Воскресным вечером Хамфри вернулся домой позже обычного – ближе к полуночи. Ханна уже лежала в постели и, услышав стук в свою дверь, судорожно вздохнула и ответила:

– Да? В чем дело?

– Хочу с тобой поговорить.

– Уже поздно, и я устала.

– Знаю, что поздно, и я тоже устал. Но мне нужно кое-что тебе сказать. Так что или вставай и выходи, или я войду сам.

В тоне мужа явственно звучало раздражение, чему Ханна совсем не удивилась и беспечно произнесла:

– Через пару минут спущусь.

Заходя в гостиную, Ханна поправляла воротничок халата: все ее движения выглядели домашними и обыденными.

– У меня есть новости, – произнес Хамфри.

Ханна посмотрела ему прямо в глаза и спокойно обронила:

– Да?

– Мой дядя умер.

– О. Неужели правда? Что ж, должно быть, эта новость тебя осчастливила: ты уже на полпути к цели, то есть, к своему богатому наследству.

– Заткнись!

Вот теперь она круто сменила повадку, выпрямила спину и вскинула голову.

– Не смей затыкать меня, Хамфри Дрейтон, и не смей разговаривать со мной таким тоном!

Он заметался и подскочил к камину, потом машинально принял свою обычную позу. Но в этот раз обеими руками вцепился в каминную полку, бормоча:

– Прости. Прости, я немного взвинчен.

Ханна промолчала, ожидая продолжения, наконец Хамфри повернулся и, глядя ей в лицо, произнес:

– Имеются некоторые сложности. – Он провел указательным пальцем по губам. – Я все объясню позже, но сейчас хочу попросить тебя об одолжении.

– Да? – снова спокойно отозвалась она.

– Ну, дело вот в чем. Не могу понять, зачем, но тетя позвала во вторник на похороны нас обоих.

– Надо же, как мило с ее стороны наконец-то пригласить меня к себе домой. Она не сообщила, почему вдруг желает меня видеть?

Ханна заметила, как на горле мужа замер кадык, словно Хамфри не мог сглотнуть, но затем он совладал с собой и продолжил:

– Нет. Нет, в том-то и дело, она просто сказала: «Я бы хотела, чтобы ты пришел на похороны с женой». И, понимаешь ли... при всем при том, Ханна, ты никак не можешь туда пойти.

– Почему это не могу? – уже громче поинтересовалась она.

– Ну, я уже говорил, что должен тебе кое-что разъяснить, и позже, когда все утрясется, непременно об этом расскажу.

– Имеешь в виду, после того как огласят завещание?

– Хм. – Хамфри вскинул голову, на секунду закрыл глаза и проворчал: – Ну да, да. Полагаю именно так, когда все уладится с завещанием. В любом случае тебе не следует идти со мной во вторник, понимаешь?

– Нет, не понимаю, и если уж твоя тетя меня пригласила, то я обязательно пойду.

– Не пойдешь!

Муж шагнул к ней, но Ханна не двинулась с места и тихим, но непререкаемым тоном отчеканила:

– Не указывай мне, что делать и чего не делать. Вдолби себе в голову, Хамфри, что ты никак и никогда не сможешь мною управлять – ни сейчас, ни в будущем. Я иду своей дорогой, а ты своей.

– Ханна! – его буквально трясло. – Пожалуйста, сделай это ради меня, это все, о чем я прошу. Ведь так просто сказать, что тебе нездоровится, что ты попросту простудилась.

Ханна еле сдержалась, чтобы не съехидничать: «Должно быть, очередная простуда из тех сотен, которые я перенесла за прошедшие три года, то есть, когда не вела себя легкомысленно и не упрашивала тебя водить меня по ресторанам».

С растущим возмущением Ханна спросила:

– Ты можешь назвать истинную причину, почему мне не следует идти во вторник на похороны твоего дяди?

Хамфри поспешно занял прежнюю позицию.

– Не сейчас, Ханна. Сейчас я не могу растолковать тебе, в чем тут дело, но... Все расскажу после вторника, в среду. Да, в среду я все тебе объясню, и надеюсь, что ты сможешь понять.

– Что я должна  буду понять?

– О, Господи Боже! – Он отвернулся, стиснув голову руками. – Если б я мог ответить сегодня, то не стал бы умолять тебя не ходить на похороны.

