Эра великих людей и свершений в Третьяковке неумолимо клонилась к закату. Уволились практически все, с кем я начинал свой нелегкий путь сотрудника Службы безопасности, и даже многие из тех, что пришли уже позже меня. Паша Короткевич, Крыкс, Леха Егоров, Илюша-Кропачуша, Диментий Беденков, даже Сережа Рогаткин в поисках лучшего удела нежели частноохранный покинули нас на произвол бушующего океана жизненных невзгод.
Все они нашли себя в новых реалиях, и с разной степенью успешности занимались общественно полезной деятельностью за денежное вознаграждение.
Паша стал подмастерьем печника и складывал чудесные камины в подмосковных резиденциях нуворишей. Илюша собирал при помощи отвертки и накидного ключика какие-то якобы шведские стеклопакеты. Крыкс совершил неожиданный фортель, заделавшись стилистом-парикмахером, чем немало меня встревожил, так как нравы в этой среде общеизвестны. Диментий Беденков портняжничал – кроил чехлы актуальных расцветок на автомобильные сиденья. Рогаткин, кажется, подался по токарному делу.
Кулагин уволился уже почти как год, польстившись на посулы Зураба Константиновича Церетели. Знаменитый скульптор, любимец Мельпомены, Артемиды и всех прочих мыслимых и немыслимых муз, а также нашего замечательного мэра обещал платить Алексею жалованье в 400 долларов за непыльную работу привратника. А 400 долларов это вам не баран, извиняюсь, взбзднул! Особенно по сравнению с 60-ми долларами, которые полагались сотруднику в Третьяковке после дефолта 1998 года. Кулагин соблазнился довольно легко, ибо человек слаб, друзья мои. Ему была выдана форменная ливрея с позументами и галунами, плюс дарованы какие-то скидки на питание, плюс карт-бланш на проезд в пригородных поездах, плюс еще что-то такое, о чем он не любил говорить вслух. Новыми коллегами Кулагина оказались исключительно знойные усатые аджарцы. Их оливково блестящие глаза не давали старине покоя.
Личный состав ЗАО ЧОПа измельчал как Аральское море – до грунта, до мезозойских окаменелостей. В тухлых лужах копошились какие-то трилобиты, примитивные земноводные. С отчаянной грустью глядел я на новоокрученных рекрутов.
Взору моему представали: Костя Романычев – вдохновенный онанист в стадии дебильности, Саша Гжельский – глуховатый дебил; бывший матрос каботажного катера, Сережа Бабуров – тихий, ничем не примечательный дебил. А ведь был еще прелестный крендель в малиновом пиджачке и с усами по прозвищу Лариосик, и еще дохлощипый дяденька по фамилии Ходырев, оказавшийся на поверку запойным алкоголиком, и еще перекрученный, как карельская березка, разрядник по спортивному ориентированию с невероятно писклявым голоском, и еще кадр, имевший вместо имени и фамилии удивительное словосочетание «Тимофей Заец-Караваев», и еще… Словом, и тому подобный жуткий сброд. Все вместе это сверкало, переливалось, и выглядело как загородная клиника Белые Столбы теплым осенним днем.
Е.Е. возвышался посреди этого интерната для убогих точно айсберг над водами Ледовитого океана. Его подпирали мощнорукие титаны вроде Олега Баранкина и Лелика Сальникова. Ну, я там попрыгивал в отдалении, на заднем плане. Знаете ли, такой зайчик-побегайчик, любимец публики. А также Леонов, человек такого масштаба и настолько редких качеств, что я даже планирую уделить ему отдельную главу. Но в остальном, все было очень и очень кисло.
Унылые третьяковские пейзажи оживлялись лишь отдельными персонажами.
Дима Цеков, например. У него был приятель со странной фамилией Гаглов – отчаянный парень, к тому же еще и практикующий мент. Мы все вместе пару раз съездили поиграть в пейнтбол к другому цековскому знакомцу Гоше. Там я отличился неимоверно – в одной из войнушек из позорного однозарядного дрына перестрелял как кроликов всех местных профи, вооруженных фирменными автоматическими пулялами и несколько завышенной самооценкой. Причем сделал это не без изящества, доложу я вам. Третьего по счету я завалил образцово-показательно – последней пулей, в прыжке, с отклонением назад!
