На этом записи капитана Кузнецова закончились. Но меня интересовала его встреча с Курбатовым, со Светланой, с командиром части, с товарищами по службе. И я попросил Ивана Ивановича в письме написать об этом. Он прислал подробный ответ на десяти страницах, и я привожу его здесь без изменений.

«На попутном почтовом самолете, — пишет капитан, — я добрался до ближайшего города двадцать девятого июня, сел в поезд.

За окнами вагона уже пошли знакомые пригородные места, а поезд стал двигаться так медленно, что, кажется, никак не сможет дотянуть до последней остановки; то он подолгу стоял на станциях, то без нужды задерживался на разъездах. Но всему бывает конец. Вот проехали уже мост, последний семафор и долгожданный, ставший родным город тысячами вечерних огней приветствовал меня из-за красавицы реки. Хотелось поскорее выйти из вагона, пойти по улицам, смешаться с теплым живым потоком людей на тротуарах, скорее окунуться в то, что называем жизнью.

Ни Светлане, ни в свою часть я не сообщал, что еду, а на пароходе не рассказывал о месте службы. Так что мое появление здесь должно было быть неожиданным, и было интересно увидеть, как встретят меня люди, считающие погибшим.

У выхода из вагона меня встретили, приветствуя, два лейтенанта в форме войск госбезопасности. Они взяли мои чемоданы и попросили пройти к машине. Ничего не понимая и удивляясь, я медленно пошел за ними, пытаясь разгадать в чем дело.

— Поспешим, товарищ капитан. Вас ждет начальник управления. А поезд опоздал, — сказал один из них, открывая дверцу <Победы».

Сидя рядом с водителем, я любовался улицами и фонарями; пытался разглядеть мелькающие за стеклом лица прохожих. И уже как-то не верилось, что я больше года жил без людей и был рад тому, что по соседству в берлоге жил медведь. Как быстро привыкает человек!..

Генерал службы госбезопасности встретил, как старого знакомого. Ответив на приветствие, он обошел меня дважды крутом, потом пощупал бороду и громко рассмеялся.

— Ну и ну!.. Ни пилот, ни моряк. А бородища какая… Словом, Отто Юльевич, да и только. Ну садись, Иван Иванович, рассказывай

Я сообщил кратко о катастрофе, о том, как жил в тайге и как выбрался, что в реке нашел еще один потерпевший аварию самолет.

— На том самолете улетал Курбатов, — сказал генерал. И, подумав, спросил: — Не кажется ли вам, что майор диверсант?

— Что вы, генерал? Не может быть! Курбатова я знаю хорошо — жили вместе — и биографию знаю. Диверсант?.. Нет, не может этого быть.

— Ладно, не будем гадать и спорить. Лучше расскажите про него все, что знаете.

И я рассказал.

Худенький рыжий мальчик с крупными веснушками на лице пяти лет остался без отца и матери. Они жили в небольшом городке Воронежской области и умерли в один год. Незнакомая женщина увезла мальчика из Россоши в Острогожск и устроила в детдом. Феде трудно было привыкнуть к строгому режиму дня и незнакомым воспитательницам, спать до восьми утра в большой спальне и есть три раза в день, привыкнуть к большому коллективу новых товарищей и никуда не бегать без разрешения.

В начале он тосковал по родителям и родному городу; зарыв голову в подушку и закрыв глаза, по вечерам напрягал все силы, чтобы увидеть в темной глубине лицо матери и отца или хотя бы лицо соседки. Но никто к нему не являлся, и это вызывало тоску, а из глаз на подушку струились слезы. Во сне приходила тихая и ласковая мать, теплой рукой гладила вихрастую голову, целовала лоб и глаза, что-то нашептывала в ухо и опять уходила, чтобы оставить Федю одного среди незнакомых и чужих ему ребят. Потом Федя стал привыкать к товарищам, полюбил пожилую няню Оксану Прохоровну и ласкался к ней, как бывало к матери. Лицо матери, словно боясь вспугнуть новое счастье мальчика, стало появляться все реже и реже, а через год он забыл его совсем и не смог бы отличить от лица Оксаны Прохоровны. А может быть, Федя во сне никогда его и не видел, а к кроватке тогда приходила няня и вместе с тихой нежной лаской приносила мальчику спокойный, глубокий сон.

