…Пашку выписали из больницы и очередным приказом перевели на «лёгкий труд» при цирке. В приказе значилось: «…на усмотрение администрации и руководителя номера». С этого дня ему не разрешалось поднимать тяжести и делать резкие движения. Он и сам себе не мог этого позволить, так как трещины в нескольких рёбрах по-прежнему давали о себе знать и, судя по всему, собирались напоминать ещё долго.

Казбек, как мудрый горец, «на своё усмотрение» быстро «перевёл стрелки» на Захарыча, предоставив тому полную свободу действий по отношению к своему помощнику.

Долгое многозначительное рукопожатие руководителя номера джигитов было лучшей наградой Пашке за его «доблесть». Вместо всяких громких слов Казбек снял со своей руки дорогостоящий, купленный за границей «Orient» и защёлкнул браслет часов на левом запястье Пашки. — Тэбе! Носи! — Благодарно сверкнув глазами, гордо вскинул красивую голову. Мужчина жал руку мужчине. Теперь уже — цирковому собрату…

Инспектор манежа стал к Пашке уважительно внимателен, словно взял над ним шефство. «А.А.» то и дело привлекал его к своим делам, что-то показывая и объясняя азы профессии. Иногда даже просил Пашку заполнить табеля (почерк у того был на удивление красивым — буквы получались с какими-то художественными вензелями).

Дирекция тоже не осталась в стороне, и теперь «легкотрудник» вместе с беременной женщиной — работницей осветительного цеха Раей разносил какие-то документы по кабинетам цирка, помогал в канцелярских делах директорской секретарше, бухгалтерии и везде, «куда пошлёт страна». Одним словом, его как геройски раненого бойца, отправили с «передовой искусства» в тыл цирковой жизни. Временно отстранённого от дел «ответственного работника веника и совка» это коробило и злило. Особенно доставали «подколы» джигитов:

— Твоя работа?.. — вопрошали они, намекая на «интересное положение» Раи. А то и того хуже:

— Пашка! Когда рожать будешь? Чего-то живота не видно?..

Чувство неполноценности и ущемлённого собственного достоинства сжирало Пашку:

— Захарыч! — вопил с возмущением «раненый», отхлёбывая чай из стакана в шорной берейтора. — Я, конечно, в «положении», но не в таком же «критическом», как Рая, чтобы с ней соревноваться: кто быстрее родит или отнесёт «депешу» из одного кабинета в другой! Забери меня назад на конюшню!..

— Пашка, ты и так здесь, вот чай пьёшь. — глаза Захарыча искрились смешинками и цвели синими июльскими васильками…

Осень однообразно шуршала листками отрывного календаря. Пашка маялся и почти не обращал внимания на свой любимый листопад, который буквально завалил город «червонным золотом». Пошла третья неделя после того памятного случая. Корсет сняли, а рёбра всё ещё продолжали предательски болеть и досаждать.

Пашка, наконец-то, решился появиться на репетиции воздушного полёта. До сего дня он отчаянно избегал встречи с Валентиной в таком, как он считал для себя, «жалком» виде. Он уходил из-за кулис раньше, чем появлялись там воздушные гимнасты и появлялся, когда уже все расходились по домам. Приходя в гостиницу, он никому не открывал дверь. Ему рассказывали, что Валентина дважды стучалась к нему. Наконец, он не выдержал, собрался с мужеством и пришёл. Не видеть Валю так долго было ещё большей мукой, чем терпеть неожиданно свалившуюся «хворь».

Извечный пересмешник Женька тут же «ожил», когда сверху, стоя на мостике, вновь увидел «воздыхателя» Валентины в рядах:

— Ур-ра! Вот он — непобедимый наш Ромео, прошедший огонь, воду и «скорую помощь»! — вместо приветствия закричал он из циркового поднебесья. — Сначала выиграл войну у Капулетти, (он намекнул на дуэль с Рыжовым во дворе), потом «подложил» всем свинью в цирке (это уже был удар ниже пояса), а теперь, как феникс, восстал из пепл… — он не договорил, так как получил от Валентины удар локтем в бок. Женька согнулся и со сбитым дыханием сиповато закончил:

