Хорошо укатанное покрытие из крупного щебня совершенно ничем не напоминало ефрейтору Семеняку привычные с детства лесные дороги севера Украины и Белоруссии. Кои-то, положа руку на сердце, и дорогами назвать совестно. Так, широкие тропы, в кровь исполосованные тележными колесами и путающие самих себя промежду кустарников да завалов. Рытвина на рытвине, колдобина на колдобине. По которым можно было проехать только самым жарким летом и стылой, снежной зимой… А тут к обычной лесной сторожке такой гостинец проложили, — в ином райцентре главная улица похуже будет.

«С жиру бесятся буржуи, — хмуро подумал Степаныч, припоминая виденный аккурат перед демобилизацией в клубе фильм „Война и мир“. — Бедняки в дырявых лачугах вместе со всем семейством ютятся, а иные господа — на охоту в бархатных туфлях выходят…»

Сравнение так ему понравилось, что ефрейтор еще раз осуждающе кивнул и произнес уже вслух.

— Вот именно, в бархатных туфлях… — И прибавил Семеняк, будучи абсолютно уверенным в собственном праве и правоте: — Ничего, погодите, — скоро тут все иначе станет. Мы вас научим по-людски жить-то…

Фрицев Семеняк учуял, как и Кузьмича, издали, по резкому табачному духу и неизменному аромату супротивблошиной присыпки.

Ветерок веял с правой стороны, значит, и засада хоронилась где-то там, в придорожных кустах. Можно было завернуть крюк и обойти вражеский дозор, но разведчик решил рискнуть. Они же кого поджидают? Вражескую диверсионную группу! Значит: нескольких молодых, хорошо вооруженных парней в камуфляже или красноармейской форме. А тут — какой-то одинокий старик едва ковыляет. Причем совершенно не таясь, опираясь на клюку и приволакивая ногу. С лучковой пилой через плечо и плотницким топором за поясом. Нет, никак не должен заинтересовать немецких солдат пожилой крестьянин, да к тому же — идущий с противоположной фронту стороны. Ко всему прочему, очень удачно случилось, что он не успел в этом месяце подстричься. Все собирался, собирался, но то одно, то другое. И теперь отросшие не по уставу РККА волосы, в совокупности с трехдневной щетиной, придавали облику Степаныча еще более достоверного, цивильного вида.

Ну и кроме всего прочего, оставался риск, что какой-либо особо глазастый немец уже разглядел одинокого ночного путника. И если тот вдруг бросится в придорожные кусты, предугадать реакцию солдат будет несложно. И хорошо, если только догонять бросятся. А если очередью полоснут? Убить или ранить, может, и не сумеют. В лесу это не так просто сделать, даже если отчетливо видишь цель, но тревогу на всю округу поднимут как пить дать. Ночью выстрелы далеко слышны.

Поэтому ефрейтор Семеняк продолжил неспешно шагать дальше по дороге, вдруг потерявшей всю свою недавнюю гладкость. Отчетливо осознавая, с каким удовольствием он променял бы ее на самые глубокие рытвины и колдобины родных мест.

— Хальт! — Властный окрик прозвучал неприятно резко и зло.

Степаныч остановился и притворно удивленно принялся вертеть головой по сторонам. А не найдя источника звука, даже на небо взглянул. И не зря старался, не напрасно лицедействовал… Из кустов, как раз там, где разведчик и предполагал засаду, раздался довольный хохот, а еще пару мгновений спустя на дорогу вышли два солдата в полевой форме СС.

— Кто такой? Куда прешь, старик? — по-немецки спросил тот, что с виду был моложе.

Степаныч изобразил поклон и полнейшее недоумение на лице. Решив, что обычному крестьянину не обязательно понимать чужой язык. Но на всякий случай приложил ладонь к уху.

— Аусвайс! — громче рявкнул парень, явно довольный возможностью проявить власть и требовательно протянул руку ладонью вверх.

Семеняк энергично закивал головой, суетливо полез во внутренний карман пиджака и услужливо подал солдату кисет, туго набитый самосадом.

— Что ты мне тычешь? — удивился тот.

