- Хороши!.. Ай хороши!

Десятые именины наследника престола Московского и всея Руси справлялось широко и с поистине царским размахом - во всех церквах были отслужены благодарственные службы и моления о ниспослании ему долгих лет, в городах наместники выкатили народу бочки с хмельными медами, дабы каждый добрый христианин разделил радость великого государя. Должникам были прощены все недоимки, мелкие преступники отпущены на свободу, более серьезным татям сделали послабление в содержании... А нескольким так даже удалось сохранить свою голову на плечах.

- А ты, Афанасий, что скажешь?

Князь Вяземский, демонстративно оглядев небольшой табунок отборнейших жеребцов, послушно подтвердил:

- Лучше и не видывал, государь.

Для самого же царевича Димитрия его десятый день рождения обернулся еще одним долгим пиром, а после нескончаемой вереницей гостей-дарителей, и необходимостью каждому вежливо кивать. А самым заслуженным и родовитым, так даже и улыбаться. Изукрашенные золотом и каменьями сабли, а также ножи и кинжалы, посуда (разумеется, золотая), пушная рухлядь , штук тридцать перстней с камнями самых разных размеров, пять доспешных наборов - два его размера, а остальные "на вырост". Дюжина Евангелий в богатых окладах от монастырей, еще один Вертоград неизвестного новгородского автора (спасибо владыке Макарию), десяток икон, отрезы аксамита и шитой золотом парчи, набор серебряных кубков изумительно тонкой работы, кисет с золотыми монетами, десяток штук разноцветного шелка и много всего иного... А новая черкасская родня сподобилась пригнать полсотни жеребцов, среди которых был десяток аргамаков-трехлеток знаменитой ахалтекинской породы. Разумеется, большую часть табуна предполагалось продать (и за весьма немалые деньги!..), но перед этим Михаил Темрюкович верноподданически прогнулся, предложив великому государю и его наследнику самим отобрать себе понравившихся скакунов.

- Ну что, сынок, выбирай.

Иоанн Васильевич довольно улыбнулся, наблюдая, как его первенец медленно едет на своем мерине вдоль длинной ограды загона, спокойно рассматривая строптивых красавцев, не изведавших еще на себе касания уздечки и седла. Вот царевич заинтересованно склонил голову, остановив своего Черныша, затем подъехал ближе к ограде и оперся на ее верхнюю жердину высвобожденной из стремени ногой.

- Ах ты ж!..

Оставив за спиной еле слышный возглас и тревожное сопение верного Вяземского, а так же скрип натягиваемых луков, царь тронул своего коня, подъезжая ближе к загону и подавая в том пример остальной свите и гостям. Меж тем, юный наследник спокойно соскочил на землю, взрыхленную сотнями копыт, засунул за пояс нагайку и медленно пошел вперед. А молодые жеребцы тут же сдвинулись назад и в стороны, разбегаясь перед десятилетним мальчиком. Запереглядывались между собой табунщики, весьма удивленные столь кротким нравом необъезженных скакунов, недоверчиво нахмурился князь Черкасский, зашептались между собой родня молодой царицы и часть гостей...

- Этот.

Медленно, и словно бы опасливо к юному имениннику приблизился игреневый кабардинский красавец, с молочно белой гривой и хвостом, и шоколадного цвета корпусом. Подошел вплотную, тщательно обнюхал протянутую вперед ладонь, а потом спокойно вытерпел немудреную ласку - поглаживание все той же самой ладонью. Затем наследник обошел вокруг своего подарка, придирчиво рассматривая, плавно повел рукой - и жеребец тут же послушно лег на землю. Встал, уже неся царевича на своей спине, и игриво загарцевал по загону, время от времени косясь на обретенного хозяина лиловыми глазами. Луки опять едва слышно скрипнули, возвращаясь в спокойное состояние, но стрелы с игольчатыми наконечниками так и остались лежать на тетивах.

- Эк он его!..

Услышав тихий шепоток, Иоанн Васильевич горделиво вскинул голову, обводя свиту и гостей прищуренными глазами. И увиденным остался доволен: неподдельное потрясение и удивление на лицах одних, почтение и глубокая задумчивость у других, равнодушным же и вовсе не остался никто. Велика благодать отрока его крови - и раз Бог явил ему столь ясный знак, то все его деяния и замыслы были праведными! Тем временем, царевич снова соскользнул на землю, поманив к себе еще одного жеребца. Редчайшей изабелловой масти аргамака, выделяющегося вдобавок еще и синими глазами.

- Этот.

Все повторилось: опасливо-осторожное обнюхивание руки, ласковые прикосновения, поездка без седла...

- Этот.

Вороной аргамак попытался было взбрыкнуть, почувствовав на себе всадника, но быстро передумал, пройдясь по загону горделивым галопом. Успокоившиеся рынды убрали стрелы с тетив, а после того как мальчик вернулся в седло Черныша, и вовсе вернули свои составные луки в саадаки .

- Я выбрал, отец.

Вокруг царственного отрока словно сама собой появилась его охрана - четверо дюжих постельничих сторожей, разом перекрывших любые подходы. Немного помолчав, великий государь милостиво кивнул князю Черкасскому и коротко повелел гостям и свите:

- Веселитесь!

