Покинув бар, Дон быстро зашагал по улице в поисках полицейского участка. Долго идти не пришлось: на углу он увидел массивную фигуру в форменной фуражке, неподвижно стоявшую, заложив руки за спину.

— Послушайте, — торопливо заговорил Дон, подскочив к полицейскому, — там в баре эти… продавцы наркотиков… они пытались меня тоже вовлечь в свои… Такой толстый человек в клетчатом костюме и в каскетке. Их надо задержать, пока они не скрылись… Быстрей!

Но полицейский не шевелился. Он смотрел на Дона равнодушным, скучающим взглядом.

— Проходи, — изрек он наконец басом.

— Да вы поймите, — горячился Дон, — они же там…_ преступники. Их надо арестовать… наркоманы. Полицейский усмехнулся.

— Если за всеми наркоманами в квартале бегать, тут дивизии не хватит. Пусть сами себе глотку режут. А ты-то кто? — Полицейский подозрительно оглядел Дона. — Сам-то не из этих ли?

— Да поймите! Меня хотели завербовать, чтоб я помог им продавать наркотики… Это же контрабанда…

— Ага, ты приведешь ребят — тебе скидочку? Так? Знаем мы эти номера. Значит, тоже покуриваешь? А ну, проходи! — рявкнул полицейский басом и так толкнул Дона, что тот едва не упал.

Дон поспешил удалиться, а бдительный страж порядка задумчиво смотрел ему вслед, размышляя, насколько больше, чем обычно, он сдерет сегодня с клетчатого толстяка за то, что не внял словам Дона.

Тем временем Дон, все убыстряя шаг, покидал портовый квартал. Он уже понял, что ни в какой комиссариат не пойдет. Действительно, кто он такой? Сам наркоман, продающий своих дружков-наркоманов. За решетку — так всех! Почему их, а не его? Теперь он по уши залез во всю эту грязь. Он один из них, один из них… Ну и что? Какое все это теперь имеет значение? Тер окончательно потеряна для него, уж сейчас в этом нет сомнений. А Рив? Оказывается, все время он торговал им, Доном, как гнилым товаром. Эруэль! Любовь! Спасительная миссия! Боже, каким же дураком считал его Рив. Каким дураком — Тер. Каким круглым безнадежным болваном выглядит он в глазах всех.

Дон злорадно усмехнулся, засмеялся, развел руками. Он шел, что-то бормоча себе под нос, жестикулируя. И очнулся перед хорошо знакомым подвальным баром.

Спустился, сел в углу. Тихая девушка с пустыми глазами тут же выросла перед ним со своей неизменной кока-колой на подносе.

— Слушай, — Дон схватил ее аа руку, девушка вопросительно уставилась на него, — а где взять… это? — С помощью большого, указательного и среднего пальцев Дон изобразил укол. — А? — Он вытащил из кармана деньги, бросил на стол.

Девушка так же вяло, как делала все, собрала деньги, спрятала в карман. Медленно удалилась. Она вернулась минут через десять, присела на соседний стул и, вынув из сумочки уже наполненный жидкостью шприц, ловко, привычным движением вонзила иглу.

Опустив Дону рукав пиджака, девушка встала, снова превратившись в привидение, неторопливо бродившее между столиками.

Некоторое время он ничего не чувствовал. Потом пришло желанное ощущение покоя, довольства, безмятежности.

Он вдруг убедился, что руки и ноги его живут самостоятельной жизнью, независимой от его желаний. Он захотел положить руку на стол, а она уперлась в стул, хотел подвинуть ногу к себе, а она отодвинулась от него.

Неожиданно он понял, почему так происходит: он ведь не человек, он медуза. Он растекался вокруг, его члены, его туловище теряло очертания, становилось похожим на студенистую массу. Каждую секунду ему грозила опасность — он мог, подобно выплеснутой кока-коле, растечься по полу. Дон испугался, он застонал, хотел подняться, но потоки его уже растекались между столиками. Это было невыносимо, он закричал во весь голос, но никто не услышал — то был беззвучный крик.

Потом он уже был не медузой, а крохотным страшным паучком с волосатыми лапками. Мрак продолжал давить его, выдавливать из него внутренности, душить…

Дон отчаянно глотал воздух, но железный обруч вокруг ^орла сжимался все туже. Его вырвало, он съехал со стула, пальцы скребли пол.

