Сара тихо спустилась по лестнице и вошла в гостиную. Мэри Хетерингтон сидела в кресле у камина с закрытыми глазами. Когда Сара попыталась прокрасться мимо нее на цыпочках, она открыла глаза и сказала:

– Я не сплю.

– А я думала, вы задремали. Ничего удивительного, ведь вы так устали! Он уснул крепким сном, не то что раньше.

– Я заварила чай. Не откажи в любезности, налей себе и мне.

Сара налила две чашки и подала одну свекрови, а потом примостилась на углу стола, прихлебывая свой чай. Мэри сделала один глоток и, не отрывая глаза от чашки, заговорила:

– Сколько всего на нас навалилось! Сначала Новый год, потом три недели беготни! – Глядя на Сару, она добавила: – Ты молодец, Сара! Не знаю, что бы я без тебя делала. От Мэй очень мало проку в уходе за больными, и тяжести поднимать она слабовата.

– Конечно, я больше ее раза в два. Но все равно она прекрасно делает покупки, приносит лекарства.

Сара полагала, будто должна защищать Мэй. Состояние должницы ей не нравилось, и единственный доступный способ выхода из него заключался в том, чтобы поддерживать репутацию Мэй.

– Если бы Джон сейчас работал, мы бы наверняка не справились. У всего есть обратная сторона, не правда ли? Из него получилась отменная сиделка. Дэвид с отцом должны ходить на работу, хотя бы немного спать… – Мэри отхлебнула еще чаю. – Теперь худшее позади, но еще недавно мне казалось, что он не выкарабкается.

– И мне. – Сара покачала головой.

Она вообще не надеялась, что Дэн выживет. Простуда дала осложнение – двустороннюю пневмонию; был момент, когда смерть казалась неминуемой.

– Ох! – Мэри звякнула чашкой о блюдце, приподнялась в кресле, подалась к Саре со словами: – Я ужасно перед тобой провинилась, ты уж не серчай. Надеюсь, это не очень важно, но этим утром сюда заглядывал твой отец. Тебя как раз не было дома.

– Мой… отец? – Сара скорчила недоуменную гримасу. – Сюда? – Она изумленно разинула рот.

– Да, – негромко ответила Мэри. – Он вел себя очень прилично. Спросил, дома ли ты. Я ответила, что послала тебя за покупками. Он сказал, что очень сочувствует моему брату, и спросил, не может ли быть чем-нибудь полезен.

– Мой отец!

– Да, твой отец! Оставь свою мстительность. – Христианская незлобивость Мэри Хетерингтон пришлась сейчас очень кстати. – Казалось бы, мне не пристало учить тебя дочерней покорности, однако тебе не следует питать на его счет недобрые чувства. Это никогда не приводит к добру. Он вел себя безупречно и выглядел очень чистеньким и аккуратным.

– Он не сказал, зачем пожаловал?

– Увы, нет.

– Может быть, моей матери нездоровится?

– Вряд ли. Он сказал, что на прошлой неделе дважды стучался в вашу заднюю дверь, но без толку, и беспокоится о твоем здоровье.

Сара снова скорчила гримасу, но на сей раз ничего не сказала. Чтобы отчим явился с единственной целью ее проведать? Что у него на уме? Не иначе, попрошайничество. Теперь его пособие оставалось целехонько, однако он не был дураком и знал о теплых чувствах, существующих между матерью и ее дочерьми. Он никогда не просил у Сары денег, а просто забирал все, на что мог наложить лапу. С другой стороны, если хорошенько поразмыслить, стал бы он что-то у нее клянчить теперь? Сомнительно. Но все равно ей не терпелось узнать, что он задумал.

– Пойду закончу стирку и развешу белье, пока не стемнело, – сказала она.

– Нет-нет, Сара, ты уже столько недель этим занимаешься! Лучше я вызову миссис Уотсон. Она к этому привычнее.

– Зачем, если и я могу? Ведь я все равно стираю наше белье. Силы во мне на десятерых.

