Как только чуть забрезжило, капитан Малышев безжалостно растолкал недавно сменившегося с поста Колесникова.

— Сергей, потом доспишь. Слушай сюда. Ты остаешься с Олей. Ждите связи с «Призраком-один». Уверен, майор Корнеев вскоре объявится. А мы со старшиной проветримся чуток. Полюбопытствуем, с какого боку фрицам сподручнее свинью подложить.

— Есть оставаться на связи. А что докладывать, если «первый» затребует уточнить обстановку?

— Вообще-то ефрейтор Семеняк уже должен добраться к ним. Но если не смог… Доложишь все, что знаешь, и запросишь дополнительный сеанс связи. Скажем, в пять тридцать и, повторно, в шесть ровно. Думаю, мы со старшиной к тому времени должны управиться… О, едва не забыл спросить!.. Сергей, а ты «юнкерс» в воздух поднять сумеешь? Или лучше не рисковать и взять в плен немецкого летчика?

— Я так понимаю, командир, что речь идет о вчерашней находке Кузьмича? — уточнил пилот. Пару секунд помолчал, словно обдумывал ответ, подбирая нужные слова, а потом твердо ответил:

— Нет, капитан, летать на «тетушке Ю» мне не приходилось… Но в кабине этого типа самолета сидел и с системой управления знаком. Если это именно «пятьдесят второй». Так что, думаю, вырулить на старт и взлететь… с минимальной загрузкой, сумею. Нам бы только за линию фронта дотянуть, а там — разберемся. В крайнем случае на пузо плюхнемся… Транспортник не бомбовоз, не детонирует. А что касаемо захвата немецкого пилота, то вряд ли из этого что толковое получится.

— Почему?

— Сейчас хоть и не сорок первый, и спеси у фашистов поубавилось, но все-таки воспитанники Геринга не пехотные серые шинели. Эти птенцы сотрудничать не станут. Скинет чуток газ при взлете, самолет носом клюнет, лопасти покорежит и все — уже никто никуда не летит. А уследить за его действиями, чтобы упредить саботаж, не получится. Или еще каким-то способом самолет выведет из строя, так что мы и понять не сумеем. Я, к примеру, свой бомбовоз одной спичкой так заблокирую, что десяток техников не поймет, в чем загвоздка. Ясное дело… — поправился пилот, — кроме тех, кто знает самолет лучше меня… Так что с фрицем риска будет куда больше, чем доверить штурвал мне.

— Тебе виднее. Значит, дорогой товарищ капитан, придется самому нас отсюда вывозить…

— Я постараюсь, товарищ капитан, — в тон Малышеву ответил Колесников. — Со всем прилежанием.

— Вот и договорились. Ну что, старшина, пошли готовить нашему Икару взлетную полосу? Домой-то хочешь?

— Домой — не в гости. Всегда приятно возвращаться. И без подарков рады будут, — кивнул Кузьмич. — А Икар — это кто?

— Икар? — переспросил Малышев. — Гм, как бы тебе объяснить попроще…

— Самая первая модель пикирующего бомбардировщика, — усмехнулся Колесников.

— Немецкая?

— Нет, греческая…

— Тогда не важно. С греками мы не воюем… — сделал единственно важный для себя вывод старшина.

— И насчет подарков дело не встанет. Уж Колька Корнеев обязательно что-нибудь придумает!.. Кстати, Кузьмич, — капитан Малышев украдкой подмигнул проснувшейся и прислушивающейся к разговору радистке, — я слышал, будто ты в молодости на медведя с голыми руками хаживал? Верно, нет?

— Брешут люди… — отмахнулся старшина, перехватив взгляд, и принялся степенно оглаживать усы. — Я бы, конечно, с удовольствием. Но вот какая закавыка — меня, командир, все таежные медведи стороной обходят… Боятся.

— Это с чего вдруг?

— Так я ж однажды тигру ухо отгрыз… — усмехнулся Телегин, понимая, что весь этот вроде бы пустяшный разговор, ненужный и как бы совершенно не ко времени, капитан не зря затеял.

