Глава первая

«Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут…»

Может, и тиха… Откуда мне знать, если здесь и страны такой нет, а до рождения автора стихов примерно четыре столетия с гаком. Неба, кстати, тоже почти не видать. Так что из всего перечисленного в наличии одни лишь звезды. Действительно яркие, но только изредка проблескивающие сквозь густую листву.

Трухлявый, поросший поганками пень разлетелся под ударом сапога, только ошметки во все стороны брызнули. Я проследил взглядом за самым большим куском, в два шага оказался рядом и с удовольствием зафутболил им вторично. К сожалению, гнилая древесина не оценила мастерского удара и вместо того, чтобы красиво залететь в просторный створ между парочкой дубов, издала чмокающий звук и большей частью размазалась по носку и подъему стопы. Как… В общем, понятно, как что.

Сплюнув от досады, выдрал клок широколистого папоротника, скомкал его и брезгливо отер сапог. Настроение, и без того паршивое, ухудшилось еще больше. Практически до абсолютного нуля по Кельвину.

— Морду бы набить кому-то, а некому… — пожаловался вслух, но никто меня не пожалел и даже не спросил о причинах.

Сгоняя злость, я саданул кулаком по ближайшему дереву. Но под руку подвернулся не безобидный бук или граб, а сосна, которая тут же, в отместку, не только измазала мне костяшки живицей, но еще и обдала целым градом шишек и дождем из сухих иголок.

— Да елки ж палки! — мотая головою, принялся вытряхивать из волос непрошеные украшения. Но колючая и хрупкая хвоя упрямо путалась в существенно отросшей за последнюю неделю шевелюре и ни в какую не желала покинуть новое пристанище. Чем только усугубила минорный настрой.

Не, ну что за непруха? Жил себе тихо, мирно. «От сессии до сессии…» Почти никого, кроме как на ринге, не трогал. Так нет же, получи, деревня, трактор, распишись за паровоз. А всего-то делов: захотелось с симпатичной девушкой Ирой пообщаться поближе. В неформальной, так сказать, обстановке. И с этой незамысловатой целью поперся вслед за нею на какой-то глупый пикник с маскарадом — «ролевка» называется — в результате чего оказался черт знает где… В некотором царстве и таком же государстве. В медвежьей шкуре и с дубиной питекантропа в руках.

Черт — он, может, и знает, но мне объяснить не удосужился…

Впрочем, ладно. Везде люди живут. Огляделся, присмотрелся, приспособился. Одним словом, обустроился. И не конюхом каким-нибудь или свинопасом. Собственным замком обзавелся… Не вполне собственным, если честно. В последний момент настоящий хозяин обнаружился. Но мне и прав освободителя-завоевателя для безбедной жизни за глаза хватило бы. А тоска заест из-за отсутствия Интернета и телевидения — можно поохотиться, разбойников погонять… Или с соседями за какую-то межу свару устроить. Благо время не мирное. Вот-вот война с крестоносцами грянет.

Даже девушка здесь обнаружилась, как две капли воды похожая на Ирину. На ту самую, которая рыжая и роковая…

И опять не срослось. Только теперь из-за Чички.

Нет, что ни говорите, но девушки — странный народ. Сама при каждом удобном случае давала понять, что я ей не безразличен. Более того — пару раз, улучив момент, целовалась так, что до сих пор губы болят…

Я непроизвольно прикоснулся ладонью и поморщился.

Нет, это уже не от поцелуев, а от пощечины. Девчонка с виду хрупкая, а вмазала так, что я чуть не поплыл. А за что? Я же все по высшему уровню организовал. Насколько это возможно в предложенных условиях.

Ложе медвежьей шкурой застелил. Да не местного, бурого разлива, а той, что с собою принес — белого, полярного. Круглей, между прочим, мне за нее баснословную сумму предлагал… Вина самого лучшего, которое только в замке отыскать удалось, в кувшин налил. Свечи зажег. Только лепестками роз не озаботился. Не нашел в округе. Шиповник один, да и тот уже отцвел.

В общем, подготовился к свиданию стильно и изысканно. Хоть оду слагай. Ну и пригласил девушку на рюмку чаю. О жизни будущего века пообщаться.

Главное ж, не отказалась, пришла. Зашла в комнату, оценила дизайн. Я, в дополнение к общему уюту и чтоб не потревожил никто, поперек двери элегантно уронил дубину и… заработал по морде.

Мог и второй раз схлопотать, но увернулся. Потом сдернул в сердцах с кровати медвежью шкуру, подхватил то, что под ноги попалось, то бишь дубину, и ушел. По-английски, без сцен.

Как выбрался из замка, куда брел — помню смутно. Обидно же… Е-мое… А главное, непонятно — за что? Ничего ведь не сделал…

Отпустило, когда вспомнил похожую сцену из «Кавказской пленницы». Остановился, огляделся и понял, что снова заблудился. К счастью, на этот раз только в пространстве. Но тем не менее даже примерно не представлял, куда идти дальше. Тем более ночью.

Трухлявый пень, так вовремя подвернувшийся под ногу, и все последовавшие за этим события помогли успокоиться и оценить трагикомизм ситуации.

— Каждый заблуждается в меру своих возможностей… — выдал очередную цитату из прошлой жизни.

Брести напролом, куда глаза глядят, смысла не имело, да и устал изрядно. Выбрал местечко посуше и без муравьев, завернулся в медвежью шкуру, пристроил башку под голову, дубину под руку и попытался уснуть. Свежий лесной воздух, тишина… Красота. Курорт и санаторий. Вот только сон никак не идет…

За последние дни столько всего случилось, такой круговорот событий, что оказаться с собой наедине не представлялось возможным ни на мгновение. Все время приходилось куда-то бежать, кого-то спасать, драться, убивать… Убивать мне нравилось меньше всего, но что поделать, если доброе слово не всегда действует на здешних обитателей, и очень часто вопрос ставится ребром. Либо ты, либо тебя.

Одним словом, не до рефлексий и прочих поисков смысла жизни. Как человеку, бегущему вниз по крутому склону… Думай не думай, главное — ноги успевай переставлять. Все равно внизу окажешься. Вопрос, в каком виде.

А вот сейчас не было счастья, так несчастье помогло — эта возможность и появилась. Лежи, гляди на звезды, хоть изредка, но пробивающиеся сквозь листву, и… Блин, а какой смысл? Сколько ни жалей себя — ничего не изменится. Так что лучше и не начинать…

Я повернулся на бок и, твердо намереваясь заснуть, закрыл глаза.

— А-а-а!

Совершенно дикий вопль разорвал ночную тишину, заставив меня вскочить на ноги.

— Что за…

— А-а-а! — вопль повторился и затих. Так кричать мог только человек. От жуткой боли или смертельной опасности.

Я какое-то время прислушивался, но ночь больше не хотела открывать свои тайны. Кто бы и по какой причине ни вопил, он умолк. Может, погиб, а может, потерял сознание.

Если бы крик был единственным, я так и остался бы на месте, по меньшей мере до утра. Но второй вопль указал направление, и кривить душой, делая вид, что ничего не происходит, я уже не мог. Тем более все равно встал. Да и дорогу в замок спросить у кого-нибудь не помешает.

* * *

Сперва учуял запах дыма, только потом расслышал голоса.

— Слышь, Филин, а монашек, случаем, не того? Не окочурился? — говорящий так отчаянно шепелявил, что я скорее догадался, чем разобрал смысл фразы.

— Не… Дышит. Сомлел от страха.

— А может, не брехал? И впрямь пустой?

— Окстись, Карзубый… — отозвался третий хриплым басом. — Чтоб у монаха хоть пары монет не нашлось. Ни в жизнь не поверю.

— Чего ж он в таком рубище? — не сдавался шепелявый. — Заплата на заплате. Только срам прикрыть.

— Жадный… Ничего, как пятки поджарим, сразу сговорчивее станет.

Дальше можно было не слушать. Увы, разбой на дорогах нынче обычное дело, поскольку времена, когда девственница с мешком золота могла пешком пройти всю страну, не опасаясь ни за свою честь, ни за деньги, если мне не изменяет память, канули в прошлое вместе с Чингисханом, лет эдак двести тому. А то и все триста. И если бы разбойник не упомянул о поджаренных пятках, вполне возможно, я не стал бы вмешиваться. Но в свете недавних событий к пытке огнем я отношусь с огромным предубеждением.

Черт… Ярость, может, и хороша в штыковых атаках, но в целом только мешает. Совсем чуть-чуть отвлекся, и уже потерял бдительность. И пяти шагов не сделал. Только обогнул пару деревьев, да чуть-чуть раздвинул руками кустарник, чтоб визуально оценить обстановку. Под ноги при этом, естественно, не посмотрел, и сухая ветка хрустнула с таким злорадством, словно только меня и поджидала.

Трое разбойников вскочили на ноги, как подброшенные. Один, покрепче телосложением, ухватился за суковатую дубину. Топорная работа… с моей музейной и рядом не валялась. Двое остальных выставили тесаки.

— Кто здесь?! — настороженно спросил тот, что покрупнее. Судя по хриплому голосу, именно он упоминал о пытке огнем.

Я молча выжидал, не покажется ли еще кто. Вдруг разбойников в шайке больше, чем у костра? С учетом общей подготовки и приобретенного уже здесь боевого опыта, с тремя противниками я наверняка справлюсь, а вот оказаться одному против десятка или дюжины нет желания.

Разбойники тоже замерли, глядя примерно в мою сторону.

— Зверь… — спустя какое-то время убежденно произнес шепелявый. Невзрачный мужичонка. Один из пары, вооруженной ножами. Свою убежденность он подтвердил тем, что сунул нож за пояс и снова присел рядом с лежащим на земле человеком.

— Что ты мелешь, Карзубый? Где ты видел, чтобы зверь к огню подходил? — не согласился с ним здоровяк.

— Бывает… — заступился за приятеля Филин. — Я слыхал, что медведь, когда у него зубы болят, вообще не разбирает, куда прет. Хоть в огонь, хоть в воду. И рвет всех, кого на пути встретит. Зубы, само собой, от этого у него болят еще больше, и зверь вообще сатанеет.

— Тьфу на тебя, — сплюнул здоровяк. — Успокоил… Не накаркай…

Что ж, спасибо за идею. Недолго раздумывая, я поправил медвежью шкуру, взревел дурным голосом и, горбясь так, чтоб разбойники прежде всего увидели оскалившуюся морду зверя, сунулся к костру. Дубину, правда, держал наизготовку. Получится — хорошо. Нет — внезапность все равно на моей стороне будет.

Сработало…

Промышляющая грабежом троица с такой прытью ломанулась прочь с поляны, что только кусты затрещали. Оставив мне в наследство догорающий огонь и неподвижно замершее рядом с кострищем тело в монашеской рясе.

Одежонка на слуге божьем и в самом деле давно позабыла о лучших днях. Настоящее рубище, на котором заплат гораздо больше, чем первоначальной ткани. Да и сам он, мягко говоря, был раза в три меньше воспетого изобразительным искусством краснощекого толстяка-чревоугодника. Щуплый, невысокий…

Света от костра не хватало, чтоб разглядеть жертву разбойников получше, но навскидку мог бы поспорить, что это скорее подросток, чем взрослый парень.

Я наклонился и легонько потряс монашка за плечо. Теперь уже на ощупь убеждаясь, насколько он худ. Как говорится, кожа да кости.

— Эй, жертва экспроприации, живой?

Тот неожиданно прытко подхватился, что указывало на целостность и невредимость организма. Встал на колени и завертел головою. При этом держа ее напряженно и чуть склонив набок, словно еще и прислушивался, не вполне доверяя собственным глазам.

— Не боись, парень… Кроме нас с тобою, здесь больше никого.