— Короче, Пашка, привет от «крылатых и безгрешных»! А меня тут бьют без тебя! Живу как в преисподней! — притворно пожаловался воздушный гимнаст…

Шли день за днём. Пашка по привычке вставал рано и приходил в цирк. Так же по привычке хватал вёдра с водой, тазы с овсом и овощами или щётки для чистки лошадей. Но Захарыч занял «круговую оборону» и не подпускал своего помощника ни к каким делам. Вместо этого Стрельцов то и дело что-нибудь предлагал Пашке, как заболевшему ребёнку:

— Па-аш! Морковочки! — Захарыч протягивал парню крупную очищенную морковь, влажную от сока. — Каротин в ней, — для зрения полезно…

Пашка отказывался, это была уже третья морковка за последние полчаса.

— Па-аш! — нараспев призывал своего помощника Захарыч в очередной раз — Яблочко — витамины!.. — Это было уже шестое яблоко за наступивший день.

Пашка сходил с ума, изнывал, дурел! Он и не подозревал, что безделье среди постоянно репетирующих и всё время что-то делающих цирковых — это пытка!

Попробовал было порепетировать с Комиссаровыми. Но удовольствия от полюбившегося жонглирования в этот раз он не получил. Ещё шевеление руками можно было терпеть, но вот наклоняться и поднимать, то и дело падающие мячи и кольца, было испытанием. Кончилось тем, что взмокший Пашка съездил себе ручкой вращающейся булавы по рёбрам, в глазах потемнело, он охнул и завершил карьеру жонглёра до лучших дней…

Захарыч ежедневно судорожно думал чем бы занять скучающего парня? К «А.А.» он уже обращался. Тот помогал, как мог, и даже более того. Всё остальное требовало здоровья и физических сил.

Стрельцов понимал, что парень с таким характером, таская бумажки из кабинета в кабинет, бок о бок с беременной Раей, рано или поздно — «сгорит».

И тут он увидел входящих в цирк Валентину и Валерку Рыжова. Валентина с распущенными волосами «сонно» вышагивала павой. Валерка, улыбаясь, семенил с портфелями в руках.

— Вот оно! — стукнул себя по лбу Захарыч…

На следующий день, вечером, после представления, в котором Пашка принимал посильное участие, подавая джигитам лошадей, они сидели с Захарычем, пили чай, и по-мужски говорили «за жизнь».

— Павлуха! Скоро октябрь на дворе… — сменив тему, начал издалека Стрельцов. Он внимательно рассматривал своего помощника, словно хотел выведать: догадывается тот о чём пойдёт сейчас речь или нет? Пашка спокойно, и без особых мыслей в голове, попивал ароматный чай? Захарыч неторопливо отхлебнул пару глотков и продолжил:

— Все нормальные люди уже почти месяц, как ходят в школу. Наши пацаны пошли: Родыгина сын, Рыжова, Абакаровская дочка, Валя вот… — Захарыч остановился, переводя дух, — серьёзный разговор начался. Он увидел как Пашка напрягся.

— А что, всё равно времени полно, чего его зря терять! Давай в школу, Паш, а? В вечернюю! — Захарыч смотрел на Пашку с таким лицом, словно умолял его о пощаде. Все аргументы старого берейтора, которому всю жизнь не хватало образования, кончились, и он теперь не знал, что ещё сказать.

Теперь Пашка взял паузу, которой позавидовали бы старые мхатовцы…

— А как же работа? — наконец подал он голос.

— Да решим, Паш, решим, не в первой! — заторопился Захарыч. Тут вечерами работы-то, справлюсь! Казбек «разового» в помощники должен взять вот-вот… Это же — школа! — Стрельцов произнёс последнее слово с таким благоговением и придыханием, словно речь шла о какой-то невероятной святыни.

