Нарядно и дорого одетый мальчик и маленькая девочка, из-за многочисленных ленточек и вышивок на платьице более всего похожая на куклу, сидели на полу. Он опирался спиной на небольшую, целиком покрытую простенькими изразцами печь, наполняющую светлицу мягким теплом, а она, немного поерзав на тонком ковре, в конце концов, перебралась к нему на колени. Устроившись поудобнее и немного откинувшись назад, девочка положила руки на обложку большой книги, чьи листы были обильно изукрашены затейливыми рисунками. Страницы тут же перелистнули...
- Какую сказку будем читать сегодня?
- Эту!
- Конек-горбунок? Ну что ж, давай.
Чуть изменив положение спины, мальчик начал тихий речитатив:
- За горами, за лесами, за широкими морями, не на небе - на земле, жил старик в одном селе. Ста... Ой, Дуня, что-то я не могу разобрать слово. Давай вместе?
Шестилетняя царевна Евдокия, неуверенно нахмурившись, все же кивнула, по-прежнему цепко держа в руках подарок братика.
- У ста?..
- Ста-ли-ниш-ки. Нет! Сталинушки. Плавильно, да?
- Почти, вот эта буквица - рцы. Представь, что ты настоящая львица, сильная, грозная, а еще большая и очень страшная. Ну-ка, зарычи!..
- Ррлр-ры!!!
- Ух, я даже немножко испугался! Нет, ты уж меня так больше не стращай, ладно?
- Ага.
- Теперь давай прочтем как надо.
- У стар-ринушки тли сына. Рр-ры! У старинушки три сына: старший умный был детина. Следний сын и так и сяк. Ср-редний! Младший вовсе был дурак.
Захихикав, девочка с явным удовольствием, и очень чисто повторила:
- Дуррак!!!
- Братья сеяли пшеницу, да возили в град-столицу: знать, столица та была, недалече от села. Там пшеницу продавали, деньги счетом принимали... А ты ведь у меня тоже считать умеешь? Сколько будет, если к вот этому прибавить вот столько?
Мимоходом поглядев на загнутые пальцы брата, царевна уверенно определила:
- Семь.
- А так?
- Девять.
- Ты моя умница!
Без всякого стеснения чмокнув порозовевшую от похвалы сестру в пухленькую щечку, наследник продолжил сказку, время от времени прося Евдокию о помощи - то слово не мог разобрать, в счете путался, или еще какая напасть приключалась. Но совместными усилиями они все же ее дочитали - примерно до половины. Затем девочка немного развлеклась тем, что сплела толстую косу из его гривы, а он, в благодарность, надел ей на руку небольшой браслет, набранный из крупных "чешуек" янтаря. И не только надел, но и долго что-то шептал на маленькое ушко. Потом Дуня вспомнила, что они так и не узнали, чем кончилась сказка...
- Уснула?
Заметив, как затихли детские голоса, и выждав некоторое время, в светлицу тихонечко зашла верховая челядинка малолетней царевны - все они, мамки, няньки, мовницы и прочая дворня, набившаяся в соседнюю горницу, вместе со своей шестилетней подопечной жадно внимали былине о Коньке-горбунке и его незадачливом хозяине. Придумщиком царевич Димитрий оказался таким знатным, что как начинал сказывать свои небывальщины, все заслушивались, и стар, и млад!
- Вот и славно.
Неслышно ступая, служанка приблизилась и подняла с пола тяжелую книгу, в очередной раз удивляясь, насколько же легко и без малейшей натуги подхватил на руки спящую сестру десятилетний наследник. Положила "Сказки" на специальную подставочку, и заторопилась вперед, предупредительно открывая и придерживая все дверки и занавески, преграждающие синеглазому отроку дорогу до Опочивальни царевны Евдокии.
- Мой подарок не снимать и не трогать.
Понятливо кивнув, и удостоившись едва заметного наклонения головы в ответ, челядинка принялась осторожно и со всей возможной опаской (чтобы не разбудить) выплетать из волос маленькой госпожи все ее ленточки. А Дмитрий, направляясь к выходу из покоев сестры, глянул в узкое оконце.
"Вроде недавно утро было - а гляди-ка, не заметил, как вечер пришел!".
Проходя светлицу, он не удержался и остановился, дабы мимолетно коснуться светло-бежевой обложки, скрывающей двенадцать сказок - самых памятных, самых любимых. Тех, что когда-то читала ему на ночь мама. Первая и единственная. Как же она хотела поняньчить внуков!..
"Боже, как давно это было!".
Дрогнув губами и разом словно бы состарившись на добрых полсотни лет, царевич медленно погладил гладкую кожу. Прошелся подушечками пальцев по вытисненным, а затем и вызолоченным буквам, оправленным в серебро уголкам и застежке, после чего тихонечко вздохнул. Ненадолго замер в полнейшей недвижимости, а потом резко отвернулся, отводя от книги подозрительно влажные глаза.
- Теперь все будет по-другому, мама...
Низко опустив голову, он продолжил свой путь. Проходя через арку, в обычное время прикрытую ажурной позолоченной решеткой, вполне уже успокоившийся мальчик беззвучно хмыкнул: три дня назад дородная боярыня Воротынская, грозный охранитель благочиния женской половины Теремного дворца, чем-то не угодила новой царице - и тут же получила полную отставку со всех придворных должностей. Так что теперь он был волен посещать сестру и брата без предварительного общения с вечно чем-то недовольной княгиней, а функции "не пущщать" принял на себя пост из трех постельничих сторожей, расположившийся сразу за Золотой дверью.
- Доброго вечера, Димитрий Иванович.
Старшего из царевичей дворцовая стража откровенно любила: неизвестно, кто первый это заметил, но... В общем, если кто заступал на службу приболев (мало ли, простыл, или еще чего), и при этом попадался на глаза государю-наследнику, тот обязательно подходил. Ненадолго, буквально полсотни ударов сердца он стоял рядом и просто смотрел, продолжая затем свой путь - а снедающая служилого хворь бесследно исчезала. Вот и сейчас царственный отрок на неуловимый миг замедлил шаг, окинув всех спокойным, и совсем не детским взглядом:
- Доброго.
"Об чем бишь там я думал? Ах да, о настойчивых намеках Ивана Федорова".
