1

Старшие офицеры, руководители ОАС, собрались у генерала Ришелье на экстренное совещание: необходимо было перед выступлением ещё раз проверить расстановку сил, учесть все возможные осложнения и неожиданности. На карту ставилось слишком многое, чтобы рисковать очертя голову.

Разговор шёл о переброске ударных армейских групп через море, в метрополию. Эта сложная и очень ответственная операция была поручена полковнику Сулье. Он доложил, что в зоне ждут приказа к переброске четыре парашютных полка, а если потребует обстановка, можно скомплектовать ещё два. До начала военных действий, заметил Сулье, необходимо решить вопрос о той части офицерского состава, которая осталась верна центральному правительству.

Генерал Ришелье поддержал полковника. Напомнил собравшимся, что от их мужества зависит судьба Франции, о который раз повторил о «негасимой славе великого Наполеона», подчеркнул, что успех — во внезапности и что они обязаны выполнять обещание, данное американцам и друзьям в других странах и в течение нескольких часов стать хозяевами положения на обоих берегах Средиземного моря.

— Конечно, на первом этапе борьбы основным фронтом будет Париж, — уточнил генерал. — Любыми путями прежде всего мы должны взять судьбу Франции в свои руки. Для этого надо привести в движение одновременно всю страну, начиная от Дюнкерка и кончая Тиманрассатой. Да, одновременно… Задача, конечно, трудная, но выполнимая. Надо только решительно действовать и заранее точно спланировать всю операцию и расстановку сил.

Полковник Сулье кивнул головой в знак согласия.

— Алжир можно будет быстро взнуздать, — сказал он. — Но вот метрополия… Тут надо серьёзно подумать. По-моему, в конечном счёте, вопрос будет решать метрополия.

— Нет, нет, полковник, вы ошибаетесь, — решительно возразил генерал. — В конечном счёте вопрос решат вооружённые силы, армия. Большая часть армии сейчас находится на этом берегу моря, в Алжире. Если мы быстро сумеем привлечь на свою сторону вооружённые силы Алжира, метрополия не сможет с нами ничего сделать.

Генерал заговорил об офицерах, верных Парижу. Само собой разумеется, нельзя переходить в наступление, не создав спокойного тыла. С такими, как генерал Рамадье, полковник Франсуа и их окружение, нужно расправиться решительно и беспощадно. И речь идёт не только об офицерах. Типы, подобные доктору Решиду, могут причинить не меньше зла. Если в суматохе выйдут из тюрем заключённые мятежники…

— О-о! Тогда число тех, кто будет стрелять нам в затылок, увеличится. Больше половины арестованных мятежников содержится в самом Алжире. Тюрьмы надо немедленно захватить, мятежников и всех связанных с ними — расстрелять! Могут попасться невинные, печально, конечно, но что делать! Всё-таки это безопаснее, чем упустить виноватого… Майор, вы роздали оружие населению? — повернувшись к Жуберу, спросил генерал.

Скрипнув стулом, Жубер поднялся.

— Колонистам роздано пока пятьсот винтовок. Будем раздавать ещё. Создаются новые ударные отряды из французской молодёжи. Недавно приходил Беркен, просил ещё сотню винтовок.

— Двести выдайте! — сказал Ришелье. — Я знаю этого старика. Вот истинный француз, истинный патриот! В конце концов нашу победу обеспечат именно такие патриоты, как Беркен!..

— Простите, ваше превосходительство… — в комнату шагнул капитан Жозеф и нерешительно продолжил: — В приёмной ждёт полковник Франсуа. Был задержан на пути следования к ставке генерала Рамадье.

Ришелье в сердцах ударил кулаком по столу и вскочил на ноги.

— Старая лиса! Наверное, учуял что-то! Иначе зачем ему понадобился Рамадье! Пусть войдёт!.. И ты возвращайся вместе с ним.

Капитан Жозеф козырнул.

Не прошло и минуты, как в дверях появился полковник Франсуа. Увидев в кабинете Ришелье такое неожиданное сборище, он на мгновение остановился, словно собираясь повернуть назад. Но сзади, держа правую руку в кармане, стоял капитан Жозеф. И Франсуа решительно шагнул в комнату, быстро пробежал запоминающим взглядом по лицам офицеров. Ришелье пошёл ему навстречу.

— С чем пожаловали, дорогой полковник?

— Пришёл за разъяснениями относительно нововведений, мой генерал, — ответил Франсуа.

— Каких именно?

— В отношении загородных пропусков. Пропуск требуют даже у меня.

