Поздно вечером в чайной «Гармонии» собрался штаб «группы самозащиты». Леонид Николаевич размахивал газетой и оживленно толковал:

— Нет, друзья, вы подумайте! Смотрите в «Советской культуре» письмо юриста Ермолаева из Ленинграда. Смотрите, что он предлагает, — это гениально! Тише, я вам прочту кусочек.

— Ладно, читай, — вздохнул Луков, он уже понял, что, пока Леонид Николаевич не ознакомит всех с гениальным предложением, он не успокоится.

— Вот, слушайте. Да тише вы. «…Статья в законе могла бы выглядеть примерно так: по приговору суда о смертной казни преступник может быть казнен только руками родственников жертвы (без каких бы то ни было ограничений) или же руками ее самой…» Понимаете? — продолжал Леонид Николаевич. — Он предлагает узаконить: ты совершил преступление по отношению ко мне, и я же тебя казню! Мы ведь так и сделали, когда эти подонки избили Люсю, мы же их и наказали. Как бы родственники! Все верно.

— Да как сказать, — с сомнением в голосе заметил Луков, — во-первых, мы ей не родственники. Ну это бог с ним. Потом, насколько я понимаю, твой юрист предлагает делать это по приговору суда…

— Это детали, — отмахнулся Леонид Николаевич, — мы ж договорились, что обойдемся без всей этой бюрократии, мы сами судьи. Если мы сумели сами себе доказать, что человек виновен, значит, он виновен. Важно другое, то, о чем в законе сказано, мы же и приводим приговор в исполнение. Вот!

— Погоди, — вмешался дядя Коля, — я не понял — закон уже есть?

— Пока нет, — замялся Леонид Николаевич, — но вот же юрист предлагает, в газете напечатано. Наверняка учтут. Кстати, мы можем написать в поддержку. Не обязательно подписываться.

— Ладно, — подвел итог дискуссии Луков, — это все когда еще будет! Займемся делом. Этого хмыря из кафе, который свою провизию на сторону сбывает, сегодня договорились брать?

— Сегодня. Вот мерзавец! — подтвердил еще не остывший Леонид Николаевич.

— Тогда давайте согласуем план действий, — Луков оглядел присутствующих.

Согласовали быстро. А чего там было согласовывать? Вечером после закрытия кафе, когда вороватый заведующий вынесет свои пакеты, подойдут, набьют морду, разбросают фотографии. И все. Точка. А еще пачку фото пошлют анонимно в прокуратуру.

— Мы прямо как Деточкин, — усмехнулся дядя Коля. — Помните фильм такой был — «Берегись автомобиля»?

— Сравнил, — не согласился Игорь, он же машины угонял, продавал, а выручку переводил. Мы-то ничего не воруем. Мы — наказываем!

— Все одно, — махнул рукой дядя Коля, — и он и мы во имя общества действуем. Интересно, — добавил он тихо, — какие продукты сбывает? Водку тоже?

— Ты это брось, — Луков строго посмотрел на него, — хоть коньяк «Три звездочки»! Наше дело карать, а не экспроприировать. Понял?

— А я что, я ничего, — стушевался дядя Коля, — просто интересно…

Покончив с делами, посмотрели по видео очередной, принесенный Игорем фильм, в котором рассказывалось, как группа подростков в каком-то маленьком американском городке взяла на себя благородную задачу очистить город от банды терроризировавших его жителей хулиганов-рокеров.

Фильм изобиловал жуткими сценами: рокеры гоняли по ночам, давили запоздавших прохожих, въезжали через витрину в магазины, калеча покупателей, кого-то мимоходом насиловали и убивали. Атлетисты одобрительными возгласами встречали эпизоды, когда благородные подростки натягивали ночью на пути рокеров тонкую проволоку, которая срезала им головы почище гильотины или, заперев их в гараже, сжигали живьем с помощью бензина вместе с мотоциклами.

— Хорош фильм! Ух, хорош! После него кулаки так и чешутся.

Наиболее откровенно общее настроение высказал сторонник крайних мер Леонид Николаевич:

— А может, нам того подонка тоже… запереть его в его машине и — спичку в бак. А?

— Ладно, уймись, — проворчал Луков. — Тебе только волю дай, ты бы всех перепахал…

— А что, таким нечего делать на земле! — петушился Леонид Николаевич, но на своих кровожадных предложениях не настаивал.

— Вообще-то, — предложил Игорь, — перед акцией надо бы такие ролики смотреть — настроение поднимается!

— Допинг ему нужен, — заметил один из боевиков, — тебе фильм, дяде Коле — чекушку… На святое дело идем! С ясной головой и чистым сердцем.

— При чем тут чекушка, — обиделся дядя Коля, — чекушка! Сам небось не дурак выпить, вот и болтаешь. Чекушка…

…Операция «Забегаловка» (атлетистам полюбилось придумывать для своих операций причудливые названия) прошла без сучка и задоринки.

Не успел злополучный жулик загрузить свою машину пакетами и свертками, как к нему из мрака подскочили несколько человек, сбили с ног и начали бить, другие выбросили свертки, рассыпали по тротуару батоны колбасы, банки консервов, коробки конфет. Войдя в азарт, разбили стекло машины, исцарапали кузов.

Потом, оставив на тротуаре неподвижное тело, положили на него компрометирующие фотографии и исчезли в ночи.

Как обычно, сразу же разошлись.

Игорь шел пустынными в этот поздний час улицами и переулками. Пересек Остоженку, Кропоткинскую, углубился в Чистый переулок, пересек Сивцев Вражек…

Странно, он не чувствовал обычного удовлетворения. Обычно, видя этих козлов, этих подонков, эту шпану, порой мешая их в голове с хулиганами и насильниками из фильмов, он бил яростно, жестоко, знакомая красная пелена спускалась на глаза.

А тут был какой-то жалкий человечек, со своими свертками и коробками… Мерзавец, конечно, спекулянт и взяточник, но виновный какой-то абстрактной виной…

Игорь дал ему пару пинков под ребра, тем и ограничился.

И еще остался у него в ту ночь неприятный осадок от совсем уж, казалось, мимолетного эпизода.

Когда он проходил мимо Наташиного дома, на улице Веснина навстречу ему попались две девушки, бог знает откуда возвращавшиеся в столь позднюю пору. Завидев Игоря, они торопливо перешли на другую сторону, и он успел рассмотреть в тусклом свете уличного фонаря их испуганные лица. Вот так. Приняли за хулигана. Что ж, они правы, только что он ногами бил человека, годившегося ему в отцы.