— Спаси вас Господь…

Голос у паренька оказался вполне сформирован. Еще не мужской, но и с девичьим альтом не спутать. Вот и ладушки. А то начитался я в свое время Стивенсона и прочих похожих сюжетов, когда в роли подростка оказывалась юная красотка, сбежавшая из родительского дома, нелюбимого жениха или мужа (нужное подчеркнуть).

В плане разнообразия бытия, общество такого «оборотня», конечно, весьма интригующе. Вот только редко заканчивается так же приятно. А то и вовсе можно на свадебный пир угодить… Совсем не гостем. Что никоим образом не входило в мои ближайшие планы. Для начала с Чичкой бы разобраться… И с уже почти благословившим нас Круглеем.

Черт! Ну вот зачем я о них сейчас вспомнил? И так на душе муторно. А если девчонке хватило мозгов растрепать дяде о свидании… Представляю, что купец обо мне думает и какими словами поминает.

— Ладно, чего уж там… — предоставив парню время привести себя в порядок, присел у костра, который к тому времени почти погас, а я не хотел оставаться без огня. Благо разбойники озаботились хворостом, и вскоре пламя снова весело захрустело сухими ветками.

Все же странно устроен человек. Не было огня, я и не задумывался о нем. А как только костер появился, так уже и представить трудно, как можно без него провести в лесу целую ночь.

— Ух ты…

Беглый осмотр освещенной территории выявил две котомки. Одна завязанная, а в рассупоненной горловине второй виднелась округлая горбушка каравая.

Я вытащил хлеб и уже собирался пошарить внутри, когда подумал, что имущество могло быть отобрано у монашка. И значит, я стану ничем не лучше грабителей.

— Твое? — протянул котомку ему.

— Не хлебом единым… — ответил тот. Котомку принял, но не стал осматривать, а просто ощупал и положил рядом с собой.

Судя по весу, внутри было еще что-то. Но коль хозяин делиться не спешил, я настаивать не стал. Наоборот, разломал уже реквизированный хлеб и меньшую краюху протянул монашку. А чего? По справедливости… Во-первых, я больше. А во-вторых, без моей помощи он и вовсе без ужина остался бы.

— Кличут тебя как, святой брат?

Вообще-то мне было совершенно пофигу, как зовут монашка. Но коль уж судьба послала собеседника, почему не воспользоваться?

— Митрофан…

— Ну, будем знакомы, Митрофан… Держи пять. Меня зови Степаном.

Монашек принял протянутую ладонь обеими руками, секунду помедлил, а потом, вместо ожидаемого пожатия, низко поклонился и поцеловал тыльную сторону запястья.

* * *

Вот черт, как неудобно получилось. Хотя глядя непредвзято, меня не прибавится и не убудет, а парень всего лишь доступным способом выказал благодарность за спасение. Помнится, я тоже был весьма рад и счастлив, когда ушел от запекания на углях. Правда, руку Лису не целовал. И чтоб замять неловкость момента, я спросил первое, что пришло в голову, раньше чем сообразил, что опять сморозил явную глупость:

— Сам как вообще? Цел? А то ты вопил, словно тебя уже четвертовали.

Ответ монаха огорошил меня еще больше:

— Да, ваше сиятельство. Я ведь жуткий трус и совершенно не переношу боли. Отец-игумен всегда приговаривал, что наказывать Митроху нет проку. Поскольку до первого удара я ору так, что у настоятеля розги из рук выпадают, а после — теряю сознание. А зачем сечь бесчувственное тело? Так что меня больше молитвенным покаяниям подвергали да посту.

Занятное рассуждение и объяснение почти дистрофической чахлости парня. Откуда взяться плоти, если регулярно голодать? Но меня больше заинтересовал другой вопрос.

— Сиятельство? С чего это ты меня так величаешь?

— Простите, ваша светлость… — немедля повинился тот. — Я с детства слаб глазами. А ночью так и вовсе слепой становлюсь. Не разглядел…

Теперь стало понятно, почему монашек так странно держит голову. Он и в самом деле прислушивался, ориентируясь по звуку.

— Это у тебя куриная слепота.

— Куриная? Почему куриная? — забеспокоился тот.

— Болезнь глаз такая. Как раз от голода и общей слабости организма возникает. Или от старости… Лечится хорошим питанием. В общем, ничего страшного.

— Угу… Особенно, если впотьмах лбом обо что-то приложиться или в яму упасть.

Парнишка, похоже, не был согласен с таким пренебрежительным отношением к его недугу. А поскольку я не был уверен в скоропалительном диагнозе, то с медицинского ликбеза перешел к вопросу, интересовавшему меня гораздо больше:

— Ну, как бы там ни было, а обознался ты, парень. Я не знатен. Так что не стоит величать меня незаслуженными титулами. В иных странах за это можно головой поплатиться.

Монашек дослушал с самым серьезным выражением лица и понятливо кивнул.

— Прошу прощения, ваша милость. Что со слепца взять…

Потом помолчал и, поняв, что я не намерен продолжать эту тему, почти шепотом произнес:

— Один совет позволите?

— Почему нет? — я подтянул к себе вторую котомку. Тоже не очень большую, но набитую туго, под завязку. — Ты же денег за него не просишь. Излагай…

— Если хотите подольше сохранить свое происхождение в тайне, наденьте перчатки. Их можно объяснить ожогами или другими неприглядными шрамами.

— О чем ты говоришь? — я и в самом деле ничего не понял.

Митрофан, еще больше понизив голос, охотно объяснил:

— Вы уж не обессудьте, ваша милость, но кожа у вас на руках гладкая, как у архиерея. Только благовониями не пахнет. Значит, в хозяйстве для каждого дела слуга имеется…

И как сказал он это, с моих глаз будто пелена свалилась. Словно последний, недостающий фрагмент пазла встал на свое место, придав мозаике осмысленную завершенность картины. То-то я все ломал голову, почему и ушлый купец Круглей и опытнейший капитан наемников Франц, по прозвищу Рыжий Лис, да и вообще все вокруг так ко мне расположены? Почему каждое слово воспринимают как откровение? Нет, я не хочу сказать, что молол чепуху — наоборот, старался, как мог. Но ведь в жизни никогда так гладко не бывает. Обязательно отыщется тот, кто станет оспаривать даже самые мудрые приказы. А мои советы и распоряжения исполнялись беспрекословно, без малейших обсуждений и рассуждений.

Зато теперь все понятно. Зоркие глаза моих новых друзей наверняка подметили такую незначительную деталь, с точки зрения человека цивилизованного, как ухоженные (в смысле не шахтерские и не крестьянские) руки. И она сказала им больше, чем «императорская» татуировка под мышкой. Потому как быть «белоручкой» не зазорно — а дорого. Очень, очень дорого! О мелкопоместных шляхтичах и прочих шевалье даже упоминать не стоит. Не всякому светлому графу-князю по карману. Он и «светлый», кстати, потому, что рученьки белые.

Соответственно, я сразу был для них не диким варваром из далеких снежных Карпат, а «сиятельством»! Или — светлостью… А что не желал в этом признаваться, так у сильных мира сего свои причуды. Отчего не подыграть дворянину? Авось зачтется. При последующей раздаче милостей… Когда блажить перестанет.

Черт, черт и еще раз черт! Так обломаться… А я ведь поверил! Повелся, как последний лох! Друзьями считал. А они меня… И Чичка тоже хороша. В то, что мужчина мог бы не обратить внимания на руки, я еще смог бы поверить. Но что этот нюанс проглядела женщина… Увольте, дураков нет. Только что закончились. Нет, правильно я сделал, что ушел… Уходимец, блин…

— Сам-то как тут оказался? — спросил у монашка, чтоб сменить тему, одновременно продолжая бороться с узлом на горловине котомки. — Подаяние собираешь или по другой надобности?

— Сбежал я из монастыря, — опустил голову тот.

А вот и товарищ по несчастью образовался. Не одного меня, значит, судьба по свету гонит, как перекати-поле.

— Надоело поститься?.. Ничего, братец. Сейчас подхарчимся за счет разбойничков. На год вперед отъешься.

— Что голод?! — вскинулся тот. Вроде даже обиделся. — Я привычный. С детства досыта не едал. Обрыдло… Года уходят, а толку от меня никакого. Ни себе, ни людям. Вот я и решил дело доброе совершить. Во славу Господа нашего. Как апостолы или великомученики.

Парню, видимо, давно хотелось выговориться, да только собеседник стоящий никак не попадался. Даже на исповеди приходилось молчать, чтоб не выдать себя. Вот и спешил, торопился излить на меня сейчас все свои потаенные мысли, словно плотину прорвало. А мне что? Пускай. Ромку иной раз, после неудачного свидания, на такой поток философии пробивало — никакая дамба не выдержит. А я терпел и поддакивал. Так что и откровения мальца как-нибудь осилю.

— Сколько себя помню, только и видел, что сад, поле да огород. Изредка, если игумен был в благом расположении духа — коровник посылали чистить.

— Это награда? Навоз убирать? — не сдержал я искреннего недоумения.

— Вот и видно, ваша милость, что вы нужды не знаете… — вздохнул монашек. — В хлеву тепло. А как стемнеет, можно в сено зарыться и поспать, если ко всенощной искать не станут. Но и это еще не самое важное. Главное — молоко… — паренек даже губами причмокнул. — Улучил момент, когда никто не смотрит, и соси вымя, сколько успеешь. Коровы-то раздоенные, не брыкаются.

Факт, о таком преимуществе работника скотного двора над полевыми рабочими я бы ни в жизнь не догадался. И не только из-за «благородства кровей», а потому что и молоко, и овощи в магазине покупать привык. А не добывать по месту производства или произрастания. Но кто ж готов с ходу признаться, что чего-то недопонимает?

— Обо мне после поговорим… Вернемся к твоим делам.

— Как будет угодно вашей милости, — не возражал Митрофан. — Как закончили прополку, так я в бега и подался. И время теплое, и искать дольше не станут. А когда хватятся, так за мной и след простынет. Ищи-свищи…

— Разумно… — Узел вроде наконец-то стал поддаваться. Затягивали под нож, или пальцы мои, вопреки замечанию монашка, так загрубели? — Ну а сам подвиг в чем? Какое деяние ты свершить намерен?

— Решил я свет Слова божьего Людоеду-разбойнику принести… — немного конфузясь, ответил Митрофан. — Столько бед он творит в нашей округе, а остановить его некому.

— И ты решил вернуть его на путь истинный?

— Да! — вскочил монашек. — Неужто моя вера недостаточно сильна?! Великомученики с крестом в руке безбоязненно входили в клетку с дикими зверями…

— За что львы и тигры были им весьма благодарны… Оп-па! Наконец-то! А ну-ка, поглядим, что разбойнички здесь припасли?

С этими словами я перевернул котомку и вытряхнул ее содержимое на землю.

— Помилуй нас, Матерь Божья! — вскричал монашек и, даже не сотворив крестного знамения, рухнул в беспамятстве. А я, глядя на неожиданные трофеи, с трудом совладал с рвотным позывом.

 

Глава вторая

Жирно поблескивая прозрачно-восковой желтизной, на утоптанную у кострища землю из котомки густым потоком хлынули отрубленные кисти рук. Много… Очень много. Минимум полсотни. Некоторые из них, скользнув по себе подобным, как небольшие рыбины, закатились прямо в огонь, — и в нос шибануло мерзкой, тошнотворной вонью горящей плоти.

Незакаленному видеоиграми и сумасшедшими изысками голливудских блокбастеров рассудку и в самом деле немудрено отъехать. Я и то едва-едва удержался. Особенно когда приметил размеры всех этих ладошек…

Сохранить сознание помогла не бесчувственность, а наблюдательность. На нескольких пальцах я успел заметить кольца. Оловянные, обручальные. То есть никак с детским возрастом не сочетающиеся.

По существу вопроса, не слишком большая разница, но все же убийство взрослых инстинктивно воспринимается не так болезненно, как истребление невинных детей.