— Ну чего ты расшумелся, Ганс? — урезонил его второй солдат, выглядевший старше. — Старик решил, что ты закурить хочешь, вот и угощает. Небось, по себе знает, что у солдат без курева уши пухнут.

— А документы? — не сдавался тот, хотя кисет взял и осторожно принюхался.

— Да вон его документы… — указал на плотницкий инструмент второй. — Или ты считаешь, что большевики теперь своих диверсантов вместо автоматов — пилами и топорами вооружают? Чтобы страшнее казались?

Ганс неуверенно хохотнул.

— Битте, битте, герр… — угодливо поклонился солдатам Семеняк. Немного подумал и уже не так уверенно прибавил: — Данке шин…

— Видишь, — усмехнулся старший солдат. — Человек от всей души угощает. Бери, закуривай, раз такой случай представился. А то, как я погляжу, начальство о нас совсем позабыло. Вторые сутки в засаде сидим. Совсем озверел наш капитан после прибытия того майора из Берлина.

Немцы так ловко свернули самокрутки, что Степаныч даже удивился. Ведь всегда считалось, что вермахт настолько хорошо снабжают сигаретами, что окопные фрицы еще и не всякую марку курить соглашаются. Похоже, к концу войны, и тут у них не так все гладко, как прежде было…

Тем временем второй солдат, тот, что старше, внимательнее оглядел мнимого плотника и требовательно указал на топор. А когда Степаныч подал ему свой инструмент, немец, подсвечивая себе небольшим фонариком, внимательно осмотрел лезвие. Но мог и не беспокоиться, тут все было в порядке. Этот топор хозяйственный ординарец подобрал в одном из боев, в захваченном немецком блиндаже. И клеймо на обушке стояло фирмы «Золинген».

— Гут, — одобрил солдат. Попробовал пальцем заточку рубящей кромки и еще раз кивнул. — Зер гут… — а возвращая инструмент, прибавил: — Но так носить нельзя.

И видя, что крестьянин не понимает, объяснил жестами, тыкая пальцем, хотя и не переставал при этом говорить.

— Сними топор с ручки… И держи отдельно. Все вместе — считается оружием… Мы с Гансом не привередливые, но если попадешься жандармам, табаком не отделаешься.

— Эй, Бруно, ты так рассматривал топор, словно выискивал, с какого боку он заряжается… — поддел товарища Ганс.

— Понимал бы что, сопляк, — чуть погрустнел тот. — Я же и сам, по довоенной жизни, Tischler. И добрый плотницкий инструмент от колуна даже на ощупь отличу. Больше того, ты обратил внимание, что старик левша?

— И что из этого? — удивился молодой солдат. — Мало ли левшей?

— Понимал бы, — насмешливо хмыкнул старший. — А то, что и лезвие топора заточено именно под левую руку. Такой аусвайс нарочно не подделаешь. Так-то, парень…

Благодаря частым занятиям с Корнеевым, ефрейтор Семеняк довольно сносно понимал немецкий и мысленно поблагодарил неизвестного левшу, от которого он унаследовал топор. То-то им так удобно было пользоваться!.. И удивился: «Вот ведь оказывается как — бьем фашистов, а убивать приходится мастеровой люд. К примеру, я, умеющий многое сделать собственными руками, о такой тонкости и не слышал раньше. Надо же, придумали: топор для левши…»

— Ступай, — махнул ему тем временем бывший столяр, слегка подталкивая в спину. — Давай, давай… Шагай отсюда, старик, пока мой товарищ колбасу в котомке не унюхал… Небось, заждались дома родные-то добытчика.

— Данке шин, — еще раз поклонился Степаныч и неторопливо поковылял дальше, время от времени как бы опасливо оглядываясь. Но можно было не беспокоиться. Немецкие солдаты еще постояли немного на дороге, докуривая забористый самосад старшины Телегина, и полезли обратно в кусты, к остальным товарищам, — дожидаться русских диверсантов. Настоящих диверсантов, которые в камуфляже и с автоматами. А то и с парашютами.

* * *

Дверь склада оказалась закрытой только на щеколду.

Хмыкнув, майор тихонько потащил створку на себя. Когда щель стала достаточно широкой, чтоб протиснуться, он пропустил вперед Петрова, а потом и сам проскользнул в помещение, тщательно прикрывая за собой дверь. Офицеры немного постояли, давая глазам, после света фонаря, снова привыкнуть к потемкам.