И тут он оказался у подъезда, в котором жила Наташа. Вспомнил их первую встречу, как проводил ее тогда, как в электричке защитил от хулиганов. Вот кого бы он сейчас размазал по стене с великим удовольствием, на ком выместил все… Эх жаль, он тогда не тронул их. Сволочи, как напугали его Наташу. Но тогда она была еще не его.

Игорю вдруг непреодолимо захотелось увидеть Наташу, сжать в объятиях ее прекрасное тело, гладить волны ее волос, вдыхать ее аромат, слышать ее любовные стоны…

Минуту он стоял в нерешительности. Потом вошел в подъезд, поднялся по лестнице, остановился у ее двери — все это он проделал словно автомат, словно кто-то другой вел его за руку. Он постоял. Прислушался, в доме царила тишина. Лишь изредка с Садового кольца доносился ровный гул проезжавших машин.

Наконец, не в силах сдержать себя, он решительно нажал кнопку звонка. Знакомый мелодичный перелив донесся из-за двери. И снова тишина. Он опять позвонил. Еще и еще.

Убедившись, что Наташи нет дома (наверное, осталась на работе), Игорь неторопливо начал спускаться по лестнице.

Ему оставалось пройти один пролет, когда он услышал, как хлопнула автомобильная дверца, как затарахтела отъезжающая машина.

Через минуту на площадке он лицом к лицу столкнулся с Наташей.

Они стояли и молча смотрели друг на друга.

Кровь медленно отливала от ее лица, глаза стали огромными, в них затаился ужас.

Игорь не мог прийти в себя от удивления. В неярком свете лестничной лампочки перед ним была какая-то непривычная, незнакомая Наташа. На ней была роскошная накидка из чернобурок, из-под которой виднелась очень короткая кожаная юбка, чулки, вышитые серебряными нитями. Ему показалось, что лицо ее заменила маска, так густы были ресницы, фиолетовые губы. На Игоря густо пахнуло ароматом духов, сквозь который пробивался еле уловимый запах алкоголя.

Нет, такой он ее еще никогда не видел. И то, что встреча эта была неожиданной, ночной, у порога ее квартиры, тоже вызывало странное ощущение тревоги, предчувствия чего-то плохого, тайной угрозы.

Наконец оба пришли в себя.

— Что случилось, почему ты здесь? — спросила она растерянно.

— Откуда ты? — задал вопрос Игорь.

Оба восклицания прозвучали одновременно.

Первой нашлась Наташа:

— Рождение было у подруги, ты знаешь, у Риты. Скучища! Еле выбралась, никак не хотела отпускать. Но ты-то?

— Да просто гулял. Проходил мимо, захотелось тебя видеть, — он продолжал смотреть на нее с каким-то недоверием.

И тут она вся просияла, схватила его за руку, потащила вверх по лестнице, в квартиру, в спальню, на диван… Как тогда, как в первый раз. Игорь лишь на секунду заартачился, а потом уже безвольно следовал за ней, все забывая, отдаваясь желанию.

Когда они наконец вынырнули из своего любовного омута, тревога исчезла. Он испытывал блаженное чувство уверенного покоя. Вот она рядом, его горячая, атласная Наташка, тяжело дышит, не может открыть глаза. Наконец, так и не открыв их, шепчет:

— Господи, до чего я люблю тебя, до чего люблю. Если ты уйдешь от меня, я покончу с собой, выброшусь из окна…

— Твой этаж не такой уж высокий, — шутит он. Ласково гладит ее тело, нежно целует губы, нос, глаза. Что это? Что это за соленый вкус? Она что, плачет? — Наташка, ты чего? Куда я денусь? Вот я с тобой, не надо, не плачь.

Он думает, что она боится потерять его. Но она боится совсем другого.

— Скажи, Игорь, — Наташа по-прежнему лежит с закрытыми глазами, — скажи, если б ты узнал, что я очень плохая, ну, воровка или убийца, ты бы сразу бросил меня, да? Разлюбил?

Игорь смеется:

— Даже если б я узнал, что ты Джек-потрошитель в юбке, все равно не разлюбил. Просто выпорол и поставил в угол.

— Выпорол? — Наташа вся напряглась. — На площади, да?

Но Игорь давно забыл тот дачный разговор. Он опять смеется:

— Не обязательно. Мог бы и здесь.

— Пожалуйста! Я готова, — Наташа неожиданно вскакивает. — Пори! Есть за что. Пори!

Слегка сбитый с толку ее порывом, Игорь говорит:

— Ладно, успею. Пока приговариваю тебя к каторжным работам по приготовлению мне кофе. А ну, быстро!

Напряжение спало. Наташа весело смеется и исчезает на кухне. А Игорь продолжает лежать, устремив глаза в потолок, погруженный в свои мысли.

Какая-то у Наташи неудачная жизнь. Непонятно, где мать и отец, нерегулярная работа, порой ночная. Зависит от этой «хозяйки» из бюро переводов. С Игорем видится, когда он может. Вот припер к ней среди ночи, а она и рада. (Мысль о том, что у Наташи может кто-то быть и что была она отнюдь не у подруги, даже не приходит ему в голову.) Почему она не замужем? И тут он чувствует смущение. Почему? Потому что никто не предложил, наверное. А почему не предложили? «А ты почему? — задает он себе ядовитый вопрос. — А? Не хочешь связывать себя, обременять. О ком-то заботиться, за кого-то отвечать. Вот и они так». А какая девчонка! Красавица! Работяга. Отдельная квартира, тоже, между прочим, не последнее дело. Никаких стариков. Небось сами о дочке заботятся. А как она его любит! Какая в постели! Словно он у нее первый мужик.

Мысль о женитьбе на Наташе, вообще о возможности жениться впервые западает ему в голову. Раньше он никогда об этом не думал. Но ведь когда-нибудь придется это сделать. Так чего ждать? Тут он приходит в себя. Что он, с ума сошел?! Совсем тронулся!

Его размышления прерывает Наташа. Она появляется свежая, пахнущая после ванны шампунем. Еще приятней пахнет кофе, который она несет на подносе вместе с огромной горой всевозможных бутербродов.

Включают кассетофон, тихо, чтоб не разбудить весь дом. Весело болтая, они садятся за стол. Среди ночи! Верней, под утро.

Игоря распирает. Почему так случается, что люди, даже умеющие молчать, вдруг неожиданно для самих себя «раскалываются», поверяют свои тайны близкой женщине — жене, возлюбленной, а порой и случайной подруге? Недаром все разведки мира содержат штат неотразимых красоток для выуживания тайн. У французов даже есть специальное выражение — «исповедь на подушке».