Взять хотя бы того же царя Ирода, согласно Библии, погубившего сколько-то там сотен новорожденных. И все. Заклеймили позором и записали в самые жестокие изуверы, так что даже имя его стало нарицательным. А тем же Тамерланом или Чингисханом, уничтожившими целые страны и народы, до сих пор многие восторгаются, как величайшими полководцами и политическими деятелями. Позабыв о городах, вырезанных до последнего жителя, и курганах, возведенных из черепов пленных… В том числе и подростков, переросших тележную ось.

У меня тут не курган, и не из черепов, но зрелище тоже малоприятное. Особенно если разглядывать «трофей» в одиночку. Так что я, как только устранил причину зловония, повыгребя останки из костра и притрусив их землей, то сразу же принялся приводить в чувство Митрофана. Хоть какая-то компания.

Монашек очнулся быстро, но едва его взгляд наткнулся на разбойничьи трофеи, монашек попытался отключиться повторно. Такой исход меня не устраивал, так что пришлось поддержать крепость его духа звонкой пощечиной. Еще и прикрикнул:

— Хватит! Чай, не девица красная.

Митрофан кивнул. Соглашался, стало быть, что не девица, но от костра отвернулся и суетливо закрестился.

— Господи, велико твое милосердие к грешникам… Прости неразумных, ибо не ведают, что творят…

— Эти как раз ведают…

Жалея парня, я собрал кисти обратно в мешок и завязал горловину. При этом обратив внимание, что среди них нет ни одной левой длани. Случайность или закономерность?

— Митрий, ты не знаешь, случайно, почему тати жертвам только правые руки рубят?

— Диаволовы козни, — опять осенил тот себя крестным знаменем. — Чтобы души убитых не могли на небесах перекреститься. И стало быть, отправлялись в ад.

— Глупость сказал, — пожал плечами я. — Как можно искалечить бесплотный дух? А другой причины, более разумной, нет?

Монашек немного помолчал, упрямо супясь. Видимо, ему религиозный повод для злодейства нравился больше, но его сиятельство, то бишь я, ждал ответа, так что пришлось сказать правду.

— Людоед так приказал. Он платит за каждого убитого половину золотой монеты. А счет ведет по принесенным в замок рукам. И чтоб не платить дважды, велел отсекать у трупов только правые руки.

Логично. Даже если и не убьют кого-то лихие люди, без правой руки все равно это уже и не воин, и не работник. Зверство? Как бы да. Но помнится, из книг, конечно, в самой передовой и вовсю демократической Америке правительство тоже оплачивало портретами президентов скальпы, снятые с индейцев. И не только индейцев… Охотники за головами до сих пор чуть ли не национальные герои, образцы доблести и мужества. И вообще, цель оправдывает средства. Если достиг. Потому что победителей судить некому.

Ну, а имеешь другое мнение — вперед, на баррикады. Бей супостата. И самому лапу оттяпай, аж по локоть, чтобы крепче запомнил и впредь не озорничал… Только для начала хорошо бы понять, на кой оно ему? Да и мне тоже…

— Что за людоед такой? И с чего на тутошних жителей осерчал? Если он и в самом деле человечиной питается, так ему, по уму, наоборот, лелеять всех да холить надо, как добрый пастух свое стадо. А он ишь чего затеял. Всех искоренить. Или запугать так, чтоб сами убрались куда подальше. Непонятно.

— Мне его замыслы неведомы, ваша милость, — признался монашек.

И это согласуется со здравым смыслом. Откуда монастырскому послушнику знать такие нюансы? Было бы иначе, впору оглядываться в поисках засады. Как рассказывал дядя Игорь, именно такие мальцы, с горящими истинной верой глазами, и заводили штурмовые отряды на минные поля.

— А где его замок стоит, знаешь?

Парень кивнул.

— Да, ваша милость. Только к самому замку дороги нет, а болото и искать не надо. Прямо по дороге, — Митрофан махнул рукою, указывая направление, — мили через две само покажется… Мимо не пройти.

Я что-то прослушал или не все понял?

— При чем тут болото? Я тебя о замке Людоеда спрашиваю.

— Так я и отвечаю… — парнишка захлопал глазами. — Посреди болота он, замок евонный, на островке. Но с дороги не видно. Говорят, где-то в лесу гать потайная имеется. Она на другой островок ведет. А вот с него замок уже можно разглядеть. Да проку мало. Попасть туда без ведома хозяина нельзя. Поскольку замок и островок соединены мостом. Да не простым. А таким, что если чужой кто на него зайдет, мост в трясину уходит.

— Мудрено… — недоверчиво посмотрел я на монашка. — Небось, молва людская придумала?

— Чистая правда! — воскликнул Митрофан и перекрестился. — Истинный крест. Было б иначе, кто б ему позволил так зверствовать? Даже если бы князь дружину не послал, так кметы сами ополчились бы. Все лучше, чем ждать, пока душегубы на потеху изуверу всю округу вырежут. А так… Сунулись раз, сунулись другой, да несолоно хлебавши и воротились. Едва не утопли все.

— А как же разбойники свои награды получают? Им тропы тайные наверняка известны. Трудно, что ли, поймать пару-тройку да поспрошать с пристрастием?

— Без этого дружинники и до первого острова не добрались бы, — подтвердил Митрофан. — А дальше как? Островок махонький. Десятку оружных плечом к плечу не встать. Даже если по гати камнемет перенести, много с него толку? А со стен островок как на ладони. Стрелами враз всех выкосят.

— Разбираешься…

— Откудова, — добавил к словам отстраняющий жест монашек. — Слышал, о чем люди судачат. Ведь в монастырь больше с жалобами, чем с радостью идут. Вот и о погибших разговоры заводят, почитай, каждый день. И о вояках, к замку хаживавших и безвинно убиенных… Я, может, от того и сбежал, что нет мочи больше причитания слушать.

Чего? Я с возросшим уважением взглянул на субтильного паренька. Так вот о каком подвиге он упоминал. Но на всякий случай уточнил:

— Уж не людоеда ли хотел ты словом Божьим урезонить, отрок?

Митрофан на мгновение опустил голову, словно устыдился, но потом задиристо, как молодой петушок, вскинул подбородок:

— Да! Я хочу пробраться в замок и прочитать ему из Святого Писания. Послание к…

Послание к кому именно он собрался читать, я не узнал, поскольку на поляну, с гиканьем и улюлюканьем, выскочило как минимум с десяток индивидуумов самого звероподобного вида. Похоже, недооценил я крепость разбойничьей психики. Сумели-таки очухаться. Или это следующая партия охотников за руками на огонек пожаловала? Ладно, после разберемся… Сейчас только первая часть Марлезонского балета.

* * *

Увлеченный беседой с Митрофаном, я чересчур расслабился и не сразу понял, что все эти угрожающие вопли были всего лишь отвлекающим маневром, а главная опасность подкрадывалась со спины. Бац! Дубина обрушилась на мою голову, проверяя череп на прочность. Раздался неприятный хруст… и разбойник удивленно воззрился на оставшийся в его руке обломок ударного инструмента.

Ну а я, хотя тоже весьма удивился такому казусу, не тратя драгоценнейшее время на выяснение причин и ощупывание темени, вскочил на ноги и с ходу залепил татю крюк правой. Но из-за торопливости удар получился смазанный. Зная, как неохотно дерутся разбойники и быстро бросаются в бегство, если не видят явного преимущества, и желая на этот раз заполучить хоть одного «языка», я наносил удар в печенку. А попал в ухо. Впрочем, получилось не хуже.

Разбойник хлопнулся на землю, даже не пикнув.

«Что ж они тут все такие худосочные?..» — мелькнула первая мысль. Но ее тут же отстранила вторая, более оптимистическая: «Е-пере-сете! Это я опять великаном стал! Ну, теперь держитесь!»

За те дни, что довелось прожить в нормальном теле благодаря личине Мары, как-то позабылось, что в этот мир я пришел трехметровым великаном. Как и предупреждение ведуньи, что действие колдовства закончится в тот миг, когда я очень рассержусь.

А я сейчас был очень зол. По-настоящему.

Подтверждением правильности догадки стала разбойничья стрела, больно ударившая в плечо и бессильно свалившаяся под ноги, словно у меня под рубашкой был бронежилет. Только кожу оцарапала…

В бога душу мать!

Подхватив верную дубину, я шагнул через костер навстречу ликующей толпе разбойников (еще не осознавшей, что «Акелла промахнулся»), с удовольствием глядя, как их довольные хари бледнеют и зеленеют прямо на глазах.

— Поберегись!!!

Странный боевой клич получился. Впрочем, не суть. Важен тон и последующие действия.

Выцелив ближайших к себе душегубов, я совершил круговой мах дубиной, вкладывая в него всю накопившуюся ярость. От обиды на девушку, от людоедских трофеев. И от подло нанесенного удара… В общем, хорошо махнул. Даже чересчур. Троих скосил вчистую, а потом дубина выпорхнула у меня из рук и устремилась прочь…

Далеко не улетела. Срикошетила от крайнего дерева и на обратной траектории очень увесисто приложила по хребту еще одному разбойнику. Как самонаводящийся бумеранг.

Видя такое «здрасьте», уцелевшие работники ножа и топора, побросав инструмент, привычно бросились наутек… Оставив на поляне три бездыханных тела, одного воющего от боли и одного в бессознательном состоянии.

Нападение и схватка были столь стремительны, что Митрофан за это время даже с места не сдвинулся. Впрочем, может, монашек нарочно так поступил, чтобы под ногами не путаться и не мешать?..

Разбойник, которому досталось дубиной в спину, лежал ничком и хрипло стонал. Но как только я попытался перевернуть его на спину, мужик взвыл таким дурным голосом, что я оставил его в покое. Похоже, сила удара, даже на излете, была настолько сильна, что перебила бедняге хребет. В общем, не жилец. В третьем тысячелетии, с продвинутой медициной, и то его ждала растительная жизнь. В лучшем случае инвалидное кресло. Так это там. А здесь… Хоть и не заслуживает тать милосердия, по уму его надо бы оставить подыхать долго и в мучениях, на радость хищникам, но я же не они. Окажу снисхождение…

Учитывая возросшую силу, я взял раненого за голову и крутанул, как в кино показывали. Хрустнуло. Разбойник дернул конечностям, засучил ногами и смиренно притих.

— Прими, Господи, души усопших рабов твоих… — громко произнес очнувшийся Митрофан.

— Аминь, — согласился я.

Есть Бог или нет, вопрос спорный и по сей день окончательно не проясненный. Но лучше б был. И, соответственно, воздавал. Неотвратимо и наглядно. Очень бы способствовало… В плане воспитания из очередной обезьяны хоть какого-то подобия человека.

«Последний герой», проверявший мою голову на крепость, по-прежнему пребывал в нокауте. Но дышал. Это радовало… Поскольку, проведя беглый осмотр поляны, я обнаружил еще две котомки, наполовину заполненные теми же ужасными трофеями. И мое желание повидать Людоеда возросло в геометрической прогрессии.

Подбросив пару сучьев потолще в костер, я связал по рукам и ногам единственного пленника и присел рядом с молящимся монашком.

— Полно тебе, Митрофан… Не переусердствуй. Пустые были людишки. Совсем негодящие. Ад по ним возрадуется.

— Господь милосерден.

— Не спорю… Темна вода во облацех. Только и ты у него права судить не отбирай. Захочет, помилует. А нет — не нашего ума дело.

— Я?! У Господа?! — изумился монашек, так что даже перекреститься забыл.

— А то? Разве своими молитвами ты не подсказываешь Создателю, как он должен поступать? Сообразно твоему мнению.

Посмотреть на молебен под таким углом Митрофану явно не приходило в голову. И пока он опять не впал в прострацию, я уточнил:

— Ты и в самом деле не знаешь, как потайную гать найти?

Погруженный в осмысление подброшенной мною идеи, монашек только головою мотнул.