Она согнула руку в локте, показывая мышцы, и Мэри с улыбкой ответила:

– Что ж, поступай, как знаешь.

Сара вышла из чулана, прошла по двору до прачечной, вынула из чана грязное белье и перенесла его в свою прачечную. На ходу она размышляла о том, что, как плохо это ни звучит, она имеет основания радоваться болезни Дэна. Благодаря ей она смогла оказать помощь Мэри Хетерингтон и покончить с последними ее сомнениями на свой счет. К тому же занятость не позволяла предаваться более глубоким размышлениям.

Она принялась таскать в чан воду. Наполнив его, замочила белье в ледяной воде с мыслью приступить к стирке с утра пораньше.

У себя в кухне она появилась уже в сумерках, но не стала сразу зажигать свет, так как научилась экономить на всем. За последние три недели она узнала от свекрови о домашнем хозяйстве больше, чем за все время замужества. Мэри Хетерингтон настолько свыклась с ней, что уже не брезговала давать советы: «Если все делать правильно, то можно много сэкономить, не проявляя при этом скаредности. Например, если ежедневно просеивать золу, набирается лишнее ведро угля в неделю, четыре ведра в месяц, пятьдесят два за год. Прикинь, так ты сможешь прикупить что-нибудь в дом. А возьми мужские рубахи: покупая новую, я сразу отрезаю снизу дюйма три. Вот тебе и материал на воротники и манжеты!»

Сара постоянно узнавала что-то новое и уже сама начала экономить, преследуя конкретную цель: купить Дэвиду подержанное пианино. Она не говорила об этом никому – ни самому Дэвиду, ни тем более его матери, так как не ждала, что ее план будет встречен с одобрением. Ведь при его осуществлении Дэвид перестанет так часто наведываться к родителям. Сара не возражала против его привязанности к родительскому дому, но знала, как приятно ему будет иметь пианино у себя.

Однако экономить на продуктах оказалось не так просто, потому что по субботам они с Дэвидом посещали рынок в Шилдсе. В первое время после женитьбы это было волнующей экскурсией, с которой они возвращались, сгибаясь под тяжестью покупок. Так продолжалось до тех пор, пока в одну из суббот случайно встреченный человек, завидя их полные снеди корзины, не заметил грустно, но без зависти: «Что за картина для голодных глаз! В мире нет зрелища лучше, чем корзина, набитая съестным».

В ту субботу Дэвид сказал: «Не надо покупать так помногу за один раз. Давай ограничиваться тем, что нам необходимо на выходной, остальное ты будешь докупать в будни». Так и пошло, но вскоре выяснилось, что денег при такой системе уходит больше.

Накрыв на стол, она присела у камина. В комнате совсем стемнело. В последние три недели у нее почти не было времени присесть, что тоже пришлось кстати. Ей уже казалось, что тот безумный час, проведенный на новогоднем ветру, был плодом ее воображения; случалось, она верила в это, тем более что ни видом, ни поведением Джон не напоминал ей о своем участии в том безумии в роли инициатора. Если в его отношении к ней и произошла какая-то перемена, то состояла она в повышенной предупредительности. Со столь же подчеркнутой предупредительностью он относился сейчас к Дэну, но то была властная предупредительность, призванная пересилить подкравшуюся смерть. Джон буквально сражался со смертью, решив во что бы то ни стало вырвать Дэна из ее когтей; казалось, он берет на себя даже труд дышать вместо него, когда дыхание Дэна делается особенно затрудненным.

Только один раз она увидела прежнего Джона. Дело было вечером в гостиной, когда Мэй сказала мужу: «Почему бы тебе не пойти в медбратья? Ты буквально создан для этого. В отделении для помешанных их всегда недостает…»

Сару оторвал от воспоминаний стук в дверь. Сначала она решила, что это опять бродячие торговцы, но, еще не успев открыть дверь, вспомнила предупреждение Мэри о визите отца и замерла на полпути. Что, если это опять он?