Словом, Игорь легко и весело рассказывает про незадачливых рэкетиров, пытавшихся шантажировать кооператив могучих атлетов, и чем это для них кончилось. Рассказывает, что бедняги менты, хоть и носят с собой наручники для преступников, сами скованы законами почище, чем эти преступники. Но что, к счастью, есть энергичные и смелые ребята, которых ничто не сковывает и которые готовы этих ментов заменить, а заодно и следователей, прокуроров и судей, да и комендантский взвод, если нужно.

— Вот где неисчерпаемые резервы для сокращения штатов, — смеется Игорь.

Он не замечает, как с лица Наташи сползает улыбка, как возникает на этом лице тревожное удивление. Наташа далеко не дура, достаточно проницательна, и, хотя Игорь никого не называет, она все легко сопоставляет, припоминает его прежние разговоры и делает соответствующие выводы, и выводы эти ее беспокоят. Она понимает лишь одно — ее любимый со своей детской наивностью и простотой ввязался в какую-то опасную авантюру. Она не очень в этом разбирается, но инстинктивно чует для него опасность. Наконец Игорь замечает перемену в ее настроении.

— Ты что, Наташа?

— Ничего, — она старается улыбнуться, — Интересные вещи рассказываешь. Но знаешь, что тебе скажу: дурачки эти твои ребята. Детский сад.

— Это почему же? — Игорь уязвлен.

— Да потому, что вот поймает их ментуха, а там, сам сказал, все по закону, и упечет тех ребят в тюрягу. И привет!

— Но они же честные, они всяких подонков…

— А ментухе это до фени. Закон есть закон! Кто нарушил, того и судят. А ради чего нарушал — это, знаешь… Нарушил — садись! Может, подонкам больше дадут, но тем ребятам ведь с того не легче. Верно?

Этот шитый белыми нитками разговор (когда собеседники прекрасно знают, о чем говорят, но делают вид, что не знают) продолжается еще некоторое время и сам собой затухает.

Он получает неожиданное продолжение при сходных обстоятельствах на следующий день.

Действующие лица: Гор и Тутси. Место действия — «служебная хата».

Только что исполненная здесь за отписку и выпроводившая очередного косого, Рита (она их особенно любит за чистоплотность, вежливость, а главное, за слабую, по ее выражению, потенцию) прихорашивается у зеркала.

— Чего расселась, — торопит ее Тутси, — сейчас мой Гор явится. Давай, давай.

— Ох и груба ты, подруга, — укоризненно вздыхает Рита, наводя марафет. — «Расселась»! Нет в тебе жалости — вчера пролетела, позавчера «госприемка» была, еле ноги унесла, еле сотню «гринов» отхлебнула, а ты торопишь. Сейчас поеду к одному утюгу, — меняет она тему беседы, — он мне шузы обещает.

— Сколько? — спрашивает Тутси, она заинтересована.

— Только по ушам не бей, когда скажу, — три косых.

— Да это ж астрономия! — возмущается Тутси. — Я эти за две схватила, — она поднимает ноги в изящных сапожках. Потом смотрит на часы и вскакивает: — Ну ты скоро?

— Да иду, иду. Я стрелку на девять забила, ждет небось. К себе ведет, между прочим, — она многозначительно подмигивает Тутси и, накинув заячий палантин, величественно исчезает за дверью.

Проходит минут десять. Кукушка выскакивает из своего домика (подарок одного швейцарского друга), отсчитывает девять часов и скрывается, захлопнув за собой дверцы.

И в эту же минуту раздается звонок — Гор точен, как всегда. На этот раз договорились провести вечер (переходящий в ночь) у Тутси. В их последнее свидание он подарил ей изящный футляр с маркой какой-то престижной французской фирмы. В футляре «неделька» — семь кружевных, совершенно прозрачных цветных трусиков. Каждые величиной с ноготь, семь колготок-ассорти, семь ассорти же лифчиков размером в два ногтя и, непонятно зачем, тоже под цвет семь крохотных носовых платочков. Все это требует награды, и вот Гор прибыл за ней, нагруженный бутылками и пакетами, добытыми из посольского магазина.

— Мадам Тутси, вы прекрасны, как всегда, нет вам равных в столице Союза Советских Социалистических Республик и прилегшей к нему загнивающей Европе, — он секунду подумал и поправился: — Прилегающей.

— Да ну тебя, Август, — Тутси жеманно надула губки, — хотя тебе видней, ты наверняка перепробовал женщин во всех странах загнивающей Европы…

— …И развивающихся Азии и Африки, — самодовольно перебил Гор. — Тем больше имею право говорить: мадам Тутси — королева красоты. Не понимаю, почему вы не участвуете в конкурсах? Это теперь в вашей стране очень модно. Я недавно читал в газетах, что конкурсы проводятся в таких городах, о которых никогда не слышал. А я географию очень прекрасно знаю. И всюду у вас конкурс на «мисс». Да? Заметьте не на «товарищ Москва», не на «гражданка Москва» или «женщина Москва». Да? Так говорят, я слышал: «Женщина, передайте билет». Я слышал в метро. Очень интересно.

— А что ты делал в метро? — немного удивилась Тутси.

— Держал руку на пульсе народа! — ответил Гор и рассмеялся. — Знаете, в Японии один миллиардерщик ездил в метро. Ему восемьдесят лет, и у него одиннадцать «роллс-ройсов», а он езжает в метро. Так вот, когда его спросили: «Почему?» — он ответил: «Надо держать руку на пульсе народа». Тогда его фирма будет знать, что кому нужно. Вот я и иду в метро и могу сказать моему редактору все, что ему нужно. А сейчас я хотел бы держать руку на пульсе мадам Тутси. На том месте, где у нее сильней всего бьется пульс, — он снова рассмеялся.

А потом они ужинали. И вот тогда-то состоялся тот самый разговор.

Неисповедимы пути господни. Неисповедимы и поступки людей. Казалось, только что, непонятно, с чего Игорь разоткровенничался перед Наташей, а теперь вдруг она стала болтать лишнее Гору. Правда, кое-какие основания были. Во-первых, она выпила чуть больше, чем следовало, потрясающего французского коньяка, который принес Гор (последнее время Тутси вдруг обнаружила, что потребление спиртных напитков весьма приятное занятие), во-вторых, уж как-то в этот вечер все было хорошо и весело. Гор рассказывал остроумные анекдоты, почерпнутые из какого-то сборника всяких смешных историй. Сообщил, что давно не одевал мадам Тутси (только и делает что раздевает ее) и поэтому собирается на несколько дней домой. Вернется — кое-что привезет ей. Но нужно точно вспомнить ее размеры. Сейчас он восстановит их в памяти (следовал очередной любовный раунд и возвращение за стол).

