Иллюстрации созданы на основе фотографий В. Кулакова

Фото на обложке «Осень» – Владимир Кулаков

© В. А. Кулаков

 

От автора

Мы все умеем думать, рассуждать. Одни высказывают наболевшее вслух. Другие всё носят в себе. Мысли не дают нам покоя, словно жгут изнутри. Появляется необходимость поделиться с кем-то. Хотя бы с бумагой. Тогда на какое-то время становится легче…

Все мои книги рождались по-разному. Листки блокнотов, случайные клочки бумаги из газет и афиш – фиксировали мои переживания, размышления.

Так родился сборник лирических новелл-миниатюр "Представление продолжается…"

Живёт на свете "Девочка с Золотым Билетиком".

Эти книги о моей жизни и работе в цирке. Точнее – взгляд на жизнь через призму манежа и кулис.

"Ах, скажите вы мне…" – написалось, когда Душа пела. И просила Слова…

"Я жив ещё пока…" – сборник стихов, родившийся из пламени и пепла сложного для меня периода.

Пройден Путь. До Осени. Это время подведения итогов – как тех "цыплят". Надо оглянуться. Осознать. Вновь пережить, чтобы дальше…

"Шаги по Осени считая…" – книга-исповедь. Она перед вами.

Ненаписанные книги уже стучатся. Они беспокоят днём. Приходят ночами, прогоняя сон. Тогда я зажигаю свечу и смотрю в окно, ожидая спасительного рассвета. Меряю шагами пространство бытия. Так рождаются новые страницы…

А пока я считаю шаги. По Осени. Грея пальцы на кострах из листьев сгорающего прошлого. Отогревая Душу для будущего. Всё ещё впереди…

 

Автобиография

Однажды, весенним мартовским днём, мой будущий папа пришёл к моей будущей маме с цветами и благими намерениями. В результате, 12 ноября 1955 года родился я.

Случилось это в городе Воронеже в 4-м роддоме под Петровским сквером. В то время женщины рожали поздно. Маме – восемнадцать. Это был вызов! Доктор, принимавший роды, называл её "маленькой мамой".

Родившись, я великодушно молчал. Первые аплодисменты получил от доктора… ниже спины (медицина часто ошибается). Стиснув голосовые связки, стерпел. Но, когда доктор решил перейти к "овациям", я выдал первую арию.

– О, певцом будет! – сказал доктор. Он почти не ошибся. Петь в этой жизни пришлось часто и много. С радостью и удовольствием… (Спустя четверть века мы с мамой случайно встретили того доктора. Когда-нибудь напишу об этом рассказ)…

Из роддома меня понесли в Никольскую церковь засвидетельствовать перед Всевышним. Окунаясь в купель, я призывал Господа, выводя лихие фортиссимо. Напоследок схватил за бороду священника, перепутав с Богом. (Любимый застольный рассказ моих родителей). С тех пор так и пошло: не то и не так. Цирк!..

До четырнадцати лет жил на тихой улице Никитинской, названной в честь воронежского поэта. Там было всё: лазанье по крышам старого гужевого двора, катание на задках подвод, ругань возниц и ожоги их кнутов. Гонки на подшипниковых самокатах – их грохот приводил в ужас жителей улицы. Поджигание тополиного пуха, который заваливал город в июне, как снег в декабре. Дворники с пожарными гонялись за нами, как пограничники за нарушителями. Углы в коммунальных квартирах становились стенами плача, а суровые отцы, объясняли с помощью нехитрых аксессуаров, поддерживающие их штаны, что надо или быстрее бегать, или забыть о лаврах Герострата.

Футбольно-хоккейные баталии, где я с удовольствием ловил мячи и шайбы в воротах, заканчивались выбитыми пальцами, синяками, шрамами. (Позже с таким же удовольствием ловил плохо слушающиеся жонглёрские мячи, булавы и кольца, из-за которых остались шрамы на сердце и психике. Вы где-нибудь видели нормальных людей в цирке?..)

Нравилась учёба в музыкальной школе № 2 Ленинского района города Воронежа, по классу баяна, у знаменитого П.Ф. Ворсина. Не нравились сольфеджио и обязательная игра в оркестре баянистов школы. Азартно конфликтовали со скрипачами. Мы их звали "смычками", они нас – "сапогами" (может потому, что сапог, если его сжать, похож на меха баяна). Не упускали случая треснуть друг друга при встрече по голове большущей нотной папкой. У скрипачей, почему-то папки были тяжелее, но доставалось им чаще – у них руки всегда были заняты…

Странное ощущение вызывало пение в хоре Воронежского музыкального театра в опере "Кармен" на одной сцене с таким прославленным Доном Хозе как Народный артист СССР Зураб Анджапаридзе. (Дирижировал тогда Народный артист Украины Я.А. Вощак). Каждый раз что-то холодило живот, и сердце сбивалось с ритма, словно предстояла дворовая драка стенка на стенку. Позже эти ощущения ко мне вернутся на манеже цирка…

Жизнь круто изменилась, когда мама разошлась с папой (или наоборот). Мы с братом оказались безотцовщиной. Мне – четырнадцать, брату – девять. Из коммуналок центра Воронежа переехали на окраину города. Поменялся район, школа, отношения. Я стал взрослым…

Крепко хотелось праздника. Однажды увидел объявление в цирковую студию, которая располагалась в клубе Механического завода. Пошёл…

Потрясло, заворожило, как жонглёр бросал кучу колец и мячей. Вот оно! – подумал я. И занялся… клоунадой. Но мячики, булавы, кольца поселились в моём доме, потеснив учебники и нотные тетради. Видя природную лёгкость жонглирования словами, руководитель цирковой студии Н.К. Терлихов, однажды заставил вести программу концерта. Задыхаясь от страха и собственной наглости, я дебютировал в роли шпрехшталмейстера. Через два года вышел на подмостки как жонглёр. Ещё через год, 11 сентября 1973 года, я поступил на работу в Воронежскую Областную Филармонию, артистом оригинального жанра, перед этим насмешив весь худсовет. Восемнадцать исполнялось только через два месяца. Официально принять на работу не могли, о чём мне и сообщил директор. Как потом рассказывали, я прижал булавы к груди и жалобно попросил: "Ну, возьмите меня!.." Директор аргументировал: "Тебе же надо деньги платить, а как я оформлю?.." Тут я выдал историческую фразу, которую до сего дня помнят старые артисты-земляки: "Не надо мне деньги платить! Я так работать буду, вы только возьмите!.."

Хохот членов худсовета, просматривавших меня тогда, и сейчас стоит в моих ушах.

– Миша! Да возьми его! – треснула директора, по своей привычке, кулаком в плечо народная артистка СССР М.Н. Мордасова – Парень-то, глянь, хороший!..

Страстное желание стать артистом оценили, и на работу приняли. На такое нарушение пошёл незабвенный М.А. Голынкер – директор нашей филармонии.

Определили меня в лучший эстрадный коллектив "И смех, и песня, и любовь" под руководством Н.И. Варшавера. Получение зарплаты превращалось каждый раз в мучительный спектакль с неизменным вопросом: "Зачем тебе деньги? Ты же говорил…"

Это была суровая школа эстрадной жизни, "и смеха, и песни, и слёз…" Но, всё равно, это был – праздник…

Май 1974 года ознаменовался призывом в армию в Гвардейскую Кантемировскую танковую дивизию. 2-я спортивная боевая мотострелковая рота стала новой школой мужества и мастерства. Танки невзлюбил до такой степени, что стал "антитанкистом" – стрелком-гранатомётчиком. (Об этом тоже отдельный рассказ. Может, повесть. Или роман).

Думаете, я забыл о цирке? Как бы не так! До армии поступал в Государственное Училище Циркового и Эстрадного Искусства четыре раза. Первый – в 1970 году. Мне объяснили, что для начала надо закончить восьмой класс. Ладно, вокзал, как говорится, не отходил. (Это позже он станет лейтмотивом на долгие годы…)

Потом – 1971, 1972. Мимо! Заявлений от желающих тысячи. Конкурс 120 человек на место. (Даже в медицинский институт такого не было!) Берут всего 50 человек. Из них 35 парней и 15 девушек. Сюда же – национальные кадры из республик (с гарантированным поступлением), дети цирковых артистов. Что оставалось нам, простым ребятам из провинции – глотать слёзы на вокзалах, уезжая в который раз ни с чем…

1973 год. Меня уже знают педагоги циркового училища, улыбаются как старому знакомому: "Вот настырный!.." И, как обухом по голове: "Подходишь! Но – тебе в армию. Давай после…"

1976 год. Я с трудовой книжкой артиста эстрады, с готовым номером. Но с опозданием на приёмные экзамены после демобилизации. Пятый раз!..

Набираюсь смелости, иду к директору ГУЦЭИ Александру Маркияновичу Волошину. Рассказываю, чуть не рыдая, вопя, сколько мне пришлось вытерпеть. Он назначает просмотр на 31 августа 1976 года, на 13.00. Считаю приметы: 31 – наоборот – 13! Год в сумме – 13. (Любимое число рулит!) Добираюсь до "Преображенки" на трамвае № 13 и лечу до "Белорусской" на крыльях последней надежды. Вот она – 5-я улица Ямского Поля дом 24-а. Вот она – причина бессонниц и волшебных снов. Вот она – мечта всей моей жизни!..

Выкладываюсь по полной, показывая всё, что умел в ту пору, и слышу, как во сне, скрипучий голос Маркьяныча:

– Ну, что, Кулаков, кхм-м, неплохо, неплохо. Да, генерал? – Волошин обращается к педагогу по жонглированию Ф.П. Земцеву. – Но взять тебя не могу…

Тут я в который раз падаю в пропасть чёрной дыры многолетней неудачи, ставшей моей тенью и комплексом неполноценности. Жизнь кончилась…

– …не могу взять, м-мм… на первый курс, нас не поймут. На второй беру смело. Сдавай экзамены, догоняй!..

Учился с упоением, догоняя свою мечту и приятелей, с которыми когда-то поступал вместе – они уже были настоящими артистами. Догонял, догонял и чуть не вылетел из училища на четвёртом курсе. Диспансеризация! На кардиограмме шесть остановок сердца – аритмия… Следствие четырнадцатичасовых многодневных репетиций и полуголодного студенческого существования.

– Срочно к директору!..

Опять Маркияныч скрипит, словно железом по стеклу:

– Сдохнешь, я тебя хоронить не буду! Отвечать за тебя – тем более. Сам будешь крутиться на своих похоронах! Тоже мне, Стаханов с Растелли!.. (Энрико Растелли – великий итальянский жонглёр).

Крутиться на собственных похоронах явно не хотелось – дел было и без того много. Сигареты – в сторону! Сна по восемь часов – не менее! Репетиций – по восемь часов, не более! Прогулки. Молоко, сметана, томатный сок (фу, гадость!..) Кое-как вылез. Следующая диспансеризация не стала приговором…

Выпуск. 1979 год. Международная учебная программа с кардиологическим, словно намёк, названием "От сердца к сердцу". Я выпускаюсь с номером "Музыкальные танц-акробат-жонглёры". В номере – партнёрша, баян, русская косоворотка, воронежская удаль, танцы, степ и жонглёрский реквизит. Поезд "Москва – Новосибирск".

18 сентября 1979 года сбылась Великая мечта – я стал артистом цирка!!!..

Далее всё как у всех: гастроли, переезды, манежи, цирки, города, страны. Несколько десятилетий жизни – в одну, ни о чём не говорящую, банальную строку… Потом. Когда-нибудь. Может быть…

Побывал на гастролях в Югославии, Индии, Японии (три раза), Южной и Северной Корее, Швеции, Франции (два раза), Англии (четыре раза), Италии, Монте-Карло, Германии, Израиле. Очень надеюсь, что на этом моя география с биографией не закончились.

Что-то отдано эстраде, что-то цирку. Профессиональный стаж – сорок лет. Из них двадцать лет работы в Большом Московском цирке на проспекте Вернадского.

Был режиссёром-постановщиком по трюкам и исполнителем одной из главных ролей в цирковом мюзикле "Свадьба Соек" (режиссёр Гинзбург Е.А.). Дважды был "Золотым Буффом" в одноимённых цирковых спектаклях-фестивалях. Ролей, которые я исполнил на манежах цирков, и которыми горжусь, наберётся более двух десятков. Песен, написанных разными композиторами и поэтами к спектаклям, и мною исполненных "вживую", свыше сорока. Номеров, которые я создал для других – с дюжину.

Гордость – младший сын, жонглёр Александр Кулаков. Лауреат четырёх самых престижных мировых конкурсов. Обладатель премии "Триумф" в области литературы и искусства.

Для себя создал два номера: "Танц-жонглёр-манипулятор с обручами" и "Эксцентриада с тарелками". Всегда старался идти непроторёнными путями. Много работал. Много ошибался. Отчаяние и сомнения – повседневные спутники. Спасал девиз Черчеля: "Никогда не сдаваться!" Грела и держала на плаву православная вера, которая жила в моём сердце с детства, благодаря бабушке.

Сделано немало. Ещё больше пока не осуществлённого…

Люблю – жизнь! Люблю ходить пешком. Много и с удовольствием. Люблю своих сыновей. Свету – девчонку с рыжими глазами, которую мне подарил Бог и Ленинград. В городе белых ночей созданы мои лучшие спектакли и прожита часть нашей совместной жизни.

Люблю старую Москву. Её историю, бульвары, кривоколенные переулки. Принимаю её такой, какая она есть. Любимое время года – листопад. Обожаю каламбуры и лёгкость в общении. Ненавижу непрофессионалов и хмурых людей. На жизнь смотрю с юмором. На себя – с иронией. И подозрением:

Что этот парень выкинет ещё?..

Написал первое слово и задумался. Зачем я пишу? Какая необходимость? Можно ли обойтись без этого?..

Без слов обойтись можно. Слова – они и есть слова, написанные или произнесённые. Вместо признания в любви можно просто посмотреть человеку в глаза, улыбнуться, обнять – и он всё поймёт. Можно обжечь ненавидящим взглядом – и тебя тоже поймут. На могиле великого мима Дебюро написано: "Здесь лежит тот, кто сказал всё, не вымолвив ни слова…"

Очень не скучное занятие, пряча слова внутри, разговаривать с самим собой, гуляя по городу. Робинзон Крузо тоже разговаривал с пустотой, чтобы не сойти с ума от одиночества. Но этого мало. Человеку нужен Собеседник! В разговоре с которым, вдруг, понимаешь: не такой уж ты и оригинальный.

В основном люди чувствуют и мыслят одинаково. Просто один может подобрать слова, чтобы выразить свою мысль, как мелодию без нот, "на слух", а другой – нет. Один записывает свои мысли, другой их читает и говорит: "О! И я так тоже думаю…"

Зачем художнику краски и кисти, когда можно просто любоваться пейзажем? Зачем фотографу оставлять на плёнке взволновавшее его? Зачем писателю создавать образы и картины, подчас вымышленные, когда в жизни их предостаточно?..

Есть ли в этом необходимость? Жизнь такая короткая, чтобы её загромождать словами. Их и так много. Пустых, никчёмных, лукавых…

Я собираю слова искренние, передающие трепет и волнение. Хочется, чтобы с помощью слов меня услышали люди. Хотя бы малая их часть. Поделиться увиденным, наболевшим. Сориентироваться: так ли живу, так ли чувствую? Я ведь тоже часть человечества.

Слова нужны, чтобы меня услышал Бог. Мы все хотим с ним говорить. Конечно, он и так может услышать мои мысли и внутренний голос, которые гораздо красноречивей того, что излагается на бумаге. Но есть жгучее желание описать мир красками слов, приравнять ритм слогов к музыкальным ладам, а рождённые образы – к фотографической магии живописи и архитектуры.

Вдохновение!.. Пьянящее состояние, когда, неожиданно для тебя самого, Слово становится Волшебным, словно Кто-то водил твоей рукой – вот непреходящее желание любого пишущего. Как от этого отказаться?..

Есть ли мне что сказать миру? Не преувеличиваю ли собственную значимость?..

Думаю, нам всем есть что сказать друг другу. Надо просто решиться на это. Однажды взять чистый лист бумаги, карандаш – и написать первое Слово. Оно самое трудное.

Слово, обращенное к людям…

* * *

Отметил дюжиной ноябрь

моё рожденье.

И с первым криком

осень умерла.

Холодны зори в ноябре.

Дымятся окна.

Как в озере —

на стёклах полыньи.

Последний лист

на тополе уснувшем

Прощальным вымпелом

трепещет на ветру.

* * *

Крыша хаты под соломой.

Холодный чернозёмный пол,

Присыпанный песком.

Лампады огонёк пред образами,

Завешанных белёным рушником.