Внутри стояла такая гробовая тишина, что удалось расслышать, как за стеной поскрипывали доски на помосте пристани под ногами у часового. Видно, речная сырость заставляла солдата постоянно двигаться… Вот он и бродил взад-вперед… Скрип-скрип… скрип-скрип… Скрип-скрип… И еще внутри склада стоял очень сильный, устойчивый запах. Как в церкви или на похоронах: елейно, приторно.

— Ну что, сапер, рискнем? — прошептал Корнеев прямо в ухо Петрову. — Щелкнем зажигалкой? Как думаешь: ничего не взорвется?

— Не должно… — чуть дернувшись от неожиданности, но совершенно уверенным тоном ответил Виктор. — Насколько я помню из курса химии о стеаринах и парафинах: пожароопасных веществ здесь хватает с избытком, а вот из взрывоопасных компонентов для производства свечей вроде бы ничего не используют. А если и используют, то все это «добро» в другом складе должно находиться. Да и на дверях никакого предупреждения, типа «Ахтунг!» или улыбки «веселого Роджера», не наблюдалось.

— В любом случае рисковать придется. Без света — что мы тут увидим?.. Темно, хоть глаз выколи.

Майор присел и, на всякий случай прикрываясь полой кителя, осторожно чиркнул зажигалкой.

Крохотный огонек сперва погрузил склад в еще более кромешную тьму, а потом успокоился, разгорелся и высветил фрагмент длинных стеллажей, тянущихся вдоль стен и уставленных разнокалиберными ящиками и коробками. Корнеев повернулся в другую сторону — там складировались большие мешки.

— Снаружи помещение кажется меньше… — пробормотал Корнеев и прочитал на ближайшей к себе коробке. — Kerzen… Свечи…

— ParafinKerzen… — добавил Петров, отошел чуть в сторону и прочитал надпись на упаковках, стоящих на противоположном стеллаже, благо буквы были сантиметров по пять. — А здесь: StearinKerzen… Что значит…

— Знаю…

— Ах да… — кивнул Петров, припоминая, что майор владеет немецким языком лучше него. — Собственно, терминология простая. Парафин — он везде парафин. Как, впрочем, и стеарин.

— Kirchenkerzen… — обнаружил майор новую надпись, красиво выведенную готическим шрифтом на небольшом ящике из гладко оструганных и хорошо пригнанных досок, и удивленно заметил: — Надо же… Гляди, Виктор, они для церквей свечи отдельно изготавливают. Дурман, наверно, в воск добавляют, чтобы лучше народ оболванивать. Опиум для народа, блин… Нам их никогда не понять… Богу молятся, а детей, вместе с матерями, в газовых печах сжигают…

— Не надо сейчас об этом, — зло дернул щекой Корнеев, вспомнив застреленную снайпером беременную жену Малышева. — Ярость ум затуманит — глупостей наделаем. Обо всем об этом мы с ними потом, после победы потолкуем. Обстоятельно, с чувством и расстановкой…

— Извини, командир.

— Ладно, проехали… А ты чего застыл, капитан? Чай, не на экскурсии. Одним осмотром сыт не будешь. Вскрываем.

Оба офицера аккуратно поддели ножами крышки ближайших ящиков. Внутри, ровненько, как снаряды к сорокапятке, лежали жирные на ощупь свечи. Вернули досочки обратно, вскрыли еще по одному ящику — результат оказался тот же. Третья и четвертая попытка обнаружить на складе нечто, не имеющее отношение к производству свечей, тоже ничего не дали.

— Ну что ж… — хмыкнул Корнеев. — Как поговаривают ученые мужи: отрицательный результат — тоже результат. Поскольку сужает круг поиска. Верно излагаю?

— Точно так, командир… Особенно если упомянутый результат укладывается в общую схему и приближает экспериментатора к достижению намеченной цели.

— Ну вот и славно. Давай, сапер, — кивнул Корнеев. — Устанавливай свой сюрприз и будем уходить. Теперь нам остался один путь — в монастырь…

— Минировать свечи? — чуть растерянно произнес Петров. — Зачем?