— Вот ответь мне, — улыбается Гор и продолжает свою серию анекдотов, — почему девушки опускают глаза, когда парни говорят им, что их любят? — он выдерживает эффектную паузу и дает ответ: — Чтоб узнать, говорят ли они правду. — Гор хохочет, а Тутси не сразу понимает. Когда до нее доходит, смеяться уже поздно. — Или вот, — продолжает Гор. — Какая разница между женатым и двоеженцем? Не знаешь? Никакой — в обоих случаях одна жена лишняя!

Он опять смеется.

И тут же подхватывает снова:

— А почему изнасилованных не может быть? Потому что женщина с задранной юбкой бегает быстрей, чем мужчина со спущенными штанами! Ха-ха-ха!

Тутси не узнает обычно сдержанного и вежливого Гора. С чего эта вульгарность, пошлые анекдоты, смех? Что это с ним?

Откуда ей знать, что Гор очень доволен, что накануне он получил приятное известие.

— Вы знаете, мадам Тутси, что вчера у ресторана «Стеклянный» или «Хрустальный» была сильная драка? Две группы подрались не знаю из-за чего. Даже стреляли. Говорят, есть жертвы. Милиция арестовала. Это было по радио. Не слышали?

— Я радио не слушаю.

— Почему?

— Мне некогда, — кокетничает Тутси, — я все время думаю о вас. — Она вспоминает о том, что Гор скоро смотается на родину, а там, говорят, брюлики идут по цене лошадиного овса. Какова цена овса, Тутси не знает, но образ ей нравится.

Некоторое время они обсуждают происшествие, и как-то незаметно для себя самой Тутси пересказывает Гору то, что ей рассказывал Игорь: как рэкетиры пришли в атлетический клуб, с чем столкнулись и что за этим последовало, как честные ребята должны превратиться в робингудов и сами насаждать порядок и так далее. Разумеется, Тутси тщательно замаскировала, о ком идет речь.

Гор был весь внимание. Он ни разу не прерывал ее, слушал серьезно, изредка кивая. Если б Тутси знала, какую он при этом испытывал радость, она бы, наверное, очень удивилась.

Гор мгновенно сообразил, о ком и о чем идет речь. Ну что ж, значит, он старался не зря. Кое-что удалось. Это уже второе очко. Первое было вчера.

Вчера он позвонил Зине-Зое. Позвонил, как договорились.

— Есть ли новости? — спросил он вкрадчиво.

— Есть, — ответил ему бодрый голос, — приезжайте и захватите обещанное. Адрес помните?

Гор не заставил повторять приглашение. Он сел в машину и, не доехав сотни метров до хорошо запомнившегося ему дома, пошел пешком. Ему показалось, что в подъезде напротив мелькнула неясная фигура. Сначала насторожился, потом сообразил: сутенер, оберегает, а скорее, контролирует свою подругу. Ну что ж, это хорошо.

Гор уверенно вошел в подъезд. А что? Он ничего противозаконного не совершает. Даже если это не сутенер, а агент КГБ. Кто может ему запретить иметь знакомых из числа русских женщин? И наносить им визиты? Он же идет не за шпионскими сведениями. А если они испытывают взаимную привязанность, так что? Гор отлично знал (как, впрочем, и все иностранцы в Москве) полную бесправность милиции в борьбе с проституцией и ничего не боялся.

— Входите, — на его звонок дверь сразу же открылась. — Я Зина. Зина, а не Зоя, — сказала она с порога. — Постарайтесь запомнить. — И после паузы добавила: — А хотите называть Зоей — зовите. Наплевать.

Зина была одета в свой рабочий костюм — авангардистские колготки, лаковые сапожки, прозрачная блузка, на талии у нее вместо пояса находилась металлическая цепь с пряжкой в виде наручников, сбоку висела плетка (откуда ей знать, какие вкусы у клиента, разные встречаются).

Но Гор пришел не как мазохист, а как деловой партнер. Вызывающие одежды, соблазнительные формы Зины оставляли его равнодушным.

— Так какие новости? — спросил он, не успев раздеться.

Зина вздохнула, она уже поняла, что любовных игр не будет, и слава богу, была б «капуста». И она стала докладывать, как майор полковнику о проведенной операции.

— Договорилась я с моим сутенягой — все о’кей. Поднял ребят и наехал на измайловских. Побалакали у «Хрустального», перьев не хватило. До пушек дошло. Одного продырявили. Теперь надолго. Те обещали рассчитаться. Ты этого хотел?

Хотя красавица — королева Зина — говорила на не совсем понятном даже специалисту русского фольклора Гору языке, он прекрасно все сообразил, вынул увесистую пачку «гринов» и сказал:

— Отлично, пока верю на слово. Потом нужны будут доказательства.

— Доказательства прочтешь завтра в газетах, а может, по телеку увидишь, — усмехнулась Зина. — Я там оставалась как посторонняя, газетчики набежали.

— О’кей, продолжай так же. В долгу не останусь. Отметим успех.

Зина открыла бар, налила ему и себе большие рюмки. Раз-два, три…

Тут Гор вспомнил, к кому он пришел. Они наспех провели любовный раунд. Удовольствия особенного Гор не получил, его мысли были заняты другим. Даже не зайдя в ванную, попрощался. На том, ко взаимному удовольствию, визит закончился.

Когда же он услышал сообщение о происшествии на Кутузовском проспекте, окончательно успокоился. Порядок. Сделано большое дело. И, судя по всему, оно будет продолжено.

Тутси порадовала его своим рассказом. Сразу же созрел план. Правда, она может заартачиться, но у него есть достаточно убедительные аргументы для нее. Сломается. Конечно, жаль, если придется изменить стиль их отношений — взять в руки кнут. Что ж поделаешь, увеличит дозу пряников. Кнут и пряник, пряник и кнут. Поскулит, покапризничает и сломается. В конце концов, нет женщины, которая устояла бы перед норковой шубкой! Просто надо убедить, объяснить что к чему. Ну любит она этого супермена, но не настолько же, чтоб отказаться от норки! Такого не бывает. Да и преподнесет он это красиво, перевяжет ленточкой, приложит розочку. Словом, надо все обдумать. Не спеша. Спокойно. Главное, выбрать объект. Вот тут ошибиться нельзя, тут все должно быть точно…

Гор достаточно трезво оценивал события, чтобы понимать причины растущей волны жестокости и насилия. Тут и высвободившиеся темные силы — неизбежные спутники даже благотворных перемен, и неоправданная гуманизация, проводимая отвлеченными теоретиками, и несовершенное законодательство, и растерянность правоохранительных органов, наконец возникновение явлений и групп, вызывавших к жизни насилие… Много чего.