И первая щепоть ко лбу,

Безгрешному, как чистый лист.

И первое "прости" в поклон,

Во след за бабкой повторяя.

Деревня. Хата. Пол. Господь…

А звали бабку Александрой.

Как сына моего и как отца.

Не знала, грешная,

Ни цифр ни алфавита.

Мечтала "Книгу Книг" читать.

"Учись, унучек!" – говорила.

Меня ж сподобил Бог – ПИСАТЬ…

Жизнь – Капризная Дама.

Но я любил её. Наше домашнее Зеркало отражало солнце и моё счастливое лицо. Нам предстоял долгий Путь…

Я был молод и нетерпелив! Жизнь рассудительна и нетороплива.

Я горячился, подгонял её, убегая вперёд. Мою спутницу это раздражало, злило!

Она степенно шла величественной походкой…

Наше новенькое домашнее Зеркало корчило мне рожи ранними морщинами, смеялось в лицо…

Тогда я останавливался и говорил: "Ах, так!.." Садился у обочины и демонстративно не замечал её.

Жизнь степенно проходила мимо. Шла дальше…

Я отставал. Терял её из виду. Надолго оставался в забвении и одиночестве…

Когда становилось невмоготу, начинал метаться в её поисках. Отчаивался. Требовал, чтобы она меня Услышала и Поняла!..

Пыльное, местами треснутое, домашнее Зеркало комически наиграно рыдало. Морщины бороздили лицо, превращая его в маску старого Рыжего клоуна из балагана.

…Теперь мы с Жизнью идём рядом. Она меня не покинула…

Я перестал суетиться и отчаиваться. Жизнь перестала на меня дуться и сердито подсмеиваться. Я, кажется, её понял…

Отремонтированное домашнее Зеркало перестало корчить рожи. Я снова увидел в нём солнце и Человеческое лицо.

Жизнь – Прекрасная Дама. Просто она любит Гармонию. И – меня…

Душа скулит щенком дворняги. Глаза ослепли от тусклой серости беспросветного неба. Осень без листьев. Небо без солнца. Шаги без цели. Путь в никуда. Возвращение ни с чем…

Время притормозило бег. Задумалось. Замерло в пустоте. Чтобы потом рвануть на опережение. Ударить поддых, неожиданно, коварно. Не дав опомниться, опрокинуть на помост, как опытный боксёр. Не зевай, не расслабляйся! Не отвлекайся от жизни и реальности…

Память крутанула заднее сальто в прошлое:

– Кулаков! Ты опять летаешь в облаках! Вернись на землю, скоро экзамены!.. – Учитель математики Евдокия Ивановна прервала мои мечтания и смотрение в школьное окно.

– А, ну да, зачем тебе математика! Ты же в цирке собираешься работать…

10-й "А" отзывается коротким смешком.

– В облаках хорошо, Евдокия Ивановна, там до Бога недалеко!..

Класс с готовностью попытался хохотнуть, но как-то, скорее кашлянул, и растерянно замер…

Прошло столько лет…

До сей поры летаю в облаках. Бог всегда рядом. Но каждый раз находится кто-то, желающий вернуть меня на землю…

Если объединить все города моих гастролей – получится огромная страна.

Если собрать все цветы, подаренные мне зрителями – вырастет чудесный сад.

Ежели позвать всех музыкантов, когда-либо аккомпанировавших мне – соберётся самый большой оркестр в мире.

Сияние всех прожекторов, светивших мне, сольётся в гигантское солнце. Цветы украсят бульвары городов, где будет звучать музыка оркестра. Аплодисменты превратятся в воздушные полёты смеющихся одуванчиков…

Это будет замечательная страна. Там будут жить красивые люди. Свободно гулять добрые звери. Всюду будут встречаться Клоуны – неунывающие люди-человеки.

Закройте глаза. Откройте сердце…

Такая страна уже есть. Я в ней живу.

Название ей – Цирк.

Что такое – ЦИРК?..

Это, конечно, манежный круг. По нему лошади несутся, наклонясь к центру. Словно там сокрыт ответ…

Цирк – полусфера. К ней с арены взлетают под купол. Там до Бога рукой подать.

Это – плоскость, когда лежат, не в силах подняться от усталости. И жёсткая плоскость – когда однажды не поднимаются вовсе…

Цирк – это квадрат детской колыбели. С первыми круглыми игрушками – мячами и кольцами жонглёра…

Для некоторых начинающих – ярмарка тщеславия, заканчивающаяся тщетой.

Улыбка и седина старого артиста, вкусившего горечь цирковых опилок. Познавшего простоту "Vanitas vanitatum…"

Это – мир в миниатюре. Вселенная. Начало мироздания и конец бытия.

Бесконечная прямая, замкнутая на самою себя. Спираль в спирали. Параллельные прямые, которые пересекаются. Это парадокс в логике и логика в парадоксах.

Цирк это – ты, растворённый в вертикалях надежд и огорчений.

Это – восходящая горизонталь удачи, летящей к тебе на крыльях аплодисментов.

И – Любовь, долгожданная, безграничная, однажды приходящая к тебе.

ЦИРК – это Круглая Многогрань…

Многочасовая поездка в южном поезде подходит к концу.

Очередной тоннель с грохотом проглатывает вагон. Мрак пожирает время. Секунда, другая, третья… Мгновения затянувшейся Вечности…

Наконец поезд вырывается из чрева горы и в купе вновь царствует тишина под мерное покачивание вагонных рессор.

Шесть часов утра…

До Сочи рукой подать. За окном угадывается долгожданное море. Свет вагонных окон едва пробивает густую черноту южного зимнего утра. Освещает бегущий изгиб берега.

Ещё два часа езды. Невольно прикрываю глаза…

Однажды увидев море, человек теряет покой навсегда. Оно имеет магическую силу притяжения, как пропасть, горы, звёзды. И не важно где ты родился…

Артистическая судьба бросала меня от берегов Дальнего Востока до берегов не менее далёкой Индии. От курортных пляжей бывшей Югославии до вечной мерзлоты БАМа.

За Иркутском долго едешь вдоль берега сурового Байкала. Прошло много лет, но я помню бескрайние воды озера-моря, лиловый туман майского предрассветного утра и фиолетовый призрак рыбака, тянущего сети в лодку…

В памяти остались зелёные воды бухты Золотой Рог на Тихом Океане. Ночные купания под Сухуми в маслянисто-глянцевых водах то ли звёздного, то ли Чёрного моря.

Тело помнит магию Мёртвого моря Израиля. Невесомость его вод. Играющие на солнце кристаллы соленых друз.

Остались на фотографиях скалистые ветреные берега французской Нормандии. Гигантские горластые чайки холодных берегов Британии. Гранитные разломы скандинавских шхер и фиордов. Сиреневые акварельные закаты японского Кюсю, отражающиеся в антрацитовом иле, ушедшего в отливе за горизонт, моря.

Руки помнят ласки прохладных волн Финского залива, такого родного, желанного…

Душа отогревалась в густо-лазурных волнах Адриатики, обрамлённых пенными гребнями штормового Каспия. Умиротворялась в малиновых водах Азова. Рождали новый день утренние зори бескрайнего Индийского Океана с пальмами на берегу…

Поезд, притормозив на повороте, резко дёрнул, звякнув железом. Проводники включили свет, спугнув остатки сна и воспоминаний.

Здравствуй, море! Я снова к тебе вернулся…

Здравствуй, колыбель человечества!

И чего-то ещё, очень Настоящего…

Долгое время мои бессонные ночи заканчивались на рассвете. Дни начинались перед первой репетицией, до полудня. Как мне удавалось выспаться?

Судя по старым записям в дневниках – это было мечтой, но не проблемой.

На все вопросы привычно отвечал: "Кто сказал, что ночью надо спать?.."

В своей правоте был убеждён долгие годы…

Ночь – пора прогулок по полутёмным улицам и бульварам незнакомых городов. Заглядывание в окна спящих этажей, с попыткой угадать, кто там живёт – старая моя игра…

Ночь – волшебное время покоя и одиночества. Тишины и раздумий. Осознания и Познания, без спешки, без суеты.

Когда стрелки часов переползают за полночь, время начинает течь медленнее. Наступает магическая пора. Можно без зеркала взглянуть на себя снаружи и изнутри. Увиденное – доверить бумаге.

Ночное время раздвигает стены, спрессовывает расстояния. Оживляет образы и звуки, делает их реальными. Сакральные превращения рождают метаморфозы и фата-морганы. Теперь всё, к чему бы ты ни прикоснулся, на что ни посмотрел, – самым волшебным образом станет превращаться в строчки машинописного текста…

Лишь после этого, когда туман зарождающегося утра коснётся окон, а ночь испуганным чёрным котёнком шмыгнёт в ближайшую подворотню, ты уснёшь успокоенным и счастливым. В ожидании новой встречи…

Ночь – великий маг и чародей…

 

Новая старая сказка…

Подарил старый Жонглёр молодому, мячик волшебный, да блюдечко чудесное, что манежем зовётся.

Катится мячик по блюдечку, показывает города земли родной, моря чужеземные, страны заморские. И отправляется молодой Жонглёр в путь-дорогу нелёгкую, странствия дальние, вслед за мячиком быстрым. Мячик скор, только поспевай…

Катится мячик по блюдечку, мелькают вешки пути, шуршат листки календаря. Ни пурга лютая, ни распутица осенняя, ни суховеи летний не могут остановить мячика круглого.

Катится мячик меж гор высоких, через реки быстрые, сквозь леса дремучие. Горы ему не помеха, топкие болота не преграда. Мячик-то не простой – цирковой, волшебный.

Катится мячик по шпалам сосновым, по рельсам железным. А то вдруг взмоет в поднебесье и летит выше птиц перелётных, выше облаков перистых, чтобы поскорее вновь упасть на манеж-блюдечко волшебное, в руки Жонглёра тёплые.

Мячик не простой – всё может.

Кружит, всё быстрее бегает по блюдечку. Чудеса земные показывает…

Утомится Жонглёр, поспеваючи за мячиком, отдыху запросит. А мячику на одном месте не лежится. Скачет он нетерпеливо из руки в руку Жонглёра. Попрыгает невысоко и вновь зовёт в пути-дороги земные да заоблачные…

Скоро сказка сказывается, да не скоро дороги кончаются.

Долго кататься мячику по блюдечку. Целых двадцать лет и зим. По окончании срока наречённого, должен Жонглёр мячик чудесный передать другому, младшему своему собрату. Завет такой. Если не передаст – потеряет мячик силу волшебную. Будет пылиться бесполезно за краем блюдечка чудесного…

Коли выполнит Жонглёр завет обещанный – вновь оживёт мячик. Станет кататься-бегать по блюдечку-манежу, страны заморские, моря чужеземные показывать, да города земли родной, с народом славным.

Катится мячик, катится, конца пути не видно. Земля-то, матушка наша, – круглая, как мячик волшебный…

Дороги тебе ровной, мячик быстрый.

Судьбы тебе доброй, Жонглёр молодой.

Конца счастливого тебе, сказка старая…

Рабочая неделя закончилась. Три вчерашних представления-спектакля, по три часа каждый, где ты ежесекундно был нервом, энергией, смыслом – растворились в тебе, отравив каждую молекулу организма. Выходной…

Усталость навалилась неподъёмным спудом. Она оглушила, раздавила. Лишив сил, желаний, воли. Вязкая, как смола. Как зыбучие пески, из плена которых не вырваться. Только вниз, в пустоту…

Руки не в состоянии поправить сползшее одеяло. Толчки пульса во всем теле. Один толчок за другим. Один за другим… Пульсирующие всплески жизни в спине, в веках, в кончиках пальцев.

Прислушиваюсь к толчкам, с вялым, равнодушным любопытством. Пытаюсь считать. Сбиваюсь… Нету "вчера". Нет "завтра". Есть только звенящее тишиной "здесь и сейчас". Безразмерное, бесформенное. Бесконечное. Навалившееся всей тяжестью гравитации.

Лежать, лежать… Исчезнув в складках постели, словно меня тут нет. Закрыв глаза. Отбросив мысли. Отключив сознание. Минута за минутой. Минута за минутой. Час, другой. Бесцельно, бесполезно, бессмысленно. Не сдерживая утекающего драгоценного Времени. Толчками, по капле. Из настоящего в прошлое. Как столетнее коллекционное вино в песок. Как кровь из вспоротой аорты…

За окном, из небесной раны вытекает бесцветный дождь… День вылинял, потерял краски. Только мокро-серое…

Толчки, толчки… Минута за минутой. Час за часом… Полдня, полжизни позади. Впереди – мокрый бесцветный день.

Выходной…

Час назад тебе рукоплескали ложи, партер, галёрка. Крики "браво!" перекрывали медь оркестра. В ответ ты искрилась, светилась изнутри, затмевая прожектора и софиты цирка. Глядя на тебя, у всех вырывалось:

– Принцесса!..

А сейчас ты стоишь у шипящей электроплитки, спрятанной от администрации гостиницы, и колдуешь над ужином. Простая смертная принцесса, в передничке, с засученными рукавами моей рубашки. Ты в ней как в балахоне Пьеро – всё висит. Щека выпачкана мукой, тоже как у Пьеро.

Ты то и дело поправляешь спадающую прядь золотистых волос и с улыбкой смотришь на меня. Взгляд дерзкий, вызывающий. Ласковая, многозначительная дуэль глазами:

Любишь?..

Угу…

Теперь уже вслух:

– Любишь?..

– Угу…

– …пельмени!

– Ах, ты! Ну, держись!..

Господи! Какие же у тебя сладкие губы…

– Ну, вот! Ты теперь как Пьеро!

(Украла мои мысли…)

– А ты – моя верная Коломбина!..

Давай свои вкуснющие пельмени. И выпьем чаю за наш семейный цирковой театр…

Звезда моя цирковая, как ты сейчас далеко!..

Нас разделяет межзвёздное пространство в пять световых… минут.

Ты паришь под куполом и сияешь своим недосягаемым совершенством.

Улыбнись мне, слышишь! Взгляни на галёрку, где я сижу. И жду.

Ты так недоступно далека. Ты улыбаешься всем. И тебя сейчас любят все. Но ведь ты – моя!..

Я мчался к тебе в другой город, в холодной плацкарте, чтобы согреться под твоими колючими лучами, капризная моя Звезда…

Среди аплодирующей толпы на галёрке мне одиноко и тоскливо. Я люблю тебя. Мне хочется кричать об этом на весь цирк!..

Сейчас ты принадлежишь всем. Ревную тебя к партеру и галёрке, ложам и ярусам. К твоей трепещущей трапеции, к цветам, аплодисментам. Ревную к твоему костюму, искрящемуся мириадами звёзд. Он так плотно прижимается к совершенному, такому горячему, знакомому телу….

Зрители аплодируют и кричат. Они продлевают мою боль на миллионы световых мгновений. Ты для них – звезда!..

Я тороплюсь за кулисы, боясь потерять тебя в этом бесконечном космосе под названием Жизнь…

Париж. Танго-ночь…

Длинный стебель чайной розы коварно поранил изящный палец. Алая капелька крови подчёркнуто медленно слизана полуоткрытыми губами. Чёрный диск винила с лёгким шипением приглушённо выкрикивает скрипичное глиссандо аргентинского танго. За упавшими портьерами танцуют полуночные звёзды…

Танго-ночь…

Томится горячее Chateau Latour в тонких бокалах, как разогретая кровь виноградной лозы, изнеженная ласками солнца. Колдовская влага Bordeaux мерцает звёздами неизведанного. Призывные всполохи космических глубин из-под томно прикрытых ресниц. Отблески рубиновых капель на влажных губах…

Танго-ночь…

Вращающийся диск с летящими в заоблачные октавы скрипками. Ритмичный перезвон обнявшихся бокалов. Ураган цветущего жасмина французских духов. Улыбающийся бутон павшей на пол розы. Острый маникюр лакированных ногтей, оставляющий на теле извилистый узор переживаний…

Танго-ночь…

Бархат трепетных ладоней обещает сладкий обморок иллюзий. Чёрный космос ночи породил вселенский взрыв сотворения грешных страстей. Он извергся из точки тайных помыслов в межзвёздное пространство безумства прикосновений. Время исчезло. Оно замерло, притаилось, напряглось. Чтобы взорваться бешеным ритмом междометий. Вибрациями потревоженных связок, трепещущих гласными созвучиями. Есть только всё затмевающие пульсары желаний, порождающие новые желания… Танго-ночь…

Скачущие тени пожирают розовую темноту стен и потолков. Бесформенные призраки мечутся по комнате. Им вторят в огненном танце потрескивающие языки пламени свечей. Стеарин жаркими потоками истекает по мельхиору подсвечников…

Танго-ночь…

Монотонно вращающийся безмолвный диск. Перезвон первого парижского трамвая. Увядшая на полу чайная роза. Остывшая клякса пролитого вина. Два дымящихся обгоревших фитиля. Два конуса оплывшего стеарина. Два потухших вулкана…

Танго-ночь. Париж…

Сторона чужая, земля нерусская, край не родной…

Туман. Бесконечный, тяжёлый. Мутный, как деревенский самогон. Такой же оглушающий, сбивающий ориентиры, и забубённый.

