Идея, с которой приезжал Ковров, заинтересовала Монастырского. Он начал «предварительные консультации». Поговорил с членами президиума Центрального совета, жившими в Москве, кое с кем из Спорткомитета, со своими заместителями, с начальниками отделов строительства, финансов и материально-технического обеспечения. Как всегда, точки зрения были самые разные. Если первый зам, Ковалев, отвечающий за развитие спорта, тут же заразился идеей Коврова, то другой зам, Громадин, курирующий орготдел и кадры, человек осторожный, предпочитавший тихие течения, отнесся к предложению
скептически.
— Понимаете, Святослав Ильич, — тянул он, по своей обычной манере дергая нижнюю губу, — дело-то какое. Где средства, людей, оснащение возьмем? Не просто все это. Хлопот вагон, а отдача в тележку уместится. Где гарантия, что чемпионов воспитаем? Ковров — парень шустрый. Ишь, графики разрисовал — прямо Репин! Аж за тысячу девятьсот восемьдесят четвертый год план выполнил! Так на бумаге я вам и за двухтысячный выполню. А коли не получится? Сделаем все, ухлопаем деньгу, тренеров лучших привлечем, допускаю. А результатов — кукиш. Как тогда?
— От нас ведь все зависит! — убеждал его Монастырский. — А как же другие центры, школы? Когда их создают, тоже ведь ничего на сто процентов предсказать нельзя.
— Э, Святослав Ильич, их кто создает? Спорткомитет. Сверху, так сказать, спускает. Он и отвечает. Ну как наша зимняя база под Минском. Приказали — мы сделали. Хорошо, продукцию даем — вон уж сколько мастеров! А не дали б? Кто в ответе? Товарищ председатель Спорткомитета! А тут? Мы же инициативу проявляем, сами требуем, просим, рискуем. Это еще как на наши решения контрольные органы посмотрят. И вдруг — пшик! Кто в ответе? Товарищ председатель ЦС, Монастырский Святослав Ильич! Вот в чем загвоздочка!
— Ох, ты ж и улитка, Виктор Федорович! Тебе из скорлупы не вылезать. — Монастырский с огорчением взирал на своего зама. — Успокойся, ты правильно заметил: председатель ЦС будет отвечать, товарищ Монастырский, а не его заместитель товарищ Громадин. Так что ночью спокойно спи.
— На сон не жалуюсь, — обидчиво возразил Громадин, — а насчет ответственности, так это дело сложное. Почему соглашался, скажут, почему не предупредил, не просигналил?
— Так ты просигналь, Виктор Федорович! — весело воскликнул Монастырский. — Просигналь! Или бумага для анонимок кончилась? Мою возьми.
— Вам бы все шутить, Святослав Ильич! — Громадин махнул рукой. — Право же, серьезное дело. Нужно ли ввязываться? Подумайте.
— Нужно, нужно, Виктор Федорович. Заранее тебе говорю — ввяжусь. А вот как тебе поступать на президиуме — сам решай.
В Спорткомитете начальство идею поддержало. («Еще бы, — прокомментировал Громадин, — средства-то не их»). В профсоюзах же начали чесать затылки: все же сметы и планы утверждены, как товарищ Монастырский намерен действовать не нарушая закона?
Но все это были предварительные разговоры. Они могли превратиться в реальность лишь после заседания президиума, когда появятся решения, протоколы, постановления.
Исподволь Монастырский потолковал и с некоторыми тренерами и специалистами по легкой атлетике. Неожиданно оказалось, что найдутся люди, которых отнюдь не испугает перспектива переехать в Каспийск, этот цветущий курортный город, если будут «нормальные» бытовые и иные условия.
Именно «нормальные». А где их взять там для приезжих? Тоже проблема.
Он позвонил своему коллеге, председателю ЦС «Факела».
— Дело ты задумал хорошее, — сказал тот, — и этот твой Ковров, у которого гвоздь в…. ноге, в лучшем виде все сделает. И результаты будут на сто процентов — уверен. Но вот, что я тебе твердо гарантирую, так это полинфаркта и пару выговоров, пока своего добьешься. Дело ох какое нелегкое! Никого нет страшней бюрократов, всяких там осторожных, кто все оглядывается, все спрашивает «зачем?» да «для чего?». Трудно будет.