Но и он вносил свою скромную лепту (впрочем, не он один).

То, что он услышал от Тутси, дает в этом смысле неплохой шанс. И надо его использовать. План есть. Остается, как всегда, мелочь: осуществить.

Тем временем Игорь и Иван Иванович Лембрэд возвращались из очередной поездки в Рязань. Поездки эти становились все чаще — шеф собирал материал для серии статей под общим названием «Физкультура в глубинке».

И, как всегда, проводил «среди водителя» информационный час.

Подробно рассказав Игорю о последних событиях в Никарагуа и Ливане, о премьере какого-то «совершенно богопротивного фильма» и о том, что в Ленинграде создан первый в стране «детективный кооператив», Иванов-Лембрэд добавил:

— Вот по радио передавали: на Кутузовском проспекте две банды перестрелку затеяли, а? Как тебе это нравится? Прямо чуть не в центре Москвы техасские нравы. В Казани банды по численности равны дивизии. Ну не дивизии, — поправился он, — полку. Тоже немало. В Узбекистане — как в двадцатые годы. Тоже по тридцать человек, вооружены автоматами, пистолетами. А ты куда смотришь, — неожиданно рассердился Лембрэд, — на твоем Арбате нравы, как на большой дороге! Мне рассказывали, что люберы стенка на стенку с хиппи дерутся, рэкетиры художников потрошат, а вы, здоровые ребята — «гармонисты», только бицепсы накачиваете! Создали бы ДНД и приструнили хулиганов…

«Эх, если бы он знал, — подумал Игорь, — могу себе представить, что бы он тогда сказал».

— Понимаешь, — продолжал тем временем рассуждать Лембрэд, — надо поднимать против преступников весь народ. Я думаю напечатать в моем журнале воззвание к спортсменам, а? «Спортсмены, поднимайтесь на борьбу с преступностью! Все как один!» Хорошая идея?

Игорь молча пожал плечами.

— Ладно, лучше подумай, что можно написать о развитии массовой физкультуры в арбатском регионе. Может, сам напишешь? Столько со мной ездишь — пора в литературу входить, гонорарами прирабатывать…

Лембрэд любил эти беседы, он считал, что глас Игоря — глас народа… Для него сдержанные сообщения Игоря о своей жизни казались откровениями. Но и водитель узнавал от шефа массу разных интересных вещей. Так что шло взаимное обогащение.

…Наступала весна.

Она не подбиралась, как обычно, исподволь, маскируясь поздними метелями и морозными спадами. Она пренебрежительно и деловито растолкала зиму лужистой хлябью и в один прекрасный день решительно и безапелляционно утвердилась на московской земле, выдавив почки на деревьях, зазеленив подмосковные поля, подвесив к бело-голубому небу еще неокрепшее солнце.

А как пахло весной! Даже здесь, на Арбате, в асфальтовых, точнее плиточных, джунглях!

Пора ароматов, тревожных настроений, пора ревности и любви…

Тутси разрывалась. С одной стороны, начинались выставки, фестивали, «культобмены», шла густая масть и надо было зарабатывать, благо лава так и плыла в руки. С другой, Гор стал возникать все чаще и становился все щедрей. С третьей, с главной, она ежедневно, ежечасно, ежеминутно тосковала по Игорю. Она все время хотела его видеть, просто хотела, аж до ломоты в бедрах. О господи, ну почему нельзя раздвоиться, расстроиться? Почему вообще нельзя в жизни делать то, что хочешь, не жертвуя при этом ничем?

С Игорем она почти не разговаривала: не успевал он войти в квартиру, как они кидались в объятия друг друга и предавались любви почти беспрерывно, часами, пока для него не наступало время уходить.

И он уходил, оставляя ее без сил, мокрой от пота, охрипшей от крика, не в состоянии пошевелить рукой, открыть глаза, произнести слово.

Как ни странно, она отдыхала со случайными партнерами. Она переносила их равнодушно и отчужденно. Автоматически играла свою игру, торопясь проводить их за дверь.

Тутси еще похудела, что восхищало партнеров и огорчало Игоря. Она стала нервной, с беспричинными перепадами настроения, приступами тоски, капризами. Неизвестно, что было бы, не обладай она неистребимым здоровьем, могучей закалкой в своей столь трудной профессии.

Игорь, мужчина, переносил весну легче.

«Группа самозащиты» работала в налаженном темпе. Рэкетиры больше не обнаруживались. То ли испугались, то ли решили, что овчинка выделки не стоит, а может, Бугра посадили. Был такой слух.

Зато удалось намять бока шпане, которая повадилась приставать к девчонкам с фабрики, где работал один из атлетистов; «наказать» спекулянта (его обнаружил неутомимый Леонид Николаевич). Спекулянта направили в больницу, а собранные «материалы», в прокуратуру.

Серега, Андрей и еще трое ребят из автокомбината, которых Игорь приобщил к этой благородной деятельности, в свою очередь под его руководством, нашли-таки вора в комбинате и устроили ему темную, после которой он несколько дней пролежал в реанимации. Но расправе предшествовал такой разговор.

— Зачем руки марать, — недоумевал Серега, — сдадим в милицию, и все.

— И что будет? — иронически вопрошал Игорь.

— Как что? Посадят.

— Ты уверен? — Игорь с жалостью смотрел на Серегу. — У тебя есть доказательства?

— Так мы же знаем.

— Мы — да, но для суда этого мало. Так что выйдет твой козел и еще извинятся перед ним.

— А как? — терялся Серега.

— А так! Для того мы и существуем, елки-палки, чтоб самим делать дело. Помнишь, как эти ребята в фильме? (Он и своим коллегам по комбинату сумел продемонстрировать кое-что.)

В конце концов без особого энтузиазма совершили «акцию». И вошли во вкус. У Андрея был приятель — частник, занимавшийся индивидуальным извозом, к которому пристали рэкетиры.

На поверку «опасные рэкетиры» оказались шестнадцати-семнадцатилетними пацанами, собравшимися в банду и бравшими числом. Когда Андреев приятель принес им в какой-то пустынный переулок деньги, Игорь и Андрей с двух сторон с включенными фарами и жутким визгом тормозов (чтоб было эффектнее, как в фильмах) подкатили, выскочили из машин и, окружив вдвоем четверых, так избили, что те остались лежать на тротуаре.

Словом, группы, которые уже вряд ли можно было называть «группы самозащиты», действовали, умножая число преступлений (к тому же нераскрытых, потому что пока Игорь и его товарищи не попадались).

