Удивительно жаркий май принес с собой в Москву не только долгожданную сушь и тепло, но и упоительный дух цветущих яблонь. Ушла до поздней осени раздражающая слякоть, радовала яркой зеленью трава, рассыпались по обочинам обильными брызгами желтого вездесущие одуванчики и даже солнышко жарило как-то... Ласково.

- Худой мир лучше доброй ссоры!

- Верно. Только ты это не мне говори, а шляхте литовской, что на деревеньки порубежные наскакивает!.. Что мир у нас с ними, что война, им все заедино...

В Грановитой палате московского Кремля, несмотря на буйство жизни за ее толстыми стенами, все было тихо и степенно. Очередное заседание Боярской думы, несмотря на скрытые страсти и некоторые трения между отдельными ее представителями, протекало вполне плодотворно. Вопросов на повестке было ровно три. Первый был скорее формальностью, но все же довольно важной: еще семь лет назад сибирский хан Едигер добровольно признал себя подданым царства Московского. Разумеется, с выплатой положенной в таких случаях дани - и так же разумеется, что была та дань исключительно символической, "на уважение". Пока обстоятельно обо всем договорились, пока составили все необходимые грамоты, немало времени прошло. В общем, с мая месяца года От Сотворения мира семь тысяч семидесятого, к титулу Иоанна Васильевича из рода Рюрикова добавились короткие, но очень важные слова - "и всея Сибирския земли повелитель!", а держава его приросла мало что не вдвое. Как ни крути, есть чему радоваться и чем гордиться...

- Раз мириться не пожелали, значит надо нам их воевать! Зорить беспощадно, земли безлюдить, ибо сказано - око за око, и зуб за зуб!!!

- Ишь, вояка. Сам что ли, полки поведешь?

Второй вопрос был не таким приятным, хотя особых сложностей в себе тоже не таил. Все в том же мае месяце истекало очередное (сколько уж их было!) перемирие с Великим княжеством Литовским - которое, в свою очередь, не изьявило никакого желания его продлить. Ни король Польский и великий князь литовский Сигизмунд Август второй, ни набольшие люди княжества... И хотя в самом княжестве хватало здравомыслящих родовитых, сами по себе они мало что могли - все их предложения на сеймах встречали упорное противодействие со стороны такой же как и они шляхты и самого великого князя. Вернее, почти такой же - они были православными, а их противники перешли в католическую веру.

- А хоть бы и сам. Ежели великий государь повелит, то за-ради Отецества и живот положу!

Восседающие на широких лавках бояре и стоящие думные дьяки дружно перевели свои взгляды на своего владыку, чей трон, отделанный слоновой костью и резьбой, приятно светился в косых солнечных лучах.

- Нет.

Получив столь четкий и не оставляющий сомнений ответ, думцы вновь загудели, время от времени опять косясь на государя - а кое-кто, например князь Иван Мстиславский, посматривал и на небольшую лавочку в углу Грановитой палаты, на коей вот уже второй час в полной недвижимости восседал десятилетний наследник.

- Тогда Шуйского в воеводы Большого полка!

- Это которого? Петра Ивановича, альбо Ивана Андреевича?

Впрочем, и их кандидатуры не устроили государя. Оживился было Курбский - воевать он любил... Однако властитель решил все иначе.

- Я сам!

Оглядев притихших бояр, Иоанн Васильевич продолжил:

- Возглавлю воинство православное. Князь Александр!

В наступившей тишине несколько растеряно поднялся со своего места Горбатый-Шуйский. Воинскими талантами его Господь не обделил, да только в последнее время не чувствовал он на себе государевой ласки да милости.

- Тебе быть воеводой правой руки. Полки левой руки поведет Шереметев. Димитрий!

Глаза думцев поневоле скользнули к одной неприметной лавочке и отроку, ее занимающему - но нет, государь смотрел на иного. Увидев же, на кого именно, разом напрягся Дмитрий Иванович Хворостинин, достаточно молодой, но уже подающий весьма немалые надежды воевода.

- Ты возьмешь под себя Передовой полк.

Удивился не только Хворостинин, но и все бояре - несмотря на должное происхождение и таланты, заслуг князя для столь ответственного поста все же было откровено маловато. Впрочем, сомнений в правильности столь неожиданного решения своего владыки никто так и не выразил. Вслух, по крайней мере.

- Михаил Иванович.

Довольно пожилой, но все еще крепкий князь Воротынский, коему за его многочисленные заслуги явили особое уважение, поименовав по имени-отчеству, степенно поднялся и прижал руку к сердцу.

- Тебе стоять против степи. В том тебе будет подмогой Мстиславский...

Еще один боярин и князь вздел себя на ноги.

- А тако же князья Черкасский, Курбский и Хованский.

Сделав едва заметную паузу, мужчина на троне с легкой усмешкой добавил:

-В подручники возьми себе Данилку Адашева. Три года назад он хорошо погулял по басурманским землям.

Тишина еще больше усилилась, хотя казалось - уж куда более? По всему выходило, что великий князь задумался над тем, чтобы вновь приблизить опального окольничего. Впрочем, надолго бояр эта новость не заняла, и следующие полчаса они посвятили обсуждению хотя бы примерных набросков штатного расписания обоих войск. Ведь иной воевода ну всем хорош: и воинская удача при нем, и в сече не последний - да вот беда, родом не вышел. А допустить, чтобы знатным да родовитым командовал кто-то хучь и более талантливый, да худородный... Такое и вовсе невозможно. Потому как против всего порядка вещей, что земного, что божественного. Да что там, в соответствующих Приказах даже специальные Разрядные книги велись, чтобы не дай Бог не запамятовать - кто, где, когда и над кем верховодил, а кто в подручных воеводах ходил. Упаси Господь знатному боярину встать под менее родовитого - все, и он сам, и дети его не увидят более достойного их места и чина. Да и насмешек не оберешься - как же, потомок удельных властителей служил под началом у какого-нибудь худородного, не способного проследить своих пращуров хотя бы до пятнадцатого колена.