— Так на трудностях легкость держится! — рассмеялся Монастырский. — Спасибо за моральную, так сказать, поддержку.
— Почему только моральную? Может, и другую окажем.
Заседанию президиума «Эстафеты» предшествовали неприятные события, правда к делам Каспийска не имевшие никакого отношения. Монастырский назначил встречу Цветкову, вратарю, не вошедшему в состав команды «Эстафеты», выступавшей во второй лиге, по причине водившихся за ним «грешков», но тот не явился. Тренер доложил, что Цветков еще накануне отпросился в Ленинград навестить заболевшую сестру.
Вероятно, никто не обратил бы на это внимания, если б не «больная» сестра, позвонившая в отдел футбола и поинтересовавшаяся, где ее брат, которого, находясь уже неделю в Москве, она никак не может разыскать.
Кто-то из работников совета, случайно присутствовавший при этом телефонном разговоре, рассказал о нем как о забавном эпизоде Ковалеву, а тот Монастырскому. Но Святослав Ильич ничего забавного в этом не усмотрел. Он поднял трубку и приказал тренеру в двадцать цетыре часа разыскать Цветкова — живого или мертвого— и доставить к нему.
И вот вечером, перед концом рабочего дня, Цветков сидел понурив голову перед председателем.
Монастырский со смешанным чувством брезгливости, жалости, гнева и смутным сознанием собственной вины разглядывал сидевшего перед ним красивого, широкоплечего парня с помятым лицом, покрасневшими глазами, с траурной каймой под ногтями.
— Ты что ж, Цветков, не чистишь по утрам ногти-то, — спросил Монастырский, — или после тренировки в душ не ходил?
Цветков спрятал руки и, не поднимая головы, ответил:
— А я, товарищ председатель, на тренировки не хожу, там без меня обходятся.
— Да? Обходятся? Как же так? — В голосе Монастырского звучало искреннее удивление. — Почему?
Цветков недоверчиво посмотрел на председателя.
— Так во вторую меня не включили. Что ж вам не доложили? А в третьей я и без тренировок, слава богу, сыграю.
— Просто взяли и не включили? И даже не объяснили почему?
— Объяснили! — Цветков иронически усмехнулся. — Наговорили всего. А Степан (так звали тренера) и развесил уши…
— Он на сколько тебя старше, Степан Константинович? — с трудом сдерживаясь, спросил Монастырский.
— Степан-то? Лет на двадцать небось, — ничего не замечая, прикинул Цветков.
— Понятно. Значит, мог бы отцом твоим быть. И у вас все в команде его Степаном зовут? Может, Степушкой?
— Почему все? — Цветков насторожился. — Я зову.
— Почему?
— Ну я-то не все, товарищ председатель. — В голосе его прозвучала злость. — Немного все же получше. Он сам мне разрешил. На брудершафт выпили…
— С тренером? — изумился Монастырский.
— Что ж тут такого? — в свою очередь, удивился Цветков. — Один-то раз?
— Значит, если я тебя правильно понял, Цветков, ваш тренер Степан Константинович Рябчиков, наставник и учитель, со своими подопечными, во всяком случае с тобой, поскольку ты звезда, выпивает, да еще на брудершафт, в результате чего он для тебя теперь не «товарищ тренер», а Степка? Так?
— Я не говорил «Степка», — возразил Цветков. Он уже понял, что наболтал лишнего. — Ну бывает, люди ведь! Если хорошо выиграли, можно отметить? Пьяными же не напиваемся.
— Так… — Монастырский внимательно разглядывал Цветкова. Теперь он испытывал лишь досаду. — Значит, удивляешься, почему тебя во вторую не включили?
— Да у них там в воротах стать некому, товарищ председатель. Что я, меньше Русакова достоин?
— Больше. Я даже думаю, что ты на высшую лигу тянешь…
Глаза Цветкова заблестели, он весь подался вперед.
— Только, — продолжал Монастырский, — ни в высшей, ни во второй играть не будешь. Ни в третьей, — добавил он. — Завтра же будешь отчислен.
— Почему? — Цветков вскочил.
