Глава 1

Шел 1922 год. В имении отмечали тридцатичетырехлетие Чарльза. День выдался ясным и необычно теплым для октября. Все радовались, что погода стоит как на заказ. Элис была счастлива, что теплый и сухой день позволяет вдоволь погулять по парку и саду. Восторгу же маленькой Бетти Элис не было границ. Во-первых, в доме все только и делали, что баловали ее, к тому же мистер Уильямс показал ей всех животных и прокатил на пони своей внучки. Ему разрешалось держать эту маленькую лошадку на одном из пастбищ.

Миссис Митчем устроила грандиозный праздник. Для Чарльза был приготовлен чудесный торт из мороженого, на котором красовалась цветная надпись: «С днем рождения, мистер Чарльз».

За праздничным столом собралось десять человек. Четверо из них впервые были гостями этого дома. Сестры Кардингс веселили компанию рассказами о своих покупателях. Четвертой была миссис Фелтон. Агнес усадила ее рядом с собой в надежде, что так мать Робби почувствует себя свободнее. Но это мало помогло, потому что обилие впечатлений почти полностью лишило Бетти Фелтон дара речи. Единственное, что она смогла выдавить из себя, так это «спасибо», все остальное время женщина только и делала, что завороженно разглядывала убранство столовой.

В разговоре с дочерью Элис как-то упоминала, что мать Робби живет теперь одна и очень скучает. Война лишила ее двоих сыновей, а двое других, оставшихся, жили теперь в другом конце страны. Робби видел, как тоскует мать, поэтому считал своим долгом приглашать ее на обед каждое воскресенье. А так как день рождения Чарльза пришелся именно на воскресенье, он спросил Элис, как быть с матерью, и она ответила, что Бетти может поехать с ними, если обещает вести себя прилично. Робби взялся проследить за этим.

И он сдержал слово, потому что эта шумливая и боевая женщина вела себя тише воды, ниже травы. Заговорила она почти перед самым отъездом, да и то почти шепотом:

— Подумать только, наш Робби дошел до такой жизни. И все это благодаря тебе.

В понятии Агнес, первая фраза должна была означать, что человек опустился на самое дно, но она прекрасно понимала, что миссис Фелтон имела в виду совсем другое.

— А когда он вчера сказал мне, — продолжала Бетти, — что ты хочешь сделать его своим партнером в делах, я прямо разревелась, да, признаюсь, ревела как белуга, и знаешь почему? Потому что один из моих парней оказался стоящим. О других лучше и не говорить. У них и снега зимой не выпросишь.

— Он умный и честный парень, — сказала Агнес, гладя Бетти по плечу. — В его руках спорится любая работа. — Она видела, как довольна и счастлива эта грузная, толстощекая, крикливая женщина, и у нее стало тепло на душе.

— Спасибо, Эгги, — прощаясь, шепнула Джесси. — Бетти просто потрясена, но страшно довольна. Она так замечательно провела день. И мы все тоже. А уж о наших милейших старушках и говорить нечего. — Она кивнула головой в сторону сестер Кардингс, которых Чарльз провожал к машине. — Завтра весь город будет знать о празднике во всех подробностях, — продолжала Джесси, — даже какого цвета были салфетки. Спасибо за все, Эгги. — И она поцеловала сестру.

Агнес ласково подтолкнула ее к машине.

Стоя рядом с Чарльзом, она махала двум отъезжающим машинам. За рулем ее автомобиля сидел Фрэнки Ватсон, который начинал у них простым подсобным работником, а теперь вез домой трех несказанно довольных, переполненных впечатлениями пожилых дам.

Когда машины скрылись из виду, супруги Фарье, взявшись за руки, вошли в дом.

— А теперь присядь, пора немного отдохнуть, — предложила Агнес. Она не стала говорить: «У тебя усталый вид, очень усталый», а вместо этого произнесла: — Как замечательно прошел день, правда?

— Чудесно, просто чудесно, — согласился Чарльз. — Но не могу поверить, что мне всего тридцать четыре. Выгляжу я на все сорок.

— Ничего подобного, ты совсем не меняешься.

Они вошли в гостиную, и Чарльз закашлялся.

— Я принесу лекарство.

— Нет, не нужно, — задыхаясь прохрипел он. — Лучше посиди со мной.

— Подожди одну минутку, я все же схожу за лекарством. Ты принимаешь его так нерегулярно. Вот придет Бейкер-вихрь, и я ему пожалуюсь.

— А почему ты его так… называешь?

— Потому что он не может ходить спокойно, вечно куда-то мчится. Мама бы сказала, что он носится, как демон бури. И ко всему прочему, кажется, он не умеет говорить спокойно, а только кричать.

— Он… хороший врач. Мне с ним повезло.

— Не сомневаюсь. Но хотелось бы, чтобы он был хотя бы чуточку потише. Так ты посиди, я на минуточку.

— Позвони, и его принесут.

— Думаю, что все заняты поеданием торта. Я быстро. — И с этими словами она торопливо покинула комнату. Агнес была у лестницы, когда ее остановил звук надрывного кашля Чарльза, который в последнее время все чаще вызывал у нее беспокойство. Она взяла пузырек с лекарством и вышла из комнаты. Спускаясь по лестнице, она слышала, что муж все еще кашляет. Однако через пару минут наступила тишина.

Навстречу Агнес из кухни вышел Маккэн.

— Чудесный был день, мэм, — с чувством проговорил он.

— Да, Маккэн, день прошел замечательно, и обед удался на славу. Я обязательно пойду и поблагодарю миссис…

Звук, донесшийся из гостиной, оборвал ее на полуслове. Они одновременно повернули головы. Агнес бросилась в гостиную, за ней поспешил Маккэн.

Представшая их глазам картина заставила их на мгновение замереть на месте. Но уже в следующий момент, стряхнув оцепенение, они ринулись к лежащему на диване Чарльзу, чье тело сотрясала кровавая рвота.

