В конце декабря начались сильные морозы. Печка стала настолько жадной, что мне то и дело приходится бегать на опушку за дровами, прервав работу по поделке лодки. Вблизи землянки сучья уже подобраны и приходится ходить далеко.

В тайге просторно и уютно. От пятидесятиградусного мороза глухо стреляет земля, а ей в ответ вторят столетние деревья. Слушаешь и кажется, что рядом фронт. Солнце с каждый днем все больше просыпает и показывается из-за горизонта только перед обедом, холодное, бледное, чужое.

И как-то не верится, что это то самое солнце, которое пробуждало к жизни землю, смеялось с высоты цветам и пчелкам, пробуждало нежность и ласку у зверей к своим мохнатым детенышам.

По-новогоднему стоят укутанные снегом молодые елки. Скоро по всей стране вокруг наряженных красавиц запляшет счастливая детвора, а из — под колючих веточек на них будут глазеть дед мороз и неподвижные, набитые опилками мишки. Здесь же будет все живое — и елочки, и снег на них, и резвые зайцы. Вот только мишки вряд ли захотят выйти из берлоги поплясать вокруг лесных красавиц. Но мне сейчас очень бы хотелось быть там, где все залито огнем разноцветных электрических лампочек, где ненастоящие зайцы, лисицы и мишки, где людно, весело, тепло.

Но я смогу там побывать только во сне. Через два дня новый год.

Из-под ног со свистом взрывается фонтанчик снега, рядом — другой, третий и еще, еще, словно я ступил на минное поле. Над фонтанами, хлопая крыльями, взлетают косачи-тетерева и быстро скрываются в белесой туманной заволоке. Пожалев, что пришлось потревожить птиц, сворачиваю к опушке, но дров и здесь не вижу. На снегу тысячи отпечатков лапок белок, зайцев и лисиц. Какое-то подсознательное чувство охотника ведет меня по лисьему следу. Вот она круто повернула и свежей тропой пошла обратно. «Хитрила, кумушка. Никак, скрадывала косого себе на завтрак», — подумал я, шагая дальше. Но что за место? Кругом никаких следов — иду по снежной целине. Даже вокруг моей землянки каждое утро можно видеть свежие замысловатые петли шалунов-зайчишек, а иногда и глубокие отпечатки лап голодных и злых лесных бродяг. А здесь, словно под охраной строгого заповедного закона, не посмели оставить своих следов даже игривые белки.

От неожиданности замираю с поднятой для следующего шага ногой. Метров за десять впереди, у толстого ствола лиственницы из-под снега вырываются белесые клубочки пара. Они появляются через десять-пятнадцать секунд и, застыв в морозном воздухе, мелкими снежинками садятся на заиндевевший ствол и ближайший кустик… Да, да… Местность мне знакома. Здесь осенью я сидел у лазка мед-вежей берлоги, думая, следует ли занимать ее под зимнюю квартиру. Теперь в ней мирно спит хозяин — Михаил Топтыгин.

Стараясь не прогнать сновидений своего соседа, медленно и осторожно шагаю обратно.

Не знаю почему, но находка принесла мне радость, и я вернулся, не притащив к землянке ни полешка дров.

Но что за наваждение?!.. У самого входа в землянку на утренней снежной пороше свежие отпечатки огромных медвежьих лап… Нет… нет. Не может быть, чтоб мой сосед вышел из берлоги и, опередив меня, наведался в гости. На бревнах стены видны свежие следы когтей, немного сдвинут запор. По отпечаткам лап видно, что зверь спокойно пошагал через луг. В голове проносится страшная догадка: «Шатун!».

Нет страшнее зверя в зимней тайге, чем медведь, неулегшийся на зимнюю спячку по какой-либо причине. Он, голодный, злой и бесстрашный, шатается повсюду, ничем не брезгуя, ничего не страшась, пока его не убьют, или сам не погибнет с голода. Такой шатун нападает и на группу охотников, наводит страх на самых опытных медвежатников. И если уж шатун побывал у моей землянки, он не оставит ее в покое до тех пор, пока один из нас не погибнет. И, признаюсь, от одной мысли о предстоящей встрече по спине прошел мороз.

Три раза ходил за дровами, с опаской оглядываясь по сторонам, а во время работы часто оставлял брус и перочинный нож и выходил за дверь на разведку: шатун не выходил из головы, и мне не хотелось встретиться с ним неожиданно.

