Судебный процесс по иску Бручиани привлек внимание не только газет, не только болельщиков футбола, но и всей общественности. Еще бы! Ведь из-за какого-нибудь неправильно назначенного штрафного газеты поднимали шум, а тут, можно сказать, пенальти в ворота самого знаменитого клуба, да и других клубов тоже. Скандал! Настоящий скандал, каких давно не переживал национальный спорт.

Судебные заседания проходили во Дворце правосудия.

Величественное, украшенное колоннами и статуями белое здание высилось на самой большой площади города. К дверям вела широкая мраморная лестница. В обычные дни по ней сбегали и взбегали адвокаты в черных мантиях, прокуроры, судебные работники. Они торопливо приветствовали друг друга и проносились мимо, собирались в кружок, словно голуби, которым высыпали зерно.

Но то были не голуби, скорее, коршуны, слетавшиеся к добыче. Иногда к величественной лестнице подкатывали сверкающие роскошные машины; шоферы в галунах распахивали дверцы, и из машин выходили элегантные солидные господа, похожие на сенаторов или министров (каковыми порой и являлись!).

То были обвиняемые. Преступники, вызванные в суд.

Во Дворце правосудия проходили лишь наиболее крупные процессы, а всякую мелкую шушеру судили в окружных, районных судах.

Преступники, похожие на министров, всходили по широкой мраморной лестнице, окруженные телохранителями, адвокатами, секретарями. Они улыбались и раскланивались. Толкая друг друга, пятясь перед ними, двигалась стена фоторепортеров, журналистов, протягивавших микрофоны.

Громкие процессы тянулись иной раз годами, а то и десятилетиями. И какой-нибудь обвиненный в убийстве молодой граф-повеса, выглядевший вначале на газетных фотографиях эдаким спортивным плейбоем, к концу процесса превращался в величественного старца. Уже сменились десятки судей, прокуроров, поумирали свидетели, а процесс все тянулся, убийца все затягивал его — апеллируя, не являясь на заседания под всякими предлогами, требуя вызвать свидетелей откуда-нибудь из Австралии или Японии.

Наконец, отдавал богу душу (не по причине пули, по причине старости) в окружении скорбящих родственников, всеми уважаемый и оплакиваемый.

Дело (разбухшее до десятков томов) закрывалось и сдавалось в архив, а на его месте возникало новое: скорбящие родственники начинали делить имущество усопшего...

И казалось порой, что мраморная Фемида, установленная у входа, кое-кому одобрительно подмигивает из-под закрывающей ей глаза повязки.

Перед величественным зданием Дворца правосудия в обычные дни со скучающим видом прохаживался один полицейский.

Но в те дни, когда начался «футбольный процесс», как его тут же окрестили газеты, перед зданием возникли портативные решетки. Целые кордоны полиции перекрыли лестницу и даже улицу. Попасть в зал простому смертному было практически невозможно, а тех, кого пускали, у входа обыскивали, словно судили не форвардов и голкиперов, а опасных террористов. Сами обвиняемые попадали в здание через таинственные входы, ведомые лишь сверхопытным репортерам, или приезжали в закрытых машинах под охраной полиции.

Что касается Бручиани, то его приезд напоминал приезд главы государства и неизменно вызывал сенсацию.

Сначала с треском и грохотом возникали полицейские мотоциклисты, перепоясанные белыми портупеями, в перчатках, крагах и шлемах, затем новая бронированная машина владельца ресторана «Сети» с дымчатыми стеклами. Бручиани выпрыгивал из машины как черт из коробочки и сломя голову мчался вверх по широкой белой лестнице, бросая по сторонам испуганные взгляды, словно за каждой статуей, начиная с беломраморной Фемиды, притаился наемный убийца. За ним поспешали свирепого вида телохранители, готовые залить свинцом всю площадь при малейших признаках опасности.

Далее неторопливо, стараясь не слишком приближаться к Бручиани, шествовали красивая как никогда Джина с распущенными по плечам волосами и адвокат Гор, маленький, лысый, похожий на обезьяну.

Щелкали фотоаппараты, стрекотали кинокамеры, репортеры окружали Гора. Многоопытные, они понимали, что задавать вопросы Бручиани бесполезно.

— Скажите, адвокат, на что надеется ваш подзащитный?

— На справедливость, только на справедливость, — лицо Гора выражало глубокую веру в мудрость судей.

— Какие доказательства есть у вас против футболистов?

— Они все будут предъявлены суду, — осторожно отвечал Гор.

— Вы не боитесь за жизнь вашего подопечного, а, адвокат? Ведь болельщики ему не простят...

— В нашей демократической стране честному человеку ничто не угрожает, — на лице Гора оскорбленное выражение.

— Честному? — шумели репортеры. — Но он же сам признал, что подкупал футболистов.

— Не путайте вульгарное и преступное взяточничество с обычным бизнесом, — туманно пояснял адвокат, исчезая за огромными, массивными дверями суда.

Наиболее хитрые журналисты тем временем брали в осаду прекрасную Джину.

— Скажите, пожалуйста, госпожа Бручиани, — звучал вопрос, — вы верите в невиновность вашего мужа?

— За всю нашу совместную жизнь он ни разу мне не солгал, — очаровательно улыбаясь, отвечала Джина.

— Это вам, — настаивал репортер, — а ей? — и он указывал пальцем в сторону беломраморной статуи Фемиды.

— Вы думаете, что если он не обманывает темпераментных женщин, то может обмануть холодных? — спрашивала Джина, устремив на журналиста взгляд своих синих с поволокой глаз.

Газетная братия взрывалась смехом, оживленными криками.

— Госпожа Бручиани, вы ведь компаньонка вашего мужа и по бизнесу, значит, делите с ним ответственность?

— Жена все должна делить с мужем, не только постель, — в голосе Джины звучал теперь вызов, на губах играла двусмысленная улыбка.

Репортеры, восхищенно охая, записывали этот диалог. А на следующее утро он появлялся на газетных страницах с сочувственными комментариями. Какая женщина! Преданная жена (это нравилось одним читателям), но при случае... если что... словом, понятно... (это нравилось другим)

Короче говоря, сердца журналистов Джина завоевала.

Но даже самым хитрым и проницательным из них невдомек было, что каждый свой приезд в суд, каждое слово, каждый ответ-«экспромт» на вопросы репортеров Бручиани, Гор и Джина тщательно готовили и репетировали накануне.

Судебный процесс в их стране почти всегда был фарсом, спектаклем, где подлинные доказательства и аргументы занимали лишь второе место, а на первом стояли ораторское искусство и казуистика адвокатов, богатство и связи обвиняемых, умение любым способом давить на прессу и общественное мнение.