* * *

Против обыкновения доктор Бейкер говорил непривычно тихо.

— Пусть полежит и отдохнет, — произнес он вполголоса, стоя у постели Чарльза. — Через пару часов я вновь к вам наведаюсь, — закрывая саквояж, пообещал он Агнес.

— Это у него серьезно? — не выдержав, спросила Агнес.

— Да, моя милая, очень серьезно.

— А он?..

— Вы хотели спросить, умрет ли он? Могу только сказать, что надолго его не хватит. Только сейчас я говорил ему, что следовало бы лечь в больницу, но и там едва ли удастся остановить процесс. Он отказался, так что все будет как Бог даст. У него ведь есть еще родственники? Я бы посоветовал известить их.

— Это не так просто. Его сестра недавно во второй раз вышла замуж. У них сейчас медовый месяц. Ее муж — капитан грузового судна.

— Грузового? — Мистер Бейкер сморщил нос.

— Да, именно грузового, — повторила Агнес.

— Не очень подходящее место для свадебного путешествия, для медового месяца комфорта маловато.

— Не думаю, что она обратит на это внимание, ибо очень счастлива. Две недели назад мы были у них на свадьбе.

— Мне казалось, что кто-то из этого семейства имел собственную семью и детей.

— Это она. Но они с мужем развелись.

— Развелись? — Доктор удивленно поднял брови.

— Да, она с ним развелась, и правильно сделала. Ей встретился добрый, чуткий человек. Я уверена, что она будет с ним счастлива. Они отправились к какому-то далекому острову. Сейчас вряд ли вспомню его название.

— А братья?

— Один в монастыре, а другой — в госпитале.

— Ах да, помню, это тот, что был сильно искалечен на войне.

— Да-да, все так и есть.

— Он может ходить?

— Да, с палочкой.

— Тогда мне непонятно, почему бы ему не приехать к брату. На вашем месте я бы все-таки связался с ним. Ну, еще увидимся.

Доктор ушел, а Агнес после некоторого колебания открыла дверь и вошла в спальню.

Чарльз ждал, пока она подойдет.

— Дорогая, — протягивая к ней руку, позвал он.

— Да, милый, — откликнулась она. — Ты что-то хочешь?

— Я хочу поблагодарить тебя за все то счастье, что ты мне подарила.

Агнес молчала, ибо чувствовала, что стоит ей только открыть рот — и она неминуемо разрыдается.

— Ну же, не надо так расстраиваться. Мы оба знаем, что все идет к этому. К тому же ты ведь такая рассудительная.

— Не надо, не говори так, — с трудом произнесла она, слова мужа причиняли Агнес мучительную боль.

— Послушай, моя милая. Я хочу повидать Реджи. Попроси его приехать… Наш вихрь… — он попытался улыбнуться, — сделал мне укол… я скоро усну… но мне хочется увидеться с братом. Ты ему передашь?

— Да, дорогой, немедленно. С тобой побудет Маккэн. — Она взглянула на дверь, потом наклонилась и, коснувшись губами его влажного лба, поспешно отвернулась.

Спустившись в холл, она сразу же позвонила в госпиталь и попросила позвать к телефону подполковника Фарье. В ожидании Агнес наблюдала, как прислуга на цыпочках сновала взад-вперед, все чувствовали, что близится неизбежная трагическая развязка.

У нее даже дернулась голова, когда в трубке внезапно зазвучал голос Реджинальда.

— Это ты, Агнес? Что у вас стряслось?

— С Чарльзом беда, ему очень плохо.

— Что ты хочешь сказать?

— То, что сказала, — начала она громко, но ее голос тут же понизился до шепота. — Он… умирает, Реджи.

— Нет, не может быть! Вчера он приезжал ко мне, и все было нормально. Он, правда, немного подкашливал, но в остальном чувствовал себя вполне прилично.

— Он уже несколько месяцев неважно себя чувствует. А сегодня у него был тяжелейший приступ. Приезжал доктор, он сказал, — Агнес закрыла глаза и продолжала, — это может произойти очень скоро.

Молчание длилось так долго, что она не выдержала.

— Ты слушаешь?

— Конечно, я не повесил трубку.

— Ты должен приехать.

Снова воцарилось молчание.

— Где ты? — закричала Агнес. — Он требует тебя. Ты всегда так много для него значил. Можешь ты это понять? Он хочет увидеть тебя, и ты просто обязан приехать.

— Проследи, чтобы прислуга не попадалась мне на глаза.

— Они все о тебе знают. Они будут рады тебе.

— Эгги, ради Бога. Они помнят меня таким, каким я был раньше. Так что, пожалуйста, сделай так, как я прошу. Пусть меня никто не встречает.

— Значит, ты сейчас приедешь?

— Мне надо известить главврача. Думаю, буду у вас через час. А что делать с Генри?

— Я ему позвоню.

— Странно, но факт: я волен свободно уйти, а у него могут возникнуть проблемы с его монастырем.

Агнес слышала, как на другом конце провода положили трубку. С минуту она смотрела на трубку в своей руке, размышляя о том, что Реджи действительно прав. Он мог свободно покидать госпиталь, а вот Генри они не видели уже полтора года, с тех пор как он стал членом монашеского ордена. На Рождество он прислал им радостное письмо и три бутылки монастырского вина. При этом Генри пошутил, что приложил руку к его изготовлению: а точнее сказать, он мыл бутылки. С того времени они получили от него лишь одно коротенькое письмо. Прочитав его, Чарльз сделал вывод: «Генри счастлив, его послание красноречиво говорит об этом».

Поэтому Агнес размышляла, стоит ли ей звонить в монастырь, но потом решила, что должна это сделать.