Даже у самых опытных, закаленных войной бойцов, но впервые попавших за линию фронта, когда вокруг одни враги и, случись беда — никто не придет на помощь, порой сдают нервы. И если более опытные товарищи вовремя не приободрят новичка, не снимут пустой болтовней, немудреной шуткой избыточное напряжение, то в самый ответственный момент бойцу может не хватить хладнокровия и самообладания. А в разведке не бывает мелочей: любая ошибка или оплошность одного может привести к провалу задания и гибели всей группы…

— Чего-чего? — Малышев и сам не ожидал подобного ответа, но с готовностью подыграл Кузьмичу. — А ну-ка, поведай нам сию страшную тайну. Ей-богу, интересно.

— В общем-то, ничего особенно примечательного, — Телегин привычно полез за кисетом, но наткнувшись на пустоту, вспомнил, что отдал его Семеняку. — Давненько это было. Я ведь сызмальства с отцом зверя промышлять начал… Вот и наловчился. А когда мне аккурат двадцать седьмой год исполнился, я по пушнине план заготовок на двести процентов выполнил. Премию мне тогда дали, грамоту вручили и на съезд передовиков в город отрядили. Много чего я тогда там интересного впервые увидел. Если честно, то я и подумать не мог, что так много людей в одном месте уживается… М-да, — Кузьмич грустно вздохнул, то ли вспоминая молодость, то ли яркие впечатления.

Товарищи терпеливо ждали продолжения истории и не перебивали.

— А какими кушаньями нас в столовой гостиницы угощали, — причмокнул тот губами. — Пальчики оближешь. Но больше всего мне одно сладкое вино понравилось. «Рубиновое Крымское». Этикетка невзрачная, как на скипидаре, а на вкус — не оторваться. Никогда прежде ничего подобного пробовать не доводилось. Водку, настойки на спирту — это да. В тайге, зимой или в ненастье, всякое случается. Иной раз без вовремя сделанного глотка не выжить. Но это же не пьянство, а сродни лечению… Целебная микстура… Батя мой знатно первач на разных целебных корешках настаивал… — Старшина опять помолчал немного. — М-да, так вот, кто-то еще легенду об этом вине рассказывал. Кто именно — помню смутно, а саму историю запомнил.

Кузьмич опять полез за кисетом и вздохнул.

— Вот дурная привычка. И когда только успел. Ведь до войны я и в руки табак не брал. Народ смолил, а меня не тянуло. Да и нельзя охотнику. Табачный дух зверье таежное дальше всего чует…

— О табаке мы знаем, Кузьмич, — перебил старшину Малышев. — Ты о вине рассказывай. Или — сразу о тигре.

— Ага, ну да… Сначала о вине. Жил в селе Козы в Солнечной долине, на юго-востоке Крыма, ученик Авиценны — врач-целитель, знавший магию, лечебные травы и законы движения небесных светил. За его бескорыстную доброту, мудрые советы и талант к врачеванию селяне прозвали его Доктором. Однако талант этого доброго, умного и неуемного человека не ограничивался одним врачеванием. На своем винограднике он выращивал виноград и даже выводил новые его сорта.

Наградой за кропотливые и долгие труды стали два необыкновенных сорта винограда, из ягод которых Доктор готовил драгоценное вино цвета темных магических рубинов. С помощью этого вина он творил чудеса, возвращая к жизни безнадежно больных. Слава о Докторе и чудесном напитке скоро перешагнула границы Киммерии.

Однажды в этот далекий, глухой и чарующий крымский уголок судьба привела Полковника, гонимого интригами царского двора. В уютном доме между гор и лесов, на берегу Черного моря он проводил жизнь в охоте и долгих душевных беседах с умным Доктором. Страсть Полковника к охоте с годами усиливалась. Он был от природы храбрым и отчаянным человеком, не раз рисковал жизнью. Однажды во время очередной охоты Полковник был тяжело ранен подстреленным кабаном-секачом. Истекающего кровью, привезли его охотники к дому Доктора. К несчастью, Доктор находился в соседней деревне Токлук у больного чабана. Подоспевшие соседи посоветовали налить Полковнику чудодейственного вина. Искренне желая помочь, друзья дали ему выпить полный кувшин магического напитка. Чудо произошло и в этот раз. Умирающий открыл глаза, приподнялся… Но кувшин оказался слишком велик: мгновенно излечив плоть и восстановив силы, вино так же быстро затуманило разум. В порыве опьянения, сам того не желая. Полковник набросился на возвращавшегося в сумерках Доктора и убил его, приняв за врага на поле битвы. А когда пришел в себя, страшная весть о смерти друга мгновенно и навсегда отрезвила его. Он дал зарок впредь не пить ни капли вина.