За туманом ничего не видно. Словно там ничего нет. Где-то шипит, колдует морская волна. Туман заманивает, тянет, засасывает на погибель…

Ещё месяц!..

Добровольный плен – что гастролями зовётся. Пять месяцев позади. Карманный календарик в зачёркнутых квадратах прожитого. Сто пятьдесят траурных рамок сожжённых дней. Без дома. Без тебя. Без России…

Туман. Как холодная мокрая простыня на пылающий лоб. Нет мочи…

Нет житья без края чернозёмного, без лугов заливных, без запаха разнотравного. Без неба звёздного, без вётел тихих, что вдоль Дона склонились. Без объятий твоих, без слов пьянящих. Без неба степного, без воздуха, которым не надышаться. Без воды ключевой, которую пить и не напиться…

Без песен грустных в деревнях воронежских, на скамейках, под вечер, в закате догорающем. Там ветер в поле рожь тревожит. Там кони стреноженные, фыркая от удовольствия, трепетными губами целуются с клевером. Душа летит и возвращается, как эхо от косогоров придонских…

Остров туманный посреди океана атлантического. Автобусы двухэтажные. Будки красные телефонные. Речь мудрёная, непонятная. Небо далёкое, солнце не греющее, глаза ослепшие…

Где ты, Россия? Где ты, любовь моя, что Богом дадена? Где ты, земля православная, что Родиной зовётся?..

Туман…

Ночь. Холодно и неуютно в стенах цирковой гостиницы. Не спится.

Всё перепуталось в голове: сценарии будущих номеров, гастрольные города, новые лица, имена, привязанности. Зарождающаяся любовь…

Мысли переплелись, как переваренные макароны в холостяцкой кастрюле. Разбитая кровать подозрительно потрескивает, отгоняя и без того зыбкий сон. Кутаюсь в тонкое казённое одеяло. Надо бы завтра попросить ещё одно…

Скоро придёт Он…

Он приходит ко мне по ночам, реже – днём. Он всегда приходит, этот "Умник", когда хочется остаться один на один с тишиной. Когда впитываешь в себя звуки ночи, давая отдых рукам, уставшим за день от репетиций и работы. Когда хочется прислушаться к своему сердцу и чувствам.

Он приходит и начинает меня изводить умными речами, нравоучениями:

– Зачем?.. Почему?.. Как ты мог!..

От него не спрятаться, не уйти в отпуск, не взять больничный. Он – потрясающий зануда. Правда, иногда веселит своей наивностью. Но чаще – откровенно бесит! Редко мы с ним на дружеской ноте.

Вот… Уже чувствую его. Он где-то рядом. Сейчас постучит!

Я, конечно, не открою. Но этот бесцеремонный нахал всё равно будет здесь. Пролезет под дверью или в замочную скважину. Он ухищрённый малый – всегда что-нибудь придумает.

Приходит и, как всегда, молчит. Садится рядом, глядя на меня своим немигающим взглядом. Терпеливо ждёт.

Первым никогда не начинает, даже если пауза неприлично затягивается. Даже если он видит, что ты только делаешь вид, что спишь…

Редкий день Умник уходит ни с чем. Ему же надо меня поучить, повоспитывать.

Ну, вот и он…

О-о! Не-ет!..

– Явился? – хитро улыбаюсь. – Ну, что молчишь? Вроде предмета для "задушевной" беседы нет…

– Не ври себе, приятель! – вздохнув, трагически тянет Умник, словно прочитав мои сомнения. – Зачем она к тебе приходила?..

– Не твоё дело!

– Возможно. Но разумно ли то, что ты делаешь?..

Вот оно, началось…

– Послушай, старина! Ты же умный малый. Ну, хочешь откровенно? Я не в силах остановить эту лавину. Не могу управлять процессом. Что-то родилось из ничего, – оно ещё трепетное, как огонёк свечи. Такое же материальное и беззащитное.

Я боюсь пожара. Ты же знаешь сколько раз я обжигался, сдирая потом кожу. Но и не хочу, чтобы этот огонёк потух. Понимаешь?..

– Не философствуй! – бесцеремонно прерывает он меня. – Разум! – поднимает восклицательным знаком указательный палец. – Давай разложим всё по полочкам и во всём трезво разберёмся.

– Пошёл к чёрту!!! – ору я ему прямо в ухо. – Не нужны мне твои рассудительность и благоразумность!

Всё для ума! Всё для ума! А что для души, для сердца?!..

– А что будет с ней, когда ты уедешь?.. – охлаждает мой пыл ночной гость.

Противно тикают часы. Кровать сегодня точно развалится. Одеяло тяну на нос. Нет, так тоже не уснёшь! Кровать со стоном и скрипом выдержала ещё один мой пируэт. Едва сдерживаюсь от крепких слов. Три часа ночи!..

Этажом выше, в номере моего приятеля воздушного гимнаста, раздаётся заливистый женский смех. Стоп! Что-то знакомое…

– Вот это да-а!..

Ну, и где ты, умник! Где твоя мораль? О чём теперь поговорим?..

Сна сегодня не будет. Иду в ночь, бродить по улицам. Тушить, так и не состоявшийся, пожар. Встречать рассвет. Разговаривать с "умным человеком". Пытаться сохранить трепетный огонёк доверия и Любви…

Вот мы и встретились с тобой… Таким я тебя и представлял по её рассказам.

Двое мужчин. Два соперника. Два союзника в этом молчаливом вечере.

Она сидит между нами как эпоха, разделяя нас на прошлое и настоящее.

– Сигарету хочешь?..

Ты схватился за неё, как за надежду, пряча свою боль. Красивые, длинные пальцы выдали тебя. Ты волнуешься, не зная как себя вести. Долго разминаешь похрустывающий табак, нюхаешь. Сигарета… Как вовремя я тебе её предложил!

Короткий благодарный взгляд чистых близоруких глаз согрел меня. Мы будем сегодня союзниками. Я дам тебе возможность уйти красиво и независимо. Ты сегодня, увы, проигравший. Это – жизнь…

Ты смотришь на меня, явно сравнивая. В твоих глазах не видно ненависти и зла. В них есть любопытство, вопрос и досада, помноженная на мужскую ревность.

Я стараюсь быть самим собой. Ситуация напрягает и меня. Глупо как-то. Ты явно согласился быть проигравшим.

Эх, ты! Большой, красивый, умный ребёнок! Ты даже не догадываешься, что проигравший – я…

Мы с тобой актёры, коллеги по ремеслу. Ты талантливее меня, но… Видимо, сегодня я играю лучше…

Ты унесёшь в ночь свою тихую саднящую боль. Догорающее прошлое, пылавшее костром эти годы, о которое ты грел своё доброе сердце.

Я унесу складки помятой одежды и сладкий привкус ей губ, некогда осыпавших ТВОЁ тело горячими каплями женской ласки. Ты же помнишь её…

Уноси, мой проигравший друг, своё Большое Прошлое. Я увезу в другой город своё маленькое настоящее. Ей мы оставим главное – будущее…

Ты ушёл как мужчина – гордо и легко. Я дал тебе шанс.

Ты ничего не сказал мне, но я почти услышал, прочитав это в твоём прощальном взгляде: "Спасибо! Ты поступил по-мужски…"

Да, мой уходящий, только что приобретённый и навсегда потерянный друг. Я боялся увидеть твою боль, слабость, беспомощность. Ты ушёл достойно, подарив достоинство и мне…

Ночь не вечна. Через пару часов спасительный рассвет…

Я не ухожу, я – бегу! От неё, от себя…

Заблудиться бы в этих остатках бездонной осенней ночи!..

Шаги лужами разлетаются в звонкой тишине провинциального города. Петляю как вор. Куда бреду в этой вязкой черноте? Чего потерял? Себя…

Ночь – размазня…

– Люди! Где вы?!..

Кажется, весь мир уснул. Сердце вторит моим аритмичным шагам: "Тут-тут…" Ошибаешься, милое: "Там-там" никого нет…

Стоило воровать, чтобы ничего не приобрести? С таким же успехом можно было собирать утренний туман в чужом саду и, крадучись, перетаскивать его в свой…

Как она была сегодня близка! И как стала безнадёжно далека…

Хочется найти моего сегодняшнего визави, положить ему руку на плечо, признаться в своём поражении…

Одноглазый светофор монотонно подмигивает жёлтой Луне. Ветер толкает в спину как конвоир, ведущий на допрос. Из-за угла сквозняк швыряет в лицо горсть холодного дождя:

– Умойся!..

Умыться действительно хочется. Смыть сегодняшний день. Её поцелуи, горящие у меня на губах, неловкость вечера, и её нелепую ошибку…

Остановись! Зачем все эти рассказы о твоём прошлом? Я не хочу исповеди, где звучат другие имена. Мне нужна только ты!..

Мне нет дела, что ты принадлежала кому-то час назад, день, год. Это – прошлое! Сейчас ты принадлежишь только мне!..

Моя точка отсчёта – с твоего тихого стона, глубокого вздоха, начала страстного дыхания. Ты – моя!..

Нежные руки, полураскрытые в сладостном упоении губы, уносят меня из реальности в мир грёз и неизведанных ощущений. Я ещё летаю. Не разрушай придуманную сказку!..

Зачем показываешь эти фотографии? Опомнись! На них твоя прошлая жизнь…

– У тебя красивое тело… – Всё, что я смог пролепетать, собрав в тугой комок выдержку, волю, боль. Чтобы не закричать, не порвать в клочья этих маленьких глянцевых негодяев, которые без жалости и стыда предлагали мне твою обнажённую плоть… в его объятиях.

Опомнись! Мгновение назад МОИ губы тебя согревали. МОИ руки дарили тебе нежность и откровение. Сердце ещё прыгает в груди от твоего огненного танца. Что ты делаешь!..

Капли дождя маленькими дробинками стучатся в гостиничное окно. Входите, не заперто. Поздравьте проигравшего победителя…

Он тихо и грустно сказал ей:

– Не надо так со мной. Я – художник. Я – скрипка, которую ты терзаешь безжалостными пальцами.

Она рассмеялась:

– Какой же ты художник, если у тебя нет красок? К тому же ты не умеешь рисовать. Какая же ты скрипка, если я не слышу музыки?

Она была очень умной и мудрой, эта девушка.

Он вздохнул, нежно посмотрел в её непроницаемые глаза. И ушёл. Навсегда.

Привычное небо вдруг стало серым. Цветы и солнце монотонно-блёклыми. Море свинцовым. Акварельный закат неожиданно погас, оставив после себя рваную розовую рану на небе…

Звуки исчезли. Только нескончаемый гул автомобилей и шуршание колёс по мокрому асфальту…

Она всё поняла. Потом…

Она была очень умной и мудрой, эта девушка.

 

Старая новая сказка…

Он сидел на краю кирпичной трубы, грустно улыбался звёздам и тихо плакал.

Маленький Трубочист был влюблён…

Бродя по крышам под луной, когда все спали, он чистил печные трубы и людские души. Маленький Трубочист очень хотел, чтобы люди умели любить и летать во сне. А летать можно только с чистой душой…

Он повстречал Её тёплым летним вечером…

У неё были холодные губы…

– ?!..

– Я Снежная Королева. Тебя я буду звать – Кей. У нас всё будет – О! Кей…

Теперь ему не хватало даже тепла печной трубы, чтобы отогреть озябшие пальцы и сердце. Его любимые цветы – три хризантемы – поникли и медленно умирали.

Тогда он решился…

Маленький Трубочист собрал тепло всех печных труб города и принёс в свой дом, где была она – Снежная Королева. Это была его последняя надежда…

Она рассмеялась:

– Глупец! Я – вечная…

Вечная мерзлота души. Растопить её нельзя. Для этого не хватило бы тепла печных труб всего мира. На то она и вечная…

Он сидел на краю кирпичной трубы, грустно улыбался звёздам и тихо плакал.

Маленький Трубочист был влюблён…

Жил-был на свете художник. Его звали Ал.

Он всю жизнь проработал в цирке художником-моменталистом. Это когда на манеж выходит клоун и моментально рисует людей, их смешные портреты.

Ещё он работал в "Крокодиле" – таком журнале со смешными картинками. Его знали и любили многие. Потому, что он был лёгким и весёлым.

Случилось так, что Ал уехал в далёкую страну. Стал там жить. Документы новой державы он не получал. Жил по паспорту страны, где родился.

Пришло время, паспорт оказался просроченным. А он всё жил и жил. Со смехом мечтая, что когда-нибудь поедет на родину и получит огромные деньги, накопившейся за эти годы пенсии. Тогда Ал моментально станет художником-миллионером…

Однажды оттуда пришла новость: он – умер! И даже выписана справка о его смерти.

Прежняя жена продала квартиру. По всем документам его, как бы, нет…

Художник долго веселился, называя произошедшее клоунадой. И вдруг, в одночасье, собрался и приехал в страну, где не был двадцать лет…

– Так Вы живы или умерли?

– Вы не видите?

– Я вижу бумаги!

– Посмотрите на меня.

– Вы определитесь! А то сначала умираете, а теперь хотите воскреснуть.

– Я определился: хочу жить!..

Два месяца художник обивал пороги кабинетов, доказывая, что не собирался умирать. Ситуация была смешная. Смеялся он, смеялись чиновники. Смеялись много. Каждый день. До слёз, до зубовного скрежета…

Время шло. Пришла осень. Наконец он получил последний нужный документ, позволяющий ему жить в этом мире. Ал поехал в цирк, в котором прошли его лучшие годы…

Не дошёл до него совсем немного. Художник взял и умер. Взаправду…

– Нет, вы это видели! Ходил тут, всех доставал, и такое выкинул – цирк!..

Художник Ал теперь никому ничего не расскажет. Он всегда был с большим чувством юмора. Смеялся сам. Любил, чтобы смеялись вокруг. Видимо, в нашей стране надо быть осторожным с юмором – можно умереть от смеха…

Москва. Пушечная 4. Четырёхэтажный дом. С многоэтажной судьбой…

Среди цирковых – просто Главк. Что бы там не менялось на табличке при входе.

Фривольная лепнина на фасаде. Когда-то, говорят, здесь был ресторан "Альпийская роза", где разворачивались события в "Дьяволиаде" Булгакова. Позже – одно из самых известных в Москве заведений для увеселения плоти…

Многолетняя шутка цирковых по этому поводу: "направление изменилось, суть осталась…"

Стою меж широкими лестничными маршами. Всматриваюсь в рисунки высоких потолков. Вслушиваюсь в тишину далёкого прошлого…

Много лет назад я пришёл сюда с документами после окончания циркового училища.

Теперь здесь всё по-другому. Тишина, чопорность кабинетов. Артистов, с их проблемами, принимают после двух. Курить нельзя нигде. Вход строго по пропускам. Цирк отгородился от самого себя.

Пахнуло закуренной кем-то втихую сигаретой. Память ожила образами. Сознание закружило цирковым вихрем воспоминаний, опрокинув на несколько десятилетий в прошлое…

…Дым коромыслом. Гвалт. Вокзальная суета на этажах. Люди, люди, люди…

Потёртые лестницы – терпеливые каменные титаны. Они помнят подошвы и каблуки всех именитостей и простых смертных, жизнь которых поднялась и спустилась по этим холодным белесым ступеням. Длинные, прокуренные обветшавшие коридоры с потрескавшимися стенами и потолками. Их морщины не замажешь, не загримируешь наспех…

Здесь встречаются по делу и просто так, целуются, жмут руки. Забывают прошлые обиды и обижаются снова. Надеются, разочаровываются…

Цитадель закулисной жизни артистов цирка. Какая она есть.

Тут кабинеты с казёнными бумагами. Тяжёлые недоступные двери "замов" и "самов". Комнаты с людьми полными серьёзного достоинства и осознания собственной значимости.

В коридорах свой ритм. Многие пришли просто напомнить миру о себе, увидеть других. Суета, волнения – всё на ходу – вопросы, ответы…

– Куда едете?

– Скоро премьера…

– А этот трюк…

– Надо зайти в Старый…

– Когда это было, дай вспомню…

Обрывки фраз, возгласов, какофония человеческой речи, как в настраивающемся перед выступлением оркестре. И тихий голос скрипки в омуте гула духовых:

– Ещё любишь?..

