В прислугах… Работа по двенадцать часов в день, по десять, если повезет».
Другое семейство Толмаше вряд ли встретится. Такие добрые люди встречаются не чаще одного раза в тысячелетие…
Кейт пристально смотрела на дочь, думая: «Она слишком красива, чтобы быть в безопасности».
– Кейт! – позвала Энни. – Что с тобой?
– Ничего, дорогая, ничего… Я просто задумалась.
Тряхнув волосами, Кейт подалась поближе к огню.
– Пойди, поиграй на улице, если хочешь.
– Хорошо. Я пойду посмотрю на витрины магазинов, пока их не закрыли жалюзи.
Кейт согласно кивнула головой. Энни поспешила из комнаты.
Рождество, а подарить дочери нечего… Можно, конечно, подыскать какую-нибудь мелочь. Нет, не стоит об этом думать. Ей надо быть бережливой, трястись над каждым пенни, полученным ею за часики. В доме все равно больше ничего не осталось. Кейт не представляла, что будет делать, когда закончатся эти деньги. Она никогда ничего не станет просить у Тима; миссис Маллен и так многое для них делает, а что касается других соседей, то Кейт ужасно не хотелось сносить их полные скрытого злорадства взгляды, в которых читалось бы: «Вот до чего докатилась! У нас в долг просит!» Кейт легко могла предугадать ход их мыслей: «Наконец-то “леди” Ханниген лишилась своего тепленького местечка…» Кейт знала, как завистливые соседки называют ее между собой. За исключением нескольких человек, все пристально следят за ней. Эти люди ненавидят тех, кто не похож на них. Любая удача, свалившаяся на долю ближнего, вызывает в их душах лютую зависть. Они ожидают ее падения… Возле доков есть улица, на которой красивой женщине легко заработать денег…
«О боже!»
Кейт поспешила заварить чай…
«Боже! Что такое пришло мне в голову? Откуда такая чушь?»
Впрочем, она догадывалась, что большинство ее соседок ждут не дождутся, когда дочь Тима Ханнигена совершит этот отчаянный поступок.
Она как раз заливала кипяток в заварник, когда пришел Тим. Поставив чайник на стол, Кейт вышла в другую комнату на первом этаже и принялась там убирать.
Вскоре, заслышав скрип, Кейт решила, что Тим пошел умываться. Решив, что теперь она сможет проскользнуть наверх без риска оказаться вблизи старика, Кейт вошла на кухню.
Но Тим Ханниген стоял перед камином. Его глаза уставились на дверь.
Кейт секунду медлила, а затем устремилась вперед, стараясь поскорее проскочить между стариком и столом. Тим протянул вперед руку. На ладони лежали несколько полукрон.
Кейт застыла, не осмеливаясь прикоснуться к деньгам.
– Ну же? – сердито проворчал Тим Ханниген.
Страх сковал ее. Она не могла даже пошевелиться.
Старик схватил Кейт за руку и с силой всунул ей в ладонь монеты. Пальцы Тима крепко сжались вокруг кулачка «дочери». Другая рука быстро метнулась и схватила ее за бедро.
Кейт вскрикнула и отскочила подальше от старика. Монеты выпали из ладони на половик.
Тим Ханниген стоял, глядя на дочь. Затем веки его опустились, а рука медленно задвигалась вверх-вниз вдоль ширинки штанов.
Ведущая на лестницу дверь скрипнула, открываясь. Старик повернул голову и от удивления открыл рот при виде священника, о присутствии которого в доме не подозревал. А отец Бейли увидел зло, вульгарное и бесстыдное.
В глазах Кейт читался звериный ужас.
Лицо Тима Ханнигена приняло выражение напускного раскаяния, которое он любил демонстрировать в присутствии священников. Но по выражению лица отца Бейли старик вдруг понял, что притворяться нет смысла. Собрав деньги с половика, Тим схватил свою шапку с крючка на двери и выскочил из дома.
Священник секунду стоял, глядя на Кейт полными жалости глазами, а потом, скорбно покачав головой, заспешил вслед за Тимом Ханнигеном.
Все это происходило в абсолютной тишине.
Кейт тяжело опустилась в кресло «отца». Ноги отказывали ей. Она дрожала всем телом, с макушки головы и до пальцев ног. Что-то должно случиться… Что-то должно случиться…
В половине восьмого вечера к Кейт подошла Энни и попросила отпустить ее вместе с Роузи в баптистскую церковь. Там собирались солдаты. Будет праздник. Один солдат переоденется рождественским дедом и будет раздавать подарки. Роузи говорила, что их пустят, так как там не будут спрашивать, какого ты вероисповедания.
Внезапно Энни запнулась, и прежде чем Кейт успела произнести хотя бы слово, дочь добавила:
– Ладно, если ты не хочешь, то я не пойду.
Девочка видела, что лицо матери бледнее смерти, а игла, которой она штопала носок, дрожит в ее руке.
Сбросив с себя верхнюю одежду, Энни уселась рядом с Кейт.
– Видела почтальона. У него полным-полно свертков с подарками.