Подойдя к двери, она нарочито медленно открыла ее с постным, почти мрачным выражением лица. Ей не пришлось менять это выражение, потому что визитером оказался отец О'Малли.

– Здравствуйте, Сара.

– Здравствуйте, святой отец.

Они внимательно смотрели друг на друга.

– Вы не собираетесь пригласить меня войти? – Это был не столько юмор, сколько приказ.

Вместо ответа Сара посторонилась, пропуская священника в дом. Потом она долго возилась с замком. Проходя мимо визитера, буркнула:

– Прошу вас, святой отец. Я зажгу свет.

Разгоревшись в розовом стеклянном плафоне, свет газового рожка смягчил выражение лиц обоих. Священник огляделся, задержав взгляд на дубовых стульях с низкими спинками и витых ножках стола. Потом он медленно развернул один из стульев и уселся, не дожидаясь приглашения.

– У вас очень мило.

– Благодарю, святой отец.

Сара по-прежнему стояла. Священнику пришлось сказать ей:

– Присядьте, присядьте! Так нам будет удобнее беседовать.

Он полностью владел ситуацией… и ею. Можно было подумать, что гость – она, а не он. Он скривился – у него это заменяло улыбку, однако ее волнение только усилилось.

Священник побарабанил пальцами по краю стола, свел брови и, выдержав длительную паузу, начал:

– Вы будете меня уверять, что совершенно счастливы?

Не в силах шевельнуться, но ощущая дрожь в подбородке, она ответила:

– Да, святой отец, именно так.

– Вы еще очень молоды, жизнь ваша еще не началась. Если вы сейчас почувствуете себя несчастной, это будет катастрофой. – Он помолчал. – Обретение совести происходит медленно.

– Моя совесть ничем не отягощена, святой отец. – Ее голос дрожал, волнение бросалось в глаза.

– Это как посмотреть. Только время покажет, кто из нас прав. Пути Господни неисповедимы. Иногда Он учит нас невзгодами. – Священник посмотрел на огонь, словно там развертывались события будущего. – Порой длань Его не ощущается до последнего часа. Не нам гадать, каков будет Его приговор. Однако наш долг состоит в том… – Его голос зазвучал зловеще, глаза сверлили Сару. – Чтобы постараться не обратить на себя Его гнев и не усугублять своих прегрешений.

Сара судорожно глотнула, вернее, попыталась это сделать, потому что ей уже казалось, что она задыхается. Сейчас ей, как когда-то в детстве, чудилось, что Господь – некий человек, проживающий в Ньюкасле, важный и могущественный. В его силах распоряжаться ею и устами священника обречь ее на геенну огненную. В качестве последней ей представлялась доменная печь, озарявшая все небо над Джарроу, когда из нее выбрасывались шлаки. То был сущий ад – всепожирающий огонь, бушующий в Джарроу и управляемый из Ньюкасла… Этим исчерпывались границы ведомого ей мира. Только в двенадцатилетнем возрасте она сообразила, что ад не имеет прямой связи ни с Ньюкаслом, ни со зловещей домной. Однако это прозрение не лишило ее веры в ад; она по-прежнему верила, что Господь отправляет грешников прямиком в пекло. Она не сомневалась, что людям придется расплачиваться за свои грехи. В то же время она сознавала, что не желает в это верить, причем это нежелание укрепилось в ее душе еще до встречи с Дэвидом. Ее бунт зрел давно, но то не был бунт против религии – она отказывалась принимать отца О'Малли, его концепцию Бога. Против его мстительной власти она восставала всем своим неокрепшим умом.

– Почему вы перестали ходить к мессе?

– Я не перестала, святой отец.

Священник прищурился.

– Ни я, ни отец Бейли вас не видели.

– Я хожу в Джарроу, к первой утренней службе.

– Почему туда? Всю жизнь вы посещали мою церковь, почему теперь ходите туда?