Долго не мог уснуть, хотя было уже далеко за полночь. Дверь изнутри крепко заложена бревнами, и шатун не сможет проникнуть ко мне бесшумно, спокойно. Но в ожидании страшного гостя сон меня оставил, а медведь словно пропал. Подложив побольше дров в печку, крепко выругал шатуна, завернулся в шубу и скоро уснул.

Под утро разбудил какой-то стук. Я вскочил с постели и прислушался, но в землянке и за ее стенами было тихо. Наверно, просто почудилось во сне. Дрова в печке сгорели, и в землянке стоит густая темнота. На ощупь нахожу дрова, чтобы раздуть огонь. Вдруг слышу какую-то возню на крыше. И тут же с грохотом по трубе в печку свалился камень. Через полминуты полетел другой, поменьше, готом посыпался снег с глиной.

Значит, зверь через трубу хочет пробраться в землянку.

Шагаю в темноте по шуршащим рогожевым матам и у самой печки голой ступней встаю на холодный камень. Это он, падая, прервал сон. Отшвырнув камень в темноту, становлюсь на колени и изо всех сил свищу в печку, чтобы отпугнуть разрушителя от трубы. Возня прекратилась, но шагов не слышно: наверно, медведь сидит у трубы.

Быстро выкатываю из печки два камня и в теплой золе нахожу несколько мелких медно-красных угольков. Дым от тлеющего мха видно не напугал шатуна, и как бы в подтверждение этого, он швырнул еще один камень. От усиленного и торопливого дутья в печку закружилась голова, сильно стучит сердце. Наконец, мох охватило пламенем, загорелись ветки, и землянка озарилась дрожащим светом.

Медведь, сердито рявкнув, зашагал по крыше. Зажигаю сальник и ставлю у кровати, подальше от двери. И хоть встреча не сулила ничего хорошего, но мне не хотелось, чтобы шатун ушел и потом повторял свои налеты, не давая спокойно работать и отдыхать.

Казалось, прошло много времени, во всяком случае достаточно, чтобы шатун отошел от землянки метров за сто, и я решил выйти взглянуть на противника. Но не успел я надеть второй сапог, как хищник засопел у входа и начал царапать дверь. Затрещала передняя стенка укрепления, с гулом покатились бревна.

Подбросив в печку дров, в одном сапоге подбежал к двери и, убрав подпорку, приготовился к встрече. На пол свалилось еще два бревна, и в землянку ворвались клубы морозного тумана. Огонь в светильнике пугливо вздрогнул и потух, комната погрузилась в темноту. Зверь на секунду прекратил возню, сунул морду в отверстие, потянул ноздрями воздух, довольно хрюкнул. И со всей медвежьей силой опять навалился на дверь… Затрещали перемычки, и на сером фоне дверного проема четко обозначился мохнатый силуэт непрошенного гостя.

Я выстрелил поспешно и неудачно. Шатун мотнул головой, как бы стряхивая снег, и с бешеным ревом полез в землянку. Я отскочил в угол, пытаясь разглядеть, куда стрелять… Вдруг в печке вспыхнули дрова. От неожиданности зверь остановился среди комнаты, устремив на меня налитые испугом и злостью черные глаза. Второй выстрел был удачен, и шатун, даже не издав звука, огромной тушей рухнул на землю.

Надо надеть второй сапог и куртку, надо закрыть вход в землянку, но ноги подкашиваются, руки дрожат и, словно чужие, делают не то, что надо. Накинув на себя шубу, я просидел без движения больше тридцати минут.

В войну и после войны мне часто приходилось выступать перед пионерами. Наши ребята любят летчиков, особенно истребителей и испытателей, с затаенным дыханием слушают эпизоды воздушных боев и рассказы о трудных полетах. И все наши дети, да большинство и взрослых, почему-то считают, что истребители — это люди, которым совершенно неизвестно чувство страха.

И наверное те, кто прочтет мои записи, будут удивляться: «Как это так? Военный летчик и вдруг испугался болота, медведя, рысей, шатуна? Нет. Здесь что-то не так!».

Но все это так и есть, друзья.

Ведь инстинкт самосохранения это врожденный инстинкт. Он есть у каждого человека и защищает от ненужной гибели. Но верно и то, что чувство страха нередко приводит к гибели. Это чувство при его появлении надо преодолевать огромным напряжением своих сил, огромным усилием воли. Искусство преодоления страха не дается человеку при рождении. Его надо воспитывать в себе тренировкой. И если ты сумеешь преодолеть и подавить страх — ты герой. Не сумеешь— покроешь себя позором и погибнешь. Так что героизм — это не абсолютное отсутствие страха, а умение разумно преодолевать это чувство.