Ей ответил бодрый голос. Агнес объяснила, в чем дело, и тот же бодрый голос сказал ей, что брат Генри в данный момент находится в часовне, так как проходит вечернее богослужение. Но ей пообещали, что все передадут отцу Эбботу, а тот, в свою очередь, уведомит брата Генри. Тем временем о душе Чарльза непременно будут молиться. Благослови его Бог. На том дело и закончилось.

Прежде чем встать, Агнес обвела взглядом комнату. Две свисавшие с высокого потолка люстры заливали ее теплым светом, смягчая краски и гармонично смешивая их. Это была красивая комната с пологой широкой лестницей. Впрочем, все убранство дома было выполнено изысканно и со вкусом. Агнес мало что изменила, с тех пор как обстоятельства заставили ее принять на себя ведение дел. Но ощущение, что здесь она не в своей тарелке, никогда не покидало ее, несмотря на то что дом наполовину принадлежал ей, а в скором времени Агнес предстояло остаться его единственной хозяйкой.

Женщина порывисто поднялась со стула. Нет, она не должна думать об этом. Не должна. Она не даст ему умереть, потому что, даже больной, Чарльз всегда был для нее защитой и опорой, той силой, что не давала страшной правде вырваться из глубин ее сознания.

— Укол пока не подействовал, но ему стало легче, — шепотом сообщил Маккэн вошедшей в спальню хозяйке.

Стоя у постели, Агнес печально взирала на бледное, осунувшееся лицо мужа. Губы его шевельнулись.

— Что, дорогой? — тихо спросила она.

— Реджи, — чуть слышно произнес Чарльз.

— Он уже едет, милый, — успокоила его Агнес. — Скоро ты его увидишь.

— Спасибо, моя радость, — Он улыбнулся, медленно закрывая глаза. — Теперь я могу уснуть.

* * *

В кухне Мэри Тайлер делилась впечатлениями с кухаркой и Роуз Пратт.

— Боже, я чуть не умерла, когда открыла дверь. Хотя нет, сперва я мало что разглядела: шляпа надвинута на глаза, воротник поднят. Но вот когда он снял верхнюю одежду и посмотрел на меня, я подумала: вот ужас! Бедняга. Правда, с глазами у него все в порядке, да и когда он заговорил, лицо уже не так пугало. Впрочем, мне приходилось видеть кое-что и похуже.

— Мэри Тайлер, здесь удивляться особенно нечему, — произнесла кухарка, грозно взглянув на молодую девушку. — Видела бы ты его раньше. Такого красавца еще надо было поискать. Как Бог мог допустить подобное? Но, откровенно говоря, я ожидала худшего. Помните, Маккэн говорил, что лицо мистера Реджинальда кроили и перекраивали заново? А еще он говорит, и я полностью согласна с ним, что голос мистера Реджинальда все такой же, и осанка как у настоящего военного, хотя он и потерял ступню.

— Да, ходит он хорошо, — вставила Роуз Пратт. — Только чуть-чуть прихрамывает. Даже не скажешь, что у него протез. Мне кажется, хозяйка права: нам надо сдерживать себя и помнить о том, что он все равно остался мистером Реджинальдом, и не отводить глаза в сторону.

— Сколько он уже наверху?

— Вчера я впустила его в половине восьмого, — произнесла Мэри. — Мистер Маккэн сказал, что мистер Реджинальд просидел у постели мистера Чарльза большую часть ночи, а его самого отправил отдыхать. И хозяйка тоже там. Видели бы вы ее лицо — белое-белое, ни кровинки. Мне кажется, ночью она не сомкнула глаз. И оба они не завтракали: только выпили кофе с гренками. Конечно, откуда же силы возьмутся?

— А что будет, когда хозяина не станет? Как вы думаете, хозяйка останется здесь?

— Сомневаюсь, — сказала Роуз. — Как говорит мой Питер, одна она оставаться здесь не захочет. Ее всегда тянуло в Ньюкасл к магазинам. И это можно понять: она там выросла, и магазины были ее делом.

— Господи! Если дом продадут, для нас настанут тяжелые дни. Вся моя жизнь прошла здесь. — Кухарка оглядела просторную чистенькую кухню.

— Ну, работа и в другом месте найдется, — заметила Мэри Тайлер.

— Ты сама не знаешь, что говоришь, — сердито оборвала ее кухарка. — Такие дома, как этот, надо поискать, их можно пересчитать по пальцам. Здесь платят приличное жалованье, хорошо кормят и по-человечески относятся. И так было всегда, и при новой хозяйке, и раньше, когда еще были живы полковник и его жена. Она была леди от рождения. Не хочу ничего сказать против молодой хозяйки, но жена полковника была настоящей леди, вы понимаете, что я имею в виду? Ну а теперь за дело. Узнайте, что там творится наверху.

А наверху ничего нового не происходило. Агнес и Реджинальд с предыдущего вечера не отходили от постели Чарльза. Оба они понимали, что развязка близка. За ночь у Чарльза было два тяжелейших приступа, и каждый раз им казалось, что он умрет. Теперь он лежал спокойно, прерывисто дыша, силясь что-то сказать. Агнес взяла его за руку, но он смотрел на брата.

— Ты… вернулся… домой. Все будет… хорошо. Все наладится.

— Не надо говорить, старина, не утомляй себя.

— Мне надо сказать… это последний шанс. — Он слабо улыбнулся.

Агнес изо всех сил старалась крепиться. Она наклонилась к мужу и уловила едва слышный шепот:

— Моя дорогая, я так счастлив… я был так счастлив с тобой… и ты должна быть счастливой, слышишь? Я люблю вас обоих… мне повезло… так повезло…

* * *

Чарльз умер в одиннадцать часов утра, и дом вновь погрузился в траур.