Он потерял сознание.

На него никто не обратил внимания. К утру, когда подвал закрыли, уборщики выволокли его, как и других, в ближайшую подворотню и бросили там, возле больших помойных ведер.

Дон пришел в себя от холода и сырости, с трудом поднялся и побрел. Он зашел в дешевую киношку, куда можно было, взяв билет, входить в любую минуту, и, усевшись в уголке почти пустого зала, задремал.

В теплом, темном зале он проспал до вечера, а выйдя на улицу, словно лошадь в стойло, не отдавая себе отчета, направился в знакомый подвал.

А на рассвете проснулся в какой-то подворотне.

У него не было ни сигарет, ни «полярных конфет», и не на что было их купить. Тогда в его затуманенном мозгу [возникла невероятная мысль — наверняка что-нибудь найдется у Эруэль. В конце концов, она виновата перед ним — она тоже была с Ривом в заговоре.

Наверное, какая-то подсознательная память (в трезвом состоянии ему никогда не удалось бы сделать это) привела его в тот заброшенный район, в тот пустой дом, в ту крысиную дыру, где ютилась Эруэль.

Увидев Дона, она не удивилась. Она еще не приняла «зелья». Перед ней стояла спиртовка, на которой она подогревала похлебку, макая в нее сухари, — завтракала.

— Чего пришел? Спасать? — Эруэль усмехнулась. — Хороши вы, что ты, что твой Рив! Обманщики!

— В чем я тебя обманул? — спросил Дон, тяжело опускаясь на свободный ящик.

Эруэль задумалась. Потом нехотя призналась:

— Ты-то нет. А вот Рив твой…

— А Рив что?

— Как же, — зло заговорила Эруэль, — я все выполнила, все точно, как он сказал! И что же — обещал: «дюжину принесу, полторы дюжины!» Где они? Ждала, ждала, хотела позвонить туда, да бумажку порвала, дура, как он велел. Всю ночь прождала, ничего не принес и сам не пришел… — Она всхлипнула.

— Ничего не понимаю, — устало пробормотал Дон, — бумажки, звонки, дюжины. Ты скажи лучше… Но Эруэль перебила его.

— Нет, ты слушай! Ты слушай, какой он подлец, твой Рив! Я все сделала: позвонила, велела горничной передать какой-то Тер, что говорят от сестры Робена, что в имении не работает телефон, сама, мол, звонить не может. Что просит немедленно приехать, что знает, у Тер — вечеринка, но все равно пусть приезжает, что очень важно, а гостям пусть ничего не говорит, придумает предлог, она потом все объяснит. Робена, мол, нет, он в другом городе, так что обратилась к Тер, ждет ее сейчас же, вопрос жизни и смерти. Вот! Все запомнила, видишь! Номер только, жаль, не запомнила, я бы этой Тер все рассказала. Все сделала. А он наврал! Обещал за это дюжину…

Но Дон уже не слушал.

Значит, и здесь Тер не обманула его. Ее самое обманули. Все тот же Рив, подонок, на все пошел, чтоб заполучить Дона. Ох и хитер, сумел найти «доказательство»! А Дон, конечно, как всегда, как во всем, попался па удочку. Он усмехнулся: любой его может одурачить.

Да… Значит, Тер не виновата. Зря он ревнует ее, подозревает, проклинает. Значит, все как раньше, все хорошо.

Но странно, он на чувствовал радости.

Он продолжал сидеть в этой темной, даже днем, крысиной норе, где окна были закрыты армейскими одеялами, где гуляли сквозняки, мотая голубой огонек спиртовки, напротив девушки, похожей на ведьму, что дрожащими, костлявыми пальцами вынимает и запихивает в рот какую-то вонючую похлебку.

— У тебя нет чего-нибудь, сигаретки?.. — спросил он.

— Если и есть, даром не отдам.

Дон скинул помятый, грязный плащ, пиджак.

— Возьми…

Эруэль критически оглядела вещи, достала откуда-то из недр ящика, на котором сидела, две смятые сигареты и протянула Дону.

— Последние, — проворчала она со вздохом. Дон бережно уложил сигареты в карман рубашки. Не оглядываясь, вышел из комнаты.

На этот раз он шел домой.