Не оставалась в долгу и другая сторона. Пресс-атташе «Рапида» показал себя во всем блеске. Как только к зданию суда подъезжали футболисты, тут же у полицейских кордонов возникали толпы под сине-белыми знаменами, оравшие, дудевшие, свистевшие ничуть не меньше, чем на стадионах. Они несли огромные плакаты: «Судьи должны быть честными не только на футбольном поле!», «Не позволим забить пенальти в ворота «Рапида» жуликам и взяточникам!», «Да здравствует доктор Зан — апостол честности и чистоты!», «10 : 0 в пользу «Рапида» в матче с Бручиани!» и т.д.

Болельщики бесновались, шумели, кричали с начала заседаний и до конца. Репортеры охотились за всеми, у кого можно было взять интервью; полицейские свистели, требовали с помощью мегафонов соблюдать порядок...

Это снаружи Дворца правосудия.

Внутри все обстояло иначе.

Здесь в холодных мраморных коридорах гулко звучали неторопливые шаги, здесь разговаривали негромко, часто шепотом, и из-за плотно закрытых дверей судебных залов не доносилось ни звука.

В самом большом шел «футбольный процесс».

На приподнятой эстраде за гигантским массивным столом сидели судьи, а чуть левее присяжные. Эстраду отделяли от остального зала ширмы из толстого пуленепробиваемого стекла. Их сдвигали, когда судили террористов или особо опасных уголовных преступников. Но сейчас ширмы были раздвинуты, и судьи в своих черных мантиях представали во всем своем величии, а голый череп председателя, в котором отражался свет ярких ламп, сверкал как символ чистоты и справедливости.

Сбоку сидели секретари, стенографисты, какие-то клерки... По бокам эстрады помещались места для участников процесса, слева для прокурора, справа для адвокатов.

Прямо перед эстрадой возвышалась трибуна, на ее пюпитре покоилась поношенная толстая библия в черном кожаном переплете.

Публика располагалась на деревянных скамьях в некотором отдалении от эстрады, где восседали судьи. Публика на все заседания приходила приблизительно одна и та же — светские бездельники со связями, околоспортивные деятели, журналисты, наиболее влиятельные болельщики, кое-кто из бизнесменов, считавших, что могут почерпнуть в «деле» поучительное и для себя. Кто в этой толпе избранных был представителем «организации», сказать трудно, но что они присутствовали, можно было не сомневаться.

Однако если публика в основном не менялась, то нельзя было сказать того же о присяжных. Гор, адвокат Бручиани, твердо и последовательно отводил одного из них за другим.

Выглядело это так. Секретарь зачитывает список присяжных.

— Есть ли возражения, отводы? — спрашивает судья-председательствующий и тут же устремляет взгляд в сторону Гора.

— Есть, господин судья, — неизменно отвечает Гор, подняв руку, словно прилежный ученик. — У защиты возражение против введения в состав присяжных Зенона, Рабле, Кордона.

В зале ропот.

— Основания? — вздохнув, спрашивает судья, в глазах у него тоска.

— Видите ли, господин судья, — неторопливо, вслушиваясь в собственную речь, говорит Гор, — мы не можем в таком деле рассчитывать на объективность людей, для которых некоторые продажные футболисты являются образцом не только спортивной, но и гражданской доблести.

— Возражаю против слова «продажные», — взвивается адвокат «Рапида», — это еще надо доказать.

— Согласен, — судья кивает головой.

— Беру обратно «продажных», — соглашается Гор (в зале легкий смех), —но настаиваю на отводе.

— Основание? — раздраженно повторяет судья.

— Сын кандидата в присяжные Зенона ходит в школу в сине-голубой вязаной шапочке. Для каждого непредвзятого человека (Гор устремляет на судью многозначительный взгляд), подчеркиваю, непредвзятого, ясно, что если сын присяжного носит цвета «Рапида», то вряд ли его отец может быть объективным. Что касается Рабле, то тут необъективность еще очевидней. У кандидата в присяжные есть собачка, заметьте, такса, которую он назвал Рапид. Понимаете, господин судья (в голосе Гора звучат медные трубы невыразимого сарказма), — назвать таксу кличкой мужского рода! Таксу... Мужского! Нужны ли еще объяснения?

— Да, но назвать собаку Рапид — это свидетельствует скорее об отрицательном отношении к этому клубу, вы не находите, господин адвокат? — насмешливо спрашивает судья.

— Не нахожу, — в голосе адвоката торжество, — любимая кошка Рабле зовется Шанель. Между тем «Шанель» единственные духи, которые любит его жена. Вот показания владельца парфюмерного магазина, бывшей прислуги, посыльного и...

— Хорошо, хорошо, — перебивает судья, — а Кордона? Почему вы возражаете против Кордона?

— Но, господин судья, — возмущенно вскрикивает Гор, — кандидат в присяжные Кордона ничего не смыслит в футболе! Разрешите, я докажу это задав ему пару вопросов.

— Задавайте.

— Господин Кордона, — обращается Гор к растерянно моргающему присяжному, — вы ведь знаете, что в футбол играют с помощью мяча? Не так ли?

— Так, — отвечает, помедлив, Кордона. Лицо его выражает сосредоточенность, — он ищет, где подвох.

— Господин Кордона, — быстро спрашивает Гор, — а что такое мяч?

— Мяч... — Кордона круглыми глазами смотрит на адвоката. — Мяч... Не знаю... — неуверенно бормочет он. — Ну, это такой... такая...

Но Гор не дает ему договорить.

— Вот видите, господин судья! — торжествующе кричит он. — Как же может участвовать в таком процессе присяжный, даже не знающий, что такое мяч!

— Отвод принят, — озадаченно мямлит председательствующий.

Разумеется, Гор отводил присяжных не потому, что кое-кто из них не мог словесно определить, что такое футбольный мяч. Цель его была совсем иной. Он стремился подобрать такой состав, который бы максимально был выгоден его клиенту.

Но не дремали и адвокаты «Рапида». И хотя их интересы были прямо противоположны, но приемы весьма схожи.

— Играете ли вы на тотализаторе? — спрашивали они очередного кандидата в состав присяжных.

— Да, — отвечал тот.

— Ясно, — вопил рапидовский адвокат, — что такой человек будет защищать интересы букмекера!

(Если б кандидат ответил «нет», его отвели бы по причине незаинтересованности в футболе, непонимания сути дела.)

Наконец, после месяца споров, отводов, компромиссов состав присяжных был определен.