— А что такое? — не понял Корнеев.

— Как тебе сказать, Николай… Война и так все испоганила да перекалечила. Бог весть сколько всего придется восстанавливать и раны зализывать. Так пусть хоть не впотьмах… Было б тут какое военное имущество — не жалко, но свечи… Неправильно это.

— Больше ж нечего… А просто так уйти, не обозначив, что мы заходили — нельзя. Господин подполковник должен точно знать наш маршрут. Только в обратном порядке…

— Почему нечего? Вон административное здание, вход легко рвануть можно… — предложил сапер. — Опять же, я заметил: трактор там какой-то в боксе стоял. С большими колесами. Не на выставке же. Заложу заряд. И как только заведут…

— Да? Ну хорошо, если тебе техника больше нравится. Вернее, наоборот.

— Спасибо, командир…

— Ишь ты, — усмехнулся майор Корнеев, — какие у нас саперы, оказывается, привередливые да разборчивые? С тонкой душевной конституцией.

Потом помолчал немного и продолжил задумчиво:

— Хотя в чем-то ты, Виктор, конечно, прав… Война не навсегда, и кому как не нам — победителям, о будущем подумать? Особенно сейчас, когда все что угодно на боевые потери списать можно. Молодец, капитан, уважаю. Действуй, как наметили. А я еще парочку ящиков осмотрю, для полной уверенности, и буду ждать тебя у забора… Только не возись. Нам еще к монастырю поспеть надо, пока не рассвело. Он вроде рядом. Но и время — не стоит. А больше пары часов после рассвета Штейнглиц нам не даст. Тут и к гадалке не ходи.

* * *

Человек шел по дороге совершенно не скрываясь. Больше того, он то и дело нервно взмахивал свободной левой рукой, поскольку правая была занята небольшим саквояжем, и громко бормотал что-то, судя по интонации — очень ругательное.

— Эй, доктор, — поманил Хохлова к себе Гусев. — Ну-ка, прислушайся. Чего этот чудак там лепечет?

К тому времени незнакомец подошел ближе, и теперь его голос в ночной тишине звучал еще отчетливее.

— Ну вот зачем им в монастыре понадобился ветеринар? Да еще так срочно! Посреди ночи?.. У «королевского тигра» зубы разболелись? «Пантера» охромела? Приказ!.. У оберштурмбанфюрера бессонница, а Иосиф из-за этого тоже должен не спать. И никому нет дела, что я за вчерашний день принял двух телят и отнял мужество у жеребца на соседнем хуторе. А для этого мне пришлось целых шесть верст идти туда и обратно собственными ногами.

Ветеринар остановился и посмотрел на упомянутые им ноги, словно не верил, что они сумели проделать такой сложный путь.

— Ладно, дорогу обратно не считаем. Это пошло на пользу. Потому что, если бы я заявился домой сразу после угощения пана Дызмы, Ядвига, чего доброго, могла бы и со мной поступить, как я с несчастным Каурым. И так шуму было больше, чем мы с паном Дызмой выпили на двоих… Спрашивается: я что, на прогулку ходил? Фунт шпика, полфунта отличнейшей буженины, полтора десятка яиц, лук, картошка. Два фунта муки! А яблоки? Целый мешок! Едва донес. Да, сейчас они ничего не стоят. Но если не лениться и засушить? И она еще смеет говорить, что я…

Тут ветеринар сбился с курса, видимо, все-таки сказалась общая утомленность организма. Его ноги выписали какое-то замысловатое танцевальное па, и Иосиф нырнул носом вперед, на обочину… Прямиком в объятия Гусева.

От неожиданности старший лейтенант не придумал ничего лучшего, как приложить ветеринара кулаком по темени. Иосиф не возражал. Общая анестезия настолько пришлась ему по вкусу, что он спокойно распростерся ниц, при этом не выпуская саквояж и… захрапел.

— Вот тебе и здрасьте, — пробормотал Гусев. — Даже если бы хотел такое дело провернуть, и то лучше б не смог. Командир вернется, а у нас «язык».

— Судя по его состоянию, — хмыкнула Лейла, — много от него не узнаешь.

