И вчера, так же на рассвете, я выходил из шалаша с трехпудовой ношей за плечами, чтобы вернуться сюда лишь тогда, когда найду реку или речку, вернуться за продуктами, имуществом и солью, звонкий шелест сухих опавших листьев гулко оповещал тайгу о каждом шаге. Он ударялся о колонны стволов, опять возвращался ко мне шипящим эхом, сливался со звуками шагов, и в ушах уже слышалась унылая мелодия осенней песни: «Скоро зима… зима… зима… Скоро зима!..» Зима?! Значит, может быть, сюда больше не вернусь? А как же узнают те, что побывают у шалаша после меня, кто и зачем там жил?

Опять вернулся к шалашу и, сняв рюкзак, взялся за работу.

Только с наступлением темноты новый сосновый столб был врыт в землю. С зачищенной площадки столба на поляну глядела вырезанная ножом надпись.

«Товарищи!

За озером в зыбуне — потерпевший аварию самолет. К нему вешки. Подход только зимою. Сообщите в ближайший совет или военкомат.

Капитан Кузнецов».

И ниже:

«Геологам!

Здесь в овраге найдены крупные самородки золота. Соленая вода в соседнем овраге слева».

День не потерян. Работа принесла приятную усталость, и я уснул рано и крепко. А сегодня на рассвете, завалив проход в шалаш, уже надолго, а может быть, и навсегда оставил обжитое место. В начале было как-то радостно, и я даже насвистывал веселую песню, а когда шалаш остался далеко позади, на душе стало так тяжело, будто покинул родной любимый дом.

В тайге сыро, темно и неуютно. Невидимый туман мелкими капельками липнет к ресницам, бороде, одежде. Набухшие листья бесшумно вдавливаются в землю, и даже ветви ломаются под ногами без треска. Взбираюсь на первый, знакомый по походам увал. Его вершину уже осветило взошедшее бледное, какое-то виноватое солнце, и серая пелена тумана распалась на огромные рваные клочья. Они медленно катятся по вершинам деревьев в пади и распадки, чтобы спрятаться там на весь день в известные только им убежища.

Уже отдохнули плечи, и под мокрую от пота рубашку забрался холодок, но уходить с увала не хотелось. Куда ни взглянешь с высоты — ласкают взор чудесные картины осеннего леса. Кажется, что природа в огромной картинной галерее выставила для показа все свои красоты, созданные за короткое, но щедрое теплом и светом северное лето. И каждый участок пейзажа так и просится увековечить его в золотой раме.

Куда идти? — встает вопрос. С увала речки не видно.

Все главные реки Сибири текут с юга на север. Справа и слева голубыми извилистыми жилами к ним идут многочисленные притоки. Значит, притоки, как бы не извивались по тайге, текут с востока к западным и с запада к восточным берегам великанов. Чтобы скорее встретить приток большой сибирской реки, надо идти на юг или на север. Вероятнее всего я нахожусь слева от большой реки не меньше как за четыреста километров от ее берегов и где-то севернее шестьдесят второй параллели. Остается только надежда встретить безымянную небольшую речку, воды которой смогут доставить меня к голубой реке. Но идти надо так, чтобы, если притока здесь и нет, все же выйти к ее берегам.

И я пошел на северо-восток. В шалаше остался весь запас продуктов на зиму: рогозовая мука и клубни стрелолиста, копченая колбаса и рыба, медвежий окорок, сушеные грибы и ягоды, кедровые орехи и черемша. Кроме того, там осталось два горшка и глиняные кружки, медвежья шкура, коллекция грибов, самородки золота и все записи на бересте. За всем этим — если останусь жив-здоров — мне придется приходить, и я отмечаю свой поход затесами на стволах, указывая все повороты.

Звериная тропа вьется змейкой между гигантскими стволами лиственниц и сосен. Только изредка встречается береза и совсем уж редко — кедр. Чем ближе к пади, тем меньше сосен; наконец сосна, словно не решившись бежать под гору, осталась позади. Низинные места сплошь заняла лиственница. Это героиня наших северных лесов. Ее корни проникают в любую щелочку земли, стойко переносят излишек влаги и сильные холода, находят пищу среди камней и валунов, даже вечная мерзлота под нетолстым слоем талой почвы для них не преграда. Увалы и теплые склоны, песчаные возвышенности и богатые пищей почвы равнины занимает более нежная сосна. Но она не живет одна. Точно приветливая хозяйка, сосна приютила своих сородичей — ель и кедр, изредка — пихту. Вместе им веселее и легче устоять против невзгод капризной северной природы. И не во всем сосна уступает красавице севера — лиственнице. Она одевается толстым слоем коры и легче переносит пожары. При лесном пожаре бывает так, что гибнут почти все породы, а сосне — ничего. Живые ткани ее не испеклись, их защитила кора. И сосна стоит с обугленными черными стволами, по-прежнему растет и зеленеет. Но не будь лиственницы — места с холодными почвами и близкой вечной мерзлотой оставались бы голой пустыней и тундра подходила бы близко к южным районам. А так всюду лес и лес… И сколько древесины, сколько богатства!..

Мешок стал тяжелее и давит к земле. Заныла спина и ноги просят отдыха. Прошел больше десяти километров таежного пути. Но широкая падь или равнина, что виднелась с увала, вселила надежду встретить реку или речку, и я шагаю к ней, превозмогая усталость.

Часа через полтора лес вдруг разомкнул свои кроны, а звериная тропа растворилась в зарослях тальника и ерника. Из-за кустов на меня глядело бесконечное унылое болото, преградившее путь.