Всё на бегу, всё на лестничных переходах. Как на большой узловой станции: объявления, распоряжения, гудки, свистки, формирование, отправление, тупики…

Рукотворные "Бермуды" нашего циркового бытия. Здесь люди – кораблики, подвластные стихии. Тут всегда шторм. Кто-то терпит бедствие, кто-то уже утонул. Кто-то пытается спасти себя и ещё кого-то. Опасный район для неопытных, начинающих.

Здесь часто встречаются пираты, которые ради удовольствия и развлечения берут чужие, не вооружённые суда на абордаж. Грабят их, уничтожают команду, топят. От кровожадности и властолюбия воюют между собой.

А вот флагманом проплывает супертанкер. Такому шторм не страшен. Не страшны ему и пираты. Он боится только торпед. Их под водой не видно…

Среди этого безбрежья – мой лёгкий, новенький парусник. Необходимость заставила его зайти в этот район, кишащий опасностями. Наконец он медленно и радостно выплывает из мутных беспокойных вод и попадает в тёплые волны московских улиц…

Подальше от этого Острова Погибших Кораблей…

В Москве по Старому Арбату ходят странные люди с блаженными улыбками и табличками на груди: "Обними меня!". Прохожие улыбаются. Некоторые обнимают. Кто с шуточной радостью, кто с любопытством.

Мы, в семье, каждое утро тоже обнимаемся. Это стало традицией, ритуалом. Первый шаг всегда делаю я. Видимо мне это нужнее. Сегодня – этого не сделал. И… меня не заметили.

Я взял картонку, написал текст, увиденный на Арбате. Пришёл на кухню… Улыбнулись "приколу". И… не обняли. Тогда я заорал: "Обнимите меня! Мне же хочется!.."

Вряд ли человека согреют выпрошенные объятия, но…

Люди с табличками ходят по Старому Арбату в огромной Москве, и странно, словно извиняясь, улыбаются. Хочется ведь только им…

Московское метро. Нищие…

Что это: Беда? Заработок? Чей-то жадный умысел-промысел?..

Те, кто на коленях – в унынии.

Кто шагает мимо – не в радости.

Суета метро. Обыденность. Жизнь…

Нищие молча просят. Протягивают пластиковые стаканчики. Идущие мимо молча сыплют мелочь…

Милостыня. Люди даже не подозревают, что подают своей Душе. Богу…

Ещё совсем недавно, хоть по кусочку хлеба, но хватало всем. Видимо, кому-то захотелось больше. Зачем?..

Капает монетами милосердие в стаканчики. Вспыхивает медью погасший зрачок.

Масло в лампадах. Образа в киотах. Нищие жгут колени, корёжат спины. Шуршат подошвы идущих по этой жизни.

Кто-то обязательно подаст. Жива Россия…

Который день дождь. Затяжной. Нескончаемый. Словно слёзы Земли, омывающие наши грехи.

Кто мы?..

Неразумные дети Земли? Подрастающая цивилизация, без сожаления и сострадания? Где живём? Как живём? На Ком живём паразитами?

Обнажились полюса – болевые точки планеты. Защититься нечем. Земля плачет… Мы не слышим…

Кто мы?..

Лезем в арктические шельфы, торопясь и ссорясь – кто первый. С детской лёгкостью нащупываем новые артерии и вены. Впиваемся комарами в тело сверхглубокими скважинами. И сосём, сосём… Уже не молоко – кровь!..

Кто мы?..

Нам после дождя радугу. Мы после себя – свалки. Нам певчих птиц. Мы – рогатки. Нам лазурь волн. Мы – Арал. Нам заливные луга с покосами. Мы – пылевые бури казахстанской целины.

Кто мы?..

Мы ежегодными таёжными пожарами. Земля – шквальными ливнями – как спасением от ожогов. Она – меридианами, параллелями. Мы – петлёй адронного коллайдера. Она ладошками. Мы – кулаком!..

Кто же мы?..

К нам со словом. Мы – с распятьем.

Время вперёд. Реки вспять. Дамбы – бомбы. Гимны-домны. Копоть – слякоть. Штопор в висок…

Да кто же мы?..

По всей планете – гул, окрещённый "плачем Земли". Гигантское Живое Существо страдает. Тревоги в душах. Набаты в храмах: "Дон-н-н!.. Дон-н-н!.." Армагеддон-н-н…

Мы – "Буранами". Нам – тайфунами. Земля – потопом. Мы – ковчегом. Она – плачем. Мы – Ноем. Всё сначала?..

Кто же мы такие?..

Судьба меня отправила в затяжные гастроли без адреса – "в никуда"…

Впервые надо учиться Жить без манежа.

Без цирка.

Безработица. Без… Звучит "рогато", если вслушаться…

Хм! Странное состояние. Я – свободный художник. Ты ни от кого не зависишь. От тебя ничего не зависит… Независимость-невесомость…

Растерянности нет. Уныния подавно. Появилось ощущение безграничности. (Вновь это "без")…

Разорвалось привычное кольцо манежа, выбросив меня потоком событий в безбрежный мир. ("Без" – меня сегодня явно преследует)…

Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…

Резонансом, в мерном осеннем покое телефонный звонок из прошлого, "оттуда".

"Приходи. Есть работа…"

Ребята! Я привык к манежу, к зрителям, к аплодисментам. Неужели я променяю простор этого парка, подарившего мне надёжность манежа, на ваш удушливый кабинет. Эту крашеную скамейку, похожую на галёрку, на ваш жёсткий стул, прилипший к холодному столу. Тихие аплодисменты падающих листьев на хлопанье ваших высокопоставленных дверей. Эту неторопливую вечную мудрость Осени на сиюминутную никчёмность и суету. На Бессмысленность и Бесполезность…

Вот, наконец, и проявилась истинная приставка к главным словам. Обнажилась суть – "бес"!.. Он меня не попутает. Бог меня хранит!..

Я выбираю – Осень…

Бесцветный день "протирает штаны". Если только можно протереть штаны, лёжа в кровати. Единственно кому хорошо, так это моей кошке Басе, которая обалдела от радости, что можно столько спать, используя моё тепло….

Мне – "никак". Бывает такое состояние. Подобное случалось после нелёгких побед на цирковых конкурсах и когда присваивали звания. Казалось бы – вот оно!.. Но, утром, проснувшись, начинаешь понимать, что в тебе и этом мире ровным счётом ничего не изменилось…

Сегодня никуда не спешу. Мне теперь вообще некуда спешить. Это наверное странно слышать от жонглёра, существование которого определялось темпом и ритмом. Теперь моя жизнь – упавшее и покатившееся по манежу жонглёрское кольцо, которое, выписав полудугу, успокоилось на пыльном ковре арены…

Хм, никуда неспешащий жонглёр. Пенсия…

Странное звукосочетание: "Пенсия-вакансия". И то и другое означает ограниченную пустоту. Ты, вроде, есть. Но тебя нет. Ты ещё сравнительно молод, но твоя профессия объявляет тебя "вторым сортом"…

Остывшие кольца без тепла рук. Выглаженные костюмы, висящие на вешалках. Можно продолжать. Вроде всё как всегда, но…

Оставляя манеж – страдаем мы. Оставаясь сверх меры на манеже – страдает зритель. Уходить надо чемпионом…

День "протирает штаны"…

Нет привычных представлений в строго назначенное время. Нет обязательных ежедневных репетиций. Нет ничего, что было Главным столько лет…

Теперь появилось другое, что скорее испугало и озадачило, нежели обрадовало: полная свобода выбора и воли. Ещё – прорва, ранее всегда не хватавшего, времени. Незнакомое, непривычное состояние, оглушившее, ошарашившее, как случайно вышедший из клетки цирковой лев…

Моя жизнь приобрела две вещи: стабильную неопределённость и определённую нестабильность. Так бывает во время неудачного акробатического прыжка. Полёт в никуда…

Нужно сгруппироваться, успеть осмотреться и принять единственно правильное решение, чтобы не поломаться. На это тебе отпущены несколько сверхмгновений, сравнимых с выстрелом, с командой: "Ап!". Чтобы угадать. Чтобы выжить…

Мне повезло. В своей судьбе я угадал девять слов из десяти…

Бесцветный день "протирает штаны". Что тут скажешь?..

Надо сгруппироваться, осмотреться…

Пока хорошо только кошке…

Так приятно лежать в уютной домашней постели. Прислушиваться к тишине раннего московского утра. Наслаждаться невесомостью тренированного, и пока ещё беспроблемного, тела…

Вокзалы, аэропорты, поезда, перроны, вагоны – звенья цепи цирковой жизни, которую, казалось бы, не разорвать. Разорвалась…

Впервые никуда не надо спешить. Не нужно репетировать, жечь руки мозолями. Пришивать оторвавшиеся блёстки к костюмам. Они прощальными звёздочками остались лежать на манеже…

Долгожданный выходной теперь потерял горизонт. И смысл…

За окном ледяное небо в синих проталинах. Не хочется вылезать из-под нагретого одеяла. Мысль нетороплива, бессвязна. Бесконечно жаль чего-то…

Отмеренная чаша моей судьбы наполнилась последней каплей-секундой и пролилась в этой осени нежностью. И грустью…

Пришло время. Мой Цирк неожиданно уехал куда-то, оставив меня на незнакомом полустанке. В отцепленном вагоне…

Ноябрь занедужил. Ледяной дождь и первые снежные заносы превратили дороги в грязно-серую кашу.

Стрелки часов замерли. В который раз открываю глаза и вижу, что они продвинулись всего лишь на четверть часа. Это странное, незнакомое чувство, к которому так и не привыкнуть: никуда не надо спешить. Время принадлежит теперь только мне.

Хм, человеку хоть что-нибудь принадлежит в его жизни? Тем более – Время. Которое не пощупать, не спрятать в шкаф до лучшей судьбы…

Время можно лишь услышать, когда оно, рассекая снежные лужи, шелестит мокрыми колёсами проезжающих машин. Его можно даже замерить гулкими ударами сердца, лёжа без сна в постели. Но не остановить, не повернуть вспять. Река времени медленно протекает мимо твоих окон, оставляя тебя в забвении…

В минуте 60 секунд. В часе – 3 600. В сутках – 86 400. В месяце – 2 592 000. В високосном году – 31 190 400 секунд. Приблизительно столько же ударов сердца. Тридцать один миллион сто девяносто тысяч четыреста мгновений прожитых в этом году. Без цирка…

Сыну. Александру Кулакову

Жонглёр обошел весь свет. А его кольца облетели Землю.

Они вернулись. В исходную точку. Вернулись совсем молодыми. И жонглёр, и кольца. Жонглёру вновь было семнадцать. Как тогда…

Кольца тоже изменились, стали чуть меньше. Теперь они не были железными. Кольца стали легкими, пластиковыми…

Жонглёра теперь звали чуть иначе. Его имя стало отчеством. А бывшее отчество – именем…

Чего только не бывает, когда обойдёшь земной шар…

"Пустота – это место без помещённых туда тел" – шутил когда-то Аристотель…

Сколько весит Пустота?..

Серьёзные учёные станут рассказывать про веса атомов, ртутные столбы Торричелли, векторы пустоты, наполненные энергией.

Обыватель скажет: "Пустота – она и есть пустота. Ничего она не весит!.."

Как им объяснить, что самое страшное состояние – когда тело, как раз, помещено в Пустоту?

Когда музыка Души не заполняет внутреннюю Суть, а портреты Любимой – пустые стены дома. Когда бессонница давит всем мирозданием, а память выжигает сигаретами остатки ночи…

Как рассказать, что мегатонны пустых мгновений, прожитых тобой, спрессовываются в серую глыбу Жизни?

Однажды она навалится на тебя…

И ты так ничего и не расскажешь.

Раздавленный пустотой…

На чашах весов Судьбы всегда лежит Выбор.

Каждый выбирает То, что он выбирает. Никто не принуждает. Выбираем мы и только мы: служить Богу или мамоне. Идти прямо, или в обход, по тропкам. С упоением бежать по кругу, тешась иллюзиями и грёзами, или просто стоять, топчась на месте. Можно лежать, закрыв глаза, ощущая, как Жизнь протекает мимо и мазохистски наслаждаться этим. Выбор безграничен. Свобода выбора есть всегда…

Можно находиться в пустыне, или на необитаемом острове – и не быть свободным. Можно толкаться в переполненной утренней электричке метро, где сжимают твои лёгкие, и наслаждаться свободой. Всё так относительно…

Свобода не рождается в протестах и демонстрациях на улицах, не завоёвывается революциями – это видимость, фетиш, мираж, недосягаемый идеал… Всё живёт внутри нас. Бунтующе или безмятежно. Явно или подспудно, на уровне интуиции, трепетного зовущего желания. Надо только прислушаться, почувствовать, осознать…

Свобода определяется выбором. Она рождается из чувства собственного достоинства и умирает с тобой. Свободной…

Главное – не потерять себя. Иметь счастье оставаться во всех обстоятельствах самим собой. Понять: кто ты?.. И что с этим делать?..

Однажды выбрать: идти прямо? Пробираться по тропинкам в обход? Бродить по кругу в счастливом неведении?..

Или – лежать камнем преткновения на дороге собственной судьбы…

Не пытайтесь изменить мир, тратя силы в тщетной борьбе и попытках сделать его лучше. Этого не удалось даже Создателю.

Может, так задумано?..

Попытайтесь изменить Себя. Чтобы вокруг вас создавалось пространство Покоя. И Любви…

Однажды, проснувшись, неожиданно для себя – улыбнётесь. Вдруг почувствуете: мир изменился!

К лучшему.

Ирине Парфенковой "Вечной"

Когда наступают холода, мои кошки, Баська и Дуська, с артиллерийским призывом: "По батареям!" занимают позиции на отопительных радиаторах. Никто не в состоянии их оттуда изгнать. "Окопная война" с холодом может продолжаться днями и ночами.

Когда морозы в бессилии отступают, осада снята. Кошки, с видом победителей, довольно урча, возвращаются к размеренной "мирной" жизни. Трутся о ноги, заглядывают в глаза и всё чаще появляются на кухне, намекая на опустевшие кормушки…

Нам, людям, когда приходят жизненные холода, тоже хочется вжаться в тёплый угол и замереть, дожидаясь проталин на лицах любимых, и солнечных бликов в долгожданных словах. Холода всегда приходят неожиданно. Когда к ним совсем не готов. Как старость…

Однажды смотришь в зеркало и видишь совсем чужое небритое лицо. Нет, что-то узнаваемое есть, но с трудом припоминаемое…

На пожелание: "Приятно тебе провести время!" грустно шутишь: "Время не проведёшь…"

Всё длиннее телефонные разговоры с ровесниками. Всё чаще слышатся в них незнакомые ранее слова. Всё меньше остаётся друзей в записной книжке…

Холодными и долгими, как осенние сумерки, бессонными ночами, вдруг начинают приходить мудрые мысли. Мудрость всегда приходит со старостью. Но, иногда, старость приходит одна…

Рано или поздно холода уходят, уступая место долгожданному теплу. Ты выбираешься из налёжанного, ставшего привычным, уголка своего одиночества, и понимаешь – всё не так уж плохо…

Лениво ожидая перемен, тискаешь вечерами мурлыкающих кошек, смотришь в их вечно молодые, бездонные, сверкающие глаза, и сожалеешь – что ты не кошка на радиаторе…

Бывают моменты, когда не знаешь что делать, как поступить…

Телефон молчит. Друзья не беспокоят. Враги затаились. Солнце спряталось за непроницаемость зимних облаков. Всё замерло в ожидании…

Тягучие, как кисель, бесцветные дни-близнецы сменяются длинными, потерявшими счёт, бессонными ночами. День проходит за днём. Месяц за месяцем. И ничего…

Чувствуешь себя полотенцем, которое выжимают. Начинаешь временами бесноваться от беспомощности что-либо изменить. Взываешь к небу – оно молчит!..

Мысли нависают над тобой громадным пауком из вопросов с многоточиями, впечатавших тебя в липкую паутину безысходности…

Воля парализована. Руки опущены. Ты замираешь в пространстве, как остывающая планета, погибшая в звёздных войнах…

Коришь себя. Ропщешь на небо. Впадаешь в грех отчаяния и уныния…

Но вдруг, однажды, приходит ответ и прозрение: горечь ситуации "ничего не происходящего" – лекарство от пустых и никчёмных телодвижений, слов, поступков!..

Пути Господни неисповедимы. Иногда Он нас ведёт причудливыми тропами, выводя на дорогу Истины…

Лекарство, излечивающее плоть и душу, редко бывает сладким…

Шамбала…

В нашем представлении – это место, населённое необыкновенно духовными людьми. Там хранится всё лучшее, что накопило человечество за время своего существования: все изобретения, генофонд земли и т. д.

Хоть на мгновение оказаться бы там!..