А сам вместе с сыном направился к митрополичьему подворью, время от времени непроизвольно хмурясь: предстоящая беседа одновременно и тяготила его своей неизвестностью, и искушала великой надеждой. Давно уже должен был состояться сей разговор, но сначала помешала поездка в обитель, затем свадьба, потом десятилетие Митеньки... В Чудовом монастыре их уже ждали - приняли скинутые шубы, поднесли чашу для омовения рук и проводили в жарко натопленные покои, где их встретил седовласый хозяин.

- Сынок. Садись-ко вот сюда, поближе.

В руках митрополита появились четки, очень похожие на подарок Зосимы, затем он медленно прошелся вдоль дальней стены, возжигая свечи, и кратко помолился.

- С Божией помощью, начнем.

Иоанн Васильевич ласково растрепал длинные волосы первенца, и осторожно спросил:

- Митенька, скажи нам, что может твоя благодать?

Десятилетний мальчик немного помолчал, явственно косясь на архипастыря, а потом все же начал перечислять:

- Целить людские недуги. Наделять воду благодатью. Снимать и налагать родовые проклятия... Правда, я пока только с Вани снял, да с себя.

Великий князь ощутимо дернулся.

- Зреть грядущее, но очень зыбко. Вопрошать о незнаемом и получать полные ответы. Видеть скрытое, скреплять клятвы.

Царевич немного поколебался, а потом все же закончил:

- Налагать незримую кару и... Испепелять черные души.

Тут уж челюсть отпала и у Макария.

- Сынок. А... Как это, вопрошать о незнаемом?

Мальчик доверчиво улыбнулся, не видя, как растерянно оглаживает бороду митрополит.

- Мне бумага для учения не нравилась. Я и загадал: вот бы мне такую бумагу, чтобы не рвалась, ровная да гладкая была, ну словно шелк! И перо такое, чтобы не надобно было постоянно очинять. Помолился в Крестовой, а наутро понял, что знаю, как такую бумагу выделать. И про перо тоже. Я потом много всего наспрашивал: как сталь добрую варить, как пищали справные ладить, об устроении зданий, о травах целительных, как веницейское стекло делают, зеркала большие, фарфор китайский... Не всегда, правда, знание приходит - иной раз, сколько не молюся, ничего.

Увидев лица взрослых, отрок в то же мгновение замолк, а потом и положил руки на отцовские виски:

- Батюшка?..

- Нет-нет, сыно, все хорошо. Ты вон лучше отца Макария полечи, опять у него нога разболелась.

Руки царевич убрал, но с места двигаться и не подумал.

- Что же ты, Митя? Неужели не любишь архипастыря нашего?

- Люблю. Но целить не буду - он сам знает, за что.

Царь и митрополит, не сговариваясь, переглянулись. Первый насмешливо поднял брови, а второй неопределенно дернул плечом.

- Ну что ж... Твоя правда, отрок, есть на мне вина. Ну так я за то винюсь. Простишь?

Сделав вид, что собирается встать и поклониться, Макарий закряхтел. А потом и в самом пришлось подняться, ибо мальчик тихо напомнил:

- Я вижу притворство.

Поклониться (немного, но все же) тоже пришлось, и лишь тогда царевич поклонился в ответ, гораздо глубже, и положил правую руку на больное колено. А через десяток минут, заполненных вязкой тишиной, и на другое.

- Ох, хорошо! Благодарствую, Митрий.

Еще раз поклонившись, наследник вернулся на свое место близ отца:

- Эта болесть больше не вернется, владыко.

- Даже так?.. Велика твоя благодать, отроче, велика. Позволь, раз уж такой случай, попечаловаться за твоего духовника Агапия - прояви милосердие, сними с него свою кару.

- Бывшего духовника?

- Кхм? Верно, отроче, бывшего.

Довольную улыбку царевича удачно скрыл очередной поклон.

- Сниму, отче.

- Вот и славно.

Решив не затягивать с лечением верного человечка, а заодно развязать руки царственному отцу, которого буквально жег изнутри один-единственный вопрос, хозяин покоев удалился прочь, плотно притворив за собой двери.

- Сынок. Что ты там говорил о проклятиях? На тебя с Ванькой кто-то порчу навел? Кто?..

В глазах великого князя явственно проступил отблеск углей, на которых обычно калится пыточное железо. Впрочем, негромкие слова первенца слегка притушили этот огонь:

- Когда предок наш, Рюрик, примучивал племена, его проклинали. Святослав, внук его, разгромил Хазарский каганат - и побежденные призывали на голову князя-пардуса все мыслимые и немыслимые кары. Сын его, равноапостольный Владимир - убил единокровного брата, снасильничал его супругу, да и свою первую жену Рогнеду тоже взял силой, перед этим убив ее отца и братьев. И... крестил Русь. Огнем и мечом крестил, и проклинаем был не только волхвами, но и собственным народом. Ярослав Мудрый, Юрий Долгорукий, Александр Невский, Иван Калита, Симеон Гордый, прочие прадеды - расширяли и защищали Русь, и не раз были прокляты своими врагами, тайными и явными. Чем древнее род, тем больше на нем... Всякого темного.

Полностью успокоившийся Иоанн Васильевич погладил сына по голове, и немного не в тему заметил, тяжело вздыхая:

- Совсем ты у меня взрослый стал, речь прямо как думной боярин держишь.