- Довольно.

С явной неохотой угомонившиеся после царского окрика думцы расселись по своим местам, готовясь слушать. Точнее, изо всех сил отбрыкиваться от навязываемой им великим государем чести. Иоанн Васильевич еще два заседания Думы назад ошарашил их новой затеей, возжелав отстроить в каждом крупном городе своей державы большие хлебные амбары, причем не из дерева, а из совсем даже недешевого камня. И ладно бы только он - архипастырь Московский и всея Руси поддержал его в этой затее и своим авторитетным словом, и конкретными делами. И все бы было хорошо... Если бы не было так плохо. Потому что все крепко-накрепко помнили, что тот, кто не справлялся с государевыми повелениями, хорошо себя никогда не чувствовал: когда все обходилось краткой опалой, когда длительной, нередко и в монахи приходилось постригаться. Лучше уж так, чем голову на плаху!.. И хорошо еще только свою, а не всего семейства.

- Дело важное и большое, это так.

- Но богоугодное!

Благожелательно кивнув поддержавшему его митрополиту, царь погладил слегка вьющуюся бородку:

- И думается мне, одному его осилить никак не получится. Так, бояре?

Думцы тут же согласно загудели что-то одобрительное.

- Что не получится у одного, сдюжат трое. Князья Шуйские, и Скопин-Шуйский.

Трое Рюриковичей, поднявшись, вразнобой поклонились, совсем не обрадовавшись оказанной им чести и доверию - зато остальные родовитые явно вздохнули с облегчением, мысленно утирая честный трудовой пот. Слава те, Господи, одной заботой меньше! У них. Еще бы найти того дурака, что возглавит строительство новых крепостиц и Засечных черт, так и вообще бы полная благодать приключилась...

- Гхм!

Чуть пристукнув своим посохом о каменную плитку пола, первый из думных бояр Иван Бельский, (вполне уже оправившийся от кратковременной царской немилости и приструнивший всех своих врагов и недоброжелателей) оглядел присутствующих, и зычно провозгласил формулу завершения:

- Великий государь решил, и Дума боярская на том приговорила!

На сей радостной ноте заседание и закончилось - первым ушел царь вместе со своим наследником, за ними потянулись разгоряченные, несмотря на прохладу Грановитой палаты бояре, и последними двинулись на выход думные дьяки и писцы. Вот уж для кого все только начиналось!.. Написать великое множество распоряжений, разослать их с гонцами, подсчитать потребное количество припасов, какие полки куда пойдут, проверить дороги, готовность пушек Большого наряда ...

- Митя, что-то владыко наш малость прихворал. Навести-ка ты его ближе к вечере?

- Да, батюшка.

За здоровьем митрополита Московского и вся Руси великий князь и его наследник следили с одинаковым рвением: и если для Иоанна Васильевича он был ценен как верный союзник и соратник, то царевич Дмитрий, помимо всего прочего, видел в нем... Гм, ну, ближе всего подходило определение "стабилизатор". Разделяя все устремления своего государя, архипастырь Русской православной церкви зачастую не разделял путей их достижения - и аккуратно пользуясь своим авторитетом и мягкими уговорами, старательно сглаживал слишком острые "углы" тяжелого царского характера и по возможности гасил первые порывы. Не будь его рядом с троном - и кто знает, сколько боярских голов полетело бы с плахи на пропитанную кровью землю?..

"Надеюсь, я смогу добавить ему пару-тройку дополнительных лет жизни".

Поцеловав родительскую руку и медленно зашагав к Успенскому собору, царевич вспоминал думных бояр, и праздновал свой первый маленький успех. Даже несколько: во-первых, отец весьма рационально назначил основных воевод, опираясь в своем выборе не на знатность оных (хотя и про нее не забывал), а в первую голову на умение воевать с тем или иным противником. Вроде князя Воротынского, поседевшего на порубежной службе и до малейших тонкостей познавшего все повадки да уловки степняков - отчего и гонял их в хвост и в гриву, или малыми силами давал достойный отпор. А поставь его против шведов или поляков? Нет, он и там конечно справится... Наверное. Но людишек служилых все же в землю поляжет заметно больше. Или вот князья Горбатый-Шуйский и Хворостинин - если против крымчаков да ногаев они показали себя просто хорошо, то супротив европейских вояк ну прямо выше всех и всяческих похвал, причем последний еще и проявил себя как хитроумного тактика и выдающегося стратега.

"Кстати, надо бы к тезке присмотреться поподробнее".

Во-вторых, удалось немного изменить отношение отца к талантливому военачальнику Даниле Адашеву. Конечно, немало помогло и то, что опальному окольничему было абсолютно без разницы, кого именно гонять - крымских нукеров или литовскую шляхту. Но все же, все же!.. В третьих, смена воевод означала весьма вероятную победу там, где должны были быть поражения, а это, в свою очередь, подразумевало спасение тысяч русских воинов от смерти или плена.

"Та же битва при Чашниках, где Шуйский вдобавок еще и осадную артиллерию потерял, дятел долгобородый. Или, если взять что поближе - бой при Невеле".

К тому же, князю Курбскому, коий и умудрился этот бой проиграть, имея аж трехкратный перевес в силах, будет весьма затруднительно убежать в Польшу от южных границ царства Московского - а значит, останутся живы его жена и сын. Которых он в ином случае, попросту бы бросил на скорую смерть.

"Жалкое ничтожество! Не спасти родную кровь, имея для этого все возможности!.."