И не только намеках - вместе с заказанным ему подарком для братьев и сестры, тот принес и калиту с серебром, вернув оное почти в двухкратном размере. Нет, поначалу-то первый тираж "Сказок" расходился достаточно медленно: привлеченные скорее слухами, нежли необходимостью, князья да бояре заходили на Печатный двор, разглядывали многочисленные иллюстрации в книге, приценивались, но покупать не спешили. Пока один из старомосковских купчин не хапнул сразу десяток экземпляров, ничуть не смутившись их довольно высокой ценой. Вторым был князь Милославский, решивший побаловать сына, третьим еще один купец, а потом пошло-поехало, да так хорошо, что дело добралось и до самого царя. Точнее, до него дошел глава Печатного двора в компании с казначеем. Первый явился за разрешением допечатать сотенку-другую "Сказок", а второй - дабы отчитаться, на сколько именно пополнилась вверенная его заботам казна от успешной реализации царевичевой придумки. Серебра вышло изрядно, поэтому книгопечатника похвалили перстнем с царской шуйцы , и указали незамедлительно произвести на свет божий еще триста переплетенных в светлую кожу томов.
"Ну, в принципе, на что-то такое я и надеялся. Жалко только, что не все сказки, что я помню, можно переделать. С тем же Коньком-горбунком сколько мучился, заменяя "царя" на хана и князя!.. Упоминание про курево вообще пришлось выкинуть, кое-где вместо стихов сплошная проза. Хм. Выдать бы им всем сказ про Федота-стрельца, так собственный отец не поймет таких сыновьих фокусов. А жаль!..".
Полностью погрузившийся в обдумывание того, какие сказки все же стоит "придумать", а о каких лучше даже и не вспоминать лишний раз, царевич как-то незаметно дошагал до своих покоев, где его давно уже ждала Авдотья, а вместе с ней - широкая и низенькая лохань, на три четверти полная чуть парящей водой.
"Время на писательские труды можно выкроить, сократив занятия с Линзеем - все равно, ничего полезного от него я более не узнаю. Плюс, надо бы узнать, как там у Федорова идут дела с записыванием посольских и купеческих баек. О, кстати, а отчего это я нигде не видел "Хождение за три моря" тверичанина Афанасия Никитина? . В той жизни не успел почитать, так хоть в этой ознакомлюсь!..".
Как-то резко вернувшись в реальность, Дмитрий обнаружил что стоит полностью нагим, а на него с ожиданием смотрит Авдотья, только что долившая из принесенного с поварни ведра немного кипятка в бадью. Шагнуть с пола на скамеечку, перекинуть ноги через укрытый тканью бортик, медленно присесть, затем окунуть голову в пахнущую травами воду...
- Димитрий Иванович.
- Мму?..
Раскрыв глаза, он пару секунд недоуменно глядел в потолок и нависшую над ним Авдотью. Шевельнул руками, еле слышно плеснув на бортик лохани, затем нехотя подтянулся и сел, ощущая, как к плечам и спине липнут холодные пряди волос. По коже тут же загулял большой пучок липового мочала, затем на голову пролилось жидкое мыло производства царского аптекаря Аренда - и кстати, оно ничуть не уступало составам из Неаполя или Марселя. Разве что малым своим количеством? Ну так Клаузенд и не мыловар-гильдеец - на нужды великого князя и его семьи хватает, так и ладно.
- Дими-итрий Иванович!..
Успев в очередной раз задремать от ласковых массирующих прикосновений к волосам и голове, царевич открыл сонные глаза и послушно окунулся в заметно остывшую воду. Встал, приняв на себя еще несколько ковшей чистой теплой воды, выбрался из лохани и самостоятельно обтеревшись, прошлепал босыми ногами сквозь все комнаты до своего ложа.
Плюх!
Окончательно сдаваясь сладким объятиям подступающего сна, Дмитрий успел ощутить, как в руку ему уперлось что-то твердо-упругое, вроде женского бедра, а волос легко-легко коснулись гладкие зубцы костяного гребня...
***
- Батюшка.
Почтительно поцеловав унизанную перстнями руку, первенец великого государя выпрямился и спокойно встретил испытующий взгляд отца.
- Сыно, ты говорил, что можешь скреплять клятвы.
- Да, батюшка.
- А ты уже пробовал это делать? Нет? Хмм...
Князь Вяземский посунулся было к уху своего повелителя, но был остановлен небрежным жестом - тем более что царевич тоже приблизился и уже что-то очень тихо шептал.
- Так. А сдюжишь?
Отступив обратно, мальчик развеял все сомнения отца коротким заявлением:
- Я твой наследник!
Царь надолго о чем-то задумался, затем тяжело вздохнул, резко вставая с креслица:
- Пойдем, сыно.
Подвалы Разбойного приказа встретили отца и сына вначале мятущимися тенями, затем легкой сыростью, а потом и ощущениями творящегося здесь дознания: огонь отдавал каленым железом, вода была затхла, словно в ней долго находился утопленник, а кисловатый запах сыромятной кожи от многочисленных ремней, бичей и плеток нес в себе привкус застарелой мочи, пота и крови. Иоанну Васильевичу эта обстановка была вполне привычна, хотя особой радости и не вызывала: быть государем, это не только сидеть на троне в Грановитой палате или возглавлять войско, иногда приходилось и в таких вот "палатах" сиживать, лично следя за допросом врагов. А вот царевич заметно побледнел, хотя на ногах держался твердо, да и взгляд от "постояльцев", привязанных по углам или подвешенных на дыбе, отводить не спешил.
"Сколько же здесь боли! Пол, потолок, стены - все ей здесь пропитано, а некоторые железки прямо полыхают темным пламенем!.. С моей чувствительностью я здесь долго не протяну...".
- Сын?
Отвернувшись от разложенных на полках инструментов дознания, Дмитрий подошел к низенькому рядку мужчин. Низенькому - потому что стояли они на коленях, вдобавок были связаны не только общей кандальной цепью на руках и ногах, но и широким ярмом на шеях. Стараясь не обращать внимания на могучую вонь, исходящую от клиентов Разбойного приказа, царевич протянул затянутую в перчатку руку, и ухватил первого из "пробников" за спутанные жирные волосы. Немного дернул, заглядывая в глаза:
- Крещен ли ты?
- Да.
- Хочешь жить?
Душегубы, уже привыкшие к перспективе скорой и довольно мучительной смерти, заметно оживились, почуяв вполне реальный шанс на жизнь:
- Да!
- А на свободу хочешь?
Не осведомленный о сути происходящего, один из приказных дьяков осторожно возмутился малолетнему произволу:
- Да как жеж это, великий государь? Столько ловили...
- А ну цыц!
Дьяк моментально поперхнулся всеми своими претензиями.
- Так хочешь на свободу? Целым и невредимым?
- Хочу!!!
Потеряв всякий интерес к первому из кандальников, десятилетний отрок повторил все те же вопросы второму в цепи, а потом третьему и четвертому. А вот у пятого немного замешкался, вглядываясь в его глаза при каждом ответе.
- Батюшка.
