Пока в атлетическом клубе «Гармония» происходили события вполне земные, в научно-фантастическом клубе «Ракета» дела достигли космических высот.

Там наконец-то был приобретен компьютер! Точнее, какое-то электронное сооружение, на котором можно было устраивать разные игры, начиная с футбола и кончая третьей мировой войной.

А все благодаря Олегу!

Он сумел не только организовать сбор денег среди членов клуба, но и сбор книг на иностранных языках. Вот тут-то Олег и проявил себя бизнесменом высокого класса. Он договорился с членами клуба, что отдает им безвозмездно тот или иной американский, английский, французский роман, а за это одаренный сделает и предоставит клубу перевод. Не важно, что Лозинских среди «звездных рыцарей» не было и переводы больше напоминали подстрочники, важно, что «переводы» эти перепечатывали на машинке тоже члены клуба, а Олег сбывал по весьма приличной цене любителям фантастики, обделенным знанием языка.

Роль Игоря в этой издательско-предпринимательской деятельности была велика. С помощью Наташи он доставал все больше литературы. Платить за нее не приходилось, так как заведующая бюро переводов (так объяснила Наташа) предоставляла ей книги бесплатно в благодарность за какие-то важные и не совсем понятные Игорю услуги.

— А что, мадам Тутси, — спросил ее Гор во время очередного похода в ресторан, — ваш супермен, я хотел сказать — школьный товарищ, у него только мускульные интересы или есть и мозговые?

Тутси не любила, когда Гор вспоминал про Игоря, но здесь усмотрела возможность переключить внимание Гора с Игоря — мужчины-самца на Игоря — школьного товарища, интересующегося не бабами (а следовательно, и ею), а духовными ценностями. Поэтому она рассказала Гору о «Ракете». О том, как радуется Игорь (Гор теперь знал и его имя), когда удается достать научно-фантастические романы для обмена или кустарного перевода.

Гор сделал вид, что все это ему не очень интересно, но пообещал достать для супермена (он хотел сказать — школьного товарища) романы по научной фантастике, которых у его друзей, иностранных дипломатов и журналистов в Москве, наверняка много и которые им наверняка не нужны.

Он стал приносить Тутси эти книжки в ярких обложках, на которых были изображены уносящиеся в мировое пространство космические корабли, причудливые пейзажи неведомых планет, населявшие эти планеты чудовища: немыслимые красавицы, могучие, напоминавшие культуристов инопланетяне или, наоборот, инопланетяне-уродцы, с огромными головами и атрофированными ручками и ножками.

И как-то так получалось, что не только Тутси и Игорь, не знавшие иностранных языков, но и те, кто потом переводил эти книги в клубе, не очень-то обращали внимание на их содержание.

А жаль.

Потому что нечасто, но все же бывали здесь и такие романы, что, познакомься с ними инспекторы на таможне, они бы дважды подумали, прежде чем зажечь им зеленый свет.

По инструкции таможня не пропускает материалы, «призывающие к свержению советского государственного и общественного строя, пропагандирующие войну, терроризм, насилие, расизм, национальную исключительность, религиозную ненависть, порнографию».

Гор отлично знал эту весьма расплывчатую инструкцию. Привозимая им литература не содержала никаких элементов порнографии и уж конечно призывов к свержению государственного строя. Упаси бог!

А вот насилие… Что это такое? Например, если человека пытают? Ставят ему на живот горячий утюг? Или зверски избивают ногами? Это как, насилие? Но ведь все это можно увидеть в советских фильмах. И сначала Гор нет-нет да и подбрасывал романы, где описывались такие пытки, такие сцены, что Иветта чуть не падала в обморок, читая их (впрочем, не пропуская ни строчки).

Гор очень постепенно приучал Тутси к разговорам об Игоре, ее «школьном товарище». К совершенно невинным разговорам: как дела с оздоровительной гимнастикой да как с научной фантастикой? Присущее влюбленным женщинам желание почаще говорить о любимом Гор использовал весьма тонко. Тутси была уверена, что он не только не ревнует ее, но вообще считает отношения Тутси и Игоря чисто дружескими, а встречи редкими… Что же касается книг, газовых баллончиков и тому подобного, Тутси объясняла их поставки отношением Гора к ней лично.

А свой нечасто проявляемый к Игорю интерес Гор объяснял интересом к жизни советской молодежи, своим восхищением ее «физическими и умственными запросами», которые воплощались в «школьном друге мадам Тутси». (Привет от Лембрэда!)

Так или иначе Гор теперь имел представление и о «Гармонии», и о «Ракете», о характере Игоря, его интересах, а главное — о слабых местах.

Игорь все больше откровенничал с Тутси, Тутси — с Гором… Все прочней выстраивалась цепочка, в конце которой стояли «группа самозащиты» атлетистов, простодушные «звездные рыцари», различные события в арбатском регионе.

Однажды у Гора с Тутси состоялся примечательный разговор.

— Там смешные есть ребята, — делилась Тутси впечатлениями, — чего только не придумывают! Фантасты!

— И что придумывают? — Гор равнодушно подлил себе в бокал своего любимого яичного ликера.

— Например, один считает, что незачем служить в армии. Хитрющий, пробу негде ставить!

— Незачем служить? — переспросил Гор. — Но ведь в согласовании с вашей Конституцией все должны служить…

— А вот он не хочет. Раз, говорит, не хотим войны — зачем армия? Все равно толку от нее нет. В случае чего, перекинутся, говорит, бомбами, и все. Финиш.

— Да, конечно, — с сомнением в голосе произнес Гор, — но, если кто не хочет служить, его арестовывают. Верно?

— Наверное, — Тутси потеряла интерес к теме разговора. — Ты знаешь, мне сказали, что будет большая выставка канадских мехов, а потом распродажа. Ты ничего не слышал?

— Не слышал, — отрезал Гор. — Скажи (как раздражала Тутси его манера перепрыгивать с «ты» на «вы», заставляя ее делать черт знает что в постели, он говорил ей «вы», а церемонно знакомя с коллегами где-нибудь в ресторане, бесцеремонно «тыкал»), скажи, почему им не все равно, они же все послужили в солдатах?