Ну и четвертое. Было у Дмитрия сильное подозрение, что клан Шуйских не справится с отцовским поручением. Не по злому умыслу, нет!.. Просто, что Петр Иванович, что Иван Андреевич с малолетства были "заточены" под дела воинские, а никак не организационно-хозяйственные. В отличие от них у Федора Ивановича Скопина-Шуйского такой опыт был в превеликом множестве - почти восемнадцать лет его набирался в своих многочисленных имениях, находясь в ссылке да под внимательным надзором. Получается, что из тройки князей один будет работать головой, а двое - языками? Кстати, в опалу Скопин-Шуйский попал в аккурат после того, как государев опекун Андрей Шуйский был растерзан псарями. По прямому указанию самого опекаемого, пронесшего подсердечную ненависть к своему "наставнику" сквозь всю свою жизнь.

"Из всего клана Шуйских казнили лишь одного, историки же будут говорить, что отец мой был лют безмерно и кровь людскую лил, что водицу. Хм. А ведь действительно - если потомки удельных суздальских князей "завалят" столь важный проект как зернохранилища, никто и слова не скажет, когда в наказание их удел и все вотчины перейдут в нашу родовую собственность. Справятся, потратив немало своего серебра? Честь им и хвала".

Занятый размышлениями, царевич и сам не заметил, как зашел под своды Успенского собора. Выплыв из мыслей уже внутри, он едва заметно повел головой, осматриваясь, затем под взглядами многочисленных прихожан подошел к иконе преподобного Сергия Радонежского и преклонил перед ней колени. Стража уже привычно отошла на дюжину шагов, образуя редкую цепь и отодвигая прочь пару зазевавшихся богомольцев - а наследник перекрестился, медленно прикрыл глаза и поихонечку ослабил барьеры воли. Словно бы уловив этот момент, диакон у аналоя звучно провозгласил:

- Господу помолимся!..

Почувствовав свободу, тут же с готовностью откликнулось-пробудилось средоточие, разом наполнив своими эманациями все вокруг на десять шагов - и одновременно с этим, к нему пришло непередаваемое чувство облегчения. Словно бы он долгое время дышал через раз, а потом наконец-то полной грудью вдохнул свежего воздуха!.. Немного понежившись в столь приятном чувстве, Дмитрий коснулся энергетики собора, понемногу впуская ее в себя. Или наоборот, это он в нее погружался, щедро расходуя силу? Чем больше он ослаблял контроль над источником, тем сильнее тот полыхал, отдавая и одновременно с этим впитывая, пропуская сквозь себя колоссальный поток, крохотные частички которого оседали на Узоре - и тем сильнее размывалось и отдалялось ощущение телесного. А взамен... Ему постепенно раскрывался еще один мир, полный самых разных образов-ощущений: непонятных, манящих, внушающих безотчетный страх и непонятное вожделение. Еще один новый мир...

***

- Ты ли купцом Тимофейкой будешь?

- Он самый.

- Сын твой где?

Не дослушав торговца тканями, служилый коротко бросил, чтобы шли за ним, заставив солидного торгового гостя проявить совсем не солидную прыть - уж больно широко и быстро шагал их провожатый. Довольно быстро поняв, куда именно он направляется, купец немного занервничал: Тимофеевская башня (тезка, будь она неладна) любому москвичу внушала если и не опаску, то уж точно легкую настороженность. Тем, что как раз в ее подвалах денно и нощно зарабатывали свой хлеб насущный каты Разбойного приказа.

- Эти, штоль?

Внимательно оглядев из-под кустистых бровей вначале самого владельца лавки в Суровском ряду, а затем и его наследника, коего несли сразу двое дюжих носильщиков, невероятно кряжистый мужик из тех, про которых говорят "поперек себя шире" как-то непонятно хмыкнул. И тут же, почти без перехода посерьезнел и низко, с неподдельным почтением поклонился:

- Многие лета тебе, государь-наследник.

Повторив то же самое в сторону незаметно подобравшейся дворцовой стражи с царевичем Димитрием Ивановичем посередине, и получив легкий ответный кивок - один на всех, мужчины распрямились.

- Веди, Аввакум.

Еще раз поклонившись, старший кат Разбойного приказа заспешил по истертым лестницам вниз, проводя гостей, часть из которых ничего не понимала и оттого тревожилась все сильнее и сильнее, в наполненную болью темноту.

Тумм!

- Ох, ё!

- Хе-хе. Осторожнее, гости дорогие.

Увидев, куда их привели, отец, сын и их дворовые мужики немного побледнели.

- Ложись давай, ба-алезный.

Купец, с трудом отведя взгляд от пыточного станка, тут же бухнулся на колени:

- Помилосердствуй, государь-наследник, за что?!?..

Взмахом руки угомонив захохотавших было стражей, царственный отрок нехотя пояснил:

- То для лечения надобно.

Ухмыляющиеся каты подхватили бледного как сама смерть Елпидия, уложили на широкую доску животом вниз, привязали-сковали толстыми сыромятными ремнями и отошли в сторонку. Подошедший взамен них царевич чуть пригнулся, ловя взгляд восемнадцатилетнего купеческого сына:

- Скоро ты будешь ходить. Думай об этом.

Тихо заскрипел ворот, натягивая ремни, вслед за ними напряглось так и не набравшее должного веса тело...

- Тебе не больно.

Почему-то, прозвучало это не как вопрос, а как утверждение.

- Аввакум?

- Еще чуток, государь-наследник. Готово.

В темноте подвала, подсвеченной полудюжиной чадящих факелов, было особенно заметно, как засияли небесным огнем глаза юного целителя. Все, от стражников до носильщиков из дворни, затаили дыхание и зачарованно наблюдали, как он медленно ведет рукой вдоль хребта распластанного на пыточном станке купецкого сына.