Еще о чем-то подумал, и встрепенулся:

- Это что же получается, раз бабка моя Софья была императорской крови, значит и у нее тоже родовых проклятий, как блох?.. М-да. Наверное, оттого и обычай появился, жену выбирать на царских смотринах - кровь обновлять.

Скребанув ухоженными ногтями по столешнице, великий государь рассеянно посмотрел в сторону дверей, повел взглядом по светлице и дернул ворот кафтана, ставший вдруг ужасно тесным.

- Понятно теперь, чего Федька такой квелый. И Дунька, поди?

Ворот стал еще шире, отлетела прочь пуговица... А потом темно-карие глаза тридцатилетнего властителя засветились надеждой:

- Раз с Ваньки порчу снял, значит и с них получится? Да?

Царевич неуверенно пожал плечами:

- Не знаю, батюшка, то мне пока неведомо. Что на мне было, легко свел, а ради Ивана пришлось зарок на себя взять.

Иоанн Васильевич разом подобрался:

- Что за зарок?..

Дмитрий опасливо оглянулся на двери, и зашептал что-то прямо на ухо отцу.

- Десять тыщ душ православных!?!

Великий государь как-то разом обмяк на своем креслице.

- Да где ж их столько взять-то?..

Обняв отца за шею обоими руками, мальчик продолжил шептать.

- Так. Ишь ты? Значит, и так можно?

Отстранившийся мальчик мелко покивал. В явном сомнении охватив рукой бороду, великий князь подпер ладонью подбородок. Встрепенулся, притянул к себе сына и что-то негромко спросил. В ответ отрок с еще большей неуверенностью пожал плечами, отвечая так же тихо:

- Немного, батюшка - как ты через два года от этого Полоцк возьмешь, как литвины посольство пришлют, про мачеху, как войско Шуйского через три года попадет в засаду, как Курбского через год под Невелем разобьют... Дальше не смог, боль пересилила.

Иоанн Васильевич опять притянул к себе наследника, успокаивая и одаривая его скупой родительской лаской - и только лихорадочно поблескивающие глаза выдавали охватившее его возбуждение.

- Кхе-кха. Государь?..

Как ни старался владычный митрополит шуметь поболее, его возвращение осталось незамеченным - толстые ковры смягчили звук шагов, а петли на дверях были слишком хорошо смазаны, чтобы предупредительно скрипнуть. Кинув короткий взгляд на верного сподвижника и двоих его комнатных бояр, с двух сторон поддерживающих бледного духовника, царь досадливо покривился и шепнул сыну, чтобы он про родовые проклятия да грядущее никому кроме него не рассказывал. Меж тем, болезный священник, увидев своего бывшего подопечного, довел свою бледность до легкой синевы и как-то странно дернулся левой половиной тела. Правой же не смог, ибо ее уже давно разбила слабость и немочь. Собственно, даже его лицо, и то перекосилось: слева оно непроизвольно подергивалось в нервном тике, а справа было спокойно, вот только уголки губ заметно скосились вниз.

- Димитрий?

Послушно подойдя к опальному черноряснику, царевич медленно провел рукой вдоль его тела, затем сказал, как плюнул:

- Сядь.

И не обращая никакого внимания на явственое напряжение и даже опаску отставного духовника, возложил на его голову руки. Немного их передвинул, затем еще - и на краткое время застыл в полной недвижимости. Затем глубоко вздохнул и вернулся на свое место, напоследок одарив Агапия весьма красноречивым взглядом. Примерно таким же рачительный хозяин смотрит на дохлую крысу, обнаружившуюся вдруг на его подворье.

- Он здоров, владыко.

- Спаси тебя Бог, отроче.

Уже ничему не удивляющиеся митрополичьи бояре сноровисто уволокли не верящего своему счастью монашка прочь из покоев, а сам архипастырь, внимательно поглядев на великого государя, задал наиболее интересующий его вопрос:

- Димитрий, скажи мне, что значат твои слова про... Гхм, наказание огненное для темной души?

Вместо ответа десятилетний отрок с явственным вопросом покосился на своего отца. Тот медленно кивнул, разрешая:

- То мне неведомо, владыко. Лишь знаю, что такое дано.

- Гхе-кха. А что за души такие? Продавшиеся нечистому?

- И это мне неведомо, владыко.

Макарий, пытливо поглядев в глаза царевича, отступился до времени, и разочарованный, и успокоенный одновременно.

- М-да, понятно, что ничего не понятно... А вот насчет того, чтобы скреплять клятвы. Это как?

В этот раз мальчик на отца оглядываться не стал, довольно равнодушно ответив:

- Если во время крестоцеловальной клятвы крест будет в моих руках, то отринувший присягу заплатит за то жизнью, или долгими муками.

Судя по взглядам взрослых, которыми они обменялись, головы у них уже шли кругом, и спрашивать что-то еще они попросту опасались. Переварить бы то, что уже услышали!.. Впрочем, царственный отец хотя и слушал сына более чем внимательно, но раздумывал явно над другим, время от времени с силой сжимая резные подлокотники креслица или теребя кончик рыжеватой бороды.

- Хорошо, Митя. Возвращайся к своим занятиям.