Великий князь тут же приказал:
- Афонька!
Приняв из рук князя Вяземского довольно увесистый золотой крест, всячески изукрашенный мелкими драгоценными камнями, Дмитрий остановился напротив первого мужчины.
- Если ты невиновен, то вот тебе крест. Клянись на нем, и сей же час будешь освобожден.
Не успел он договорить, как разбойник вытянул шею, стремясь дотянуться до своего спасения.
- Нет на мне вины, на том и крест целую.
- Ты?
- Без вины страдаю, целую о том крест.
- Ты?..
Третий грешник повторил все то, что сделали первые двое. А вот четвертый удивил:
- Виновен я.
Впрочем, пятый его примеру не последовал, упрямо и даже дерзко глядя на своих мучителей:
- Невиновен, оговорили меня!
Вернув испачканный в слюнях, соплях и крови крест Вяземскому, мальчик, положил руки на голову первому кандальнику:
- Скрепляю клятву твою.
Мужчина как-то странно икнул, чуть дернулся и тихо захрипев, обмяк.
- Скрепляю клятву твою.
Еще один поначалу обмяк, а затем мелко задергался в колодках, раздирая в кровь шею и запястья.
- Скрепляю клятву твою.
Уже третий узник вздрогнул и задрожал, хлюпая хлынувшей из ушей и носа кровью.
- Совершал ли ты грех убийства?
Приготовившийся к смертной боли и не в силах отвести глаз от двух ярко-синих омутов, разбойник признался:
- Было, чего уж.
- Сколько?
Недоуменно покривившись, душегуб все же понял, о чем именно его вопрошают.
- Осьмнадцать.
Огненные глаза приблизились еще больше, окончательно затягивая в себя его разум:
- Раскаиваешься ли ты в содеянном?
- Да...
- Все в руках Господа нашего. Если спасешь ты от смерти трижды по столько же душ православных, то вместо Адова пламени тебе дарован будет Свет.
Последний из кандальников своей твердости не потерял, а вот уверенности поубавилось.
- Скрепляю клятву твою.
Все с немалым интересом на него глядели, ожидая корчей или еще чего-нибудь в таком же духе. Но дождались лишь угрюмого взгляда и чуть дрогнувших губ в ответ.
- Сей человек невиновен.
Не дожидаясь приказа, подскочивший к царю догадливый дьяк тут же тихо забормотал:
- У помещика свово хоромы ночью запалил... Сам, и чады его с домочадцами, аще на конюшне семь лошадей, да иная живность без счета!.. Тиун на него показал, и другие видоки то подтвердили.
Отмахнувшись от дьячка, великий князь подошел поближе к трем окончательно затихшим душегубам, ткнув крайнего из них в скулу носком сапога.
- Сдох?
Широкоплечий кат тут же присел на корточки и воткнул под слегка отвисший подбородок убийцы свои пальцы-клешни, нащупывая нужную жилу:
- Дышит, великий государь.
Тряхнув, а затем и похлопав по щекам безвольную тушку, палач смог добиться лишь тихого воющего звука:
- Ы-ыыы...
- А этот?
Довольно скоро выяснилось, что все трое разбойников живы, но полностью утратили разум: один самозабвенно выл, второй глупо улыбался, тихонечко раскачиваясь из стороны в сторону, а третий обильно сходил под себя и что-то радостно гугукал.
- Что с ними, сын?
Царевич, как-то уж слишком пристально косившийся в дальний закуток подвала, практически полностью скрытый в темноте, вздрогнул и вернул свое внимание к отцу:
- Ложной клятвой они сами лишили себя разума.
- Угум.
Афанасий Вяземский поглядел на крест в своих руках, на косящегося куда-то наследника и немного изменился в лице.
- А с этим что?
Только-только пришедший в себя после общения с царевичем, кандальник опять замер - угасшая было надежда на спасение собственной души разгоралась в его груди невидимым пламенем.
- Раскаяние его истинно. Господь наш милостив и всеблаг, и если сей муж призреет и вырастит должное количество сирот, душа его будет прощена. Или освободит столько же полонянников. Или каким иным способом спасет от смерти трижды по осьмнадцать православных душ...
С каждым словом десятилетний отрок говорил все тише и тише, уже откровенно всматриваясь в темноту, а потом и вовсе пошел туда мелкими шажками. Придержавший было его рукой за плечо, отец едва удержался от того, чтобы не перекреститься: очень уж явно на бледном лице сына выделялись яркие глаза. Слишком яркие!..
- Сынок?
- Отец, там кто-то есть.
Сразу несколько катов услужливо осветили один из закутков своего рабочего места, проявив забитого в колодки плюгавенького мужичка, самой что ни на есть рядовой внешности. Выдающийся вперед и не раз ломаный нос, большие залысины на голове, многочисленные ссадины и очень грустные глаза... Особенно левый - правый сильно заплыл и почти не открывался. Все тот же дьяк вновь проявил себя с самой лучшей стороны, выдав всем присутствующим краткую справку:
- Из ватажки, что творила гнусную татьбу на ярославской дороге. Трое показали на него, как на одного из ближних воровского атамана, сам же от того отнекивается. Атаман живым не дался, да и тати до последнего отбивалися - дюжину только и смогли скрутить.
Протянув руку, наследник подхватил деревяшку, кою обычно совали между зубов пытуемого (чтобы он не откусил себе от боли язык), и ткнул ей под чужой подбородок, заставляя узника вскинуть водянистые глаза:
- Крещен ли ты? Жить хочешь? Выйти на волю?
Не дожидаясь хоть какого-нибудь ответа на свои вопросы, наследник продолжил вопрошать:
- Убивал ли ты?
- Двоих только, и то заставили! Кашеварил я, да по хозяйству бегал!..
- Ложь. Говори, скольких убил?
Видя, что ему не торопятся отвечать, царевич рывком стянул одну из своих перчаток, дотронувшись голой рукой до виска разбойника:
- У-уоыааа!..
Чуть отдернув голову от зловония из распахнутого в крике невероятно жгучей боли рта, отрок повторил:
- Говори.
- А-уоа!!!
- Говори!
Шумно всхлипнув, "кашевар" сломался:
- Пятерых.
Отдернув руку, наследник задумался, совсем не замечая, как внимательно на него смотрит отец, его невеликая свита и приказные служивые.
- Ты говоришь правду. Но не всю. Ты... и есть настоящий Атаман? Не опускать глаза! Да, это так. Скольких же ты ПРИКАЗАЛ убить, что даже душа твоя смердит их ужасом и болью?