— Потому что вратарь хороший, а спортсмен плохой. — Монастырский тоже встал. — Когда-нибудь поймешь разницу. Вот когда поймешь, возвращайся в «Эстафету»— приму. Во всем не обвиняю. И тренер твой, и товарищи твои, что тебя столько времени терпят, и я, кстати, — все за тебя отвечаем, все виноваты. Исправляться надо. Можешь идти.
На следующий день Монастырский выехал на базу, где тренировались футболисты, и лично провел общее собрание.
Выяснилось много неприглядного, прежде всего в поведении тренера. Оказалось, что тот больше всего боялся выносить сор из избы, что Цветкова он стремился всеми силами сохранить, делая на него главную ставку.
— Вы-то куда смотрели? — с горечью спрашивал Монастырский притихших футболистов. — Что ж, ни одного честного не нашлось — прийти ко мне и все рассказать?
— Что мы, доносчики? — раздался из задних рядов чей-то неуверенный голос.
— Ах вот в чем дело! — Монастырский усмехнулся. — Так, значит, понимаете чувство товарищества? Такой у вас патриотизм? Вы подумали, во что обошлось ваше молчание?
— Мы выиграли, — раздалось уже уверенней.
— Кто выигрывал и что? — Монастырский говорил теперь зло. — Команда выигрывала, а люди, — а вы, а другие, кто знал? Вы, что ж, думаете, выигранный матч, да хоть золотые медали чемпионов, может перевесить одного-единственного потерянного для общества человека? Бронзовые медали в третьей лиге выиграли, а Цветкова потеряли. Так что важней? Подумайте, подумайте, вы, спортсмены…
В тот же день Монастырский собрал у себя в кабинете совещание отдела футбола. А наутро издал приказ: начальнику отдела выговор, тренер Рябчиков уволен как не справившийся с работой, Цветков отчислен из команды…
Когда речь шла о деле, о спорте, о здоровье коллектива, Монастырский был беспощаден.
Но еще строже судил он сам себя.
О своих неприятностях он старался дома не говорить, наивно полагая, что Елена Ивановна ни о чем не догадывается. Та, все понимая и неизменно переживая, удваивала внимание, старалась, чтоб хоть дома ее Слава обретал душевный покой и отдых.
Но нет такого руководителя, который свои тревоги, заботы, дела аккуратно запирает с концом рабочего дня в сейф служебного кабинета. Увы, они сопровождают его всегда и везде.
История с Цветковым и с командой еще долго занозой сидела в мозгу Монастырского. Монастырский никак не мог простить себе, что проглядел парня, вовремя не вмешался. И мысли о том, что председатель, будь он даже о семи пядях во лбу, один не может лично заниматься судьбой каждого из нескольких миллионов членов своего ДСО, не утешила его. В таких случаях говорят: «Не может, верно. Но должен!»
Не облегчало жизни и продолжавшееся следствие.
— Знаешь, отец, — сказал ему как-то вечером на прогулке Сергей, — я женюсь на Тамаре, если все хорошо кончится.
Они теперь взяли в привычку «гулять» по вечерам, туманно объяснив Елене Ивановне, что это делается ради спортивного режима. В действительности же, они не могли говорить дома о Сережиных делах.
Услышав неожиданное заявление сына, Святослав Ильич внимательно посмотрел на него. Сергей изменился. Он стал спокойней. Видимо то, что отец посвящен в его тайну, сильно облегчило ему жизнь. Но в то же время он как-то сразу повзрослел, у него появилось недетское выражение в глазах, он реже улыбался, чаще молчал.
Они шли по вечерней Москве. Лето в тот год не баловало жителей столицы. Накрапывал — маленький дождичек. В свете фонарей поблескивала мокрая листва, издалека с проспекта доносился безостановочный шелест шин по мокрому асфальту.
Они шли в плащах, с непокрытыми головами, оба высокие, широкоплечие. Святослав Ильич массивный, тяжелоплечий, Сергей стройный, мускулистый. Отец и сын… Спортсмены…
— Ну что ж, — заметил после долгого молчания Святослав Ильич, — по-моему, она хорошая девушка. Когда жениться-то думаешь? Тебе ведь всего шестнадцать, а ей?
— Тоже. Думаю, лет через пять-шесть, — серьезно сказал Сергей.
Святослав Ильич постарался скрыть улыбку.
— Конечно. Нужно все проверить, взвесить.