 

Глава 2

— Мне надо возвращаться, пока не стемнело. Дороги такие ужасные… Если подморозит, перестанут ходить автобусы. Хорошо, что остановку теперь сделали у самой дороги. Не нужно просить Робби выводить машину. А тебе, моя девочка, пора бы уже определиться. Дальше так продолжаться не может. Ты страшно похудела: просто кожа да кости. Думаю, уже пришло время продать дом и вернуться. И мы заживем, как в старые добрые времена.

«Какие это времена?» — очень хотелось спросить Агнес. Но она промолчала, продолжая слушать мать.

— Но, как говорит Робби, много за это имение тебе получить вряд ли удастся, по крайней мере в наше время. Везде так неспокойно: то там, то здесь возникают стачки. Из-за работы и денег люди готовы перегрызть друг другу горло. А как испортились женщины. Робби считает, что все из-за того, что правительство не выполняет своих обещаний. «Земля для героев» — вот что говорили. А я так думаю: «Надейтесь на себя». И если все будут таким образом поступать, станет куда спокойнее. — Элис положила руку на плечо дочери. — Я так за тебя переживаю. Ты там совсем одна.

— Мама, разве я одна? В доме восемь человек, да еще шестеро дворовых слуг.

— Ну, это все не то. Робби говорит, что столько народу приходится кормить, а они заботятся всего об одном человеке. Но я ему ответила, что деньги-то твои, следовательно, тебе ими и распоряжаться. Между прочим, когда должен вернуться Реджи?

— Скоро, но точно не скажу, не знаю.

— Не понимаю, зачем он себя мучает. Что они собирались делать с ним на этот раз?

— Мне кажется, речь шла о пересадке кожи и наращивании губы. — Агнес изо всех сил старалась сдерживаться.

— Любая пересадка кожи так болезненна. Сколько же ему пришлось вытерпеть! И что это даст? Кожа все равно не станет гладкой. Он не собирается вернуться? После смерти Чарльза… он стал заезжать сюда время от времени, верно? Робби как-то сказал, что Реджинальд, наверное, жалеет, что отказался от имения, потому что теперь все чаще стал появляться там.

— Мама, я вижу, Робби стал для тебя большим авторитетом.

— Не надо язвить. С кем мне еще и поговорить, как не с ним.

— А как же Джесси, Бетти Элис, продавцы и покупатели в магазинах?

— Я смотрю, ты не в духе.

— Нет, мама, просто я немного устала слушать о том, что думает Робби.

Агнес не стала напоминать матери, что та когда-то не могла выносить этого человека, считая его чересчур простым. Люди могли меняться, в то же время в основе своей оставаясь прежними. Сущность ее матери была такой же, как и раньше, в детстве Агнес. Эта часть ее натуры продолжала играть основную роль. Как говорится, не избавиться леопарду от своих пятен. В некоторых местах они могут настолько побледнеть, что кое-кто по ошибке примет его за другое животное.

Агнес крепко зажмурилась и отвернулась, спрашивая себя: что с ней происходит? Она стала все придирчивее относиться к тому, что ей говорят. Когда она в прошлый раз заезжала в магазин, Джесси вызвала у нее досаду. Агнес считала, что сестра сильно изменилась. Она держалась так, словно всегда была хозяйкой и сама основала дело, забывая, что всем обязана Агнес.

Она проводила мать до двери и передала заботам Маккэна, который, как обычно, должен был довезти ее до автобусной остановки. Простились они прохладно.

Агнес вернулась в гостиную, ощущая непонятную дрожь, хотя в комнате было тепло от полыхавшего в камине огня. Опустившись на диван и поджав губы, закрыла глаза. «Никогда я не вернусь туда, никогда», — пообещала себе Агнес.

Тут ей в голову пришла другая мысль. Она решительно выпрямилась. К чему винить мать, если перемены произошли в ней самой. При жизни Чарльза она никогда не чувствовала себя в имении как дома. Временами ее невыносимо тянуло вернуться в квартирку над магазинами. Но когда мужа не стало, мысль о том, чтобы уехать, представлялась просто дикой. И в то же время она с тоской думала о том, что остаток жизни проведет бесцельно и скучно. По утрам Агнес, отдав распоряжения миссис Митчем, прогуливалась по парку. Она заставляла себя через силу есть и вежливо разговаривать. Не возмущалась, когда замечала непорядок, и это вошло в привычку и принималось как должное, к примеру, как в случае с Мэри Тайлер, которая в свои выходные пристрастилась тайком уносить домой пакеты с провизией. Агнес случайно увидела ее, гуляя в парке. Мэри не заметила хозяйку. В следующий выходной история повторилась. Агнес спрашивала себя, почему оставила поступок Мэри без внимания, и пришла к выводу, что о проделках Мэри мог знать еще кто-то из прислуги, а ей не хотелось, чтобы поднялся шум и пошли разговоры. Да и в конце концов так ли уж важен пакет с провизией? Они с Чарльзом посмеялись бы над этим, но его больше не было рядом с ней…

В первые недели после смерти Чарльза Реджи приезжал по вечерам, а два раза в плохую погоду даже оставался ночевать и спал в своей комнате. Но уже около месяца Агнес не видела его. Если бы он был в госпитале, она бы могла съездить к нему. Но Реджи уехал на юг, в какую-то клинику, где один из врачей, как говорили, творил чудеса, делая блестящие пластические операции.

Минут через десять в дверь постучал Маккэн.

— Она успела на автобус, — бодро доложил он, входя в комнату. — Снова пошел снег. Опустить шторы, мэм?

— Да, пожалуйста, Маккэн. Сейчас так быстро темнеет.

Он опустил шторы и занялся камином: разложил дрова по краям, оставив свободной середину.

— Ничто не сравнится с камином, правда, мэм? Приятно, когда горят дрова.

— Да, от них становится так уютно.

— Будете ужинать в столовой или подать вам сюда?

— Спасибо, Маккэн, я бы поужинала здесь. Но передай миссис Митчем, что я не очень проголодалась, потому что плотно пообедала.