И вновь не дожидаясь ответа, старший сын царя чуть вытянул вперед руку, медленно сжав ее в кулак - после чего, даже привычных катов слегка оглушило долгим ревом, исторгнутым из груди плюгавого душегубца. Разжав пальцы и дав ему немного отдышаться, Дмитрий опять ткнул деревяшкой в подбородок. Позабыв об отце и других свидетелях, чувствуя полное единение с источником, наполняющим его тяжким ритмом своих пульсаций, едва разжимая стянутые ненавистью губы, он повторил свой вопрос:
- Сколько?..
Вновь начали медленно сжиматься детские пальцы.
- Скажу!!! Все скажу.
Откашлявшись и пару раз глубоко вздохнув, сбросивший маску "простого кашевара" воровской главарь мерзко ухмыльнулся, блестя разом оживившимся глазом:
- Мно-ого! Болото не привередничало, всех принимало. Мужиков лапотных, купчин толстобрюхих, баб да девок. Ох и сладкие они были! Да и ты ничего, смазливый. Я бы и тебя напоследок-то, хе-хе, употребихкх!..
Все ожидали крика, но его не было. Побелевшие от невероятной муки глаза, мелкая дрожь по всему телу, едва слышный хрип - и поверх всего этого тихие слова десятилетнего мальчика:
- Пока я рядом, тебе не ускользнуть даже в смерть. Говори, скольких убили по твоему приказу?
- А-ахх! Две сотни... и еще семь десятков... может, кого и запамятовал.
- Женщины?
- Да.
- Дети?
- Не отпускать же их, сиротинушек, было, на поживу дикому зверью? Кх-ха, кхе-хе-хе!..
Тонкие пальцы сжались в кулаки, но атаман продолжил кашлять-смеяться, ничуть не ощущая какой-либо боли.
"Что со мной? Зрение плывет, во рту металлический привкус, тошнит. И откуда у меня такая ненависть? Она как будто моя, и не моя одновременно. Не стоило мне все это начинать...".
Вытерев отчего-то влажные губы, Дмитрий поднес руку ближе к глазам, недоуменно разглядывая мазки собственной крови. Все так же мерно и тяжело пульсировало средоточие, незаметно для хозяина вбирая в себя из воздуха и стен застарелую боль...
- Твоя душа черна, и ей нет места ни в Свете, ни в Тьме.
Правая рука царственного отрока поднялась, и в два движения начертала на лбу разбойника крест. Затем он отвернулся, и успел отойти на несколько шагов - а за его спиной начертанное вспухло багровым рубцом, а страшно хрипящая нелюдь выгнулась так, что затрещала кожа и кости. Затем резко дернулась, с неимоверной легкостью разбив колодки на несколько кусков, еще раз выгнулась, и издав короткий рев, мягко осела навзничь.
- Батюшка.
Всем, кто находился в застенках Разбойного приказа, от катов в кожаных фартуках и до самих притихших "постояльцев", было отчетливо видно, сколь сильно мутит десятилетнего мальчика.
- Мне бы в собор, помолиться. Надо. Очень.
- Да-да, идем сыно.
Немало впечатленный отец едва удержался от желания подхватить своего первенца на руки, и поскорее вынести из душного подзмелья на солнечный свет - но несмотря на крайнюю бледность и явную тошноту, его наследник сам поднялся по стертым ступенькам узкой лестницы. Сделал несколько шагов, глубоко вздохнул. И склонился в жесточайшем приступе рвоты.
- Ну-ну-ну! Все будет хорошо, сынок, все будет славно. Легче тебе? В первые разы от таких страстей всегда тяжко, по себе знаю.
Правитель царства Московского и всея Руси, прижал к себе свою гордость, надежду и благословление, своего сына - а затем дошел с ним до Успенского собора, где они почти час бок о бок предавались тихой молитве. На выходе же из храма Иоанн Васильевич внимательно вгляделся в первенца, отмечая легкие тени под его глазами, так и не прошедшую бледность и все остальное, и повелел отменить все занятия наследника - вплоть до того момента, когда ему станет лучше.
- Полежи немного, или поспи. Сон, он многое лечит, сынок.
- Да, отец.
Медленно шагая в свои покои, Дмитрий пытался понять, что такое с ним творится. Средоточие послушно как никогда, скованное стальным барьером воли. Все, что он задумывал, получилось - так отчего же его гложет ощущение допущенной ошибки? Что он не предусмотрел, что не рассчитал?
"Не стоило мне затевать это представление".
Совсем было согласившись с таким выводом, он вспомнил ради чего все это сделал - ради брата Федора. Теперь он сможет начать изменение его Узора, не опасаясь смертельных последствий, и сонные глаза пятилетнего мальчика наконец-то засветятся жизнью и интересом к окружающему миру...
"Нет, это того определенно стоило!".
***
- Может сбитню батюшке нашему Димитрию Ивановичу?
- Благодарствую, но позже.
Не дожидаясь просьбы, боярыня Захарьина величавой павой прошествовала к ложу, на ходу едва заметно поправляя свой убрус . Легла, и терпеливо молчала, пока царственный отрок медленно вел свою ладонь вдоль ее тела - а вслед за ладонью по ногам поднималось приятное тепло. Колени, бедра, живот... Стрельнуло чуть горячим в груди и наполнило блаженной легкостью голову.
- Глубоко вздохнуть.
Абсолютно не стесняясь, малолетний царевич плавно провел рукой по левой груди боярыни, задержав ее напротив сердца. Скользнул ниже, опять остановив ладонь на животе, затем слегка сдвинул ее на другую сторону и почти сразу же довольно улыбнулся:
- Мне больше нечего целить.
Услышав такие новости, почти сорокалетняя (без двух годков) почтенная Анастасия Дмитриевна моментально подскочила, издав невнятный звук. Что-то такое среднее между восторженным визгом и сдержанным покашливанием... Надо сказать, к здоровью своей первой официальной пациентки Дмитрий подошел очень ответственно, убрав не только сильнейшую интоксикацию свинцом и ртутью, но и все ее последствия, а так же разные отложения и прочий накапливающийся с годами мусор. Результатом была изрядно посвежевшая кожа, заметно подтянувшиеся формы, легкость в движениях и неизменно хорошее настроение, дополненное натуральным румянцем. Кстати, своими формами боярыня Захарьина была немного недовольна, ведь в моде была приятная полнота. А у нее только зад и грудь подходили под эти строгие критерии!.. Впрочем, она готовилась над этим усиленно работать, планируя усердно налегать на мучное, жирное и прочую весьма полезную для женской фигуры снедь.
- Даже и не знаю, как мне тебя благодарить, батюшка-царевич Димитрий Иванович!.. Век за тебя молиться буду!!!
- Тсс!..