— Нет, отец, ты не понял. Взвешивать и проверять нечего. Мне все ясно. Ты знаешь, она какая? Знаешь, чем она занимается сейчас, вот в каникулы? У нее путевка в Крым, родители достали, в классный санаторий — моторки там, пляж, комната отдельная… — Представляешь? Так она все бросила, ехать отказалась, по дворам ходит, свидетелей ищет. Представляешь? Кто, мол, в парке тогда нас видел? Пару какую-то Тамарка приметила — по кустам шастали. И ей кажется, уверена, что она их в своем районе встречала. Понимаешь, сядет, голову зажмет кулаками, глаза зажмурит, вспоминает. Представляешь? Говорит: «Я их все равно найду! Вот увидишь, — говорит. — И в суд притащу. Пусть попробуют не пойти! Глаза выцарапаю! Зачем им глаза, если они ничего не видели и не могут твою невиновность подтвердить?» — говорит.
Святослав Ильич вспоминал маленькую, неприметную девочку, с платочком в руке и злыми глазами, в которых горело отчаяние.
У Святослава Ильича было несколько бесед в милиции и прокуратуре. К нему были внимательны и предупредительны, но не скрывали — дело сложное. Доказать, что Сергей защищался, нелегко — все же четверо свидетелей против него! Чей нож, тоже никак не удается выяснить. И даже если «потерпевший» выживет, что тоже еще пока не гарантировано, все равно наказание может быть суровым.
Лишь адвокат не терял уверенности.
— Все будет в порядке, Святослав Ильич, — говорил он с такой убежденностью, что на время Монастырский успокаивался. — Тут двух мнений быть не может. Ваш сын — честный, мужественный парень, он вступился за женщину, нейтрализовал вооруженного преступника, не превысив меры необходимой самообороны. То, что парень сильно ударился головой при падении, — несчастный случай. Таковы факты.
— Но, — пытался возражать Святослав Ильич, — закон есть закон, против Сергея свидетели…
— Бесспорно. Но приговор выносит суд. Суд — это не абстрактное понятие, Святослав Ильич, а люди. И они принимают во внимание помимо всего и личность обвиняемых, и, между прочим, потерпевших тоже. Поверьте моему опыту, судья и заседатели — люди опытные и проницательные, они быстро разберутся, с кем имеют дело. Так что не унывайте.
Легко сказать!
Забот было по горло. Главное, конечно, приближающаяся Олимпиада.
Но Олимпиада Олимпиадой, а никто не освобождал Монастырского и от текущих дел.
Среди этих дел было заседание президиума с длиннющей повесткой дня, в том числе пунктом четвертым: «О мерах по расширению и усовершенствованию легкоатлетического комплекса в Каспийске».
Настал день заседания.
Иногородние члены президиума прибыли накануне. В большинстве это были председатели республиканских советов «Эстафеты». У них накопилось немало вопросов к председателю Центрального совета, так что с утра до вечера в кабинете Монастырского шли переговоры, «узкие» совещания, беседы.
В тот день с утра в зал заседаний все явились минут за двадцать. На столах лежали стопки бумаги, карандаши.
О чем-то шептались за отдельным столиком старушки стенографистки. Суетилась Наташа.
Ровно в девять из своего кабинета вышел Монастырский поприветствовал всех кивком головы, и сев на председательское место, негромко сказал:
— Ну что ж, товарищи, начнем работать.
Заседание президиума протекало в деловой атмосфере, в «хорошем темпе». Это была заслуга Монастырского, чем он немало гордился.
Если начинаются бесконечные вопросы и выяснения, значит, пункт повестки не подготовлен — члены президиума, когда предварительно знакомились с разосланными им материалами, не поняли, не смогли составить мнения.
Вопрос надо отложить.
Обычно после краткого доклада по данному пункту следовало несколько точных, кратких выступлений, иногда два-три вопроса. Каждый заранее знал, что хочет сказать.
Затем принималось решение. Впрочем, бывали и исключения. Почти без комментариев был утвержден проект приказа по проверке Ленинградского городского совета «Эстафеты» и по распространению опыта его работы, касающейся привлечения членов общества к сдаче норм ГТО. Затем был утвержден план по значкистам, разрядникам и мастерам спорта на 1981 год.