И вообще, все бы шло хорошо, если б не какое-то неприятное ощущение, которое не покидало Игоря последнее время. Он достаточно трезво и честно смотрел на жизнь, чтоб не видеть, как меняются некоторые черты его характера.

«Красная пелена», как он окрестил ее про себя (со слов героя одного из виденных им фильмов — «Сладостная месть»), все чаще навещала его, и не только во время «акций», как раньше. Раньше было что-то глубоко возмущавшее его и поднимавшее в нем эдакую атавистическую ярость, пещерный инстинкт. Люську избили! Крючкина чуть не взорвали! Сволочи, подонки!

А эти спекулянты, взяточники, мелкие воры были какие-то абстрактные, далекие. Тут им двигал принцип — зло должно быть наказано. Тут правил разум, а не инстинкт.

Но вот теперь «пелена» настигала его и в иное время. Сжимались кулаки, сжимались челюсти, хотелось убивать. Он ловил себя на том, что «акции» подгонял под настроение, что искал предлоги.

Конечно, видеофильмы, подстрочники романов, что доставала ему Наташа, играли в этом свою роль, но теперь их было недостаточно. Как с наркотиками. Приучаешься, увеличиваешь дозу, а не хватает…

Гнев, возмущение, ярость, желание бить вызывали у него теперь и некоторые наши фильмы, и сообщения в журналах и газетах. Даже компании хиппи, тусующиеся на Арбате, нахальные ребята, что перли, нагло разрезая толпу. Он порой нарочно шел им навстречу, но уж больно внушительно выглядел, да и в глазах его было что-то такое, что те расступались, обходили стороной.

Но когда он встречался с Наташей, то забывал обо всем. Мысль жениться на Наташе все чаще посещала его. Однажды он даже в шутливом, конечно, тоне заговорил об этом с матерью.

— А я не знаю, чего ты ждешь, сынок, — в глазах ее светился ласковый свет, — жить есть где, зарабатываешь хорошо, в случае чего, нянька готовая, теперь их называют бабушками, тоже есть, — она улыбнулась, — была б жена хорошая.

— Ну девушек много кругом… — Игорь махнул рукой.

— Ты вот Наташу свою хорошо знаешь, сынок?

— Наташу? А что? — Игорь удивился. Мама и видела-то ее раза два мельком, когда та заходила к Игорю.

— Да нет, ничего, сынок. Если собираешься жениться, ты все же получше жену-то будущую узнай…

На том разговор и кончился.

Но Игорь в который раз задумался. Действительно, что он знает о Наташе? Красива, как богиня. Замечательная любовница. Одевается — лучше некуда. Квартира обставлена будь здоров. Всякие заграничные штучки-дрючки. Работает в каком-то бюро переводов, хорошо зашибает, но работа серьезная, и ночами приходится сидеть, и вечерами оставаться. Ладно. А кто родители? Сколько ни зашибай, без их поддержки она бы так не жила, факт. Говорить о них не любит. Так кто ж она?

Как-то он словно невзначай спросил:

— Наташка, у тебя кто предки-то? Наверное, послы чрезвычайные, а? В загранке отсутствуют? — спросил он ее.

Сначала она испуганно и удивленно посмотрела на него, потом внезапно просияла (если б он только знал, какой груз снял с ее плеч, какой удачный ответ ей подсказал!).

— И все-то ты про меня хочешь знать, — она погрозила ему пальцем. — Во все мои тайны залезть. Да разве от тебя что утаишь! В загранке, и хватит на эту тему.

Теперь Игорь твердо знал: отец Наташи наверняка какой-то наш крупный разведчик, глубоко законспирированный. Вроде Зорге или Филби. Только вот в какой стране?.. Впрочем, не его дело. Он не имеет права расспрашивать Наташу. Да, скорей всего, она и сама не знает.

Весной Игорь все чаще выезжал со своим шефом в ближние командировки, реже виделся с Наташей. «Понизилось количество встреч, — шутил он, — повысилось качество».

Иногда по субботам или воскресеньям им удавалось сходить в кино, в еще неубранные просыпающиеся парки. Но чаще, конечно, сидели у Наташи. Как ни приятно влюбленным гулять по аллеям, оставаться вдвоем в комнате еще приятней.

С этими дурацкими командировками неугомонного Лембрэда Игорь вынужден был разрываться на части. Ну где взять время на все? На первом месте, естественно, была Наташа, на втором — «Гармония», а вот на «Ракету» его уже просто не оставалось.

Он знал из редких встреч с Олегом, что там «политический раскол». Большинство «звездных рыцарей» не поддержало его «гражданских акций» против призыва в армию, даже обвинило в отсутствии патриотизма. Но были и такие, кто вместе с ним пытался устраивать какие-то сборища, митинги, писать воззвания…

С Игорем они встречались по-быстрому. Обменивались романами, иногда видеокассетами, новостями и разбегались.

В «Гармонии» теперь тоже пролегала невидимая черта между теми, кто входил в «группу самозащиты», и просто занимающимися атлетизмом. Внешне все оставалось по-прежнему, но происходили ночные совещания, тайные сборища, обмен незаметными знаками, непонятными для остальных репликами.

Впрочем, основную массу занимающихся это не интересовало, что касается посвященных, то они умели держать язык за зубами. Тем более женщин, этих болтушек, они в свой круг не допускали. Кроме Люськи-культуристки. Но какая же это женщина!

Недавно всем скопом пошли на соревнования по женскому культуризму. Кто соревновался и чемпионками чего стали победительницы, толком никто понять не мог. Но было интересно.

Конкурс проходил в большом зале клуба какого-то предприятия. Народу набилось порядочно, по внешнему облику можно было догадаться, что большинство тоже атлетисты, пришедшие поболеть за своих.

Впрочем, Игоря соревнования разочаровали.

Если мужики в нашей стране, занимавшиеся атлетической гимнастикой, как это официально именовалось, а попросту культуризмом, почти догнали заграничных по всем статьям, то бабы явно отставали. Во всяком случае, в этом зале ничего особенного Игорь не увидел. В крохотных трусиках и лифчиках участницы выходили на помост, крутились во все стороны, принимали предусмотренные правилами позы, напрягали мышцы. Но мышцы эти были не очень рельефны и могучи. Ноги толстоваты, груди великоваты, плечи узковаты. Куда им до геркулесок из западных журналов! Лишь две-три, в том числе Люська, могли похвастаться ляжками, которым позавидовал бы любой футболист, штангистскими спинами, борцовскими бицепсами. Когда они выполняли положенные упражнения, тела их превращались в какие-то клубки шевелящихся змей, спины и животы напоминали анатомические муляжи. Зрелище довольно противное, но зал взрывался восторженными аплодисментами.