Поправив чуть-чуть перекосившуюся тафью на сыне и ласково поцеловав в щеку, царь проводил его до выхода из светлицы. Вернулся, тяжело осел на свое место и уставился на вернейшего из сподвижников и мудрейшего из соратников. Того, кто наставлял и утешал когда-то его самого, посильно ограждая от множества обид, чинимых сироте властными опекунами. Не раз находившего правильные слова и своевременный совет... Им многое предстояло обсудить.

***

- Говори.

Дьяк, официально приставленный к наследнику дабы облекать все его желания в правильные и доходчивые словеса для мастеровых людишек (а неофициально - глядеть, внимать и запоминать), послушно склонился, одновременно снимая обвязку с небольшого свитка:

- Первым делом было указано изготовить клиновую давильню общим весом в тридцать три пуда, из свиного железа . Исполнено мастерами Бронного приказа по рисункам Димитрия Иоанновича. Вторым - особливые бумазейные мельницы, валки для кручения и иную ремесленную утварь, по рисункам его же руки. Сей урок исполнили в царских мастерских. Так же было приказано доставить в бумагодельню мела, рыбьего клея, конопли и льна, а из лабазов Аптечной избы...

Повинуясь небрежному взмаху руки великого государя, дьяк понятливо опустил неинтересные мелочи:

- Уроки мастеровым людишкам задавал сам, на скудоумных не серчал, а с немалым терпением наставлял их в новом деле. Иной раз, примера для, и своими ручками белыми марался. А перед тем как бумазейное тесто в лотки лить, тако же сам все перещупал и проверил. Да и потом что-то непонятное делал, перед тем как шелковые платы с листами в давильню закладывали.

- Угум. И что, хороша ли бумага вышла?

- Про то мне неведомо, великий государь - Димитрий Иоаннович указал без него листы не вынимать, а пуще того рядом с давильней охрану учинить, чтобы его труды кто по недомыслию не испортил.

- Ступай.

Вновь небрежно шевельнув пальцами, властитель Московского царства отослал прочь верного слугу, и позволил себе немного помечтать. Если у сына получится с этой его новой бумагой (дай-то Бог!), то значит получится и все остальное. Драгоценный фарфор, чья стоимость равна его же двойному весу в серебре - а зачастую и в золоте! Стекло листовое и посудное, большие зеркала, добрая сталь... Представив, как наполнится его казна, великий князь не удержался и вскочил на ноги, нервно заходив по Кабинетной комнате. Полная казна - это скорое завершение строящихся засечных черт на границе с Большой ногайской ордой и крымчаками, и начало сооружения новых. А так же малых крепостиц и острогов для пограничных сторожей. Появится добрая земля для испомещения верных служилых людей, меньше будут угонять в полон черносошный люд, легче станет стеречь окраины державы... Будет много хорошей стали - появится много добрых сабель, пищалей, фузей и крепких доспехов. А значит, битвы с литвинами и поляками будут забирать меньше православной крови! Да и воеводы перестанут постоянно жалиться, что вороги-де лучше вооружены и защищены. Одна мысль цепляла другую, разум десятками перебирал самые соблазнительные идеи - пока Иоанн Васильевич не выдержал, и едва ли не бегом отправился в Крестовую, молиться и успокаивать свой дух. Сколько пролетело времени за этим занятием, он не считал, а личная челядь и ближные бояре беспокоить своего повелителя не осмелились, вполне разумно опасаясь вызвать на себя его гнев...

- Отец!

Что не осмелились сделать родовитые бояре, с легкостью сотворил юный наследник, буквально светящийся от радости и удовольствия - а следом за ним в святая святых Теремного дворца, царский Кабинет, с заметной робостью и смущением ступил и его подручник, Мишка Салтыков.

- Батюшка?..

- Здесь я, Митя, здесь. Никак похвалиться пришел, разумник мой?

- Да!

Глядя, как его вечно сдержанный сын открыто улыбается, по-доброму усмехнулся и сам государь.

- Ну хвались.

Не дожидаясь иных понуканий, отпрыск оружничего поспешно положил на стол большой тряпичный сверток. Развязал несколько узлов, едва удерживаясь, чтобы не помочь себе зубами, разметал в стороны неказистую посконь...

- О как!

В унизанных перстнями пальцах появился первый лист новой бумаги. Снежно-белый, плотный и одновременно гладкий, с удивительно ровными краями. А ко всему еще и гораздо прочнее обычного - ибо рвался гораздо хуже и с большей неохотой, чем обычная бумазея. Первый лист сменил второй, почти во всем повторяющий первый. Кроме нежно-лилового цвета. Третий отдавал зеленью, четвертый был явственного золотистого оттенка. Пятый опять был белым, зато в него узенькой дорожкой (по самому краешку) впечатались цветочные лепестки. На шестом, отливающем красным, в правом верхнем углу обнаружилась небольшая ромашка, удивительным образом ставшая одним целым с бумажным листом.

- По десятку листов каждого цвета, батюшка, и три дюжины белых.

Попробовав, как пишется на новинке, Иоанн Васильевич был приятно удивлен.

- Изрядно, весьма изрядно.

- Батюшка. Чтобы чужеземцы всякие не переняли секрет новой бумаги, надобно амбар, где ее льют, крепко сторожить. А лучше и вовсе, разобрать давильню, рамки и прочее, и умножив в числе, собрать в Александровской слободе, где и выделывать под неусыпным...

Легким движением сбив с сыновьей головы тафью, отец взьерошил тяжелую гриву волос:

- Хо-хо-хо, никак яйца курицу учить вздумали?