— Не знаю, — недовольно проворчала Тутси, — этот парень учится в институте. Значит, не служил. Так насчет выставки…

— Но если он в институте, — тянул свое Гор, — разве ему не дадут закончить?

— Да не знаю я! — рассердилась Тутси. — Ну не хочет!

— Интересно, — задумчиво, словно про себя, заметил Гор, — не хочет, так пусть скажет, у вас ведь теперь все можно говорить.

— Да кто его слушать станет, придурка! Пошлют его в ж… — Когда Тутси раздражалась, она слегка теряла светский тон.

— Это слово у меня записано, — невозмутимо произнес Гор, — оно имеет много синонимов и в ряду… матеровых… матерных выражений. Занимает по употребляемости одно из первых мест.

— Слушай, Август, — не выдержала Тутси, — ну хрен с ней, с этой войной. Я про выставку. Нельзя там подсуетиться?

— Можно, — неожиданно совсем другим тоном заговорил Гор, — ты что бы хотела? Вы напишите мне список.

— Ну какой список, — заскромничала Тутси, — ты как-то сказал про шубку из коричневого каракуля. Говорят, в Канаде…

— В Канаде каракуль не распространен. Но имеется в Австралии, из него шьют шубки. И очень послушным девочкам, которые готовы сделать все, о чем их просят, такие шубки падают прямо с неба.

…Гор встал, Тутси покорно опустилась перед ним на колени, обняла его ноги — она давно научилась угадывать любые его желания, даже самые похотливые. Но в этих делах нет желаний, которые стоили бы дороже шубки из каракуля.

Тем более коричневого!

Пока Тутси зарабатывала себе верхнюю зимнюю одежду, Игорь радовал своих товарищей, «звездных рыцарей», очередной партией романов.

Олег деловито сортировал книги для перевода. Сцена эта повторялась каждые дней десять. Среди сверкающих яркими обложками изданий оказался ничем не примечательный роман малоизвестного английского фантаста Маккензи «Бунт». Олег чуть не отбросил его, но потом, перелистав, все-таки отложил для перевода.

Когда через неделю он вновь встретился с Игорем, то заметил:

— Слушай, ты молодец! Жутко интересный сиэнс-фикшен! Гвоздь! Я уже почти перевел, надо распечатать. Твой шеф там, в журнале, не может, а? У них наверняка ксерокс есть. А то наши девчонки печатают, как черепахи бегают. Узнай.

Сокращая расстояние, они не спеша возвращались домой знакомым маршрутом — проходными дворами, сквозными подъездами.

Шли по Кривоарбатскому, мимо знаменитого круглого белого дома архитектора Мельникова. Скупо светились маленькие окна, похожие на карточные бубны. Дом, когда-то заметный, был теперь зажат со всех сторон кирпичными, порядком облезлыми громадинами. Убого чернели в крохотном садике засохшие деревья.

Миновали «арбатский дворик», достопримечательное место, которое неизменно демонстрировалось экскурсантам, ведомым по литературной Арбатской тропе. Дворик ютился между полуразрушенными, полусгоревшими двухэтажными домиками, он был зачален бревнами, старыми бочками, фанерными листами, покрыт серым от грязи снегом.

В одном из переулков, среди развалин деревянного дома, красовался чудом уцелевший унитаз. Над ним на косо висевшей доске черной краской или гуталином кто-то анонимный начертал грустные самокритичные вирши:

На Арбат вышли через арку. На жалкой, облезлой стене мелом большими буквами были нанесены слова: «М. Че, проявись. Anita». А рядом красной краской изображен древний астрологический символ женского начала.

Наконец вышли на саму улицу, под розовато-коричневый свет ее фонарей. Неторопливо двигалась толпа. Грустно пела скрипка напротив магазина «Диета». В перчатках, у которых были срезаны пальцы, замерзший, красноносый, весь какой-то сморщенный скрипач пиликал себе и пиликал. В футляр от скрипки летели монеты, валялись в нем и несколько смятых рублевок.

— Во миллионер! — восхищенно пробормотал Олег. — Знаешь, сколько зашибает? Будь здоров. Скоро «Страдивари» себе купит, ловкач!

Игорь неодобрительно посмотрел на своего элегантного «одублененного» друга. Какое ему дело, в конце концов, каждый зарабатывает, как может. Попробуй постой-ка целый день на ветру, перепиливая свою скрипку.

— Да, так вот, — продолжал Олег, — знаешь, о чем этот «Бунт»? На Земле в трехтысячном году намечается война. Между «свободным» и коммунистическим миром. Ну — обычная бодяга…

— Погоди, — прервал Игорь, — он что, твой автор, считает, что еще тысячу лет продлится холодная война, а потом начнется горячая?

— Наверное. — Олег пожал плечами. — Так получается. Словом в трехтысячном году вот-вот должна вспыхнуть война. Объявляется всеобщая мобилизация. И вдруг советские граждане начинают забастовку. Вернее, отказываются идти в армию! А? На них напускают милицию, а они не идут!

— И что ж «свободный» мир? — недоверчиво спросил Игорь. — Захватывает нас?

— В том-то и дело, — Олег даже слегка подпрыгивает от восторга, — в том-то и дело, что нет! Они, понимаешь ли, проникаются нашим благородством и тоже отказываются воевать.

— И на земле наступает всеобщий мир?

— Ну не совсем, — сникает Олег. — По идее да. В начале вся планета торжествует, все радуются, на границах идет братание. Но потом один подонок-генерал, видя, как оборачивается дело, запускает ракету с атомной бомбой, и начинается всеобщая катавасия.

— Запускает, конечно, советский генерал? — Игорь не скрывает иронии.

— Ну, советский. Да какая разница? Ты пойми главное: если люди объединятся и откажутся служить в армии, никакой войны не будет. Это кретины трехтысячного года могут додуматься до ядерной войны. А в наше время кто ж на это пойдет?

— Слушай, Олег, а не идти в армию, когда призывают, на это люди пойдут? Вот ты, я?

— Ну и что, — Олег пожимает плечами, — ты знаешь, что предлагает в Латвии Народный фронт или в Литве, а может, в Эстонии — словом, в Прибалтике? Мне показывали их устав. Они предлагают, что, если кто по религиозным или пацифистским соображениям не хочет служить в армии, пожалуйста — заменяют на гражданские работы.