Селяне, боготворившие врача-волшебника, лозам с его виноградника дали имена в память об этой истории. Одну назвали «Эким Кара» — «Черный Доктор», другую — «Джеват Кара» — «Черный Полковник». И по сей день вина с такими именами хранят в себе, словно сказочная живая и мертвая вода, два противоборствующих начала: исцеляющее и разрушающее, словно мед и яд. А то вино, что из лозы Эким Кара и есть то самое, так понравившееся мне «Рубиновое Крымское».

В общем, не внял я поучительной легенде и тоже набрался этой сладости до такого состояния, что после торжественного застолья едва в свой гостиничный номер попал.

— Что-то я не пойму, Кузьмич, с какого боку во всей этой занимательной антиалкогольной пропаганде укушенный тобою тигр? — чуть озадаченно хмыкнул Малышев.

— А ты погодь, командир, не торопись… — почесал подбородок старшина. — Дай закончить… Так вот, в номер я вошел, но до кровати добраться уже не сдюжил и улегся отдыхать прямо на ковре… И вот тут-то все и случилось. Дело в том, что вместо ковра, на полу моего номера была расстелена шкура уссурийского тигра.

— Ага, вон к чему ты клонишь… — догадался, в чем скрытый смысл байки, Андрей, но перебивать не стал, давая старшине досказать до конца.

— Теперь представьте себе, дорогие товарищи, мое состояние: когда спустя некоторое время, я открыл глаза и понял, что каким-то чудом оказался на спине огромного тигра, который всячески пытается сбросить меня. А ведь это — верная смерть! У китайцев даже поговорка такая есть: «Оседлав тигра, трудно слезть». Вмиг загрызет. У меня же не то что ружья — ножа и того с собой нет. А тигр так вертится, что от полос аж в глазах рябит, и тошнота к горлу подкатывается!.. Одними руками никак не удержаться! И тогда я вцепился ему в ухо зубами. Да так крепко, что отгрыз напрочь… — закончил охотник под приглушенный смех товарищей. — С тех пор ношу свой «трофей» всегда с собой. И как только чувствую, что готов совершить глупость, вынимаю мохнатое ухо, поглажу его пальцами, и вся дурь из головы в тот же миг улетучивается. Третий десяток лет безотказно помогает. Так что, товарищи дорогие, хотите — верьте, хотите — нет, но с тех пор мне за себя самого перед людьми ни разу краснеть не доводилось… Показать талисман?

— Погодь, Кузьмич, дома смотрины устраивать станем… — Малышев остановил потянувшегося к вороту Телегина. — Когда обратно, к своим вернемся. Хороша твоя байка, спору нет, интересная и поучительная, но пора и делом заняться. Скоро совсем светло станет. Пошли, старшина… «Тигров», извини, в здешних местах не замечено, но если сдюжим, то сможешь к своим охотничьим трофеям перышко от железной птички приобщить.

* * *

— Скажите, товарищи офицеры… — после пятнадцатиминутного вглядывания в небо и третьей сигареты спросил у саперов Корнеев. — У вас бикфордового шнура в запасе много осталось?

— Думаю, пара метров найдется, — ответил за двоих Ованесян. — А что, командир? Мы будем еще что-то взрывать?

— Я бы попросил отвечать точнее! — задумавшись, Николай произнес эти слова чуть более жестче, чем требовалось.

— Насколько точнее, товарищ майор? — обидчивый армянин тут же вспылил. — Прикажете в сантиметрах доложить или в миллиметрах?

— Не умничай, Вартан, — немного сбавил тон Корнеев. — Я же не из праздного любопытства спрашиваю. Это важно. Сейчас все объясню…

— Тогда надо перемеривать…

Ованесян вынул шнур из вещмешка и вместе с Петровым стал прикидывать длину пядями.

— Примерно три метра, плюс-минус двадцать сантиметров… Точнее не скажем. Измерительный прибор барахлит.

— Угу… И сколько он гореть будет?

— Стандарт. Полсантиметра в секунду.

— А это значит… — прикинул в уме Корнеев. — Получается, что-то около десяти минут? Верно?