— А больше и не надо, — произнес Хохлов. — Решать, конечно, майору. Но из того, что я услышал — в наших руках пропуск в монастырь.

— Да? — заинтересовался Гусев. — И чего этот фриц наболтал такого занятного?

— Он не фриц. Не могу сказать точнее, но — либо чех, либо австрияк…

— А какая разница?

— Примерно как между украинцем и белорусом. Но не это важно. Он — ветеринар и вызван в монастырь к какому-то оберштурмбанфюреру.

— О! Я всегда знал, что эсэсовцы не люди! — оживленно произнес Вартан Ованесян. — Что и требовалось доказать.

— Отставить шутить, — явно копируя Корнеева, приказал Гусев. — Если так, то задерживаться не следует. Немцы пунктуальны и педантичны. Любая необъяснимая задержка ветеринара в пути вызовет тревогу. И если в ближайшие пять-десять минут командир не вернется, придется самим принимать решение. Сергей Фомич, ты сможешь привести его в чувство и расспросить? Нам нужно больше информации. Кстати, это в твоих интересах.

— Ты хочешь сказать?..

— А кто из группы сможет изобразить врача? Я уж не говорю о знании языка.

— Но я же…

— Ладно, не суетись, медицина. Может, еще и не придется геройствовать. Сперва допросим.

Военврач Хохлов сам просился в разведку, когда в их часть, в поисках добровольцев, приехал Корнеев. Тогда ему казалось, что после трех месяцев в штрафбате нигде не будет страшнее и хуже. Но, будучи сугубо штатским человеком, он как себе все это представлял? Что вместе с группой боевых товарищей преодолеет ничейную полосу, ворвется в какой-то штабной блиндаж, спеленает там важного «языка», лучше всего — генерала, или хотя бы полковника. Потом — марш-бросок обратно. И вот уже все позади. Задача выполнена, наградные списки составляются. Понятное дело, что риск большой. Могут и убить. Ну так на войне нет безопасных мест. Убивают и в самом глубоком тылу. Это если на минуточку позабыть, что в конце жизненного пути нас всех поджидает смерть.

Когда Корнеев отверг его кандидатуру, Сергей Фомич почувствовал себя обойденным. И сильно обрадовался, после того, как по его мнению, справедливость — в лице полковника Стеклова — восторжествовала и была восстановлена. Но сейчас перспектива пойти одному в самое логово врага совсем не казалась военврачу заманчивым приключением.

Потерев ветеринару уши и сунув под нос пузырек с нашатырем, Хохлов добился того, что бедняга очнулся. Почти… Потому что, привстав на колени, он вдруг широко перекрестился, хоть и слева направо, и забормотал:

— Domine Iesu, dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori, perdue in caelum omnes animas, praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime indigent.

— Чего он бормочет? — не удержался Гусев.

— Молится. Наверное, решил, что оказался в аду.

— А-а, — с пониманием отнесся старлей. — Бывает. Особенно если выпито много, а закуска — так себе…

Услышав звуки чужой речи, ветеринар умолк, а потом тоже заговорил по-русски. Правда, с жутким малороссийским акцентом.

— Я еще сплю, или уже в России?

— Не волнуйтесь, Иосиф, — ответил ему по-немецки Хохлов. — Вы по-прежнему находитесь неподалеку от своего дома, на околице Дубовиц. Хоть и попали в плен к русским.

— Вам даже мое имя известно? — изумился тот.

— Нам все известно, — грозно ответил Хохлов. — Так что советую отвечать на вопросы предельно четко и откровенно. Если хотите сохранить свою жизнь.

— Да-да, конечно… Спрашивайте, — интенсивно закивал тот. — Я не нацист и никогда не любил фюрера. Вы можете себе представить, как трудно жить ветеринару, если хозяину запрещено бить скотину? А не приведи Господь, падеж какой в округе случится? Трудовой лагерь — это еще очень повезло.

— Откуда русский знаете?