— Интересно, какие, — усмехается Игорь, — уборные чистить или улицы, как пятнадцатисуточники, подметать? Нет уж, я лучше помарширую да побегаю немного. Но пока у нас в стране еще закон о всеобщей воинской обязанности не отменили. Конституция действует. И ты в Москве живешь, а не в Прибалтике.

— А что, по-твоему, в Москве нельзя вслух высказываться? Вот возьму и в знак протеста устрою голодовку!

— Давай, давай, — веселится Игорь, — сократи рацион, вместо трех шашлыков съедай два. Ведь не выдержишь.

— Ладно, — недовольно бормочет Олег, — но, честно говоря, этот романчик меня на некоторые мысли навел. Я тут поговорил кое с кем… из института и нашими. Они поддерживают.

— Ладно, — Игорь хлопает Олега по плечу так, что тот приседает, — как соберетесь, скажи: я вам белый флаг подарю, стащу у матери наволочку.

«Звездные рыцари» сами не заметили, как в их среде начался и постепенно стал шириться раскол. Ну не раскол, скажем так — расхождение.

Часть, возглавляемая Олегом, вдруг заинтересовалась вопросом, нужна ли, учитывая движение за мир, армия? И если нет, то зачем в ней служить? Другие, увлеченные игрой, которая моделировала войну, стали, наоборот, углубленно изучать вопрос будущих мировых столкновений.

На общих собраниях «звездных рыцарей» вопрос этот притухал. Там брали верх общие интересы — где достать книги, не удастся ли опубликовать повестушку, как организовать встречу с известным писателем-фантастом, не создать ли компьютерный кооператив. Эта последняя, казавшаяся на первый взгляд нелепой идея все больше овладевала умами «звездных рыцарей». В ее осуществлении они усматривали возможность добыть для «Ракеты» финансовые средства (а кое-кто и немного подзаработать). Кроме того, все увлеклись игрой; шутка ли, можно моделировать целые сражения; можно вступать в компьютерную связь («…Фи! Как некрасиво звучит», — морщилась Иветта) с другими организациями, даже с другими странами…

Игорь по своему характеру был человек открытый и тайн не имел, их «группа самозащиты» и война с рэкетирами оставались главным секретом его жизни, зато в других областях секретов не было. Делясь своими проблемами, Игорь не очень любил выслушивать советы. Но был человек, чьи советы он ценил, — Иванов-Лембрэд. Над некоторыми причудами шефа он втихомолку посмеивался, но понимал, что за шутками и иронией Ивана Ивановича скрывается искреннее желание помочь Игорю. Если возможно.

Общались они ежедневно и подолгу. Но серьезные разговоры вели нечасто. Обычно Иванов-Лембрэд, сделав для Игоря обстоятельный обзор прессы и телепередач, иногда ворчал на разные неурядицы бытия, горячо возмущался массой всяких вещей, связанных с его деятельностью главного редактора. Иван Иванович за это время хорошо изучил своего водителя, поэтому сразу заметил, что Игорь кем-то серьезно увлекся. Из деликатности он ни о чем не спрашивал.

А тот, пока «Волга» мчала их по каким-то очередным делам, возмущался:

— Понимаете, этот недоумок, ну Олег, вот пижон, ему бы кайф ловить, ходит, упакованный до потолка. Фанаберии по горло, а строевая никак его не устраивает. Он бы в армии, вы поверите, Иван Иванович, с губы не вылезал! Сачок! Не хочет служить, и все тут! Вот теперь нашел теоретическую подпорку: мол, не будет войны — так зачем армия? А значит, никто его не будет беспокоить. Но ведь не может не быть армии, а, Иван Иванович?

— Не может, — серьезно отвечал Иванов-Лембрэд. — То есть когда-нибудь, наверное, обойдутся. Но пока рановато.

— Вот Олег мне про эстонцев все уши крутит: мол, кто из пацифистских соображений не хочет служить, может идти работать.

— Если б такой закон приняли, — усмехнулся Иванов, — все бы сразу пацифистами оказались. Учти, Лосев, пацифист — слово хорошее, в его, так сказать, изначальном значении. Но у нас оно приобрело другое значение — эдакий, как один умный человек сказал, «вегетарианский пацифизм». Слюнявый, я бы добавил. Ничего общего с борьбой за мир это не имеет. Вот вся эта болтовня, которая у нас сейчас ведется о сокращении армии, о превращении ее в наемную и так далее, — тоже слюнявый пацифизм. Будем надеяться, что этого не произойдет. И твой приятель пройдет армейскую школу и станет таким же молодцом, как ты (Лембрэд снова начинал подтрунивать).

— Нет, серьезно, Иван Иванович, — продолжал Игорь, — ну кому армия повредила? Конечно, есть там, может быть, маменькины сынки, которых «деды» иногда уму-разуму учат. Не знаю, у нас в десанте такого не было. Со мной, во всяком случае.

— Еще бы, — усмехнулся Иванов-Лембрэд, — не завидую я тому «деду», который захотел бы отшлепать такого внучка.

Игорь скромно пропустил реплику мимо ушей.

Закончив в тот день работу поздно, — Игорь возвращался домой затемно. Шел от Арбатской площади, распахнув ворот куртки, засунув лыжную шапочку в карман.

Ну и погода! Не зима, а парник какой-то. Еще март не наступил, а температура, как в мае. Все течет. Черт знает что!

Игорь бросал по сторонам рассеянные взгляды. Изредка, встречая знакомого, небрежно кивал. Как всегда, откуда-то доносились хриплые выкрики поэтов, гитарное бренчание. У «Арбы» на решетке тусуется кучка хипарей — человек пять ребят в кожаных куртках, без шапок, со своими идиотскими петушиными прическами, двое девчат в кожаных брюках, на ногтях черный лак, о чем-то шепчутся, хихикают. Ленивой хозяйской походкой прошествовали навстречу арбатские — Мухолобик, Бостон, Хирург. В знак приветствия подняли ладони.

Внезапно что-то насторожило Игоря.

Что это за парнишки в черном, в суконных фуражках, с высокой тульей. Молча, как-то злобно оглядываются. Будто стая загнанных волков. Не иначе «Казань» пожаловала в столицу. Не смотри, что малолетки, без перьев не ходят.