Она вперилась в него взглядом.

– Хорошо, Хамфри. На похороны я не пойду, но позвоню, чтобы выразить соболезнования и объяснить твоей тете, почему не появлюсь.

– Нет. Нет! – Но он тут же поднес руку к виску и исправился: – Что ж, да, да, конечно, это можно. Да, можно.

Ханна заметила, как муж втянул воздух, потом медленно выдохнул, и его тело, казалось, на мгновение приняло вид большого сдутого воздушного шара, обмякшего на двух подпорках.

– Это все?

– Что?.. То есть, да... да. И спасибо, Ханна. Надеюсь, когда все закончится, ты сумеешь меня понять, и уверен, даже обрадуешься новостям – потому что сможешь идти своей дорогой.

– О, – она позволила лицу вытянуться. – А вот это уже звучит интересно. И доколе мне придется ждать радостных новостей?

Хамфри снова выказал раздражение.

– Я же сказал…

Она перебила:

– Ах да, когда огласят завещание. Как только огласят завещание. Да, да, понимаю. Спокойной ночи, Хамфри, – с этими словами Ханна прошла мимо мужа.

Он уставился ей вслед и, лишь когда жена вышла в коридор, ответил:

– Спокойной ночи, Ханна.

* * *

Утром в понедельник, пока Хамфри собирал портфель, Ханна поинтересовалась:

– Идешь на работу?

Не поворачиваясь к ней лицом, тот ответил:

– Да, наверное, туда. Тетя пока в санатории. Я оставил свой рабочий номер возле ее телефона. Предложил помощь, но, похоже, все уже организовано. Она хочет побыть одна, поэтому до завтрашнего утра я к ней не поеду.

– О. – Этим междометием Ханна и ограничилась.

Она выждала полчаса, прежде чем позвонить миссис Дрейтон. На известие о том, что Хамфри потребовал, чтобы жена на похороны не ходила, пожилая леди ответила:

– Ну что ж, дорогая, на похороны не ходи, но я хочу видеть тебя, когда мы вернемся, то есть, в лечебнице. Церемония будет очень скромной: ожидаются только Джеймс Морган, мой поверенный, его служащий Том Фринт, Хамфри, я и еще несколько человек, а потом к нам присоединишься и ты.

Ханна была озадачена.

– Вы хотите, чтобы я присутствовала на оглашении завещания?

– Да, Ханна, именно.

– О! Что ж, если вам так нужно, миссис Дрейтон, я там буду.

Потом пожилая дама полюбопытствовала:

– Как он вчера с тобой держался, когда пришел домой?

– Ну, если коротко, то был очень взволнован.

– Да уж, дорогая, могу представить, что был. За последние несколько дней, Ханна, я уяснила, что никогда не поздно получить жизненный урок, я убедилась, что никому нельзя полностью доверять. Нет, целиком и полностью – никому и ни в коем случае. Возможно, это звучит странно, ведь я почти пятьдесят лет прожила бок о бок с замечательным человеком, но, должна признать, мы оба никогда до конца не знали, что на уме у другого. Сейчас мне пора идти, дорогая, но если нам не удастся перекинуться словечком наедине во вторник, я хочу, чтобы после ты со мной обязательно связалась. Хочу снова с тобой встретиться. Ты ведь не против?

– О да, миссис Дрейтон. Конечно, не против.

– До свидания, моя дорогая.

– До свидания, миссис Дрейтон.

Глаза Ханны увлажнились. Никому нельзя полностью доверять. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Получить такой страшный урок на закате жизни. Не лучше ли усвоить это пораньше и дальше не заблуждаться и не разочаровываться? Трудно рассудить, ведь у нее за плечами нет стольких прожитых лет...

* * *

Ханна сидела в ожидании в гостиной «Сосен», когда приехала маленькая группа скорбящих. Три директора с фирмы мистера Дрейтона, а также поверенный, его помощник и сам Хамфри вышли освежиться, а в гостиную заглянула сиделка со словами:

– Миссис Дрейтон приносит свои извинения, она скоро подойдет.

Ханна наклонила голову и улыбнулась сиделке, продолжая ждать. Минут через десять появилась миссис Дрейтон.

– Дорогая, ты чем-нибудь угостилась?