Шел быстро. Осенним промозглым днем, под пронизывающим ветром. Ему было холодно, он стучал зубами, дрожал.

Шел все быстрее.

Когда добрался до дома, нос его посинел, глаза слезились.

Торопливо поднялся по ступенькам крыльца, толкнул незапертую дверь и, войдя в теплую столовую, сразу направился к камину. Не сел — упал в кресло, протянул к огню окоченевшие ноги. Откинул голову на мягкую спинку, закрыл глаза.

И мгновенно заснул.

Родители молча смотрели на него.

Дон проснулся под вечер. Он лежал в своей чистой постели — наверное, отец, раздел его, затащил в комнату, уложил.

За окном уже навалились на город ранние осенние сумерки, ветер шлепал по стеклам пачками брызг. Но в доме было тепло, от свежих простыней исходил знакомый запах — запах уюта и детства.

Дон долго лежал с открытыми глазами, устремив взгляд в пространство.

Он ни о чем не думал, он ощущал внутреннюю пустоту, словно из него все вынули: душу, сердце, мозг.

Вспоминал о Риве, но без гнева и возмущения, вспоминал Тер, не испытывая ни тоски, ни восторга…

Он продолжал лежать и только однажды забеспокоился, привстал, подтянул к себе стул, на котором, аккуратно сложенная, лежала его одежда, и, лихорадочно порывшись, достал из кармана рубашки две никем не замеченные, помятые сигареты. Тогда успокоился.

Когда совсем стемнело, он встал, зажег лампу. Оделся и, даже не ополоснув лицо, спустился в столовую. Отца не было, но мать сидела за столом. Она робко посмотрела на сына, спросила:

— Ужинать будешь?

Дон молча подошел к ней, поцеловал.

Она заплакала, прижавшись к его груди. Худые плечи вздрагивали, слабые руки обнимали могучую спину сына. Мать вся сотрясалась, плакала беззвучно, беззащитно.

Дон гладил седые волосы. А взгляд его по-прежнему был устремлен в пустоту…

Поужинали молча. Пришел отец, сказал:

— Ты бы позвонил Тер, сынок. Пока ты спал, она здесь часа три сидела, все ждала, не проснешься ли. Беспокоится.

Дон кивнул головой.

Беспокоится! Раньше следовало. Где она была, пока Рив таскал его по своим крысиным норам? Обрабатывал, как товар на продажу. Моталась со своим Робеном? Ладно, Робен ни при чем. Все равно. Не сейчас, так потом, не с Робеном, так с другим. Разве господин Лонг позволит ей быть с Доном? Никогда. Он найдет ей подходящего. И никуда она не денется. У них нет ничего впереди…

Вообще, что впереди? Ничего. Зачем трудиться, биться, строить, как муравей, жалкую жизнь, когда можно мгновенно, одним чирканьем спички достичь всего?

Правда, тоже на мгновение…

Дон позвонил Тер, но ее не было дома.

Он подсел к камину, откинув голову на кресло, задремал.

Его разбудил звонок в дверь. Дон встревоженно обернулся.

Это была Тер…

На ней были ее любимые полотняные штаны, черный свитер, норковая накидка. Она подбежала к Дону, опустилась у его ног, положила ему голову на колени.

Молчание длилось бесконечно долго. В камине яростно, беззвучно плясали оранжевые, красные, синие языки. Откуда-то издалека (наверное, с кухни, где у матери не выключался транзистор) долетала приглушенная музыка. За окном гудел ветер и дробно, порывами стучал в стекло дождь.

— Ты должен мне все рассказать, Дон, — тихо сказала Тер, — все, до мельчайших подробностей. Иначе я не могу.

Но Дон продолжал молчать.

Что сказать? Неужели она не понимает, что ему нечего говорить? Или не хочется. Она же умная. Как она не понимает?

Оказалось, что не понимал он.

— Как получилось с Ривом? Неужели это ты?

— Что я?

— Дон… — Тер повернулась к нему, она сидела на полу на коленях, положив на них ладони, длинные волосы, подсвеченные сзади огнем камина, казались странным удлиненным ореолом вокруг ее головы, а лицо черным пятном тонуло во мраке, — Дон, поклянись, что это не ты!

— Что не я?..

— Поклянись, что не ты его убил! Слышишь, поклянись, я поверю.

Дон вскочил. Он наклонился к Тер, стараясь заглянуть в глаза, тряс за плечи.