Вход туда закрыт, труднодоступен. Шамбала не видна, спрятана от людских глаз. Попасть туда может только особенный, просветлённый человек, с чистыми помыслами и открытым сердцем.

Столько людей, в порывах любопытства, тщетно пытались найти туда дорогу. Это где-то в Гималаях: то ли в горах, то ли под ними…

Людей, которые отреклись от земных ценностей и суеты, мы называем Святыми. Они ещё при жизни познали тайну Бытия, что зовётся Истиной. Приняв схиму, отказались от всего земного, оставив только общение с Богом. Его тоже никто никогда не видел. Но многие всю жизнь ищут путь к Нему…

Шамбала, Царствие Божие…

Может, это одно и то же?..

Существуют указатели, карты. Но приходя в географическую точку, люди не находят того, что искали. Почему? Где же Это?..

"…Ищите же прежде Царства Божия и правды Его".

Кто-то грандиозно просто спрятал искомое человеком. На виду. Рядом.

Но не найти желаемое ни в горах, ни в океанах, ни на материках, ни под ними. Спрятано в самом недоступном месте – в самом человеке. В его Душе.

"…и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть".

(Лук. 17:20,21)

Шамбала – это не география, не физическая величина. Это – внутренний мир человека, его помыслы, устремления. Духовность. Это – Путь к себе, к Божьим россыпям Мудрости, Доброте, Человечности, Божьему подобию, что в каждом из нас.

Всё так просто…

В этот день, мы с моей спутницей жизни Светой, ожидая знатную гостью, встали пораньше насколько могут встать пораньше бывшие цирковые…

Для поднятия настроения я сообщил Светке, что именно сегодня нам на двоих стукнуло сто лет!..

Раздвинулись шторы. Балкон распахнул объятия утренней свежести. Щёлкнул выключатель, и комнаты заполнились музыкой джаза…

Мягкий ковёр ленивой кошкой растянулся на полу. Его мажорный цирковой рисунок растягивал губы в улыбку…

Сделали привычную утреннюю зарядку. Светка, по-прежнему, "влёгкую" сидела на продольном и поперечном шпагатах. Я размахивал, как никогда рьяно, гантелями и вдохновенно рвал эспандер…

Пробежались привычным маршрутом по осенним скверам, шурша листьями, как перевёрнутыми страницами. Приняли контрастный душ. Перед этим облились ледяной водой из эмалированного зелёного ведра. Вздыбили пенные горы шампуней на наших головах, чтобы позже уложить на них модные причёски. Я гладко, до скрипа лезвия, выбрил щёки и подбородок. Прошёлся лосьоном по шёлку свежего лица.

До прихода гостьи ещё оставалось время…

За окном, опавшими аплодисментами, буйствовал листопад. Осень кленовой веткой скреблась в окно. Земная ось чертила свой бесконечный, как цирковой манеж, замкнутый круг. Жизнь шла своим чередом…

Октябрьские дни короткие, как обрывки взрослых снов. Уличный фонарь неоновым светом начал спорить с жёлто-коричневыми сумерками…

Отглаженная праздничная сорочка тёплой волной легла на плечи. Из шкафа, змеёй факира, по команде: "Ап!" – появился коллекционный галстук, привезённый из Парижа. Под подбородком вскоре красовался пижонистый узел. Небрежно расстёгнутый, чуть приталенный пиджак цвета кофе, тут же выдал всю малосерьёзность своего далеко неюного хозяина…

Света, в тёмно-вишнёвом струящемся вечернем платье, слегка подрумянила щёки. Неяркая помада блеском освежила рельефные, зовущие губы. В несколько штрихов туш легла бархатом на её длинные ресницы. Я игриво поднял бровь… Светкины рыжие глаза призывно блеснули, но тут же, на всякий случай, "включили красный свет"!..

Десертный стол был накрыт. Зажжённые свечи слегка покачивали горящими талиями фитилей, рождая на стенах причудливые танцующие тени. Откупорена бутылка дорогого красного сухого вина. Наполнены бокалы. Звон тонкого стекла и первый глоток сообщили: "Пора!.."

Мы замерли и стали ждать гостью…

…Она – Старость – так и не пришла…

С улицы метнулся сквозняк, вздыбив парусом оконную занавеску. Удушливый запах дешёвой "Примы" ударил по ноздрям, спугнув остатки зыбкого сна. Сосед с нижнего этажа опять курит…

Есть повод встать с рассветом. С "песочком" в глазах иду на балкон.

Небо серее серого. Прощальные августовские дни. На клёне появилась первая осенняя седина. Несколько листьев заметно пожелтели. Берёза ответила клёну огненной прядью. Начинается соревнование осенних нарядов…

Смотрю вниз. Сосед с какой-то остервенелой нежностью облизывает сигарету. С истосковавшимся наслаждением торопливо пускает струи тошнотворного дыма.

Клён шарахается листьями, качает кроной и отодвигается. Очередное облако, сизым привидением, поднимается к такому же плотно-серому небу. Подобное притягивает подобное…

Накрапывает дождь. Продрогший клён прядёт листьями от падающих тяжёлых капель. Берёза жмётся к клёну. Прохладно. Всё замерло в каком-то коматозном сне – Осень…

Сигаретный дым рванулся в сторону, уносимый набежавшим порывом. Желаю ему "попутного ветра".

Внизу хлопнула балконная дверь. Мучитель-сосед покурил. Мысленно желаю ему здоровья.

Вслух желаю всему мокрому миру – доброго дня!..

Дождь продолжает свою монотонную песню. Солнца сегодня не будет. Оно спряталось у меня внутри.

Невольно улыбаясь, посылаю клёну, берёзе и небу воздушный поцелуй. Словно в ответ, слышу из комнаты голос моей любимой девчонки с рыжими осенними глазами: "Доброе утро, солнышко!.."

Мне хорошо с тобой!

Я не знаю, Что я без тебя. Кто я? Наши жизни идут параллельно так долго, что их давно можно назвать одной…

Мне так хорошо с тобой!..

Я не устаю благодарить Господа за ту давнюю встречу, моя ленинградка. Наши "белые ночи" переросли в ночи осенние. Наши дыхания переплелись и стали единым…

Как же мне хорошо с тобой!..

Пусть наша жизнь – джазовая импровизация. Но есть основная мелодия. Она заполняет дом, сердца, судьбу. Музыка Нежности и Любви звучит с первых наших прикосновений…

Цирковые купола были для нас венчальным храмом. Гостиницы – пристанищем двух счастливцев, которым так повезло. Гастрольные пути-дороги – кругосветным свадебным путешествием. Я подарил тебе алое кольцо манежа и "медовый месяц" длиною в жизнь. Ты мне – своё трепетное сердце и Маленького Принца. Теперь он стал Королём…

Сегодня выпал первый снег. Шальной и робкий, как мой первый поцелуй. Скоро завьюжит. Белая простыня судьбы покроет оранжевый ковёр осени до апрельских ветров. Я не боюсь грядущей зимы. Меня будут греть твоя улыбка и солнечные рыжие глаза.

Мне хорошо с тобой…

Золотые россыпи октября.

Я подарю себе сегодняшний день!..

Он, конечно же, будет лучшим в жизни. Вчерашние – забыты. Пережиты-прожиты. Будущие ещё не родились…

День чистый и прозрачный. Через него можно рассмотреть мир.

Тишина. Покой. Роскошь…

Сегодня буду плутать в угасающей Осени. Вдыхать свежесть прохладного дня. Пить уходящую Жизнь по капле, по мгновению. Бродить без цели и адреса. Без направлений и осознанности. Руководствуясь лишь порывами. Желаниями души, интуицией. Они приходят неожиданно. Исчезают внезапно…

Проживу этот день, словно он последний. Однажды ведь так и случится…

Всю жизнь я с радостью смотрел на цветную оправу купола цирка. На свои летающие кольца, лица зрителей. По ночам любовался переливающимся звёздным куполом неба. Пока все люди спали, успевал облететь Землю четыре раза. Оставив к утру на бумаге несколько чернильных строк.

День за днём. Капля по капле. Чаша пустеет…

Господь подарил ещё немного времени, чтобы в суете дней повернуться к себе. Всмотреться. Рассмотреть. Увидеть…

Спасибо, Господи, за всё! Мне хорошо на этом представлении, зовущимся Жизнью. Мне радостно и весело. Как в цирке…

Мне любопытно жить дальше. Потому, что завтра наступит новый день. Кто знает, что он принесёт?..

Может, я снова подарю его себе…

Копилка опустела…

Я выбросил все старые обиды, разочарования, суету и хлопоты.

Хорошенько промыл её весенними дождями. Высушил под июльским солнцем. Проложил первыми рыжими осенними листьями.

И теперь собираю в неё бесценную валюту Радости Жизни.

Ночью невидимый художник прошёлся по берёзе жёлтым, словно разводил краски, пробуя колор. Чуть коснулся рябины. Случайные капли жёлтого попали на соседнюю липу. Потемневшая зелень клёна осталась нетронутой. Пока. Художник только присматривается к мольберту, подбирая размер кистей. Краски наносятся на палитру, смешиваются. Маэстро никуда не торопится. Всему свой срок…

Его глаз точен. Штрих, другой – этюд. Мазок, другой, удар по холсту – шедевр. Волна вдохновения, широкие движения от локтя: вверх-вниз, справа налево. Оценка. Пауза. Огненным вихрем по кругу – осенний вернисаж.

Художник творит…

В подрамнике окна синий осколок неба. Земля чертит в пространстве мироздания звёздную карту.

С отрывного календаря упал лист, другой. И посыпалось. Закружилось. Осенним листопадом…

Не успеет Земля толком наклонить ось, как художник будет так же вдохновенно рисовать Зиму…

Имя художника – Время…

В этой Осени притаилась Радость…

Она усыпала асфальт жёлто-красными шариками "ранеток". Словно сладкие драже просыпались из открытых ладоней осени. Аллеи университетских садов заблагоухали "антоновкой" и "штрифелем". Старые разлапистые яблони ссутулились под тяжестью плодов, сбрасывая урожай к ногам прохожих разноцветными жонглёрскими мячиками. Шпиль МГУ поймал в свои объятия солнце и, дурачась, не отпускает. Высится, сияющим от удовольствия, золотым маяком над Воробьёвыми горами.

Душа замерла в восторге, боясь оторваться от земли и улететь…

Радость блеснула в блуждающей улыбке прохожего. Он запамятовал свой адрес и заплутал в Осени…

Она спряталась в красном ранце за спиной первоклашки. Выглядывает оттуда, игриво подмигивая на пешеходных переходах жёлтыми светофорами.

Неожиданно пролетела в небе, вырвавшимся из чьих-то рук, оранжевым воздушным шариком. Разве можно Радость удержать в руках! Вот она уже скачет солнечными зайчиками по стёклам снующих машин. И закрутилось всё карнавальной каруселью!..

Шагаю по синим лужам вчерашнего дождя. Гадаю себе на счастье по рисунку облаков и криптограмме дорожных разметок. Сердце сбивается с ритма, то замирая от тихой звенящей радости предчувствия, то взрываясь ликующим мажором! Приходя в себя, бьёт в грудную клетку мерными гулкими ритмами: "Всё! Будет! Хорошо!.. Всё! Будет! Хорошо!.."

Кружит одиноким парашютистом первый пожелтевший лист, медленно падая в посиневшие воды Москвы-реки. На набережной, в ротонде, жарко обнявшись в поцелуе, медленно танцует влюблённая пара, под только им слышимую мелодию Осени…

Музыка радости разлита во всём. Она звучит из распахнутых дверей уютных кафе, разноголосых клаксонов автомобилей, трелей мобильных телефонов, напевов налетевшего ветра в пролётах Крымского моста. Шумит осенней кантатой бесконечного рондо Садового кольца.

Лёгкие попытались полным объёмом вдохнуть осеннюю смесь речного простора: "Хо-ро-шо-о!.." Небо неожиданно закружилось, опрокидываясь за спину. Пальцы инстинктивно вцепились в холодный поручень моста. Сердце вновь всколыхнулось и ударило влагой по глазам. Затрепетало в тихом восторге. Будто тебе доверили Великую Тайну Бытия…

Шепнули: "В этой Осени притаилась Радость…"

Конец "бабьего лета". Начало мужской грусти…

Рыжие листья несложившимся пасьянсом рассыпаны под ногами. Дамы, короли, тузы жёлто-червонной масти…

Брожу по старым переулкам Москвы. Словно давно ищу чего-то. Так и не найденного. Высматриваю ответы в названиях, в кабалистике номеров машин, домов. Плутаю в закоулках памяти, вспоминая даты, числа, события. Путаюсь, удивляюсь. Пересчитываю. Время…

Точность ушедших дат проверяю возрастом своих сыновей – безошибочный калькулятор…

Время – великий обманщик. Чародей. Ловкий фокусник-манипулятор. Время спрессовывает расстояния. Искажает. Подсовывает иллюзию недавности. Или наоборот.

Время – уникальный доктор, врачеватель душ. И беспощадный пластический хирург. Его никто никогда не видел. Но все о нём знают. Чувствуют. Время…

В витринах, полированных боках машин мечутся Мгновения… В осенних лужах мокнут и дрожат Минуты с Секундами. На скамейках бульвара, Миг целуется с Вечностью…

Очертания времени изломаны, искажены. Его не узнать. Оно каждый раз приходит в новом обличье. Его можно лишь предугадать в фасаде старинного особняка или в зеркалах сплошного стекла высоток. Мы живём в иллюзии Зазеркалья. В Королевстве Кривых зеркал. И лишь одно зеркало не врёт…

Сколько раз слышал: "убить время…" Хм… Это только кажется нам, что мы убиваем время. На самом деле время убивает нас…

Мы все им приговорены…

Брожу извилистыми переулками. Меряю шагами закоулки памяти несложившихся пасьянсов.

Время – Судья. Календарь – свидетель. Мысли – бескомпромиссные присяжные Осени…

Октябрь. Парк. Обгоревшая за лето, старая, много раз крашенная скамейка с чугунными завитыми лапами. Запятая моего тела, наклонившаяся к страницам блокнота. Тишина. Безвременье. Нет-нет да спугнёт сонный покой нарастающее крещендо ветра, продирающегося сквозь деревья.

Клён надо мной оживает, взмахивает ветвями, как дирижёр у пюпитра, и снова затихает в пианиссимо, до очередного порыва. Сорванные листья минорно кружатся, укладываются…

Упругий кленовый лист, словно вырванная сквозняком страничка осенней партитуры, спланировал мне на колени. Клён даже не заметил очередной потери. Подумаешь…

Лист впитал все краски осени. Набрал за лето соков. Окрасился в пурпур с малахитовой окантовкой. Осыпал себя густо-янтарными конопушками. Его позолоченные прожилки контурная карта осени, хиромантия ушедшего лета.

Это только кажется, что все листья на одно лицо. Осень ни разу не повторилась. Как не повторилась Жизнь в лицах и судьбах людей. В их дугах, петлях, завитках папиллярных линий, определяющих будущее. Как ни одна снежинка или капля воды, не повторила другую…

Разглядываю лист, пытаясь представить его жизнь. Когда-нибудь, так же, кто-то станет разбираться в строении моей Души…

Крещендо усиливается, превращаясь в фортиссимо. Ветер стремительными порывами то и дело срывает листья и раскидывает их по временным погостам. Прижимает к серым бокам бордюров холодных тротуаров. Они лежат, застывшими рыжими реками и ручьями, в ожидании мётел, как использованные Золотые Билетики прощального представления Осени…

Вскоре пыхтящие грузовики повезут их в последний путь. Огненное встретится с огненным в прощальной пляске…

Ничего не повторяется. Всё сиюминутно и единовременно. Всё однажды и навсегда. Всё вновь и вновь. По кругу. По спирали…

По замкнутой спирали, уходящей в бесконечность нового. И неповторимого…

Бульварное кольцо.

Десять бульваров. Десять узелков "на память". Как десять заповедей Христа…

Шагами в осень. Глазами в небо. Сердцем к Тебе…

Пречистенские Ворота. Дорога в рай. Мощёная брусчаткой слов и мыслей…

Гоголевский бульвар, Арбатская площадь, Никитский…

Дворники не успевают сметать листья. Деревья вновь и вновь оставляют на серой промокашке бульваров жёлтые кляксы Осени.

Никитские Ворота. Листки блокнота.