— Очень хорошо делают, что требуют! Вам это не нравится, полковник?

«Так, — подумал Франсуа, — западня, всё ясно. Что ж, банк на столе, сыграем в открытую…»

— Скажите, генерал, это общее положение с пропусками? Или оно касается только моей особы?

— Вас касается! — загремел Ришелье, наливаясь желчью. — Есть ещё вопросы?.. И не прикидывайтесь простачком! Вы предатель и трус! Вас судить надо!..

— По какому праву, разрешите узнать?

— По праву чести! Такие, как вы, довели Францию до гибели!.. Арестовать его! Обезоружить! И адъютанта его задержите!

Майор Жубер и капитан Жозеф проворно, будто только и ждали этого приказа, обезоружили полковника. Генерал приблизился вплотную.

— Вы всегда ратовали за переговоры, полковник. Завтра утром мы начнём «переговоры». Спокойной ночи!

Горящие яростью глаза Ришелье заставляли ждать самого худшего. Но он был не из пугливых, этот старый зубр Франсуа. В его богатой событиями жизни встречалось всякое, он умел не терять самообладания.

— У арабов есть умная пословица, — сказал он спокойно, словно ничего не произошло: — «Не в каждой шкуре льва — львиное сердце». Не рановато ли вы храбритесь, генерал?

У Ришелье набухли на лбу жилы, заходили желваки. Однако он сдержался и, махнув рукой, приказал:

— Уведите арестованного, комендант!

Первый шаг был сделан.

2

Шарль пребывал в превосходном настроении. Всё шло отлично, дело близилось к концу. Он просто гордился своим кузеном. Кажется, недалёк час, когда его портрет займёт в гостиной почётное место рядом с прадедом Жюлем. Улыбаясь своим мыслям, Шарль грузно вылез из машины и переваливаясь стал подниматься по лестнице.

Генерала он застал за странным занятием: тот внимательно рассматривал свежие, пахнущие типографской краской плакаты. Один плакат чем-то не понравился генералу. Он пристально всмотрелся в жирные красные буквы, как бы пытаясь разглядеть что-то скрытое за ними. «Долой пятую республику!» — кричала кровавая надпись. Генерал подчеркнул лозунг и сверху надписал: «Долой тоталитарный режим!». Полюбовался написанным и отложил в сторону. Следующий плакат возглашал: «Да здравствует французский Алжир!» Этим генерал остался вполне доволен.

Увидев Шарля, генерал сгрёб плакаты в ящик стола и поднялся ему навстречу. Они обнялись.

— Чем это ты занимаешься? — удивился Шарль. — Сочиняешь?

— Не столько сочиняю, сколько проверяю. Знаешь правило: доверяй, но проверяй.

— Ну-ну, проверяй, проверяй… Только скажи, пожалуйста, неужели все генералы такие же отшельники, как ты? Или есть среди вашего брата и те, которым не чужды простые житейские радости?

— Есть, — ответил генерал, — всякие есть среди нас, — и позвал Шарля в столовую.

Но тот плюхнулся на утробно охнувший диван.

— Иди-ка сюда, Фернан. Решим один пустяковый вопрос, а потом уж со спокойной совестью предадимся чревоугодию.

Шарль рассказал о визите Абдылхафида. После печально закончившейся встречи Фатьмы-ханум с генералом Абдылхафид, поддавшись уговорам жены и Лилы, попросил Шарля вмешаться и спасти доктора. И вот теперь Шарль настоятельно советовал кузену отпустить Решида, но, конечно, изгнать из Алжира.

— Пусть катится на все четыре стороны. Что в нём такого, в этом докторе? Один крепости не возьмёт.

— Почему? — сердито возразил генерал — его злило вмешательство Шарля. — Ты плохо знаешь его, это очень опасный человек, поверь мне.

— А чёрт с ним! Мало ли на свете таких, как он? Пусть одним станет больше — капля моря не переполнит… И потом, я уже дал слово Абдылхафиду, что его освободят.

— Пусть будет по-твоему, — помедлив, не слишком охотно согласился генерал — ему не хотелось ссориться с Шарлем.

Шарль довольно хлопнул двоюродного брата по плечу.

— Вот и хорошо! А теперь можно и поужинать!

3

Майор Жубер сидел в кабинете начальника тюрьмы. Рядом с ним поместился одноглазый верзила-лейтенант. Махмуд стоял в почтительной позе и подробно пересказывал обо всём происшедшем в камере Решида.

