Между представлениями Валентина подошла к Павлу, коснулась его предплечья и словно заглянула в душу. Его сердце запрыгало…
— Мне Захарыч сказал, что у тебя проблема с математикой?.. — её глаза смеялись, гипнотизировали, убивали, воскрешали, то и дело меняя цвет с зелёного на серый и обратно.
Пашка почувствовал себя, как на качелях, которые то резко взмывали вверх, то, до холода в животе, тут же летели вниз.
— Заходи, как-нибудь, помогу. Скажем, завтра в полдень, удобно?
Пашке действительно трудновато давались «точные» науки. Он, видимо, был «гуманитарий» до мозга костей.
— Ты же… кгхм… — Пашка кашлем попытался избавиться от предательского спазма, перехватившего горло от волнения — ты же в школе в это время!
— Завтра понедельник — в цирке выходной, отдохну и от школы, — пропущу! Ну, что, придёшь? — Валя спросила это нараспев, с ленцой в голосе. И с загадочной улыбкой Джоконды посмотрела поверх Пашки — словно ей были безразличны и школа, и Пашка, и весь окружающий мир. Но в то же время в её голосовых руладах было что-то такое, что заставило Пашку безвольно кивнуть, как если бы напоследок спросили у прыгающего «в последний путь» кролика про его отношение к удаву…
Валентина стала удаляться, пока не исчезла во мраке неосвещённого дверного проёма. Она шла покачивая бёдрами, плавно, неторопливо, с величайшим чувством собственного достоинства, как будто уходила в туманное предрассветное море непобедимая атомная субмарина с гордым вымпелом на рубке флагмана флота…
…Гостиница цирка неторопливо просыпалась. После воскресных трёх представлений и ночных посиделок молодёжь отсыпалась, мучая бока до «победного». Кто-то «намылился» в парилку и теперь ходил, хлопая дверьми, по номерам, собирая компанию. Кто-то готовил завтрак. У кого-то «орала» музыка, и кто-то кому-то за это выговаривал.
— Привет, Пашка, в баню идёшь? — заспанный, слегка помятый Женька стучал в очередную дверь. Этажом выше с тем же предложением обходил коллег его партнёр по полёту.
Традиционный выходной в понедельник, когда обычные, «нормальные» люди идут на работу, у цирковых неторопливо набирал обороты.
Пашка, с трепетом в сердце, тоже постучал в дверь.
С того «памятного» дня, когда отмечали день рождение Валентины, он не спускался на этот «проклятый» этаж. В конце коридора угадывался дверной проём того самого двухкомнатного «люкса» отца Валентины, где и проходило «незабываемое» событие.
Теперь Пашка Жарких стоял перед закрытой дверью номера, где обитала Валентина, и откровенно трусил. Он испытывал острое желанием сбежать, но всё ещё медлил. Его обуревали противоречивые чувства, и, если бы не слово данное Вале вчера, он бы не пришёл сюда до конца своих дней.
— Входите, не заперто!..
Молодой парень нерешительно толкнул дверь. По глазам ударило солнце, сияющее, как раз напротив окна. Он на мгновение ослеп. Сквозь радужное сияние Павлик увидел силуэт Вали. Сердце в груди предательски сделало «сальто-мортале».
«Так! Пора брать себя в руки! Мужик я или кто?» — подумал Пашка и попытался на себя обозлиться. Получилось не убедительно. В его руках был учебник по алгебре за девятый класс и тетрадка.
— Кофе будешь? — по-домашнему спросила Валентина и как-то просто улыбнулась. Пашка сразу немного успокоился.
На ней была одета длинная, тёмно-красная в чёрную клеточку, мужская рубашка. Она была искусно подобрана не по размеру. Рубашка была на три-четыре размера больше необходимого. Тёплая хлопковая ткань облегала её плечи, свисая швами на предплечья. Снизу на рубашке были сделаны глубокие полукруглые вырезы, которые открывали длинные рельефные ноги гимнастки, затянутые в эластичное чёрное трико. Нет-нет, при повороте, слегка расстёгнутая рубашка на мгновение приоткрывала «тайны» отсутствующего бюстгальтера. Туфли на приличном каблуке подчёркивали всю прелесть и стройность фигуры молодой артистки. Весь наряд манил изысканным сокрытым шармом и какой-то хорошо продуманной женской беззащитностью.
В мочках её ушей потревоженными маятниками трепетали длинные серьги. В чернёном ажурном серебре овальные тёмные камни играли сияющими крестами. Точно такой же камень сиял крестом в перстне на среднем пальце руки Валентины. Какие бы положения камни не принимали, магические сияющие кресты всё равно оставались на местах.