- Ослабь.

Вновь проведя ладонью над позвоночником неудачливого охотника, Дмитрий довольно улыбнулся. Про себя, на лице же это выразилось всего лишь в... Собственно, да никак и не выразилось.

- Снять.

Задубевшие от намертво въевшихся в них крови и пота ремни вернулись на свое место, а в руках главного палача зловеще блеснул страшного вида ножик-крючок. Что-то булькнуло, пахнуло крепким вином, затем звонко закапало прямо на пол...

- Морду отверни, да не дергайся. А может его того?

Покачав перед лицом болезного своим "кулачком", служивый намекнул на возможную анестезию.

- Для пущей надежности.

- Нет.

Долгое ожидание, приправленное мукой неизвестности и любопытства - широченная спина Аввакума полностью загораживала все, что творилось на пыточном станке. В отличие от него, пятерка стражей явно наблюдала что-то интересное, судя по нескольким неразборчивым шепоткам вроде "Ишь, как стянул!" и "Надо же, прямо как дырку на портках латает!..".

- Встань.

Завозившийся Елпидий бросил короткий взгляд на пятна крови, размазанные по непослушной руке, самым краешком сознания отметив появление новых повязок. Затем перевел глаза на отца с дворней, и самостоятельно изменил положение тела, кое-как покинув свое прокрустово ложе. Утвердился на ногах, двумя руками вцепившись в надежную опору, и ошарашенно замер, пока царевич вновь проводил свой осмотр. Это что же, правая рука вновь его слушается?..

- Повернись. Наклонись. В другую сторону. А теперь три шага вперед.

- Я н-не?..

Увидев, как сразу двое дознавателей нехорошо и очень многообещающе ухмыльнулись, а целитель слегка отвел назад руку, поневоле заставив вспомнить, сколь оглушающе-болезненные оплеухи может отвешивать его затянутая в перчатку ладонь, молодой мужчина предпочел не рисковать. Хотя страшно было так, что!.. Шаг. Другой, третий, а на четвертом купец не выдержал и подскочил к единственному сыну. Подхватил за руку, понуждая еще немного пройтись, прижал к себе, потихоньку расцветая недоверчивой улыбкой, еще раз потянул-дернул за плечо, на очередном шаге притянул отпрыска в отеческие объятия и совсем было открыл рот для радостного возгласа... Тут же его закрыв при виде того, как жестокосердные каты с непонятной робостью подставляют головы под руку царственного отрока, а потом отходят в сторонку с удивительно просветлевшим лицом. Чудны дела твои, Господи!.. Впрочем, долго обдумывать увиденное не получилось, потому как Димитрий Иванович пожелал навестить его дом. Короткий путь на тряском возке, постоянно оглядываясь на сына, высыпавшие на дорогу любопытные соседи, не менее любопытные прохожие, звонкий щелчок плетки и тихая ругань получившего за излишнюю назойливость зеваки...

- Как тебя зовут?

Маленькая девочка, пугливо скосив глаза на маму, тихонечко ответила:

- Капа.

Увидев, как правая бровь наследника чуть вздернулась в молчаливом вопросе, купец Тимофей тут же негромко пояснил:

- Капитолина, стал быть.

Начертав крест на подставленном лобике и напротив ее сердца, царевич Димитрий вручил маленькому ангелочку небольшую кружку с простой водой. Подождал, пока она опустеет, а потом ласково подтолкнул самую младшую из купцовых дочек обратно к матери - после чего все семейство, включая и его главу, начало дружно исполнять земные поклоны. Впрочем, недолго. После небрежного взмаха руки именитый гость и безмерно счастливый хозяин довольно быстро остались наедине, вернее, почти наедине - двое стражей все так же стояли рядом с дверью, с большим успехом изображая живые статуи.

- Ты получил желаемое, Тимофей сын Викентия? Сядь.

Подскочивший было для новых поклонов и выражений безмерной благодарности купец послушно опустился на лавку.

- Какими тканями ты торгуешь?

- Ээ... Сукно из Фландрии, Гишпании, есть английской выделки, османской, персидской, шелк разного цвета, бархат. Еще узорчатыми паволоками всякими, с вышивкой и каменьями драгоценными. Кружевами да лентами разноцветными. Эм?.. Все, государь-наследник.

- Посконь? Лен?

- И этим, с божьей помощью.

- Почему не упомянул?

- Так то ж нашенское, простое да грубое.

Задумавшись, отрок медленно повторил:

- Простое и грубое. Хм. Ты скупаешь готовую посконь у крестьян, или выделываешь ее сам?

- Как есть скупаю, государь-наследник.

- Много ли таких гостей торговых в суровском ряде, как ты?

Внутренне вздохнув, Тимофей признался:

- Да с десяток, пожалуй, наберется.

Немного помолчав, наследник вновь проявил интерес, правда совсем к другому предмету:

- Где ты взял свой дар?

Разом вспомнив, сколько серебра пришлось отвалить за пять потрепанных книг, купец с некоторым злорадством (исключительно добрым, разумеется) поведал про лавку торговца Фалалея на Книжном ряду.

- Сколько ты заплатил за него?

На место злорадства пришла легкая тоска. Впрочем, тут же смытая радостным удовлетворением: его сын жив и здоров, а остальное пустяки!

- Полторы сотни рублей, государь-наследник.

Против ожидания, царственный гость совсем не впечатлился величиной суммы, коя была равна годовому жалованию аж тридцати приказных дьяков зараз. Точнее впечатлился, но совсем не так, как ожидал от него хозяин дома: слегка дрогнув лицом, мальчик некоторое время держался, пока смех не победил его невозмутимость.

- Ты... ха-ха!.. Ты и в самом деле хороший купец, Тимофей сын Викентия.