Она облизала губы и опустила глаза, но не голову, потому что роившиеся там мысли заставили ее задрать подбородок. Из-за него! Из-за того, что у него в церкви все на нее глазеют: бывшие одноклассницы, их мамаши и папаши! Все они знают, что она вышла замуж за протестанта и, что еще хуже, не венчалась в церкви, а просто зарегистрировалась. Для них это все равно что жить в грехе, не скрепив брака. Вот почему она сменила церковь.

– Не потому ли, что стыдитесь содеянного?

– Я не стыжусь! – Она вскочила. – Мне нечего стыдиться, святой отец: я вышла за хорошего человека, за очень хорошего!

Священник медленно поднялся, застегнул верхнюю пуговицу на черном сюртуке, вынул из кармана черные перчатки, натянул их и изрек:

– Вам известно не хуже, чем мне, Сара, что перед лицом Господа и Его святой Церкви вы не вышли замуж и живете во грехе. На этом я вас покидаю. Вы всегда можете меня застать у меня дома при церкви, если захотите устроить венчальную церемонию. – Он отвернулся и уже из темноты коридора закончил: – Скажите мужу о моем визите.

Она слышала, как он возится с замком, но не могла прийти ему на помощь. Дверь отворилась и затворилась. Только тогда она медленно опустилась в кресло Дэвида.

– Сперва ты сгоришь в аду!

Она вновь не узнала собственного голоса. Он принадлежал не молоденькой Саре, а взрослой, умудренной опытом женщине – той самой, которая отвечала Джону в новогоднюю ночь. Как он жесток! Ведь она замужем! Какая же он свинья! Она содрогнулась от богохульства: посметь обозвать священника свиньей! Что ж, она не возражает, если ее сейчас же поразит небесный огонь. Этот священник, верующий христианин, сидел перед ней и предрекал несчастья, буквально призывал беды на ее голову, лишь бы доказать свою правоту! Совесть… Неисповедимы пути Господни…

Она откинулась в кресле, почувствовав, что вот-вот потеряет сознание. Боевитость стремительно покидала ее. Ощущение было настолько странным, что она задала себе вопрос: не страшно ли ей? Видимо, это был именно страх. Этот священник умел на любого нагнать страх перед Божьим гневом. Однако странность охвативших ее чувств не исчерпывалась только страхом. Ее желудок сводили неведомые прежде спазмы.

Ей очень хотелось, чтобы сейчас перед ней появился Дэвид. Она бы просто посмотрела на него, кинулась ему на грудь – и почувствовала себя в безопасности. Она зажмурилась и постепенно пришла в себя. Было очень странно чувствовать себя такой слабой, а ведь она только что хвасталась перед матерью Дэвида своей силой! Сейчас же она ощущала себя беспомощным котенком, младенцем… Последнее слово заставило ее выпрямиться. Перед мысленным взором закачался огромный вопросительный знак. Она огляделась, словно надеясь отыскать ответ. Вдруг ее взгляд упал на живот. Она стала легонько поглаживать его, приговаривая:

– Сперва убедись, а потом болтай… Вдруг это у меня просто со страху?

Придя домой, Дэвид первым делом, прежде чем переобуться и глотнуть чаю, обнял ее и поцеловал. Потом, любуясь ею, произнес:

– Здравствуйте, миссис Хетерингтон.

Это было у них игрой, повторявшейся ежевечерне, но она усматривала в этом различие между их браком и всеми остальными. Любому известно, что после венчания брак становится банальной рутиной. Сама жизнь превращается в банальность. Даже противостояние желаний, характеров, прежде бывших незаметными личных привычек – сводящих с ума привычек, которые невозможно выносить, – даже это не могло пересилить рутинность. Об этой стороне брака Сара знала все. Она наблюдала, как все это происходит у соседей, присутствовала в кухне при женских беседах на эту тему, видела, как превращались в рабов рутины ее мать и отчим. Их любовь не успела расцвести, как ее загубили заморозки рутины. Вопросы типа: «Кто-нибудь видел мою толстую корову?» – вызывали сочувственный смех и служили подтверждением любви. Такова была супружеская любовь на ее конце Пятнадцати улиц. На противоположном конце она не обнаружила больших отличий, как ни мучительно ей было это сознавать. Привилегированные стояли в этом отношении всего на одну ступеньку выше неудачников. Джон был совершенно прав…