Мягко улыбнувшись, наследник убрал от губ указательный палец, переведя его на укутанный в рушничок кувшин со сбитнем - а понятливая хозяйка тут же самолично налила медового напитка дорогому гостю.
- Очень вкусно. С корицей?
Расцветшая от похвалы боярыня горделиво приосанилась:
- И не только. Такой только у нас, у Захарьиных есть!..
Допив ароматный сбитень и отставив небольшой серебряный кубок в сторону, царственный отрок внимательно поглядел на Анастасию Дмитриевну:
- Теперь о благодарности. Мне будет достаточно, если ты, боярыня, расскажешь всем своим подругам и знакомицам то, что узнала от меня про белила, свинцовые гребешки и лекарства иноземных лечцов.
Мгновенно посерьезневшая женщина без долгих размышлений согласно качнула головой, наливая в кубок еще сбитня:
- Исполню, царевич-батюшка.
- Тогда позволь я расскажу тебе одну небольшую историю. Как ты наверное знаешь, у католиков и протестантов есть инквизиция...
Слушая малолетнего рассказчика, боярыня почти машинально утянула с широкого блюда небольшой крученый медовый кренделек, тут же откусив крохотный кусочек.
- Обвинения могли быть любые: колдовство, сношения с нечистым, порча. Любая красивая женщина вызывала зависть, а вместе с ней и злобу своих некрасивых соседок. Этих как бы ведьм жгли на кострах.
Перекрестившись от таких страстей, хозяйка утянула с блюда еще один кренделек.
- Топили в воде, закапывали живьем в землю, пытали всяко, проявляя в сем деле дурное усердие. Как результат - в чужеземщине почти не осталось красавиц, одни страшилы да серые мыши, невзрачные обликом. На Руси же православной таких ужасов не было, оттого и красивые девы у нас не редкость, а обыденщина.
Наследник очень выразительно поглядел на Анастасию Дмитриевну, заставив ту немного покраснеть. От удовольствия.
- Не стоит скрывать за белилами Богом данный облик, и зубы чернить тоже есть грех. Ибо тело наше есть творение Его, и не след смертным тщиться изменить Его замысел!..
Хозяйку от таких речей явно пробрало. Нет, она успела уже привыкнуть к тому, что старший из сыновей великого государя Иоанна Васильевича смышлен необычайно, да и держит себя куда как серьезно (совсем не по возрасту) - но такие слова и интонации скорее приличествовали монаху-вероучителю, нежели десятилетнему отроку.
- Но как же?..
Дмитрий, несмотря на свой более чем юный вид, прекрасно понял, о чем речь - очень уж выразительно женщина коснулась бровей и подкрашенных виноградным соком губ. А так же понял, что она больше удивлена, нежели проникнулась его словами.
"Ну что же, тогда приведем более авторитетное мнение".
- Апостол Павел сказал: не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, которого имеете вы от Бога? Женщинам русским должно украшать себя и одежду свою, и держать тело свое в чистоте, ибо то есть угодные Господу нашему деяния. Басма, хна и виноград не несут в себе вреда.
Закрепив внушение долгим взглядом, гость улыбнулся:
- Прошу тебя и это донести до своих подруг. Наградой же будет...
Перед боярыней на стол легло довольно невзрачное серебряное кольцо, по внутреннему ободу которого шли начальные строки Символа веры.
- Возможность даровать исцеление той или тому, кому ты наденешь мой дар. Но выбирай мудро - если меня потревожат с пустячной хворью, я просто заберу свое кольцо у просителя.
Глаза хозяйки мечтательно затуманились. Представляя, какие слухи она запустит по Москве, и в особенности - как скривятся от зависти личики верных подруг, когда увидят такую драгоценность, она едва не прослушала довольно неприятную для себя новость:
- Как же это, царевич-батюшка? Что же мне теперь, и не побаловать себя?
- Пока не пройдет полгода с сего дня - нет. Тот же апостол Павел сказал: все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Ты же, Анастасия Дмитриевна, почитай что заново родилась. Разве ж грудного младеню кормят жирным мясом? Или крендельками с орешками и медом? Он с того и помереть может.
Четко очерченные брови мальчика сурово сдвинулись:
- А может, ты и хочешь, чтобы все мои целительские труды пошли прахом? Или несогласна со словами апостола Павла?
- Что ты, что ты, батюшка-царевич!..
Спорить с юным целителем, и уж тем паче - с авторитетом одного из столпов и патриархов христианской церкви московская боярыня даже и не собиралась. А для пущей верности даже отвернулась от блюда с любимым лакомством, тут же наткнувшись взглядом на покрытый рушником кувшин:
- Еще сбитню, Димитрий Иванович? Он для румянца дюже пользительный, ты же, не прими в укор, что-то бледненький нынче.
- Благодарствую, мне довольно. Позволь откланяться, Анастасия Дмитриевна, батюшка указал мне непременно вернуться до полудня.
И этому решению хозяйка не стала возражать, вместо этого попросив принять на память небольшой гостинчик - в благодарность и на добрую память. Поднялась, ненадолго вышла... А обратно вернулась с мужем, несущим в руках небольшой, но явно увесистый ларец. И детьми, кои сразу же выстроились этаким своеобразным клином: впереди Иван, только-только избавившийся от синяков под глазами после недавнего сотрясения мозга, по правую руку от него весьма чем-то довольный семилетний Федор, а по левую - шмыгающий носом Протасий. Ну и в самом тылу (но притом возвышаясь над братьями на добрых полголовы) встала еще одна родственница, пунцовеющая щеками четырнадцатилетняя Васса. Ларец (или все-таки большая шкатулка?) перекочевал на стол, а сам боярин на полном серьезе отвесил поясной поклон:
- Спаси тебя Бог, Димитрий Иванович! Век будем помнить твою доброту.
"О как?..".
Семейство поддержало это заявление своими поклонами, причем еще ниже, чем у главы семьи. Разогнувшись позже матери, но раньше братьев и сестры, необычайно торжественный Иван сделал два шага вперед и открыл крышку ларца.
- Вот, значица.
Свет, проникающий в светлицу через два оконца, заиграл на полированной стали и лакированном дереве, гравировке и резьбе... Двух массивных пистолей, чей брутальный калибр разил наповал одним только своим видом.
"Миллиметров десять-двенадцать - уж больно свободно палец проходит. М-да, ручная артиллерия! А фитиля-то нет, значит кремневые или?.. Хм, нет, все же колесцовые".
Приняв подарок в собственные руки, наследник понял, как сильно он ошибался: шары на концах рукоятей были не из кости, а из вполне качественной бронзы. А значит, он держал в руках не ручные пистоли с колесцовым замком, а две вполне себе ухватистые булавы, способные, в случае нужды, по разику каждая выстрелить.