— Что ты сказала? Рива убили? Кто? Когда? О чем ты говоришь? Этого не может быть!

Он тряс ее, а она смеялась, заливалась счастливым смехом, качала головой, длинные волосы золотым флагом мотались из стороны в сторону над склоненным лицом.

— Что ты смеешься, Тер? Да скажешь ты, наконец, что случилось?

— Как я счастлива! Как здорово! — Она вскочила, обняла Дона за шею, поджала ноги, повисла на нем. — Теперь я твердо знаю, что это не ты! Так нельзя притворяться!

Дон расцепил ее руки. Зажег верхний свет, усадил перед собой и потребовал немедленных объяснений.

Вот что рассказала Тер.

Поехав с вечеринки к сестре Робена, куда ее неожиданно вызвали, она узнала, что ни сестры, ни Робена в загородном доме нет и что никто ей не звонил. Это было странно. Но еще необъяснимей показалось исчезновение Дона. Два дня она разыскивала его в университете, в спортзале, дома. Дон как в воду канул. Родители сходили с ума, но отец категорически отказывался заявлять в полицию (она так и не поняла почему).

Тер отправилась в тюрьму выяснять, нет ли там Дона. Дело в том, что в университете произошло столкновение между студентами и полицией.

Организация «Власть студентам» не успокоилась на обещании попечительского совета рассмотреть вопрос о дешевом кафетерии для неимущих. И, не получив ответа, устроила большую демонстрацию. К ней присоединились не только сами неимущие, что естественно, но и большинство других студентов. Одни — из чувства солидарности; другие — чтоб их не обвинили в черствости; третьи — чтоб воспользоваться случаем и побить стекла, избить кого-нибудь, что-нибудь поджечь (такие тоже были).

Была вызвана полиция, студенты забросали ее камнями, палками, подожгли на шоссе несколько машин. Полицейские, в свою очередь, кидали слезоточивые гранаты, поливали демонстрантов пенной жидкостью, били палками.

В конечном итоге десятки студентов были ранены, сотню арестовали.

И хотя Тер знала, что. Дон в такие дела старается не ввязываться, но кто его знает, — ведь товарища он тоже в беде не оставит, если все это происходит у него на глазах…

Но Дона среди арестованных не оказалось.

Тер стала звонить Лилиан, Риву (которого уже давно не видели дома), даже олимпийскому тренеру. Дона нигде не было. И вот сегодня утром она узнала из газет, что Рив убит. Маленькая заметка: «В заливе выловлен труп неизвестного юноши, который при проверке оказался…»

Она помчалась к Лилиан. Та сидела дома, зареванная. Лилиан пыталась что-нибудь выяснить у отца, но тот не хотел говорить (хотя, наверное, все знал).

Однако Тер была понапористей Лилиан. Она учинила полицейскому начальнику такой допрос, что тот не выдержал. Рив был убит ударом в затылок и, вероятно, сброшен в воду. Рив не только сам наркоман, но и распространял наркотики, привлекая к их употреблению других, в основном детей. Его связывали тайные, еще полностью не установленные нити с какими-то подпольными контрабандистами, вообще с преступным миром.

Видно, он в чем-то провинился, так как недавно его зверски избили. Возможно, то было предупреждение, а затем пришло наказание — смерть.

Трудно установить, где он бывал в последнее время, но раза два его видели с Доном, в том числе в вечер убийства. Непонятной оставалась и причина кражи принадлежащей Луиджи машины, па которой он, судя по спидометру, совершил в тот вечер длинный путь, а потом бросил ее в глухом переулке возле порта (там-то и видели, как он вылезал из нее в сопровождении какого-то высокого неизвестного).

О'Кин даже намеревался вызвать на допрос Дона, но дочь и Тер уговорили его не делать этого, подробно объяснили, чем занимался это время Дон и какие у него были с Ривом отнюдь не близкие отношения. Но сама Тер, знавшая от Дона о его похождениях, связанных со «спасением» Эруэль, пришла в ужас.

Сначала она решила, что Дона тоже убили, но еще не нашли. Потом — неизвестно почему, — что Рива убил Дон. А почему, она так и не могла объяснить ни себе, ни тем более ему.

— Почему ты мог заподозрить меня в измене, а я не могла тебя в…

— Тер, убийство и измена все же не одно и то же, — убеждал ее Дон.