Резко посерьезнев, царевич пояснил повод для своего веселья. А также причину, по которой он столь щедро одарил своей благодатью всю купеческую семью:

- Настоящая цена этого трактата - его же вес в золоте.

Слегка переменившись в лице, хозяин медленно осознал, как сильно ему повезло. Купить за неполный пуд серебра почти два пуда золота - про такую удачу он даже и не слыхивал!..

- Какие иноземные языки разумеешь?

Старательно изгоняя из мыслей блеск немаленькой кучки золота, Тимофей перечислил:

- Фламандский, гишпанский и германских немчинов.

- Какой именно?

Видя, что купец затрудняется понять, о чем именно его спросили, царевич быстро проговорил непонятную фразу, ожидающе вскинув правую бровь.

- Прости, государь-наследник, не совсем разобрал?..

Вместо повторения прозвучала новая фраза, на слух - почти такая же, как и первая.

- Ээ.. Талерами расплачиваюсь. Их везде принимают.

- Понятно, пляттдойч. Язык Ганзейских городов... В каких из них тебе довелось побывать?

- В Любеке, Гамбурге, Люнебурге, Ревеле, Новгороде, Мемеле, Штетине, Брегге и Антверпене. Еще в Риге и Гданьске, но всего един раз - больно уж неласково там принимают гостей торговых из Руси.

Ненадолго задумавшись, и медленно проведя пальцами по столу, мальчик задал новый вопрос. Вернее, уточнил старый:

- Ведом ли тебе какой восточный говор?

- Как же!.. Тот, на котором османы меж собой балакают, и язык персов.

Язык татар хозяин упоминать не стал - он и так молчаливо подразумевался.

- По-персидски только говоришь?

- Да, государь-наследник. Ежели какая грамотка на ихнем, так я ее толмачу знакомому несу.

- Хорош ли он?

- Весьма хорош, государь-наследник. Что ни дашь - все читает, и письмецо может при нужде отписать. Как-то даже похвалялся, что двунадесять немчинских языков превзошел.

Вспыхнувшие на мгновение глаза показали интерес царевича:

- Имя толмача, где найти?

- Фимка-беспалый, с утра до вечера при Гостином дворе отирается...

Вспомнив, кому он отвечает, купец моментально поправился:

- Охочих до его умений ждет.

- Вот как.

Царевич помолчал, что-то прикидывая и решая, затем спокойно спросил, очень чисто выговаривая слова испанского языка:

- Хочешь служить мне?

Без всяких раздумий Тимофей просто опустился перед царственным отроком на колени и торжественно перекрестился. А вот ответить вслух так и не успел:

- Не спеши. Мне невозможно солгать, от меня невозможно уйти против моей воли, и я...

Десятилетний мальчик очень нехорошо улыбнулся.

- Не люблю глупцов и предателей. Пока же - завтрашним полднем я буду молиться в Благовещенском соборе. Приведешь мне своего беспалого толмача.

Вновь перейдя на родную речь, наследник поднял хозяина с колен, и встал сам, направляясь на выход. Увидев в сенях явно поджидающую мужа купчиху, он скользнул взглядом по ее безупречно набеленному лицу с насурьмленными бровям и едва заметно поморщился. Усевшись в богато украшенное седло своего кабардинца, царевич подобрал поводья и в полный голос попрощался с супружеской четой:

- Ты, кажется, мечтаешь о втором сыне? Пока жена твоя носит на лице яд, мечтания твои бесплодны...

***

Когда-то давно, при Иване третьем Великом, на низменном, заболоченном лугу напротив тогда еще белокаменного Кремля паслись ленивые буренки под бдительным присмотром нанятого вскладчину пастуха. Шло время, стены родовой крепости московских государей сменили цвет белого известняка и сероватой штукатурки на краснокирпичный монолит, украсились высокими башнями - а луг как-то незаметно начал зваться Болотом, расцветя монастырскими да великокняжескими садами. Прошло еще немного времени, и просто "Болото" превратилось в Болотную площадь - место, где в будние дни сам по себе образовывался посадский торговый рынок. А в дни, когда Господь заповедал отдыхать, народ с радостью веселился, или устраивал большие кулачные бои, когда мужики с одной улицы вставали в стенку против мужиков с другой. Бессчетные синяки, свернутые носы, выбитые зубы (а временами так и глаза!) - и никакой злобы или ненависти впоследствии, а только куча интересных воспоминаний и взаимное уважение.

- Люд православный!..

Но когда на "Болоте" еще затемно начинали стучать плотницкие топоры, горожане сразу понимали, что они увидят утром: прочно сколоченный помост, с плахой либо еще чем схожим посередке, служивых Разбойного приказа в красных рубахах палачей, и тех, для кого это все готовилось. Потому как согласно стародавней традиции, любые публичные наказания преступников, включая смертную казнь, проводили именно на торговых площадях.

- Людишки злонравные, именем Нэгумка да Камбулатка, умыслили на здоровье и честь Великого государя, царя, и великого князя Иоанна Васильевича, и государя-наследника Димитрия Иоанновича. Кроме того, желая рассорить его с добрыми союзниками...

Под зычный голос глашатая площадь постепенно наполнялась молчаливыми горожанами. Поначалу равнодушными, пришедшими лишь ради достаточно редкого зрелища смертной казни. Но услышав про то, как двое черкес что-то там злоумышляли на старшего из царевичей, коего многие из москвичей после посещения Успенского собора, причащения целебной воды с частичкой его благодати и разглядывания места, где юный отрок провел в недвижимой молитве пять дней, на полном серьезе считали новоявленным святым... В общем, стража вокруг клетки из деревянных жердин, в коей их и везли на казнь, оказалась совсем не лишней - не будь ее, двух преступников могли бы и не довезти. На клочки бы разодрали, на кровавые шматки мяса и кожи!..