– Выпила чашку чая – больше ничего не хотелось, спасибо.

– Вот и мне тоже больше ничего не хотелось. Что ж, пора двигаться дальше. Готовься. – На лице пожилой дамы появилось подобие улыбки, и она добавила: – Готовься подставить мужу стул, когда он увидит, что ты здесь.

Ханна улыбнулась, но промолчала; затем миссис Дрейтон позвонила в колокольчик и попросила подошедшую сиделку:

– Пожалуйста, не могли бы вы сообщить джентльменам, что мы готовы?

Первым, с важным видом, будто он уже всему хозяин, появился Хамфри и тут же застыл, схватившись за дверной косяк и преградив путь остальным. Все краски сникли с лица, когда он увидел, что в дальнем углу комнаты, на диванчике возле миссис Дрейтон сидит Ханна.

Помощник поверенного слегка подтолкнул его, и Хамфри буквально ввалился в комнату, где, оглядевшись, доковылял до последнего из пяти стоявших в ряд стульев и сел почти напротив Ханны. Он уставился на нее, и по выражению его лица было ясно, что он совершенно ошарашен. Рот слегка приоткрылся, глаза выпучились, ноздри раздувались.

Поверенный с помощником присели за стол, на котором лежало несколько папок, а трое директоров расположились рядом с Хамфри.

Мистер Морган открыл документ, прокашлялся, поправил галстук и начал:

– Возможно, вы посчитаете, что для такого солидного человека, как мистер Дрейтон, это завещание чрезмерно короткое, но по мере оглашения вы поймете, что тому причиной. – Юрист с улыбкой обвел присутствующих взглядом и продолжил: – Обычно самые властные люди одновременно самые немногословные, и все мы помним, что мистер Дрейтон всегда говорил только по существу. – Поверенный зачитал обычную преамбулу и перешел к сути: – «Потребовались бы горы бумаги, чтобы записать все мои пожелания к будущему компании, поэтому я оставляю дело своей жизни в надежных руках моей жены – прекрасной, компетентной, деловой женщины. Именно она взяла на себя труд изменить мое мнение по поводу предложений, которые я ранее отклонял: предложений от вас, мистер Фергюсон, относительно наших проектов в Манчестере, и от вас, мистер Петти, по поводу двух наших фабрик в западном графстве. Теперь означенным предложениям будет дан ход. Перечень тех лиц, которых стоило бы упомянуть в качестве выгодоприобретателей, я опять-таки оставляю на усмотрение моей доброй жены. Назову единственного человека, и только по настоянию супруги, так как мы считаем, что в этом случае произошла вопиющая несправедливость. Следует предоставить компенсацию за то, как обходился с этой дамой муж последние три года, а также за клевету на ее репутацию. Я подразумеваю миссис Ханну Дрейтон, жену Хамфри Дрейтона, который считается моим племянником, но не приходится мне кровным родственником, так как его отец был мне лишь сводным братом. Итак, я оставляю миссис Ханне Роуз Дрейтон сумму в пятьдесят тысяч фунтов, хотя никакие деньги не в силах компенсировать опороченную репутацию и одиночество из-за пренебрежения на протяжении последних трех лет».

В комнате воцарилось молчание. Ханна не могла поднять глаз на Хамфри. Видела лишь его руки, безвольно повисшие на деревянных ручках кресла, будто тот лишился чувств. Никто не смотрел в его сторону, не считая миссис Дрейтон, а в ее взгляде не просматривалось даже намека на жалость.

И хотя телом Хамфри обмяк, мускулы на его лице напряглись, глаза округлились, а челюсти стиснулись, кривя рот в гримасе. С лица схлынули все краски.

Ханна с трудом осознавала услышанное. Пятьдесят тысяч фунтов! Целое состояние. Нет, нет, в это невозможно поверить. В растерянности глядя на мужчину напротив, она вдруг поняла, что хоть и желала справедливости, но предпочла бы, чтобы та восторжествовала каким-нибудь другим способом. Разоблачение – да, и даже непременно, но ей совсем не хотелось, чтобы Хамфри обчистили до нитки его дядя и женщина, которая сейчас удовлетворенно сидит рядом с ней. Ханна почувствовала, что вот-вот свалится в обморок. Она словно со стороны услышала, как тихий голосок произнес:

– Можно стакан воды?

