Пашка традиционно прогулялся по полутёмному спящему цирку. Посидел, как всегда, в верхних рядах зрительного зала. Помечтал, и пошёл на конюшню. Сегодня была его очередь дежурить ночью.
Захарыч, как всегда, мирно посапывал в шорной. В цирковые гостиницы он практически никогда не селился. «Поближе к лошадям, подальше от суеты и глаз людских. Мне и тут места хватает». — так обычно объяснял Захарыч это своё решение…
Темнота качнула ось земли, стрелки сомкнулись в объятиях и родили полночь.
Пашка раскрыл тетрадь, развалился на охапке душистого сена и растворился в прозрачном облаке рождающихся образов, подсвеченных ночным фонарём…
…Всё произошло в две минуты. Визг лошадиного ржания, удары копыт по деревянному полу и стенкам денников, крики — всё смешалось в каком-то орущем, грохочущем клубке.
Вмиг проснувшийся растрёпанный Захарыч выскочил из шорной и включил основное освещение.
Пашка с воплями отчаянно пытался выгнать из чужого станка могучего жеребца «Сапфира», который своими крепкими зубами вцепился в холку «Янтарю».
— Опять снял недоуздок, паршивец! — всплеснул руками Стрельцов и кинулся Пашке на помощь.
Два жеребца, хрипя, молотили стенки денника так, что щепки летели и содрогался весь цирк.
Пашке, наконец-то, чудом удалось отбить «Сапфира» от стоявшего на привязи коня. Вытолкнув жеребца из чужого станка, передав его Захарычу, он повернулся к «Янтарю». Тот, не остыв от схватки и боли кровоточащей в холке раны, дико взвизгнул, вдруг взбрыкнул, и хлёстко ударил задними ногами. Пашка, как большая тряпичная кукла отлетел к противоположной стенке. Удар пришёлся точно в живот. Лицо его моментально стало мучнистым, изо рта показалась кровь…
…«Скорая» увезла в вязкую темноту неизвестности Пашку, Захарыча и прибежавшего из гостиницы Казбека.
Потревоженные люди цирка, дежурившие в эту ночь, ещё долго обсуждали нелепые случайности своего древнего ремесла, вспоминая сегодняшнее и многочисленные похожие происшествия дней минувших…
…Приёмный покой больницы встретил холодными казённым стенами и какой-то равнодушной обыденностью. Город, где они находились на гастролях, был большой. Захарыч и не подозревал, что столько людей нуждаются в срочной медицинской помощи ночью. Привозили с разбитыми в пьяной драке лицами, сломанными ногами и руками, ушибами, порезами, ожогами.
— Людям бы спать и спать в это время, нет, — они калечатся! Делать что ли нечего?.. — тихо, вслух, рассуждал встревоженный Захарыч, ожидая очереди, и рассматривая вновь поступающих.
Казбек исчез в недрах больницы, разыскивая главврача или кого-нибудь из вышестоящего начальства.
В приёмной люди в белых халатах, словно назло, не торопясь, обстоятельно делали своё дело: задавали вопросы, заполняли какие-то бумаги.
Пашка лежал на каталке, заботливо прикрытый одеялом Захарыча. Его знобило. Он тяжело дышал, при каждом вздохе, по-старчески, охая.
— Как себя чувствуешь? — поглаживая вялую руку своего помощника, спросил расстроенный старик, заглядывая мальчишке в глаза.
— Как ведьма на метле! — слабо отозвался Пашка и попытался улыбнуться. — Ты, это, давай без «мокрушек»! — он заметил как «синие озёра» Захарыча заполняются «половодьем». Пашка попытался было поглубже вздохнуть, но вдруг скорчился от боли, подтянув ноги к животу и громко застонал.
— Пашка! Пашок! Пашуля! Сынок! — запричитал Захарыч — Вра-а-ач!.. — не своим голосом закричал он.
Прибежали санитары, бросила писанину женщина в белом халате, заполнявшая бумаги. Всё задвигалось, засуетилось, словно объявили тревогу. «Как тогда, во время налёта вражеской авиации» — подспудно мелькнули картины войны перед мысленным взором старого кавалериста, когда он и его госпиталь попали под бомбёжку…
Запахло лекарствами, забрякали какие-то железки, трубочки, шприцы, пузырьки, отрывистые команды на мудрёном языке — всё это враз завертелось в больничном вихре спасения человеческой жизни.
У Захарыча всё поплыло перед глазами. Перед его носом с грохотом закрылась дверь, ведущая в длинный кафельный коридор, по которому бежали санитары, увозя Пашку. Захарыч словно уснул. Нет, это ему точно снится!.. Ночь, чернота. Время остановилось…
…Стрельцов дёрнулся головой от резкого запаха нашатыря, ударившего в нос. Секунду он не мог дышать.
Захарыч сидел на потёртой деревянной скамейке, прислонившись к холодной стене приёмного покоя. Над ним колдовала всё та же женщина, которая принимала пострадавших. В руках она держала пузырёк и ватный тампон.
— Внук? — участливо спросила женщина.
Захарыч отрицательно покачал головой. Помолчал. Подумал. И хрипло, сообщил: — Сын…
Женщина с недоверием и удивлением посмотрела на странного человека, явно не первой молодости.
— Сын! — уверенно повторил Захарыч. Накопившиеся слезы синевой сверкнули из его старческих глаз. Они текли по его дряблым плохо выбритым щекам и он размазывал их по лицу своим крепким мужицким кулаком.
— Знаешь на что душа человеческая опирается, сестричка? — по-фронтовому назвал он растерявшуюся медработницу. — На любовь!.. На ней-то, грешной, весь мир, и все мы, дочка, — держимся!..