"Ну правильно, пока перезарядишь, раз десять проткнут или голову отрубят. А что, вполне практично".
- И вот, седельные!
Увидев вторую пару пистолей, Дмитрий едва не выронил из рук первую: вот это были монстры! В полметра (а то и больше!) длинной каждый, и калибры у них были не "детские", десять, а вполне себе взрослые двадцать (примерно) миллиметров. Да и как булавы они были заметно состоятельней - от их увесистых "шариков" и кираса не спасла бы. Тем временем, из поистине бездонного ларца был извлечен третий лоток, хранящий в себе пулелейку, изящную пороховницу и прочие весьма полезные мелочи.
"Блин, лучше бы ты мне отдал ту кучу серебра, что отвалил за эти шедевры пистолестроения!".
Тринадцатилетний Иван принял у наследника обычные пистоли, и тут же, по кивку отца, поднес короткие седельные пищали.
"Никак, решили последовать примеру оружничего Салтыкова? Ну-ну".
- Немчин торговый сказал, что саксонской выделки, знатного мастера.
Вслух же Дмитрий вежливо и довольно многословно (для себя) поблагодарил, упомянув, что, де, не стоило хозяевам входить в такие траты - чай, не чужие люди, сочлись бы и по свойственному. Не сказать, что эти слова не нашли отклика у семейства Захарьиных: дети поняли так, что их четвероюродному брату подарок все же понравился (еще бы, такая красота!). Боярыня довольно улыбнулась при упоминании того, что отрок царской крови сам признал их родственниками. А Василий свет Михайлович все так же удерживал добродушное выражение на лице. То ли и не строил никаких таких планов - пристроить старшенького еще ближе к будущему государю, то ли посчитал, что царевич по младости своих лет и не понял его намеков и телодвижений.
"И не пойму, как бы ты не старался".
Устроившись в седле вороного аргамака, десятилетний отрок еще раз оглядел невзрачное родовое гнездо, небрежно перекрестился на прощание (часть охраны повторила за ним это действо) и послал жеребца вперед, одновременно впадая в легкую задумчивость - насчет того, кто же из думных бояр будет следующим в деле навязывания ему в ближники своего отпрыска. И будет ли очередной "пытальщик счастья" при этом понимать тот простой факт, что благоволение Иоанна Васильевича совсем не означает благоволения у его старшего сына? А еще целителю было очень интересно представить, какая свара начнется за обладание простым таким серебряным колечком. Поначалу в Москве. Потом и за ее пределами - как только больные, но очень богатые и влиятельные личности поймут, что наследник престола может вылечить практически все, кроме смерти, старости и глупости.
"Впрочем, страждущим здоровья не обязательно иметь при себе и кольцо - достаточно пары-тройки килограмм золота. Какой я меркантильный, хи-хи...".
Припомнив свои же расчеты о том, сколько благородных металлов потребуется для осуществления хотя бы половины его планов, юный всадник разом потерял всю веселость и печально вздохнул. Счет-то шел не на килограммы, а на тонны!..
- А ну, в стороны!
Увидев старшего царевича, люд московский как правило останавливался и беззастенчиво глазел, не забывая отвешивать легкие поклоны - слухи о том, что он осенен великой благодатью, потихонечку расходились в народе, обрастая по пути самыми разными подробностями. Проверять их пока никто не кидался (и слава Богу!), но уже был случай, когда один юродивый с паперти Успенского собора весьма настойчиво пытался подобраться поближе к малолетнему целителю, при этом весьма активно тряся своими заскорузлыми от грязи отрепьями и самодельными веригами из привязанных к телу кусков чугуна. Чего конкретно он там хотел, Дмитрий так и не понял: то ли на халяву излечить свои многочисленные нарывы и расчесы на голове (мыться чаще надо!), то ли разок-другой приобнять. А может просто пообщаться?.. В любом случае, юродивому сильно повезло, что охрана мягко оттеснила его прочь, потому что если бы он все же добрался до своей цели, одним нищим точно стало бы меньше...
- Мить!..
Выплыв из своих мыслей, царевич обнаружил, что, он уже почти доехал до Теремного дворца. А еще - на верхней смотровой и прогулочной галерее оного его встречает младший брат.
- Погуляем?
Средний из царевичей энергично помахал рукой с раскрытой ладонью, намекая на игру в "отбивалы".
- Как батюшка отпустит.
Забежав к себе и переодевшись, мальчик заспешил в отцовские покои, обгоняя почти наставший полдень. Быстро прошел Переднюю, мимоходом удивившись многолюдству служилых дворян, почтительно поздоровался с владычным митрополитом Макарием, отчего-то застрявшим в Крестовой. И в конце своего пути увидел родного брата своей недавней пациентки, а заодно и своего четвероюродного дядю, князя и боярина Ивана Дмитриевича Бельского. Вид дядя имел довольно неряшливый, волосы необычно длинные и спутанные, и донельзя грязные. Да и вообще, особо жизнерадостным не выглядел, расположившись перед сидящим в креслице великим государем на коленях.
- А, сынок. Как там боярыня Захарьина?
- Полностью здорова, батюшка.
Взмахом руки Иоанн Васильевич подозвал сына поближе, усадив перед собой на собственное же колено:
- Молодец, хвалю.
С ласковой насмешкой подергав первенца за его роскошную гриву, великий князь ткнул в сторону коленопреклоненного мужчины:
- А это, сыно, дядя твой, Ивашка Бельский. Пойман, когда хотел к Жигимонту польскому отъехать, с семейством. Кается, говорит, бес его попутал, затмение нашло.
Бельский вроде как дернулся, желая что-то сказать, но в последний момент все же передумал.
- Ну что, сынок, поверим твоему дядьке? За него и духовенство печалуется, и дума боярская, и князья служилые... А грамотки охранные от Жигимонта не у тебя ли нашли, Ивашка? Скажешь, подметные ? Что молчишь?
- Мои грамотки, государь. Да только отъезжать я не собирался! А семью в удел собирал, почитай с год там не были.
- Ну-ну. А крест поцелуешь на том, что не собирался подлое предательство учинять?
- Да, государь!
- А на то, что не будешь пытаться отъехать в к Жигимонту?
Вместо ответа дальний родственник истово перекрестился и кивнул - да так, что подбородком ударился в грудь.
- Ну-тка, где там архипастырь наш?.
Спустя пять минут в царском Кабинете было полно народу: князья Шуйские, Вяземский, Черкасский, бояре Захарьины-Юрьевы, печатник Висковатов, полдюжины церковных иерархов, составлявших свиту митрополита Московского и всея Руси... Иван Бельский встал на ноги, троекратно перекрестился и всем своим видом показал, что готов обелить свое доброе имя. Вот только в этот раз привычная процедура пошла не так, как все привыкли - для начала, золотой крест с каменьями держал не владыко Макарий, а наследник Димитрий. Да и сама клятва предварялась тремя его странными вопросами:
- Отвечай только да или нет. Крещен ли ты?