— Жаль… А то отпустили бы разбойника с миром… Кстати, а тебя совсем мой рост не смущает?

— Рост? — переспросил тот. — Нет, ваша милость. Но я же говорил, что к ночи почти слепну. Вот солнце взойдет, тогда и погляжу внимательнее.

Черт! Он действительно говорил, а я совсем упустил из виду. Но тогда… Может, я разозлился и, соответственно, видоизменился не после того, как разбойничьи трофеи увидел, а раньше? М-да, представляю себе лица бывших друзей, если б «их светлость» прямо у них на глазах в великана оборотилась… Наверняка сразу о разыскиваемом Белозерским князем людоеде вспомнили бы. Впрочем, чего гадать. Колобок все равно ушел, и возвращаться не собирается…

— Он очнулся… — вырвал меня из раздумий Митрофан.

Я взглянул на неподвижного разбойника и переспросил:

— Уверен?

— Конечно, ваша милость… Он же не знает, что с незрячим дело имеет. Замер. Но я-то слышу, что притворяется. Дыхание изменилось. Раньше безмятежное было, а теперь страх в нем чувствуется.

— Боится, значит, — я похрустел костяшками, разминая пальцы, как хирург перед операцией. — Это хорошо. Проще будет язык развязать. А уж вопросов у меня к нему накопилось воз и тележка…

— Не губите, ваша милость! — взмолился душегуб, самостоятельно переворачиваясь на спину. — Господом Богом молю! Верой и правдой отслужу! Только не казните! Не по своей охоте на большую дорогу подался…

— Скажи еще «токмо волею пославшей мя жены», — съехидничал я, но лесной тать «Двенадцать стульев» не читал и тем более не видел, так что издевки по достоинству не оценил.

— Нету у меня жены… — пригорюнился, может, взаправду, а может, притворно. — В прошлом годе вместе со всей ребятней схоронил… Как отроки княжьи деревеньку нашу с огнем пустили, на самого Николая Угодника… так и померли, с голодухи-то, домочадцы… С тех пор и рыскаю лесом, аки волк алчный. И нет мне, горемычному, ни покоя, ни покаяния… ни прощения.

— Сейчас заплачу… — прервал я его причитания. — А в память о покойнице жене и ребятишкам безвременно усопшим ты ловишь путников и отрубаешь им руки. Да? Чтобы не тебе одному страдать. Что умолк, изверг? Крыть нечем?

Разбойник угрюмо молчал. Только желваки на скулах играли так, что кустистая борода ходуном ходила. А может, попросту от страха подбородок трясся…

* * *

Я собирался дать пленному душегубу время побыть в неведенье до утра, ведь ничто так не пугает, как неизвестность и собственное воображение. Особенно когда ничего хорошего от будущего не ждешь, кроме заслуженного воздаяния. А уже после начать спрос и вербовку. Но не получилось…

— Брешешь… — отозвался Митрофан негромко, зато с твердой убежденностью в голосе. — Не могли княжьи люди подобное учинить. Зачем им своего же господина добро рушить? Чай, не рыцарское командорство. Или ты не из этих краев? Пришлый?

Разбойник исподлобья недобро зыркнул на монашка, но ничего не ответил, пригорюнился только. Или задумался, как дальше выкручиваться. Ведь одно дело благородного человека жалобить, который и названий всех деревень в округе не знает, а другое — перед местным жителем ответ держать. Перед ним не скажешься каким-нибудь Калеником из Подбочка. Потому как вполне возможно, что этот самый Каленик его кум, сват или брат троюродный.

— Чего молчишь? — не отступался беглый послушник. — Ну-ка, сказывай, откуда родом будешь? Что это за деревня? Чья? В монастырь со всей округи слухи сбегаются. И уж о таком злодействе, да еще накануне Рождества учиненном, точно святые братья узнали бы. А я что-то не припоминаю. Псы-рыцари — те да, прошлым летом сожгли пару деревень на Пограничье. И этой зимою было дело… тоже хотели Сосновку с дымом пустить, но не успели. Князь заранее разузнал о готовящемся нападении, и дружинники встретили кнехтов еще на подходе. Сказывали, всех немцев порубили. Ни один не ушел.

Поскольку тать явно не торопился развязывать языка, пришлось легонько пнуть его под ребра.

— Говорить не стану, хоть жгите… Не могу. Язык не поворачивается такую муку вспоминать, — проворчал он, застонав сквозь зубы. — А вот ежели святой брат готов принять мою исповедь… Все равно живым не отпустите. Так хоть душу облегчу.

— Я всего лишь послушник при монастыре, — замахал на него руками Митрофан. — Даже постригу не принимал, не то что архиерейского благословения. А уж о таинстве исповеди и говорить нечего. Не посвящен…

— Ничего, — не сдавался разбойник. Видимо, уж очень много грехов за ним числилось. Боялся все с собою на Страшный суд нести. — Лесному волку и лешак поп. Уважь грешника… — И видя, что монашек по-прежнему колеблется, угрожающе прибавил: — Иначе я тебя самого прокляну перед смертью, и в аду тоже всем чертям твое имя твердить стану. Чтоб не забыли вилы приготовить да сковороду раскалить, когда черед придет.

Прикольный развод. Мне бы такое и в голову не пришло, а на простодушного монашка подействовало. Побледнел даже…

— Ну, хорошо… Я тебя выслушаю. Сказывали святые отцы, коли нужда придет, то и мирянин может исповедь принять и присоединить свою молитву к покаянной. А будет от этого толк или нет — уж не обессудь.

— Моя забота, — обрадованно вздохнул разбойник. — Всяко облегчение. Начнем?.. — и покосился на меня.

Здрасьте, приехали… А я тут с какого боку? Я на исповедь не подписывался. Ни собственные грехи на других перекладывать, ни под чужие свою спину подставлять не намерен.

— Прощения просим, ваша милость, — прояснил ситуацию Митрофан. — Пусть исповедь и не настоящая, уж совсем посмешище из очищения души делать не следует. Так что либо вы куда-нибудь в сторонку отойдите, либо нам удалиться дозвольте…

— Зачем же, святой брат, тревожить их милость? — живо перебил монашка душегуб. — Сами отойдем. Чай, не приросли к земле… — И довольно проворно для связанного поднялся.

Идти, правда, не смог. Да и кто смог бы? Прыгнул раз, другой и остановился, неуверенно глядя на своего исповедника.

— Мне б только путы чуток ослабить… Я не заяц, а лес не поле — далеко не ускачешь…

Митрофан посмотрел на меня.

— Конечно… — кивнул я и тесаком, доставшимся в наследие от первой троицы, одним ударом перерубил веревку на ногах разбойника. — Богоугодное ж дело… Зачем препятствовать? А я посплю пока. Уверен, исповедь будет длинной. Если усну крепко — до утра не будите. Умаялся чуток. После поговорим…

Потом притворно зевнул и стал укладываться неподалеку от костра, под развесистым кустом то ли молодых побегов граба, то ли орешника. Это я к тому, что не колючим.

Как только разговор зашел о необходимости уединения для дачи покаяния, решение тут же сошлось с ответом в задачнике. Уж пусть простят меня люди искренне верующие, знающие, что Христос простил даже Дисмаса и Иуду, — в моем скептически настроенном разуме лесной тать никак не монтировался с раскаявшимся грешником. А вот с прожженным лжецом и хитрецом, который ради спасения собственной шкуры способен осквернить, предать даже самое святое — как под копирку.

Поэтому отыграв для виду роль недалекого лопуха и милостиво позволив парочке удалиться, я немедленно принял контрмеры. Ибо как сказано, на Бога надейся, а сам не плошай.

Выждал, когда они скроются с глаз, а потом как только мог осторожнее — раздвигая руками кусты и нижние ветки, проверяя, нет ли под ногами сухого валежника — заложил длинную дугу, пока не вышел немного впереди того места, где должна была проходить исповедь.

В общем-то, и недолго провозился, а чуть не опоздал. «Кающийся грешник» к тому времени успел уже не только как-то уговорить «исповедника» развязать руки, но также дать ему по голове и связать своими же путами. А теперь, забросив на плечо пленника, торопливо шагал прочь от стоянки. Время от времени оглядываясь назад. Опасался погони.

Напрасно. Лучше б убегал быстрее. Со спины ему точно ничего не грозило…

Не знаю, может, если бы он только попытался удрать, я разозлился бы меньше. В конце концов, обретение свободы — священное право каждого. Но то, что душегуб ни капельки не раскаялся и уходил, прихватив доверившегося ему паренька, в корне меняло дело. Это был его выбор, а я только согласился с ним. Поставив точку в общении. После такого фортеля все равно не было гарантии, что разбойник, отвечая на расспросы, опять не обманет и не предаст в самый неподходящий момент.

Ну что ж, я хоть и не «аз», но «есьм», и воздать тоже могу. По полной.

И как только разбойник поравнялся со мной, я вышел из укрытия, одной рукой аккуратно снял монашка, а второй — ухватил за шиворот и со всего маху приложил татя головой о соседнее дерево. Не щадя ни силы, ни ствол. Только хрястнуло. И ничегошеньки в моей душе при этом не екнуло и не шевельнулось. Наоборот, по сердцу, покрывшемуся ледяной коркой, пока я собирал обратно в котомку отрубленные кисти рук, словно трещинка пробежала. Тоненькая, как паутинка, а все же дышать стало немножко легче.

Митрофан слабо застонал, но в сознание не пришел. И при виде залитого кровью лица простодушного, искренне желавшего помочь незнакомцу паренька моя совесть, попытавшаяся было что-то вякать, смиренно удалилась выжидать для нотаций более подходящий момент.

 

Глава третья

Не зря поговаривают, что в России нет дорог, а одни только направления. Взять, к примеру, римлян. Как проложили еще во времена рабовладельческие свои булыжные «виа», так по нынешний день ими пользуются. И говоря о «дне нынешнем», я имею в виду не одна тысяча двухсот какой-то год от Рождества Христова, что сейчас на дворе, а свое родимое третье тысячелетие.

В общем, молодцы латиняне. Звериный лик рабовладельческого строя канул в Лету, даже Колизей развалился, а мостовые и акведуки в Италии и не только — остались.

А у нас хоть битым шляхом назови, хоть большаком, хоть гостинцем — все едино грунтовка. Причем лик транспортной артерии так побит оспинами рытвин да колдобин, что ровных участков раз-два и обчелся. В большинстве ям вода даже летом не высыхает. Будто подземные ключи в них выход на поверхность нашли.

Или в самом деле землевладельцы вредят? А что… На таком пути «из варяг в греки» или обратно не только товар растеряешь. Впору транспортному средству развалиться. И уж тогда ликуй да веселись честной народ, ибо что с воза упало, то пропало. В том смысле, что законного хозяина сменило.

Впрочем, мне-то что? Имущества кот начхал, да и замка рядом с дорогой тоже нет. Был да сплыл. Остался за синими горами и зелеными лесами… И это я уже не ерничаю, а заявляю всерьез. Отрекаюсь, значит, от старого мира и стряхиваю его прах с ботфорт.

После того как мой монастырский знакомец пришел в себя, выяснилось, что вторичное пленение обошлось для него без необратимых последствий. Шишка и постоянный звон в ушах не считаются… Хотя, конечно, для человека, больше полагающегося на слух, нежели на зрение, деталь весьма неприятная. Радовало только, что последствия нокаута, как правило, весьма непродолжительны. Организм молодой, восстановится.

Так вот, когда Митрофан перестал трясти головой и начал различать внятную речь, я в первую очередь навел справки административно-географического плана. Чтобы хоть как-то сориентироваться на местности.

Информация, собранная и сопоставленная с уже имеющейся, не просто удивила, а прямо скажем, огорошила. Хотя, казалось бы, пора привыкать к мысли, что здесь не там. И если допустимы одни необъяснимые наукой факты, типа моего перемещения и видоизменения, или те же телепорты, в простонародье именуемые Радужными Переходами, то почему не могут происходить и другие странности?