— Миссис Митчем не согласилась бы с вами, мэм. Она говорит, что вы поклевали чуть-чуть, совсем как птица, но я ей передам ваши слова.

Оставшись одна, Агнес обвела взглядом комнату. Ее окружала тишина. Даже огонь перестал потрескивать в камине. Снег всегда приносил с собой особое спокойствие, приглушая звуки, вбирая в себя темноту ночи. Ей казалось, что снег проникает и в нее и холод постепенно сковывает тело и разум.

Агнес вдруг резко поднялась с дивана. Ей захотелось переодеться к ужину. Это вошло у нее в привычку. Чарльз никогда даже не намекал ей, но Агнес и сама знала: в таких домах, как этот, так было заведено. Теперь же случались дни, когда менять платье ей не хотелось. Однако сегодня Агнес чувствовала, что ей обязательно надо переодеться. И вообще, нужно было найти себе какое-либо занятие. Как Агнес жалела, что у нее не было подруги. Ей казалось немного странным, но она могла бы подружиться с Элейн. Они успели понравиться друг другу за то время, когда им случалось видеться. Но теперь у Элейн новая счастливая жизнь.

Проходя через холл, Агнес подумала, что было бы хорошо зайти в кухню и поговорить, облегчить душу. Но этим она бы только смутила прислугу. Хотя у Чарльза это хорошо получалось. Он деловито усаживался за стол и принимался угощаться свежеиспеченными пирожками. Агнес даже видела однажды, как кухарка шлепнула его по руке, словно маленького мальчика.

Что же ей надеть? Наверное, что-нибудь потемнее. Но почему обязательно черное? Она носила траур три месяца. Чарльз вообще был бы против этого, но, как сказала ей мать, существуют такие вещи, как уважение и приличия, и с этим нельзя не считаться.

У нее было темно-фиолетовое платье, цвета спелой сливы. Оно всегда ей нравилось. Такой наряд не погнушалась бы надеть и миссис Бреттон-Фосет. Агнес купила его в магазине в Харрогите, Чарльз помогал выбирать.

Маккэн вкатил сервировочный столик с ужином. А после доложил сначала в кухне, а потом миссис Митчем, что хозяйка надела свое любимое платье с пышной юбкой. Все дружно решили, что это добрый знак, хотя миссис Митчем не удержалась от замечания: «Раньше траур носили год. Но времена сейчас не те. После войны все стало другим».

Агнес перешла к десерту. И когда услышала в холле голос, чуть не поперхнулась пудингом. Она узнала этот голос, но приказала себе остаться на месте. Держа ложку у рта, посмотрела на дверь: на пороге появился Реджинальд.

— Добрый вечер, — поздоровался он.

Агнес встала и пошла ему навстречу, машинально сжимая в руке ложку.

— Как дела?

— Нормально. А ты как? Куда это направляешься с ложкой?

— Ой! — Агнес рассмеялась, потом кивнула в сторону столика. — Вот заканчиваю ужинать. — Она снова повернулась к нему и обратила внимание, что его верхняя губа стала теперь полнее, а нижняя имела более четкую форму.

— Садись, — сказал Реджинальд. — Интересно, осталось ли что-либо на мою долю? — Он показал на тарелки.

— Ну а как же, сейчас скажу Маккэну. Маккэн! — позвала она. — Полковник хочет перекусить.

— Хорошо, через несколько минут подам, сэр. — Поклонившись, Маккэн вышел.

— Когда ты вернулся? — тихо спросила она.

— В среду, — после минутного раздумья ответил он.

«А сегодня пятница», — пронеслось в голове у Агнес.

— Я занимался переустройством своих дел, — ответил он, словно прочитав ее мысли.

— Вот как? Интересно.

— Ну, как сказать. Все расскажу после того, как основательно поем чего-нибудь приличного. Знаешь, на юге совсем не умеют готовить, как, впрочем, и здесь. Я обязательно подниму этот вопрос на следующем заседании комитета. У поваров никакой фантазии. Каждую неделю меню новое, но это чистая фикция: следующую неделю они просто начинают с десерта.

Агнес понимала, что нужно бы рассмеяться, но не могла. Вместо этого ей вдруг нестерпимо захотелось заплакать, однако не от грусти… тогда от чего? Ответа она не знала, лишь ощутила вдруг странное облегчение.

— Как ты? — негромко спросил Реджинальд.

Она собиралась ответить: «Мне одиноко», но вместо этого сказала:

— Я так по нему скучаю.

Он повернулся и уставился на огонь.

— Ничего удивительного, все вполне естественно, — согласился Реджи. — Ты ездила в магазин? То есть я имел в виду, ты уезжала туда пожить?

— Нет.

Он снова повернулся к ней.

— Ты хочешь сказать, что все это время жила здесь одна?

— Конечно, а где же мне еще быть?

— Но когда мы виделись в прошлый раз, ты говорила, что намерена уехать жить к своей матери.

— Разве? Я что-то этого не помню.

— Чепуха, ничего ты не забыла. А своих навещала?

— Раз или два.

— А они?

— И они пару раз наведывались сюда.

— Эгги, — произнес он, склонив к ней голову, — когда говорят так неопределенно, можно считать, что имеют в виду четыре, пять раз или больше.

— Нет, столько раз они не приезжали.

— И ты оставалась здесь одна?

— Реджи, куда, ты полагаешь, я могла поехать, если не возвращалась в квартиру над магазинами? Тебе ведь известно, что коттедж мы продали.

Дверь отворилась, вошел Маккэн с сильно нагруженным подносом. Он собирался поставить его на стол у стены, но Реджи остановил его.

— Неси его сюда, Маккэн, и поставь на сервировочный столик. — Он вручил Маккэну тарелку Агнес с остатками пудинга. — Уверен, миссис Фарье доедать это не станет. — Он с наслаждением потянул носом, когда с судков были сняты крышки. — Пахнет многообещающе. Поблагодари от меня кухарку, Маккэн.