Заметив, как обиженно насупился отпрыск, царь слегка прижал его к себе:

- Ну-ну. Давно уже все приказы отданы, и людишки верные для присмотра подобраны. А насчет слободы, это ты молодец, славно придумал.

- А еще, батюшка, можно выделывать особливую бумагу для челобитных дел: с тисненым узором, изукрашенную державным орлом - и указать, чтобы все прошения были писаны только на таких листах. И духовные тако же, и купчие.

- Зачем же это?

- А цену той орленой бумаге из государевой мастерской, положить в копейку за лист.

- Так.

Задумчиво повертев один из листов в руках, и примерно прикинув, сколько просителей бывает в Челобитном приказе всего лишь за один месяц, Иоанн Васильевич едва не прослезился от гордости: ну что за умница сын у него растет! Ведь на пустом же месте, можно сказать, придумал, как казну пополнить!..

- Чего мнешся, сыно? Никак, еще чего полезного измыслил?

- Ну...

Ужасно знакомым в своей небрежности жестом отослав подручника подалее, царевич прильнул к отцовскому уху. Только и слышно было, что обрывки тихих фраз:

- Печатнику Федорову указать, что... Гостинцем на именины Дуне, а заодно и Федьке и с Ванькой радость будет... А я еще погляжу, так может чем и улучшить получится?..

Государь согласно кивнул:

- Дозволяю.

Выслушав еще одну просьбу, в ответ он лишь слабо удивился:

- Тебе дарили, тебе ими и распоряжаться.

Переждав краткий приступ сыновьей радости, великий князь покосился на замершего живым столбиком Салтыкова и очень тихо о чем-то вопросил.

- Исполню, батюшка.

- Вот и ладно. Все, беги уж, сорванец - поди, дядька твой Канышев, уже изождался своего ученика.

Моментально посерьезневший царевич поцеловал родительскую руку и был таков, провожаемый умильным взглядом Иоанна Васильевича.

- Золото, а не ребенок!..

***

- Четыре шага на меня!

Ссшию-сшсих-сших-сшдонн!

- Ха!.. Неплохо, Димитрий Иоаннович, неплохо. А по сравнению с позапрошлым разом, так и вовсе хорошо.

Крутанув своей саблей довольно сложный винт, Канышев постарался аккуратно щелкнуть основательно притупленным острием по шлему царевича.

Суооу... Донн!!!

Увы, специально занижаемой скорости не хватило, и его карабель впустую "провалилась", скользнув по подставленному учеником клинку.

- Во-от так вот руку подкрутить, и переступить немного в сторонку... Нет, в левую, чтобы ворогу несподручней было. А если еще сабелькой вот так отмахнешься с протягом, да супротивник дураком окажется - аккурат сюда на миг малый после твоего отвода и посунется, подставляя шею с плечом. Тут уж не зевай! Давай-ка это дело спробуем.

Суооу-донн-клац!!!

Приняв легкий детский клинок на кованый наруч и приятно удивившись силе удара (а вот скорость пока прихрамывала), боярин одобрительно кивнул и слегка замешкался, выбирая царевичу подходящего "чурбана" для отработки только что показанной ухватки. Можно было бы подозвать одного из постельничих сторожей - но это не чурбаны, это бревна целые. И по росту несподручно, и интерес не тот. Надо кого-то из родовитых мальчишек, но кого именно? Поставишь Шуйских, так Захарьины обидятся. Наоборот - то же самое, только еще и Милославский огорчится. А если его Федора к наследнику поставить, так Курбский недоволен будет. Можно выбрать княжича Старицкого, но во-первых, его он выбирал в прошлый раз, а во-вторых, опять к нему начнут подходить с вопросами - отчего это ты, Акимушко, сынка моего вниманием обходишь? Нет ли здесь какого неуважения? Или наоборот, подарки будут подсовывать да посулы разные говорить, только чтобы он их сына поближе к Димитрию пристроил. Ага, одному угодишь, десяток разом обидишь... Идеальным вариантом был бы Тарх Адашев, но выкликнуть его самому? Ну уж нет, упаси Господи от такой радости. Впрочем, можно ведь и не ломать голову самому... Кивнув в сторону усердно махающих деревянными саблями княжат да бояричей, Канышев достаточно громко поинтересовался:

- Димитрий Иоаннович, кого себе в противники изберешь?

Судя по мимолетной усмешке, его ученик прекрасно все понял. Проследив за взглядом царевича, его дядька тут же одобрительно хмыкнул:

- Петр!

Старший сын князя Горбатого-Шуйского отскочил на пару шагов от теснимого им княжича Курбского. Поглядел на наставника, увидел вполне понятный жест, и тут же порысил к новому напарнику по воинскому учению, старательно давя довольную улыбку. Несмотря на полное безразличие на лице, доволен был и сам Дмитрий - предоставленной ему возможностью выбирать.

- Встали в стойку. Приготовились. И-раз, и-два, и-три!

Попытки с пятой нужные движения стали получаться слитно: встретить своим булатом чужую саблю, дать ей скользнуть вдоль обуха, мягко направляя в сторону к земле и одновременно чуть переступить ногами... Хлестнув в конце танцевального па своим клинком по высокому воротнику, прикрывающему шею!..