В общем, если Митрофан не сочиняет, — а я не вижу в этом никакой для него нужды и корысти, а значит, и смысла, — то выйдя из замка и направившись, куда глаза глядят, то бишь на северо-восток, я за два часа неторопливого марша оказался примерно в полутораста верстах на северо-западе от резиденции фон Шварцрегенов.

Снизу и слева от меня теперь располагались владения Тевтонского ордена рыцарей-крестоносцев и еще каких-то примкнувших к ним храмовников. Меченосцев, кажется, если память не изменяет.

Вправо, то бишь на восток — земли Великого княжества Литовского и города русичей. А под ногами — та самая Жмудь, куда православное духовенство и киевские князья тайно отправили священную реликвию. До рекомых Россиен не так чтобы рукой подать, но все ж гораздо ближе, чем из Западной Гати или от замка Черного Дождя.

Интересное совпадение. Или все же случайность? Поскольку я без малейшего понятия о событиях, происходящих в мире, любое упоминание о том, что мне знакомо, кажется важным и судьбоносным. А я сам — весьма нужным и значимым. Типа пресловутой затычки, пардон, чопа. Без которого ни одна бочка обойтись не может.

— Не вышли еще к болоту? — отозвался монашек. В сером предутреннем свете он почти ничего не видел и брел, как бычок на привязи, держась за веревку, привязанную к моему поясу. При этом стараясь не дотрагиваться до мешков с разбойничьими трофеями. — Гнилью пахнет… И сыростью.

Свежий лесной воздух и в самом деле слегка изменился. Не так чтобы слишком, но явственно отдавало грибами и менее приятной для обоняния плесенью. Но плотно укатанная грунтовая дорога по-прежнему вилась сквозь чащу, и никакого просвета впереди не намечалось. Зато солнце наконец-то поднялось выше деревьев. И как только грунтовка, совершив очередной маневр, легла строго на запад, я всей спиной почувствовал приятное тепло, изгоняющее из тела ночную стылость.

Кстати, в том, что мы не стали засиживаться и двинулись в путь не дожидаясь рассвета, заслуга послушника. Я так с удовольствием пару часиков придавил бы, не отходя от костра. В силу общей усталости увеличившегося организма. Но глядя на беспокойно вертящего головою паренька, невольно и сам поддался его нервозности. Сперва начал прислушиваться к каждому шороху, а там и вовсе вздрогнул от махнувшей крыльями над нашими головами ночной птицы.

А когда прямо над нами разухался какой-то филин, стало окончательно ясно — с ночевкой ничего путного не получится. Так что собрались по-быстрому и зашагали в направлении искомого замка Людоеда…

Казалось бы, чего дергаться при такой толстокожести? Ан нет, какой-то червячок сомнения все же шевелился в душе, не давая насладиться ночным моционом.

Чтоб успокоиться, отломал от акации ветку и некоторое время безуспешно тыкал себя шипами в разные участки тела. Эффект нулевой. На коже даже царапин не оставалось. Собственно, чего-то такого и стоило ожидать. Согласно праву природы и законов физики. У слонов или бегемотов кожа тоже не потому толстая, что им так больше нравится, а чтобы не лопнула, удерживая вместе центнеры мяса и костей.

Вот и я, добрав в весе и росте, превратился в «броненосца». До носорога и тем более черепахи еще далеко, но и всякими разными ножичками или стрелами тыкать в меня дело зряшное. Ахиллес отдыхает…

И как только память вытащила из залежей школьного образования имя античного героя, предупредительный звонок прозвучал вторично. Причем настырно так… Дззззынь! А после и подсказка возникла. Поскольку Ахиллес этот не столько героическими подвигами знаменит, сколько пяткой. А поскольку легенды и предания не столько для красного словца слагались, как в назидание и наставление грядущим поколениям, стало быть, надо и у себя пресловутую «пятку» искать.

Придя к такому выводу, я перво-наперво поглядел на ноги. В ботфортах неизвестного обувной промышленности размера они смотрелись уж слишком монументально, чтобы заподозрить в них слабое звено. А где же тогда?

«Гуляй солдатик, ищи ответу…»

— Ой!

Этот возглас издал Митрофан, одновременно выпуская привязь и непроизвольно пятясь.

— Господи помилуй! Ваша милость, это вы? — воскликнул, задирая вверх голову и крестясь, будто увидел дьявола.

— Прозрел, голубь? — улыбнулся я как можно добродушнее. — Неужто совсем непохож?

— Да, голос тот же, — согласился монашек, озадаченно вертя головою и потирая глаза. — Ну вы и вымахали! Ой… Я совсем не это хотел…

— Перестань, — махнул я рукою. — Как говорил Иисус, кто из нас без недостатка, тот пусть первым бросит свой камень…

— Вообще-то Христос сказал о грехах… Но так тоже можно истолковать, — согласился Митрофан. А потом, вразрез своим же первым впечатлениям, добавил, восхищенно причмокнув: — Эх, мне бы эдакую силищу! Здорово, наверное, быть таким огромным?

— Не знаю, — честно ответил я. — Не привык еще. Недавно в великанах хожу.

И глядя в широко распахнутые от совершенно детского восхищения глаза Митрофанушки, я наконец-то понял, где мое уязвимое место.

Глаза! Та же вчерашняя стрела попади не в плечо, а выше и правее — все могло закончиться гораздо печальнее. Много ли слепец навоюет? Даже очень сильный. Еще древний грек Одиссей сумел победить Циклопа, ослепив великана. Так что над этим надо покумекать и принять меры. Какие? Мало ли, с ходу и не сообразить. А для начала можно один глаз зажмуривать в бою, или повязку пиратскую надеть. Вроде глупость, а все же… Кривой — не слепой.

— Ваше сиятельство, вот оно, то самое болото… — паренек, очевидно, радуясь возвратившемуся зрению, забежал шагов на двадцать вперед и там тыкал рукою перед собой. — Пришли, кажись.

* * *

План у меня был прост, как и все гениальное. Притопать к болоту и обойти его по периметру, внимательно глядя под ноги. Какой бы потайной ни была гать, а если разбойники пользовались ею достаточно часто, не наследить не могли. Пусть я и не в индейском племени вырос, но дикий берег от того места, где люди входят и выходят обратно, как-нибудь отличу. Во всяком случае, надеюсь…

Ну, и всегда оставался план Б. Затаиться и ждать, пока не прибудет очередная шайка сбывать добычу. Вот только как скоро это произойдет? С учетом того, что две банды я немножко проредил и от трофеев избавил. И где именно их караулить?

Монашек выслушал меня, философски пожал плечами и ответствовал, что все в руках Господних.

— Остановить душегуба — дело богоугодное. И коли на то будет воля Создателя, то мы выйдем к замку даже с завязанными глазами.

— Если так рассуждать, то конечно…

Хотел было подшутить, что Митрофан, наверно, потому и не боялся пускаться в дорогу, что имел такого поводыря. Вот только куда это его завело? И чем могло закончиться, не подоспей я вовремя? Но воздержался. Наверняка монашек ответил бы, что не кто иной, как Бог, меня к нему на выручку и послал. Стало быть, прав он, а не я.

— Что?.. — задумавшись, я пропустил мимо ушей вопрос Митрофана.

— Вы, ваша милость, давеча сказывали, что не привыкли еще к своему росту.

Я ограничился кивком, мысленно коря себя за длинный язык. Казалось бы, ляпнул и ляпнул. Ан нет, теперь изволь объяснять.

— Дозволено ли мне полюбопытствовать…

— Позволено, позволено… — проворчал я. — И вообще, давай условимся на будущее, что ты будешь звать меня по имени и без титулов. Хорошо?

— Как скажете, ваша… — беглый монашек улыбнулся собственной оплошности, замялся чуток и поправился, по слогам произнеся мое имя: — Сте-пан… На греческое Стефанос похоже.

Тоже мне умник. Впрочем, ничего удивительного. В отличие от католичества, якобы имеющего римское начало, православие возводится к греческим корням.

— Привыкай, Митрофан. И чем быстрее, тем лучше. Когда дорогу в логово Людоеда отыщем, может случиться, еще не так лицедействовать придется. Ну, так что ты спросить-то хотел? Как давно и почему я великаном стал?

— Да…

— Заколдовала меня злая ведьма… — брякнул я первое, что смог придумать. — И трех седмиц еще не прошло.

— Христос учит нас, что никакого колдовства нет. А все непотребство суть происки диаволовы…

— Пусть так, — не стал я вступать в богословский спор. — Может, действительно дьявол подсуетился. Только мне что в лоб, что по лбу. Ни капельки не легче.

— Э, нет, — не согласился монашек.

Подошел ближе и, запрокидывая голову, очень серьезно поглядел мне в глаза. Даже руку многозначительно поднял, как священник на проповеди. Да и заговорил так старательно, как повторяют с чужих слов. Не все понимая, поэтому пытаясь сохранить первоначальную интонацию и текст.

— Разница огромная!.. Поскольку христианское учение суть колдовства отрицает, то и молитва от него защитить не может. Зато от козней нечистой силы — в самый раз. Только искренне защиты у Господа просить надо. Ты бы… Степан, рассказал мне, как все случилось. Авось пойму? Не смотри, что я млад летами. Зато при монастыре все время. Многое повидал, а еще больше слышал. А народ, он разное сказывает.

В смысле отрицает? А как же тогда «охота на ведьм» и прочие развлечения инквизиции, едва безвозвратно не сгубившей генофонд женской красоты в Европе? Что-то не вяжется. Или это у католиков так принято, а у православных по-другому? Интересно, но не ко времени. Отложим повышение уровня развития до привала.

— Верю, верю… — хотел похлопать парня по плечу, но вовремя удержался. Блин, это ж теперь каждое движение соизмерять придется, чтоб невзначай не сломать чего лишнего. Ключицу, например. — И непременно обо всем подробно расскажу. Только давай не здесь и не сейчас.

Я обвел взглядом простирающиеся правее, сколько глазу удавалось ухватить, болотные топи и пустынную дорогу, на обочине которой мы стояли. Поросшие редкими деревьями, чахлыми кустарниками, осокой да резедой. Но большую часть занимали открытые участки зеленой от ряски воды. Над болотом роилась мошкара, и тянуло холодной сыростью, как от кладбищенского склепа.

«Вот воображение разыгралось», — одернул я сам себя. Надо же такое выдумать. Склепом, да еще и непременно кладбищенским. А чем еще болотной жиже пахнуть, как не сыростью и холодом? Не раскаленными камнями и песком, как африканская пустыня…

Я представил себе, как мы с Митрофаном должны смотреться со стороны. Невысокий паренек, едва достающий макушкой мне до локтя. Худенький, будто ожившие мощи святого. Одетый в рубище, много лет тому бывшее монашеской рясой. И рядом с ним верзила Росту не меньше трех метров. Соответствующей ширины плечи и весь прочий организм. В одной руке трехпудовая дубина, длиною аккурат в рост монашка, в другой — удерживает заброшенные за спину четыре мешка. Которые на моей неохватной спине и на мешки-то не похожи. Так — котомки дорожные.

В общем, еще та картина. Увидеть и…

Именно на контрасте я и решил сыграть. С этой целью даже прихватил кое-что из самых пристойных разбойничьих вещей. Встречают ведь по одежке. Но пока решил держать идею при себе. Учитывая общую хилость Митрофана и его же чрезвычайную мнительность.

— Солнце ждать не будет. Сколько успеем за день осмотреть, столько нашего. А разговаривать и ночью можно. Кстати, подкрепиться не хочешь?

Митрофан брезгливо покосился на мешки и быстро замотал головой.

— Ну, как хочешь. Проголодаешься, скажешь.

Вместо ответа парнишка размашисто перекрестился и шагнул к болоту. Ну вот, поди разбери, что он себе там воображает?