- Да.
- Веруешь ли в искупителя грехов наших, Иисуса Христа?
- Да.
- Хочешь ли жить?
И на этот вызывающий и странный вопрос четвероюродный дядя ответил сугубо положительно. Увидев же протянутый вперед крест, набрал полную грудь воздуха и заявил:
- Не собирался я к Жигимонту отъезжать, ни один, ни с семейством и домочадцами!
Под внимательными взглядами перекрестился, и основательно приложился к распятию.
- Наклонись.
Стрельнув глазами в сторону Иоанна Васильевича, князь медленно подставил голову под детские руки.
- Скрепляю клятву твою.
- Хрхх!..
Схватившись за голову и посинев губами, боярин медленно опустился на колени. Кое-как отдышался, и под очень внимательными взглядами царя и его ближнего круга с отчетливым страхом посмотрел на племянника.
- То правда, дядя, съезжать ты не собирался. Хотел, но ПЕРЕДУМАЛ это делать.
Увидев, как сызнова ему протягивают распятие, Иван Бельский собрал всю свою решимость и размашисто перекрестился:
- Клянусь служить тебе, великий государь, верой и правдой, и не искать службы у Жигимонта, не принимать от него никаких грамоток, и не списываться с родней литовской самому.
Еще раз перекрестился, и задержав дыхание, словно бы бросался со всего маху в ледяную прорубь, встал на одно колено, подставляя голову.
- Скрепляю клятву твою.
Царевич медленно провел двуперстием по лбу Бельского - и тут же покрытая испариной кожа вспухла ярким багровым крестом. Легонько кольнуло внутри головы, на мгновение сильно сжало сердце... Крест со лба пропал, и тихий шепот коснулся ушей преклонившего одно колено мужчины:
- Клятву мне невозможно нарушить. Помни!..
Увидев, что боярин пришел в себя, Иоанн Васильевич в знак полного прощения и примирения сам подошел, расцеловал в обе щеки, и мимоходом сообщил, что удел и прочее имущество ближнику своему возвращает, вместе с придворными чинами и обязанностями. Троюродный племянник царя в ответ неподдельно прослезился (гроза миновала!), и принялся активно благодарить за явленную ему милость.
"Тридцать поясных поклонов, как с куста! Вот это спасибо, так спасибо".
Родовитые зрители представлением тоже впечатлились, причем так сильно, что Дмитрий буквально "оглох" от всплеска чужих эмоций: радость и недоверие, довольство и опаска пополам с неприязнью, облегчение и подсердечная злоба...
- Сыно, ты чего это у меня такой бледный?
Кое-как обуздав своенравное средоточие, мальчик брякнул первое, что пришло в голову. То есть правду:
- Не выспался, батюшка.
На глаза попались те самые охранные грамоты от польского короля Сигизмунда, и наследник окончательно перевел от себя внимание, кивнув:
- А ловко иезуиты все придумали, да?..
Великий государь тут же бросил по сторонам пару быстрых взглядов, и отвел первенца к окошку:
- Растолкуй-ка мне все, сынок. Что за придумка такая?
- Ну как же! Пишется с десяток таких вот грамоток со сладкими посулами, а затем ловкие людишки их подметывают набольшим князьям да думным боярам, выбирая среди них удачливых воевод и мудрых управителей с советчиками. Потом слушки пускают, о измене боярской, с указанием тех, кто изменил, и еще письма подкидывают, нескольким никчемам да предателям. Слабые духом соблазнятся да отъедут, а на оставшихся подозрение падет, а с ним и опала. Глядишь, кто из них тоже задумается, чтобы поменять государя. Как след - войско на битву поведет верный, но бесталанный воевода. И проиграет. Умных и верных подручников сменят новые, и неизвестно еще какие из них управители выйдут - мне отец Зосима как-то говорил, что иной верный дурак хуже злейшего ворога навредить может. Подозрений добавится, обид, прочего дурного... Подлый замысел, но верный: всего-то десять воровских грамоток, а сколько с них пользы Жигимонту вышло!..
- Так-так, интересно.
Словно позабыв обо всем на свете, великий князь пару минут слегка отстраненно любовался перстнем с крупным рубином на своей руке. А потом едва слышно вздохнул:
- М-да. Сын мой телом еще дитя, а разумом уже как муж смысленый. Как же быстро прошло твое детство, Митенька!..
Помолчал еще немного, явно вспоминая покойную любушку Анастасию (уж больно характерным взглядом он смотрел в такие моменты), затем как-то устало прикрыл глаза:
- Ступай, сынок, и храни тебя Бог.
- Батюшка.
Проходя мимо терпеливо ожидающих своего повелителя бояр и князей земли русской (митрополит и прочие иерархи ушли почти сразу после крестного целования), Дмитрий едва на запнулся - до того остро, и невероятно четко ощущалось им скрытое бурление эмоций. Вновь сжало легкой болью виски и недовольно шевельнулось средоточие, вызвав легкий приступ тошноты.
"Да что со мной такое?!..".
Все учащающиеся перепады настроения, странные приступы злобы пополам с ненавистью, буквально провоцируемые болезненно обострившейся чувствительностью - и просто-таки пугающая легкость, с которой его источник дотягивался через взгляд до чужого Узора. Он так долго привыкал терпеть прикосновения и присутствие сторонних людей вокруг себя, так старательно исключал все мыслимые возможности хоть как-то навредить своим даром, в равной степени способным как исцелять, так и убивать... Но ходить, уткнув взгляд в землю, не рискуя его поднять и оглядеться по сторонам - это было уже выше его сил.
"Надо что-то делать. Вот только что?".
Вернувшись в свои покои ради полдника, царевич нехотя похлебал щи, совсем не чувствуя их вкуса, поел немного отварного мяса, чуть отпил из своего "детского" кубка и разом забыл обо всем, мысленно перебирая все возможные варианты. Если бы его пускали "погулять" в окрестностях города, он бы уже наверняка отыскал хоть один выход геомагнитной энергии, называемый несведущими людьми "чертовой плешью", "мертвой поляной" и прочими страшными прозвищами - причем этому совсем не мешало и то, что зачастую на этих местах трава росла заметно лучше и зеленее, чем вокруг. Раз непонятно, значит опасно!..
"Наверняка ведь люди знают несколько таких мест рядом с Москвой - но как сделать так, чтобы о моем интересе к местам силы не говорил весь город?".