Разбросанные под ногами, исписанные Осенью страницы…

Тверской бульвар, Страстной, Петровский, Рождественский…

Метрономы мётел отсчитывают такты. Листья кружатся жёлтыми нотами. Я перекладываю их на музыку Слов…

Сретенские Ворота. Сретенский бульвар, Тургеневская площадь…

Воздух сладкий, карамельный. Ручкой по блокноту. Ветром по вискам…

Мясницкие Ворота. Шестые по счёту. "Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят…" – шестая заповедь. Чистопрудный бульвар…

Тысячи осколков солнца упавшими звёздами сияют в пруду. Ветер ласкает верхушки деревьев. Дышать – не надышаться! Блаженны чистые сердцем…

Покровские Ворота. Покровский бульвар, Яузский…

Бульвары Белого города время согнуло подковой. Окружило счастливым оберегом. Позолотило тротуары и купола…

Яузские Ворота. Москворецкая набережная, Кремлёвская, Пречистенская…

Ворота-повороты. Полёты души…

Изогнутый лук бульваров. Серебряная тетива Москвы-реки. Оттянутая, звенящая. Вечная спутница Времени-стрелы…

Пречистенские Ворота. Дорога в рай. С начала. По кругу – по дуге…

Кружится Осень в объятиях листопада. Он шёпотом напевает ей лучший свой блюз…

Медью отливают кроны деревьев. Вальсом духового оркестра кружит бульвары октябрь. Неспешными парами заполняют танцплощадку осени опадающие листья. Машины, шурша колёсами и раздавленной листвой, суетятся в стылой круговерти города.

Распахнутый плащ мечется мулетой тореро. Лицо искажено гримасой внутренней боли. Он пытается не сорваться на крик. Её тихие возражения заглушают проезжающие машины. Слова сотрясают две плоти…

Он "рубит с плеча", размахивая руками. Говорит что-то резкое, неприятное. Она отшатывается от него, поднимая руки, словно пытается защититься от разящих слов. Но тут же сникает. Её робкие попытки что-то сказать прерываются очередным взрывом бушующего словесного потока, смывающего остатки былых отношений. Дуэт охрипшего тромбона с надтреснутой флейтой…

Колючие восклицательные знаки выстроились частоколом. Вопросительные – покорно опустили головы. Местоимения – вместо имён. Грамматика осени покрылась сыпью многоточий…

Машины равнодушно скользят по бульвару. Ветер тормошит верхушки деревьев. С рекламного плаката улыбаются красивые люди, предлагая приобрести счастье в банке под проценты…

Проехала "скорая", воплем сирены взывая к Всевышнему и людям. Оглушила, ошарашила. Не заметила. Не спасла…

Они стоят полуотвернувшись друг от друга. Он курит. Она теребит сумочку. Лист каштана, словно успокаивая, упал ей на плечо. Она гладит его, лелеет, как последнюю надежду.

Он бросил сигарету, напоследок сказал что-то гневное, круто развернулся и зашагал в сторону метро. Разбившимся бокалом звякнула связка ключей, брошенная к её ногам. Она вздрогнула, выронив лист. Помедлила, и пошла. В никуда…

Матово блестят ключи от брошенного рая. Листья неторопливо ложатся рядом.

Кружатся жёлтые такси по планете. Кружатся медные ноты духового оркестра…

Где прячется Осень-лиса, где живёт? Хочу найти её, приручить, оставить у себя навсегда…

Иду по её следам. Водит меня, рыжая, кругами, запутывает. Прячется. Она везде и нигде…

Ветер разогнал набежавшую тучу. Солнце оттолкнулось от верхушек деревьев и рвануло в небо. Вспыхнула берёза, полоснув по глазам ярко-жёлтым. Краски вновь ожили, встрепенулись, засияли сочностью оттенков. Перламутровое зеркало лужи сморщилось от налетевшего ветра, потемнело, изломало отражение деревьев. Потревоженная сонная листва зашумела, завозмущалась, сбросив на головы прохожих остатки утреннего дождя. Упавший лист жёлтым корабликом пересёк лужу и замер в гавани мелководья…

Рисует Осень кончиком лисьего хвоста тонкие обводы и кракелюр на ладошках кленовых листьев. Всё меньше зелёного. Всё больше пурпурно-гиацинтового…

Развлекаясь, жонглирует ветер листьями на аллее парка. Подбрасывает в воздух десятки трепещущих желто-красных созданий и… не ловит. То вдруг пустит их каскадом, закружит маленьким смерчем, словно гоняется лиса за хвостом. И снова любуется, как листья медленно паря, успокаиваются на потрескавшемся асфальте…

Иду по следам. Ищу…

Спящими лисицами свернулись в клубки рыжие холмики листьев. Их много, не сосчитать. Лисья Осень…

Разгулялся день, распогодился. Висят в недоступной синей вышине, слегка подкрашенные розовым, перистые облака. Растопыренные, с зализанными ветром концами. Как игривые, кокетливые ресницы неба.

Мечется Осень, ищет укромный уголок. Метёт лисьим хвостом по цветникам и газонам, оставляя рыжий след….

Иду, ищу…

Кружит Осень-лиса, убаюкивает. Очаровывает шелестом нот пленительного шопеновского ноктюрна. Ускользает…

Не ручная она. Свободная…

Обязательно тебя обманет. Заворожит. Махнёт хвостом на лесном повороте и… прощай, до следующего листопада.

Она хитрая – Осень-лиса…

Октябрь. Раннее утро. За окном день-альбинос. Краски, как на проявляющейся фотографии, ещё не утвердились. Может случиться так, что день останется "недоэкспонированным". Октябрь не всегда хороший фотограф…

В комнате холодно. Москва не торопится обогреть квартиры живущих в осени. Почему-то вырвалось – "собачий день". Хм, странно, почему мы так говорим, обижая хороших животных?..

Вспомнился Воронеж, мамина колли Джина. Большая чёрно-белая собака. Она меня любила беззаветно. Приезжал я не часто. Но Джина меня помнила. Какой лай и визг поднимался, когда я возвращался из цирковых поездок!..

Рано утром она подходила к постели, клала голову мне на грудь и вздыхала. (Ну, прям, как мама!). Осторожно тыкалась мокрым длинным носом в мои руки. Бешено радовалась, когда я просыпался и гладил её. Утро начиналось с объятий!..

Нет теперь ни мамы, ни её собаки…

Хочу, чтобы все мои дни были "собачьими". Человеку очень нужно, чтобы ему кто-то клал голову на грудь. И радовался, что он проснулся…

Четыре часа ночи-утра.

Полёт между небом и землёй, между вчера и сегодня. Привычная борьба сна с упругими упрямыми ресницами полными бессонницы.

Октябрьский чёрный бархат беззвёздного неба. Звенящие, острые запахи прелых листьев. Привкус морского бриза вселенского океана, где-то дышащего в ночи.

Таинство зачатия нового летоисчисления. Зарождающаяся субстанция новой даты, состоящая из шорохов, странных незнакомых звуков и кромешной тьмы. Непорочный ребёнок ушедшего "вчера" и предрассветного "сегодня".

Через пару часов Это можно будет назвать рассветом. Через три – утром. И только с боем курантов – уверенно назвать днём.

Будущий день пока без биографии. Ещё не запятнанный, не искалеченный людьми и событиями. Радующий новизной и чистотой. Подающий надежды в осуществлении чего-то долгожданного…

Уличный фонарь, непрерывно мигая полуперегоревшей лампой, точками и тире сообщает миру о зарождающемся дне. Мрак недоверчиво и безрадостно откликается чёрными всполохами на сообщение фонаря. Зачем ему день?..

Кто-то увидит рассвет в последний раз…

Для кого-то новый день станет надеждой. Которая непременно осуществится. Иначе зачем уходит ночь?..

Кто-то встретит рассвет, задыхаясь в объятиях любви и ласках. Это будет лучший день в жизни, окрашенный улыбкой и сладкими воспоминаниями…

Где-то вспорет тишину женский крик, продолжением которого станет голос родившейся жизни…

Ветер чуть тронул листву. Невидимые предрассветные волны толкнули дремлющую темноту осеннего утра. Мрак качнулся, но устоял…

Ночь загадочно улыбается, чувствуя, как солнечные лучи на противоположной стороне планеты подталкивают земную ось к рассвету. День и Ночь играют в прятки с первой минуты сотворения мира.

Счастливой судьбы тебе, наступающий день!.. Где радость притаилась в ночи, готовая с первыми лучами солнца ворваться в этот мир. Пробежаться по крышам и верхушкам зарумянившихся деревьев, спрыгнуть на глянцевые тротуары и расцеловать каждого, кто встретиться на пути. День, который осыплет золотом каждого, кто улыбнётся ему. И даже того, кто хотя бы расправит жёсткие складки у рта.

Я обязательно дождусь тебя, Новый День.

Осталось немного…

Ветер, словно сорвавшийся с цепи пёс, ошалевший от свободы и простора, мечется, носится, завывает. Ураган рвёт доживающие свой век листья. Раскачивает пятидесятилетние стволы берёз и клёнов, пытаясь их вырвать с корнями.

Разлапистая ветка то и дело стучит в окно, царапая подоконник, словно просится в комнату от непогоды. Очередной шквал загудел, зарычал. Накинулся на ветку, нещадно бросая её вверх-вниз, мотая из стороны в сторону, как подросший щенок, с азартом и остервенением терзающий домашний тапок.

Клён охает, стонет, размахивает ветвями, словно пытается улететь куда-то от мучителя-ветра. Несколько старых деревьев не выдержали натиска стихии, рухнули, сломались. Теперь они лежат, перегородив дорогу. Редкие прохожие, прикрывая лица, переступают через стволы, матеря всё и вся…

Листья испуганными стаями носятся в воздухе, по тротуарам. Замирая и снова вздрагивая от жестоких ударов осеннего урагана.

Оторвавшийся от ветки влажный лист прилип к дрожащему оконному стеклу. Вцепился всеми своими прожилками, обожжёнными октябрём краями. Замер…

Я тоже в этой Осени, как один из опавших листьев.

Куда излить свою тоску, чтобы она не сожгла изнутри, не испепелила? Может от этого всё желтеет вокруг?..

Ожоги печали мы воспринимаем как величественную красоту осени. Красоту ухода…

Так и я, однажды сорванный осенним порывом, отцеплюсь от древа Жизни и отправлюсь в прощальный полёт. Хорошо, что мы все наперечёт у Бога…

Ветер бушует. Не утихает ни на секунду. Деревья трещат поломанными сучьями. Бурелом завалил припаркованные машины, дорогу, палисадник. Будет теперь работа дворникам!..

Соседний школьный двор, почти невидимый из-за листвы летом, теперь как на ладони. Ветер скомкал, перевернул, смешал направления и стороны света. Серое, как асфальт, небо – вверху. Огненные реки листьев – внизу…

Скоро всё успокоится. Пожухнет, померкнет, потеряет смысл.

Утихнет сгоревшая в Осени боль. Покроется бинтами первого снега…

Октябрь. Москва. Университетские сады. В мокрой, тронутой первыми заморозками траве, лежат антоновские яблоки. Сочные, сладкие, вызревшие. Их холодная тугая кожура при укусе с хрустом лопается, и яблоко истекает ароматным живительным соком. Память синей птицей летит в прошлое…

Воронеж. Центр чернозёмного края. Отцовское родовое село Перлёвка, что близ Землянска, уездного старинного городка. Яблоневые сады, бушующие по весне цветом, а осенью – урожаем. Вечные подпорки под ветки, чтобы не поломались от тяжести плодов. Старое, покорёженное временем яблоневое дерево, помнящее ещё прадеда. Оно вызывало трепет и уважение своей корявостью и бесформенностью.

– У антоновки нонча яблоки… – Радостно сообщала моя бабка Степаниха, осеняя себя крестом. Первые яблоки после Спаса бабка ела только с этого дерева.

В октябре мы с отцом на выходные приезжали к ней в гости. Шли в сад, к яблоне, собирать падалицу. Крупные, жёлтые как воск, побитые чёрными оспинками плоды, прятались в мокрой от ледяной росы траве. Степаниха вытирала о подол поднятое яблоко, долго нюхала, прикрыв глаза. Крестилась. Потом шумно и радостно выдыхала. В глазах её мелькала то ли слеза, то ли осенняя изморось…

Собирали яблоки в древнее берестяное сито. Отец всегда норовил взять ведро, но бабка Степаниха решительно заменяла "жестянку" на бересту:

– Ишь чаго удумал! Антоновку – в вядро!..

Потом, для меня, городского пацана, начиналось самое интересное. Топилась русская деревенская печь. Рождалось волшебное действо, где Степаниха, такая знакомая и родная, становилась вдруг строгим, недоступным магом-чародеем. Я сидел на лавке, в углу под образами, и, затаив дыхание, следил за каждым движением бабки.

Избу заволакивал запах горящей соломы, которая запаливала хворост и распиленные на поленья сухие ветки плодовых деревьев. Доставались из-под печи странные инструменты с замысловатыми названиями: ухваты-рогачи, чапельники-сковородники, таганки. Пахло сажей, ещё чем-то знакомым и загадочным. Степаниха неторопливо ставила противень с антоновкой в печь, что-то там длинной кочергой ворошила, подправляла. Её одухотворённое лицо озарялось колышущемся румянцем огня. Она вытирала руки о подол, и крестясь, садилась рядом со мной. Я с нетерпением ждал, когда яблочный дух заполнит избу…

Шли томительные минуты. Сухо щёлкали на стене древние ходики. Из печи треском отвечали поленья спиленной старой вишни. Лёгкие наполнял дурман медового ладана печёных антоновских яблок. Из угла с образов, забранных вышитым рушником, улыбалась Богородица. Кружилась голова то ли от запаха, то ли от жара деревенской печи. Наконец отворялась чугунная заслонка и на свет Божий извлекались благоухающие, шипящие золотые комочки с запёкшейся коричневой корочкой.

– Осторожно, унучек, не обожгись! Ну, с Богом!..

Бабка Степаниха улыбалась, становилась вновь такой доступной и родной…

На сельском погосте, среди буйства бурьяна и разнотравья чернозёмной полосы, под осенними небесами, ежегодно лежат антоновские яблоки. Смотрит на них с фотографии моя бабка Степаниха. Смотрит и улыбается…

Осень – экслибрис моей души…

В Москву вернулось тепло. Туман. Светящимися одуванчиками угадываются фонари на обочинах. Фары машин рвут вертикали и горизонтали. Автомобили не едут – летят над невидимыми трассами.

Глаза блуждают в поисках красок. И не находят. Мир погрузился в однотонность, томящую плоскую невыразительность. Октябрь неожиданно стал дальтоником.

Небо ровное, одноцветное. Как загрунтованный холст. Сегодня он до того серый, что можно поцарапаться.

Что ж, попробую что-то нарисовать. Помогу Осени вернуть краски. Возьму пастельные мелки и карандаши. Твёрдые и мягкие. Сухие и масляные. Пройдусь серо-голубым по серо-белёсому получится лента клубящейся осенним туманом Москва-реки.

Чуть бледно-жёлтого с размытым аквамарином – извилистые призраки набережных Воробьёвых гор. С тихим листопадом на косогорах.

Углём по холсту – шпиль университета, исчезающий в молочном бесцветьи.

Сиренево-серыми мелками по горизонту – даль осенняя. Призрачная, изломанная. Манящая, трепетная…

Немного розового в небесах – усилия солнца, пытающегося пробить брешь в беспощадной серости. Как надежда…

Ярких красок сегодня не будет. Чтобы не испугать, не потревожить задумавшуюся, взгрустнувшую Осень…

Волнующая вибрация пастельного штриха. Подушечками пальцев по холсту – как нежными кисточками души…

Своими красками рисую мир. Такой вечный и могучий. Такой беззащитный, сиюминутный…

Век пастели недолговечен. От малейшего прикосновения краски осыпаются. Как уберечь, сохранить?..

Только – в душе. Вечное хранилище.

Хранилище Вечности…

Метеосводка не радует. Всё замерло в ожидании…

В этом сонном царстве кто-то опрокинул чашу осенней Грусти. Она разлита повсюду. Прохожие поскальзываются на ней, шлёпаются, опускают плечи, бредут дальше, подняв воротники.

Грусть повисла на деревьях. Голые ветки, едва шевелясь, переговариваются о неожиданной напасти.

Облака жмутся друг к другу. Им тоже досталось. Осенью высоко не полетаешь.

Пожухлая, ещё не убранная листва, грустно взирает на облака, словно говоря:

– Вам-то хорошо… Вы – перелётные, а мы…

Щенок с радостным лаем выскочил из подъезда. Пробежался, огляделся, потянул мокрым носом. Пару раз неуверенно тявкнул, поперхнулся и сник. Его хвост и уши загнулись вопросом. Он вздохнул, и побрёл назад – дома лучше.

Из поднебесья, медленно кружась, опускается на землю жёлтый кленовый "вертолётик". После листопада клён начал сбрасывать первые семена. Небо тоже готовит к полёту "белых мух". Пробные полёты осенне-зимней эскадрильи…

Где-то тихо звучит рояль. Мелодия нежная и грустная. Прозрачная, как моё оконное стекло.