Наблюдавший за баталией суровый бандит, – хозяин заведения – так расчувствовался, что сбежал с просмотровой вышки, крепко обнял меня и одарил бутылкою трофейного «Гиннесса». А своим браткам этак попенял с укоризною, мол, покрошил вас заезжий фраерок в капусту, за что только вам деньги плачу. Понятное дело, это их по-спортивному разозлило.
В следующей же войнушке братки, за две минуты истребив моих партнеров, гоняли меня до тех пор, пока не зажали в темном закутке. Двоих я мочканул, но от третьего и четвертого получил крест-накрест две очереди практически в упор. Прямо по сиськам! Падая на траву, я подумал, что умираю – такая была боль!
Вован Горобец на пейнтбол не ездил. Они с Кремером предпочитали места культурные, для семейного отдыха, и желательно, чтоб с кафетерием. Один раз друзья пошли в Московский зоопарк смотреть зверушек. Горобцу так там понравилось, что он пожелал непременно заиметь какую-нибудь памятную вещицу. Сувенир, проще говоря.
В качестве такого сувенира Вовану сгодился реликтовый камчатский краб (Paralithodes camtschatica), которого он изловил в аквариуме и, скрыв под полами пальто, благополучно вынес за ворота зверинца.
Судьба членистоногого камчадала была печальна, но и возвышена одновременно. Горобец притащил его на «восьмерку» где торжественно отварил в большой походной кастрюле с лавровым листом и укропом. Славная была закуска в тот день! Кто-то из дебилов, кажется, даже бульон выпил.
Позже, в тяжелые времена мы не раз и не два предлагали Вовану повторно сходить в зоопарк на промысел. «Только крабов более не бери», – говорили мы. – «Залови-ка ты, Вовчанский нам лучше зебру, или кабанчика! Мы его тут на вертеле…».
Кстати, с «восьмеркой» и с дарами моря связана еще одна забавная история. Забавная, конечно, по-своему, так как в главных ролях в ней выступили Иван Иваныч и Саша Коровкин. Кто такой Саша Коровкин? Да как вам сказать… Это наш коллега, трудившийся исключительно на «восьмерке», по облегченному графику для инвалидов детства – «сутки через трое». В общем и целом Саша удивительно гармонировал со своей фамилией. Задумчивое парнокопытное на пастбище. Короче, представьте себе: Саша Коровкин, му-му.
Обыграли мы погожим летним вечером в футбол первую смену. Матч получился крайне принципиальным ввиду призового фонда, состоящего из ящика пива и мешка креветок впридачу. Излишне, наверное, говорить, кто являлся душой нашей команды и дирижером всех атак. Кто забил больше всех голов и кто орал громче всех. Кто выспорил два «пеналя», и кто почти что сцепился уже в смертельной схватке с сотрудником Крушельницким, в сердцах обозвав последнего «ху евой оглоблей». У кого, в конце концов, были самые модные футбольные трусы, прямиком из фирменного валютного магазина со стадиона Хайберри!
Тем не менее сообщу, что этот Некто просто блистал и сиял в тот вечер. Сделал результат в одиночку. Как говорят футболисты: «зряче, по-игроцки, со штыка»! Нет, ну не то, чтобы уж я совсем один боролся. Нет, ну почему? Ну зачем так? Не отрицаю того, что Цеков, например, немного помог. А остальные только мешали, откровенно говоря. Но все-таки порвали мы коллег в борьбе за Кубок, как собачка Тузик трусишки крошки Леночки.
А в первой смене, если говорить начистоту, подвязались по большей части одни лишь жулики да проходимцы. Отвернуться было не возможно, чтобы они чего-нибудь не намухлевали. Так что на свой законный выигрыш мы особо не рассчитывали. Но был средь них Владимир Иванович Рашин – капитан футбольной сборной и человек слова (даром, что конь каких поискать!). Он-то и воодушевил своих бобиков поставить нам причитающееся. Бобики, учитывая непререкаемый авторитет и суровый нрав Владимира Иваныча, нетерпимого ко всякому проявлению нечестности, не посмели перечить.