— Я Академию ветеринарной медицины в Лемберге заканчивал. А там, в пригороде, и малороссов, и русинов хватало. Особенно среди официанток и горничных. Старая Австро-Венгерская империя большая… была. Ну и при поляках еще не все изменилось… Во всяком случае — паненки по-польски и по-немецки не все понимают. Помню, упадала за мной одна Маруся. Премилое создание, скажу я вам. В доме у графа Скшетушкого служила. Так она, вы не поверите…

— О паненках после… — остановил разговорившегося ветеринара Хохлов. — Объясните лучше, зачем вас в монастырь вызвали? Да еще так срочно?..

— Кошка оберштурмбанфюрера рожает, — предпринял попытку вскочить на ноги Иосиф, но был усажен обратно бдительным капитаном Пивоваренко. — Вы что?! Вы не понимаете! Я, наверно, и так опаздываю!.. И если с животным, не дай Бог, что-то случится, мне несдобровать. А то и всей родне. Тем более, я не немец, а всего лишь австриец.

— Не волнуйся, все будет нормально, — успокоил ветеринара Хохлов. — Не знаю, как решит командир — но то, что идти в монастырь тебе уже не придется, могу утверждать со всей уверенностью. А теперь не спеша и очень подробно расскажи все, что тебе известно, а следовательно, и мне надо знать — о кошке, ее хозяине и вообще, что там — за стенами монастыря?..

* * *

— Такая вот петрушка, командир, — закончил доклад Гусев.

— Ну что ж, — хмыкнул Корнеев. — Занятную историю он вам поведал. А сколько в ней правды?

— Считаешь, хитрит коновал? — удивился старлей.

— Мог бы угадывать, был бы гадалкой, — пожал плечами тот. — Если этот Иосиф тот, за кого себя выдает — один расклад, а если нет? Вот ты, к примеру, попадись врагам…

— Тьфу-тьфу-тьфу, — трижды сплюнул Гусев.

— Извини, — Корнеев оглянулся, а потом постучал себя по лбу. — Но все же. Стал бы с ходу правду выкладывать?

— Обижаешь, командир.

— Вот и я о том же. Где гарантия, что пленный нам дезу не лепит?

— Я — гарантия, — отозвался Хохлов, подползая ближе. — Не берусь судить о его должности и звании, товарищ майор, но что этот человек действительно ветеринар, могу подтвердить. Мы тут еще немножко побеседовали с ним о медицине. Так что не сомневайтесь. Я же и сам доктор, если помните.

— Ты уверен, Сергей Фомич?

— Да.

— Гляди, ошибка дорого может обойтись. Причем в первую очередь именно тебе. Да ты уже, наверно, и сам все понял?

— Конечно, понял, командир. Потому и тороплю. Иосиф говорил, что опаздывает, а оберштурмбанфюрер этого не любит. В общем, если идти — то немедленно. Каждая минута промедления только усилит подозрение фрицев.

— Не усилит, — усмехнулся Корнеев, кивая на опять уснувшего ветеринара. — Вы что, не видели, в каком он состоянии? А если еще чуток усугубить? Вот и объяснение любым задержкам. Пьяного-то сумеешь изобразить?

— Что я не русский? — возмутился военврач. — Попрошу без намеков, товарищ майор.

— Отставить пререкания. Сам говоришь: медлить опасно. А идти — действительно надо. Такой козырный случай нам никак упускать нельзя. Гусев, тащи сюда ветеринара.

— Не надо, командир, — остановил его Хохлов. — Все что можно, я уже выспросил.

— Точно?

— Да. Ну во-первых, Иосиф ничего не знает о тех фрицах, что прячутся за монастырскими стенами. Туда никого из местных не пропускали. Об интересующем нас оберштурмбанфюрере — тем более. Кроме того, что слышал от солдат в городке, будто бы он тут недавно появился. Недели две-три, не больше. Так что благословите, отче, и я пойду.

— А может, ловушка?..

— Да брось, Николай. Думаешь, СС специально подгадало с окотом к нашему прибытию? Думаю, тогда была бы причина более умная.

— Не понял тебя?

— Легче кошек плодятся только кролики, я имею в виду — из домашней живности. Так что в ловушку господин подполковник заманивал бы нас болезнью любимого жеребца или еще каким-то важным событием. А окот — это больше на глупую шутку смахивает. Кстати, Иосиф тоже так сперва подумал, когда ему позвонили из монастыря и позвали принимать роды у Марты. И собрался только после того, как за ним прислали вестового. Вот почему вдвойне поторопиться следует. А то — загнется кошка, и меня не как диверсанта шлепнут, а за саботаж. Обидно…

— Шутить изволишь?