Пашка вдруг перешёл на тон, которым обычно доверяют сокровенную тайну:

— Я давно об этом думал… Валя… Вон какая! Даже — Валерка Рыжов. А я со своей восьмилеткой… Короче, как это… — Пашка пощёлкал пальцами, как когда-то Захарыч, и вновь, с хитрой улыбкой, напомнил его любимое слово — Атавизьм!.. — Оба облегчённо и радостно захохотали. Захарыч протянул клочок тетрадного листа:

— Адрес школы Валентина принесла. Это оказывается там же, где она учится днём. Наш директор цирка уже созвонился с директором школы, завтра с документами туда. Ну, Пашка, не подведи!.. — Захарыч поднял стакан с недопитым чаем, как поднимают, чтобы чокнуться.

— Ай да Захарыч! Ну, — хитрец!.. — Пашка резко выпрямился, с улыбкой охнув по пути. Стаканы с остывшим чаем встретились в воздухе, звуками гранёного стекла оповестив мир о начале «новой эры» в жизни хороших людей…

…Пашка с Захарычем выводили ахалтекинцев из конюшни за кулисы, готовясь к работе. Джигиты принимали животных, осматривали подпруги на лошадях, водили их по кругу, разминая перед выступлением, по ходу разминались сами. Пашка вёл осёдланного Малахита. За ним шагал Захарыч с Сапфиром.

С манежа слышался радостный лай собак и весёлая музыка. Оркестр сыграл финальный «галоп».

— Котова закончила! — сообразил Пашка. — скоро мы…

Впереди был понедельник. Всех отработавших традиционно поздравляли с «выходным». В цирке так принято. К этому стал привыкать и Пашка.

Униформисты раскрыли форганг. С манежа с визгами и гамом за кулисы ворвались афганские овчарки Котовой. Вся эта шумная свора пролетела по закулисью этаким «торнадо» в собачник.

Вслед за ними неторопливо шла уставшая дрессировщица, смешно хромая. Она кому кивала, кому отвечала на традиционное: «С выходным!»

Джигиты и некоторые из воздушных гимнастов, кто успел спустится за кулисы, тоже на разные голоса стали поздравлять артистку. Женька-полётчик, как всегда, напомнил о себе:

— Людмила Тимофеевна! С выходным! Хорошо, что не «с окончанием!..» — намекнул он на хромоту.

— Эт-т точно! Спасибо, мужчины! Окончаний не люблю! Но кончаю с удовольствием — чего и вам, бойцам, желаю!..

Котова приближалась к Пашке. Тот набрался смелости, — он всегда робел, встречаясь с этой артисткой, и выдохнул:

— С выходным, Людмила Тимофеевна!

Она остановилась, задержав взгляд на молодом служащем. Тот невольно втянул голову в плечи и остановился тоже. Сзади послышался голос Захарыча:

— С выходным, Тимофевна! Чего хромаешь?

— Спасибо, казаки-разбойники! Да вот, каблук сломала! В магазине обещали, что они как х… — не ломаются! Хотя с дури, говорят, можно и его, родимого, сломать… — она была в своём репертуаре.

Котова кроме «перчёных слов» любила высоченные каблуки, которые делали её стройную великовозрастную фигуру по-прежнему девичьей. Она прекрасно знала, что на манеже в такой обуви работать о-очень трудно, но работала…

— Ноги не поломаешь на таких «котурнах»?

— Ой, Стрельцов, мне бояться — трусы не снимать! Всё «нужное» уже давно сломано, остальное срастётся. — Она вернула взгляд на Пашку.

— Это тот самый герой, что спас весь цирк, а потом прятался в поликлинике?

Пашка сначала хотел было поправить артистку, мол, — не в поликлинике, а в больнице, но вовремя одумался. Попадать «на клык» этой женщине ему не хотелось никак. Он знал «языковые возможности» Котовой. После её «перлов» клички к людям прилипали навечно…

Она несколько секунд серьёзно смотрела на «героического служащего» и потом изрекла очередную «нетленку»:

— Запомните, юноша: женщина опасна «спереди», а лошадь сзади! — и похромала дальше…

— …Почему женщина опасна спереди? — через какое-то время посмотрел Пашка на похмыкивающего и качающего головой Захарыча. (С лошадьми молодому служащему было всё боле-мене понятно).

— Потом, как-нибудь… объясню… — ушёл от ответа улыбающийся наставник. — Пошли работать…