- Дорогу!

В мигом успокоившейся толпе довольно быстро образовался неширокий проход, сквозь который проехала стража государева, затем несколько ближников во главе с князем Вяземским, а за ними и сам державный правитель. Не один - по правую руку от него насупленным вороном сидел в седле аргамака старший сын и наследник князя-валии Малой Кабарды, Домануко Темрюкович.

- Люд православный!..

Не разводя долгих церемоний, царь чуть кивнул, разрешая начинать - и каты вытащили из клетки на помост бывшего стременного. На вид почти целого, разве что вместо прежней нарядной одежки закутнного в какое-то грязное и драное рубище. Раз - его повалили на бок и отрезали язык, тут же приложив к ране каленое железо. Два - намертво прижали к настилу. Три - что-то сделали, и начали аккуратно, чуть ли не с почтением поднимать, бережно придерживая с двух сторон. Казнимый бешено задергался, открыл в громком клекочущем мычании рот, каты разошлись в стороны - и разом стало видно, как его тело под собственной тяжестью медленно насаживается на тонкий и с превеликой заботой оструганный осиновый кол. С мокрым хлюпанием разошлась кожа у основания шеи, и в небо уставилось заботливо смазанное салом и чуть закругленное (чтобы не разорвать, а раздвинуть) острие тонкого кола, поблескивающее потеками крови и мазками нутряного жирка.

- Второго давай.

Служивые Разбойного приказа лиц не прятали, привычно и с немалой сноровкой выполняя свою неприятную работу. Не обращая никакого внимания на все трепыхания бывшего стольника, его легко выдернули из клетки, с громким треском разорвали прикрывающее худые телеса рубище, обнажив спину, после чего и привязали к столбу за вздернутые вверх руки.

- За вины его, да будет лишен языка и бит кнутом. Нещадно!

Старший кат Аввакум подождал, пока подручные отрежут и прижгут язык, принял орудие наказания и чуть шевельнул рукой. Государь указал особо не затягивать, но и не торопиться, а значит, ему следовало потщательнее примериться.

Шштух!

Первый удар прозвучал как выстрел, да и последствия его были схожими - распятое тело отбросило вперед, а на спине вспухла и разошлась длинными узкими краями глубокая рана.

Шштах!

Казнимого стольника вновь бросило вперед - а кончик кнута с вплетенной в него свинчаткой, только что с неимоверной точностью угодивший на то же самое место, гибкой змеей отдернулся назад. Потерявшее сознание тело безвольно обвисло, по ногам заструился тоненький ручеек крови и мочи.

Шштух!

В ране отчетливо проглянула светящаяся нежной желтизной кость позвонков.

Шшта-ах!

Даже не проверяя конечный результат, старший кат еще разок щелкнул кнутом, стряхивая ошметки плоти и капли крови, одним сложным движением свернул его в кольцо и низко поклонился великому государю, показывая, что его воля исполнена в точности. Бывший стременной помучился - но недолго, а затем ему милосердно перебили хребет. Нет, кто-то мог бы насчет последнего и поспорить... Но это только если не смотреть на первого из казненных, коему предстояло мучиться на колу самое малое до следующего вечера. Это если ОЧЕНЬ повезет, потому как обычно такое вот "сидение" длилось куда как дольше, иногда растягиваясь до семи дней.

- Дорогу!..

Первым уехал Великий государь, не выразивший ни радости, ни печали от смерти двух черкесов. За ним, отставая на три шага, следовал по-прежнему мрачный Домануко-мурза, расстроенный отнюдь не казнью дальних родственников. Да будь его воля, так он бы всех на кол посадил - и того, что сгнил заживо, и того, кому достался кнут!.. Потому как военный союз с Руссией был необходим Малой Кабарде как воздух: со всех сторон враждебные тейпы , тлеющая война с правителем Большой Кабарды, постоянные набеги крымчаков и ногаев... Князь-валия, узнав о случившемся от специально отправленного гонцом Салтанкула, почернел лицом и ругался самыми последними словами, а потом долго думал. Сотню вороных жеребцов-аргамаков, и столько же молодых кобылиц ахалтекинской породы привел с собой его наследник, лично извинился перед царем и его первенцем - и очень долго разговаривал с сестрой, постаравшись полной мерой передать недовольство отца и остальных братьев, и не слушая никаких ответных оправданий. Ближняя свита думает мысли своей госпожи, и говорит ее словами!.. И именно она отвечает за деяния своих людей, какими бы они ни были. Подавив тяжелый вздох, Домануко незаметно огляделся по сторонам, ища неприязненные взгляды. Не обнаружив их, чуть-чуть повеселел и выпрямился в седле, на некоторое время забыв о своих невеселых мыслях: государь московский извинения принял, его наследник тоже сказал, что зла не таит, а сестра... Гошаней всегда была умницей, и прекрасно поняла, что ей сперва надо укрепить свое положение рождением сына, а уж потом о чем-то там мечтать.

- С дороги!

И даже тогда делать это очень осторожно - несмотря на малые года царевича Димитрия, уже сейчас было понятно, что крови он не боится, и в случае малейшей угрозы себе или своим братьям долго думать не станет. А еще он необычно хитроумен для своих лет, несколькими фразами буквально вынудив наследника князя-валии Малой Кабарды пообещать прислать к московскому двору нескольких мастеров-сыроделов. Дескать, так понравился ему свежий адыгейский сулугуни, что хочет вкушать его постоянно! Проехав сквозь воротную арку внутрь Кремля, Домануко Темрюкович сразу же увидел вдалеке того, о ком только что думал - будущий государь играл в "отбивалы" с младшим братом, слегка улыбаясь в ответ на его заразительный смех. Юный мальчик с непривычно длинной гривой серебристых волос, весьма красивый, немного странный... И очень опасный.