— Непременно, сэр. А что хотите выпить?

— Если есть, я бы предпочел легкое вино. — Он взглянул на Агнес. — И принеси еще немного портвейна.

Она наблюдала, как Реджинальд ест. У него сохранились отличные зубы, но собранная из кусков кожа оставалась малоподвижной.

Во время его трапезы они разговаривали мало, но время от времени Реджи поднимал от тарелки глаза, и в них светилась улыбка.

— Ну вот, совсем другое дело, — довольно проговорил он, разделавшись с ужином. — При такой погоде немудрено нагулять аппетит.

Полчаса спустя остатки ужина были убраны. Они все так же сидели на диване рядом. Возле Реджи на сервировочном столике стоял бокал с портвейном.

— Хорошо, — произнес он после долгого молчания, — напоминает прежние времена.

— До того, как появилась я?

— Да, Эгги, — подтвердил он, не отводя взгляда. — Мне вспомнились давние времена, в другой жизни. Говорят, что прошлое не имеет значения, а важно лишь настоящее. И это верно, поскольку прошлое остается жить только в нашей памяти. Надо считаться лишь с настоящим днем, часом, мгновением. Миг в настоящем… именно он и важен… Эгги, как по-твоему, могли бы мы быть друзьями?

Эти слова поразили ее. Она круто повернулась и встретилась с ним глазами.

— А разве раньше мы не были друзьями?

— Об этом как-то не заходил разговор. Просто мне хотелось быть уверенным, что это так и есть и что ты об этом знаешь. Вот все, о чем я прошу, ничего больше, никогда ничего больше. Ты ведь помнишь, что сказал Байрон: «Дружба — это бескрылая любовь?».

Ей казалось, что краска залила все ее тело, до самых кончиков пальцев. Она ничего не ответила, и после долгой паузы Реджинальд продолжил:

— Еще месяц назад, до того как уехать на юг, чтобы заняться этим. — Он коснулся своей губы. — Стало лучше, верно? — Она продолжала хранить молчание, и он стал развивать свою мысль: — Так вот, еще тогда я намеревался спросить тебя, не откажешься ли ты приютить постояльца на несколько дней в неделю? Ты знаешь, что еженедельно я три раза провожу с парнями восстановительный курс, а чем заняться остальное время? И особенно теперь, когда я снова приоткрыл дверь в большой мир, хотя пока и появляюсь лишь в уединенной его части, такой, как это место. — Он широким жестом обвел комнату и продолжал: — В свои короткие визиты сюда я приметил во дворе некоторый непорядок. Это происходит, когда в доме нет мужчины, который хозяйским глазом присматривал бы за всем. И мне пришло в голову, что, может быть, ты захочешь, чтобы я возвращался сюда на какое-то время, пока ты окончательно не оправишься. Смерть Чарльза выбила тебя из колеи, да и меня тоже. У меня не было мысли о том, уместно ли это с точки зрения приличий, поскольку кому взбредет в голову, глядя на меня, говорить об условностях?

— Не говори так, пожалуйста, — наконец подала голос Агнес.

— Хорошо, хорошо, только не расстраивайся. А я снова повторяю свое предложение. Хочешь ли ты, чтобы я вернулся? Может быть, на какой-то период, пока ты не определишь, как жить дальше? Нельзя же все время сидеть и тосковать, а твой вид красноречиво говорит о том, что именно это ты и делаешь. Тебе хочется вернуться в магазин?

— Нет, я никогда туда не вернусь.

— Рад это слышать. Однако у меня сложилось впечатление, что твоя мать была бы довольна, если бы ты продала имение.

— Моя жизнь — это моя жизнь, и мать к ней не имеет отношения. У меня нет намерения что-либо продавать. Своим я этот дом не считаю, хотя должна признаться, мне понравилось в нем жить. Тем не менее я продолжаю думать, что хозяин здесь — ты. И в любую минуту с радостью готова вернуть дом тебе.

— Нет, этого делать не надо. Я не хочу брать ничего назад. Но ты как-то сказала, что часть парка окружена стеной, которую можно достроить. Так вот, половину недели она станет границей моего мира. Но я сознаю, что не должен прерывать связь с госпиталем. Мы уже говорили об этом с Уиллеттом. Мысль ему понравилась. Возможно, мне предстоит еще операция, но это я решу потом. Поживем — увидим. Не думаю, что им удастся сделать по-настоящему много, но все же… Итак, что скажешь?

Агнес ничего не ответила, а молча встала и повернулась к нему спиной.

Реджинальд тоже поднялся и повернул ее к себе лицом.

— Дорогая моя, Эгги, ради Бога, не плачь, не надо. Пожалуйста, прошу тебя. — Он отдернул руку и отступил к камину. — Бога ради, Эгги, не надо плакать, я не могу на это смотреть.

— Извини… извини. Это пройдет. Просто… мне было так ужасно одиноко, и вот… ты говоришь, что хочешь вернуться. Это так неожиданно, вот я и не сдержалась. Но не волнуйся, больше ты не увидишь моих слез.

— Нет, ты не так поняла меня, — оборачиваясь, произнес он. — Дело не в том, что ты плачешь, а… в том, в том… О Господи! Мне надо выпить. — Он с размаху сел на диван и залпом осушил свой бокал, но тут же вновь наполнил его. — Садись, пожалуйста, и давай все обсудим.

Она послушно присела рядом с ним.

— Я собираюсь напиться. Что станешь делать?

— Уложу тебя спать, — улыбнулась Агнес.

— Серьезно? Я подумывал о том, чтобы захватить сюда Флинна, но здесь Маккэн, и он заботился о Чарльзе, верно? Хотя я могу в большей степени обслуживать себя сам. С этим тоже управлюсь. — Он показал на ногу, где был протез. — Удивительно, но, как выяснилось, одной рукой можно многое сделать. Мне предложили установить ручной протез с крючком на конце, но я пока отказался. Хотя один из наших парней, Джонни Ноулз, научился отлично владеть им, словно настоящей рукой. Как, по-твоему, стоит это сделать?