Ее рука указала на графин со стаканами возле поверенного. Потом Ханна осознала, что миссис Дрейтон поднесла стакан к её рту, и сделала глоток, пока адвокат вещал:

– Джентльмены, на этом можно закончить. В любом случае главное дело на сегодня, полагаю, уже завершено. – Он многозначительно повторил: – Полагаю.

– Вдохни поглубже несколько раз.

Ханна подчинилась.

Когда волна дурноты отступила, она заметила, что все мужчины, кроме Хамфри, покинули комнату. Тот все еще сидел и очень странно смотрел на жену. Он выглядел не столько потрясенным, сколько озадаченным. Наконец он выпрямился и заговорил:

– Почему вы так со мной поступили, тетя?

Миссис Дрейтон помедлила несколько секунд.

– Я могу ответить твоими же словами: а почему ты так с нами поступил? Держал нас за дураков, а сам все это время врал, выманивал деньги и безо всяких угрызений совести порочил собственную жену, выставляя ее взбалмошной транжирой и потаскухой. И не вздумай напоминать, что поначалу мы сами ее не приняли. Да, так и было, но познакомься мы поближе, наверняка поменяли бы о ней мнение. Уверена, что поменяли бы, при том, что мне теперь известно. И совершенно ясно, что мы никогда не стали бы так презирать и ненавидеть эту девушку, если бы ты каждую неделю не расписывал, какая она эгоистичная, требовательная, распутная и сумасбродная. Ты всячески внушал нам, что готов с ней развестись, если мы позволим. И ты еще спрашиваешь, почему мы так с тобой поступили? Да меня в дрожь бросает при мысли, что ты мог бы унаследовать значительное состояние – да, огромное состояние, потому что муж возлагал на тебя большие надежды. Временами у меня возникали сомнения, но он их подавлял, и, повторяю, меня в дрожь бросает при мысли, что лишь один-единственный утренний звонок в субботу раскрыл твою ложь, помог выяснить, что ты, презренный негодяй, уже три года как спелся с незаконнорожденной дочерью моей экономки. Скорее всего, это для тебя сюрприз, что женщина, которая родила тебе незаконных детей, и сама родилась вне брака. Твоя драгоценная миссис Беггс, как я обнаружила, годами меня обкрадывала, в то время как ты без конца убеждал нас, какое она сокровище: она набивала сумки запасами из моей кладовой, чтобы помочь тебе содержать вторую семью. К сожалению, я никогда не вникала в ведение хозяйства, а просто оплачивала счета, но порой все же задумывалась: неужели прокорм трех человек так дорого обходится? В любом случае теперь ты можешь отправляться вслед за старой воровкой, ее дочерью и своими незаконнорожденными отпрысками. И последнее: я не желаю тебя больше видеть ни при каких обстоятельствах. Ты меня понял, Хамфри?

– Нет, я вас не понял и никогда не пойму. – Он вскочил на ноги. Вся вялость, растерянность и даже испуганный взгляд исчезли, когда, нависая над миссис Дрейтон, Хамфри заорал: – Мне ясно одно! И с этим я пойду в суд! Вы воспитали меня с мыслью, что я стану вашим наследником, а теперь вычеркнули меня из завещания просто потому, что я забочусь о единственной женщине, которую в своей жизни любил. Интересно, каким предстанет доброе имя моего дядюшки, да и ваше тоже, в связи с вашими архаичными предрассудками о разводе, расставании и вечной преданности, если все это станет достоянием газет? Что будет, если я поделюсь с прессой своей версией этой истории? Жила-была женщина, брошенная мужем – вашим садовником, которого вы обманом заставили на ней жениться, лишь бы держать ее подальше от меня. И когда я обнаружил ее без средств к существованию годы спустя, после того как нас разлучили, что я сделал? Стал присматривать за ней. И только – всего лишь присматривать, потому что к тому времени я уже был женат. Если бы эту историю вы просто от кого-то услышали, на чью бы сторону встали, а? Это абсолютно несправедливо. А она, – Хамфри простер руку и ткнул пальцем в Ханну, – она тоже не без греха; уж поверьте, если бы вы только знали…

Миссис Дрейтон потянулась к сонетке. И, когда вошла сиделка, сказала:

– Пожалуйста, проследите, чтобы мистер Дрейтон ушел, сестра, и я больше не желаю его принимать. Вы запомните?