— Погодь, отрок ретивый. Ты чего в топь полез? — остановил я его.

— Гать искать… — недоуменно оглянулся тот.

— Ага. В общем-то, я так и подумал… Вылезай обратно, сыщик. Или не слыхал, что на воде следов не остается?

— А как же тогда мы гать найдем, ваша милость? — паренек выглядел обескураженным. — Я думал, мы будем вдоль берега брести и дно щупать…

— Нет, брат, кормить местных пиявок у меня нет желания. Да и не факт, что гать прямо у берега начинается. Запросто могли на пару шагов отодвинуть. Как раз от таких сообразительных спрятать. И это… ты меня опять «милостью» величаешь.

— Правда?

Монашек удивился столь искренне, что было ясно, он оговорки даже не заметил. Засада. Надо срочно вносить коррективы в мой план, а то погорим, как швед под Полтавой.

— Ладно, если тебе так привычнее — пусть. Но именуй только «милостью», и чтоб никаких «сиятельств». Договорились?

— Да, ваша милость, — монашек, кажется, даже украдкой вздохнул облегченно. — Но вы так и не сказали, как мы гать станем…

Договорить он не успел. В паре метров за спиною у Митрофана надулся большой водяной пузырь и с оглушительным треском лопнул.

Монашек охнул, схватился за грудь и начал закатывать глаза. Пришлось бросить мешки и подхватить парня, пока он не свалился в воду.

— Блин, послал же Бог помощничка… Хоть на руках носи.

Не слишком тактично встряхнув Митрофанушку за шиворот, так что у того лязгнули зубы, я рывком втащил его на сухое. Да еще и поставил так, чтоб стукнулся о землю пятками. Зато, в совокупности, помогло. Парень очнулся.

— Водяной?.. — прошептал он, осторожно оглядываясь.

— Ты же говорил, что христианину не пристало в нечисть верить?

— Верить не пристало, — перекрестился тот, на всякий случай отходя еще на пару шагов. — Но опасаться не помешает. Может, она, нечисть эта, не знает, что я в нее не верю?

— Разумно. На бога надейся, а сам не плошай… — улыбнулся я.

— Хорошо сказано, ваша милость. Из вас получился бы отличный проповедник. Двери церкви ломились бы от паствы…

Тут он спустился на землю, оценил мои габариты и вздохнул.

— Не журись, казак! Какие наши годы. Пути Господни неисповедимы. Так что кто знает, может, еще доведется и в храме послужить, — отмахнулся я.

Вот уж воистину, язык мой — враг мой. Нашел с кем шутки шутить. Совсем забыл, что вокруг не третье тысячелетие, где ради красного словца можно молоть языком что ни попадя. Зная, что за базар почти наверняка отвечать не придется. Иначе все журналисты и депутаты давно бы перевелись и как вид, и как класс.

* * *

Хорошо в лесу летом, особенно в утреннюю пору, когда и ночная прохлада еще не покинула его окончательно, и мошкара не проголодалась. Обильно укрытые росой травы и листья источают легкий аромат свежести. Дышится легко, привольно. Даже настроение, несмотря на все невзгоды, изменило вектор. Ощущение, как после визита к стоматологу. Досаждающая боль и страх перед бормашиной — все это уже в прошлом. И хоть во рту горько от лекарств, да и челюсть от анестезии словно не своя, чувствуешь себя, как заново родившись… Герой, да и только.

Эх, сейчас бы не логово Людоеда-душегуба искать, а на грибную охоту выйти. Брести неторопливо, насвистывая что-то, и высматривать темные, маслянистые шляпки средь отливающей серебром зелени.

Я и высматривал. Только не грибы, а следы от кострищ…

Когда говорил Митрофану, что вода не хранит следы, мысль оформилась следующая… Будь я разбойником, неужели позволил бы своему атаману без присмотра пойти в замок, чтобы сменять добытые «непосильным трудом» трофеи на золото? Да ни под каким соусом! А поскольку ватага состоит исключительно из «честных и доверчивых» членов братства, то в эскорт к своему главарю запишутся все без исключения.

Так что разбойники, сколько б их ни было, как один, дружно попрутся к замку. А их там ждут? Сильно сомневаюсь. Зачем Людоеду так прятаться, если б он запросто впускал внутрь всех желающих? Стало быть, большей части банды придется дожидаться в лесу, пока уполномоченные будут вести торговые переговоры.

А что делают люди, когда им нечем заняться, а как скоро «купец» изволит выйти и принять товар — никому не известно? Правильно, разжигают огонь, готовят пищу и располагаются на отдых. При этом место выберут такое, чтобы не упустить атамана из виду.

То есть следы от костров надо искать на расстоянии прямой видимости края трясины. Что я безуспешно и проделывал который час подряд…

Солнце постепенно перевалило через полуденную отметку и так же неторопливо двинулось к закату. Лес потихоньку оживал, привыкал к нам. В первую очередь — мошкара. К счастью, кожа моя оказалась бронированной не только для стрел, но также и не по жалам слепням, оводам и прочей камарильи… А Митрофанушка был им не по вкусу. Или монашек знал какую-то защитную молитву.

Почему нет? Вельзевул или Бааль-Зевув — одно из имен дьявола, в переводе с иврита означает «повелитель мух». Так что христианская молитва вполне могла воздействовать на его подданных. Либо кожу на этих ходячих святых мощах так же невозможно прокусить, как и у меня.

Испуганный газовым пузырем монашек больше не пытался лезть в воду, но и не понимая сути затеи, держался все-таки гораздо ближе к краю болота. Примерно посередине между мной и трясиной… Это обстоятельство нам и помогло, как и вернувшаяся к парню куриная слепота, когда дело отчетливо близилось к вечеру, и я уже собирался отдавать команду на привал и ужин с ночевкой.

Сперва раздался приглушенный возглас, потом шум падения, а еще секундой позже монашек обрадованно вскричал:

— Ваша милость! Гляньте, чего я тут нашел…

Искомое кострище обнаружилось в яме под корневищем свороченной набок старой сосны, не упавшей на землю, а зависшей на ветвях соседних деревьев. Причем так хорошо замаскировано, что не изгваздайся Митрофан в отсыревшем пепле и углях, мы точно прошли бы мимо.

Ну, правильно. Мог бы и раньше сообразить. Не имея возможности добраться до заказчика, княжьи люди все же не сидят сложа руки, а время от времени шерстят округу в поисках исполнителей. Так что разбойникам никак нельзя изображать из себя братьев двенадцать месяцев. То бишь разводить огонь в открытую, приглашая к костру всякого, кто заприметит в ночи отсвет пламени. Я вон давеча вышел на огонек, и чем для грабителей это закончилось?

Другой вопрос, почему костер жгли так близко к болоту?

Ответ пришел, когда я присел рядом с кострищем, чтобы хоть примерно оценить, как давно здесь разводили огонь.

Вот же ж дубина стоеросовая! Глядел на болото с высоты своего нового роста и не мог сообразить, что у нормальных людей радиус обзора как минимум на десяток метров меньше. Банальная геометрия…

— Молодец, — от души похвалил монашка. — Думаю, это именно то, что нам надо. Вряд ли здесь еще кто-то ночевал.

— Уж не сомневайтесь, — Митрофан привычно осенил себя крестным знамением. — Никто с чистыми помыслами и в здравом уме в такие дебри не сунется.

— Как же мы-то с тобою? — попытался подшутить я, чтоб приободрить своего спутника. — Впрочем, тебе, чтоб соответствовать, сперва умыться надо.

— То, что вы задумали, ваша милость, конечно же, достойно и благородно, но… — даже не улыбнулся монашек. — Христос завещал нам смирение. Обещая каждому воздаяние по делам его. Так что не с чистыми помыслами мы здесь, а с мечом.

— Дубиной…

— Что? — встрепенулся монашек, теряя мысль.

— Нету у нас меча, Митрофанушка. Только дубина… А что до воздаяния… Я тебе уже говорил. Откуда нам знать промысел Божий? Может, мы сейчас не сами по своей воли тут бродим, а как инструмент в его длани? Ведь ты не станешь спорить с тем, что без его на то воли в мире ничего произойти не может?

Куда бедному парнишке тягаться со студентом четвертого курса университета, для получения зачета способного заболтать до умопомрачения любого препода! Так что Митрофанушка в очередной раз углубился в теологические размышления, даже забыв об омовении. А я, наоборот, занялся мирскими вопросами. В частности, искать гать прямо сейчас или выждать следующего дня?

А еще запоздало подумал: не было ли у разбойников предусмотрено каких-нибудь опознавательных сигналов «свой — чужой»… Которые они подавали, придя на место обмена? Потому что в этом случае все существенно усложнялось.

Хотя вряд ли. Не тот уровень. Где владелец замка, а где разбойники? Бросить кость одичавшей своре, чтоб использовать ее ярость в свою пользу — это одно, а приручать зверье на постоянной основе — совсем другая статья. Сейчас Людоеда никто за руку не схватил, одними лишь слухами земля полнится. И если раньше или позже найдется сила и власть, чтобы спрос учинить, он запросто от всего открестится: ничего, мол, не ведаю, ничего не знаю… Да, было дело, озоровал лесной люд. Бога не боятся, лиходеи. Совсем страх да совесть потеряли. А я тут с какого боку? Сам из замка не вылезал… за жизнь опасаясь. Оттого и гать тайную устроил и к себе никого не пускал. Что говорите? Зачем покупал отсеченные руки? Бред и поклеп! Я, милостивые судари, дворянин! Свидетели имеются? Нет? Тогда требую немедленно извиниться или дать сатисфакцию любым оружием… В общем, как-то так. Главное, у нас с Митрофаном есть реальный шанс подобраться к этому исчадию ада поближе. На расстояние удара дубиной. О дальнейшем я пока не задумывался.

— Ну что, дружище, готов к Людоеду в гости заглянуть? — шутливо ткнул паренька кулаком.

— За тем из монастыря ушел, ваша милость, — очень серьезно ответил монашек. — Да убоится он слова Господнего. Вы только позвольте мне с ним поговорить.

— У меня идея получше будет.

— Лучше проповеди? — усомнился Митрофан.

М-да, блажен, кто верует, ибо им уготовано Царствие Божье. А с учетом нынешних нравов, заблаговременно и досрочно.

— Нет, как ты мог такое сказать?! Крепче Божьего слова бывает только другое слово… Но тоже Божье. Просто я вот о чем подумал, Митрофан. Люди ведь в храм со смирением в душе входят, верно?

Вопрос был скорее риторическим, так что парнишка ограничился кивком.

— Вот… А у хозяина замка, коль он такое злодеяние умыслил, покаяния-то ни на грош.

Митрофан подумал немного дольше и опять кивнул.

— Значит, прежде чем воззвать к его душе и совести, думаю, стоит привести его в надлежащее состояние. Чтобы ирод не свысока глядел на проповедника, а преклонил колени и отринул гордыню. Как считаешь? Прав я?

— Ух, как вы здорово сказали, ваша милость, — восхитился хлопец. — Лучше и не придумать. Обязательно преклонив колени и голову.

— Тогда внемли, отрок. Потому что теперь не только от моей силы, но и от твоей сметливости зависит, будет ли враг человеческий нами повержен и посрамлен во славу Господа, или восторжествует над слугами христовыми, бесам на потеху…

 

Глава четвертая

Не было никаких лунных дорожек, указывающих герою путь к обители злодея. Да и вообще никаких подсказок не было. Даже камыши и те росли редко, так что проходу не препятствовали и, соответственно, никто в них тропинку не выкашивал и не протаптывал. Хочешь — влево иди, а не хочешь — направо бреди. И сколько ни вглядывайся в глубь трясины, ничего не разглядеть. Ни по горизонтали, ни по вертикали…

Слегка перекусив, в целях безопасности я оставил Митрофана греться у костра и обдумывать детали изложенного плана, все равно от подслеповатых глаз парня толку ноль, а сам подался к болоту — производить замеры глубины.