Второй возможностью был Успенский, или любой другой собор. Вот только кто бы дал ему придти туда и спокойно присесть где-нибудь в укромном уголке? Не считая того, что будут постоянно отвлекать, так потом еще и вопросами замучают - и в любом случае, не дадут ему сделать то, ради чего все и затевалось. Третий вариант... Он его уже пробовал, но почему бы и не повторить попытку?
"Значит, дождемся ночи, и опять проведем полную инвентаризацию собственного Узора. Наверняка ведь, проблема где-то в нем".
- Мить?..
Почти восьмилетний Иван (всего каких-то пять дней осталось до его именин) только-только закончивший вкушать свой полдник, зашел к старшему брату в компании двух ракеток и мешочка с десятком разноцетных перьевых воланчиков. И даже просто стоя на месте, едва не прыгал от снедающего его нетерпения - свободного времени всего час, а учиться так скучно!
- Иду уже, иду.
Направившись в один из внутренних двориков Теремного дворца (не мартовскую же грязь им месить?), два царевича по пути совершенно неожиданно встретили на "прогулочной" галерее второго поверха своего брата - с тех пор, как Дмитрий со всей возможной опаской и предосторожностями начал его лечить, прошло всего ничего, но результат был уже заметен. Федор явно ожил, меньше спал, больше гулял и возился с игрушками, даже кушать стал, что называется, в охотку - свежий воздух и подвижные игры вообще очень пользительны для пробуждения аппетита.
- Ну Митька! Не успеем!..
Старший, не обращая внимание на недовольство в голосе среднего брата, спокойно обнял, а потом и поднял на руки подбежавшего к нему пятилетнего мальчика.
- Для семьи всегда есть время.
Строгим взглядом "отполировав" братское внушение, наследник мельком оглядел двух нянек младшего из царевичей, и прислушался к его лепету:
- Нет, сегодня не могу, я уже обещал Дуне сказки почитать. А вот завтра, если захочешь, приду к тебе.
- Хасю седня!
Их довольно забавный разговор прервали громкие возгласы на черкесском языке. Подойдя вплотную к широким и массивным перильцам обзорной галереи, Дмитрий глянул вниз - и тут же недовольно поморщился:
"Никак новое пополнение мачехиной родни? Хм, этого вроде знаю, Александром Сибековичем обзывается. Рядом с ним трое явно новеньких, значит полку князей Черкасских в очередной раз прибыло. А лучше бы убыло, в идеале - до нуля".
Меж тем гости заметили хозяев: окинув троицу мальчиков любопытными взорами, один из новоприбывших обратился с тихим вопросом к брату царицы, окольничему Михаилу Темрюковичу. Тот еще тише что-то ответил, и сразу же последовал новый вопрос. Забыв об осторожности, наследник пристальнее всмотрелся - и в наказание, по чувствам тут же болезненно стегануло резким привкусом чужих эмоций. Удивление, презрительное недоумение, пожелание чьей-то скорой смерти, веселье, пренебрежение, скрытая похоть... Долгое, удивительно долгое мгновение до Дмитрия доходил смысл этих эмоций.
"Пренебрежение и надежда-пожелание скорой смерти. Мне и моим братьям? Желание меня как... Как юной девушки?!!..".
Дернувшись и отведя в сторону разом потемневшие глаза, он попытался успокоиться, привычно утихомиривая средоточие. Попытался раз, затем другой, третий - и с нарастающей паникой осознал, что оно его совсем не слушается. Вместо привычной мерной пульсации в источнике нарастал хаотический ритм, собственная сила скручивалась и рвалась изнутри обжигающе-холодными волнами, а еще в глубине души медленно просыпалось, предвкушая обильные смерти, что-то по-настоящему страшное...
- Димитрий Иванович?
Для братьев, двух нянек и шестерых постельничих сторожей все выглядело так, будто еще недавно улыбающийся Федору наследник странно всхлипнул, закрывая глаза и разжимая удерживающие брата руки, разом мертвенно побледнел. Еще раз всхлипнул-простонал и тихо-тихо позвал:
- Ваня!
Придушенно охнула одна из нянек, увидев как из глаз царевича пролегли тонкие дорожки кровавых слез, всполошилась стража, разом обнажив боевые ножи и подскочив вплотную к подопечному. Меж тем, явственно дрожащая рука уцепилась за растерявшегося брата, а ее владелец слегка покачнулся и через хлынувшую изо рта кровь, страшно хрипя, вытолкнул:
- Успенский собор... Следи, чтобы никто меня не коснулся. Веди!!!
Заревевший в полный голос от испуга за братика, Иван немедленно вцепился в его руку на своем плече и поволок за собой, кое-как удерживая от падения на ступеньках. Чем дольше они шли, тем больший поднимался переполох - вначале среди дворцовой охраны, затем теремной дворни, а затем и всех тех, кто замечал столь странную и тревожную процессию.
- Прочь!!!
Ссши-дум!
- Все прочь!
Увидев, как вслед за детским криком посунувшегося к царственному отроку юродивого снесли с ног ударом сабли в ножнах, остальные нищие вместе с зеваками торопливо отхлынули от входа.
- Митя? Мить, все, мы пришли!..
Оставив отчетливый мазок окровавленной руки на храмовых дверях, пошатывающийся и дрожащий отрок переступил порог собора. На мгновение приоткрыл налитые черным глаза, глядя исключительно себе под ноги, и слыша нарастающий шум все увеличивающейся толпы, подтянул брата поближе. Что-то шепнул, кивнул на постельничих сторожей и с силой оттолкнул прочь, себе за спину. Медленно доковылял до ближайшей колонны, привалился, буквально стек по ней вниз и замер без движения - а его охрана тут же образовала полукруг, тщательно выдерживая расстояние в десять шагов. Священника, пожелавшего подойти к наследнику, весьма грубо оттолкнули - а когда в храм ворвался сам великий государь, пугающий всех поистине безумными глазами, бестрепетно заступили дорогу и ему (впрочем, предусмотрительно выставив впереди всех царевича Ивана).
- Батюшка, он сказал не подходить к нему ближе чем на десять шагов, иначе смерть.
На входе опять загомонили, расчищая во все увеличивающейся толпе дорогу запыхавшемуся от быстрого бега владычному митрополиту Макарию, а Иоанн Васильевич с мукой поглядел на своего первенца, плачущего кровавыми слезами, и с бессильным бешенством обратил взор на иконы святых.
- Не реви, Ваня. Что-нибудь еще сказал?
Шмыгнув носом и еще сильнее размазав рукавом грязь и следы крови на лице, царевич согласно кивнул:
- Сказал не реветь. А еще - что все будет хорошо...