- Довольно на сегодня. Теперь, Димитрий Иоаннович, с копьецом малость потрудись у столба - отработай тот подходец с обманкой, что я в прошлый раз показывал.

По примеру наставника уложив свою саблю на плечо, царевич поймал взгляд раскрасневшегося княжича и кивнул, вызвав у того дополнительный румянец удовольствия. И то сказать, из всех родовитых ровесников наследник выделял (едва заметно, но все же!) только Мстиславского, Ваську Скопина-Шуйского, худородного Адашева и его, Петра Горбатого-Шуйского!.. Ну, еще княжича Старицкого иногда замечал, хотя батюшка говорил, что скорее присматривается.

Тук. Тук-тук! Тук-тук-тук!..

Некогда гладкий деревянный столб, примерно на треть своей длины вкопанный в землю внутреннего дворика Теремного дворца, был уже порядком попятнан едва заметными вмятинками, оставшимися от тупого (зато увесистого) наконечника тренировочной рогатинки царевича. И если с саблей Дмитрий был покамест твердым середнячком, делая успехи скорее в защите, чем в нападении, то с копьем уже стал довольно опасным противником - по крайней мере, ровесников он валил на землю вполне уверенно.

"Ноги, лицо, рука-бок, бедро-живот... Уф! А мы вот так!"

Подтоку рогатинки повезло больше, чем наконечнику - буквально врубившись в твердую древесину, он смог оставить на столбе не обычную вмятину, а полноценную царапину. Подвернись под такой удар человек, большой и очень болезненный синячище был бы ему просто гарантирован.

- Очень хорошо, Димитрий Иоаннович.

Внимательно отслеживающий все успехи (и неудачи) своего подопечного, боярин Канышев ковырнул пальцем довольно глубокую борозду, глянул на подток, затем на совершенно не уставшего копейщика...

- Неплохо.

Выхватил из воздуха брошенную ему одним из помощников рогатину, и медленно, в несколько движений, показал два новых финта. Потом отошел в сторонку, а его подопечный еще добрых полчаса терзал беззащитную деревяшку.

- Довольно.

- А поединок?

По-доброму порадовавшись удивительной выносливости десятилетнего ученика, боярин согласно хмыкнул, легким кивком предложив выбирать противника самому.

- Адашев!

Успешно отмахивающийся от наскоков двенадцатилетнего Ивана Даниловича Захарьина, подросток отскочил назад и оглянулся, умудрившись вдобавок разминуться с деревянным "клинком" даже и не подумавшего сбавить напор боярича.

- Подь сюда.

Бум!

Напоследок дальнему родственнику царевича все же удалось попятнать худородного, попав прямо в шлем. Сзади.

- Щит вздень. Встали. И... Начали!

Тук. Тук-цзанг! Сшии!..

Два мальчика медленно кружили по небольшому пятачку: Тарх, даже не пытаясь атаковать, внимательно отслеживал все движения противника, а Дмитрий играл затупленным наконечником рогатинки, заставляя время от времени дергаться чужой щит. Вот они остановились. Вот они закружились опять.

Шшии-тук!

Копьецо быстрой змеей попыталось укусить закрытое тягиляем плечо, ткнулось в щит, получило отменный удар саблей и бессильно упало, открывая прекрасную возможность для...

Бум!

- Кх-ха!..

Для того, чтобы подток рогатинки проявил себя, с силой воткнувшись в большую железную бляху, что защищала живот. Затем середина копьеца приняла и отбросила прочь резкий удар-отмашку деревянной "саблей" и глухо стукнулась о подставленный козырек шлема.

- Хха!

Отпрыгнув назад и крутнувшись вместе с рогатинкой, Дмитрий ускорился и на выдохе чуть расслабил кисть, позволяя рогатинке вылететь вперед. Резко сжал руку, останавливая оружие - а сын опального Данилы Адашева замер, скосив глаза на упершееся в грудь напротив сердца железко.

- Чистая победа, Димитрий Иоаннович.

Боярин Канышев довольно цокнул языком, хлопая в ладоши: засуетились помощники, собирая деревянное оружие, только и ждавшая того теремная дворня облепила бояричей и княжат, в несколько рук снимая тегиляи, наручи и шлемы, с поварни принесли сразу два кувшина теплого молока, сдобренного липовым медом...

- Хорошо держался.

Услышав тихие слова от проходящего мимо царевича, Тарх быстро огляделся по сторонам - не слышал ли их кто? Уж он-то точно знал, как больно ранит чужая зависть. Обидными словами, презрительными взглядами, оскорбительными намеками и постоянными напоминаниями о его худородстве. После того случая, как он испил сбитня из рук наследника, родовитые сверстники учли все свои ошибки (вернее, это сделали их отцы), и уходили с дворика для занятий только после того, как его покидал Димитрий Иоаннович - притом внимательно следя, чтобы сын опального Адашева не лез к будущему властителю Руси.

- Молодец!

Канышев, наставляющий в воинских искусствах не только первенца великого государя, но и второго из царевичей, Иоанна Иоанновича, мог себе позволить похвалить его во всеуслышание - что частенько и делал. Да и просто так подбадривал и привечал, помогая выжить в жестоком мире Московского кремля. Самостоятельно сняв с себя стеганный доспех и шелом (дворня его своим вниманием особо не баловала), он отнес его к остальным, и уже привычно пристроился в самый хвост куцей очереди молочного "водопоя".