— Мне кажется, будет неплохо.

— Значит — решено. За бескрылую птицу! — провозгласил Реджи, поднимая бокал.

Она промолчала. Да, действительно, дружба — это бескрылая любовь. Внезапно ей захотелось оказаться в постели и дать волю слезам…

* * *

Прислуга живо обсуждала решение Реджинальда жить в имении три дня в неделю. «Что бы это значило?» — спрашивали они друг друга. У Маккэна было свое мнение на этот счет, но он предпочитал ни с кем им не делиться.

 

Глава 3

Был канун Рождества 1923 года. В холле стояла нарядная елка, украшенная стеклянными игрушками и мишурой. Под ней лежали подарки для прислуги. Но сахарные мышки на елку не попали, хотя Элис накануне привезла их целую коробку. Мать прямо заявила, что она не видит ничего особенного в том, что Реджинальд живет в одном доме с Агнес, но разговоры все же идут, ведь людям рот не заткнешь. И хотя острые на язычок сестры Кардингс помалкивают, однако глаза их красноречивее любых слов.

Агнес поинтересовалась, кто им все рассказал.

— Ну, такие вещи скрыть трудно, — уклончиво ответила Элис.

Да, леопард в неприкосновенности сохранил свои пятна…

— Может быть, хватит уже с этим возиться? Иди сюда и посиди спокойно.

— Остался еще один подарок для внучки Уильямса. Я совсем забыла, что завтра она тоже придет.

— Оставь все равно. — Реджи подошел к Агнес, упаковывавшей коробку в бумагу. — Хватит, пойдем. — Он настойчиво потянул ее за собой. — Все в горле пересохло. Уже почти одиннадцать, а у меня с ужина во рту ни капли не было.

— Бедняжка, но ты уже получил свою норму. Мы же с тобой договорились, ведь так? Два виски, или два портвейна, или три пива.

— Договоры для того и заключаются, чтобы их нарушать. Ты читаешь об этом ежедневно. Пойдем.

Агнес со смехом последовала за ним. Они вышли из библиотеки в коридор, потом в холл, оттуда короткий коридорчик привел их в комнату, называвшуюся кабинетом, но, по сути дела, это была маленькая гостиная. Под углом к дивану стоял короткий диванчик, кроме него в комнате размещались еще два мягких кресла, письменный стол и несколько маленьких столиков. Агнес села на диван, а Реджинальд прошел к камину. Сняв с крючка мехи, он принялся раздувать угасавшее пламя.

— Посиди здесь, пока я схожу за подносом, только никуда не уходи, — попросил Реджи, когда огонь снова ярко вспыхнул.

— Посмотри, какая луна! — Она показала на двойные стеклянные двери, ведущие в зимний сад.

— Оставь в покое луну, она же тебя не трогает, — откликнулся он.

Агнес громко рассмеялась. Она как-то рассказала ему, что так ей однажды ответил один из покупателей.

Она прислонилась к спинке дивана, ощущая в себе какое-то непонятное радостное волнение, но это не имело отношения к близившемуся празднику. Волнение росло в ней уже давно. Еще три месяца назад можно было предположить, что оно появится. Но почему об этом не подумалось тогда? Ответ знали оба, но никогда не говорили об этом ни слова. Внешне их отношения не изменились с того памятного вечера, когда он заговорил о дружбе: «Дружба — это бескрылая любовь». Но крылья выросли, и очень быстро. Хотя это было не совсем так. Крылья существовали всегда, но только оставались сложенными, сейчас же они распрямились и неистово трепетали, заставляя дрожать все тело. И Агнес не могла сказать, долго ли ей еще удастся сдерживать их…

— Ты задремала?

— Нет, нет, — выпрямляясь, откликнулась она.

— Вот выпей.

— Это все мне? Я не смогу подняться по лестнице, — пригубив бокал с портвейном, ответила Агнес.

— И почему я пью это виски, сам не знаю. Мне оно совсем не нравится, — неожиданно признался Реджи, усаживаясь рядом. Он сделал глоток и резким движением поставил стакан на столик. — Проклятый закон! — воскликнул он внезапно.

Она молча смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Почему ты не спросишь, что это за закон? — не выдержал он.

— А зачем спрашивать? — ответила Агнес. — Я же знаю, о чем ты. Этот закон запрещает мужчине жениться на вдове своего брата.

— Агнес! — Он положил руку с протезом ей на плечо, а здоровой коснулся ее щеки. — Моя милая, я люблю тебя. И всегда любил. Знаешь, с каких пор? С первого раза, когда увидел у собора. Что-то словно ударило меня. Я пытался смеяться над этим, но ты не уходила из моего сердца. Я любил Чарльза, но ревновал тебя к нему. Не завидовал, нет, а ревновал, да еще как ревновал! Я готов был все открыть тебе в тот день, накануне вашей свадьбы, когда заезжал к тебе. Я хотел сказать: «Не выходи за него». И ты знала об этом, думаю, что знала.

Агнес не стала ничего говорить, а просто крепко обняла его и поцеловала в искалеченные губы.

Время, казалось, остановилось для них. Наконец он оторвался от нее и уткнулся лицом ей в плечо. Она прижала к себе его голову. Дрожь волнения охватила обоих.

Когда Реджинальд снова взглянул на нее, глаза его мягко и влажно блестели.

— Не понимаю, как ты можешь любить меня такого. — Голос его звучал глухо и хрипло. — Но я чувствую, что действительно не безразличен тебе. Даже раньше, без этого поцелуя я представлял себе, что при других обстоятельствах ты могла бы полюбить меня.

