Время прошлось колесом по периметру манежа, сделало традиционный цирковой комплимент, улыбнулось аплодисментам и исчезло в проёме кулис…

Наконец-то пути-дороги молодого жонглёра и его первого наставника Захарыча сошлись на одном из оживлённых цирковых перекрёстков, и они стали ездить вместе. Жизнь обрела стабильность и перспективы…

Цирковая жизнь – Великий акробат-эксцентрик! Это знают все, кто с ней был по-настоящему знаком. Её пируэты не предсказуемы, гримасы и подмигивания ни о чём не говорят, а когда тебе «делают нос» – это ровным счётом ничего не значит. Возможно, тебя просто хотят рассмешить или заставить плакать.

У жизни своё Представление, которое не имеет антрактов и никогда не заканчивается…

…Пашка метался в гостиничном номере и негодовал! Он сейчас задыхался в этих обжитых за месяц гастролей стенах! Они его плющили, ломали, царапали. Наконец он не выдержал и бросился на улицу. Недовольная дежурная на выходе заворчала:

– Куда на ночь глядя! После двенадцати не пущу, и не стучи!..

Пашка в сердцах хлопнул дверью и нырнул в уснувшую заводь старинного провинциального города.

Тёплый встречный ветер ласкал лицо и волосы, словно пытался успокоить. На чёрном бархате неба ничейными бриллиантами рассыпались улыбающиеся звёзды. Сонное безмятежье сладким сиропом разлилось по улицам и кривоколенным переулкам древнего посада. На крутом земляном валу привидениями высились сторожевые башни кремля. Над его крепостной стеной ворогом крался нарождающийся месяц в виде изогнутого басурманского клинка.

Три сегодняшних представления вымотали. Тело просило покоя, а разум забвения. Но обида разрывала грудь, и ноги сами несли куда глаза глядят, сжигая последние силы.

Стоял конец мая. На узких улочках частного сектора, который взял в кольцо восьмигранную чашу цирка, бушевала сирень. Её густое разноцветье от белого до лилового, словно подошедшее сдобное тесто, перевалилось через края кустарников и теперь светилось в ночи, благоухая мириадами атомов зрелой весны. Дневные звуки исчезли. Вселенная нависла над планетой, разглядывая её, словно в микроскоп.

Соловьи ночными сторожами перекликались в кустах, разрывая густую тишину переливчатыми руладами. Ночь периферийного города купалась в ароматах и божественных звуках. Хотелось жить! Бежать куда-то, лететь! Неведомое звало, манило, обещая блаженство…

Пашка на секунду замер, закрыл глаза и вздохнул полной грудью майскую благодать. Тёплая волна наполнила лёгкие, заставив сознание на мгновение сменить минор на мажорные пассажи, но оркестр памяти вновь грянул реквием…

Перед глазами в который раз возник дирижёр местного циркового оркестра Владимир Федотович Федотов. Снова зазвучал его возмущённо-сочувствующий голос.

– Павел! Простите за поздний визит, но я, как честный человек, не могу молчать! И не буду! – полная фигура маэстро в махровом халате заняла всё пространство Пашкиной комнаты. Дирижёр жил здесь же в гостинице этажом ниже, ожидая получения квартиры в этом городе. – Павел! Вас сняли с конкурса! Это глупость, несправедливость! Подлог! Я им так и сказал!.. Вы – талантливый человек! Вы хоть и молоды, но уже Артист с большой буквы! Поверьте мне – они ещё пожалеют о своём решении! Им когда-нибудь будет стыдно смотреть вам в глаза!..

Пашка сегодня был в ударе! Несмотря на волнение, он отработал как никогда «чисто», без завалов. Его выступление нельзя было назвать безликим словом «работа».

Он парил над манежем. Его кольца выписывали причудливые узоры. Сам он в своём белоснежном костюме являл нечто вдохновлённое и окрылённое, словно величественная птица. Зрители реагировали на каждый трюк, на каждый Пашкин жест, то и дело взрываясь аплодисментами. Это был тот случай, когда душа артиста имела единение со зрительным залом с первой минуты до последнего жонглёрского броска. Это был несомненный успех!..