Игорь останавливается, начинает незаметно наблюдать. Он чувствует, как знакомая густая волна поднимается к затылку. Рядом кто-то останавливается.

— «Казань» приехала, — слышит он злобный шепот. Сейчас начнется махалово.

Игорь косит глазом. Это Лоб. Из арбатских, хоть и с люберами знается.

— Махалово? — усмехается Игорь. — Да нет, тут резаловом пахнет.

В это время из подворотни выходят двое подростков в черном. Не таясь показывают дружкам штаны и куртку из варенки, смеются. Картина становится ясной. Приметили пижончика, затащили в подъезд, раздели, пригрозили. Тот теперь мерзнет в одних трусах, раньше чем через полчаса не выйдет — так ему велели.

И вдруг из подъезда выходит еще один, длинный как каланча, у него в руках женская куртка, сапожки, еще какое-то тряпье. Это посерьезней, значит, в подъезде раздели еще и девчонку, а может, и что похуже.

К Игорю и Лбу приближаются трое — это возвращаются арбатские: Мухолобик, Бостон и Хирург. Теперь их пятеро, а тех — человек семь-восемь. Ничего!

— Пошли, — решительно говорит Игорь и направляется к казанским. Многоопытные прохожие ускоряют шаг. Некоторое время обе группы молча стоят друг против друга.

И внезапно бросаются друг на друга. Начинается яростная молчаливая потасовка. Раздается пронзительный заливистый свист, затем визгливый крик: «Бей «казань»!» Подбегают новые ребята.

Игорь, схватив двух противников за шиворот, изо всей силы сталкивает их головами. Один падает, другой отлетает к стене. В тусклом свете фонарей сцена приобретает какой-то фантасмагорический характер. Как часто бывает, в драму вклинивается комедия. Из подъезда выскакивают паренек без штанов и рыдающая полуголая девушка. Они испуганно смотрят на дерущихся. Первой приходит в себя девушка. Громко всхлипывая, она подбирает брошенные в горячке сражения одежды и убегает в переулок, бесштанный паренек устремляется за ней.

Игорь, прижав еще двоих, методично стукает их затылками о стену. Когда же один вытаскивает нож, Игорь изо всей силы бьет его коленом между ног, и, издав дикий вопль, тот падает и застывает неподвижно.

В этот момент вдалеке раздается трель уже милицейского свистка, топот бегущих ног.

К месту драки приближаются милиционеры — двое в черных полушубках, трое в серых шинелях с длинными дубинками в руках. Мгновенно сотворяется чудо — на месте драки возникает полное безлюдье. Еще минуту назад бешено дрались полтора десятка человек. И вот никого, пусто! Войска покинули поле сражения, унося раненых.

С чувством некоторого облегчения милиционеры минут пять топчутся на месте, задают вопросы прохожим, которые конечно же ничего не видели. Для порядка заглядывают в ближайшие подъезды и направляются дальше нести службу.

Случившееся для Арбата не ЧП.

Тяжело дыша, сморкаясь, арбатские совершают стратегический отход в дебри близлежащих переулков. Обсуждают победу.

— Видал, как я того козла?.. Как дал поддых?.. Как… — Лоб доволен собой.

— А я этого, ну, который шмотье держал… в стену вмазал, видал?

— Но ты, Лось, даешь! — Тут все единодушны. — С твоей каратой — финиш! Я думал, ты их убьешь!

Постепенно успокаиваются, начинают шутить:

— А герла та, голенькая, будь здоров, не растерялась!

— Ага, трусы в лапки и топ-топ за уголок, корма у нее, как в лучших ресторанах. Я б не отказался…

— Но фрайер-то ее, фрайер, ой не могу! Без штанов, ой умру! как страус…

Смеются. Наконец делают победный вывод:

— Не набежала б ментуха, мы бы их в гроб заколотили и веночек положили.

На том расстались.

Игорь приходит домой, поглощает ожидающий его на столе ужин, набирает номер Наташи, который, как всегда, не отвечает, и, несмотря на ранний час, заваливается спать. Завтра у него техосмотр, придется встать ни свет ни заря.

Засыпая, он представляет, что их «группа самозащиты» наводит на Арбате порядок: люберы, «ждань», «казань», хиппи, хулиганье, воришки, всякая дрянь боятся и нос сунуть. 5-е отделение закрывается — милиционерам на Арбате теперь делать нечего. А люди, что старые, что молодые, спокойно гуляют. Правда, в какой-то момент в сон включается гротескная картина: среди гуляющих изящно фланирует парень в пиджаке и галстуке, но без штанов и совершенно голая девушка. Никто на них не обращает внимания. Постепенно, по мере приближения, Игорь видит, что голая девушка — это Наташа, она виснет на руке беспорточного парня и искательно заглядывает ему в глаза. (Игорь хорошо знает, что означает этот взгляд.) Он скрипит зубами и сжимает кулаки. Сейчас от парня останется мокрое место — он всадит его башку на метр в стену! Сейчас, сейчас… Но в этот момент он засыпает окончательно.

Игорь просыпается от непрекращающегося телефонного звонка. Разлепив один глаз, смотрит на часы: с ума сойти, половина шестого!

Это Олег. Совсем спятил!

Тот с ходу начинает оправдываться.

— Ты сказал, что рано уйдешь, извини, старик, но дело срочное, — он не дает Игорю вставить слово, прекрасно зная, что это будет за слово, — тут всякие слухи, ну, насчет призыва. Понимаешь? Ты обещал насчет ксерокса… Объявленьице маленькое, страничка. А? Между прочим, я узнал: новая серия по энэф будет выпускаться в Челябинске. Сделаю тебе подписку. Железно! — он говорит и говорит…

— Ты что, обалдел, по ночам звонить, — ворчит Игорь для порядка, досада уже покинула его. — Да спрошу я, спрошу про ксерокс! А подписку ты мне зарезервируй, этот звонок тебе дорого обойдется, учти.

— Так постарайся, — озабоченно напоминает Олег, — время подпирает. Насчет «Библиотеки» не беспокойся, железно! — И уже весело добавляет: — И не засни опять, свой техосмотр проспишь. — Он вырубается, не успев услышать те слова, которых опасался в начале разговора и которые Игорь произносит в умолкнувшую трубку.