— Какие уж тут шутки… — поднялся на ноги Хохлов и с удовольствием потянулся. — Все, пошел. Сможете, подстрахуйте. Нет — ждите. Постараюсь управиться по-быстрому. Если Марта согласится…

— Погоди.

— Командир, — врач наклонился и поднял саквояж ветеринара. — Ну что ты себя уговариваешь. Ничего лучшего мы все равно не придумаем, а время уходит. Да ты глянь на меня внимательнее? Это похоже на доблестного и неустрашимого русского диверсанта-разведчика?

Поскольку более нелепого сравнения и представить себе было невозможно, Корнеев непроизвольно улыбнулся.

— Вот. Что и требовалось доказать, — удовлетворенно кивнул Хохлов.

— Я не о том, — очень серьезно произнес Корнеев. — То, что мы затеваем — авантюра чистейшей воды. Шанс, что ты что-то увидишь и сможешь до рассвета вернуться, минимален. Мы не имеем права его упустить, но при этом всего лишь пользуемся случаем. А удача — капризная тетка. Поэтому, Сергей Фомич, если по какой-то причине ты не сможешь уйти до рассвета — не паникуй. Либо затаись в лесу и жди наступления, оно должно начаться в самые ближайшие дни. Либо — пробирайся за линию фронта самостоятельно. Только не тем же путем, а отойди километров десять в сторону.

— Я понял, — не менее серьезно ответил Хохлов. — Разрешите выполнять?

— Давай, Сергей. И ни пуха тебе…

— К черту… — Хохлов дернулся уходить, а потом посмотрел на безмятежно похрапывающего ветеринара. — А с ним что будет?

— Как говорится, по закону военного времени… — хмыкнул Гусев. — Нож под ребра, труп в реку. Не боись, доктор. Все сделаем, как надо.

— Командир, не убивайте? Он же не фриц. К тому же — доктор, а не солдат, хоть и ветеринар. А врачей теперь много понадобится.

— Связался черт с младенцем, — сплюнул Корнеев. — Один свечи бережет, второй — коновала жалеет. Таскать мы его с собой не можем, оставить — тоже. А если он очнется раньше времени и тревогу поднимет, когда ты еще в монастыре будешь?

— Да он в таком состоянии, что проспит до обеда. А проснется — ничего не вспомнит.

— Ладно… — недовольно проворчал Корнеев. — Придумаем что-нибудь.

— Да чего там думать, — усмехнулся Пивоваренко. — Прежде чем уходить, вольем в него еще одну дозу, тогда точно раньше времени не проснется.

— Спасибо…

— Эй, медицина, — окликнул его десантник. — Сам-то ты ничего не позабыл?

— Кажется, нет?

— Ну да. А хлебнуть на дорожку? Чтоб все путем и — для соответствующего запаха… — капитан протянул врачу фляжку.

— Вот, черт! — выругался Корнеев. — Даже я запамятовал. Спасибо, Олег.

— Спасибо, — поблагодарил Пивоваренко и Хохлов. Правда, не так искренне, поскольку он-то как раз и не позабыл об этом. И уже принял втихомолку. Для храбрости, так сказать. Но и от вторичного угощения отказываться не стал. Как сказал в шутку командир: он что — не русский?

— Ну все. Пошел я, парни. Пожелайте мне удачи, или как там у вас принято.

— Не пропадай…

— К черту… — уже не прислушиваясь к словам Корнеева, а потому невпопад ответил военврач. Повернулся, вышел на дорогу, и уже там, перейдя на немецкий язык, с пьяной путанностью и упрямством, довольно громко стал доказывать какой-то Ядвиге, что она сама во всем виновата, потому что…

В общем, эта тема, похоже, одинакова во всех странах и у всех народов.

«Ошибался Лев Николаевич, — совершенно не ко времени, но как-то само собой вспомнилось Корнееву начало „Анны Карениной“. — Это счастливы люди по-разному, а несостоявшиеся семьи все одинаковы. Как под копирку…»