Медсестра промолчала, но выразительно посмотрела на высокого мужчину, чье лицо из бледного превратилось в пунцовое.

Хамфри повернулся к тетушке и произнес:

– Со мной еще не покончено. Не покончено. Вас поджидает сюрприз, вы еще услышите обо мне!

Миссис Дрейтон ничего не ответила, лишь наблюдала, как Хамфри попятился на три шага назад, бросил на нее выразительный взгляд, резко развернулся, чуть не сбив с ног медсестру, и покинул комнату.

Ханна сидела, вжавшись в угол дивана. Ее глаза были закрыты, а рукой она обхватила подбородок, будто не позволяя тому трястись.

Пожилая дама заговорила не сразу. Причем обратилась не к Ханне, а к снова ответившей на звонок сиделке.

– Не могли бы вы принести поднос с чаем, пожалуйста? – попросила она.

– Конечно. Конечно, миссис Дрейтон.

Потом миссис Дрейтон накрыла ладонью руку Ханны и тихо спросила:

– Ты его жалеешь?

Ханна распахнула глаза, с минуту раздумывая над ответом.

– В каком-то смысле да, но... только отчасти.

– Вот и я так же: только отчасти. Разумеется, если бы я оставила его без всяких средств к существованию, был бы другой разговор, но у него хорошая работа и есть собственное жилье, так что теперь, раз уж ты оттуда съезжаешь, дорогая, он, вероятно, приведет туда свою новую семью.

«Дом: нужно вернуться и забрать кое-какие оставшиеся вещи. Пишущую машинку, маленький стул, купленный у старьевщика…»

Будто читая мысли Ханны, миссис Дрейтон произнесла:

– Пожалуй, лучше всего тебе будет какое-то время с ним не видеться. Хамфри, я бы сказала, в опасном настроении… Но ты ведь про меня не забудешь, правда?

– О, конечно же, не забуду, миссис Дрейтон. Я буду навещать вас так часто, как вы захотите. И, кстати, могу прямо сейчас дать свой новый адрес. – Ханна открыла сумочку и достала листок бумаги, на котором написала адрес и телефон Дэвида. Потом добавила: – Никогда не привыкну к мысли, что мне завещаны все эти деньги, миссис Дрейтон. Я считаю невозможным их принять. Вчера у меня не было ни гроша, а теперь...

– Поверь мне, ты заслужила каждый пенни, дорогая. А теперь давай-ка выпей чаю и возвращайся как можно скорее. Я буду с нетерпением ждать вестей, что ты без происшествий выехала из его дома.

Десять минут спустя Ханна прощалась с пожилой дамой; прижавшись губами к бледной морщинистой щеке и почувствовав, как миссис Дрейтон ее обнимает, Ханна не смогла сдержать слез. Больше женщины не обменялись ни словом, лишь долгим взглядом скрепили свою растущую дружбу.

* * *

Водитель такси забрал у Ханны коробку с книгами и еще одну с бумагами и положил в багажник. Потом подхватил пишущую машинку с сиденья вращающегося стула, и вдруг кто-то рявкнул:

– Да что ты такое делаешь?

Таксист удивленно развернулся и объяснил:

– Гружу вещи в багажник по просьбе пассажира.

– Неси обратно!

– Нет, ничего подобного! – Ханна уже стояла в дверях. – Положите машинку к остальным вещам. Пожалуйста, сделайте, как я говорю, это все мое! – Повернувшись к Хамфри, она добавила: – Я сама купила машинку вместе с этим стулом, если помнишь. Они принадлежат мне, и я их забираю.

– Черта с два!

Хамфри поднял стул и запустил его обратно в холл; таксист, отнесший пишущую машинку в багажник, без промедления вернулся за стулом, но дверь захлопнулась перед его носом.

– Считаешь себя шибко умной, да? – Хамфри буравил взглядом Ханну. – Да я тебя придушу даже за две булавки, расчетливая стерва! Думаешь, твоя взяла, да? Небось хихикаешь в кулачок надо мною, но смеяться последним буду я, вот увидишь. Отдай мне часть денег, а не то я выпущу джинна из бутылки, и посмотрим, сколько тебе удастся стрясти со старухи!