Далее утвердили мероприятия «Эстафеты», связанные с Московскими олимпийскими играми. Они разрабытывались и уточнялись все время. Но теперь приняли их окончательный вариант.
— Переходим к пункту четвертому, — возвестил председатель. — О легкоатлетическом комплексе в Каспийске. Краткое содержание вопроса у вас есть. Все ознакомились? Все. Тогда прошу, товарищ Ковров. Председатель горсовета общества, — пояснил Монастырский, хотя Коврова члены президиума знали хорошо.
Ковров коротко и ясно изложил существо дела. Он сообщил о многообещающих перспективах развития легкой атлетики в Каспийске, о возможностях воспитания высококвалифицированных спортсменов при условии реконструкции комплекса, доложил, в чем именно эта реконструкция должна заключаться, какие потребуются кадры тренеров и специалистов, какое оборудование и сколько все это будет стоить, оговорившись, что обсчет производился собственными силами, а не соответствующими сметчиками и проектировщиками. Не забыл сказать и о том, какое влияние окажут высокие достижения на привлечение в общество новых спортсменов, в первую очередь молодежи, и на развитие массовой легкой атлетики, что, в свою очередь, поможет находить и выращивать таланты… Закончил он так:
— Многие работы могут быть осуществлены методом народной стройки, силами комсомольцев. Если по этой линии есть вопросы, пожалуйста. Со мной прибыл товарищ Иванов, секретарь Каспийского горкома комсомола. У меня все.
И Ковров выжидательно оглядел членов президиума — нет ли вопросов?
— Вопросы есть? — спросил Монастырский.
— Скажите, товарищ Ковров, — спросил член президиума, председатель Украинского республиканского совета «Эстафеты», — какие условия вы можете предоставить высококвалифицированным специалистам, которые захотят, допустим, приехать к вам на работу?
— Сейчас почти никаких, — признался Ковров. — С жильем у нас трудно. Но горсовет обещает помочь, если «Эстафета» будет строить жилой дом. Материалы найдутся, рабочей силы нет.
— И как же? — спросил кто-то из членов президиума.
— Комсомольцы помогут. Нам строить привычно, — подал с места реплику Иванов.
— А где вы возьмете материалы для манежа и деньги для спортана, например? — поинтересовался Громадин.
Монастырский не дал Коврову ответить, а заговорил сам:
— Не задавайте товарищу Коврову вопросов, на которые, вы отлично это знаете, он дать ответа не может. Ответ дать можем только мы. Возможности есть разные. Я предлагаю средства, отпущенные на строительство пансионата в Юрмале, передать в Каспийск. Как вы к этому относитесь, товарищ Лиепинь?
— Ну что ж, — после долгой паузы ответил член президиума, председатель Латвийского республиканского совета, — мне идея товарища Коврова по душе. Мы можем подождать.
— Спасибо. Далее, можно передать средства, предусмотренные на строительство бассейна в Горьком. Его уже три года строить никак не начнут. Из года в год капиталовложения не осваиваются.
— Я против! — возразил член президиума, председатель Российского совета «Эстафеты» Крутов. — Как раз сейчас есть перспективы их освоить.
— Я это слышу каждый год, — жестко сказал Монастырский. — Продолжаю. Можем сократить на десять процентов средства, отпущенные на строительство лыжной базы в Белоруссии. Там их предусмотрено много, можно ужаться.
— Что же, можно и ужаться. Не первый раз, — заметил под общий смех председатель Белорусского совета.
— Далее, — продолжал Монастырский, — у нас найдется покрытие на каспийский стадион, но его надо будет взять у Кишинева, куда оно планировалось ранее. Думаю, это целесообразно. Простите, но Кишинев пока еще не дорос до такого покрытия.
— И не дорастет, если вы будете у нас все отбирать! — возмутился член президиума, председатель Молдавского республиканского совета.
— Товарищ Кодряну, мы вам построили великолепную гребную базу. Вы нам хоть одного мастера по гребле за последние три года дали? Мы вам построили бассейн. Где ваши мастера по плаванию? По плаванию, прыжкам в воду, хоккею вы второй год не выполняете план ни по мастерам, ни даже по разрядникам. Так, может подождете с покрытием?