Комендант уже успел ознакомиться с магнитофонной лентой их разговора, однако Махмуда слушал с вниманием, время от времени одобрительно кивая головой. Махмуд несколько преувеличивал, рассказывая, как они до рассвета открывали друг перед другом душу, но Жубер не уличал его — пусть старается показать больше, чем сделал, в общем-то Махмуд оказался молодцом — довольно ловко оплёл простака-доктора своей «бунтарской» историей.

Затрещал телефон: часовой у ворот сообщил, что пришла какая-то женщина, ей якобы обещано свидание с заключённым Ахмедом Решидом.

Жубер встал.

— Вернёшься в камеру, — сказал он Махмуду, — продолжай рассказывать о брате, это позволит тебе узнать кое-что о Халеде. Постарайся выведать, какие у доктора связи с ним и вообще с ФНО. Можешь разглагольствовать о коммунистах и хвалить их, воздержись пока упоминать имя Бенджамена — до него ещё дойдёт очередь. Понятно?

— Понятно, ваше превосходительство! — оскалился Махмуд.

Свидание Решида и Малике разрешил генерал и даже велел им не мешать. Хотя Ришелье и пообещал Шарлю освободить доктора, он не собирался делать это немедленно: пусть посидит, пусть испытает все прелести заключения. «Надо ещё проверить, захочет ли он покинуть Алжир, и уж кому-кому, а Малике доктор скажет правду».

Появление Малике настолько ошеломило доктора, что он какое-то мгновение сидел на топчане, не веря своим глазам. Только когда девушка, уронив сумку, крикнула «Ахмед!», он дрогнувшим голосом прошептал:

— Малике?.. Ты?..

Прижавшись к нему, девушка рыдала так, что не могла сказать ни слова. Решид старался успокоить её и не находил слов. Куда-то исчезли все те нежные и пылкие слова, которые он повторял в мыслях несчётное количество раз.

— Не плачь, милая, — повторял он, — не плачь… И без того людские слёзы льются рекой… Ты хоть не плачь.

— Ахмед! Уедем из этого проклятого города! Уедем отсюда!

— Куда уедем? — доктор протянул скованные руки. — Чтобы уйти, надо сперва разбить их.

— Генерал разрешил! И мать согласна, и отец! Уедем, Ахмед!

Доктор ласково, с нежностью смотрел на девушку, обнять её он не мог — мешали наручники.

— Не будем обольщаться, родная. Не зря говорят, что доброта осла — в его копыте. Можно ли верить слову генерала? И даже пусть так, пусть он сегодня хочет показаться великодушным. Но завтра объявится кто-то другой, трижды свирепее, чем Ришелье. Кто тогда выручать нас станет? Нет, моя Малике, от беды бегством не спасёшься. Да и куда бежать? Мы в своём доме, на своей земле. Пусть убирается тот, кто пришёл сюда незваным!.. Идёт борьба за честь, за достоинство. Можно ли в такой момент уйти? Как тогда назвать себя алжирцем, как смотреть людям в глаза?

— Я боюсь, Ахмед! — прошептала Малике.

— Ну, чего ты боишься? Разве я один в оковах? Не бойся, моя девочка. За несколько дней я испытал, увидел больше, чем за всю свою жизнь. Для меня на свете ничего страшного не осталось.

Малике медленно обвела глазами душную мрачную камеру. Боже мой, как может здесь выдержать человек!

— Нет! — закричала она, плача, и снова порывисто прижалась к доктору. — Нет, ты уедешь! Если ты любишь меня, ты уедешь!.. Разве мыслимо оставаться в этом аду!

Ахмед грустно улыбнулся.

— Эти стены страшны тому, кто не переступал порога камеры. А потом — глаза привыкают. Я видел одну девушку твоего возраста, которая тёмной ночью отправилась выполнять очень опасное поручение. Один аллах знает, вернулась ли она, но когда уходила, на лице её не было страха. Думаешь, ей не хотелось жить? Вера в справедливое дело помогала ей побороть страх перед возможной гибелью. А генерал пытается запугать меня какими-то четырьмя стенами.

Малике провела ладошкой по отросшей щетине доктора, укололась, но не отдёрнула руку — ей было приятно это ощущение. Она провела ещё раз, улыбнулась, подняла на Решида ещё не просохшие от слёз глаза.

— Ты знаешь, в пятницу на площади возле военного гарнизона народ собрался. Большущая толпа, и все требовали твоего освобождения.

— Ты — серьёзно? — не поверил доктор.

Она кивнула.