В конце концов Люська заняла второе место. «Гармонисты» жали ей руки, целовали в щеки, поздравляли, рассматривали пахнущий ледерином диплом.

Люська улыбалась своей девчоночьей улыбкой, благодарила. Она была счастлива, что руки ее напоминали железо, что, зажав между ягодицами гвоздь, она могла вырвать его из стены, подобно той героине у Ремарка, у которой на животе можно расколоть кирпич, а на ляжки не натянешь колготки даже самого большого размера. Что пропали женственность девичьих плеч, нежность груди, хрупкость рук, изящество ног, красота походки, ее не волновало. Такая уж мода!

Все наше время подвержено спиральной раскрутке.

В своей деятельности «группа самозащиты» неожиданно столкнулась с новой задачей.

Источником информации был здесь, разумеется, Леонид Николаевич, который, казалось, умудрялся читать все газеты страны, смотреть все телепередачи и слушать все радиопрограммы.

Каждый раз он приносил вырезки из газет и оживленно комментировал их.

Вот и в тот день он, размахивая газетным листом, возвестил:

— Читайте, что пишет корреспондент «Правды». Вот на седьмой странице. Да вот же, репортаж: «В полицейской машине по городу». Это корреспонденция из Филадельфии. Смотрите: «В сумерках выходить из дома здесь опасно. Поэтому жители города решили сами защищать себя. Каждый вечер на улицы выходят бригады безопасности, составленные из добровольцев». Ясно? И полиция их поддерживает. А мы все жмемся, будто мы сами преступники. А?

— Ладно, — успокоил его Луков, — у них ведь негров вешают. Доживем до их уровня преступности, выйдем из подполья.

— А ты считаешь, что еще не дожил? — не без иронии спросил дядя Коля.

Неожиданно слово взял, пожалуй, самый тихий и молчаливый из группы. Это был уже немолодой инженер на каком-то маленьком заводике. Не было у него никаких разрядов, он посещал занятия для себя, чтоб быть в форме. Разговаривал мало, ни с кем не дружил и сразу после тренировки покидал клуб.

То, что он вступил в «группу самозащиты», всех удивило. Но в конце концов, путь в нее никому не был заказан. Показал себя неплохо — дрался не хуже других, умел держать язык за зубами. У него и прозвище было — Молчун.

А тут вдруг заговорил.

— Я дня три назад встретил одного мерзавца, — сказал Молчун и замолчал.

Подождав немного, самый нетерпеливый, Николай Леонидович, спросил:

— Какого мерзавца? Давайте ему врежем!

Молчун долго выдерживал паузу, а потом начал говорить. Он говорил тихо, с остановками. Его не перебивали.

— У меня деда в тридцать седьмом посадили. И бабку. Дед был командармом. Тоже жил здесь, на Арбате, в пятьдесят первом доме (Игорь сразу припомнил рассказы своего деда про того командарма и его горькую судьбу, но он никак не мог представить, что это родственник Молчуна). Его расстреляли, — продолжал Молчун, — а бабка где-то затерялась в лагерях, не вернулась. — Он опять замолчал. — Отец помыкался, женился на моей матери, а в начале пятидесятых посадили и его. Был-то он всего лишь бухгалтер, но, оказывается, утаил деньги, чтобы финансировать шпионскую организацию. Взяли и мать. Погибли оба. Я у маминой двоюродной или троюродной сестры вырос. Вот так.

Теперь он замолк надолго.

— Ну? — не выдержал Луков.

— Такая интересная штука получилась, — снова повел свой рассказ Молчун. — Еще когда отца не забрали, приходил к нам человек. Оттуда. Уж не знаю, как вырвался, как уцелел. Все про деда рассказал и имя следователя назвал. Ему дед назвал — они вместе сидели. Страшный был человек этот следователь. Такое выделывал. Но что интересно: оказалось, через столько лет мой отец к нему же попал. А? Смешно? (Никто почему-то не засмеялся.) Очень смешно. Все повторилось. К тетке моей пришел человек, который отбывал срок с отцом. Понимаете? Все повторилось. Так что имя следователя, звание, должность я все узнал. И деда и отца потом-то реабилитировали. Я адрес этого мерзавца узнал. Несколько раз подходил к его дому — тут недалеко, в Кривоарбатском, живет, — он опять надолго замолчал.

— Ну? — снова повторил Луков.

— Потом потерял его из виду да и призабыл. Может, отбывал, ведь многих следователей наказывали. А вот три дня назад этого мерзавца встретил. И понял, что ничего не забыл.

— Вот кого надо удавить! — воскликнул Леонид Николаевич.

— Погодь, — остановил его дядя Коля, — сколько ж ему теперь лет, следователю-то этому? Небось за семьдесят!

— Семьдесят пять, — подтвердил Молчун, — он рано начал.

— Ну и что, — не унимался Леонид Николаевич, — такие преступления сроков давности не имеют! Вот всех этих старост, полицаев, фашистских карателей, их же, если ловят, и сейчас судят. И между прочим, вешают!

— Вот именно, что судят, — проворчал Луков.

— Одну минуточку, — запальчиво вскричал Леонид Николаевич, — при чем тут суд? Они свое дело сделали, дали ему там три года или сколько. Да и то неизвестно. Куда это годится! Мы должны поправить. А иначе для чего объединились?

— Как ты себе это представляешь? — спросил Луков.

— Очень просто. Подстеречь его и врезать как следует!

— Семидесятипятилетнему?

— А что?.. Не убивать, конечно… с учетом возраста, — неуверенно мямлил Леонид Николаевич.

— Бред! — решительно отмел Луков и, помолчав, добавил: — Но что-то в этом есть! В газетах пишут: мол, живут, здравствуют да еще пенсии персональные получают те, кто в тридцатых сотни людей погубил. Следователи, лагерные начальники, разные шишки. И ничего им. Вот здесь, конечно, народ мог бы свое слово сказать.

— Так им же всем по сто лет! — воскликнул Игорь.

— Это значения не имеет, — сказал Леонид Николаевич, — нет же срока давности. В данном случае наказание носит символический, показательный характер. Длань справедливого возмездия настигнет мерзавца, — с пафосом закончил он.

— А как узнать, кто у них виноватый? — засомневался дядя Коля. — Раз не посадили да еще пенсию дали… Там ведь разбирались, изучали что к чему.