— Ну, — спросил Бручиани своего адвоката па очередном ночном совещании, когда они сидели в рабочем кабинете ресторатора втроем — он, Гор и Джина, — какие у меня шансы?

Некоторое время Гор молчал, жевал губами, наконец сказал:

— Давайте все-таки определим главную цель, программу-минимум и программу-максимум. А то мы все ходим вокруг да около.

— Это вы ходите вокруг да около, — проворчал Бручиани и почесал густые черные волосы, — вы, юристы, иногда так увлекаетесь болтовней, что забываете о главном.

— Главное, — Гор говорил сухо, он обиделся, — доказать, что не вы обманывали «их», — он ткнул пальцем в потолок, — а футболисты вас. Так? Вы для «них» делали все, что требовалось. И не ваша вина, если эти обманщики — Зан, Корунья, игроки тянули с вас деньги, а сами обязательств не выполняли. Так?

— Ну так, — нехотя согласился Бручиани. — Поймите, я не хочу, чтобы меня нашли в каменоломне, на дне озера, хоть в пляжной кабинке с пулей в затылке. Я не хочу, чтоб Джипа стала вдовой, даже безутешной, — добавил он иронически.

— Вот-вот, — закивал Гор, — надо, чтобы процесс убедил их, что вы делали все, о чем с «ними» договорились, — словом, что вы честный человек. Если же суд посадит вас за жульничество, то это не так уж страшно — за мошенничество против частного лица больше трех лет и штрафа не дают, поборемся за минимальный срок — шесть месяцев. Ну, а штраф, надеюсь, вас не разорит...

— Уж если кто и разорит меня, так только вы, — огрызнулся Бручиани.

— Спокойно, дорогой, — вмешалась Джина, — действительно, главное обелить себя перед «организацией», а судьи — черт с ними. Я буду ждать тебя, приходить к тебе в тюрьму за инструкциями, возьму управляющего...

— Никаких управляющих! — закричал Бручиани. — Знаю я твоих управляющих! И вообще я не желаю за решетку!

— Вот-вот, — подхватил Гор, — это программа-максимум: выиграть процесс или хотя бы обойтись без наказания. А программа-минимум — отделаться пустяками. Но главная цель — убедить в своей невиновности не суд, а «их», — он снова неопределенно ткнул пальцем в пространство.

— И тогда, кстати, экономия будет, — невозмутимо заметила Джина, наливая себе что-то в бокал, — можно отпустить телохранителей, продать этот твой танк и вообще жить спокойно.

— Да, — в голосе Бручиани звучала досада, — такой был бизнес! Все испортили. Придется переключиться на другое. Вот интересно, кстати, как там в конном спорте? Мне говорили, что...

— Конкуренции много, — деловито перебила Джина.

— Откуда ты знаешь? — изумленно спросил ее муж.

— Интересовалась, — коротко пояснила Джина, — бокс, кетч, скачки — это все занято. В баскетболе можно попробовать...

— А плавание...

— Плавание, легкая атлетика, борьба, ну и другие виды — этим никто не интересуется. Это все не спорт, так...

— Что ты толкуешь, Джина, — Бручиани укоризненно посмотрел на жену. — «Не спорт»! Да легкой атлетикой миллионы занимаются!

— Да хоть миллиарды, — она презрительно скривила губы, — если пет тотализатора, драк на трибунах, дохода, — какой же это спорт! Да вот насчет драк, тут хоккей может кое-что дать...

— Вернемся все-таки к делу, — недовольно перебил Гор, — у меня тут список свидетелей. Надо решить, кому сколько заплатить...

Подобные совещания они проводили ежедневно, засиживаясь иногда за полночь.

Не дремали, как уже говорилось, и адвокаты доктора Зана.

Доказать, что игроки брали деньги у букмекеров, а тренеры и Зан об этом не знали, видимо, не удалось бы. Значит, надо доказывать, что хоть деньги и брали, но обязательств по фальсификации матчей не выполняли.

...Перед судьями стоит огромный рыжий детина, капитан «Рапида» Олафссон.

— Скажите, подсудимый, — строго спрашивает председательствующий, — вы получали деньги от Бручиани?

— Иногда, — мрачно цедит сквозь зубы Олафссон.

— Что значит «иногда»?

— Когда хотел, тогда давал.

— Вот просто так, из симпатии к вам? — иронизирует судья. — Или ему нравится ваше лицо? За что давал?

— Ему нравилось, как я играл, — под сдержанный смех зала отвечает капитан «Рапида».

— А разве Бручиани не хотел, чтоб эта ваша так нравящаяся ему, по вашим словам, игра оканчивалась определенным результатом, скажем голом или, наоборот, промахом?

— Не знаю, может, и хотел...

— Значит, вы брали деньги за то, чтобы игра заканчивалась с определенным счетом, таким, какой хотел Бручиани, то есть брали взятку?

— Может, и так, деньги брал, только, раз я ничего не делал, чтоб счет был какой хотел этот Бручиани, где ж здесь взятка?

Надев очки, председательствующий начинает копаться в документах, лежащих перед ним на столе.

— Перед матчем «Рапида» с «Борусией-2» вы получили задаток и указание выиграть с разницей в два гола. Игра окончилась 2 : 0. Оба гола забили вы.

Олафссон молчит.

— Не заставляйте повторять вопросы, — раздраженно говорит председательствующий, — что ж это, совпадение?

— Не знаю, — медленно роняет слова капитан «Рапида», — может, и совпадение. Я ведь забил оба гола в первом тайме. Что ж я, мог предвидеть, что они ни черта не забьют? Да и наши...

— Есть показания ваших игроков, что, как только вы забили эти два гола, тренер Корунья перевел команду в оборону и дал указание никаких прорывов не делать. Ваша команда намного сильней «Борусии-2». При такой тактике вы знали, что вам голов тоже не забьют. Так что счет 2 : 0 оставался гарантированным.

— Я не тренер, — возражает Олафссон, — мое дело забивать голы, а менять тактику — это дело Корунья.

— Подсудимый Корунья, -- поворачивается к нему председательствующий, — вы слышали вопросы и ответы?

— Да, господин судья.

— Что вы можете сказать по этому поводу?

— Значит, так, господин судья, — Корунья говорит деловито и подробно — все должны видеть, что он полон добрых намерений. — Значит, так: является ко мне этот Бручиани, вернее его подручный Тринко, царство ему небесное (Корунья самозабвенно несколько раз осеняет себя крестным знамением), и предлагает две тысячи, если наша команда побьет «Борусию-2» 2 : 0. Я думаю: «Подлец же ты и дурак к тому же»...