— Плюс-минус… — подтвердил Ованесян. — Но лучше учитывать минус. Я бы остановился на семи минутах. Для надежности…

— Маловато… За такое время далеко не уйдешь.

— Да ты толком объясни, Николай, — присоединился к разговору Петров. — Один ум хорошо, а два сапога пара… Чего задумал? Я так понимаю: нужен взрыв с отсрочкой по времени?

— И чем больше отсрочка, тем лучше, — кивнул Корнеев.

— И всего-то? — хмыкнул тот. — Полчаса хватит?

— Серьезно?!

— Вполне… — Петров вынул из нагрудного кармана необычный с виду взрыватель, больше похожий на толстую авторучку. — Вот. «ВХЗД-30» — химический взрыватель замедленного действия. Прихватил на всякий случай. Как знал, что может понадобиться… Время срабатывания — тридцать минут. Годится для твоей задумки?

— Отлично. Значит, действовать будем исходя из этого запаса времени. Гляди, Виктор… — Корнеев раскрыл карту. — Отсюда до монастыря около трех километров. Но сам монастырь нам не нужен, а примерно вот этот изгиб дороги. Установишь на обочине фугас… Метрах в двадцати, чтоб грохнуло хорошо, но даже случайно машину не повредило.

— Психологическая атака, понятно…

— Типа того. Сейчас без пятнадцати четыре. Ровно в половине шестого фугас должен быть заложен. А в пять тридцать пять нажмешь кнопку. Дальше — выдвигайся вот в эту точку. Два километра севернее Дубовиц. За те полчаса, пока грохнет и фрицы всполошатся, ты должен успеть уйти. Видишь, в этом месте западный берег реки еще гол, а на восточном — уже начинается лес.

— Я понял, командир. Спасибо…

— Это за что?

— Что сразу прикидывал, как сапера на верную смерть не посылать. Ведь ты поэтому и спрашивал о длине шнура, верно?

— Разговорчики… — проворчал Корнеев. — С тобой пойдет Гусев.

— Есть, командир, — кивнул старший лейтенант.

— Зачем? — удивился Петров. — Иван же не сапер. Да там и сложности никакой нет. Я справлюсь. Вартан, подтверди…

— Вообще-то Виктор прав, командир, там и одному делать нечего. Если только не будет приказа: отрыть под закладку яму глубиной с окоп для стрельбы стоя.

— Отставить пререкаться!.. — посуровел голосом Корнеев. — Один в поле не воин, товарищи офицеры. Особенно во вражеском тылу. Любая непредвиденная глуп… случайность может стать роковой. А старший лейтенант — опытный фронтовой разведчик. Случись что, не даст пропасть, вытащит… И очень прошу всех, будьте начеку! Хватит с нас и Васи Купченко…

При этих словах ефрейтор Семеняк вопросительно взглянул на Лейлу и, прочитав на лице девушки ответ, глубоко вздохнул. Значит, уже есть потери… Вот ведь судьба. А как чувствовал. Хотел поменяться с боксером, но после того, как Корнеев заговорил с Малышевым на повышенных тонах, не рискнул. Как опытный боец, Степаныч понимал, что совсем не дело, когда подчиненные начинают по своему разумению улучшать решение, уже принятое командиром…

— Ваша конечная задача, — продолжал тем временем майор, — скрытно выйти к лесному аэродрому не позже семи пятидесяти… Крайний срок — восемь ровно. А дальше будете действовать по ситуации. В зависимости от того, как сложатся дела.

— Есть…

— Хохлов, скорее всего, к этому времени тоже вернется. Перехватите его и дальше вместе.

— Понятно. А если…

— Если военврач не покинет монастыря к указанному времени, он будет действовать автономно. Это понятно?

— Так точно.