— Да. Солдаты стрелять хотели. Твоя мама увела людей, а то была бы беда.

Слова Малике взволновали Решида. Люди не оставили его в несчастье, пришли выручать его. А что сделал для людей он, доктор Ахмед Решид?

— Вот видишь, родная, — сказал он, справившись с волнением. — Ну, какую службу я сослужил народу, чтобы он поднялся на мою защиту? А ты говоришь: уедем. Мы останемся, Малике, мы никуда не уедем! Родина обойдётся без нас, но мы без родины — нет. — Доктор поцеловал её осторожно в лоб с такой беспредельной лаской, как целуют только детей.

— Маму видела? Как она там, бедняжка?

Вместо ответа Малике снова заплакала.

Этот день был для доктора днём неожиданностей. Едва он разложил на топчане принесённую девушкой снедь и предложил Махмуду устроить добрый пир, как явился часовой и увёл Махмуда. Камера осталась открытой. И пока Решид соображал, что всё это значит, через порог шагнул Бен Махмуд. Споткнулся, подхватил падающие очки и поздоровался так, словно пришёл в гости:

— Ассалам алейкум!

Неприязненно глядя на него, доктор промолчал. Бен Махмуд сделал вид, что не заметил холодности Решида.

— Вы напрасно не воспользовались советом Малике, — сказал он. — Не-делайте глупости! Простите за откровенность. Я не позавидовал бы вашему положению.

— Разве? — сделал удивлённые глаза доктор. — Чем же вам не по душе моё положение?

— Не храбритесь, доктор, это ни к чему. И вы и я, оба мы прекрасно понимаем, о чём идёт речь. Ваша жизнь висит на волоске, и надо постараться спасти её, пока не поздно. Его превосходительство господин генерал — человек разумный… Мы разъясним ему, что вина ваша не так уж велика. Генерал согласился даже освободить вас.

— Неужели?

— Я говорю с вами вполне серьёзно.

— Что же потребует от меня генерал за такую милость?

— Очень немногого. — Бен Махмуд достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги, развернул его и протянул доктору. — Вот, надо подписать это письмо и послать на имя его превосходительства господина генерала. Больше ничего.

Решид пробежал глазами текст письма, несколько секунд внимательно, с интересом разглядывал Бен Махмуда. На губах у него промелькнула усмешка.

— Да-а, подписать, конечно, дело не сложное… Садитесь-ка сюда, я вам сейчас одну маленькую историю расскажу.

— Рассказывайте… Я постою.

— Тогда — слушайте, — начал Решид. — У одного господина был пёс. Пришло его время, и он околел. Хозяин завернул его в саван и пригласил на похороны всё селение. Люди были поражены: какой-то несчастный пёс издох, а хозяин так чтит его. Значит, любил сильно. И они стали утешать его: не поддавайтесь, мол, печали. Чего другого, а собак на свете много. На это хозяин собаки им ответил: «Конечно, почтенные, вы правы — собак на свете много. Но найду ли я такую преданную, как эта, — вот в чём вопрос».

— Не понимаю, при чём здесь какой-то хозяин и издохшая собака, — пожал плечами Бен Махмуд.

— Не понимаете? Я вам объясню, — сказал Решид. — Меня заботит одна мысль: если вы вдруг, нечаянно отдадите богу душу, где найдёт генерал такого бескорыстного преданного кобеля, как вы? А?

Бледные щёки Бен Махмуда покрылись густым румянцем, словно от пощёчины. Он вырвал из рук доктора листок:

— Вы забываетесь, доктор! Вы слишком распустили свой язык!.. Я в любую минуту могу вас уничтожить, как таракана!..

— Иди, — сказал Решид, поднимаясь с топчана; Бен Махмуд испуганно попятился, — иди, пёс, и доложи своему хозяину: чем жить собакой, вроде тебя, предпочитаю тысячу раз сгнить в этих стенах! И пусть твой хозяин больше не присылает сюда продажных тварей! Понял?

У Бен Махмуда от злости перехватило дыхание. Дрожащими руками он никак не мог сложить бумагу. Золотые очки прыгали на его хрящеватом носу.

— П-погоди же! — прошипел он заикаясь. — Я т-тебе покажу, кто п-продажный!

После ухода Бен Махмуда доктор долго не мог успокоиться. И как только земля носит такого подлеца!.. Собрать в кучу все его подлые делишки — высоченная гора получится, а этот под такой ношей даже не гнётся. Вот проклятый!.. Вот негодяй!..