— Кто подлец, говорите ясней, — перебивает председательствующий.

— Да этот Тринко, господин судья, царство ему небесное (Корунья снова крестится), он хочет сделать там какую-то махинацию с тото. А я рассуждаю: раз ты такой подлец, что хочешь обмануть честных людей, и такой дурак, что даешь мне деньги, что ж, я эти деньги возьму, спасибо за подарок, а делать ничего не буду. Как сыграют — так и сыграют. Что мы выиграем — и так ясно, а уж какой счет будет, посмотрим...

— И счет случайно оказывается как раз 2 : 0 — снова иронизирует судья.

Корунья молча пожимает плечами.

— И вы случайно именно в этом матче, сразу как забили голы, чуть не всю команду запихиваете в свои ворота, чтоб туда не то что мяч, мышь не пролезла?

— Господин судья, — оживляется Корунья, — но вот в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, когда мы играли с «Лазурией», они применяли ту же тактику, и счет, между прочим, тоже был как раз 2 : 0, а в прошлом году «Лаценц» играл с «Лазурией», и тоже после 2 : 0 «Лазурия» ушла в защиту, а в тысяча девятьсот семидесятом году...

— Ладно, ладно, — перебивает судья, — вы еще прошлый век вспомните. Никто не отрицает — совпадения могут быть, но деньги-то вы брали?

— Так ведь только, чтобы наказать этого подлеца Тринко, царство ему небесное (Корунья истово крестится). Ведь это не взятка, господин судья, а такая форма, я подумал, благотворительности. Может, он был болельщиком «Рапида», я подумал. И...

Своим собственным он был болельщиком, своего кармана, опять перебивает председательствующий.

...Хуже обернулось дело для доктора Зана.

Выяснилось, что по его указанию на стадион «Рапида» билеты иной раз печатались в двух экземплярах. Так, па финал кубка из семидесяти тысяч билетов шесть тысяч были выпущены в двух экземплярах. И хотя на трибунах возникали мелкие инциденты и приходилось тесниться, но каждый раз потерпевшие считали, что это случайность, частный случай. Между тем «двойные билеты» приносили немалые деньги.

К суду привлекли директора маленькой типографии и двух наборщиков («стрелочники» всегда найдутся), печатавших эти билеты. Доктор Зан сумел доказать, что деньги, полученные для «черной кассы», как он выразился, шли на дополнительное поощрение игроков и тренеров, оплату банкетов, приемов, необходимых для нормального функционирования клуба, на организацию пресс-конференций.

Он сослался на то, что подобная система существует во всех профессиональных клубах и что тогда надо привлекать к ответственности всех президентов.

Президентов это, конечно, не устраивало, как не устраивало и президента национальной федерации Рассела: если виноват один Зан — это его вина, но если все руководители клубов страны, то это уже не делает чести руководителю национального футбола. По этому пункту обвинения Зан отделался сравнительно легко. Суд нашел смягчающие обстоятельства: «подсудимым двигала искренняя любовь к футболу и забота о руководимом им клубе». Однако отмечалось, что хотя в собственный карман он денег и не клал, но полностью незаинтересованным его назвать нельзя, так как «он использовал это в целях рекламы, поднятия своего престижа, убеждая всех, что «черная касса» состояла из его личных взносов».

Но вот чего ему не могли простить, так это утаивание доходов от налогового ведомства.

Зарабатывай как можешь (только не попадайся!), рассуждали газеты, но плати налоги с любых доходов. В том числе и с полученных, мягко выражаясь, не очень честным путем. Поэтому и преследовался подпольный тотализатор, что его хозяева не платили налогов. Преследовался, но по этой же причине и процветал.

Дело по обвинению Зана в «неуплате налогов с сумм, полученных в результате мошеннических сделок, связанных с подпольным тотализатором» выделили в отдельное производство. По основному же делу Зан сумел отвертеться (тут Корунья помог ему — он же не знал, что на посту президента «Рапида» доктор доживает последние дни).

Он доказывал, что ни в какие тайные сделки с Бручиани и пи с кем другим не входил, хотя знал «о разных там сговорах», как он туманно пояснил. Но считал, что эго частный бизнес, эдакая форма благотворительности. Он не сомневался в благородстве и честности игроков и тренеров «Рапида». Он искренне верил, что даже за миллионы они не промахнутся по воротам. Но если дают, то почему не брать этим славным ребятам, которые в поте лица своего доставляют радость миллионам людей, которые...

И так далее и тому подобное.

На этом странном процессе, где все признавались в своей вине и никто ни в чем не признавался, где и подсудимые, п адвокаты, и свидетели честно и открыто смотрели в глаза судьям и клялись на библии говорить правду, всю правду, одну только правду и в то же время лгали напропалую и в большом и в малом, на этом странном процессе в то же время не происходило ничего необычного.

Подобные процессы десятками шли по стране. Дела, рассматривавшиеся на них, касались строительных подрядов, акционерных обществ, недвижимого имущества, финансов — словом, любой области жизни, где кучка миллионеров приумножала свои миллионы, махинаторы обманывали наивных простаков, матерые преступники обкрадывали всех, кого могли, в том числе и друг друга.

А в какой области жизни этого не происходило?

Просто строительством и недвижимым имуществом интересовались не все, футболом — вся страна.

Как ни обманывали своих читателей, как ни морочили им голову газеты, радио, телевидение, краснобаи на пресс-конференциях, все понимали, что эти простые ребята, здоровые молодые ребята, понуро сидевшие на деревянных скамьях суда, — лишь пешки, маленькие пешки в руках опытных и циничных игроков.

Их, этих кумиров болельщиков, «звезд», «футболистов века», «корифеев мяча», обманывали всю жизнь. И тогда, когда заключали с ними, робкими мальчишками, «ящичные» контракты, и тогда, когда зрелыми мастерами они подписывали многолетние кабальные договоры, и когда их, словно скот, продавали за тридевять земель от родного дома, семьи и, наконец, когда под надуманными предлогами выбрасывали на улицу.

Обманули и сейчас, заставляя выигрывать it проигрывать, забивать и пропускать мячи по воле тех, кто наживал па них миллионы, а им за проданную совесть платил гроши. Все это понимали. Болельщики «Рапида» выходили на демонстрации под своими сине-белыми флагами. Иногда, выражая возмущение, перевертывали пару автомобилей. Побили стекла в ресторане «Сети»...

Комиссару Фабиану прибавилось хлопот. Бручиани удвоил число телохранителей.

Отдельные заметки в газетах, где говорилось, что и Бручиани-то, собственно, если не пешка, то не больше слона или коня во всей этой партии, подлинные же ферзи и короли... — вот такие заметки быстро исчезали.