- На, испей.

С неподдельным удивлением поглядев на Мстиславского, долговязый подросток помедлил, а потом осторожно принял глиняный кубок с молоком. Проследил глазами направление, куда незаметно (ну, как получалось) косился обычно равнодушный к нему Федор, наткнулся на внимательный взгляд государя-наследника, дополненный едва заметным кивком, и отпил, не чувствуя вкуса. Это что же получается, Димитрий Иоаннович желает, чтобы он и княжич подружились?..

***

Погруженный в ежедневную рутину, товарищ головы Печатного двора Петр как раз думал, не пойти ли ему пополдничать, когда услышал позади конский всхрап и злое ржание. Быстро развернувшись и на всякий случай отступив, он окинул всадника оценивающим взглядом. Не боярин ли какой, или приказной дьяк, не надо ли перед ним шапку ломать?

- Кто таков будешь?

Оставив шапку в покое, книгопечатник коротко ответил:

- Петр сын Тимофеев, прозван Мстиславцем.

- А где сам голова?

- До Бронного приказу отошел, я за него буду.

Задать следующий вопрос служивый не успел: в один момент двор наполнился десятком дворцовой стражи, сопровождающим... Глядя, как приметный игреневый жеребец плавно улегся на землю, позволяя юному всаднику покинуть богато изукрашенное серебром седло, Мстиславец ОЧЕНЬ удивился.

- Рот закрой, да шапку прочь.

Выполнив все рекомендации постельничего сторожа, весьма многозначительно пощелкивающего нагайкой по голенищу сапога, заместитель начальника царской типографии поспешил к столь драгоценному гостю.

- Здравствуй и ты...

Выслушав шепоток подскочившего сверстника, одетого хоть и богато, но все же заметно попроще, царевич закончил:

- Петр Тимофеевич.

Книгопечатника от таких слов прямо как обухом по затылку саданули. Когда великий государь к кому-то из холопов своих обращался на "вич", тот или уже был князем али боярином, или вскорости им становился... Мысли о том, что наследник сказал это по недомыслию или там малым годам, едва появившись, тут же пропали - детей с такими спокойными, умными и одновременно властными глазами попросту не бывает!

- Покажи мне свое хозяйство.

Осмотрев все семь печатных станков и верстаки переплетчиков, царевич перешел в мастерскую резчиков, где несколько раз приложил смазанную киноварью липовую доску с затейливым рисунком к взятому тут же куску пергамента. Судя по легкой улыбке, получившийся оттиск-рисунок ему явно понравился. Напоследок будущий государь посетил небольшую плавильню, в которой трогал рукой, затянутой в тонкую перчатку, увесистые слиточки олова и свинца, и переворошил небольшие кучки уже отлитых литер с аккуратными буквицами на торцах. Петр, внимательно отслеживающий даже тень эмоций на лице царевича Димитрия (надо сказать, делом это оказалось на удивление сложным), и готовый ответить на все, о чем бы его только не вопросили, сильно растерялся, услышав первый за весь осмотр вопрос:

- Сильно писцы монастырские досаждают? Нет ли препон, не утесняет ли кто дело печатное?

Отвечать под удивительно острым взглядом совсем не детских (уж это он уяснил для себя совершенно точно) глаз было откровенно трудновато - однако ж, справился. Писцы, что зарабатывали на хлеб насущный копированием разных рукописей, конкурентами были недовольны, но пока молчали: сам владычный митрополит Макарий благословил бывшего тогда диаконом Ивана сына Федорова на стезю книгопечатания, да и великий государь сему начинанию изрядно благоволил. А раз так, то кто на Москве посмеет чинить препоны?

- И много уже напечатали?

- Много, Димитрий Иоаннович. По полтысячи Триодионов постных и цветных, по две тысячи Евангелий и Псалтыри, полтораста Часовниц, немало и иных божественных книжиц...

- Вот как? Не знал. Что ж, так даже лучше.

Резко потеряв интерес к Печатному двору, мальчик вернулся к своему игреневому кабардинцу. Сев в седло все тем же удивительным способом, и подобрав поводья, он словно бы в задумчивости обронил:

- Стараниям твоим будет должная награда. Коли будут какие угрозы или трудности, немедля известить меня. Все ли правильно ты понял, Петр сын Тимофеев?..

Неправильно понять было весьма и весьма затруднительно - десятилетний наследник престола Московского и всея Руси едва ли не открытым текстом заявил, что берет его под свое покровительство. Склонившись в низком поклоне (и не только он, но и остальные сорок семь мастеровых Печатного двора), Петр, внутренне перекрестившись, совсем было решился спросить про своего друга и начальника. Но вот досада, не успел: жеребец царевича без всяких понуканий и шлепка нагайки развернулся и сорвался в легкий галоп. За спиной тут же оживленно загомонили мастеровые, вроде бы окликнули и его, но он отметил это как-то мимоходом. Да-а, говорили ему, что царевич Димитрий не по годам умен да властен. Но чтобы настолько!.. Помучившись в сомнениях некоторое время, книгопечатник не выдержал и отправился домой к другу - одна голова хорошо, а две, думающие одинаково, еще лучше. Вот только еще на подходе, увидев, что небольшое подворье целиком занято подозрительно знакомыми конями, он понял что опоздал. Пройдя мимо ощупывающих его колючими взглядами дворцовых стражей, Петр по прозвищу Мстиславец прошел в сени, тут же наткнувшись на еще одного постельничего сторожа. Впрочем, препятствием это не стало -исчезнув за дверью, служивый почти сразу вернулся, красноречиво освободив проход.