Только заносчивому потомку польского шляхтича, ерпенистому непоседе Крушельницкому все чего-то свербило в носу. Он вздумал было опротестовывать результат и идти на попятный, утверждая, мол, таких «левых пеналей» даже во второй лиге, в зоне «Юг» не дают. Есть же в мире такие люди подлые! Этот Крушельницкий мне разве что только ноги не оторвал, а так всего избил и покалечил! В ответ на его нелепые претензии я только и заметил, стараясь быть корректным:
– Завали ебло, псина конская. Тебя вообще, сука, гнать надо было с поля!
А он мне на это… Ну да ладно, пустое. К тому же недолго мазурка играла – получив отеческого подзатыльника от Владимира Ивановича, баламут Крушельницкий тут же покорно выложил свой полтинничек. И я ему еще, не забыв недавнюю размолвку, мстительно наподдал под жопу. Морально подавленный и материально ограбленный Крушельницкий впал в кратковременную прострацию.
Расселись мы на «восьмерке», выпиваем, закусываем, славим честного Рашина. С нами и Иван Иванович Чернов. Ваня не играл в футбол, он даже вовсе не умел в него играть. Из всех видов спорта он признавал только черноголовскую разновидность татарской борьбы на поясах. Соревновался Ваня в основном со своими родственниками. С папой, например. Причем при этом дюжий Ваня трогательно сетовал на свою относительную физическую немощь:
– Не могу я, Фил, с отцом бороться… У меня ноги слабые! – сокрушался он.
Футбол же, повторюсь, был бесконечно далек от Ивана Ивановича нашего. Однако это досадное недоразумение никак не мешало ему демонстрировать самое главное качество классного форварда: оказаться в нужном месте в нужное время. Ящик пива и несколько фунтов креветок делали восьмерку очень даже подходящим местом, ну а времени-то было хоть отбавляй. Особенно у Иван Иваныча, который имел непосредственное служебное отношение к объекту «восьмерка».
Не раз упоминалось уже, что проживал он в славном городке Черноголовке. Мотаться домой в промежутках между двумя днями нашей смены Ваня считал совершенно излишним. На дорогу у него уходило часа четыре. Путем простейших арифметических вычислений получалось, что если работу закончить в восемь вечера, то пока доедешь до Черноголовки – уже и обратно пора, сторожить Врубеля с Кипренским.
Исходя из этих всех соображений, Ваня пробил себе по административным каналам ночевку на мягких скамьях в бывшем вытрезвителе. Больше того, он считался на «восьмерке» начальником, ибо был рукоположен в старшие сотрудники.
В ваниной инвалидной команде блистали такие жемчужины коллекции, как Витя Гвоздев и брат евоный Коля; немногословный и прямой как рельс большевик-ленинец Орленко; вчистую списанный из Третьяковки дебил Романычев; собака Гитлер неизвестной родословной; и собственно наш лирический герой – Саша Коровкин. Все они (кроме собаки и почему-то Романычева) одевались в прекрасную черную униформу густо посыпанную яркими нашивками и шевронами. Это их сразу выгодно позиционировало.
Если, глядя на сотрудника Горобца и его шотландский пиджак в аутентичную клетку клана МакДуглов, сложно было предположить, что перед тобой частный охранник, то восьмерочные башибузуки за версту внушали самые теплые чувства. Такие они были бравые молодчаги, эх! Прямо батальон капелевцев из кинокартины про Чапаева. Дивизия «LSSAH» выходит на парад-алле съезда НДСАП в городе Берлин… Фюрер доволен как маленький ребеночек.
А вот в штатском платье Коровкин смотрелся гораздо менее выигрышно. Блин, он вообще никак не смотрелся!
Как-то в пору летних отпусков обнаружилась острая нехватка живой силы на этажах. По такому случаю Коровкина, как и всех прочих колченогих приказом Верховного Главнокомандующего срочно призвали под гордые знамена ударных соединений «Куранта». Кое-как в спешке поднатаскали, и с маршевой ротой отправили на передовую. Правда, попал Коровкин на свое счастье не в самое пекло, а ко мне – на второй этаж.
С болью в сердце осмотрел я его нескладную, мосластую и кадыкастую фигуру. Выглядел он почти мультипликационно – что-то вроде ранней версии диснеевского пса Гуффи, только очень унылого, сосредоточившего в себе всю скорбь нашего несовершенного мира.