Черт бы его побрал, этого Олега, с его «ксероксом»! Игорь — человек обязательный. Он уже пытался выяснить в журнале предварительно, так сказать, чтобы знать, с какого бока подступиться к шефу. Ничего утешительного. Нора из канцелярии сказала, что бумаги ксероксной в обрез. Иван Иванович ругается, даже нужные материалы не разрешает печатать.

Как всегда, на помощь пришла Наташа. Она обещала узнать в своем бюро переводов, то есть стала выяснять у Гора. В конце концов, у него корпункт, там наверняка есть всякая множительная техника. Гор спросил, на какой предмет? Узнав, что какое-то там воззвание или сообщение для клуба фантастов, некоторое время хмурил лоб, цокал языком, изображая раздумье перед трудностью задания, наконец сказал, что можно попробовать, но пусть Тутси принесет текст. Обрадованная, она тут же позвонила Игорю, сообщив, что в бюро переводов можно все сделать, даже бесплатно. Ну не будет же Гор требовать денег!

— Неси свою грамоту, — ворчливо сказал Игорь, когда в тот же вечер Олег позвонил ему, чтоб узнать о результатах. — Много там?

— Да один листок всего-то дел — один листок. Экземпляров двадцать, тридцать, если можно, полсотни, а? Кстати, я узнавал насчет подписки, там все о’кей…

— Ладно, ладно, — Игорь изображал бескорыстие, — чего для друга не сделаешь! Так приноси.

И вот тогда Игорь совершил роковую ошибку. То есть почему — роковую? Так уж говорится: роковая ошибка. Просто ошибка, обыкновенная небрежность, которых люди в жизни, да что там в жизни, в день совершают десятки.

Накануне договорились с Наташей поехать к тому самому Андрею, у которого встречали Новый год, в том же составе: они, Серега со своей Иринкой, Танек, ставшая теперь полноправной собственностью Андрея.

Ехали слушать только что сделанные Андреем записи Вилли Токарева. Игорь опаздывал, и, когда Олег, запыхавшись, примчался с конвертом в руке, Игорь только и успел в сжатой, но образной форме сказать Олегу, что о нем думает. Сергей уже нетерпеливо сигналил голосом под окном, изображая автомобильный клаксон, — на машине-то к этим арбатским домам черта с два подъедешь.

В результате, торопливо засунув конверт в сумку, Игорь не удосужился ознакомиться с содержанием.

Воскресный день провели отлично. Снега оказалось маловато, зато солнца в изобилии. Ходили раздетые, даже загорали. После обеда, пока домовитая Иринка мыла посуду, а Наташа и Танек углубились в обсуждение глобальных мировых проблем, «джигиты» уселись на террасе болтать.

— Ну как твой культуризм? — поинтересовался Андрей, тайно мечтавший заиметь фигуру Аполлона. Танек как-то в минуты интимной близости, глядя на него в упор своими завораживающими очами, сказала: «Ты б хоть бицепсы заимел, уж про остальное не говорю, вот Серега…» Она вовремя замолчала, а Андрей чуть не растерял свои скромные возможности, на которые с обезоруживающей откровенностью намекала Танек.

— Пришел бы да посмотрел, — лениво предложил Игорь. Он снял с себя свитер и по пояс обнаженный сидел на ступеньках крыльца, обратив к солнцу крепко зажмуренные глаза. Его могучие мышцы блестели и тело было так прекрасно, что Андрей и Серега изнывали от зависти.

— Ты можешь хоть два, хоть один раз в неделю часа по два-три качаться? — продолжал Игорь. — Атлетизм дело серьезное. Вон Серега, здоровый парень, красавец, по нему чувихи как мухи дохнут. Что Иринка, что Танек, что еще несколько тысяч, не запомню никак. А мышцы дряблые, как у девчонок…

— Прямо! — возмутился Серега, напрягая весьма внушительные бицепсы, те самые, о которых вспоминала Танек в разговоре с Андреем.

— Да нет, я так, — Игорь сделал примирительный жест рукой, — для чувих ты вполне за Геркулеса сойдешь, так что не дергайся. А вот если с настоящими кулаками схватиться — тут все посерьезней. — Помолчали. Потом он продолжал: — А вы б могли, мужики, повоевать за правое дело? А? Побить козлам морды?

— В смысле? — спросил Серега.

— В смысле? — переспросил Игорь. И вдруг взял да и выдал за здорово живешь свою тщательно оберегаемую тайну. Что, мол, полно на свете сволочей и некому им носы утирать. А пока ментухи дождешься да всех этих судей-прокуроров с их талмудами и параграфами… Так чего церемонии разводить? Если знаешь, что козел, так и отвинчивай ему рога. И финиш! Мне доказательств хватает, я и делаю свое доброе дело…

Некоторое время Андрей и Сергей обдумывали услышанное.

— А как же презумпция невиновности? — неуверенно хихикнул Андрей.

— У тебя задница есть? — неожиданно грубо сказал Игорь. — Вот ты и засунь туда свою презумпцию.

— Ты что это? — улыбнулся Серега, пытаясь выровнять обстановку.

— Ничего! — зло заговорил Игорь. — Здоровые бугаи! Кто будет всех их давить, если мы не возьмемся? Словом, так, мужики, есть надежная компашка, хотим порядки в стране наводить. Начнем с Арбата. Будете с нами?

— А что, — воскликнул Сергей, — я готов! Только почему с Арбата? Вот у нас на комбинате есть один хмырь — все тащит. У меня увел тогда монтировку. Я уверен, некому больше. Так что, я на него капать пойду? Чем докажу? Но я-то знаю. А дать по мозгам следует. Нет, я готов.

— Ну, в общем, конечно, можно, — с куда меньшим энтузиазмом согласился Андрей, — слушай, Игорь, а не получится самосуд? А?

— Ну какой самосуд, башка еловая! Какой? Мы-то знаем, что они преступники, мы и наказываем.

— Ну, ошибка какая… — гнул свое Андрей.

— Да какая ошибка! — Игорь чуть не кричал. — Мы же проверяем. Получаем доказательства. Просто наши доказательства не всегда соответствуют всяким там статьям. Но мы-то знаем!