Опять заплечный груз стал невыносимо тяжелым, мокрая гимнастерка сжимает грудь, дышать становится все труднее. От усталости ноги дрожат в коленях; во рту совсем пересохло. Снимаю ношу и падаю на пропахшую болотом мокрую землю. Получасовой отдых не вернул сил, мучает жажда. Взваливаю мешок на спину и, отметив поворот вправо, иду тальником вдоль болота с надеждой найти ручеек или родник. Привыкшие к тайге глаза скоро нащупали звериную тропку. Она путалась между кустами, забегала под полог леса и опять вела тальником. За полчаса тропка действительно привела к спрятанному в кустах небольшому роднику.

Двумя глотками, по-армейски, утоляю жажду и растягиваюсь вверх лицом на прохладной травке. В безоблачном голубом просторе по-летнему пылает солнце, блестят комочки паутины. И хочется взлететь в небесную лазурь, где нет ни увалов, ни болота, где по-иному колотится сердце и никогда тоска не тревожит душу… До ломоты в спине развить бы там скорость и за два часа прилететь к друзьям.

В кустах раздается резкое «кэй… кэй…», потом торопливо-писклявая болтовня и опять «кэй… кэй…» Поднимаю голову, и писк умолкает. Это кричит северная темно-бурая величиною с галку птица — кукша. Она всегда оповещает надоедливым писком таежную мелочь, когда увидит, что идет лиса или медведь. А почему кричит сейчас? Вид рюкзака напомнил о еде и, развязав бечевку, я принялся за копченую медвежатину. После обеда с сожалением заметил, что вес груза почти не убавился. Где конец этого болота, где я найду обход или переход и сколько придется около него крутиться — неизвестно. Может быть, через день-два придется вернуться к этом же роднику и искать переход слева. Так зачем же везде таскать такой груз? Но что выложить и оставить здесь?.. Со мной весь запас — около шести килограммов соли, с полпуда муки и столько же мяса, колбаса, вяленая рыба и шкура косули. Кажется, ничего лишнего нет!

Решаю тащить все до первого ночлега и там спрятать муку. Из раздумья вывел писк той же кукши, вскоре послышались неторопливые шаги, зашелестели листья, треснула ветка. Вынимаю пистолет, встаю на ноги. В ближних кустах кто-то чавкает, сопит и вздыхает.

Осторожно взбираюсь на бугорок и от удивления забываю про все на свете. Ожидал увидеть старого знакомого — таежного медведя, а метрах в двадцати от меня, пропуская между передних ног древесную молодь, к роднику идет темно-бурый, с черной полосой на горбатой спине, огромный и неуклюжий лось. Позади зверя кустики вздуваются зелеными волнами и, покачав обглоданными вершинами, замирают, слегка наклонившись.

Затаив дыхание, прячусь за куст ерника. От приятной неожиданности звонко и часто стучит сердце. Даю ему успокоиться и осторожно выглядываю из-за укрытия. Огромные лопатообразные с торчащими зубьевидными отростками сохи — рога, полутораметровая горбоносая с длинными ушами голова и неуклюжая туша придают лосю сходство скорее с доисторическими, чем с современными животными.

Не подозревая близости человека, зверь деловито-спокойно и легко несет свою полутонную тушу прямо на меня. Мясистой и длинной, как хобот, верхней губой он с удивительной ловкостью, как бы играя, то справа, то слева захватывает верхушки побегов и молниеносно посылает их в огромный рот. Вот лось близко подошел к рюкзаку. Сейчас он услышит запах медвежатины, а может быть и запах человека, и тогда молнией пронесется по тальнику, скроется в дебрях тайги, не дав разглядеть себя как следует.

Но мне не хотелось дожидаться именно такого конца этой встречи. На цыпочках выбегаю из укрытия и останавливаюсь в двух метрах от чавкающей пасти, глядя прямо в глаза зверя. Он вскинул голову, секунду глядел на меня черными выпуклыми и до крайности удивленными глазами, слегка вздрогнул и, ловко повернувшись на задних ногах «кругом», с гордо поднятой головой иноходью помчался в тальник. Рога красиво лежат на спине. Шагов через пятьдесят к нему присоединилась безрогая самка, и они скрылись в зарослях.

Сердце, переполненное непонятной радостью, еще усиленно стучало. Вспугнутые лоси не остановятся теперь до вечера, а то и до утра, и, не думая о второй с ними встрече, я медленно зашагал по их следу. Из кустарника след вывел на утоптанную тропку, потом звери пошли левее и проложили след по-над кустарником, а километра через три круто свернули в дебри непроходимой мари.

Встреча с сохатыми и их след через болото вселили бодрость и надежду. Мешок показался совсем легким, ноги не ныли, и усталость исчезла. До захода солнца оставалось еще четыре часа, и я решился идти через болото по следам лосей, не забывая об осторожности. Ведь по зыбкому болоту, где прошёл лось с широкими копытами, оставляющими след со среднюю тарелку, не всегда может пройти человек.

Бывает и так, что за пару десятков лет жизни лось изучил свою местность в несколько квадратных километров до мельчайших подробностей. Через заросли и болота он часто проходит только ему одному известными и надежными тропами, не раз уходил по ним от назойливых волков и медведя-шатуна, а во время гона незаметно от завистливых глаз соперников проводил свою подругу. Так что на его знание родной стихии можно положиться.

Рассуждая так, я все дальше и дальше забирался в дебри болота. Затруднение было только в том, что палка не помогала ходьбе и рюкзак часто нарушал равновесие. Перед заходом солнца я уже вышел на опушку густого ельника, оставив болото за спиною и, не уходя далеко от перехода, на небольшом взлобке развел костер и расположился на ночлег.