Потому что короли и ферзи, а точнее «организация», решительно пресекали всякие намеки на их существование. Подкуп игроков? Есть, что ж сделать. Подпольный тотализатор? Существует, никуда не денешься. Букмекеры, жучки типа Бручиани, Тринко? Есть, есть, увы, ничего не сделаешь, живут еще пока отдельные нечестные люди на земле. Но «организация», могучий преступный синдикат, который всех держит в руках? Это, простите, журналистские фантазии, гнусные сплетни, распространяемые нехорошими людьми!

А так как па небе есть бог, который все видит и всем воздает по заслугам, то с нехорошими людьми, в данном случае опрометчивыми журналистами, происходят всякие несчастья. То один чуть не попал под машину, то другого изувечили в темпом переулке неизвестные хулиганы, то у третьего сгорел дом.

Журналисты — люди понятливые, и не все они герои или донкихоты. Заметки неподобающего содержания исчезли.

Что касается Бручиани, то, получив соответствующее предупреждение, он и под пыткой, и у самого совершенного детектора лжи не признался бы, что существует «организация».

Во всем виноваты игроки, их тренеры, президент «Рапида», эти гнусные обманщики — причина всех несчастий!

И не святая троица, регулярно собиравшаяся на укромной террасе, с удовлетворением взирала со своих заоблачных высот на битву, происходившую во Дворце правосудия, — им-то ничего не грозило.

Что касается битвы, то она разворачивалась по всем правилам хорошего футбольного матча: с атаками и отступлениями, обходами и прорывами, взятием ворот и промахами и, конечно же, с большим количеством запрещенных ударов. Были судьи, и тоже трое, хотя они чинно сидели в креслах с высокими спинками, а не бегали по полю, была публика, хотя она не орала и не дудела на этот раз в дудки и трубы.

— Господин судья, — говорил Гор, — разрешите представить вам магнитофонную запись разговора покойного Тринко с тренером «Рапида» Корунья.

— А почему эта пленка оказалась у вас?

— Дело в том, господин судья, — серьезно объяснял Гор, — что запись, как вы понимаете, совершенно случайная. Тринко записывал музыку — Бетховена, в это время зашел тренер Корунья, музыка кончилась, а пленка продолжала крутиться вхолостую. Вот так возникла эта запись. А хранил свои пленки Тринко у моего подзащитного, так как там лучше условия, меньше влажности.

— Я протестую, — вскакивал адвокат «Рапида», — магнитофонная запись тайного подслушивания не может быть представлена суду в качестве доказательства!..

— Вот потому, господни судья, — перебивал Гор, — я и объясняю, что пленка не является результатом подслушивания. Это как бы музыкальный момент, чисто случайно обернувшийся разговором (в зале смех, председательствующий стучит молотком). Так что она не подпадает под параграф...

Начинается долгая словесная перепалка между сторонами на тему: можно ли считать данную запись как запись или она не подпадает под статью, запрещающую предъявлять суду записи с подслушанными разговорами?

— Но я повторяю, — горячится Гор, — что это не подслушивание, а случайность! Ну представьте, что у Тринко был бы говорящий попугай, который запомнил эту беседу, и я принес бы его в суд, это тоже, по вашему, незаконное доказательство? (Зал покатывается от хохота, слышны возмущенные выкрики сторонников «Рапида» — «Клоун!», «Сам Попугай!». Судья яростно стучит молотком.)

— Давайте пленку, — решительно говорит он, — а примет ли ее суд как доказательство, мы решим сами.

Приносят магнитофон, включают, раздается четкий, ясный голос Тринко:

«— ... не валяйте дурака, Корунья, в чем здесь трудность? Она слабее вашей команды в сто раз. Вы у них не то что 3 : 0, а 20 : 0 без труда выиграете.

— Вы ничего не понимаете в футболе, у них лучший вратарь страны. Ему сам Каспи забить не может.

— Каспи! Да Каспи кому хотите забьет!

— Нет, 3 : 0 это трудно, 2 : 1, 2 :0  еще куда ни шло...

— 3 : 0, Корунья, 3 : 0! Это сулит не десятки, сотни тысяч...»

Запись обрывается.

— Запись сделана накануне встречи с «Вирой», у которой «Рапид» выиграл как раз 3 : 0.

— Господин судья! — вскакивает адвокат «Рапида».— Продолжая настаивать на незаконности данного доказательства, оговорюсь, что это вообще не доказательство, просто два болельщика спорят о футболе, о возможном результате. Если установить магнитофоны на трибунах, мы завтра принесем в суд тысячи таких записей...

— Кстати, о тысячах, — перебивает председательствующий. — Пленка заканчивается словами Тринко: «Это сулит не десятки, сотни тысяч...» Как вы их объясняете?

— Продолжая настаивать на незаконности данного доказательства, — говорит адвокат «Рапида», — отвечаю на ваш вопрос, господин судья. «3 : 0, — записано на пленке 3 : 0. Это сулит не десятки, сотни тысяч... новых болельщиков!» Вот так, сообщил мне мой подзащитный Корунья, шел этот разговор. Он это отлично помнит, именно так сказал Тринко. Кроме того, господин судья, из чего явствует, что эта запись сделана накануне игры с «Вирой»? «Вира» здесь не упоминается.

Препирательства насчет магнитофонной пленки заходят в тупик. В конце концов, не очень последовательно, председательствующий объявляет, что суд вообще решил не принимать пленку в качестве доказательства.

Адвокаты «Рапида» предъявляли суду бесконечные видеозаписи матчей, так что порой зал судебного заседания на целые часы превращался в кинозал. Они доказывали, что на протяжении всех игр рапидовцы играли добросовестно, их ни в чем нельзя упрекнуть, ни о какой фальсификации не может быть и речи.

Гор и его помощники из кожи вон лезли, чтобы доказать, что игроки, выполняя указания тренера Корунья, нарочно промахивались, зарабатывали штрафные, теряли мяч и т.д.

Суд вызывал экспертов — крупнейших специалистов футбола из столицы, даже из других стран. Те часами спорили, разбирая каждый игровой эпизод. А поскольку, как известно, в футболе сколько зрителей (включая специалистов), столько мнений и все правы, то у судей и присяжных к концу заседаний голова уподоблялась футбольному мячу.

Процесс затягивался, а планета все-таки жила не одним футболом, и интерес к этому разбирательству постепенно падал, тем более что в дисциплинарном порядке игроки и тренеры понесли наказание: дисквалификации на разные сроки, штрафы, аннулирование результатов матчей. «Рапид» был переведен из высшей лиги во вторую.