— Конечно, конечно, — сдался Андрей.

— Короче, записываю в «группу самозащиты». И если есть у вас надежные кореша, приобщайте. Осторожненько, конечно, с проверочкой. Лучше одного верного, чем десять трепачей, учтите. И не болтать. Ясно?

Потом пошли слушать музыку. Солнце село, стало холодно. А в комнате было тепло, жарко топился камин. Для настроения зажгли свечи. Включили кассетофон. «Поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина…» — надрывался хрипловатый голос Токарева. За «поручиком» последовали полублатные эмигрантские песни про Одессу, про Брайтон-Бич, про тетю Хаю, которой привезли привет от Морду-хая…

Слушали, иногда тихо подпевали… «Лучше быть богатым, но здоровым, лучше водку пить, чем воевать…» — вещал певец.

— Это точно, — серьезно сказал Андрей. Он встал, налил себе и Таньку, примостился рядом с ней, попытался просунуть руку под излишне длинную юбку своей дамы. Но Танек возмущенно оттолкнула его, обожгла гневным взглядом: нашел, мол, время, когда такая музыка! Андрей смущенно ретировался. Пойми ее! Смотрит на тебя своими глазищами, как гипнотизер, вдвоем останутся — все позволит, а тут, видите ли, не тронь ее! Небось Серега полез бы — не оттолкнула. Андрей молча пил свою водку. Переживал обиду.

«…Я проститутка, я фея из бара, я черная моль, я летучая мышь…» — в голосе певца слышалась горькая тоска.

Раздался щелчок, песня оборвалась.

Андрей (небось назло) включил свет.

— Парижи, рестораны, — упрекнула Иринка. — проститутка и есть проститутка. А теперь и у нас полно. Стрелять бы их всех!

— Уж прямо стрелять, — усмехнулся Игорь. — Может, на костре жечь? Как ведьм. А вот пороть бы на площади не мешало.

— Чего взъелись, — Серега рассмеялся, — слава богу, что баб у нас раскрепостили, с кем хочет, с тем…

— А платить? — вскинулся Андрей. — Они же дерут будь здоров!

— Да уж, — веселился Сергей, — бригадный подряд, обслуживают, как в автосервисе, только в очереди стоять не надо. Ха-ха!

— «Ха-ха», — передразнила Иринка, — ты бы лучше о семейном подряде подумал, гуляка!

— А я что, я ничего, — сделал невинное лицо Серега.

— Скоро примут о них закон, — заметил Игорь, — а нет, так «группа самозащиты» ими займётся.

— Кто? — не поняла Иринка.

— Да это я так, — Игорь прикусил язык, — разболтался, ладно, поставь чего-нибудь быстрое. Побрейкуем, что ли! Ты как, Наташка?

Он повернулся к своей подруге. Улыбка мгновенно слетела с его лица. Наташа сидела белая как мел, глаза ее были полны слез, в руке она мяла платок.

— Ты что? Наташка? Что с тобой? Болит чего? Голова?

Хлюпая носом, она молча кивала. Игорь подсел к ней, обнял за плечи. Она уткнулась ему в грудь, громко некрасиво расплакалась. Девушки засуетились, сбегали за водой. Иринка копалась в сумке, ища лекарства, невозмутимая Танек обстоятельно накладывала Наташе на лоб мокрый компресс.

Ребята беспомощно топтались на месте, не зная, что делать. Их выгнали из комнаты, потом Наташу увели на второй этаж, уложили в постель, напичкали пилюлями и, велев уснуть, погасили свет.

— Чего это с ней? — недоумевал Игорь, — все вроде в порядке было утром…

— Случается, — авторитетно заявила Иринка, — может, переутомилась, может, еще что… Вы, мужики, ничего не понимаете. И ты не вздумай к ней сегодня приставать, слышишь? — она строго посмотрела на Игоря. — Пусть отдыхает.

Игорь грустно закивал.

Веселье кончилось. Вскоре Андрей уволок Танька в хозблок, Серега, не очень стесняясь, постелил возле камина постель на двоих, игнорируя осуждающие взгляды Иринки.

А Игорь поднялся наверх, прошел на цыпочках во вторую комнату и, не раздеваясь прилег на диван. Некоторое время он прислушивался. В спальне царила тишина. Наглотавшись лекарств, Наташа, наверное, крепко спала.

Но она не спала. Устремив взгляд в незашторенное окно, она лежала не шевелясь, даже не пытаясь уснуть. Конечно. Она проститутка, б… подзаборная, шлюха, подстилка, валютная девка… Ее надо стрелять, давить, пороть на площади. Все правильно. Возьмут плетку, задерут юбку, за которую она этой Нинке-фарцовщице две с половиной косых отстегнула, спустят трусики, которые по полсотне покупает! Бейте, стегайте! Кто бить-то будет? Игорь — шоферишка, левак? За душой ни копья! Серега — махинатор — грошовую монтировку жалеет? Может, менты? Сутками работают, любой козел их помоями обливает, а то и ножом пырнет и сколько получают? Меньше дворника. Вот если пришьют, небось вдове сотню на пособие подкинут. А может, академики пороть будут? Тем, она слышала, до гроба по полтысячи платят за то, что храпят на своих заседаниях. Полтысячи! В десять раз меньше, чем она в месяц зашибает. Ой, не могу! Она, значит, десять раз академик! «Стрелять, пороть!» Ах, какие все благородные! Она собой честно торгует — лишнего не требует, не хотите — не берите, идите к телеграфу, там по полтиннику просят. На любой кошелек есть товар. А в магазинах хрен найдешь, чего хочешь. Там и обвесят, и обмерят, и сверху возьмут. Но там же все честные, все благородные! Не то, что эти проститутки! Стрелять их! А с кем гуляют? Со вдовыми только, да? На тебе! С женатыми гуляют, между прочим. Мы, значит, мразь, а они, гулящие, они все честные — отцы, мужья образцовые. Хоть на Доску почета вешай. Все такие замечательные! Что ж, пожалуйста, она готова идти машинисткой, как эта Танек, секретаршей или санитаркой. Только на что одеваться, где такие сапожки — фирму, губнушки, шубки покупать? Интересно, вот Танек, она что на свою сотню или сколько там рэ, одевается? Прямо! Небось или предки подкидывают, или какой-нибудь постоянный Гор есть. Так в чем разница? Только что к «Националю» не ходит. Порядочная! Вот станет Тутси пенсионеркой, тогда на свои будет жить, а пока молодая и красивая, уж извините, хочется и одеться, и наесться. Так что неизвестно еще, кто умней да честней. А то стрелять, пороть… То-то, когда она трусики скидывает, Игорь не за плетку хватается… Пороть! Еще какую-то «группу самозащиты» выдумали…

Но тут она вспомнила, сколько презрения слышалось в голосе Игоря, когда заговорили о проститутках, и волна жгучего отчаяния захлестнула ее. Она задыхалась, ее душили слезы… Если б могла, она сейчас сама застрелилась бы.