Внизу проехала поливалка. Оставила за собой глянцевый след и скрылась. Зачем в октябре поливать остывший асфальт? Что в этом мокром зеркале можно увидеть?

Может кто-то попытался смыть осеннюю Грусть?..

Октябрь завершил карнавал листьев. Напоследок выстрелив снежным салютом из всех небесных орудий…

Он накрыл белым капюшоном яркие краски, словно привидение. Утром все ахнули: мир за ночь поседел…

Твой телефон со вчерашнего вечера молчит. Где ты? Как ты?..

Прилетели синицы. Тенькают, суетятся, торопливо вещают миру о приближении зимы, являя собой прелюдию к долгой грустной рапсодии.

В палисаднике цепочка кошачьих следов. Их внимательно изучает недоверчивая ворона…

Грустный рингтон безответным минором аккомпанирует уходящей осени.

– Абонент не отвечает…

Балконная дверь опрометчиво распахнула душу, впуская коварный сквозняк. При выдохе пар с клубящейся радостью вырывается на волю – наконец-то! Невидимое ранее обретает плоть…

Зябко. Но мороза ещё нет. Бьют по подоконнику тяжёлые капли. Снег постепенно тает, рождая дождь и туман. Влага смывает уверенные краски с холста осени, превращая их в тусклую акварель предзимья. Ни осень, ни зима…

– Абонент временно недоступен…

В проёме окна безликая картина. Мокрые коричневые ветви клёна, на которых качаются полоски снега. Пошатывается липа в изношенном, грязно-жёлтом джерси. Припаркованные машины ослепли, залепленные снежной кашей.

Только тоненькая рябина кокетливо завлекает мир крашенными губами – приходит её час.

– Абонент не отвечает, или…

Всё смешалось, как немытая посуда на кухне, после дня рождения.

День, словно стесняясь, сократил часы, темнотой сумерек пытаясь скрыть неопределённость. Надо снова чего-то ждать…

Лужники. Вечереет. Ноябрь моросит дождём. Блестит купол Новодевичьей колокольни. Городская суета обрывается в сквере у Надпрудной Софьиной башни. Она, говорят, исполняет желания. Несколько человек стоят, обняв мокрые стены. Просят Софью о сокровенном…

Захотелось мороженого. Просто, вдруг. Выносные киоски закрыты – не сезон. В магазине, из любимого шоколадного – пластиковый стакан в 400 граммов. Хм, осилю?..

Наверное, это безумие: стоять в осеннем дожде, напротив ворот Новодевичьего монастыря, прятаться от ледяных струй под скукоженной листвой молодой липы и есть мороженое. Смаковать, держа в перчатках объёмистый стаканчик. Ковырять лакомство кусочком ветки, и видеть недоумевающие взгляды прохожих. Лишь некоторые из них понимающе отвечают улыбкой на улыбку. Увы, немногие родом из детства…

Просвистели крыльями утки, закладывая круг над прудом. Те, что плавают, оставляют за собой треугольники в мерцающей холодной ряби. Смотрят в воду наклонившиеся деревья, считая месяцы до весны. Опускают ветви – долго…

Мороженное холодит губы. Ветка то и дело обламывается. Сучковатая "ложка" чуть горчит.

Ветер мурашками пробегает по верхушкам деревьев. Паром выдыхаю восторг: "Хо-ро-шо-о!.."

Вот и отметил свой день рождения…

Забытый детский мяч лежит в осенней луже. Словно карликовая планета тонет в ледяном океане. Ветер перекатывает мяч по воде. Холодной рябью трепещут тени на брошенной планете.

Чьё-то горе. Чья-то беда…

Кто его бросил? Как мяч здесь оказался? Будто с Луны свалился.

Луна… На ней есть "Море Дождей", "Море Холода", "Море Спокойствия". Есть даже "Море Москвы". Наверное, астрономы, давая названия, смотрели в телескоп не на Луну, а на Осень…

Мяч взывает ко мне вселенским "SOS", блестя озябшими глянцевыми боками.

Шагаю в лужу. Вытираю его. Мяч рисунком действительно похож на Луну. На её обратную сторону. Там, в темноте, есть "Море Забвения" и "Море одиночества". На обратной стороне всегда найдётся этому место…

Кладу мяч на лавку детской площадки – вдруг отыщется чья-то пропажа. У кого-то появится "Море Радости".

У мячика-планеты, и у меня, теперь появилось наше море – "Море Надежды"…

Молодая ворона любопытно косит клювом и стреляет мутно-голубыми глазами по сторонам. Озорная, дерзкая, крикливая. Только что распотрошила пакет с мусором. Поковырялась, и забыла о его существовании. Смело атаковала кошку, с гортанным криком отогнав на почтительное расстояние.

Метла дворника её не пугает, скорее возбуждает. Она пытается атаковать шаркающий пучок веток. Наскочила, испугалась, каркнула, и снова нахохлилась, готовясь к атаке. Дворник засмеялся, кшикнул на непутёвую птицу и продолжил мести дальше, что-то бурча себе под нос.

Проехала машина. Ворона боком отпрыгнула и сердито посмотрела в след:

– Ездят тут!..

Порыв ветра подбросил птицу. Взъерошенный комок перьев мгновение беспомощно кувыркается, но тут же выравнивает полёт и приземляется на место. Короткий дождевой заряд, словно поддерживая ветер, дробью ударяет по крыльям. Но ворона выдерживает и эту атаку, вызывающе вскрикивает, словно говоря:

– Что, взяли?!..

Скачет, по хозяйски оглядывая понравившийся район обитания. Улетела куда-то. Снова вернулась, хриплым криком оповестив мир о своём присутствии.

Похолодало. Лёгкие ноябрьские снежинки падают вороне на голову. Она встряхивает клювом и каркает, ярясь:

– Это ещё что за напасть?!..

Птица пока не знает что такое – настоящая непогода. Её первая зима впереди.

Сейчас молодой пернатой всё нипочём: земля твёрдая, небо – высокое, крылья упругие. В этой жизни ворона ещё не мёрзла в ледяном отчаянии. Не летала со сломанными крыльями "против ветра"…

Где-то вдалеке, на сортировочной, в который раз слышен гудок старого паровоза. Его время ушло, но он до сей поры стоит где-то на запасном пути. Кого сзывает? Кого собирается везти в прошлое, в уходящую осень?..

Деревья облысели за несколько дней. Словно им дали команду. Теперь тихо стоят колоннами, как новобранцы осеннего призыва. Их ждут строгие ледяные казармы зимы и нелёгкие испытания. Замереть, выстоять, дожить…

Липа одиноко и гордо красуется в зелёном демисезонном пальто, как богатая барышня среди осенних оборванцев. Легкомысленно шевелит крепкой листвой, словно машет всем на прощание. Даже не подозревает, что в самую последнюю минуту и она окажется в этом уходящем поезде осенних призывников. Перрон опустеет…

Голубоглазое небо улыбается и тихо отрывает очередной листок календаря.

В который раз слышен гудок старого паровоза…

SOS…

Я потерялся в океане жизни. Сбился с курса, заплутал. Полярная звезда исчезла из виду. Компас заржавел. Пути перепутались. Стороны света замкнулись в круг. Он сужается день ото дня. До задыха, до обморока…

"Саргассово море" – остров погибших желаний и надежд, облепило водорослями иллюзий и заблуждений, тянущих на дно. Корабль дал течь, шпангоуты трещат по швам. От горизонта до горизонта – пустота.

SOS…

Поговорить бы с кем!.. Да есть ли те слова, которыми можно рассказать кому-то об ускользающей минуте жизни, исчезающей, как падающая звезда в конце июля.

SOS…

Господь мой! Как Ты далеко! Не дотянуться, не докричаться. Не дошептаться молитвами. Где Ты?..

Уста мои пересохли. Рождающие безмолвие губы стали колючей проволокой.

SOS…

В какой стороне спасение? Где берега обетованные? Гавани, в которых ещё ждут меня? Где магнитная ось Любви, указывающая направление заблудшему? Утренние серые рассветы, с порванными парусами обвисших облаков, порождающие холодный туман, столько дней молчащие, – дайте знать!..

SOS…

Свечи без пламени, лампады без фитиля, киоты без образов. Небеса без знамений. Дни без надежды. Ночи без снов. Крик в никуда…

SOS… SOS… sos… sos… sos… sos…………..

Поезд, хриплым фаготом, дал тревожный гудок и нырнул в снежную пыль.

Мягкие рессоры укачивают. Тепло вагонной печи и запах угля закрадываются в самые потаённые уголки холодного зимнего утра. Сон кошачьей лапой ласкает веки.

За окном белёсая беспросветная муть вспыхнула тусклым светом одинокого фонаря. Словно родившаяся и тут же безвозвратно утерянная мысль.

Еду в пустоту остывших стен, где бесконечные дни похожи один на другой, как замызганные вагоны товарного поезда. Где нет завтра. Есть просто следующий день…

Чайная ложка бьётся о край стакана. Чувств никаких. Желаний – ноль. Раннее утро и дорога стёрли сокровенные строки в книге судьбы. Закладка вывалилась, страницы перепутались. Я в начале книги, середине или ближе к эпилогу?..

Всё с начала!..

Всё сначала?..

Всё с начала…

Я сегодня играл в снежки с клёном. Да-да! Берёза и липа – мои соседи по дому, тому свидетели.

В Москве, за одну ночь, выпало треть месячной нормы осадков. Злые ноябрьские "белые мухи" превратились в добрые предновогодние снежинки. Они завалили бульвары и проспекты, улицы и переулки. Зимние красавицы соскучились по людям, полетели на встречу с человечеством. Человечество не поняло порыва и возопило: "Коллапс!.."

На улицы выехали снегоплавильные, снегоубиральные, снегоподметальные машины. Дворники записались в народное ополчение и вооружились широкими лопатами. Телевизор запестрел сводками с полей сражений.

А снег всё валит и валит! Его армады десантом сыплются с неба, партизанскими тропами пробираются и осаждают детские площадки, школьные дворы. Детвора, с криками: "Ур-ра-а!.." атакует противника.

Я на стороне пацанов. Тоже кричу с балкона: "Ур-ра-а!.." и штурмую агрессора, осевшего на ветвях клёна, гранатами, которые слепил из того же снега, побеждённого в рукопашном бою на подоконнике. При точном попадании он лавиной летит с клёна на тротуар. Пара бросков – мимо. Берёза с липой раскачиваются и словно смеются надо мной: "Мазила-а!.." Клён подыгрывает, иногда дурашливо уклоняется, но всегда радуется моим точным броскам.

Борьба шла всю ночь и целый день. Человечество навалилось на белую стихию всем своим техническим прогрессом.

Вдруг война закончилась так же неожиданно, как и началась.

Люди замерли от победной тишины, чистого неба и слепящей белоснежной радости…

Дворники устало опёрлись на лопаты. Техника расползлась по гаражам и стоянкам.

Сугробы выросли в метр. Выглянуло заходящее солнце и улыбнулось во всю небесную ширь. Снег заискрился настоящей зимней сказкой. Это Дед Мороз прислал свою новогоднюю визитную карточку-привет!

Все огляделись и, не сговариваясь, прошептали: "Ура-а!"

Мы с клёном понимающе переглянулись…

Вам бывает страшно? Так страшно, что вся ваша сущность готова спрятаться в саму себя. Желая стать точкой. Многоточием. Невидимой миру молекулой.

Страх безотчётный, безадресный.

Нет, адрес есть – планета Земля. И я – маленький житель этого голубого шара. Мои глаза ищут спасения в небе и облаках. На какое-то время находят. Пока не опущу взгляд к горизонту. И вот тут…

На Земле жить страшно и грустно. Страшно жить среди людей. В мире, придуманном людьми…

Особенно страшно быть в замкнутом пространстве стен. Когда уютный дом кажется ловушкой, казематом, из лабиринтов которого нет выхода. Стены сужаются, потолок наваливается тяжестью железобетона. В мире исчезает кислород. Его заменяет Страх. Ты начинаешь им дышать. Отравляя плоть и суть. Так можно продержаться какое-то время. Но не прожить…

В такие моменты ты сожалеешь, что рождён человеком, а не поднебесной птицей, кружащей в ущельях гор. Где одиночество и покой. Где тишина и вечность цепляются за облака…

У тебя вместо крыльев – только фантазии и мечты. Цветные сны. Этого так мало для жизни на Земле…

Приходят времена, когда Осень-красавица превращается в осень-убийцу, многоликого монстра, вопящего на улицах и площадях серой безликой массой. Беснующегося "мигалками" и воем сирен. Нависшего бедой, отражающейся в зрачках обезумевших от страха и злобы людей. Вселенский страх…

Ты пытаешься спрятаться в аллеях знакомых бульваров, занесённых жёлтой вьюгой. Сжаться в комочек на дальней скамейке, столько раз разделявшей твоё одиночество. Твоё существование становится таким беззащитным и хрупким, таким ненужным, что вся твоя жизнь, всё, чем жил и что делал, оказывается сплошным уродливым вопросительным знаком…

Ты гибнешь, мечешься в поисках спасения и ответов. И не находишь. Потому что ответов нет в мире этом…

Мгновения растягиваются в бесконечность парсеков. Чёрные дыры беспросветных дней спрессовывают тебя в космическую пылинку. Засасывают в штопор, круговерть бешеных вихрей. Ты летишь в пропасть, у которой нет ни верха, ни низа. Ты – ничто…

Сознание начинает туманиться, угасать. Нет сил, чтобы выдохнуть заткнувший твои лёгкие страх. Всё плывёт. Опрокидывается в черноту. Воздуха уже не надо. Безразличие. Невесомость. Последние удары сердца: "Ту-дум-тум!.. Ту-дум-тум!.." Хм, как стук колёс испуганного поезда…

Всполохи огоньков. Они качаются, убаюкивают, потрескивают. Тебе улыбаются глаза. Такие знакомые, добрые… Мама?.. Хм, мама…

– Всё будет хорошо, сынок! Ты просто устал. Ты – дома…

Пахнет ладаном. Горят свечи. Лампадка у икон. Мама с горячей ладонью на моём чуть было не остывшем челе…

Вот он – островок спасения. Вот она – "альфа" и "омега" сотворения мира. Ответы на все вопросы. Исходная точка бытия и ухода в точку бесконечности. Глоток чистого родника воды живой, излечивающей Страх. Мама…

Душа, в поисках приюта, чертит хорду во вселенной, соединяя две точки земной окружности. От дома до дома.

Трасса М-4 "Дон". Москва-Воронеж…

В распахнутое окно машины рвётся медовый дух разогретых за день подсолнухов.

Накатывают на лобовое стекло донские просторы с высоченным небом. С золотыми горизонтами не скошенных ещё полей. Где-то там Бог. Где-то тут отче Тихон Задонский…

Шипит нагретая скоростью резина по жаркому гудрону. Пьянит аромат спелого разнотравья. Вышибает слезу то ли сквозняк, то ли с детства знакомый запах донника, который мужики в деревнях добавляют в самосад для "коленкору". Справа вытянулись военным парадом Петровские корабельные сосны. Солнце плеснуло на распаренные за день стволы предзакатным розовым. Вспыхнули деревья червонным золотом, обдав округу смоляным духом! Блеснула за поворотом река, показав белизну высокого берегового утёса.

Родина…

Остывший дом. Три тёмных окна.

Вот я и приехал…

О чём думают эти окна в ночи? Чего ждут? Или кого?..

Рассыпался наш игрушечный дом, как детские кубики. Одним домом стало меньше. Трасса "Дон" теперь для меня – односторонняя…

Мама… Точка опоры. Превратившаяся в болевую…

В небе и на земле держусь теперь только цепкостью памяти. Сегодня я намял её до боли. Она вцепилась в сердце сухим корневищем. Не оторвать. Не выкорчевать.

Человек Жив – пока Помнит…

Мотаюсь между полюсами холода и тепла. С севера на юг. С юга на север. Лечу по маршруту детства раненой птицей…

Трасса М-4 "Дон". Москва-Воронеж. Воронеж-Москва…

"Дон"-Дом. "Дон"-Дом…

Маятник часов. С поминальным боем…

Мой город…

По осколкам дней, по изорванному канату воспоминаний, балансируя на грани реальности, возвращаюсь к зовущему свету воронежского детства.

Улица Никитинская. Одинокий жёлтый дом в три этажа, среди серых настроенных пятиэтажек – как старое потухшее солнце. Он притягивает меня, заставляя прямо с вокзала идти к нему пешком.

Я пытаюсь отогреться душой в этом исчезнувшем мироздании старых дворов, некогда полыхавших яркими мечтами и первыми желаниями. Запылённые окна прошлого отражают свет сегодняшнего дня, в которых мелькают видения давно ушедших образов.