За кулисами все бросились с поздравлениями к молодому жонглёру. Пашка переходил из объятий в объятия, отвечал на бесконечные рукопожатия и ободряющие слова. Смысл их был, в основном, одинаков: «Ты выиграл этот конкурс! Первая премия тебе обеспечена! Мы видели, как члены комиссии аплодировали стоя!»

Подошёл улыбающийся Захарыч, тоже обнял со словами «молодец!». Пока шла клоунская реприза из оркестровки, успел спуститься сияющий дирижёр Владимир Федотович, который на протяжении гастролей постоянно выказывал Пашке свою симпатию.

– Ну, Жарких, сегодня Вы превзошли самого себя! Вы не работали, вы – пели! Смотрелись, как парящий над манежем белый ангел! Это без сомнения – первая премия! Я, как член конкурсной комиссии, буду сегодня на обсуждении настаивать именно на этом. Поздравляю! – маэстро исчез так же, как и появился. Через пару минут он снова стоял за дирижёрским пультом. Взмахнул своей волшебной палочкой, и под куполом цирка зазвучали мажорные синкопы очередного циркового номера.

Сегодня в ложе сидели гости из Москвы. Комиссия «Союзгосцирка» ездила по гастрольным городам, отсматривала номера, которые участвовали во Всесоюзном конкурсе циркового искусства. Пришёл черёд и Павла Жарких с ещё несколькими номерами программы.

Шёл третий тур. По сути, он и решал, кто будет победителем. Четвёртый был формальностью – награждение, гала-представление и прочее.

Для участников это событие имело большое значение в творческой судьбе. Тут тебе и новые ставки – прибавки к зарплате, и новые костюмы, и реквизит, и перспектива поработать в столичных цирках, и даже поездки с гастролями за рубеж. Короче – победители становились баловнями судьбы, обласканными вниманием высокого начальства со всеми вытекающими отсюда приятностями. Для каждого участника это был несомненный шанс оказаться замеченным…

Любой творческий конкурс – это весьма субъективное мероприятие, сопряжённое с индивидуальными пристрастиями членов жюри, их взглядами, привычками и даже настроениями. Но в этот раз «всесоюзные смотрины» являли собой не столько соревнование номеров, сколько битву мэтров отечественного цирка друг с другом. Они, прежде всего, отстаивали исключительно личные интересы. Пользуясь своим положением, без зазрения совести убирали всех, кто представлял конкуренцию их протеже.

Сегодня в ложе сошлись два народных артиста, два безусловных мастера жонглирования, у которых в конкурсе принимали участие их сыновья и ученики. Пашкина судьба была предрешена.

– Александр Николаевич! Ведь этот парень – явление! Посмотрите – у него несколько авторских трюков, которые никто в мире не исполняет! Лично я за свою жизнь ничего подобного не видел! Николай Леонидович! А вы что молчите? Вы же жонглёры! – известный канатоходец, член комиссии, тоже народный артист, высказывал своё удивление их неожиданному вердикту. Те, опустив глаза, упёрто молчали. Пытались выразить своё мнение и другие. Кто-то возмущался, кто-то конъюнктурно молчал, а некоторые откровенно подхалимничали и поддакивали. Вскоре стало очевидно, что все решения по конкурсу были приняты ещё в Москве накануне.

По поводу Пашки подытожил всё тот же Николай Леонидович. Он взял слово, и все враз затихли. Александр Николаевич, в свою очередь, согласно закивал.

– Вы видите, с кем имеете дело! Эта «Жар-птица» далеко полетит! – мэтр жонглирования употребил одно из Пашкиных студенческих прозвищ.