Но в конце концов снотворное начало действовать, ее внутренние монологи становились все путаней и бессвязней. Постепенно она погрузилась в тяжелый, беспокойный сон…

Уж если Игорь не заглянул в конверт, который передал ему Олег, то тем более Тутси не стала этого делать. Да и настроение было паршивым. После искусственного «снотворного сна» она ощущала вялость, «ватность» в голове (как выразилась Иринка). Ей было ни до чего. Игорь, как все очень здоровые люди, не понимавший, что значит болеть, но искренне сочувствующий этим странным людям, которые болеют, старался опекать Наташу, наливая чай из термоса чуть не литрами, пичкал ее огромными бутербродами, отчего ее едва не стошнило. Когда вернулись в Москву и подвезли ее к подъезду, Игорь вспомнил о письме и виновато спросил (морочит ей, бедняге, голову со своими просьбами):

— Так возьмешь для ксерокса или как?

— Давай, — сказала Наташа и спрятала конверт в сумку.

Вечером она была в форме. Собственно, она все время была в форме, но когда пять человек талдычат, что у тебя болит голова, то никуда не денешься — голова начинает болеть.

Прошло и плохое настроение.

Проститутка? Ну и что? Горите вы все синим пламенем! Да пообещай тому же Таньку или Иринке ее сапожки (недаром при виде сапожек они аж глаза закатывали от восхищения, и от зависти небось тоже), они упадут тут же, лапки в стороны — бери. Недотроги! А потом, кто они такие, чтоб судить? Машинистки, шоферня! Было время, ей многие ее знакомые да партнеры говорили: инженер — престижная профессия, ну не инженеры — те всегда на паперти стояли — офицер. Вот офицер! А сейчас их так долбят, военных, что они скоро будут погоны прятать, когда на улицу выходят. Бармены там, продавщицы в «Березках» — вот престиж, солидж, первый класс. Ну еще ломщики иногда, крупная фарца. А теперь? Теперь путанка, валютная девочка, а попросту — шлюха высшего класса, вот у кого престиж. Кто с ними сравнится? Разве что рэкетиры, их бугры. Но те не высовываются, их мало кто знает.

Стрелять, пороть? Как бы вас самих не постреляли, ишь какие честные да моральные!

Тутси еще некоторое время заводила себя, пока ей не стало ясно, что именно она и ее коллеги самые уважаемые люди. Может быть, вот еще госпожа Тэтчер.

Успокоенная и гордая, она вышла вечером на работу. Пробила за две ходки каких-то сильно поддавших чухонцев, которые и исполнить-то ее толком не смогли, зато отвалили мешок «третьих».

Заарканив знакомого спиртовоза, вернулась под утро домой, усталая, испачканная физически и морально, отлежалась в ванне, напустив туда чуть не ведро шампуня, выключила телефон и, нырнув в постель, мгновенно уснула (потому что Тутси, между прочим, тоже обладала отменным здоровьем, иначе кто ж в ее престижной профессии долго протянет?).

Настроение ее стало совсем лучезарным, когда на следующий день, вызванный условным звонком, приемщик забрал «третьи» и взамен отстегнул ей косую. Неплохо за ночь! Интересно, сколько эта Танек на своем агрегате настукивает? Небось косую за год. А ведь могла бы за ночь, корова! (Впрочем, нет, косую это она, Тутси, а Танек, скажем, половину, но тоже неплохо). А они стрелять! Шалавы, раскладушки! Да и того не стоят — просто дуры!

День предстоял насыщенный — парикмахерская, маникюр, аэробика. В восемь предстояла встреча с Гором и поход в валютный кабак. Игорь был опять занят, она скучала по нему. Но что ж поделаешь? После кабака завалятся с Гором к ней и проведут спокойную ночь. Он будет что-нибудь рассказывать, читать свои монологи, а она делать вид, что внимательно слушает, и думать об Игоре. Хотя Гора она с удовольствием слушает. Да! Не забыть бы ему отдать конверт, куда она его засунула?

Тутси разыскала уже помявшийся конверт, выложила его на стол.

Гор прибыл точно в восемь. По нему вообще можно было проверять часы.

— Мадам Тутси, вы, как всегда, прелестно-прекрасны (он совсем обнаглел, изобретая теперь каламбуры, неологизмы, пословицы на русском языке). От вас все без ума, кроме сумасшедших! — он весело смеялся, довольный таким словесным фейерверком, бесспорно свидетельствующим о его блестящем знании языка страны пребывания.

— Поехали!

Они загрузились в его роскошный «Мерседес», каждый раз вызывавший у Тутси восхищение и гордость, что вот она в нем едет, и после недолгого пути подъехали к двухэтажному угловому особняку на Садовом кольце в трех сотнях метров от… Тутсиного дома на улице Веснина.

Вечер оказался скучным. Ее не развеселил даже приятель Гора, какой-то Жорж. Странный приятель, непохожий на обычных закордонных коллег Гора, — лохматый, неопрятный и к тому же явно поддавший. С ним были две шалавы, сорт второй. Он тут же бросил их, пересел к Гору и Тутси за столик и оживленно заговорил по-русски, вполне прилично:

— Август! Дорогой друг! Куда ты пропал? Я…

— Не ври, это ты пропал, наверное, пьянствуешь, как всегда, — грубо оборвал его Гор. Тутси удивленно посмотрела на своего друга, — обычно он был неизменно вежлив со всеми.