— Ровно в семь мы выйдем в эфир, тем самым давая операции «Прикрытие» вступить в завершающую фазу. Часы у немцев начнут обратный отсчет времени до подлета наших бомбардировщиков. А взрыв фугаса в непосредственной близости от стен монастыря, на что я очень надеюсь, заставит их запаниковать и начать эвакуацию груза, не дожидаясь поимки вражеских диверсантов. То есть — нас с вами. Но в то же время неопределенность ситуации не позволит оберштурмбанфюреру снять людей с оцепления для усиления группы сопровождения. Значит, охраны со Штейнглицем, когда он отдаст приказ об эвакуации, будет не больше отделения автоматчиков. И вот в этом наш с вами шанс, товарищи. Мы должны перехватить спец-груз по пути его следования на аэродром, или — в крайнем случае — захватить после погрузки на борт транспортного самолета…

* * *

На востоке громыхало, но как-то тихо, деликатно. Словно не нарочно. Так на кухне гремит посудой жена, стараясь не потревожить отдых мужа, но желая успеть приготовить завтрак к его пробуждению, — то слишком быстро кладет в тарелку ложку, то задевает половником кастрюлю. И грохот этот не был тревожным или пугающим, а, скорее, привычным — даже уютным…

Солнце еще не взошло, но лес уже оживал, готовился к следующему дню. По-летнему яркому, веселому. Когда еще не чувствуется усталость прожитых лет и унылое бремя грядущей осени. Разноголосые птицы, одна за другой, прочищали горло и звонко докладывали на утренней поверке о своей готовности к очередным свершениям.

— Видишь вон ту сосну, со сломанной верхушкой? — указал Малышев Кузьмичу ориентир на противоположной стороне летного поля. На одиннадцатый час.

— Группу сосен вижу, — старшина присмотрелся в указанном направлении. — Обломанную верхушку — нет… Мои глаза, командир, уже не ровня твоим молодым. Но ты не сомневайся, найду. Вблизи уж точно не проморгаю…

— Добро. Встречаемся… — он бросил взгляд на циферблат. — Через сорок пять минут, плюс-минус пять минут. Я пройду твоим вчерашним маршрутом, может, еще чего увижу, а ты, Кузьмич, — дуй в обход по противоположному боку. Погляди, что у них на той стороне припрятано. Сам знаешь, я хоть и не с танка слез, но в скрытности с тобой не тягаться.

Старшина тоже взглянул на часы, кивнул и словно растаял. Проделав это так ловко, что глядя вслед бесшумно исчезнувшей, растворившейся в подлеске человеческой фигуре, Малышеву невольно подумалось о леших и прочих лесных призраках. О «призраках» — как раз кстати…

Капитан мотнул головой, прогоняя наваждение, передвинул удобнее ножны и двинулся в восточном направлении. При этом, несмотря на предыдущее заявление, сноровкой он ни в чем не уступал опытному таежному охотнику. Во всяком случае, лес тоже принимал его, если и не как своего, то и не как чужого…

Примерно зная, что и где следует искать, Андрей не столько глядел под ноги, сколько высматривал между деревьями силуэт самолета. И вскоре, стоя метрах в двухстах от места ночлега, Малышев, разглядывая «упитанный» фюзеляж трехмоторного транспортного Ю-52, мог только удивляться: как немцы умудрились затолкать такую тушку в лес? Не иначе на руках закатывали, а потом — еще и деревья обратно понатыкивали. Ведь у «тетушки Ю» не меньше тридцати метров в крыльях, — а такую прореху никакой маскировочной сетью не прикроешь. Плешь все равно с воздуха заметная останется… Опытный летчик обязательно увидит и отметит в рапорте…

К тайной стоянке капитан вышел вовремя.

Отсыпавшийся ночью в казарме летчик пришел сменить дежурившего напарника. Ничего не опасаясь и не глядя по сторонам, он быстро взбежал по ступеням приставной лестницы и нырнул внутрь железного чрева.

— Лейтенант Гумбольдт, подъем! Вставай, соня! — заорал он уже внутри. — Обед проспишь!

— Как обед?! — не понял шутки, очевидно, все же задремавший под утро, прямо в кресле, пилот. — Почему обед? Дитрих, ты же должен был меня еще утром сменить!

— Гюнтер, клянусь, я пытался это сделать… — продолжал разыгрывать товарища весельчак Дитрих. — Но не смог тебя разбудить… У тебя такой крепкий сон, я аж обзавидовался.

— Иди ты в задницу, Дитрих! — наконец-то разобрался со временем суток отдежуривший летчик. — Вечно ты со своими дурацкими шутками… Никак не поумнеешь…

— Так ведь скучно, Гюнтер, — примирительно произнес тот. — Ни кафе, ни пива, ни музыки, ни женщин. Сидим тут как партизаны… Только и остается, что вспоминать Париж.