Кейт посмотрела на дочь. Энни удрученно повесила голову. Она не знала, что дернуло ее за язык.
– Я не хотела, Кейт, – дрожащими губами прошептала девочка.
– Все нормально, дорогая, но он к нам все равно не зайдет.
Вдруг в дверь застучали. Тук-тук-тук… Тук-тук-тук. Мать и дочь испуганно переглянулись.
– Я открою, – вызвалась Энни и, вскочив, бросилась в прихожую отпирать входную дверь.
Кейт поднялась, да так и застыла, ожидая возвращения дочери. Носки полетели вниз и упали на половичок.
На кухню вбежала Энни.
– Нам открытку прислали, Кейт!
Прямоугольник картона имел темно-желтый цвет буйволовой кожи. Кейт прочитала написанное на нем раз, другой, третий…
Затем она опустилась на стул и тихо, почти шепотом произнесла:
– Это от доктора, Энни. С ним все в порядке. Он попал в плен…
Девочка встрепенулась. Она уже успела позабыть, что значит чувствовать себя на подъеме. Серость уступила место яркому дневному свету, напрочь исчезла из всех составляющих ее жизнь вещей и явлений. Все вновь преисполнилось красками и блеском.
– О, Кейт! – вскрикнула Энни и бросилась обнимать мать. – Он ведь вернется?
– Да, милая, он вернется, – ответила ей мать.
Кейт крепко обхватила дочку руками и начала качать, словно младенца.
Роузи Маллен приоткрыла дверь черного хода. Секунду она стояла, никем не замеченная, с расширенными от удивления глазами, а затем вышла и тихо прикрыла ее за собой.
Девочка побежала к себе и, заскочив на задний дворик части дома, принадлежащей ее семье, закричала:
– Мама! Кейт и Энни рыдают у себя дома!
Миссис Маллен опрометью бросилась наружу. Роузи едва поспевала за ней.
– Сара, должно быть, умерла, – на ходу предположила миссис Маллен.
Ворвавшись в кухню соседей, она воскликнула:
– Что-то с Сарой?
Кейт отрицательно покачала головой.
– Нет, миссис Маллен. Дело в том… Вот, взгляните!
Она протянула соседке почтовую открытку.
Миссис Маллен с трудом прочла написанные на ней слова.
– Девочка моя, я рада, что все так обернулось… Военнопленный! Я рада… Теперь тебе полегчает на душе.
Соседка обняла Кейт. Та опустила голову миссис Маллен на грудь.
– Поплачь, милая, поплачь. Тебе надо хорошенько выплакаться.
Роузи с удивлением уставилась на мать, которая не только предлагала Кейт поплакать, но и сама пустила слезу. Никогда прежде девочка не видела мать плачущей. Маллены не привыкли давать волю слезам. Только маленькие дети плакали, но родители быстро отучали их от этой привычки. Сама мама никогда не плакала. Она не заплакала даже тогда, когда, доставая что-то с буфета, упала с табурета и сильно ушиблась. Девочка перевела взгляд на Энни. Подружка рыдала.
В носу у Роузи начало странно пощипывать. Комок подступил к ее горлу. Лицо девочки сморщилось, и она уже готова была сама расплакаться.
На кухню вошел мистер Маллен.
– Я могу чем-нибудь помочь? Сара умерла?
Его жена отрицательно закачала головой.
– Нет. С Сарой все в порядке. Кейт получила хорошие вести. Вот и все.
Сосед замер на месте, глядя на плачущих женщин.
– Боже мой! И к чему эти потоки слез? Ума не приложу! Никогда не видел столько дурех в одной комнате. А когда вы получаете дурные известия, то что, заходитесь в хохоте, как полоумные?
Затем мистер Маллен повернулся к дочери, которой гордился не в последнюю очередь за ее спокойный, «мужской» характер.
– Не говори, что и ты собираешься расплакаться.
– Нет, я не плачу, – борясь с подступающими к глазам слезами, сказала Роузи. – У меня просто насморк.
Девочка выдавила из себя подобие улыбки. Отец улыбнулся в ответ.
Обернувшись к жене, мистер Маллен сказал:
– Пойду и сам поплачу в таком случае.
Когда сосед вышел, женщины переглянулись и расхохотались.
Роузи, по щекам которой уже успели побежать первые слезинки, открыла от изумления рот.
«Так-то лучше, – пронеслось в голове у девочки. – У меня хороший папа. Пусть и у Энни будет хороший папа, такой же, как мой. Тогда она и смеяться будет больше».
Кейт лежала, прислушиваясь к рождественским гимнам, исполняемым за окном. Открытка примостилась на подушке, прижатая щекой к ткани наволочки. Быстро уснувшая Энни свернулась калачиком рядом.
«Коль скоро пастухи в ночи стада свои пасут…» – слышалось с улицы хоровое пение.
– Господи! Спаси и сохрани его, – молилась Кейт. – Пусть война скорее окончится. Пусть он вернется домой живым и здоровым… Благодарю Тебя за то, что он жив.
«…Он молвил: “Не страшитесь горестей земных”», – доносилось из-за окна.