— Да? — не обиделся Жорж. — Наверное, наверное. Я сделал задание. Интервью. По музыке! Будешь доволен. Но хочу тебя сводить на Арбат, на одну дискотеку. Ты должен посмотреть атмосферу.

«Господи, — подумала Тутси, — неужели нельзя найти другого места, кроме Арбата!»

— Хорошо, — деловито сказал Гор, — когда?

— Завтра.

— Хорошо, завтра.

Жорж еще что-то болтал, пока Гор довольно резко не заметил, что им с Тутси надо поговорить о серьезных вещах, а его, Жоржа, наверное, заждались те милые дамы за тем столиком.

Жорж тут же слинял.

Когда вернулись к Тутси на рабочую хату и она отработала первый любовный раунд, как всегда, включили тихую музыку и стали болтать.

Он был очень добросовестный журналист. Он не только изучал язык страны, где работал, нравы, порядки, людей, он старался понять культуру, музыку, театр. Вот и сейчас в комнате звучали советские песни, Гор знал, что их так называют:

В начале их знакомства Тутси попыталась поставить кассету с каким-то бешеным роком, но Гор сразу остановил ее:

— Не надо, мадам Тутси, этого… дерьма, да? Я у себя слышу много. Поставьте мне русскую музыку, советское пение.

У Тутси «советского пения» не оказалось, пришлось докупить и терпеть все эти стародавние музыкальные шедевры, которые она в душе презирала.

— Нет. Ты не думай, — объяснил ей Гор, — я не против рока, джаза и так далее. Я вообще не против никакой, так можно сказать: «Не против никакой музыки»? Но мне нужна музыка, которая выражает душу народа (он торжествующе посмотрел на нее — как же красиво сказано!). А все эти роки — ну разве они русские? Когда был в Африке слушал там-там, в арабских странах — нытные, нет, занытные, нет, заунывные песни, в Аргентине — танго, в Бразилии — самбы. У вас надо русские песни, в советское время — советские. А мне по вашему телевидению рок да рок. Мне не восемнадцать лет, пусть они слушают и прыгают.

Вспомнив, что ему не восемнадцать, Гор, отвернувшись, проглотил заветную пилюлю и вскоре под звуки песни: «Здесь моя работа, здесь мои друзья» — одарил Тутси вторым любовным раундом.

Потом он долго разглагольствовал о задании, полученном из редакции: написать про самодеятельные рок-ансамбли, о том, как подвернулся Жорж и как Гор придумал их диалог, и что вот теперь все готово. Не придется «выпирать», да? Нет «переть» на Арбат. Не хочет ли Тутси пойти с ним?

Тутси поспешила сказать, что в такое нефешенебельное место, как Арбат, она не хочет идти, да и ему не советует.

— Вы туда не ходите? — невинно спросил Гор.

— Да нет, что ты! — запротестовала Тутси.

Гор замолчал. Она не заметила его мимолетной усмешки.

Утром, когда он уже собирался уходить, Тутси вдруг спохватилась:

— Август, помнишь, ты мне обещал насчет ксерокса? А? Тут просили меня… — она нерешительно протягивала конверт.

— Да, да, — Гор спешил, — давай, — он торопливо засунул конверт в карман.

Бумага Олега продолжала свой путь…

Расставшись с Гором, Тутси затосковала. «Как было бы хорошо, — размышляла она, — если б можно было три раза в неделю ходить на работу (и вершина мечты — каждый раз за две-три ходки по полтораста «гринов», на худой конец — по сотне), три раза по ночам исполняться Гором, иногда ходить с ним по кабакам и «мероприятиям» и каждый день — каждый день! — скажем, с пяти до девяти вечера и все воскресенье (хоть и главный доходный день) быть с Игорем. Увы, это все мечты.

…А вот Игорь испытывал глубокое удовлетворение. В отличие от Тутси у него исполнились все его на тот день мечты: ему установили новый аккумулятор, он за собственные бабки приобрел запасные «дворники» и благодаря Иванову-Лембрэду (которого на комбинате немного побаивались: все-таки журналист, лучше не связываться) получил премию. Житуха, лучше некуда! Теперь бы повидать Наташку, и все желания осуществились.

Здорово он к ней привязался все-таки. Он постоянно думал о Наташе, о ее лице, о ее теле, доставлявшем ему столько наслаждения, о том, как смотрит она, как смеется, как вздыхает… И смотрит иногда каким-то отчаянным, потерянным взглядом. Наверное, от любви. Какая девчонка! А почему она до сих пор не замужем? Или была и скрывает от него? У нее вообще много тайн. Какая-то туманная, иногда ночная или вечерняя, работа в этом бюро переводов; ничего не говорит о родителях. Может, стыдится? Судя по тому, как упакована ее квартира да и сама она, какие у нее брюлики, рыжье, какие системы, предки зашибают — астрономия! «Брюлики» — бриллианты, «рыжье» — золото, эти выражения Игорь в разговорах с Наташей не употреблял.

Кто-то все-таки ее родители? Может, махинаторы, кооператоры, заведующие базами, директора пищеторгов… Что они не академики и не чрезвычайные и полномочные послы в Вашингтоне — это он уже понял. Да какая ему, в конце концов, забота? Дети ведь за родителей не отвечают.

Что касается Гора, то, как человек быстрый в решениях, он свои заботы разрубал мгновенно.

Приехав в офис, вскрыл конверт, прочел текст и сразу сообразил, что к чему. Некоторое время он постоял у своего множительного аппарата, потом, взяв ручку, посидел над листом, но все же удержался от правки (тем более своим почерком). Наконец поднял трубку и позвонил Жоржу. Деловых разговоров он по телефону не вел. Предложил встретиться, поговорить о статье.

Встретившись с Жоржем на улице, он спросил, работает ли у того ксерокс? У него, Гора, испортился, а нужно кое-что напечатать, сотню экземпляров.

— Да ради бога, — Жорж был добрый малый, — хоть тысячу. А когда пойдем на арбатский концерт?

— Вот сделаешь, звони, и пойдем, — сказал Гор и передал Жоржу конверт. «Пусть будет напечатано не на моем ксероксе, — удовлетворенно подумал Гор. — Как это говорят по-русски: «Бог оберегает оберегаемого»?