На время чемпионата Европы процесс прервали, потом возобновили снова.

Он длился месяцы. Наконец наступил решающий день.

Это был какой-то грустный, скучный день. Шел дождь Поникшие пальмы словно исподлобья взирали на серое, лениво вздымавшееся море, запах соленой воды смешивался с сырым запахом дождя. Пустынные набережные, пустынные улицы, редкие прохожие — все наводило тоску. И, может быть, поэтому меньше было шума у Дворца правосудия.

Но шум все же был. Были кордоны полицейских в блестящих от дождя черных плащах, кучки рапидовских болельщиков в дождевиках с поднятыми капюшонами, с намокшими транспарантами в руках, на которых дождь размыл или замочил все буквы, с поникшими, напоминавшими мокрые тряпки, флагами, где, как и на небе, синева и белизна превратились в сплошную намокшую серость.

Но ряды машин, выстроившихся на площади и соседних улицах, свидетельствовали о том, что зал заседаний наверняка должен быть переполнен.

Так оно и случилось. Обычная элита, друзья и родственники подсудимых, журналисты, зябко потирая руки после пребывания на улице, ерзали на стульях, перешептывались, шуршали газетами.

— Встать, суд идет! — громко прозвучало в наступившей тишине. И финальный спектакль начался.

Обвинитель потребовал максимального наказания: три года тюрьмы и большой штраф для... истца — Бручиани и различные сроки — от года до двух с половиной — для остальных.

Ко всеобщему удивлению, адвокат Бручиани Гор выступил довольно вяло и не очень горячо спорил с обвинением. Но ведь никто и не знал, что Бручиани на этом процессе свое дело выиграл — он доказал «организации», что не обманывал ее, не прикарманивал ее денег, он ни словом не обмолвился о ней, называя в качестве махинатора и взяткодателя лишь себя. Ему уже дали понять, что все это оценено и что в дальнейшем «организация» не откажется от его услуг. А трехгодичный срок, который, погуляв по апелляционным инстанциям, превратится в год условного заключения, и несколько тысяч, которые придется отвалить, — это все пустяки. Деньги он быстро вернет, Джина права — на продаже бронированного лимузина и увольнении телохранителей он заработает больше.

Волновались игроки, тренеры.

Наконец выступления закончились, и председательствующий объявил, что суд удаляется на совещание.

Судьи ушли к себе, присяжные к себе, а публика вышла в мраморный холл, холодный и мрачный. Люди разбрелись кучками, обсуждая возможные варианты приговора, жарко споря, возмущаясь, восхищаясь, осуждая и всячески комментируя речи обвинителя, адвоката и других участников процесса.

— Это же скандал, — громко разглагольствовал толстяк, в сине-белый галстук которого был воткнут золотой значок «Рапида», — форменный скандал! Честных, порядочных юношей, все силы отдающих спорту, словно воров, сажают на скамью подсудимых!

— Они и есть воры, — иронически усмехаясь, возражал длинный желчный старик, — они украли у своих болельщиков самое святое — веру в чистоту спорта.

— При чем тут чистота! — возмущался толстяк. — Футбол — игра. Тотализатор — неважно официальный или подпольный, не вижу разницы — тоже игра. Все играют — футболисты па поле, болельщики па трибунах. Почему же их никто не судит?

— Потому, — въедливо скрипел старик, — что они жертвы. Их обманывают те, кто играет на поле.

— Это пе доказано!

— Юридически, может быть. Но мы-то в зале все понимаем.

— Вы ничего не понимаете! — Толстяк воинственно тыкал старика во впалую грудь. — Спорт всегда велик и чист! Это не требует доказательств.

— Еще бы, — не сдавался старик, — этот процесс как раз яркое тому доказательство. Сплошные ангелы сидят на скамье подсудимых, даже крылья видны...

В другом углу, по-заговорщически сбившись в кучку, шепчутся несколько бородатых юношей, неизвестно как сумевших проникнуть па процесс.

— Если их осудят, — говорит самый свирепый, сверкая глазами, — мы перестреляем всех судей, присяжных... Я уже записал их фамилии, узнал адреса.

— Брось, — говорит другой, — убить судей не так просто, их, небось, охраняют. И потом, что это даст? Приговор-то уже состоится. Нет, надо по-другому. Надо всем им послать письмо: мол, если не оправдаете, то берегитесь, прикончим. Без подписи, конечно. Или, скажем, «карающий мяч».

— Лучше «пустые ворота», как твоя голова, — иронизирует Свирепый. — Да они таких писем по сто штук в день получают. Нет, надо что-то посерьезней...

— Есть компромиссное предложение, — вмешивается еще один юный бородач с такими густыми бакенбардами, словно они искусственные, — мы можем совершить акцию: проколоть шины на их автомобилях или гвоздем нацарапать череп на радиаторе, окна выбить, ну, в таком роде...

— Что ж, — задумчиво жует губами Свирепый, — в этом есть смысл. Но если осудят, — горячо добавляет он, — тогда убьем!

Они продолжают плести заговор.

В гулком холле стоит неумолчное жужжание от всех этих пустых разговоров. Спорщики прекрасно понимают, что от их болтовни судьба подсудимых не изменится.

Но вот от чьих разговоров она может измениться, так это присяжных.

В дальней комнате, за плотно закрытой дверью, они сидят вокруг старинного стола, прохаживаются по истертому ковру, курят, развалясь в креслах. На столе принесенные служителем бутерброды, банки с пивом, бутылки «кока-колы», «канада-дри», термосы с крепким черным кофе, ваза с фруктами.

За окном от непрерывного дождя сумерки, так что пришлось зажечь лампы по углам. Холодно, и автоматически, сами того не замечая, присяжные подходят к батареям и щупают их.

— Ну, давайте, господа, решать. Время позднее. Работы невпроворот! — воскликнул старейшина, владелец кондитерского магазина.

— А что тут решать? — пожал плечами лавочник, снабжавший мясом и тренировочный центр «Рапида», и ресторан «Сети», а потому одобренный в составе присяжных обеими сторонами. — По-моему, всех нужно оправдать.

— То есть как всех оправдать? — повернулся к нему старейшина. — Если мы считаем, что Бручиани прав, то не правы игроки. И наоборот. Нам надо решить главное — брали футболисты взятки у Бручиани или нет. Если брали, то меняли ли в корыстных целях результаты матчей. Короче, мошенники они или нет. Вы же слышали председательствующего? На что он обратил внимание? Именно на это, то есть имеется ли факт мошенничества. Ясно? Мошенничества. Именно мошенничества, — старейшина без конца повторял это слово.