— «Блэк стар» — «Чёрная звезда»! Камень, который добывают только в Индии — там и купили в прошлом году, когда работали. — Валентина пояснила, видя как любуется игрой магических светящихся перекрестий её визитёр. — Жаль, что носить украшения могу только за кулисами. В работу не наденешь — можно в воздухе остаться без ушей и пальцев, если зацепишься за костюм ловитора или за свой. Такое уже бывало, и не раз. Даже ногти, вот, не могу отрастить — травмировать партнёра можно. — Валентина, словно жалуясь, объяснила специфику своей профессии.
Валя неторопливо насыпала несколько больших ложек молотого кофе в джезвей и бросила кусочки рафинада. На мгновение пахнуло «арабикой».
— Сварю кофе на кухне и вернусь, ты пока посиди. — Она пододвинула гостю стул с гостиничным инвентарным номерком на спинке и самодельным меховым ковриком-подстилкой.
Валентина вышла, и Павлик осторожно осмотрелся.
Его номер, безусловно, отличался от комнаты Валентины. Там, пару этажами выше, стояли две раздолбанные кровати, четыре колченогих стула, две обшарпанные тумбочки и прожжённый утюгом стол. Занавески на окнах висели кособоко. Выручал, придвинутый в угол к окну, видавший виды шкаф, который то и дело открывался, если выпадала многократно сложенная газета, стопорившая дверцы. О туалетной комнате вообще лучше было не вспоминать. В такие номера обычно селили командировочных, когда оставались лишние места в гостинице. Пашка, видимо, попал в категорию приезжих, чужих…
В комнате Валентины пахло какими-то нежными ароматами.
Гостиничный номер Вали был уютным. Жила она одна, что было редкостью для цирковой молодёжи. По одному селили только с разрешения директоров цирков. Исключение делали взрослым солистам, руководителям номеров и иногда учащимся. Остальных селили, как правило, по двое. Отец Валентины, Виктор Петрович, имел звание, поэтому жил вообще в «люксе». Естественно, он похлопотал о дочери и «пробил» ей одноместный номер. Фамилия этих артистов принадлежала к «высшей касте» циркового мира…
На одной из тумбочек, в номере Вали, стоял переносной телевизор, рядом миниатюрный японский кассетный магнитофон. У стены, подрагивая, тихо гудел взятый «на прокат» холодильник.
На трельяже, перед зеркалом, расположилась россыпь иностранной косметики. Всевозможные крема в тюбиках возлежали шпалерами. Круглые баночки с золотыми надписями возвышались сторожевыми башнями. Палитры теней для макияжа прятались за прозрачными пластиками. Блестящими красноголовыми пулями смотрели вверх футляры губной помады. Целая галерея женских духов заполнила оставшееся пространство. Вычурные формы флаконов удваивались в отражении зеркала. Всё это женское роскошество благоухало невероятными ароматами.
На стенах висели фотографии Валиного «воздушного полёта» и её самой во время исполнения трюков.
На тумбочке, бок о бок, в рамках красного дерева, стояли два одинаковых по стилю фотографических портрета. На них были запечатлены женщины удивительной красоты в старинных широкополых шляпах с вуалью, невероятно похожие друг на друга. Они наклонили головы к обнажённым плечам и сладко зачаровывающе смотрели в глаза невидимому фотографу. На одном из портретов Пашка не сразу узнал Валю. Здесь она казалась совсем взрослой.
— Это мама и я. Год назад. На кинопробах «Ленфильма»… — кошкой, тихо вошла Валя, держа в руках дымящуюся кофеварку. Запах кофе отрезвил и спас Пашку от аромата, в чарах которого он витал последние несколько минут. Валентина начала расставлять кофейные чашечки перед гостем.
Пашка Жарких однажды видел маму Валентины. Мельком, правда, месяца полтора тому назад. Он бы, наверное, и не обратил внимания, если бы вокруг не было столько суеты и разговоров. Приезд этой знаменитости в цирк стало событием!..
Мать Вали жила отдельно от семьи в Ленинграде. Она работала в театре. Была известной актрисой и невероятно красивой женщиной. Её колдовские зелёные глаза всегда приковывали взгляды мужчин, заставляя тех мгновенно становиться рабами на всю оставшуюся жизнь. Сколько разбилось мужских сердец за эти годы, сколько развалилось семей — ведал один господь! О её многочисленных романах слагались легенды. А что было правдой, что ложью — знали только два человека: она — актриса театра и кино и её избранник — выдающийся воздушный гимнаст Виктор Петрович. Да и знали ли? Хотели знать?..