Человек жив памятью, которая сметает реальность. В мгновение ока она рисует, как наяву, утопающий в зелени двор детства, медовый запах акации и бушующей сирени. Вечно манящий забор гужевого двора, с ржанием лошадей, звоном кузницы и скрипом подвод. Непередаваемыми запахами конской упряжи, дёгтя и свежескошенного сена, которые заставляли учащённо биться сердца мальчишек и куда-то звали в мечтах. Бесчисленные деревянные сараи, полные тайн. Высокие голубятни с воркующими "почтарями", "крымаками", "турманами", "чеграшами", "павлинами". Пацаны в изодранных штанах, с разбитыми коленями и лукавыми улыбками, лихим свистом и вечным громким призывом: "Выходи-и!.." Вместо будильников – певучие голоса молочниц в подъездах ни свет ни заря: "Мала-а-ко-о!.."

Ежедневное, как наказание, из окон на весь двор: "Марш домой!.." И наша вечная пацанская мольба: "Ну, мам!.."

Вернулись на свои места снесённые двухэтажки коммуналок с длинными коридорами, которые навсегда пропахли копотью керогазов, примусов и запахом жареной картошки. Здесь не принято было запирать двери. Тут жили разные люди. Разных национальностей. Они часто улыбались и вечно щурились от бесконечно большого, слепящего воронежского солнца, которого хватало на всех…

Я всё реже приезжаю в мой город. Не к кому…

Всё труднее слушать эхо отзвучавших голосов. Всё больнее биться и царапаться о старые стены воспоминаний.

Прощаюсь с городом, как с верным другом. Мне пора. Свидимся ли?..

Поднимаю глаза на окна квартиры, где жил когда-то. Тень серого матёрого кота Иннокентия, которого я котёнком подобрал в подъезде, идёт по карнизу. Бесконечно родное молодое лицо мамы улыбается за стёклами старых, как этот мир, потрескавшихся рам. И русоволосый мальчик со второго этажа, где древний тополь устало опёрся о стену дома, из прошлого машет мне рукой…

Мария Григорьевна! Мария!.. Переливчатое, звонкое имя, словно кто бросил на мрамор горсть монет. На чёрный мрамор воронежского погоста…

А землю моют тёплые дожди. Как слёзы мамы.

То ли радости, то ли печали…

Я разговариваю с тобою, мама. Пишу тебе…

Получаю твои молчаливые ответы в шорохе листопада. Налетевшем порыве ветра, зазвучавшем в ветвях деревьев. Неожиданном луче солнца, в птице, мелькнувшей над головой. Отзвуки твоих слов – в радуге, появившейся, вдруг, в чистом небе из ниоткуда. Я читаю, мама, твои ответы в случайно оброненных словах прохожих, в надписях на афишах. В твоей, всегда такой разной, солнечной улыбке, застывшей на фотографии. Моя жизнь продолжается. Без тебя…

А землю моют тёплые дожди. Как слёзы мамы.

То ли радости, то ли печали…

Я, мама, теперь свободен от манежа. По-прежнему свободен от многого. И многих. Ты же помнишь – я всегда был внутренне свободен. Своё Сердце и Душу никогда не продавал ни за злато, ни за серебро. Никогда не копил. Всегда был стеснён в средствах. Но мне хватало. Мою жизнь наполняла Любовь, человеческая дружба, добрые слова и искренние улыбки друзей, вечно нуждающихся не менее моего. Это была и есть основа моего счастливого существования на Земле.

Ты, мама, смеясь, часто говорила, что я, как клоун, в этой жизни гоняюсь за солнечными зайчиками. Я отвечал – люблю, мол, ловить цирковых блох сетью. И добавлял: "Весёлая клоунада – это драма на цирковом ковре"…

Цирковой ковёр истёрся и сдан в утиль. Клоунада осталась…

А землю моют тёплые дожди. Как слёзы мамы.

То ли радости, то ли печали…

Тяжко начинать каждое утро с черноты, ожидая рассвета.

Свет настольной лампы и твоя неувядающая улыбка на фотографии – вот мои первые утренние лучи…

Ты привела меня к вере. Научила слышать и видеть сердцем. "Увидеть – значит поверить!.."

– Но самое главное в жизни – говорила ты – спрятано от человеческих глаз. В этом и заключается истинная вера.

Не многим дано в искромётной, показательно бесшабашной улыбке и смехе рассмотреть, услышать мольбу о помощи.

А землю моют тёплые дожди. Как слёзы мамы.

То ли радости, то ли печали…

Иду по лужам, без зонта. Мои щёки влажны и солоноваты. Я ничем в этом мире не защищён. Живу лишь Надеждой. Верой. Любовью…

Мне не страшно. Потому что я всегда готов улыбнуться вспышке солнца, вдруг прорвавшей осеннюю беспросветность. Подставить лицо небесному свету, поняв всем своим существом: Солнце – это воздушный поцелуй Бога! Мой оберег и добрый знак – молящейся за меня, где-то Там, мамы…

Жизнь человека складывается из имени и отчества. Из прошлого родителей и жизни твоей. Бесконечная цепочка биографий, событий, дат…

Люди приходят из таинственного Ниоткуда. Уходят в загадочное Никуда. Не возвращаются… Не логично. Не понятно. Пугающе…

Грустно, когда уходят близкие и друзья. Ещё печальнее, когда однажды ты, заледенев от навалившегося горя и утраты, провожаешь последнего родного человека. Враз став одинокой, вырванной страницей из книги. Затерянной точкой на чистом листе бумаги этого огромного мира. Не дозвониться! Не докричаться! Не вернуть! С этого момента вся твоя жизнь становится сплошным многоточием…

Надо прожить много дней, чтобы понять суть и смысл человеческой жизни. Осознать её сиюминутность. Её важность. Однажды перестать трепетать перед неизбежным. Тогда твою жизнь осветит внутреннее солнце Истины…

Кто есть – мы? Что есть – мы?..

Наши тела – всего лишь одежда Души.

Дýши воистину бессмертны. Они чьей-то волей возвращаются в мир материальный снова и снова. Для совершенствования.

Каждый раз нам даётся Шанс…

Тот свет, этот свет…

В мире гораздо больше света, нежели мы видим. Этот мир освещает не только солнце. Его подсвечивает всё живое: растения, светлячки, океан. И, самое главное – наши Души.

Наиболее светлые – это люди, опьянённые жизнью, радостью творчества и понимания, что всё – временно. Надо спешить…

Просветлённые мудрецы понимают, что конец одного – это начало другого.

Смерть! Мгновение – пугающее каждого живущего. Неведомый переход…

Это, как если смотреть со скалы вниз – страшно! Вверх – радостно и захватывающе. Может отсюда вечный призыв: "Не смотри вниз!.."

Жизнь надо прожить определённым образом – по законам Божьим. Это так просто, и так не легко. Но лишь тогда всё сбудется. С последним ударом сердца ты обретёшь вселенскую свободу…

Когда придёт день и час, ты сможешь взмыть светящейся точкой ввысь. Пробежаться босыми ногами по облакам, продырявив их пятками, оставив на прощанье синие следы. Пройтись, балансируя, по золотому солнечному лучу, как по наклонному, туго натянутому цирковому канату. Сделать стойку на одной руке, опираясь на вершину радуги. Став невесомой тенью, лететь перелётной птицей над шаром земным, наслаждаясь его красотами и просторами.

Где-то там, в поднебесье, вдруг! – осознать самое Главное в Жизни: Смерть ничего не значит! Смерть не значит – Ни-че-го!..

Жизнь моя – тихая песня без слов. Неслышимая в ревущем потоке событий мира, в сиюминутности сгорающих, как спичка, дней.

Напоминает она схему московского метро: такая же ветвистая, многоуровневая, переплетающаяся путаными переходами, и окрашенная в разные цвета. С мечущимися лестницами-эскалаторами везений и неудач, то взлетающих вверх, то стремительно падающих вниз. С загадочными, потайными ответвлениями, зовущими в неизвестность. Жизнь-метро…

Она, стремительным локомотивом, несётся всё время вперёд, делая короткие остановки на станциях-дворцах, вдруг явившихся из грохочущей темноты; где потолки высоки и смальта мозаик светится солнцем. И снова череда светотеней ведёт в неизвестность, где мои уставшие дни-поезда периодически ныряют в тёмные узкие жерла перегонов, заканчивающиеся тупиками-отстойниками…

Здесь "радиальные" бегут от центра в стороны, как испуганные мысли, обречённые возвращаться вновь и вновь на круги своя. "Кольцевые" своим неразрывным однообразием сводят с ума. Жизнь-метро…

Иногда приходится толкаться в переполненном пространстве бытия, где места мало даже собственной Душе. Где стихийный поток может выбросить тебя на случайную станцию, которая, вдруг, изменит судьбу…

Или ехать в ночном полупустом вагоне, прислушиваясь к повизгиванию рельсов, стуку колёс и своим мыслям. Смотреть в чёрные зеркала вагонных стёкол, где вспышки пробегающих огней выхватывают твоё отражение из вечности, впечатывая искажённый лик в реальность сиюминутности…

Жизнь моя – тихая песня без слов. Слова ещё пишутся. Когда-нибудь они станут моей лучшей прощальной новеллой…

А пока – Жизнь-метро…

На завтра намечен "конец света".

В который раз человечество приготовилось к гибели, легкомысленно подсчитав какие-то цифры. Газеты, радио и телеэфиры пестреют предсказаниями народа Майя, многочисленных тибетских лам – оракулов Шамбалы, и прочих ведунов всех мастей. Учёные помалкивают. То ли посмеиваясь, то ли опасаясь: "А вдруг!.."

Я задумался. Представил…

Что хотел бы успеть сделать я, если, в самом деле, завтра – конец времён? Особенно, если всё, волшебным образом, напоследок, могло исполниться?..

Я бы пожелал – лето! Цветущее, с буйной зеленью, дождём и радугой. Искупался бы в Дону. Позагорал, как в детстве, на песчаном плёсе, смотря сквозь прищуренные ресницы на играющие в воде солнечные блики-звёзды. Пробежался по траве босиком. Покричал с ветреного косогора во всю мощь лёгких: "Э-ге-ге-эй!.." – небу и реке внизу. Наелся бы всласть ароматной земляники и первых яблок Чернозёмного края…

Потом перенёсся бы в осень. Сгрёб в охапку рыжие листья клёна, вдохнув полной грудью свежую грусть листопада. Подбросил листья вверх, чтобы они стали золотыми путеводными звёздами судьбы…

Обязательно прыгнул бы с парашютом, чтобы увидеть напоследок всю ширь и красоту Земли, которую завтра покидать. Чтобы мои руки вдруг стали крыльями, о которых я столько мечтал…

На прощание вышел бы ещё раз на манеж цирка. Неважно какого и где. Искупался бы в аплодисментах зрителей, вновь испытав незабываемый кураж, настоянный на адреналине, сбывшейся мечте и ещё на чём-то неуловимом, но таком важном…

Посмотрел бы выступление сына. Погладил его натруженные жонглёрские руки. Заглянул в родные серые с рыжинкой глаза. Крепко и нежно обнял, услышав его сердцебиение в своей груди…

Приласкал бы любимую, подарившую мне столько света и тепла в этой жизни. Ощутил бы всю прелесть её губ и трепетного дыхания…

Попил бы хорошего красного вина с друзьями, чтобы насладиться напоследок нектаром виноградных лоз, вскормленных солнцем где-нибудь в Бургундии…

Улыбнулся бы миру на прощание…

Помолился Богу, истово, с радостью и упоением. В конце попросил бы его:

– Господи! Будь человеком, отмени конец света! Пусть всё продолжается…

 

Осенняя Молитва

Благодарю тебя, Отче наш,

За дни счастливые, отмеренные тобой.

За судьбу цирковую.

За строки написанные,

За образы, живущие в душе.

За зимы и вёсны,

Июльские зной и октябрьские листопады.

За ночи и дни,

Проведённые в Любви и радости.

Спасибо, Отец наш небесный,

Что встречаю свой очередной ноябрь

Не в унынии и скорби,

А с улыбкой и трепетным ожиданием…

Услышь мой голос, Господь Всемогущий!

Я – живое творение Твоё, взываю к Тебе!

Мне, дожившему до Осени,

Есть, что попросить у Тебя…

Молю Тебя, Господи:

Отверзи мне уши и очи сердечные.

Чтобы я слышал и понимал

Людей, кто рядом со мной.

Дабы не ждал,

Чтоб понимали и слышали только меня.

Ибо какой тогда диалог сердец?..

Сохрани от мерзости мысли мои.

Убереги от опрометчивых поступков и слов,

Чтобы не изранить ближнего моего.

Ибо какая радость видеть огорчения и слёзы?

Дай возможность

Дарить людям радость

Делами своими.

Подать нуждающемуся.

Обогреть обездоленного.

Очисти, Боже, помыслы мои.

Дай сердцу моему сострадания.

Научи его биться радостно и свободно.

Продли дни мои, полные Любви и смысла.

Вразуми, Отче!

Наставь на путь Истины и Добра.

Дай кротости и смирения,

Ибо часто бунтует Душа человеческая,

Блуждает в тёмных переулках Греха…

Прости мои прегрешения —

Большие и малые, вольные и невольные.

Дай понять, что в жизни – Главное,

Что – второстепенное.

Дабы не растерять в пустоте

Дни оставшиеся на пути моём.

Помоги, Господи,

Жить долго и счастливо

Ближним моим.

Дай осознать всем, что Жизнь —

Хрустальная паутинка,

Которую так легко оборвать,

Неосторожно сдунув с ладошки Божьей.

Дозволь, Господи, вволю

Насладиться красотой мироздания,

Напиться животворящей влаги

Вселенского творения Твоего!

Подари, Отче,

Зоркость глаза и глубину сердца,

Для понимания сути вещей.

Чтобы к концу дней моих

Обрести высший смысл —

Покой и Гармонию…

Дабы предстать перед Тобой

Радостным и умиротворённым,

Познав Высшую Тайну Бытия —

Жизнь…

Аминь.

Всю жизнь Господь катал меня на ладошке.

Однажды опустил на землю. Я растерялся…

– Как мне жить, Господи?

– Живи просто.

– Как это?

– Просто – Живи!..

Как жить мне без Цирка в квадратах городов? В прямоугольниках их кварталов? В изломанных треугольниках незнакомой Жизни?..

Я привык к Кругу, где мгновения длиною в жизнь, а жизнь – как одно мгновение. Словно молниеносный трюк, который так и не удался…

– Как жить?..

– Просто – Живи!..

Цирк подарил мне на счастье жонглёрские кольца. И незабываемое кольцо манежа. Москва – старую подкову Бульварного кольца. И кольцо Садовое…

Я вновь живу в круге. Живу просто. Просто – Живу. Я счастлив. Почти…

Великое счастье – писательский дар!..

Дар капризный, эфемерный, неуловимый. Если ты имеешь его – испытываешь острия и бездны полярных чувств. Существуешь наполнено, болезненно и непредсказуемо. Потому что Это не удержать, не зафиксировать. Ты не можешь повелевать, управлять. Живёшь сиюминутно, "здесь" и "сейчас", интуицией, рецепторами, восприятием Чего-то невидимого глазу. Писатель воспринимает мир всем своим существом, как глухой слушает музыку резонирующим телом…

Все пишущие испытывают одни и те же эмоции. Какая безграничная радость накрывает тебя от подаренной небесами яркой метафоры! Какое безбрежное отчаяние наваливаются на твои плечи от пустоты и отсутствия новых строк!.. Ты – словно чёрный рояль без струн внутри, огромный и бессмысленный. Высохший ручей в знойном июле. Измотанный путник с пересохшим ртом, мечтающий о глотке родниковой воды…

По утрам – ступор, забытый остывший чай в треснутой кружке. Красные, перетруженные глаза – не пишется!..

Однажды, – вдруг! Шквал образов и видений, словно где-то открылись небесные шлюзы. Поймать, запомнить, записать!..

Писатели… Сколько их не спит в ночи, сгибаясь над письменными столами… Содрогаясь от страха – не успеть!.. – плавят стеариновые реки, жгут киловатты в ночниках и настольных лампах. Коротают ночи в споре с Вечностью. Прячутся от реальности в иллюзорных миражах и образах фантазий. Обрастают черновиками и обрывками расползающихся мыслей, которые живут в шкафах и пыльных углах комнат…

Непокорные слова спрессовываются в обличия строгих литер, однажды становясь прямоугольниками книг. Словно памятниками с эпитафиями авторам…

Сжигая себя, из собственной боли плетут строку, вдавливая чернила в бумагу. Оставаясь навечно в татуированном мире написанного…

Это и есть – Бессмертие…