— Знаете ли, господа, — вмешался в разговор еще один присяжный — врач-сексолог, — надо прежде всего решить, что такое мошенничество.

— Что же тут решать? — перебил мясник, для которого, по-видимому, не существовало проблем. — Есть кодекс, там все написано.

— Э, друг мой, — сексолог хитро подмигнул, — в юридическом плане сомнений нет. А в человеческом, в сексуальном хотя бы?

— Да при чем тут «в сексуальном»? — вытаращил глаза старейшина.

Услышав о чем речь, приблизились остальные.

— Очень просто, — развивал свою мысль сексолог, — мы имеем дело с футболистами-мужчинами, а если б это были футболистки? Ручаюсь, они никогда на подобные сделки не пошли бы.

— Пошли бы, — ухмыльнулся еще один присяжный, владелец самой модной в городе женской парикмахерской, — плохо вы их знаете. Женщины — они на любые сделки пойдут. Возьмите хоть мой салон...

— Оставьте ваш салон в покое, — отмахнулся сексолог, — они же не модницы, а футболистки!

— Красивыми всем хочется быть, — философски заметил мясник.

— Какое отношение это имеет к делу? — раздраженно заметил старейшина. — Не валите все в одну кучу — женщины, мужчины, парикмахерские, футболистки... Перед нами конкретный случай, и надо решить, доказано ли, что футболисты «Рапида» изменяли результаты встреч за взятку, которую давал им Бручиани.

— Зачем упрощать? — настаивал сексолог. — Нам же важны двигательные мотивы, смягчающие и отягчающие обстоятельства. Может быть, футболисты направляли полученные деньги на благотворительные цели — помощь товарищам в беде (кто-то прыснул). Напрасно смеетесь, — обиделся сексолог, — вот футболистки...

— Да ну их к черту, ваших футболисток! — вскипел старейшина. — Отвечайте: Олафссон виновен в мошенничестве — да или нет?

— Нет, — растерянно ответил сексолог.

— Нет, — подтвердил мясник.

— Нет, — пробормотал парикмахер и добавил: — Давайте заканчивать, сегодня же выставка собачьих париков, вернисаж.

— Нет...

— Нет...

— Нет... — на разные голоса звучало в комнате.

— Так, значит, оправдать, — деловито констатировал старейшина и начал заполнять бумаги. — Переходим к следующему.

Захваченные инерцией, присяжные как попугаи повторяли хором «Нет!» после каждой произносимой старейшиной фамилии. Дело застопорилось на Корунья.

— Виновен! — неожиданно ответил парикмахер.

Старейшина замер с поднятой ручкой.

— Виновен? Почему? — удивленно спросил он.

— Потому что наставник, тренер. Он не имел права допускать такое. Игроки — простые ребята, они не очень-то понимали, что к чему. А Корунья отлично все понимал. К тому же он руководил игрой, давал указания. Что может сделать на поле один игрок? Я имею в виду в смысле изменить результат. Не считая вратаря, разумеется. Но вратарь-то как раз не проходит по делу. А вот тренер, тот все решает.

— О, тут что-то есть, — зацокал языком сексолог, — тут что-то есть. Вы, пожалуй, правы. Тем более у футболистов. Вот у футболисток, — оживился он, — там тренер — ноль. Женщины, когда они коллективно подчинены одному мужчине, сублимируют свое чувство протеста неизмеримо сильнее. Фрейд по этому поводу говорит...

— Не морочьте нам голову с вашим Фрейдом. Не такой уж он знаменитый тренер, если я его не знаю, — раздраженно перебил старейшина (все шло так гладко и на тебе — застопорилось из-за этих идиотов!). — Ну и что ж, что Корунья наставник? Ему меньше других, что ли, надо... То есть я хотел сказать, он тем более заботится об игроках, старается, чтобы у них были какие-то лишние возможности. Они же не миллионеры, черт побери. Ну он и не мешал им брать, если находился такой болван, как Бручиани, который давал.

— Еще бы, — усмехнулся мясник, — дают — бери. Нормальный бизнес. Не вижу за Корунья никакой вины.

— Э, — покачал головой сексолог. — Э, тут все зависит от точки зрения. И все же, взвесив все «про» и «контра», я склоняюсь к мнению, что тренер не виноват в мошенничестве, хотя поступал глубоко безнравственно. Но опять-таки возникает вопрос: что такое безнравственность?..

— А что это такое? — с искренним любопытством спросил мясник.

— Вот именно, — улыбнулся сексолог и наставительно ткнул в его сторону пальцем, — вы даже не знаете, что это такое, и это ваше счастье. А уж что такое нравственность, вы наверняка не знаете. Но, видите ли, есть всякие нюансы. Например, тренер футболисток...

— Да хватит вам, черт возьми! — заорал старейшина, хлопнув по столу кулаком с такой силой, что все отодвинулись, а сексолог, прерванный на полуслове, съежился в кресле. — Все мозги нам проели со своими футболистками! Это противоестественно — женщины и футбол, так же, как мужчины и художественная гимнастика или мужчины и настольный теннис...

— Не согласен, не согласен, — вежливо перебил парикмахер, — теннис — это прекрасно...

— Ну, хватит вам, — басовито остановил начавшийся было спор еще один присяжный, дирижер пожарного оркестра. — Толчем воду в ступе: виновен, не виновен. Скольких игроков оправдали, а тренер виновен. Не все ли равно, подумаешь, один человек. Время уже позднее, у меня репетиция.

— Правильно, — подхватил владелец салона. — Сегодня вернисаж...

— Тогда отвечайте, — решительно спросил старейшина и вперил угрожающий взгляд в парикмахера, — виновен ли тренер Корунья в мошенничестве? Да или нет?

— Нет! — убежденно замотал головой парикмахер.

— Нет, — вторил мясник.

— Нет!

— Нет... — отвечали остальные.

— Ясно, — подвел итог старейшина и вытер вспотевшую шею. — Остался Бручиани, как быть с ним?

— Э, — зловеще заблеял сексолог, — тут дело посложней.

— Только не приплетайте сюда ваших футболисток, — угрожающе проворчал старейшина.

— Футболисток я не собираюсь «приплетать», по вашему выражению, — обиделся тот, — по разубедить меня в вине Бручиани вам не удастся.

— А, собственно, в чем его вина ? — спросил мясник. Оправдав одного своего клиента, он пытался совместить противоположности и обелить другого, хотя этот другой подал в суд на первого.