Мощные крестьянские запястья сантиметров на десять торчали из куцых рукавов кургузого пиджачка, брюки больше походили на модные в ту пору у продавщиц с мелкооптовых рынков штанишки «капри-клеш», а галстуков таких оригинальных я вообще давно не встречал – легендарный «индийский огурчик», завязанный в преогромный узел. Судя по характерным заломам – лет эдак двадцать назад. Настоящий пуленепробиваемый нижнекамский кримплен, продукт высоких технологий времен экономной экономики и стыковок «Союза» с «Апполоном». У Фродо Бэггинса была кольчуга из мифрила, подарок добрых эльфов, а у Коровкина – гаврилка из кримплена, подарок папе на свадьбу от кузена-агронома.
Уши бойца торчали как две тарелки космической связи, буквально отбрасывая тень. Пузцо вместе с пиджачком как-то ассиметрично оттопыривалось. Носочки «старшина в отставке» и дивная кружевная сорочка с колоссальным воротником в стиле «Песняры-Сябры, гоп-гоп!» сочными, размашистыми штрихами завершали портрет тотон-макута Коровкина. Дискотека восьмидесятых, словом. В клуб приехал ансамбль из райцентра. Будут танцы и песня про малиновку. Не исключена массовая драка с соседней деревней на карданных валах.
«И куда мне, интересно, ставить это замечательное чучело?» – задумался я.
Налюбовавшись на Коровкина вдоволь, спрашиваю его с тоской:
– Ты что же это, Сань, костюмчик с трупа снял, что ли?
Коровкин аж присел от неожиданности:
– С какого трупа, Фил?!
– С такого! С мертвого. Или ты его в машине стиранул? Отжимал оборотиков так на восемьсот, да? У меня был, понимаешь ли, похожий случай…
– Нету машинки стиральной у нас. А что?
– Тогда какого хера у тебя штаны до колен? – не выдержал я. – Что это, блять, за демонстрация протеста? Здесь вот, по-твоему, что – Третьяковская галерея или пионерская зорька?
Коровкин потупил очи:
– Ну… а что не так-то? – поинтересовался он, подрагивающей рукой расправляя свой фантастический галстук. Аксессуар не поддавался.
– Да нет, – говорю, – все прекрасно. Сегодня ты в шортах. Завтра Лариосик в кедах придет. Послезавтра Гжельский вообще штаны надеть забудет. Шарады-горелки. Все отлично!
Сотрудник был смущен и напуган.
– Это еще со школы, с выпускного бала костюм… – застенчиво пробубнил он.
Я чуть не прослезился, услышав от Саши Коровкина словосочетание «выпускной бал».
– Ладно, – сразу смягчился я. – Будем называть это оксфордским стилем.
– Чего?
– Ну про мистера Бина смотрел телепередачи?
– Про кого?
– Так… – сказал я. – Следующая станция Вылезай. Обязанности помнишь? Перечисли основные.
– Ну это… Чтоб не кушали еду в залах… Потом, чтоб не хулиганили… Чтоб картины руками не трогали… – Коровкин напрягал все свои невеликие силы. – И это… Еще чтоб по лестницам не бегали.
Вот ведь скотопёс… Пытаясь подавить раздражение в голосе, я спросил:
– Коровкин, дорогой ты мой человечек! У тебя выпускной бал после какого класса был? После третьего?
– А что, я что-то забыл?
Эта его странная манера переспрашивать перестала уже меня забавлять.
– Ну, это если мягко говорить, и не вдаваться в подробности. Соберись, мать твою!
Коровкин был в панике. Чтобы как-то снять возникшую напряженность я задал ему несложную задачу:
– Подскажи-ка, братец, как до «третьей» зоны пройти?
Не в силах выразиться словами, он принялся руками показывать направление. Разумеется, совсем не туда.
Ёп, думаю, блянах! Этак его самого сторожить придется.
– Коровкин! – я был намеренно суров. – Ты учти, пожалуйста: один прокол – и десять процентов, как с Кусто. Два прокола – двадцать процентов. И так далее, со всеми остановками. Тут тебе не «восьмерка», родной! У меня, брат в носу не поковыряешь, я жутко строгий начальник. Понял, собака Павлова?
– Понял… – прошептал Коровкин и сел на банкетку.
