Пытаюсь вспомнить, какое сегодня число, подсчитать, сколько дней лежу, но ничего не выходит: в голове пустота, как после выхода самолета из пике, а в ушах приглушенный рокот мотора; по-прежнему ноет колено. Опять просматриваю табель-календарь на небольшом листочке с рисунком гидростанции на обороте — подарок сберкассы, — но стройные ряды чисел не дают ответа.

В авторучке кончаются чернила, карандаш утерян на болоте. Что же делать? Ждать выздоровления и тогда сделать чернила из ягод брусники?

А есть ли вообще надежда на выздоровление? Восстановятся ли силы?.. Надо выздороветь, поправиться и вернуться! Надо!!! Должен жить! Должен вернуться в часть!.. Ведь меня ищут, знаю… Будут искать и, конечно же, найдут… Друзья, товарищи по службе — не оставят. Только почему до сих пор не нашли? Ведь летали близко, слышал. А не нашли, видимо, потому, что не приняли координаты катастрофы.

Опять слышу рокот приближающегося самолета и, шатаясь, выбегаю на поляну, всматриваюсь в безоблачное небо, вслушиваюсь в тишь тайги. Но и сейчас, как и вчера, как и несколько дней назад, шум мотора — видимо просто бред больной головы. Расслабленный болезнью и убитый одиночеством, возвращаюсь в шалаш на свой тюфяк.

Шилом от перочинного ножа царапаю слова на листке бересты. Получается не плохо. Можно читать и не стирается. Это тоже одна из побед над тайгой!

Так какое же сегодня число?..

Двое суток я лежал в жару без воды и пищи. На третий день, ползая на четвереньках, с большим трудом вскипятил чай с малиной. После чая жар снизился и дышать стало легче. Потом кипятил чай по разу в день: всего три раза — три дня. Выходит, лежу я пятый день и сегодня двадцать третье августа.

В прошлом году в этот день я вернулся в свой город из отпуска в штатском. От вокзала ехал в трамвае, народу было мало. Из среды пассажиров как-то выделялась стройная блондинка, стоявшая у выхода из вагона. На загоревшем лице угадывалась тревожная озабоченность, а в голубых лазах — усталость. И тугая коса, уложенная на затылке, и ровный, слегка вздернутый у самого кончика нос, и высокая шея на круглых не широких плечах, показались мне очень знакомыми.

«Ольга!» — чуть не вскрикнул я и протиснулся к блондинке.

Трамвай затормозило, и я ткнулся лицом в ее плечо. Женщина медленно обернулась, посмотрела мне в глаза. Этот строгий, секунду как бы удивленный, потом вопросительный взгляд смутил, и я, извинившись, отвернулся. «Конечно, не она. И все же чем-то похожа». Правда, Ольгу я никогда не видел такой озабоченной и печальной. Но мне казалось, что вот — вот у моей соседки сойдет с лица печаль, и оно засветится знакомым мне задором.

Трамвай дернуло вперед, блондинка пошатнулась и косой слегка коснулась моих губ и подбородка. Запах цветущей поляны и еще чего-то нежного и непонятного заставил сильно забиться сердце. Она, конечно, не могла не почувствовать прикосновения, но не оглянулась и поспешно отошла к двери, готовясь сойти на остановке. Я тоже решил выйти. Хотелось развеять ее озабоченность, сказать теплое слово.

На остановке я вышел и пошел рядом с женщиной. Она сбоку посмотрела мне в лицо, что-то хотела сказать или спросить, но не спросила, а только замедлила шаг, давая обогнать себя на узком дощатом тротуаре.

А я не обгонял. Подавляя волнение, произнес каким-то чужим голосом:

— Вы так чем-то опечалены, что мне не хочется оставлять вас одну. Если разрешите, — я провожу вас до дома.

— А вы, капитан, всегда так гоняетесь за незнакомыми девушками? — строго, но без злости спросила блондинка и остановилась.

Нарочито подчеркнутое слово «капитан» было так неожиданно, что я остановился, не находя слов для ответа.

— Нет, что вы!.. Впервые в жизни… — оправдывался я смущенно.

Она улыбнулась одними глазами и совершенно спокойно ответила:

— Ну, если так, то проводите. Только не домой, а в сад. Хочется посидеть в тени.

Мы уселись на скамейку вблизи танцплощадки, на которой еще не было ни музыкантов, ни танцующих пар.

Сидели молча. И хотя из головы не выходило подчеркнутое «капитан», молчание не было таким мучительным, когда не находишь темы и слов для разговора; просто было приятно сидеть, чувствуя рядом совсем незнакомого, но ставшего уже чем-то близким человека.

На танцевальную площадку пришел рабочий в клеенчатом фартуке с метлой и шлангом. Вслед за ним воробьиной стайкой посыпались из-за кустов шумливые мальчишки. Рабочий поливал исшарканные подошвами доски, а ребятишки, подняв неимоверный визг и хохот, кувыркались и приплясывали под струей холодной воды.

Я разглядывал розовую блузку и скромную синюю юбку соседки, а она, не отводя глаз, наблюдала за мальчуганами. Их шумное веселье, видимо, отвлекло ее от печальных мыслей: лицо порозовело, глаза заискрились смехом.

— Вот и отдохнули. Мне пора, — сказала она и встала.

Лучи заходящего солнца обдали золотом ее волосы, спокойное лицо, грудь, и мне показалось, что рядом со мной другая, очень знакомая и очень дорогая подруга. Не ожидая приглашения, я пошел молча рядом, бесконечно счастливый. Женщина свернула на Советскую улицу вправо.

— Откуда вы знаете, что я капитан? — спросил я, боясь, что она войдет в какой — либо ближайший двор, а я останусь с неразгаданной загадкой.