— Что значит «в чем его вина»? — возмутился сексолог. — Он же разлагал живой, трепетный организм, каким является в наше время футбол. Занимался, если хотите, моральной вивисекцией.

— Не знаю, как с этой... вивисекцией, — возразил мясник, — я ваших медицинских курсов не кончал, но, по-моему, Бручиани просто делал свой бизнес. Не хотели бы брать — не брали бы. Дают — бери.

— Да давал-то он зачем? — старейшина оглядел присутствующих. — Чтобы склонить их к мошенничеству. Значит, оп мошенник.

— Ну почему, — вяло возразил мясник, — я с ним уж сколько лет дела веду. Ни разу меня не обманул. Наоборот, я ему однажды десять килограммов мозгов недовесил, случайно конечно, и он никаких претензий не предъявил.

— То-то и оно, — пробурчал старейшина, — мозгов-то как раз ему не хватает, иначе не подавал бы в суд, когда сам по горло в... — он не закончил.

— Между прочим, — запоздало обиделся на мясника сексолог, — я кончал не курсы, а медицинский факультет. Мы резали не мясо, а трупы, — он глупо хихикнул.

— Послушайте, — заговорил парикмахер, который имел на Бручиани зуб, так как Джина не ходила в его салон, предпочитая конкурента, — ведь ясно, что он жулик. Он жулик и мошенник, для меня его вина не оставляет сомнений!

— Да, пожалуй, — задумчиво произнес пожарный дирижер, — и потом у него деньжат хватает, может и раскошелиться на штраф.

— Господа, давайте не отвлекаться, — встрепенулся старейшина, — наши личные симпатии и антипатии не играют никакой роли. Мы должны быть объективны, строго объективны, — он многозначительно поднял палец, — и справедливы. Только что мы абсолютно объективно и справедливо установили, что игроки в мошенничестве обвинены быть не могут. Теперь другой случай. Теперь надо высказать наше мнение о человеке, который путем систематических подкупов пытался изменять результаты футбольных матчей с целью нажиться на подпольном тотализаторе. И к тому же не платить налогов.

— Ох уж эти налоги, — проворчал мясник, — они нас всех раздавят.

— Но вы-то платите налоги? — вперил в него строгий взгляд старейшина.

— Я-то, конечно. Плачу. Я всегда плачу, — поспешно ответил мясник.

— Вот видите, — нравоучительно констатировал старейшина, — а Бручиани — нет. Это возмутительно! Словом, задаю вопрос: виновен ли в мошенничестве Бручиани, занимавшийся подкупом и коррупцией в целях подтасовки результатов футбольных матчей и как следствие в незаконной наживе на подпольном тотализаторе, который он содержал? Виновен или не виновен? Да или нет?

— Да! — тонким голосом первым отозвался парикмахер.

— Да, — прогудел пожарный.

— Да, — нехотя выдавил мясник.

— Да, да, да, — один за другим слышались голоса.

— Итак, — резюмировал старейшина, — Бручиани виновен в мошенничестве. Напоминаю, господа, что, если б хоть один из нас был против, наше решение считалось недействительным. Мнение присяжных по закону должно быть единогласным. Ну все, — сказал он вставая, — пошли.

Когда судьи и присяжные вошли в зал, слышно было, как пролетает муха.

Председательствующий не спешил. Он любил эти полные драматической напряженности моменты, когда десятки глаз были устремлены на него, всемогущего, с немым вопросом.

— Господа присяжные, руководствуясь законом и вашей совестью, считаете ли вы виновным в мошенничестве Олафссона?

— Нет!—четко ответил старейшина.

По залу прокатился гул.

— Господа присяжные, руководствуясь законом и вашей совестью, считаете ли вы виновным в мошенничестве Родригеса?

— Нет!

Шум в зале нарастал.

— Господа присяжные, руководствуясь законом...

Вопрос следовал за вопросом, ответ за ответом. Теперь зал молчал затаив дыхание.

Наконец, когда судья задал предпоследний вопрос о тренере Корунья и старейшина вновь ответил «Нет!», раздались гром аплодисментов, выкрики «Браво!», «Правильно!».

Судья, притворно нахмурившись, постучал молотком и задал последний вопрос:

— Господа присяжные, руководствуясь законом и вашей совестью, считаете ли вы виновным в мошенничестве Бручиани?

— Да! — подчеркнуто громко ответил старейшина.

И снова аплодисменты загрохотали под гулкими сводами.

А через несколько минут председательствующий уже зачитывал длинный текст приговора.

Все футболисты были оправданы.

Бручиани приговорен к трем годам заключения условно, уплате тысячного штрафа и возмещению всех судебных издержек.

В конце председательствующий счел нужным добавить:

— Нашим уголовным судом, согласно уголовному кодексу, факт мошенничества со стороны футболистов не был доказан. Как граждане, как обвиняемые они не совершили преступления, которое именуется «мошенничеством». Однако они грубо попрали все спортивные законы, мораль и нравственность спорта. В своей области спортивные власти остаются независимыми судьями, они свободны судить по своим спортивным законам.

Так, ко всеобщему удовлетворению, закончился этот нашумевший на весь мир «футбольный процесс».

А вскоре выяснилось, что никто из подсудимых, в том числе и осужденный Бручиани, не только материально не пострадал (о тысячах простаков, проигравших свои деньги из-за подстроенных результатов игр, никто не вспоминал), но и неплохо заработал. Заработали на газетных и телеинтервью. Джине удалось продать американскому журналу «Спорте иллюстрейтед» целую серию мемуарных очерков под общим заголовком «Воспоминания жены футбольного «мошенника». Слово «мошенник» было взято в кавычки, а очерки сопровождались многочисленными фотоснимками Джипы в купальных костюмах, пеньюарах, вечерних платьях.

Из «Воспоминаний» явствовало, что честному и предприимчивому бизнесмену, глубоко заинтересованному в процветании спорта, невозможно заниматься своей благородной деятельностью в этой неблагодарной стране...

Газеты некоторое время еще смаковали «футбольный процесс».

Несколько раз по телевидению выступали президент национальной федерации Рассел и экс-президент клуба «Рапид» Зан, два-три игрока, два-три спортивных обозревателя.

Постепенно все вошло в свою колею.

Величественный Дворец правосудия стал ареной новых сенсационных процессов. Старейшина присяжных вернулся к кондитерским своим делам, присяжные каждый к своему — мясной торговле, парикмахерскому салону, сексуальным маньякам, пожарным оркестрам...

Адвокат Гор, сильно укрепивший, несмотря на осуждение своего клиента, и материальные, и деловые позиции, процветал.

Все шло к лучшему в этом лучшем из миров.