– Нет… Я не буду бояться. Он обязательно вернется. Я ничего не буду бояться, – шептала Кейт, – даже «его».
Она не спала, а ждала, когда Тим вернется домой. Кейт вслушивалась в тишину, ожидая, когда загромыхают его шаги по ступенькам лестницы. Она пододвинула большой деревянный ящик, который использовала вместо сундука и где с давних пор хранила свои вещи, к двери спальни. Теперь Кейт опасалась, что даже присутствие Энни не сможет послужить ей достаточной защитой. Но Тим Ханниген все не приходил. Она терялась в догадках. Возможно, он поехал в Джероу… Может, священник провел с ним беседу?
Колядующие уже давно перестали ходить по улицам, распевая рождественские гимны, а Кейт все не спалось. Всюду царила гробовая тишина. Никто не кричал на улицах; не слышалось пьяных голосов, горланящих песни. Ничто даже не шелохнулось в гнетущей тишине. Потом послышался звук приближающихся шагов. Под ногами шедшего хрустела тонкая корочка льда. Когда звук шагов смолк под окном, Кейт привстала на кровати, а когда постучали в дверь, она, вскочив, быстро накинула на плечи пальто.
Нет, это не он. Тим всегда возвращается домой через черный ход. Отперев оконную раму, Кейт выглянула из окна на фигуру в тени.
Она увидела белое пятно лица, и незнакомый голос спросил:
– Это дом Ханнигенов?
– Да, – ответила Кейт.
– Мне надо кое-что вам сообщить. Лучше спуститесь вниз и откройте мне дверь.
Пока она шла отпирать дверь, послышался голос Сары:
– Что стряслось?
– Не знаю, мама. Я сейчас вернусь, – ответила Кейт.
Она открыла дверь и увидела на пороге полицейского.
Поднявшись на второй этаж, Кейт зашла в комнату Сары. Мать выглядела встревоженной.
– Что случилось? – спросила Сара. – Дорогая, в чем дело?
– Тим попал в аварию, – ответила дочь. – Сейчас он в Хартоне.
Сара приподнялась на подушках. Уже несколько месяцев Кейт не замечала за матерью такой прыти.
– Сильно пострадал? – задала она вопрос.
– Пострадали рука и голова. Не знаю, насколько сильно. Полицейский говорит, что я должна пойти с ним.
– Да, дорогая, пойди. Смотреть на него нужды нет. Только узнай, насколько серьезно он ранен.
Они избегали смотреть друг другу в глаза. Кейт быстро накинула на себя платье. Она чувствовала легкое головокружение и невероятное облегчение. Точно, что плохие новости следуют за плохими, а хорошие – за хорошими.
Когда Кейт вышла из дому, Сара начала молиться. Это были не те молитвы, которые верующие тихо бормочут себе под нос или произносят в уме и которые изобилуют мольбами и просьбами. Сара выговаривала каждое слово громко. Звуки, отражаясь эхом от стен, заполняли комнату. Казалось, что силы, медленно покидавшие ее тело вот уже на протяжении многих месяцев, разом вернулись к ней. Каждое произнесенное слово обладало страшной силой. Пожилая женщина молилась, не давая себе отдыха ни на секунду. Слова складывались в предложения, которые никогда прежде не срывались с ее губ. Сара умолкла лишь тогда, когда окончательно выбилась из сил.
А потом она лежала в темноте и смотрела широко открытыми глазами в потолок.
Когда лестница заскрипела под ногами дочери, тело матери напряглось. Ее глаза не отрываясь смотрели на дверь.
Кейт вошла, тяжело дыша. На дорогу туда и обратно у нее ушло лишь полтора часа.
Сара приподнялась на локте.
– Что?… – только и спросила она.
– Он умер! – не в состоянии сдержать рвущиеся наружу радость и облегчение, выпалила Кейт.
Сара опустилась обратно на подушки. Легкая улыбка расплылась по ее лицу.
– Присядь, дорогая, – сказала она дочери. – Ты запыхалась.
Кейт села на краешек кровати и взяла ее за руку.
– Рассказывай. Как это случилось? – попросила Сара.
– Точно не известно. Его сбил трамвай на Элдон-стрит. Рука раздроблена. Тим получил сильный удар по голове и потерял сознание, но, впрочем, врачи удивлены, что он умер. Рана была неопасной. Когда Тим пришел в себя и спросил, где находится, ему ответили: «В Хартоне». Тогда у него начался припадок, и вскоре он умер.
– А-а-а! – воскликнула Сара. – Хартон! Он всегда боялся, что кончит свои дни в работном доме. Пожалуй, это единственное, что когда-либо страшило этого мерзавца. Он смертельно боялся работного дома. Узнав, где он, Тим умер от страха.
Сара смолкла. Ее глаза заскользили по комнате. На губах появилась легкая детская улыбка предвкушения чуда. Сара понимала, что ее радость недолговечна. Вскоре она умрет, умрет в муках, но сейчас Сара Ханниген была по-настоящему счастлива.
Она улыбнулась Кейт.
– Давай выпьем чаю, дорогая. Сегодня все же Рождество.