Она приезжала к нему редко из-за постоянной работы в театре и на киностудиях. Виктор Петрович в Ленинграде тоже был наездами. Их подчас разделяли тысячи километров и разные часовые пояса. Были ли они по-настоящему мужем и женой? Скорее — считались таковыми. Страдали оба невероятно, так как любили друг друга искренне и без оглядки. Они поженились, наперёд зная, что один никогда не бросит цирк, а другая театр. Это было трагедией для обоих… Так продолжалось несколько лет…
…Позже мать Вали несколько раз выходила замуж, но постоянно была в «роли невесты». Время от времени, «по старой памяти», всё равно приезжала к Виктору Петровичу…
Валя выросла у бабушки в Ленинграде, пока её, подросшую, не забрал к себе отец. Виктор Петрович всю свою мужскую заботу и любовь сосредоточил на дочери. С каждым годом она всё больше становилась похожей на мать. Её глаза, повадки, манеры, голос — нет-нет, ковыряли «ржавым гвоздём» чуть зарубцевавшееся сердце одинокого мужчины. Но время — великий доктор…
…Валентина разлила кофе по чашечкам из красивого джезвея, украшенного чеканкой, разломала плитку шоколада на дольки и сделала первый аккуратный глоток.
Пашка тоже отпил. Густой напиток приятно ударил по нёбу незнакомым вкусом. На языке собрался мелкий «песочек» хорошо помолотых ароматных зёрен кофе. Подобного он не пробовал в своей жизни никогда. То, что он вспоминал, ну там, в столовых, в буфетах, тоже называлось кофе. Это были абсолютно два разных напитка. Валя пододвинула шоколад.
— А теперь попробуй вприкуску. Ну как? — Вале нравилась бесхитростность Пашки и его манера по-детски удивляться всему, чего он не знал или не пробовал.
Валентина, поигрывая глазами, так аппетитно облизала влажным языком свои испачканные шоколадом пальчики, что Пашка не удержался и лизнул свои.
Девушка, громко засмеялась, откинувшись на соседнем стуле. Распахнувшаяся на мгновение рубашка Вали подарила Пашке секунду лёгкого обморока…
— Пашка! Какой же ты ещё… — Валентина, продолжая смеяться, не закончила фразу, вместо этого многозначительно помотав головой.
В дверь неожиданно постучали каким-то замысловатым стуком.
— О, нет!.. — со вздохом лёгкого раздражения тихо сказала Валентина, сразу померкнув лицом. — Ну, вламывайся, мушкетёр! Ты чего не на занятиях?
В дверях появилась «гнедая» голова Валерки Рыжова. Он, как полицейский доберман-пинчер, стрельнул рыжими глазами по Пашке, по полупустым чашкам с кофе, по наряду Валентины.
— А-а, сбежал с последней пары. Привет, Пашка! А мне кофейку? — сделал просительное выражение лица одноклассник.
— Ну, проходи, гость незваный…
Валентина разлила остатки кофе на три чашки. Валерка бесцеремонно лопал шоколад, сидя на кровати Валентины, тем самым, как бы всячески показывая Пашке, что он тут во всю — «свой». Без умолку «трещал» о школьных делах, о том, как он «отмазал» Валентину на сегодня, как сбежал с уроков сам.
— У тебя пузо не треснет? Скоро будешь, как Портос! — Валентина ткнула кулаком в брюхо школьного соседа по парте.
— Не-а! Я вместительный! — Валерка громко заржал.
— Ну, ладно, нам пора алгеброй заниматься. — Валентина в свою очередь без церемоний и лишних поклонов вытолкала Валерку за дверь, которая снова приоткрылась и в ней опять показалась рыжая голова:
— Я… — попытался было что-то сказать Валерка, но увидев свирепый взгляд Валентины, осёкся, успев добавить:
— Понял, потом!..
Пока Валентина мыла на кухне кофеварку и чашки, потом неторопливо всё расставляла по местам и готовила стол к занятиям с Пашкой по математике, Валерка ещё трижды забегал к Валентине по разным поводам, пока она не закрыла дверь на ключ. Позже он ещё как-то раз слегка подёргал дверь, нерешительно поскрёбся, постоял, посопел и оставил «ситуацию» на волю судьбы…
…Ну что, начнём, «помолясь», Па-ашка! — Валентина специально «спела» его имя и выстрелила глазами. В «яблочко» она попадала легко…
Вспомнив крестное знамение Захарыча в больнице, и решив, что так у цирковых принято, Пашка честно ответил, что молиться он не умеет. Хохот Валентины не умолкал несколько минут…
— Какой же ты!.. О-ох-х… — она смахнула невольные слёзы. — Ладно, начнём без заутрени и литургии.