Обсуждение четвертого пункта повестки дня продолжалось, вопреки традициям, долго. Монастырский предлагал все новые варианты осуществления идеи каспийцев. Чувствовалось, что уж кто-кто, а он к заседанию подготовился отлично. Ковров и тот слушал раскрыв рот. Он представить себе не мог, что за столь короткий срок председатель сумеет так тщательно продумать и развить его мысли, подготовить аргументы в их поддержку.
Мнения разделились: одни присоединились к предложениям Монастырского, кое-кто даже сам согласился «подкинуть» каспийцам. Другие возражали, не соглашались против сокращения выделенных им средств и строительных материалов.
Наконец Монастырский поставил вопрос на голосование. — Семь членов президиума высказались «за», восемь— «против», двое отсутствовали. Без всяких комментариев преседатель повел заседание дальше.
— Переходим к пункту пять повестки дня: ходатайства о присвоении званий заслуженного мастера спорта, судьи всесоюзной категории.
Вконец расстроенный Ковров вышел из зала вместе со своей «делегацией».
— Что будем делать? — спросил.
— Не унывай, — улыбнулся Иванов. — Председатель твой все равно свое возьмет. Он не отступит.
Думаешь? — Ковров был настроен пессимистически.
— Уверен. Птица видна по полету.
— И я так думаю, — неожиданно оживился Ковров. — Чтоб Святослав Ильич своего не добился — такого еще не бывало!
Когда заседание кончилось и после долгих прощаний члены президиума покинули зал, Монастырский удалился с Ковалевым в свой кабинет.
— Что будем делать, Святослав Ильич? — просил Ковалев.
— Как что? — улыбнулся Монастырский. — Строить комплекс в Каспийске, вот что!
— А президиум, а голосование?
— Ну, знаешь, Степан, я между прочим, пока еще председатель, кое-какой властью обладаю. Так что, в конечном итоге мне принимать решение.
— Так-то так… — сказал Ковалев не очень уверенно.
— Видишь ли, Степан, — заметил на прощание Монастырский. — Есть правота формальная, а есть моральная, что ли, истинная. В большинстве случаев они совпадают, бывает — нет. Вот тогда и надо выбирать. Если это касается тебя лично, еще ладно, а вот если большого дела, многих людей, тогда руководитель должен быть в выборе тверд. Только вот не позавидуешь ему, если он, не дай бог, ошибется!
— Я вам и не завидую, Святослав Ильич, — серьезно заметил Ковалев.
— Ладно, до завтра. Утро вечера мудреней, как говорится. — Монастырский пожал своему первому заместителю руку и начал спускаться по лестнице.
— Домой? — спросил Володя, когда председатель погрузил свое могучее тело в машину.
— А куда? Не на рыбалку же?
Володя помолчал.
— В Каспийске хорошая рыбалка, — заметил он небрежно и так же, словно между прочим, продолжал: — Выходит, не повезло товарищу Коврову.
— Ты что, на президиуме был, Вольдемар? — удивился Монастырский. — Что-то я там тебя не видел.
— Мы на президиумы не ходим, товарищ председатель.
— Так откуда же у тебя такие сведения?
Но на подобные вопросы Володя никогда не отвечал.
— Зря товарищи члены президиума поддержки не оказали, — сказал он неодобрительно после обычной долгой паузы.
— Эх, мне б такого разведчика, как ты, во время войны… — улыбнулся Монастырский. — Цены б тебе не было!
— Цена мне невелика, товарищ председатель, а вот ценных людей надо бы поддержать…
— Да хватит тебе ныть, Вольдемар! Поддержим мы твоего Коврова. Не сомневайся. Вот защитник нашелся!
— Я не сомневаюсь, товарищ председатель. Я знаю, вы хорошее дело всегда поддержите.
— Ох и хитрец ты, Вольдемар! Стоп. Дальше пешком пройдусь, — голову проветрю. Завтра, как всегда, к восьми.
Монастырский покинул машину и пошел по вечерней, притихшей улице.
Заседание президиума оставило в нем смешанное чувство: с одной стороны, он был доволен деловой, рабочей его атмосферой, большинством принятых решений; с другой — немного огорчен, что мало поддержки получила каспийская инициатива. Он ожидал этого, но все же остался неприятный осадок. «Ничего, поборемся», — успокоил он сам себя.