- Затворяй!..

Бросив невольный взгляд на горластого десятника воротной стражи, а потом и по сторонам, черкесский князь все же увидел кое-кого, кто явно не желал ему добра. Молодая, довольно богато одетая и очень даже привлекательная на вид челядинка стояла на нижней обзорной галерее Теремного дворца и буквально сверлила его глазами. И хотя она достаточно быстро отвела свой взгляд в сторону - он все же успел прочесть в нем ничем не замутненную ненависть. Пока же он искал того, кто может подсказать имя удивительно ладной красавицы, она бесследно исчезла, оставив после себя легкое сожаление и смутную тревогу - впрочем, и первое и второе достаточно быстро забылось. Мало ли тех, кто его ненавидит?

Меж тем, немного успокоившись, верховая челядинка Авдотья решила вернуться в покои своего господина. Близился полдник, досмотреть за которым есть ее прямая обязанность, к тому же, Димитрий Иванович закончил писать второй том своих "Сказок" и доверил ей разложить по порядку еще не сшитые в одно целое листы... Миновав охрану у дверей Прихожей, она прошлась по горницам, внимательно осматриваясь по сторонам в поисках грязи или хотя бы пыли, напоследок привычно поправив завернувшийся уголок ковра в Опочивальне. Вернулась в Комнату для занятий, взяв с одной из полок большую кипу исписанных удивительно ровным почерком листов, присела на широкую лавку, предназначенную для удобства посольских или приказных дьяков, приходящих в качестве временных наставников, и положила бумажную кипу себе на колени. Мелко перекрестилась, с немалым любопытством читая на первом листе указания своего соколика голове Печатного двора насчет картинок и прочих украшений будущей книги, затем осторожно его убрала, и начала раскладывать, сообразуясь с мелкими цифирьками по самому низу листов. Этот сюда, этот положим под него, следующему место наверху, а вот этот в сторонку... Работа спорилась, и листы постепенно укладывались в ровную стопку, начиная напоминать собой толстую рукопись без обложки - пока ей на глаза не попалось название очередной небывальщины:

- Сказ про то, как служивый из топора кашу сварил. Хмм?..

Когда через некоторое время в покои пожаловали два стольника с блюдами в руках и кравчий, надзирающий за ними, они весьма удивились - для начала тому, что поставец еще не накрыт скатертью, а затем тихому хихиканию, раздающемуся из дальних комнат.

- Грхм!

После нарочито-громкого кашля до них донесся непонятный шум и расстроенное причитание, затем появилась и сама "хозяйка" покоев -полыхающая нежно-розовым румянцем (и оттого ставшая еще привлекательней), с явными смешинками в серых глазах, а вдобавок еще и непривычно-приветливая.

- И тебе поздорову, Авдотья Фоминишна.

Бдительно пронаблюдав за стараниями стольников, а также за тем, как личная служанка наследника отщипнула по кусочку от содержимого всех четырех блюд, кравчий рискнул поинтересоваться у нее причинами столь удивительно хорошего настроения. А заодно, пользуясь представившимся случаем, и познакомиться чуть поближе - в Теремном дворце мно-огие ласкали взглядом столь поздно созревшую красавицу. Некоторые из малых и средних придворных чинов так даже прикидывали, не стоит ли им поухаживать за ней с самыми что ни на есть серьезными намерениями: хоть девица и перестарок, да и род у нее захудал, зато собою вельми хороша. К тому же, будущий государь к ней явно благоволит. С такой-то женой, да при правильном подходе, никакие враги при дворе не страшны!.. Увы, полюбезничать с далеко идущими планами у кравчего не вышло, ввиду прихода хозяина покоев. Чуть разгоряченного недавно окончившейся игрой, слегка запылившегося из-за нее же, и с едва заметным голодным блеском в невозможно-синих глазах - царевич Димитрий, коего все чаще и чаще начинали титуловать государем-наследником, стремительно прошел сквозь Прихожую, мимоходом кивнув на поклоны, поплескал водой в Опочивальне и вернулся обратно, скинув на ложе свой легкий кафтанчик, шапку и пояс с коротким клинком.

- Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослави нам пищу и питие молитвами Пречистые Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благославлен во веки веков. Аминь.

В отличие от других царских детей, наследник никогда не проговаривал трапезную молитву наскоро и кое-как - всегда четко и размеренно оглашая все положенные слова. Еще одним отличием было то, что сразу после молитвы все на краткое мгновение чувствовали Его благодать, незримою волною ласкового тепла проходящую сквозь тех, кто стоял рядом с царственным отроком.

- Кхм?..

Воспрянувший было духом кравчий исполнился весьма определенных мыслей, решив поиграть с верховой челядинкой если не словами, так хотя бы взглядами, да вот беда: смотрела она только на своего господина, причем не отвлекаясь на что-то другое. Пришлось слегка кашлянуть, в надежде, что это привлечет ее внимание. Что сказать - привлек!.. Вот только внимание это было не ее, а самого наследника: раздраженно бросив маленький нож и вилку с четырьмя зубчиками на стол, юный хозяин покоев весьма непонятно заметил:

- Бесчестие слуги пятнает и его господина. Или ты желаешь повести ее под венец?

Недоуменно вскинула голову Авдотья, удивленно переглянулись стольники, а кравчий, едва заметно побледнев, отрицательно замотал головой - в Теремном дворце уже и не осталось тех, кто бы не знал, чем именно может обернуться темнота в глазах истинного целителя. Или ложь, изреченная ему в лицо.

- Помни, кто ты есть, и кому служишь.