Павлик в очередной раз толком ничего не понял, но переспрашивать не стал. У него и так закружилась голова, и стало невыносимо жарко — Валентина придвинула свой стул вплотную к нему и села бок о бок. Её бедро касалось бедра Пашки и казалось жжёт его, как если бы туда плеснули кипятком.
— Ну, давай проверим что ты знаешь, чего нет. Что такое «неизвестные» в математике ты, надеюсь, в курсе? Ну там — «x», «y»… — Валентина стала рисовать на чистом листе Пашкиной тетради латинские математические символы.
Пашка неожиданно для себя нервно хохотнул. Он вдруг вспомнил, как в его вечерней школе взрослые дядьки отреагировали на эти буквы, когда молоденькая учительница математики стала писать их на доске. Последняя буква «z» явно разочаровала — привычное знакомое слово из трёх букв не получилось. Но комментариев и зубоскальства на том уроке было много, что довело учительницу до слёз…
— Ты чего? — Глаза Валентины непонимающе посмотрели на Пашку.
— Ничего, так, извини, пожалуйста!..
— Ладно, покажи чего вам задали, а я соображу в чём твои проблемы.
Пашка полистал алгебру, показал нерешённые примеры, рассказал, заикаясь от непрекращающегося мандража, где и чего не понимает. Валя стала неторопливо объяснять, обдавая Пашку волной нежных пьянящих духов и теплом своего жгущего бедра.
Пашка кивал, ничего не слыша и не понимая. В нём бродили какие-то токи, блокирующие слух и сознание. Он то «включался» в процесс обучения, то проваливался в пучину мечтаний, незнакомых до селе желаний, помыслов и грёз…
— Э-э, маэстро! — Валентина медленно провела лакированными ноготками по щеке Пашки — Вы тут?..
Пашка вздрогнул от нежного прикосновения и мгновенно появившихся мурашек, которые набросились на него словно лесные муравьи, атакующие противника.
Валентина задержала на нём свой «слепой», без зрачков, кошачий взгляд. Её лицо освещало солнце, которое сместилось правее. На влажных, чуть приоткрытых, и слегка тронутых губной помадой губах играла загадочная улыбка.
Пашка почувствовал себя маленькой серой мышкой, зажатой в угол.
Валентина потянулась к нему своим лицом. Запах тонких духов ударил в его лёгкие. Он закрыл глаза, сваливаясь с качелей в бездну и полетел…
В дверь постучали.
— По-шёл вон, «Мухомор»! — ровным, без эмоций, голосом послала Валентина стучавшего.
— Валя! Это я! — раздался из-за двери голос.
Когти кошки разжались, но теперь отверзлись пружинные погибельные ворота мышеловки. Пашку выбросило из сладостного наркоза «бездны», как вылетают струи гейзера из бушующих недр…
Щёлкнули обороты ключа, замок хрустнул старыми суставами.
На пороге стоял Виктор Петрович.
— Пап, извини, думала опять Рыжов — достал! — Валентина несколько смущённо объяснила свои слова. С отцом они были в очень доверительных и дружеских отношениях. — Позавтракаешь?
— Нет, спасибо, уже ел. — отец внимательно посмотрел на Пашку, открытый учебник и чуть исписанную тетрадь.
— Что, Ромео, грызёшь гранит науки? Ну-ну, молодец! — он обратился к Валентине:
— Пойду на переговорный, позвоню в Питер. С мамой поговорить не хочешь?
— В другой раз, пап, сейчас вот — занимаемся!
Виктор Петрович ещё раз сказал своё: «ну-ну!», пожелал удачи и закрыл за собой дверь.
— Так, неделя началась со звонков. На прошлой звонил маме трижды. Затосковал мой батенька, затосковал — верный признак! — Валя вздохнула, и вновь стала простой и домашней.
Дальше с учёбой как-то не клеилось. Солнце зашло за край гостиницы, в комнате Валентины стало немного темнее. Осень — она и есть осень…
Пашка несколько сумбурно прощался, не поднимая глаз. Уже в дверях споткнулся о смеющийся взгляд Валентины, которая крепко взяв его за руку, «по-товарищески» поцеловала в щёку — словно ожгла, и на прощание «пропела»:
— Па-ашка! Какой же ты ещё… ребёнок!..