— Тьфу, тьфу… Еще беду накличешь. Кстати, о женщинах, Дитрих: ты уже вылечил свою гонорею, или все еще лелеешь ее, как приятное напоминание? О Париже…

— Сам дурак… — незлобиво ответил тот, оценив шутку. — А плевать, кстати, надо три раза и при этом стучать по твердому. Ага, и обязательно через плечо. Я, правда, не помню, через какое именно…

— Что за глупости ты несешь? Похоже, та бутылка, что мы распили позавчера, все-таки не была последней. Признавайся, утаил от товарища?

— Э нет, Гюнтер… — серьезно ответил тот. — Коньяк здесь совершенно ни при чем. Меня на Восточном фронте солдаты научили. Говорят, что у русских это самая верная примета.

— Ты опять?! То партизаны, то русские… Сколько можно, Дитрих. Судьба не любит того, кто постоянно дергает ее за усы.

— Фи, Гюнтер… Разве можно так о фрау? Какие еще усы? Это ж не фельдфебель. А вот девушки очень даже не возражают, когда паренек посимпатичнее обратит внимание на их бантики. Ради этого они их в косы и заплетают… Чтоб было с чем повозиться и аппетит пробудить…

— Пошляк.

— А ты — зануда и ханжа. Не волнуйтесь, господин второй пилот… Нас с тобой тут даже гестапо не отыщет, случись что непредвиденное… — хохотнул весельчак Дитрих. — Так что можешь смело дергать свою судьбу за что только ухватишь. Хоть всю ночь подряд…

— Избавьте меня от своего тупого солдафонского юмора, господин барон. Постыдились бы предков. Лучше пойду досыпать… Принимайте дежурство, обер-лейтенант.

— Свободен, Гюнтер… Не напрягайся, старина… Иди отдыхай, а я пока попытаюсь понять разницу между сном в кресле и сном на лежанке. Хотя, если судить по твоему запухшему лицу — в лесу спится гораздо лучше. Что, в общем-то, и неудивительно: в кабине самолета воняет только бензином, моторным маслом и нашим потом, а не сапогами и нестираными носками шести солдафонов. Хайль…

— Хайль…

— Кстати, не в службу, а в дружбу. Поторопи фельдфебеля с завтраком. И пусть тот, кто на пост заступит, мне кофе принесет.

— Могли бы и не напоминать, господин барон… — проворчал сменившийся пилот. — Твои аристократические причуды, Дитрих, каждому известны.

— Не сметь пререкаться со старшими по званию, господин лейтенант! — заорал в спину своему товарищу весельчак барон, громко хохоча во все горло. — А то я за ужином твою порцию шнапса выпью…

Сменившийся с дежурства немец легко выпрыгнул из люка на травку, пренебрегая трапом, и показал оставшемуся в самолете товарищу два пальца. Имея в виду, конечно же, находящегося в кабине напарника. Потом, потянулся с хрустом, глубоко вдыхая промозглый лесной воздух, помахал руками, сделал несколько приседаний и, высоко вскидывая колени, резво побежал к сторожке.

«Шесть плюс два? — вычленил и суммировал в уме случайно полученную информацию Малышев. — Совсем фрицы страх потеряли… Хотя, если взглянуть с другой стороны, некоторая логика в этом прослеживается: чем меньше людей привлечено к операции, тем выше степень секретности. А наш оберштурмбанфюрер наверняка больше всего опасается утечки информации. Да и обнаружили мы их самолет, чего там лукавить, совершенно случайно. Если б Колька не услал меня готовить пути отхода, никто на этот аэродром ни в жизнь бы не наткнулся… Так что обвинение в халатности придется снять как не выдержавшее критики. Восемь человек… А это значит — двое спят после ночи, двое — дежурят у самолета, остальные четверо — готовят пищу и занимаются… самоподготовкой. И все рассредоточены. Максимум — пары. Отличный расклад! Даже Колесникова подключать не придется, сами со старшиной управимся…»

Он задумчиво поглядел на ту часть самолета, где размещалась кабина, машинально потирая мочку уха.

«Заманчиво, конечно, но потом придется дожидаться здесь солдата с кофе. А если он замешкается или не один заявится? Да и Кузьмич обеспокоится. Нет, зря рисковать не буду… Никуда пилот не денется. Сперва с остальными разберемся».