Попутно обломал при земле ствол молодой березки, что невесть как затесалась между старых деревьев. Потом обхватил у верхушки кулаком и провел вдоль ствола, «против шерсти». Ветки так и посыпались, словно сосульки, оставив в моих руках отличный щуп…

Нет, что ни говорите, а быть великаном здорово. Если вместо того чтобы сокрушаться о потерянном, начать уже пользоваться преимуществами, полученными вместе с новым телом. То бишь мышцами.

Теперь понятно, почему именно кроманьонцы, а не гигантопитеки стали строителями цивилизации и уже частично приоткрывшегося светлого будущего.

Голым да малосильным, в сравнении с большей частью враждебного мира, им с самого начала пришлось напрягать серое вещество и шевелить извилинами, чтобы обеспечить себе и потомству кров, одежду и пищу. В чем предки вполне преуспели, в отличие от менее изворотливого неандертальца.

А гигантопитеку к чему напряги? Реальных врагов раз-два и обчелся. Кому охота связываться с такой махиной? Лежи себе да песни пой… Хоть на горе, хоть под горой. Захотел есть — поймал оленя, вытряхнул из шкуры и трескай, пока все не слопаешь. Маловато? Сбились в кучку парой особей, завалили мамонта, и усе — веселись, нищета… А вот когда мамонты закончились, пришел каюк и великанам. Такая вот историческая диалектика…

Старая студенческая песенка, вопреки задумке автора, не развеселила, а вызвала приступ ностальгии. Так, что даже в горле защемило. Не, ну нафиг с воспоминаниями. Жить надо там, где находишься, а не мечтами о прошлом.

Подойдя к краю трясины максимально близко, чтоб не провалиться (в данном случае мой избыточный вес был некстати), я стал увлеченно тыкать жердью во все стороны, пытаясь нащупать твердь. Но то ли тыкал чересчур энергично, то ли искомого дна рядом не было — а успеха не достиг. Трясина, даже не думая сопротивляться, поглощала шест на всю длину. Только булькало…

Где-то на сотой попытке или примерно через час усиленного зондажа я начал понимать, что сказав «а», удача взяла тайм-аут и как воды в рот набрала. Поэтому, если в мои планы не входило прощупать каждый метр прибрежной зоны на сотню шагов в обе стороны от предполагаемой переправы, надо срочно изобретать другой метод поиска. То есть заняться именно тем, что позволило нашим предкам подняться на вершину эволюционной пирамиды. В смысле пошевелить мозгами. Невзирая на временную принадлежность к беззаботным здоровякам.

Легко сказать, труднее исполнить. Думы в голову не лезли. Причем не только конструктивные, а вообще. Кроме глупых вроде: «Чего тут думать, трясти надо».

Почесав сперва затылочную кость, потом пузо, и сказав себе, что утро вечера мудренее, я уже собрался возвращаться к костру, когда капризная Фортуна снова вспомнила о нас с Митрофаном. И уже вполне закономерно начала именно с него…

Ночную тишину прорезал громкий вскрик, в котором я уже привычно распознал голос своего спутника. А в отблесках ярко полыхнувшего костра заметались тени.

— Да что ж такое! Опять?

Вообще-то мог бы и раньше сообразить, что в покое нас не оставят. Видимо, нейроны из-за увеличившегося черепа и в самом деле медленнее движутся. Если пересчитать на звонкую монету, в котомках, реквизированных у разбойников, было целое состояние. Сопоставимое с ценой нескольких деревень вместе с людьми, скотом, а также всем прочим движимым и недвижимым имуществом.

Значит, остатки ватаги вторично пересилили себя и совершили очередную попытку вернуть трофеи. А то и объединились с кем-то. Чем такому кушу пропадать, лучше поделиться.

Тем более что найти нас было проще пареной репы. Во-первых, мы не прячась чесали прямиком к болоту. Во-вторых, куда еще, исходя из бандитской логики, могут двинуться люди, завладевшие бесценным грузом, как не к пункту обмена? Ну а где именно проход к замку находится, лихие людишки лучше нашего знали. Так что и искать не пришлось…

Одного только не учли разбойники, что мы не оба спать завалимся, а я, на ночь глядя, брод щупать пойду. Вот и не получилось нападение внезапным. Монашку дали по башке, а главного супротивника на месте не оказалось.

Стоп! А не дурак ли я?! Да в гробу они видали со мною бодаться! Наоборот! Именно то, что я ушел, их ободрило. Вот и налетели, как сороки, пока хозяина дома нет. Не я и не Митрофан разбойникам нужен, а людоедские трофеи. Схватить и бежать! Вот и весь план. Рассчитывая на то, что ночью в лесу их не поймать. А там выждут, пока мы уберемся, и сами товар на золото и сменяют… Шалишь, брат!

Подбросив хвороста в костер, разбойники рассчитывали, что свет поможет им быстрее отыскать утраченное добро, но просчитались. Вернее, ошиблись. Как и я, пока не привык к случившимся со мной изменениям, они не зачитывали разницы в росте, и торопливо обшаривали все вокруг от земли и до высоты взгляда. А котомки-то я пристроил, как мне было удобно. То есть метра два с половиной от земли, не ниже. Так что, вися буквально над головами суетящихся под деревьями людей, они не попадались им на глаза.

— А ну, стоять!

Зарычав страшным голосом, я бросился к костру, готовый сметать все на своем пути.

Первому татю, неосторожно подвернувшемуся под ноги, я зафутболил со всего маху в живот, словно пробивал одиннадцатиметровый. И столько злости во мне оказалось, что бандит улетел прочь, даже не охнув. Там, куда он упал, затрещали кусты, ветки пару раз упруго качнулись, и всякое шевеление замерло.

Второго душегуба, который от страха присел с растопыренными руками, словно ловил курицу, и таращился на меня выпученными глазами, приложил кулаком в темя, нанося удар сверху вниз. Он там и свалился замертво.

Нагнулся проверить. Громкий вопль и удар по хребту. Не слишком сильный, словно выколачивали пыль из надетой на меня шкуры. Медвежьей…

Разворачиваюсь и вижу перед собою то ли бесстрашного, то ли настолько пьяного, что потерял страх, разбойника с увесистым суком. Которым он снова замеривается на меня. На этот раз целясь в голову. Рефлексы сработали быстрее, чем успел оценить реальную опасность…

Блок. Удар. Хруст ломающегося дерева…

В лоб я все равно получил, но только обломком. Отличные у покойного Пырея боевые браслеты. В прошлый раз меч баронский о них переломился, теперь — дубинка. И пока разбойник недоуменно взирал на остатки оружия, я смазал ему хуком слева в ухо. Именно смазал. Из-за разницы в росте удар не получился, но в совокупности «ударнику» и этого хватило. Помогла масса тела.

Выпрямился и взревел еще раз, имитируя то ли Кинг-Конга, то ли Тарзана, только в грудь стучать себя не стал.

— А ну, покажитесь! Кто еще хочет комиссарского тела?!

Благодаря отличному освещению, те четверо, что готовились пустить в меня стрелы, были замечены вовремя. Прикрыв ладонью лицо, я бросился к ним.

Торопясь выстрелить, разбойники плохо натянули тетиву луков, и выпущенные стрелы даже не оцарапали меня. Впрочем, может, у них просто луки плохие?

Добежав до стрелков, я сграбастал двух ближайших и с чувством стукнул их друг об друга лбами. Выпустил из рук бездыханные тела и осмотрелся.

Трое или четверо незадачливых грабителей удирали прочь, и гнаться за ними в потемках было бессмысленно. Пусть уходят. Авось третьего урока им таки хватит для вразумления…

Зато на единственного из всех, рванувшего к болоту, стоит обратить внимание.

Во-первых, одет разбойник не в пример другим, куда богаче. Не в домотканую свитку или кожаную куртку, а в пышный кафтан с разрезными рукавами. На ногах не лапти или чуни, а желтой кожи сапоги. Но и не это самое важное… Беглец двигался неуклюже, как человек, привычный к седлу, и придерживал рукой длинную саблю. Неужто атаман попался?

— Митрий, ты как? — я на секунду склонился над монашком и тронул его за плечо. — Живой?

— Да… — простонал тот. — Ох-х… На меня упало что-то?

— Дубина… Держись, я скоро…

Всего-то и потерял что секунду-вторую, а разбойник уже добежал до края трясины, гораздо правее того места, где я измерял глубину, и прямо с разбега сиганул в болото. Не очень-то и здорово. Метра на два с копейками. Я даже в школе дальше прыгал… Но своего он достиг. На месте приземления воды оказалось по щиколотку.

Взмахнув руками, чтобы удержать равновесие, атаман все же плюхнулся на задницу. Заполошно оглянулся, увидел меня, вскочил на ноги и побежал дальше, в глубь болота. Крича при этом:

— Panie Rycerzu! Na litość boska! Ratunku! Poźeracz mnie goni!

Интересно девки пляшут… Это что же получается? Нет, я вполне адекватен и не разделяю людей на хороших и плохих по цвету кожи, разрезу глаз или национальности, но очередной «польский след» в деле мне сильно не понравился. Чересчур много совпадений.

* * *

— Жди меня на берегу! Поддерживай огонь! В воду не суйся! — крикнул я Митрофану, что как раз, пошатываясь, выбрел из кустов. И не дожидаясь ответа, поспешил за поляком.

Хоть бы месяц выглянул. Хорошо, что на болоте тени не такие густые, а то как пить дать потерял бы разбойника из виду. Шляхтич не просто бежал — несся по невидимой под водой гати аки посуху. Так что рукава развевались за спиною, словно вымпел. И, несмотря на далекую от комизма ситуацию, вызывал в памяти увековеченную Мироновым сценку из «Бриллиантовой руки».

Но кинокомедии остались в прошлой жизни. Здесь люди если и шутили, то только в кругу родных и близких. А каждый незнакомец, особенно немец, скорее всего был врагом. И поддавшись благодушию, можно не только без руки, но и без головы остаться.

— Na mitość boska! Pomocy! — опять заорал шляхтич.

Ого, а прыткий пан попался. Несмотря на то, что мой шаг, как два, а то и три его, я заметно приотстал. Еще немного, и уже не разгляжу, только по хлюпанью жижи направление и понятно. Лучше поторопиться. Хорошо, если хозяева таинственного замка не мудрили и слали гать по прямой, а если зигзагами? Метров пять-десять прямо, а потом скок на метр-полтора влево или вправо, а впереди трясина. Шагнул неосторожно, и все, только булькнет.

Где-то я читал, что белорусские партизаны такие ловушки делали. И карателям найти их базы без проводника почти никогда не удавалось.

И все же переть на рожон с голым пузом тоже не самый разумный вариант. Поэтому ходу я прибавил ровно настолько, чтобы держать шляхтича в поле зрения и вовремя разглядеть, если тот начнет петлять.

К счастью, строители гати решили, что спрятав ее под воду, сделали достаточно, и никаких других сюрпризов не заготовили. Ну и хорошо, а то ищи-свищи потом.

Вроде и не слишком обильная растительность на топях: там березка, тут осина или орешника пару прутиков, кое-где кустарник сбился в кучку, найдя местечко посуше — вот и вся флора, что повыше травы. А в совокупности хватило. Во всяком случае, когда я оглянулся, то края болота уже не увидел. Только дуб приметный на берегу. Видимо, когда гать клали, на него и ориентировались.

Разбойничий атаман пробежал еще чуток, в общей сложности метров пятьсот, и остановился. Оглянулся, убедился, что я не отстал, и заорал еще громче:

— Ratunku!