Не было в «Куранте» более страшного проступка, чем сидеть на посту. Зевс-Побегалов при сотворении мира в начале времен определил три смертных греха: болтание на посту, читание на посту, и сидение на посту Все остальное прощалось. То есть спи на посту, но стоя.
– Десять процентов тебе, сынок, – вздохнул я.
Коровкин в отчаянии обхватил голову руками. Естественно, никаких рапортов я и не думал писать, но взбодрить сотрудника – это ведь мой служебный долг. Однажды, кстати говоря, я так взбодрил некоего Павла Макаровича Тюрбанова, что он бедный потом три дня ходил зеленого цвета. Но про это в следующей серии.
Через час, обходя подшефные зоны, я имел удовольствие наблюдать картину объяснения Саши с группой европейских пенсионеров. Бодрые, румяные старички (все как один в кроссовках Asics и экологичных шортах, натянутых чуть ли не до сисек), всячески демонстрируя дружелюбие и позитив, на нескольких языках пытались разузнать у нашего мсье швейцарского гвардейца Коровкина где же в этом богоугодном заведении находится restroom. Мол, Шишкин-Мишкин оно конечно совсем неплохо, но им, старичкам пора уже и того… Пришло время покряхтеть по-стариковски, в общем.
Как назло Коровкин оказался совсем не полиглот. Вспотевший от натуги и ужаса, он в ответ лишь орал страшным голосом: «Ноу! Ноу!», и энергично мотал кудлатой башкой. Наверное бедняга воображал, что его вербуют в изменники Родины. Соблазняют, так сказать, продать иностранным разведкам секреты волшебных третьяковских ящичков SLO. Заметив меня, он вообще чуть не накатил в рыло самому дружелюбному из евростаричков.
Ах, ну да! Коровкин и креветки! Незабываемые мгновения! Напомню суть: дружеский ужин на «восьмерке», в меню мореживотные, Коровкин вне игры.
Коровкин этот распрекрасный только-только женился. Свежайший, с пылу с жару супруг. Муж – объелся груш, и все такое. Краем уха я был наслышан про какие-то нереальные, поистине шекспировские страсти-мордасти, через которые Коровкину и его возлюбленной пришлось пройти ради манящей перспективы совместного просмотра бразильских сериалов и зубодробительных шоу дневного телеэфира. Там у них действительно имела место какая-то необыкновенно романтическая история. Разумеется, со всеми поправками на российскую, и даже черноголовскую действительность.
В пьесе присутствовала и строгая мать Джульетты, коей Коровкин пришелся категорически не по вкусу (что ж, я ее, как ни горько, но понимаю!); и брат-самодур, разрядник по вольной борьбе (трижды чистивший коровкинский пятачок); и слухи, распускаемые недоброжелателями о моральном облике будущей фрау Короффкин (без комментариев); и прочие препоны.
Имел место и дерзкий побег из отчего дома, и путешествие инкогнито под вуалью на электричке, и кратковременное проживание во грехе у двоюродной тети Коровкина, и явление с повинной перепуганных родителей («а ну как обрюхатит, и бросит!»), и финальная сцена благословления с последующими бурными свадебными торжествами. Всю Черноголовку обтошнили на радостях. Остается добавить, что источником информации являлся земляк Коровкина Иван Иванович, за что ему спешал сенкс, оф корс.
Вследствие счастливого разрешения всех своих несчастий, а также ввиду медового месяца, Коровкин пребывал в состоянии розовой эйфории и душевного подъема. Через это дело сделался мечтательным и томным, он напевал под нос, и временами, тихо урча и прикрыв глаза, о чем-то с наслаждением вспоминал.
Однако, невзирая на подъем, эйфорию и прочее, ему наверняка тоже хотелось и пива и креветок. Одно другому, согласитесь, никак не мешает. Но напрямую попросить Коровкин все-таки стеснялся, так как мало того, что находился при исполнении служебных обязанностей, но еще и в поле зрения своего непосредственного начальника – Вани Чернова.
Вот Ваня ничего не стеснялся. Чего ему, Ване, нашему доброму коллеге и славному мужчине стесняться-то! Сидит Ваня и пожинает за милую душу плоды нашего спортивного триумфа, уже полведра шелухи наметал. Коровкин же тем временем страдает, и это страдание написано на его простодушном лице так же ясно и отчетливо, как в букваре написана фраза «мама мыла раму». Ходит кругами, извелся прямо весь, бедняжечка.