Промокнув краешки губ маленьким рушничком, царевич так же бросил его на стол, полностью потеряв аппетит. Мимолетный жест, наполненный удивительной властностью, и стольники с кравчим едва ли не бегом забрали полупустые блюда, не забыв напоследок согнуться в низких поклонах.

- Ты веселилась. Над чем?

Оставшись наедине со своей служанкой, Димитрий Иоаннович разительно переменился, перестав давить своим недовольством и раздражением. Правда, его взрослость и серьезность не по годам так и осталась - но она уже к ней давно привыкла.

- Узнала, как из топора кашу варить надобно.

Хмыкнув, мальчик поманил ее за собой, а дойдя до Комнаты для занятий, немного порылся в своих многочисленных записях, и протянул десяток сложенных вдвое листов.

- Сказ о попе латыньском , и работнике его Балде?..

Прочитав название, Авдотья перевела вопросительный взгляд на своего господина - а тот, слегка улыбнувшись, пообещал:

- Понравится еще больше.

Затем убрал с губ даже намек на улыбку и распорядился доставить к вечеру дюжину больших свечей, кувшин со сбитнем и ведро обычной воды. Как впоследствии оказалось, это был только первый из длинной череды сюрпризов: стоило сумеркам опуститься на Кремль, как царевич тут же кликнул стражу, коей указал перетащить большой стол от окна в самую середку Комнаты для занятий. Затем он внимательно осмотрел принесенные ей свечи, более похожие на восковые поленца в руку длиной, самолично укрепив четыре штуки по углам того самого стола. Наполнил десяток одинаковых плошек (а она-то все удивлялась - куда столько?) разноцветными чернилами, придирчиво осмотрел тот самый большой пук уже очиненных гусиных перьев, достал с верхней полки несколько гладко оструганных палочек разного размера...

- Заплети в косу.

Совсем было расстроившаяся Авдотья (мало того, что ничего не понятно, так еще и привычного удовольствия лишили!..) услышав ясное и понятное распоряжение, немного приободрилась. А в процессе исполнения оного и вовсе утешилась, ведь рано или поздно волосы придется распускать, после чего основательно расчесывать - вот тогда она и доберет свое.

- Засов.

Сходив до двери, ведущей из покоев, она послушно задвинула толстую полоску железа в специально вырубленный паз, а когда вернулась, ее господин как раз расстелил на столе самый большой кусок пергамента. Разгладил его, явно оставшись довольнымкачеством выделки, затем ненадолго ушел в Опочивальню, вернувшись в легких льняных портках, такой же рубахе и обутым в мягкие теплые черевички. Увязал толстую змею серебристых волос вокруг шеи, благосклонно принял ее помощь в закатывании длинных рукавов и кивнул на ждущие касания огня белые фитили больших свечей.

- Я буду рисовать подарок батюшке. Сколько - не знаю, но мешать мне нельзя, потому что буду при том творить особую молитву.

Немного подумав, хозяин покоев взял с полки свои четки, и обвил ими женскую руку:

- Поможет не уснуть.

Показав вначале на кубок, а затем и на кувшин со сбитнем, выдал последнее распоряжение:

- Чтобы был полон. И за свечами тоже следи.

Уняв целый ворох скачущих мыслей, служанка только и смогла, что напомнить юному господину что следующий день будет воскресным - а следовательно, в четыре утра ему надо будет идти на заутреню в Успенский собор.

- Успею.

Усевшись на татарский манер прямо на голый пол Комнаты, ее хозяин медленно прикрыл глаза. Чуть сдавило виски, затрепыхалось испуганной пташкой сердечко, а потом накатила приятная истома, похожая на ту, когда она возилась с длинными тяжелыми прядями своего соколика - только в этот раз она была заметно сильнее. Выпав из реальности, Авдотья смаковала это ощущение как драгоценное вино, пила и не могла напиться... Пока до нее как-то разом не дошло, что она уже довольно продолжительное время сидит с глупой улыбкой на устах - а юный господин наполняет светлицу ровным шорохом и скрипом пера, довольно уверенно что-то выводя на иссиня-белом пергаменте. Правда, сам он при этом выглядел немного непривычно: лицо странным образом расслаблено, глаза словно бы и не живые, а движения слишком уж уверенные и четкие. Будто и не рисует он, а обводит уже кем-то нарисованное!.. Тихонечко привстав для лучшего обзора, верховая челядинка кинула любопытствующий взгляд на стол, увидев занятный узор из синих ветвистых линий разной ширины, алые кружочки с мелкими надписями вокруг, обильные зеленые штрихи и редкие непонятные значки бурого цвета. Спохватившись, перевела взор на кубок, тут же заполошенно подхватившись с места, осторожно долила из кувшина сбитня, утерла небольшую лужицу, да так и осталась стоять, наблюдая, как на пустом месте Димитрий Иванович выводит крупные (по сравнению с остальными) буквы, постепенно складывающиеся в очень даже понятную надпись:

"Варяжское море".

А через несколько минут на выделанной телячьей шкуре появились еще две надписи:

"Хвалынское море" и "Русское море".

Прикрыв для пущей верности ладонью рот, и примерившись (не помешает ли?), Авдотья подшагнула поближе, пытаясь прочитать меленькую-меленькую надпись под одним из самых крупных кружочков:

"Москва".

Чуть передвинула взгляд, изо всех сил вглядываясь, и успешно сложила из отдельных буквиц новое слово-надпись:

"Спасо-Прилуцкий монастырь".

Множество точек-городов, синие нитки рек, мелкие пятнышки озер, зелень лесов - целый мир, с необычайной точностью и красотой проявляющийся на обычном куске пергамента. Понимание того, что происходит прямо на ее глазах, разом переполнило Авдотью гордостью, страхом и благоговением. Ведь с таких горних высей могут глядеть на землю тварную лишь ангелы Господни и сам Вседержитель...