Старый жонглёр ещё на выпускных экзаменах циркового училища заприметил перспективного коллегу. Не обратить внимание на него было нельзя. Жарких выделялся среди остальных статью, удивительным артистизмом и исходящим от него каким-то солнечным светом. Улыбка молодого жонглёра завораживала, притягивала мгновенно и не отпускала до конца номера. Исполняемые им трюки были интересны и новы. Павел Жарких ни на кого не был похож. Всем было понятно – родилась Личность…

Леонид Николаевич, словно пресекая всяческие возражения, недовольно повёл плечом и продолжил:

– Этот парень своё возьмёт уже на следующем конкурсе! Куда ему спешить, он молодой, только начал. Надо этим бездарям помочь!.. – для нейтрализации щекотливого момента народный артист даже решил унизить своих протеже. – Другого случая у них не будет! А этому, – он кивнул в сторону манежа, имея в виду Пашку, – я помогу! Потом. Закончим на этом!..

Члены комиссии, кто радостно, что всё закончилось, кто с усталостью и безнадёгой, задвигали стульями. Прощались, не глядя друг другу в глаза…

Пашка выдохся окончательно. Он ещё с час побродил по пустынному городу, посидел на лавке в соседнем парке и направил свои стопы к служебному входу в цирк, где ещё несколько часов назад он чувствовал себя триумфатором. Время было далеко за полночь. Вдруг нестерпимо захотелось поговорить с Захарычем…

…Пашку прорвало. Обычно сдержанный, он говорил, говорил, словно пытался выплеснуть из себя саднящую боль и обиду. Захарыч молчал, слушал, сворачивал самокрутку за самокруткой.

На конюшне, в шорной, где по традиции жил Стрельцов, густо пахло сыромятной кожей и табаком. На стенах под табличками с именами животных висели сбруи и сёдла. Отдельно были развешаны заготовки будущих упряжей и знаменитых Стрельцовских арапников. Спящие лошади фыркали во сне и нет-нет глухо перетаптывались по деревянному полу денников. Старая, открытая нараспашку дверь шорной, которая повидала на своём веку немало, тоже слушала Пашкину исповедь и, тревожимая налетавшим сквозняком, тихо возмущённо поскрипывала…

– Когда встречаешься с несправедливостью, хамством, подлостью, короче, сталкиваешься лицом к лицу с жизнью, которую придумали люди – видишь, какое это лицо уродливое! – долго молчавший всё это время Захарыч, наконец, заговорил. – Переживаешь до тех пор, пока не разглядишь Жизнь иную, настоящую! Душа оттаивает и перестаёт отчаиваться, когда встретишь улыбающегося ребёнка, женщину со счастливыми глазами, собаку, виляющую хвостом. Когда увидишь тихий закат над рекой, луга заливные, звёзды в бездонном небе. Вот тогда понимаешь – Господь создал жизнь иную! Вечную! Остальное – суета сует.

– Да, но мы все в центре этой суеты! – Пашка неуверенно возразил, всё ещё находясь под впечатлением сегодняшнего дня.

– Некоторые не только всё время находятся в центре, они живут этой суетой, думая, что это и есть жизнь. Не-ет, брат, жизнь иная! Чтобы понять Истину, осознать её, обязательно надо душой взлететь, отодвинуть от себя всю эту дрянь, чураться того, чем живёт мир. Иногда нужно наесться этой мерзости до рвоты! Ложкой нахлебаться одиночества… Господь многим посылает разные испытания, чтобы таким способом объяснить Главное. На других, кажется, он уже махнул рукой, хотя до конца всё ещё продолжает надеяться, как любящий родитель. Имеющий уши да услышит…

– Ну и что это за испытания такие, для чего?

– У каждого свои. Где тонко, там и рвётся – вот Господь и обращает внимание человека на эти места. Для чего? Да чтобы лучше стал этот мир. Тебе вот послал испытание талантом. Может, он специально так решил сегодня, чтобы ты нос не задрал, да не испортил все его планы в самом начале пути. Нос-то тебе нужно задирать только для того, чтобы кольца видеть, когда жонглируешь. Чтобы от обиды и отчаяния работал ещё больше и лучше – это тоже стимул.

– А разве можно испытывать талантом? – Пашка изумился.