Тут Иван Иваныч, чтобы, стало быть, подбодрить молодожена и говорит ему добрым голосом:
– Саш, скушай креветочку…
И после короткой паузы, лукаво прищурив глаз, добавляет:
– …А мы жену твою выебем!
Да, судари мои… Сначала было несколько секунд всеобщего изумленного молчания, а потом случился форменный пиздец и апокалипсис! Цеков упал от смеха под стол, я пивным фонтаном обдал напротив сидящего Рашина, Рашин заржал так, что челюсть вывихнул, Сергей Львович больно ударился головой о железный ящик и даже не заметил этого.
Молодожен Коровкин заявил, что на таких условиях он угощаться не согласен. И вообще, кажется, немного обиделся.
Возможно, кого-то шокируют подобные шутки (и я доподлинно знаю, что найдутся такие неженки), кому-то они могут показаться слишком беспардонными, пошлыми и даже вульгарными.
Что ж, в таком случае вот вам еще один образчик юмора от Ивана Ивановича Чернова, старшего сотрудника Службы безопасности Государственной Третьяковской Галереи. Поверьте, Ваня был добрейший мужчина, и никогда никого специально обидеть не стремился. Просто… Словом, судите сами.
Как-то Ваня рассказал мне следующую забавную историю из своей черноголовской юности. Подчеркиваю, рассказал именно в качестве комичного и шуточного кукоцкого казуса:
– Помню, идем мы это… Ну с бабами в кино.
– В Черноголовке?
– Ясный хер, где же еще… Ну там приоделись, конечно… Ну костюмчик там, носочки, ботиночки. Все чин по чину… А как же, Фил, ну что ты!
Эх, так и представляю себе! Начало восьмидесятых, черемуха в цвету. И Ваня такой кросафчег чешет по родимому поселку: пара-рам, пара-рам! Волоса-хайра, клеша плещутся по ветру, армянский артельный ремень с колоссальной барельефной пряжкой, воротничок «апаш», сандальки «Скороход», трескучие ацетатные носки цвета «бордо». Конфетка!
– Бабы это… тоже. Такие… нарядные, – мечтательно продолжал Ваня.
Да, тут тоже все понятно. Химия «анжеладэвис», сиреневые тени, квадратный мощный каблук, мини, мускулистые икры, актуальный кримплен в крупную розочку, деревянные бусы, Михаил Боярский на холщовой сумке.
– И вдруг вижу это… на заборе кошка сидит. Спиной к нам. Ну я для смеха подкрался к ней и это… хуяк! За хвост ее дернул! Для смеха, Фил… А кошка вдруг ка-а-а-к обосрется! Прям, бля, мне на голову. Ну я это… весь в дрисне! А она вонючая такая! Ну у кошек вообще дрисня вонючая…
Представьте только. Идет человек с девушками в кино и не находит себе забавы лучше, чем дергать случайных котов за хвосты. Ладно, дело добровольное. Я у него и спрашиваю:
– А бабы чего, Вань?
Ваня довольно похоже спародировал бабью шутливую брезгливость:
– А они такие сразу: «Фу! Фу! Вонючка! Не пойдем с тобой в кино!».
– Это они напрасно! – говорю. – Я бы пошел, Вань.
Юмор Ивана Ивановича (как и сознание в целом) в полном соответствии с марксистской теорией был сформирован бытием. А черноголовское бытие это видать такая непростая штука… Например, там существовал милый обычай летом посыпать дощатый пол танцплощадки молотым красным перцем. Зачем? Ну подумайте, пораскиньте мозгами-то.
Даю наводку. Танцующие черноголовские синьорины ногами поднимают пыль вместе с перцем и он… Лето, жарко, синьорины в юбках… Ну?!
Так что, ребята… Вопросы еще есть?
А ведь была еще зубодробительная история про двух разбитных разведенок, темную лесополосу у станции и мужика, возвращавшегося вечером с работы. Повторить ее я и вовсе не имею никаких душевных сил.
Я вам лучше расскажу один из любимых стишков Ивана Ивановича. Итак.