- Славная бумага, Димитрий Иванович!

Внутри горницы, вокруг большого стола, бывшего по случаю то обеденнным, то рабочим, а иногда и временным верстачком, расположился как сам хозяин, увлеченно перебирающий небольшую стопку удивительно белых и ровных бумажных листов, так и гость, держащий в руке небольшой точеный стаканчик с горячим сбитнем. Хозяйка же старалась прикинуться незаметной тенью в небольшом закутке, одновременно блестя любопытными глазами.

- И насчет сплава нового тоже благодарствую - обязательно спытаю, какие литеры из него получатся.

Московский первопечатник, не вставая из-за стола, коротко поклонился, а его юный собеседник в ответ лукаво улыбнулся:

- Для хорошего человека ничего не жалко. Однако, еще один гость у тебя, Иван Федорович.

- А?..

Увидев друга и несколько рассеянно пригласив его за стол, глава Печатного двора продолжил наглаживать бумажные листы.

- Надо же, не думал, что наши бумазейщики гишпанских превзойдут!.. Гм, так когда, Димитрий Иванович, нам ее дадут?

- То не мне, то батюшке ведомо. Но думаю, к лету ее будет в достатке.

Звучно щелкнув пальцами, наследник принял от подскочившего подручника большой кожаный тул. Сдернув с него крышку, он с некоторой натугой вытащил наружу толстенную кипу листов, густо исписаных полууставом с обеих сторон и положил перед собой.

- У моей сестры Евдокии в феврале именины. Хочу ей подарить книгу с сказками, вот этими. Возьмешся ли напечатать?

Вопрос был чисто риторический, и все это прекрасно понимали - но вежество обязывало наследника поинтересоваться. А подданых его отца, ответить непременным согласием (причем последнее - без вариантов).

- Сколь книжиц надобно, Димитрий Иванович?

- Полсотни.

Выдержав паузу, царевич непринужденно пояснил:

- Одну сестре, по одной братьям, несколько придержу на подарки. А остальное бояре расхватают, едва узнают о такой диковинке.

Хозяин дома растерянно кашлянул, пытаясь совместить то, что он услышал, и десятилетний возраст заказчика, а Петр Мстиславец лишь задумчиво почесал висок - даже к необычному потихонечку привыкаешь.

- Так ведь?..

- Отец сие дозволил.

- Ага.

Про митрополита Макария книгопечатник интересоваться не стал - раз уж великий государь сказал свое слово, то владыко и подавно разрешит.

- Теперь скажи мне, Иван Федорович, есть ли у тебя знакомые среди гостей торговых?

- Как не быть, имеется.

- Прошу, поговори с ними. Не согласяться ли они рассказать о странах заморских, чужедальних? О нравах и обычаях тамошних, о властителях, ином прочем - и чтобы подробно и правдиво, без всяких там прикрас. Еще подъячих и писцов с Посольского приказа можно пораспрашивать, есть среди них бывалые путешественники. А из услышанного да записанного ты мне, пожалуй, не одну книгу напечатаешь.

Правильно истолковав переглядывания взрослых мужчин, в число которых попали и два собственных охранника, юный наследник развеял появившиеся было сомнения:

- Я попрошу владыку Макария, чтобы он благословил труд сей.

Гость глянул на своего подручника, и тот тут же положил перед хозяином дома небольшую, но весьма приятно звякнувшую серебром калиту . Услышав за окном вечерний звон колоколов, царевич едва заметно вздохнул, переведя свой взгляд на подливающую ему сбитня хозяйку. Вернее, на ее живот.

- Я слышал, Большой пожар в прошлом году принес тебе великое горе, Иван Федорович?

У головы Печатного двора непроизвольно дернулись губы, при воспоминании об его задохнувшемся в чадном дыму шестимесячном младенце.

- То всем известно, Димитрий Иванович.

- Вижу, Господь не оставил тебя своей милостью. Как назовете сына?

Бхдамс!

Кувшин со сбитнем, выпавший из ослабевших рук хозяйки, разлетелся по полу несколькими крупными осколками и липкой горячей лужей.

- Н-не думали еще...

Не обращая внимание на внезапное косноязычие мужа, мальчик стянул правую перчатку и приложил ладонь к женскому платью, обрисовав тем самым слегка выпирающий животик. Без всякого стеснения его погладил, а потом под пристальными взглядами мужчин прошелся по комнате, самостоятельно налив из кувшинчика в небольшую берестяную кружечку простой воды. Кратко над ней помолился, а затем вручил приходящей в себя хозяйке:

- Пей. То ему и тебе во здравие.

Подождав, пока берестянка опустеет, довольно кивнул, все так же глядя на живот. Глубоко вздохнул, словно просыпаясь, и попросил-приказал Федорову:

- Проводи меня.

Минут через пять первый из книгопечатников Московского царства вернулся, задумчивый, и одновременно радостно-довольный, и тут же заграбастал в объятия жену, ничуть не смущаясь давнего друга:

- У меня будет сын!!!