Выпустит джинна из бутылки? Хамфри и впрямь сошел с ума; но ничего смешного Ханна в этом не видела – он явно был опасен. Сейчас она верила, что муж действительно способен осуществить свою угрозу – способен задушить ее. Слава Богу, таксист все еще ждал снаружи.

Было видно, как Хамфри пытается обуздать гнев. Он проговорил:

– Я... я заключу с тобой сделку. Соглашусь держать рот на замке о том, куда ты отправляешься, и о твоих похождениях. Она же об этом ничего не знает, верно? Ну, конечно же, нет! Иначе тебе и пенни не досталось бы. Блудная жена. Ха! Моя двойная жизнь бледнеет на твоем фоне. Ну так вот: я буду помалкивать, если ты поделишься наследством, которое и так по праву принадлежит мне.

Ханне удалось ответить спокойно, и тем самым еще больше вывести мужа из себя.

– Не сомневайся, она в курсе, что у тебя блудная жена.

Он отступил назад и прищурился.

– О, нет! Ты меня не проведешь. Я знаю старуху лучше тебя. Я жил с ней, жил с ними обоими – два сапога пара. Таким узколобым личностям не так-то просто найти себе ровню. Ну так что насчет сделки?

– Вот что я тебе на это отвечу, Хамфри: будь у меня в руках эти пятьдесят тысяч, и гори огонь в камине, я бы сожгла каждую банкноту, но не позволила бы тебе притронуться к деньгам. А что касается моей репутации в глазах миссис Дрейтон, так позвони ей и разоблачи мои прегрешения. Давай, попробуй, и увидишь, что будет.

– Думаешь, не посмею?

– Напротив, уверена, что посмеешь, если понадеешься, что сумеешь меня очернить.

Хамфри уставился на жену, не зная, чем ее зацепить. Наконец сказал:

– Ты просто проверяешь меня, да? Потому что я это сделаю, не сомневайся; но если ты хоть капельку соображаешь, лучше уж нам обоим получить свою выгоду. Согласен, я не слишком хорошо с тобой обошелся, но иначе было нельзя. Я всегда хотел только Дейзи, но старики об этом знали и сбивали меня. Вот и пришлось воспользоваться напрашивающимся выходом, а ты оказалась ценой, а потом и моим алиби. В какой-то мере я даже сожалею об этом, но ведь с тобой я всегда вел себя прилично. А ты, похоже, об этом позабыла.

– Я ничего не забыла, Хамфри, ничего из того, что ты сделал. Как и ничего из того, чего ты не сделал.

Хамфри прищурился, будто что-то вспоминая, но стоило Ханне попросить его отойти и позволить ей забрать стул, как он тут же снова вскипел и заорал:

– Нет, не отойду! Ни ты, ни твой стул никуда отсюда не двинетесь, пока мы не договоримся, а не то я доберусь до телефона и расскажу старой ведьме, какова ты на самом деле.

– Давай, Хамфри. Вперед, – отмахнулась Ханна.

– Ты... – начал он, но осекся, взял телефон и набрал номер санатория.

Притиснув трубку к уху и сверля Ханну глазами, муж ждал. Наконец его голова дернулась, и он произнес:

– Это Хамфри. Хочу вам сообщить кое-что, чего вы не знали. Моя безвинно опороченная, как вы считаете, жена, одурачила вас точно так же, как и я, – у нее мужчина на стороне, и сейчас она собирает вещички, чтобы переехать жить к нему. И что вы об этом думаете?

Ханна не сводила с доносчика глаз.

– Вы тут? – спросил он.

От услышанного у него отвисла челюсть. Потому что миссис Дрейтон ответила:

– О, я думала, что Ханна уже уедет к своему другу к тому времени, как ты вернешься домой. И да, Хамфри, я знаю об этой дружбе. Твоя жена рассказала нам с Джорджем, что произошло. Разумеется, она долго решалась на такой шаг, почти три года, и этого джентльмена встретила совсем недавно. Мистер Дрейтон был несказанно тронут честностью Ханны, ее очевидной искренностью. Кстати, а ты не считаешь примечательным тот факт, что она не предпринимала ничего подобного почти три года? Желаешь сообщить мне что-нибудь еще, Хамфри?