— Да? Ты так считаешь? Так вот, я предпочла бы, чтоб ты лучше убил меня, чем изменил!.. — Глаза ее сверкали, квадратный подбородок некрасиво выставился вперед.

Впервые за последние дни Дон улыбнулся. Вот она стоит перед ним, его Тер, длинноногая, длинноволосая, в дурацких брюках с именами преподавателей, в толстом свитере и норковом палантине, стоящем тысячи. Она готова скорее умереть, чем быть обманутой и… Словно угадав его мысли, Тер воинственно закончила:

— …Но раньше, чем ты изменишь мне, я сама тебя убью. Пх! Пх! — Она наставила на него указательный палец, имитируя выстрел из пистолета.

— Все-таки это ужасно, Тер. — Дон никак не мог прийти в себя от потрясающего известия.

Рива нет. Какая страшная смерть! Дон забыл предательство Рива, его коварство. Оп помнил несчастного, запутавшегося, гибнущего друга, пытавшегося хоть как-то выбраться из трясины, выплыть, удержаться на поверхности.

Теперь его нет. Пришел конец, которого Рив так страшился, от которого пытался спастись.

Нет сомнения, что убил его тот толстяк! За то, что Рив привел его, Дона, как верного клиента, а Дон их же и побил, да еще пригрозил полицией. Что ж, отец Лилиан прав: первый раз Рив, сам того не желая (руками Дона), выдал курильню. Его избили. Второй раз (опять же из-за Дона) выдал толстого человека, наверное одного из главарей. На этот раз его просто убили.

Игра судьбы. Рив пытался спасти свои дела с помощью Дона. Дои же принес ему гибель…

Как теперь быть? Не пойти ли в полицию, не рассказать ли все о встрече с толстяком, описать его приметы? Или по испытанному способу написать анонимное письмо?

Но идти в полицию — это, значит, выдать и себя. Как он оказался в том баре? Почему Рив привел его туда? Раз сам потреблял наркотики, то где брал их? И т. д. и т. д. Он окажется виноват.

И что самое страшное, нельзя посоветоваться с Тер. Тогда придется признаться ей во всем. В том, что он сам жевал пилюли, курил сигареты, кололся…

Это он не может сделать. Все, кроме этого! Как быть? С кем посоветоваться? С родителями нельзя… О ребятах и говорить нечего.

Мысль о том, что в жизни нужно принимать решение самому, без подсказок, даже не пришла в голову. Дон привык всегда советоваться, взваливать тяжесть решения своих дел на других.

Пойти? Не пойти? Сказать? Не сказать? Он не знает, он не уверен…

Есть люди поопытнее и мудрее (это Тер-то!), пусть посоветуют, выскажут свое мнение. Так всегда бывало в его жизни. Теперь же надо решать самому. А этого Дон не умел.

Этот вечер закончился в смятении. Внешне все было прекрасно. Вместе поужинали. Родители успокоились (опять их сын прежний). Тер была ласкова и весела. Постом ушли к нему в комнату, долго сидели в темноте. Он гладил ее волосы и молчал, она что-то говорила, строила планы на зимние каникулы, на лето.

Дон ничего не слышал. Он мучительно искал, с кем бы посоветоваться. И вдруг нашел! Он устроит референдум, опрос. Как устраивают институты общественного мнения.

Спросит Артура. Артура прежде всего. Уж тот колебаться не будет, сразу даст совет (Дон заранее боялся этого совета). И того «хиппи» с бородой, он часто видел его — занимались на одном факультете. Еще длинноволосого, который отдыхал с ними тогда на лужайке. Дон знает, где его найти. И, пожалуй, еще Чина. Почему бы нет?

Вот! Четверо разных, совершенно разных людей пусть разрешат его сомнения.

Занятый трудными мыслями, Дон не сразу сообразил, что Тер прощается. Он проводил ее до машины, она, как всегда, поцеловала его в щеку. Дон махал ей с крыльца, пока кремовый «бьюик» не скрылся за углом.

Он пожелал спокойной ночи родителям и ушел к себе. И опять оказался во власти трудных мыслей. Сон но шел. И не пришел, пока Дон не выкурил две оставшиеся у него помятые сигареты («последние!» — дал он себе слово, уносясь в небытие).