Через два года мальчика поместили в первый класс. Он рос веселым и озорным, но учился отлично, и многие шалости ему прощались. Да и шалости были больше безобидными, похожими на забавы, они никого не обижали и не портили характера Феди. То он приведет невесть откуда мохнатого щенка и привяжет его к своей кроватке, кормит своей порцией мяса, то взберется на крышу трехэтажного дома, сядет на дымоходную трубу и запускает оттуда бумажных голубей, то поймает ящерицу и неделями приучает ее жить под кроватью в завернутой тряпьем бутылке. Федю вызывали к заведующей, и она журила мальчика, грозила исключением из детдома, переводом в трудвоспитательную колонию, иногда лишала посещения кино, назначала на внеочередные дежурства. Но мальчишки и девчонки любили веселого и задорного товарища и по окончании десятого класса всем шумным коллективом проводили его в летное училище в Москву.

Первое боевое крещение пилот Федор Курбатов получил не в Отечественную войну, а на линии Маннергейма в 1939 году. С самого начала Отечественной войны летал на истребителе, сбил шесть фашистских самолетов, а под Белгородом в 1943 году был сбит сам и попал в плен.

Во время ночной бомбежки советскими самолётами станции Знаменка эсэсовцы, сопровождающие эшелон с военнопленными в Германию, разбежались кто куда, а после бомбежки три товарных вагона оказались пустыми: бежало сто восемьдесят человек и с ними Федор. Фашисты оцепили район, но не всех советских воинов удалось поймать и привести обратно. Южнее Кременчуга в плавнях днепровского приречья Курбатов встретился с пятью товарищами, бежавшими из других вагонов. Вместе они перешли Днепр, а между Полтавой и Харьковом встретили своих. Под заплаткой черной от грязи и вонючей гимнастерки Федор сохранил партбилет и офицерскую книжку.

Семь месяцев тяжелых испытаний за колючей проволокой в фашистских лагерях, семь месяцев борьбы с голодной смертью… Изнурительный труд, кровоподтеки и раны от побоев до неузнаваемости изменили облик Курбатова… С лица исчезли веснушки, заострился нос, как-то вытянулось лицо, а уши как бы распухли, стали толще и больше. И глядя на фотокарточку в офицерской книжке, только по глазам да торчащим рыжим волосам можно было признать Федора Курбатова.

Шли упорные бои под Яссами и на Сандомирском плацдарме. Из старых боевых товарищей Курбатова никого в прежней летной части не осталось, кто погиб, кто был переброшен на другой фронт. А начальник отдела кадров почему-то сомневался в верности документов и попросил разрешения у командира части написать письмо в школу, где учился Курбатов.

«Давно, еще в довоенные годы, — писала учительница, — у меня действительно учился мальчик Курбатов Федя. Потом он, как я узнала, стал летчиком. В школе Федя отличался упрямством и честностью, был чутким к своим сверстникам, не обижал малышей, уважал старших. На фотокарточке, кажется, он. Если погиб, то вечная слава нашему герою! Если жив-здоров — желаю боевых успехов и скорой победы над проклятыми фашистскими изуверами».

Вскоре он поправился и, получив новую машину, до конца войны бомбил скопления войск и техники фашистов на рубежах войны.

Вот таким я знаю Федора.

— У меня к тебе большая просьба, капитан, — сказал генерал, выслушав мой рассказ. — Отдохни до утра в нашей комнате. Ужин принесут. Мне хочется, чтобы до десяти утра о твоем появлении в городе не знала ни одна душа. Твое появление будет сюрпризом. Итак, до утра!..

С генералом и теми же лейтенантами утром приехали на аэродром и тихим ходом приблизились к серебристому самолету. Вокруг него, как и год назад, ходили и стояли те же люди. Занятые своим делом, они не обратили внимания на подкатившую «Победу».

Полковник, постаревший и еще более поседевший, стоял с группой офицеров у левой плоскости машины, что-то говорил, не сводя глаз с самолета. Майор Курбатов, все такой же, вылез из кабины пилота и подошел к лестнице у правого мотора, на которой стоял техник, осматривая сопло. Вот майор взобрался по ступенькам и, тоже глядя в сопло, что-то спрашивал техника. Тот спустился на землю и пошел к хвосту.

— Сейчас выходите и доложите полковнику о своем прибытии, — сказал мне генерал. — Да погромче. Чтобы слышали все.

Через две секунды я стоял перед своим начальником.

— Товарищ полковник! — докладываю, держа руку у козырька. — Капитан Кузнецов вернулся из полета и может приступить к работе. Самолет потерпел катастрофу и остался а тайге! Машина майора Курбатова будет доставлена поездом через пять дней!..

У самолета все прекратили работу, повернулись в мою сторону. Майор Курбатов вдруг побледнел и замер с поднятой к мотору рукой. Полковник секунду-две глядел мне в глаза, словно старался убедиться: не привидение ли это? — подошел и крепко обнял.