Будто обретя собственную жизнь, трубка возвратилась на место. Хамфри ошеломленно перевел взгляд на Ханну. Его трясло, и она точно угадала момент, когда мужа охватила ярость. И тогда, оттолкнув в сторону вращающийся стульчик, Ханна бросилась к двери. Но Хамфри оказался быстрее. Внезапно он вцепился в ее пальто и разодрал от воротника и вниз, извергая потоки ругани и проклятий. Выбросив вперед руку, она расцарапала Хамфри лицо. В следующее мгновение его пальцы сомкнулись на ее шее, и Ханна смогла лишь сдавленно крикнуть, когда муж грубо протащил ее и пришпилил к стене. Дверь с грохотом распахнулась как раз в ту секунду, когда Ханне удалось лягнуть Хамфри коленом в пах и он повалился на спину, почти сбив водителя такси, который при виде окровавленного лица и скрюченной позы скандалиста хмыкнул:

– И поделом. Идемте, миссис.

Ханна сползала по стене, и таксист настойчивее скомандовал:

– Давайте-ка, поднимайтесь! Вот, я вам помогу. – Водитель подобрал порванное пальто и набросил ей на плечи. Потом, приобняв, довел до Ханну машины, где добавил: – Не думаю, миссис, что смогу вернуться за вашим стулом: не хотелось бы столкнуться с этим типом, когда он очухается. По всему видать, он чертовски опасен.

* * *

Когда Питер открыл дверь, таксист сообщил:

– У меня к вам посетительница, но ей плохо.

Дэвид протиснулся мимо Питера и, увидев, как Ханна пытается подняться с пассажирского сиденья, сбежал вниз по ступенькам и с помощью водителя донес ее до квартиры, где уложил на диван.

Повернувшись к Питеру, таксист воскликнул:

– Там был чертовски опасный мужик! Хорошо еще, что я дожидался у дверей. Он чуть ее не прикончил. Всерьез пытался придушить, а блондиночка расцарапала ему лицо до крови. Никогда не знаешь, с чем столкнешься на моей работе!

– Ну, спасибо вам большое, что выручили ее, действительно, повезло, что рядом оказались вы, – сказал Питер. – Минуточку. А при ней был какой-то багаж? – добавил он.

– Ах, да. Сейчас принесу ее вещички.

Позже, глядя на пачку купюр в руке, таксист произнес:

– Большое спасибо, сэр. Я рад, что случился там вовремя. Надеюсь, с ней все будет в порядке.

Ханна мало что осознавала с того момента, как оказалась на диване, хоть и отдавала себе отчет, что Питер и Дэвид где-то поблизости. Горло и плечи саднило. Ее пожирал страх.

Боль проявилась в полной мере, когда Дэвид перенес ее в спальню и раздел: на лопатках выступили два огромных синяка, но гораздо хуже выглядели кровоподтеки, багровевшие на шее.

К вечеру шея так распухла и потемнела, что Дэвид предложил вызвать врача, но Питер возразил:

– Думаю, в ее состоянии это расстроит мадам еще больше. Но наверху у меня осталось немного мази, которую мы использовали для лошадей – прекрасно лечит синяки и ушибы. Я и сам время от времени мажу ею свое колено от ревматизма.

Нанося мазь на пострадавшую шею Ханны, Дэвид от души желал добраться до мерзавца хоть на пять минут...

* * *

На следующее утро зазвонил телефон. Питер снял трубку, и женский голос попросил соединить с младшей миссис Дрейтон. На вопрос, кто это говорит, звонившая представилась старшей миссис Дрейтон. Со словами «минуточку, мадам» Питер тихо позвал Дэвида из спальни:

– Это миссис Дрейтон. Думаю, будет лучше, если вы с нею побеседуете.

– Доброе утро, миссис Дрейтон, – произнес в трубку Дэвид. – Я – друг Ханны, Дэвид Крейвентон. Сожалею, сама она сейчас не может подойти к телефону, так как еще не оправилась после вчерашнего.

– А что случилось вчера?

– Муж ударил ее и попытался задушить, и если бы не водитель такси, то, вполне вероятно, мерзавец преуспел бы.

– О нет! Не мог же он зайти так далеко.

– Боюсь, что смог. Когда таксист доехал до нас, Ханну пришлось выносить из машины на руках. Муж разорвал на ней пальто.