– Ещё как можно! Тщеславие человеческое, гордыня – бо-ольшое испытание! Недаром людей проверяют огнём, водой и медными трубами. Ты почитай Евангелие. Там есть притча о таланте. Интересно написано! Лучше и не скажешь! Скольких я видел за свою жизнь людей, которые свой талант зарыли в опилки, утопив его в алкоголе, безделье и непотребстве! А какими бы могли быть! – Захарыч сделал паузу, словно вспоминал всех тех, о ком хотел сказать поимённо.

Пашка прихлёбывал заварившийся чай, внимал услышанному и представлял, как это людей испытывают медными трубами и почему именно медными – бьют их, что ли, ими или заставляют пролазить через них? Вопрос вертелся на языке, и он его задал. Захарыч улыбнулся детской чистоте и наивности взрослого парня, который и армию отслужил, и на манеже уже крепко заметен, а таких мелочей не охватывает. Ну и дай бог! Захарыч свернул очередную самокрутку, пыхнул ею и пустился в объяснения.

– Это, Паша, когда тебе в уши поют похвалу. Кто искренне, кто с умыслом. Возносят тебя до небес! Тут некоторые и ломаются, поверив в свою исключительность. Людей как будто меняют, словно слепнут они. Это и есть медные трубы, которые тебе туш исполняют, как цирковой оркестр, да так, что глохнешь! – Захарыч с удовлетворением увидел, что Пашка понял, о какой «меди» идёт речь, даже по лбу себя хлопнул.

Стрельцов затянулся, пустил струю дыма в потолок, снова улыбнулся и неторопливо продолжил царить за столом, как на амвоне. Последнее время они редко с Пашкой так сиживали. Тот часами репетировал, работал на манеже и вечером приходил к нему в шорную, уже изрядно измотанный. На серьёзные разговоры не было сил. Оставалось только попить чай перед сном да «потереться» родственными душами…

Захарыч бережно коснулся брошюры, которая лежала у него на полке для личных вещей.

– Но бывают и другие проблемы. Я вот тут книжку прочитал про Эдит Пиаф. Захочешь, возьмёшь, почитаешь. Певица была такая французская. Слышал, наверное. В моё время была популярна, гремела на весь мир, пластинки её слушали. Маленькая такая, воробушком звали. А голос! Даёт же господь! Так вот он в такое маленькое тело вложил талант непомерный, который её и задавил… Казалось бы, живи и радуйся – люди на руках носят! Мужики её какие любили! А она жила, словно на оголённом проводе… У нас таких на Руси тоже всегда вдоволь было: Есенин, Шукшин, Высоцкий… Да разве всех перечислишь! Это только те, о ком мне довелось читать. «Поэт в России больше, чем поэт!» – кто сказал, не помню, но хорошо сказал, правильно. В цирке такие люди тоже были. Один Енгибаров чего стоит! Они как старцы-молитвенники. Их Бог слышит! А наши рты забиты грехом. Видимо, нужно, чтобы кто-то маялся Душою за нас. Они, как правило, с виду пьяницы и скандалисты. На самом деле – юродивые, которые тормошат нашу совесть. Свои Души губят, спасая наши от тлена… Талант – это груз, ноша. Ноша тяжкая! Кто-то несёт её легко, радостно. Кто-то кряхтит, но тянет. А кого-то она придавливает насмерть. Как распорядиться…

– Так то Пиаф, Енгибаров! А кто я?..

– Ты, сынок – Божье творение, его любимое дитя! Тебя Господь тоже талантом наградил, просто ты ещё об этом не знаешь, не чувствуешь. Другие этого пока могут не замечать или лукавят – люди, что возьмёшь! Но время твоё придёт!

Захарыч вдруг помрачнел и, словно осерчав, яростно вдавил окурок в пепельницу.

– Запомни, парень! Скажу грубо, по-стариковски: талант – это как говно, если он есть, то обязательно вылезет. Слышишь, обязательно! А сейчас давай спать, рассветает уже! Хм, Жар-птица! Хомут тебе в дышло!..