— Как-нибудь после, не сейчас, — ответила она задумчиво. Это «после» бесконечно обрадовало. Выходит, что она не только не возражает, а еще хочет встречи.

— Вот я и дома. Спасибо за компанию. До свидания! — заторопилась она, открывая небольшую калитку в сплошной дощатой изгороди двора.

— Одну минуту… — спохватился я, чувствуя, что теряю самое дорогое мне на свете. — Разрешите зайти с вами.

— Нет. Сейчас не стоит.

— А когда вы бываете дома?

— Каждый день после семи. Только маскированных капитанов в свой дом не пускаю, — мягко улыбнулась и скрылась за калиткой.

До утра я лежал с открытыми глазами. Принимался читать «Русский лес» Леонова, но мысли возвращались к неожиданной встрече, и со страниц книги на меня глядело лицо знакомой незнакомки. Я упрекал себя, что не узнал ее имени и не посмотрел номер дома, куда она зашла.

Ровно в семь вечера я уже бродил в том месте, где мы вчера расстались. Рядом стояли три одинаковых дома, с одинаковой изгородью и одинаковыми калитками. Осмотрев все калитки, решил начать с той, к которой подошел вначале. Зашел во двор. В ограде — два одноэтажных дома, и опять встал вопрос: в который заходить?

Не раздумывая долго, постучал в ближайшую дверь. Затявкала собачонка и через полминуты лохматым комочком выкатилась под ноги, а за ней появилась средних лет женщина в цветном халате.

— Я ищу себе комнату, — выпалил я, не думая о последствиях такого начала.

— Это у соседей; вон та дверь. Но они, кажется, уже сдали.

— Высокой женщине, блондинке?

— Да, ей, — отвечает хозяйка, не скрывая любопытства. — А что — знакомая?

— Если зовут Надей, то знакомая. Даже землячка.

— Нет, не она. Кажется, зовут ее Светлана Васильевна. Из металлургического. Инженер или химик — точно не знаю.

— Значит, не она. Но к хозяйке я зайду спросить хотя бы койку. Не для себя, правда, но надо.

Дверь открыл немолодой, уже седеющий мужчина. Он протянул руку и назвал какую-то фамилию.

— Еще не пришла, — заспешил он, не дав мне сказать ни слова. — Но вы заходите. Скоро должна прийти. Комнату она не закрывает. У нас так. Доверяем. Мы ей, а она нам.

Мне, правда, не хотелось заходить в комнату без приглашения самой хозяйки, но любопытство взяло верх, и я перешагнул порог. В коридоре хозяин открыл узкую дверь налево, включил свет и, пропустив меня в маленькую продолговатую комнатку, ушел к себе.

Нежный запах цветущей лесной поляны и еще чего-то тонкого и незнакомого напомнил о вчерашней встрече, а безукоризненно чистая и уютная комната и розовая блузка на вешалке за печкой сказали, что здесь живет она.

Присев на стул у маленького письменного стола и закурив папиросу, ищу глазами пепельницу. Но для чего она Светлане? На столе стопка книг по геологии, какие-то тетради, чернильница, будильник «Мир» и неразлучный предмет всех женщин — зеркало. К нему приложен прямоугольник плотной белой бумаги со штампом — «Фотография Динамо».

Беру в руки прямоугольник — посмотреть, как выглядит она на фотоснимке, но… то, что увидел, заставило вскочить со стула и позабыть про пепельницу, про дымящую папиросу. С карточки глянул мой портрет… В военной форме и со всеми наградными знаками.

«Откуда?!.. Как сюда попал?» — замелькали в голове вопросы!

Перед уходом в отпуск я действительно фотографировался для «личного дела» и получил все шесть снимков. Три сдал в штаб, а остальные лежат в моем планшете. Откуда же эта?

Ставлю карточку к зеркалу и, не простившись с хозяином, выхожу на улицу. Догадка сменяет догадку. Хотелось сейчас же встретить Светлану и все узнать. Потом показалось, что здесь «дело не чистое» и надо хорошо обдумать свои поступки. Может быть, надо посоветоваться в штабе.

На следующий день после работы на автобусной остановке у сквера ко мне подошла Светлана с припухшими от слез глазами.

— Мне надо с вами поговорить, — сказала полушепотом.

Я вышел из очереди и под любопытными взглядами сослуживцев пошел с ней в скверик.

— Даже не знаю, надо ли извиняться? Bедь в этом я совсем не виновата. Могут подтвердить и другие, А им вы не можете не поверить.

Мы сели на скамейке у фонтана. Вечерело. Восемь огромных цементных лягушек, расставленных по кругу, струйками поливали голого мраморного малыша. Тут же у скамейки прыгали говорливые воробьи, выбирая в песке невидимые крошки.

— Я слушаю вас, Светлана Васильевна, — напомнил я вежливо, но, как показалось самому, по-следовательски суховато.

Мне в самом деле очень хотелось слушать и слушать без конца ее голос, но случай с фотокарточкой, о которой она, видимо, хотела рассказать, не мог не вызвать настороженности и где-то в глубине души пока что смутного чувства недоверия.

— А вы никуда не спешите?

— Нет, не спешу. Рассказывайте хоть до ночи, хоть до утра, — постарался загладить свою вину за суховатое начало.

— Тогда слушайте. Недели три назад я сдавала в отдел аспирантуры две фотокарточки к «делу». Но через полчаса меня опять позвали в отдел. Заведующая с хитроватой улыбкой подала мне вашу карточку. «Этого офицера, — говорит, — мы в аспирантуру не принимали. Так что оставьте фото себе, а мне дайте свою карточку».

Ничего не понимая, я молча обменила карточку и вернулась в лабораторию. И только там убедилась, что в моей сумке, в черном конверте, действительно лежат все четыре.