— Ни с места! — услышал я сзади команду у машины. — Держать руку так, иначе — стреляю!

Полковник выпустил меня из объятий и смотрел в сторону самолета. Оглянулся назад и я: все лица были устремлены на Курбатова. Один из лейтенантов, моих попутчиков, держал направленный в него пистолет, другой вынимал оружие из кобуры майора. Генерал стоял у лестницы сосредоточенный и строгий.

Обезоруженному, бледному Курбатову приказали сойти на землю, подойти к полковнику. В волосатой руке майора я увидел маленькую взрывную мину с часовым механизмом.

— На сегодня вылет отменяется! — приказал полковник и, взяв меня под руку, повел в штаб. Впереди, вздымая пыль, удалялась машина генерала.

В кабинете штаба я выложил самородки на стол полковника и отошел к окну. Он долго любовался находкой, взвесил мелкие самородки на руке, постучал по крупным авторучкой и долго-долго молчал: о чем-то думал.

— А ведь ты молодец!.. В тайге? — заговорил наконец полковник.

— В тайге. Хочу передать в часть.

— Пусть этим займутся те, кому положено. Сдашь в Союззолото. Там найдут им место. А сейчас садись и рассказывай об аварии, как жил, как выбрался.

Через два дня нас с полковником пригласил генерал госбезопасности. От него мы узнали, кто такой Курбатов.

В фашистском лагере для военнопленных, устроенном в городе Ченстохове в Польше, с ослабевшим от голода и пыток пилотом Федором Курбатовым познакомился гражданин, выдававший себя за советского офицера. Он слыл «старожилом» лагеря и как-то ухитрялся не ходить на тяжелые работы. Пользуясь некоторым сходством с Федором, он несколько дней выходил вместо него на работу, спрятав больного пилота в тряпье под нарами; иногда он приносил откуда-то свежий бутерброд и угощал больного. Так они сдружились.

С помощью «товарища» Федор начал поправляться. Спать они ложились рядом, до полуночи шепотом делились воспоминаниями, рассказывали друг другу об учебе, о своей юности, о детстве.

В июне сорок третьего года партию военнопленных отправили в Освенцим и живьем сожгли в печах. С этой партией были отправлены и Федор, и его товарищ.

Бегство из вагона на станции Знаменка — просто выдумка. Правда, такой случай там был, но в то время Федора Курбатова уже не было в живых, а с его документами к нашим товарищам у Днепра присоединился хорошо вышколенный диверсант.

Органы безопасности уже давно приглядывались к майору Курбатову, но в руках не было ни одной улики, ни одного доказательства. Сличить почерк не удалось, все довоенные архивы сгорели, а настоящий Курбатов при жизни, как выяснилось, ни с кем не переписывался: ни родных, ни любимой девушки у него не было. А теперь молодчик выдал себя с головой.

При обыске у диверсанта, кроме мины, нашли еще тюбик вазелина. Один этот тюбик в его руках был не слабее бомбы. Смазанный «вазелином» стальной трос рулевого управления самолета через час сорок минут разрушается, и машина теряет управление. Чтобы исключить возможность посадки самолета, в сопло еще вкладывалась маленькая мина с часовым механизмом.

— К сожалению, мы упустили его сотрудницу Елизабет-Розалину. Ее интересовал наш научно-исследовательский институт редких металлов. Если осталась в нашей стране — будет скоро обезврежена, — сказал на прощанье генерал.

Мне дали двухмесячный отпуск, выплатили зарплату за прошлый год. А от премии за открытие богатого золотоносного района и за самородки я отказался.

Только через месяц я узнал, что Светлана в разведке в Саянах. Я не мог больше не видеть ее. И вот я отправился на поиски. В начале ехал на грузовике, а потом четыре дня верхом на олене с пастухами к небольшому лагерю поисковой бригады.

Вспыхнувший за ручьем костер багровым светом озарил поляну. На его фоне четко вырисовывался силуэт женщины. Сердце подсказало — Светлана!

Сколько дней и ночей я ждал этой встречи!.. Хотелось быстрее бежать к ней, но понимал, что радостные минуты встречи могут начаться испугом. — Меня же схоронили! И я медленно, силясь покашливать, подошел к костру. Вот Светлана уже смотрит на мои сапоги, потом на одежду, на погоны, на бороду… На секунду отворачивается и опять смотрит в лицо.

— Светлана, здравствуй. Это я!

Она обеими руками закрывает лицо и вскакивает на ноги…