— Мой дорогой, любимый Реджи. Я не могу сказать, когда полюбила тебя, но знаю, когда стала бояться этой любви. Это случилось до нашей с Чарльзом свадьбы. Но я осознавала, что, даже не будь Чарли, надеяться нам с тобой было не на что… Мы бы не могли быть вместе.

— Но почему, почему?

— Ты же знаешь, что из-за выбора Чарльза раскололась семья. Но я уверена, для твоих родителей он не значил так много, как ты. Ты оставался носителем семейных традиций, а Чарльз уже в какой-то степени отошел от семьи. И я полагала, что после замужества мои чувства к тебе остынут. И они в самом деле немного остыли, по крайней мере, мне удалось глубоко их спрятать. И так продолжалось до того дня, когда я увидела тебя в госпитале. Тогда мне нестерпимо захотелось крепко обнять тебя.

— Даже несмотря на то, что вид у меня был намного хуже? Ты не испугалась?

— Считай это странным, но я видела только твои глаза. Они остались такими же живыми и выразительными, какими я их запомнила. — Агнес приложила пальцы к его виску и ласково зачесала волосы за ухо. — Для меня ты всегда оставался прежним, потому что за всем этим был Реджи, которого я знала и который не изменился. В душе ты такой же, как и раньше. И другим я тебя видеть не могла и не могу.

— Это правда?

— Ну, конечно же, правда, мой любимый.

— И ты никогда не испытывала отвращения из-за…

— Не хочу больше никогда слышать этих слов. И еще я думаю, Чарльз порадовался бы за нас, потому Что он тоже любил тебя. Он так горячо любил нас обоих. Я устала и теперь хочу лечь, — тихо и нежно проговорила Агнес, и взгляд ее, обращенный на Реджинальда, был полон нежности.

Он медленно поднялся, увлекая ее за собой, и посмотрел на женщину долгим-долгим взглядом, а потом сжал в объятиях.

— Ах, моя Агнес, ты никогда не сможешь до конца понять, что ты значишь для меня.

— А ты — для меня, — коротко и просто ответила она.

* * *

Было уже за полночь, когда Маккэн, заперев двери, торопливо вошел в кухню, где его с нетерпением поджидали миссис Митчем и кухарка.

— Ну что? — поднялась ему навстречу миссис Митчем.

— Все наконец решилось. — Маккэн широко улыбнулся, переводя взгляд с одной женщины на другую. — Я был в дальнем конце галереи. Дверь ее комнаты открылась, и я увидел, как она прошла в спальню, его спальню. На ней был пеньюар, такой воздушный.

— Но почему она?

— Но ему же трудно идти к ней, если протез снят, разве непонятно? — повернувшись к кухарке, объяснил Маккэн.

— И ведь и верно, — согласилась она.

— Ну, вот все и прояснилось, — расправляя плечи, довольно заметил Маккэн. — И давно пора. Я еще раньше знал, что к этому идет, когда увидел их перед этим в окно зимнего сада. Они прижимались друг к другу как приклеенные.

— А что, если появятся дети? — поинтересовалась миссис Митчем.

— С мистером Чарльзом на них и намека не было, — заметила кухарка. — А говорят, что туберкулезники сильны по этой части. Может быть, хозяйка на это неспособна.

— Ну, время покажет. Но ясно одно, что пойдут разговоры.

— Да, очень возможно, — согласился Маккэн. — Но главное, что все здесь останется по-прежнему, ничего не изменится — вот что для нас самое важное, а значит, нам не о чем беспокоиться. А теперь отправляйтесь спать, — посоветовал он женщинам. — И я с удовольствием сделаю то же самое: ноги просто подкашиваются. Завтра предстоит горячий денек. Ожидается нашествие из Шильдса. Откровенно говоря, меня это не слишком радует. В этот раз Новый год будет совсем другим, потому что приедет мисс Элейн, или миссис Штоддарт, как теперь она в замужестве. И детей, конечно, с собой привезет, может быть, и ее муж к ним присоединится, если он не в плавании. Все семейство оказалось бы в сборе. Если бы здесь был еще и мистер Генри. Черт его дернул стать монахом.

Кухарка и экономка переглянулись и, прислонившись друг к другу, дружно захохотали. Возможно, причина была в том, что Маккэн редко употреблял крепкие выражения, или его тон так подействовал на них, а может быть, дал о себе знать горячительный напиток, которым незадолго до этого обе женщины угостились от души. Они смеялись до тех пор, пока слезы не выступили на глазах. И Маккэн не отставал от них.

— Ну все, — смог он наконец выдавить, — тише, вы двое, а то разбудите Мэри в мансарде. Все, марш отсюда, я гашу свет.

Они расходились по своим комнатам с мыслью о том, что происходившее в эту ночь наверху повлияло и на них. Никто из слуг не мог припомнить случая, когда они заканчивали свой рабочий день вот так, насмеявшись до слез. И в этом виделось начало нового этапа в жизни всех обитателей этого дома. И кто знает, может быть, даже близилась новая эпоха.

 

Эпилог

В центральных газетах появилось сообщение о состоявшемся бракосочетании. Оно могло бы пройти незамеченным, как и многие объявления подобного рода, но необычный текст не мог не привлечь к себе внимания.

В среду, 1 июля 1949 года состоялось бракосочетание миссис Агнес Фарье, вдовы покойного Чарльза Фарье, и мистера Реджинальда Фарье, старшего сына покойного полковника Хью Джорджа Беллингема Фарье и покойной Грейс Мей Фарье. На церемонии присутствовали двое сыновей новобрачных: мистер Чарльз Фарье и мистер Хью Фарье, а также их невестки и трое внуков. Обряд совершил брат жениха Генри Фарье, который по состоянию здоровья недавно покинул монастырскую обитель и принял приход в Феллбурне. Новобрачные проведут медовый месяц, путешествуя вокруг Нормандских островов.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.