Но ее брак – совсем другое дело. Они стали мужем и женой уже много недель тому назад, а Дэвид с каждым днем делался все ласковее и заботливее. И в этом Джон не ошибся… К черту Джона! И священника туда же!

– Эй! Здравствуйте, миссис Хетерингтон!

– Здравствуйте, мистер Хетерингтон.

Она потерлась носом о его нос.

– Что-то случилось? У тебя неважный вид. Ты нормально себя чувствуешь?

– Да, я в полном порядке. Конечно, что со мной сделается?

– Наверное, ты все-таки взвалила на себя всю стирку? Я еще на той неделе предупреждал тебя, чтобы ты этого не делала. Мать вполне может пригласить миссис Уотсон. Она и раньше так поступала…

Она приложила палец к губам.

– Не возмущайся попусту. Я не стирала, а почти весь день сидела с Дэном.

– Тоже хорошего мало. Не надо проводить там слишком много времени. Ты такая бледная! Кстати, как он?

– Гораздо лучше. Сегодня дело резко пошло на поправку.

Он отвернулся и, присев, чтобы переобуться, сказал:

– Хочу поговорить с тобой о Дэне, Сара. Помнишь, я рассказывал тебе про его знакомую, про женщину из Вестоу?

Она кивнула.

– Так вот, они не виделись уже больше месяца. На Новый год он, несмотря на недомогание, послал ей письмо, но она не ответила. После того как миновал кризис, он опять ей написал. Когда и на это письмо не пришло ответа, до него дошло, что письма не были отправлены. Мать решила их не отправлять! Он, конечно, разволновался: что она там подумает? Насколько я понимаю – он разболтал кое-что, когда бредил, – у них не все гладко. Как ни странно, он сделал ей предложение, а она отказалась за него выйти. Чтобы его успокоить, я отправил ей письмо, в котором написал о его болезни. Я обсудил это с Джоном, и он считает, что надо позволить ей его навестить, если она изъявит такое желание. Надеюсь, это быстрее любого лекарства поставит Дэна на ноги. Пока же он тоскует, что очень на него не похоже. Обычно Дэн готов шутить даже с приставленным к голове револьвером, сейчас же его словно подменили.

Сара не поверила своим ушам.

– Эта женщина явится сюда? Да твоя мать с ума сойдет!

– Да, если узнает. Но ей не обязательно все знать. Дэн еще не одну неделю просидит дома, вот мы и подумали, что, если уговорить мать сходить в среду в часовню, как она обычно делает, эта женщина могла бы к нам зайти. Как только мать уйдет, она на полчасика заглянет к Дэну. Чем плохо?

– А если мать не уйдет?

– Тогда ничего не получится. Да ты не волнуйся! – Он взял ее за руку. – Мы не планируем ограбления банка или что-то в этом роде.

– Ограбление банка сошло бы нам с рук, а это не сойдет. Вдруг она узнает?

– Не узнает. Если она не уйдет в часовню, посещение больного не состоится, только и всего. Пойми, Дэну будет так приятно! А я хочу доставить ему удовольствие. Дэн – очень хороший человек. Я всегда это знал, но не понимал, насколько сильно к нему привязан, пока не настал момент, когда я потерял всякую надежду, что он выкарабкается. Ладно, ладно, не пугайся! Если мать все пронюхает и захочет крови, то под топор пойдем я или Джон, а твоя голова останется на плечах.

Сара молча смотрела на него. Потом она сказала:

– Нет, вы останетесь в живых. Класть голову на плаху придется мне.

Возможность провала их замысла переполняла ее ужасом.