— Ну, что там изучали, нас не касается, — сказал Луков, — у нас свои понятия, и требования, и доказательства. Все это надо обдумать. Если «там» все такие добренькие, значит, надо поправить. Но вот как узнать, кто в чем замаран? Придется голову поломать.

Все молчали.

— А с тем мерзавцем как? — напомнил Молчун.

Действительно, как? Некоторое время шло обсуждение. Наконец остановились на компромиссном предложении Леонида Николаевича. Подстеречь, дать две, в крайнем случае три, но не больше, пощечины и сурово сказать за что! Пусть знает, что могло быть хуже, но они великодушны. Пусть мучается совестью.

Насчет мучений совести возникли, правда, некоторые сомнения. Однако совещание приняло еще одно, с непредсказуемыми последствиями решение: не ограничиваться в своей очистительной деятельности рэкетирами, хулиганами, взяточниками, расхитителями и прочими, но распространить ее на виновников сталинских репрессий, буде таких удастся обнаружить.

В работе «группы самозащиты» это был совершенно новый «качественный скачок» — от уголовных преступлений они переходили к политическим, от повседневной реальности к восстановлению исторической справедливости.

Конечно, уличить мелкого жулика из забегаловки, невоспитанных хипарей или нахальных рэкетиров было куда проще, чем определить, кто замарал себя в сталинских преступлениях без малого полвека назад. Но атлетистов это не пугало. В конце концов, они не нуждались в свидетелях и доказательствах.

А Арбат жил своей жизнью.

С приходом весны прибавилось народу. Теперь художники лепились чуть не к каждому дому, заборы у Вахтанговского театра и на углу напротив «Русских пельменей» были увешаны стихами арбатских поэтов — Казакова, Любоверина, Седунова, Сионского, возвещавших о литературном вечере «Второй блин». А поэтесса Елена Богданович — «голос Арбата» — тоскливо топталась у своего объявления о том, что ей необходимы деньги для издания книжки за свой счет. Три, пять рублей стоил ксерокопированный десятистраничный сборничек.

Все повторялось.

По-прежнему играли взлохмаченные рок-трио, грустные скрипачи, по-прежнему выкрикивали свои вирши охрипшие барды, у диснеевских персонажей радостно фотографировались дети, в каменной неподвижности застыли девушки, позируя уличным портретистам, и люди постарше — карикатуристам.

Весна! А потому девушки выглядели особенно красивыми, юноши — встревоженными, старики — печальными, а весь народ — оживленным.

Лишь заваленные сугробами деревеньки, утки в замерзшем пруду, ленинградские снежные пейзажи, изображенные на нераспроданных картинах, напоминали о зиме. Пурпурные же солнца, опускающиеся в моря, бескрайние поля ржи, березовые хороводы и колодцы-журавли на окраинах вечерних деревень с других картин возвещали о приближающемся лете.

А с балконов верхних этажей бесстрастно и настороженно взирали на людской поток скрытые телекамеры.

Игорь шел не спеша, жуя на ходу горячую булочку с колбасой. Он пребывал в тоске — последние дни он ощущал ну прямо-таки невыносимое желание все время видеть Наташу. Нет, он понимал: весна есть весна, куда же денешься, закон природы. Но оттого не легче — подавай ему Наташу, и все тут!

А у Наташи были дела, работа, да и у него не каникулы. Встречаться удавалось не так часто, как хотелось.

Отсюда и тоска.

Деятельность «группы самозащиты» поутихла, почему-то с наступлением весны у всех прибавилось дел. И вялости. Даже на тренажерах занимались с ленцой.

Были и местные новости. Люська-культуристка, завоевав призовое место на том конкурсе, совсем зазналась и попыталась толкнуться на другой конкурс, какого-то очарования. Но когда на предварительном смотре жюри увидело ее в купальнике, то чуть ли не в полном составе стало спасаться бегством.

— Дураки мужики, — повествовала Игорю об этом эпизоде Люська с присущим ей простодушием. — Ну что они понимают! Ты бы посмотрел на других девок. Поверишь, аж страшно делается! Соплей перешибешь: ножки — палочки, ручки — ниточки, талию не разглядишь. Смотреть противно.

Игорь улыбнулся про себя, представив свою сверхмощную приятельницу среди хрупких участниц конкурса — этакий авианосец, затесавшийся в гонки парусных яхт.

Люська утешилась тем, что теперь отжимала от груди в положении лежа вес, превышающий ее недавний личный рекорд.

Неприятную новость сообщил Игорю Олег. Он затащил его в «Арбу» и там театральным шепотом рассказал, что его «нащупали». Пригласили в «одно место» и предупредили, что если он будет и дальше заниматься деятельностью, подрывающей оборонную мощь государства, его Конституцию и закон о всеобщей воинской обязанности, то может оказаться в месте, куда более отдаленном.

— Что — прямо так и сказали? — удивился Игорь.

— Ну, может, не совсем, — поморщился Олег, — но смысл такой. Я временно ушел в подполье.

— Нелегалом стал? — усмехнулся Игорь.

— Зря смеешься, — Олег укоризненно посмотрел на него, — пока живу дома. Если к тебе зайду переночевать, не прогонишь?

— Если не храпишь — не прогоню.

Игорю надоела эта Олегова игра в таинственность и опасность.

— Ты мне серию обещал, челябинскую или где там фантастику издают. Забыл уже? Трепач.

— Я? — возмущался Олег. — У меня одно слово! Просто подписка еще не началась, как начнется — ты первый.

Слег в больницу Иван Иванович Лембрэд, что-то с легкими. И хотя теперь у Игоря появилось больше свободного времени, он был искренне огорчен. Он любил своего забавного и суетного шефа и даже навестил его в больнице — принес банку компота.

— Учти, — наставлял его шеф, — главное — здоровье, понял? Не кури, не пей, занимайся в «Гармонии». С девками веди себя умеренно, — он помолчал, потом махнул рукой, пошутил: — Чтоб не больше семи одновременно, по одной на каждый день недели. Нет — шести, один день будешь навещать меня.

Игорь вежливо улыбнулся, но ушел расстроенный. Черт знает что? Болеют люди. И как только умудряются?

А в общем-то, все хорошо! Весна, солнце, тепло. Есть халтурка, а значит, деньжата. Мама с подругой получили через совет ветеранов путевки под Москву. А главное — есть Наташа. Главное — счастье.

Надо все же с ней поговорить насчет будущего… вообще… перспектив… и потом насчет ее работы. Что это, черт возьми, за работа, словно она пожарный — вызывают, когда хотят, — все вечера заняты! Нельзя ли умерить? Ну пусть поменьше зашибает, чего ей не хватает в конце концов!