Пашка собрал чемодан, куда с навесных полок перекочевали его книги. Туда же положил вещи, Валин портрет, где она на съёмках какого-то фильма в старинной шляпе с вуалью. В сумку сложил свой нехитрый скарб и обвёл комнату прощальным взором. Он покидал этот дом, где ему было столько раз хорошо с Валентиной, навсегда…

В дверном проёме появилась Валина бабушка Инна Яковлевна. В её мудрых, всё ещё ясных глазах прятались слёзы и невысказанная боль.

– Храни вас бог, Павел, и Вселенская любовь! Вы её заслужили! Я удивлена, как из одинокого мальчика, лишённого материнской ласки и защиты отца, мог вырасти такой замечательный человек! У вас доброе, щедрое сердце и чистая душа! Дай вам бог счастливой судьбы! Простите меня! Простите Валентину и её мать. Простите нас всех!..

Пашка подошёл и прижался к Инне Яковлевне. Этот человек всегда ему был приятен и искренне рад. В её доме в любую погоду было солнечно, тепло и уютно. Она, родившаяся ещё в Санкт-Петербурге, обладавшая манерами выпускниц Смольного института благородных девиц, всегда была приветлива и невероятно добра ко всем. Пашке, как ему казалось, в её душе было отведено особое место.

– Нам надо обстоятельно поговорить, хотя бы на прощание. Иначе моё сердце разорвётся…

Инна Яковлевна села на край стула у обеденного стола, убранного белоснежной скатертью, в центре которого красовался прощальный букет жёлтых роз, принесённый Пашкой. В руках она держала какой-то порыжевший прямоугольник – то ли открытку, то ли фотографию. Пашка присел на софу.

– Хм, жёлтые… – Инна Яковлевна посмотрела на цветы и грустно улыбнулась. – Символично…

Она передёрнула плечами, как будто ей вдруг стало зябко.

– Вот вы сейчас уйдёте, и я в очередной раз останусь в этих стенах одна. Валентина теперь ночует в вашем цирковом общежитии, говорит, так легче… Одиночество страшная вещь. Меня оно сопровождает всю мою жизнь. Что это такое, не мне вам объяснять, мой мальчик. Есть в каждой судьбе истоки беды. Они, как правило, скрываются в детстве. Видимо, пришла пора рассказать историю моей жизни, чтобы вы поняли, откуда косы растут у моих, по большому счёту, несчастных девочек… Павел, пожалуйста, выслушайте! Никогда никому не рассказывала. Это исповедь одинокой старухи в конце своего пути. Да, да, прошу, не перебивайте, я знаю, о чём говорю. Сочувствия мне не надо, нужно просто ваше понимание…

Есть такая штука – нумерология. Вы, наверное, слышали об этом. Есть цифры, которые преследуют наш род. Ну, давайте обо всём по порядку… Мой отец – адмирал русского флота. Погиб во время Цусимского сражения в русско-японской войне. Я его почти не помню. Мне тогда было немногим более двух лет. Выросла без отца… Вы, Павел, я думаю, также слышали о событиях конца тридцатых годов в нашей стране и о борьбе с формализмом в искусстве. Когда моей дочке было два года и три месяца, она тоже осталась без отца… Состряпали гадкий донос на Великого артиста и режиссёра, коим был мой муж. Вина – его творчество и происхождение, а проще – зависть коллег по театру. Настоящая фамилия моей дочери… – тут Инна Яковлевна, почему-то оглянувшись по сторонам, протянула старую фотографию, на которой Пашка узнал известного театрального деятеля той эпохи, о котором в цирковом училище столько раз читали лекции по истории театра.

– Так ваша дочь…

– Да! Дочь этого человека…

– Не может бы-ыть!.. – Пашка был в смятении. – Значит Валечка – внучка…

– Да! – не дала она ему договорить. – Фамилию тогда пришлось сменить на мою, иначе бы нам жизни не было… Меня не тронули, может, потому, что всё-таки мужа, как орденоносца и известного человека, уважали. Может, я им не интересна была, да и малолетняя дочка на руках. Переселили из огромной роскошной квартиры в эту самую коммуналку и больше не беспокоили. Потом война, блокада… Как выжила, как уцелела, не знаю. Имя мужа витало надо мной, как тень отца над Гамлетом. Пряталась всю жизнь, как мышка, молчала. Дослужилась вот даже до старшего научного сотрудника Русского музея… Пришло время, и моя дочь, уже известная на всю страну артистка, вернула квартиру, где когда-то, до ареста, жила наша семья. А тогда… Я была красоткой. Порода она и есть порода. Но жизнь не складывалась. Как только кавалеры узнавали, кто был моим мужем, тут же исчезали, как в полдень тени. Такие были времена. Теперь в это даже трудно поверить! Я так и осталась одна. Дочка выросла без отца. Здесь, на Васильевском, вокруг моей дочери было много счастливых девочек. Почти у всех детей были или любящие папы, или отчимы. Им повезло – многие, хоть и искалеченные, но с фронта вернулись. Представляете, Павел, наша огромная коммуналка, смех, послевоенная радость, мужчины, тискающие своих малышей! А у неё отца нет. Почему? Я ей, крохе, не могла объяснить. Каждый раз что-то придумывала… Она жаждала отцовской любви! Рвалась к ней всей душой! С детства всеми правдами-неправдами пыталась обратить на себя внимание любого мужчины, добиться его расположения, а ещё лучше – его обожания. Это стало её манией… Валентина тоже выросла, в основном, без мужской ласки и внимания. Точно так же, опять, в эти проклятые два года, как её мать и я, она осталась без отца. История повторилась… Виктор Петрович, когда мог, приезжал к маленькой Валечке сюда, в Ленинград. Позже, когда ей было уже лет восемь-девять, стал иногда брать на гастроли. Потом совсем забрал к себе в цирк, когда ей исполнилось уже лет двенадцать. Так что и она толком не знала отцовской ласки… Когда мужья и пассии моей дочери обращали внимание на маленькую Валентину, та бесилась, ревновала. Она была, честно скажу, неважнецкая мать. Личная жизнь у неё тоже не складывалась. С новыми мужьями расставалась тут же, как только ощущала, что их чувства начинали остывать. Она находила очередного мужчину. Была с ним до тех пор, пока он её баловал и носил на руках. Но при этом не позволяла никому доминировать над собой, поскольку выросла в свободе и вечном голодном поиске мужского начала. Моя дочь так и осталась законченной эгоисткой, этакой красивой женщиной-девочкой, нуждающейся в вечном отце… Валентина, боюсь, мать превзошла. Она тоже в бесконечном, ненасытном поиске… Моя внучка, Павел, – несчастная девочка! Которая невольно делает несчастными других. Это не блажь. Это – недуг! Боюсь, неизлечимый. Это вне её сознания. Это больше её. Простите её, Пашенька! Если сможете. Ей, поверьте, хуже всех! У неё нет друзей. Есть только соискатели её тела. Она в этом мире отчаянно – одна…