– О, Господи! Господи! Никогда бы не подумала, никогда, что он на такое решится. Мне ужасно жаль. Вы ей передадите? Можно ли... могу ли я ее навестить?

– Да, да, разумеется. Уверен, Ханна очень обрадуется вашему визиту.

– Скажем, завтра?

– Да, завтра будет замечательно.

– Благодарю. До свидания.

– До свидания, миссис Дрейтон.

Перед возвращением в спальню Дэвид заглянул на кухню и сказал:

– Чертовски глупо было не провести телефон в спальню. Проследишь за этим, Питер?

– Да, разумеется.

Дэвид развернулся и заспешил обратно в спальню, где с улыбкой сообщил Ханне:

– Звонила твоя подруга миссис Дрейтон.

– О, как мило с ее стороны.

– Она спрашивала, может ли завтра тебя навестить.

– Тогда мне надо вставать.

– Нет уж, вставать ты не будешь. Тебе нет никакой необходимости подниматься, а если все-таки придется, то только чтобы перебраться на диван, договорились?

Ханна болезненно сглотнула.

– Не мог бы ты для меня кое-что сделать? Позвони, пожалуйста, Джейни и сообщи, где я. Боюсь, что она позвонит туда и застанет Хамфри в его теперешнем состоянии.

– Да, конечно, конечно. Ах, кстати, вспомнил: завтра к тебе еще заскочат Джилли и Наташа, а мне в это время должно сидеть в издательстве и держать круговую оборону.С большей частью корреспонденции я справляюсь и здесь, но Джилли настаивает, чтобы в его отсутствие непременно кто-нибудь был на замене. Периодически прошу нанять второго помощника, но в ответ слышу одно и то же: «Да, но не раньше, чем когда мы заработаем немного денег и сможем себе это позволить». Очень смешно: когда Джилли заработает немного денег.

– Он и правда несметно богат?

– Ну, вернее сказать, он очень богат. И хотя принято утверждать, будто толстосумы не знают себе цену, но Джилли-то знает и на сторонний взгляд трясется над каждым пенни. При этом никто не догадывается, скольких людей он по-тихому поддерживает. О, странный человек наш Джилли.

Ханна прижала ладонь к щеке любимого и тихо спросила:

– Но он тебе нравится?

Дэвид ответил шепотом, касаясь губами ее уха:

– Открою тебе секрет. Я никогда никому в этом не признавался, но... он – моя третья любовь.

– Третья? – ее губы на мгновение замерли у его рта. – А кто же вторая?

– Вон тот парень на кухне; а первая – эта самая прекрасная женщина в мире.

– О, Дэвид, Дэвид. Что бы я делала без тебя, что я буду делать без тебя, и как мне жить, если вдруг тебя потеряю? Я однажды читала стихотворение, в котором женщина говорила, что любовь – это на три четверти боль и на четверть тревога, и, думаю, она права, да, я все сильнее убеждаюсь, что так и есть.

– Что ж, тогда пора тебе разубеждаться, потому что любовь полна боли только если невзаимна. Когда двое любят друг друга, любовь – это чистая радость. Я признаю некоторую тревогу, то есть, беспокойство за благополучие любимых, но кто бы захотел влюбиться, зная, что это будет одна лишь мука?

– Я.

И права была та поэтесса, потому что сама по себе любовь – неизбывная боль сердца.

– Послушай. – Дэвид обхватил лицо Ханны ладонями и нежно провел по щекам. – Ты не должна так думать. Что бы с нами не сталось, пока мы вместе – с нами любовь. Любовь без боли, исполненная радости, счастливая любовь. – Уже усмехаясь, он добавил: – А сколько еще прилагательных можно привести, чтобы описать ее: восхитительная, совершенная, вечная, беспредельная.

– Не смеши меня, шея еще болит.

– Ах, твоя бедная шейка. Бедная, нежная шейка.

Дэвид прижался поцелуем к ее горлу, а Ханна положила руку ему на голову. И, глядя сквозь реальность в будущее, она все еще ощущала ту самую тревогу с привкусом ужаса.

Ужаса необъяснимого – потому что Ханна не представляла, чтобы Хамфри как-то еще ей навредил, – но неизгладимого. И сильного.