Я не слишком силен в языках, но тут они и без надобности. Любому ума хватит сообразить, что пан атаман не у Господа Бога помощи просит. Стало быть, мы добрались до промежуточного островка. И теперь я должен решить, догонять его или подождать, пока не появится помощь? Просто запомнить дорогу и завтра с утра попытаться осуществить первичный план, или воспользоваться случаем и попытаться ворваться в замок, так сказать, на плечах беглецов?

Дилемма.

Первый вариант более продуманный и правдоподобный… Был. А теперь, когда неизвестно, что шляхтич с перепугу хозяевам понарасскажет, его достоверность стремительно падала. Хорошо, если нас с Митрофаном просто на порог не пустят… Хуже, если со стен из арбалетов пулять начнут. Тут уж никакая кожа не выдержит. Понаделают во мне дырок…

Кстати, если мост подъемный, то он не должен превышать десяток метров, иначе конструкция будет либо слишком хрупкой, либо чрезмерно тяжелой. А значит, я уже должен видеть замок. Ну-ка, казак, прищурься…

Гм, а и вправду маячит что-то впереди. Объемное, но не громоздкое. Как плотное облако дыма или тумана.

— Черт побери этот месяц. Совершенно запропастился. Хоть глаз выколи.

Коли так, то чего я жду? О помощи поляк уже достаточно просил. Если в замке не глухие, то не могли его не слышать и голос не узнать. Судя по прыти, с которой он ночью по гати мчался, атаман здесь не впервой. А вот разглядеть пана со стен вряд ли могли. Так почему бы мне не встать на его место? Вернее, сесть… Стоя, я точно похож на атамана не буду.

А когда мостик опустят, вот тогда и знакомиться начнем. Только надо поторопиться. В тумане явно какое-то шевеление наметилось.

Наплевав на осторожность, я еще прибавил ходу. Невидимая гать опасно пружинила под ногами, как живая, но держалась.

— На помощь! — Атаман разбойников выхватил саблю и отчаянно взмахнул клинком перед собой. — Не подходи! Убью!

— Уверен? — я насмешливо хмыкнул и демонстративно стукнул себя в грудь кулаком. Классно загудело, сам не ожидал. Прямо как в бочке. Во всяком случае, поляк тоже оценил, поскольку лицо его сделалось белее извести.

Злости к атаману разбойников у меня уже не было. Повыветрилась, пока в догонялки играли. Но справедливости ради начатое дело надо было довести до логического конца. Иначе зачем все это? Мог бы сразу пройти мимо, не ввязываясь в чужие разборки.

— Это тебе, пан лях, не детишкам да бабам руки рубить. Молись, пся крев. Авось душе на пару сотен лет меньше в аду стенать придется.

Шляхтич то ли всхрапнул, то ли всхлипнул, рывком занес саблю над головой и шагнул навстречу… А потом икнул, швырнул в меня оружием, как палкой, развернулся и с воплем: «Матка Боска, ратуй мне!» сиганул в трясину. Правда, не далеко. Длинные полы кафтана помешали или силенок не хватило, но барахтался он буквально в метре от гати. На этот раз молча…

— Эгей, пан Крайняк?! Чего разорался посреди ночи? Режут тебя, что ли? Или кровавые призраки замучили? Га-га-га… — донеслось из тумана, а чуть позже тень уплотнилась и сформировалась в двух человек, управляющих… нет, не лодкой, а чем-то вроде плота. Во всяком случае, мне был виден только ровный настил из досок, по ширине, как кузов «Газели». А вот на каких полозьях или каком ином приспособлении это средство передвижения скользило по поверхности болота, видно не было.

Изящное решение. Дешевое, надежное и практичное. Действительно, зачем строить, мост там, где вполне достаточно перевозу? Подплыли, посмотрели и, ежели что не так, пара-тройка бойцов, в кольчугах да со щитами, вполне способна дать отпор небольшому количеству неприятелей или быстро свалить, если враг окажется сильнее. Даже не причаливая…

Увидев меня, тот из воинов, который стоял на носу, быстро вскинул арбалет. Плохо, но и не самый худший вариант. Авось с одного выстрела не убьет, а второй раз зарядить я ему не дам.

— Вечер добрый вашей хате! — я развел руки в стороны, демонстрируя пустые ладони. — Что так негостеприимно встречаете? Я пришел не воевать, а торговать. Сказывали добрые люди, здешний хозяин принимает кое-что в обмен на золото? Или врали?

— А ты кто такой будешь? — поинтересовался стрелок. Поскольку я присел на корточки, на мой рост они пока внимания не обратили. — Мы тебя не знаем. Что за птица? И где пан Крайняк? Это же он кричал?

Я молча указал пальцем место, где над болотной жижей все еще виднелась голова и плечи разбойничьего атамана, облепленные тиной и ряской. Словно старый, позеленевший и слегка оплывший бюст на надгробии.

— Живой?

Поскольку шляхтич и дальше молчал, словно воды в рот набрал, пришлось отвечать мне.

— Когда прыгал в топь, был живой. Теперь — не знаю. Притих чего-то…

— А зачем ты его туда сбросил?

Арбалетчик по-прежнему держал меня на прицеле, а расстояние до «плота» все еще не позволяло перейти к активным действиям. Никак не допрыгнуть.

— Я?! — в искренность моего недоумения поверил бы даже Немирович-Данченко, а не только Станиславский. — Помилуй Бог. Только подошел. Дорогу в замок узнать хотел. Даже поздороваться не успел… А он как заорет благим матом, да как сиганет в болото… Пьяный, наверно. Вот и почудилось что-то.

— Врешь!

— Не верите, и не надо… — пожал я плечами. — Сами у него и спрашивайте. Авось не соврет. Только поторопитесь.

* * *

Тот воин, что вел переговоры, измерил взглядом расстояние, разделяющее плот и утопающего ляха, прикинул время подплытия, глубину погружения, и в знак миролюбия опустил арбалет.

— Помоги ему…

— Думаешь, стоит? — усомнился я. — Он ведь сам так решил. Впрочем, если для знакомства надо…

Я поднял саблю поляка и вынул ее из ножен. Арбалетчик тут же снова приподнял самострел. Но меня интересовало не оружие пана Крайняка, а сами ножны. Ввиду отсутствия на островке хоть какой-либо палки. Ну а мочить в болотной жиже ради спасения разбойника собственный пояс я побрезговал.

Вооружившись ножнами, прилег на краю островка и протянул ножны одним концом к утопающему. Мог бы и без этих манипуляций обойтись, всего-то и надо было, что зайти на полшага дальше и ухватить поляка за воротник. Но действуя таким образом, я оставлял выбор за ляхом. Пусть сам решает, тонуть дальше или лезть в лапы великана-людоеда, как он сам меня обозвал…

Видимо, холодная купель и хлюпающая уже почти у подбородка вонючая жижа, обещающая не менее отвратительную смерть, чуток отрезвила атамана. И он, всего лишь секунду помедлив, ухватился за ножны.

«Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота…» — вслед за мыслью о дедке и репке, возникла в голове строчка из какого-то детского стишка. Впрочем, к данному случаю имеющая только косвенное отношение. Силы во мне по-прежнему хватало с избытком, так что лях оказался на тверди в мгновение ока. Где и остался лежать ничком, громко всхлипывая и что-то бормоча. Видимо, только сейчас отпустило.

Не мной подмечено, но реально — те, кто с легкостью причиняет страдания другим, сами не в состоянии терпеть даже малейшей боли. Как бы атаман с испугу ума не лишился. Хотя мне что за забота?

Паром тем временем почти пристал к островку.

— Ну, ты и здоровый вымахал! — арбалетчик недоверчиво помотал головой, видимо решив, что почудилось в тумане.

Я рассудительно промолчал. Пока время работает на меня, будем тянуть паузу до упора.

— Ты как здесь оказался? — продолжил допытываться воин, убедившись, что с их знакомцем все обстоит благополучно. В смысле жить будет.

— Пришел, — обстоятельно ответил я, предварительно посмотрев на сапоги. Как бы проверяя, на месте они или нет. И убедившись, что и с ними, и с нижними конечностями все в порядке, уточнил: — Ногами.

— Шутник… — проворчал воин, но арбалет при этом опустил окончательно. Вскинуть его дело недолгое, но в ближнем бою счет идет на секунды. И одну из них я только что выиграл. — Откуда пришел?

Я послюнявил указательный палец и поднял его вверх, как делают, когда проверяют направление ветра. Чуток выждал и уверенно махнул рукою на восток:

— Оттуда.

Трудно сказать, к чему привела бы нас столь познавательная беседа, если бы в нее не вмешалось еще одно действующее лицо, доселе пребывающее за кадром.

— Ваша милость! Куда вы пропали?! — заорал как полоумный Митрофан и, судя по плеску, несмотря на мой наказ, тоже сунулся в болото.

— Милость?.. — переспросил арбалетчик. — Кто?

Эх, была не была. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Пользуясь тем, что пан Крайняк уже встал на четвереньки, я ухватил его одной рукой за шаровары, второй — за воротник и, как шаром для боулинга, запустил импровизированным снарядом в воинов на плоту. Впопыхах и, чего уж там, от страха, — не слишком приятное ощущение, когда в тебя целятся из арбалета, к тому же всего с пяти шагов, — не рассчитал силы, и обоих воинов, вместе с ляхом, смело в топь. Да что там смело, их будто вколотили в болото. Ни один не вынырнул. Плюхнуло, всплеснулось, а потом только пузыри пошли и круги расползлись. Были люди, и пропали.

Да, нехорошо получилось… Не в смысле жаль их — кто за чужой смертью идет, и свою встретить может, — а что ничего расспросить не успел. Опять вслепую действовать придется. Видно, планида такая.

— Ваша светлость… Где вы? Отзовитесь!

Вот черт, я же совсем забыл о «куриной слепоте» Митрофана. Как он вообще в болото сунуться осмелился?

— Стой на месте и не двигайся! Я иду за тобой! А то утопнешь, ищи потом…

Каким-то чудом или на ощупь, но монашек самостоятельно прошел почти половину пути.

— Ты зачем в трясину полез? — набросился я на него. — Жить надоело? Так пойди и повесься!

— Я не Иуда, — буркнул тот с обидой в голосе.

Угу… Не подумав брякнул. Намек на повешенье, особенно на осине, для истинно верующего христианина большая обида.

— Да я не о том, — отмахнулся. — Не цепляйся к словам. Мне же все равно на берег надо. За «гостинцами» для хозяина замка. Или ты уже позабыл, о чем мы договаривались? Впрочем, если постоянно подставлять голову…

— Думал, помощь нужна.

Я проглотил ехидство вместе со слюной. Чуть не подавился. Паренек-то геройский! Я рассекаю здесь, как авианосец перед катерами береговой охраны, практически убежденный в своей неуязвимости, а он — почти слепой полез в болото мне на помощь. Не заботясь о собственной шкуре.

— Конечно нужна, Митрофан! Даже не сомневайся. Но не сейчас. Видишь, как оно сложилось. Я сильный, а ты умный. Вот и давай пользоваться нашими преимуществами с этим самым умом. Я буду драться, а ты думать и советовать мне, как и что лучше сделать…

— Я… вам? — паренек недоверчиво хмыкнул. — Опять шутите, ваша милость.

— Век воли не видать! Ммм… Клянусь гербом своего рода! — выскочила откуда-то выспренняя формула клятвы. Явно вычитал где-то. — Ты был прав, отрок! Именно провидение свело нас вместе, и мы с тобою теперь не просто спутники, а товарищи по оружию.

— Мне нельзя… — негромко произнес Митрофан. — Я, когда из монастыря уходил и благословения Господнего просил, обетницу принял, что никогда не возьму в руки смертоносную сталь.

Еще круче. Оказывается, я связался со странствующим проповедником добра в любых жизненных обстоятельствах. Даже несовместимых с жизнью.

— Кто говорил о стали? — пожал плечами. Тем временем я уже перенес Митрофанушку на островок. — Твое оружие — слово Божье. А степень доходчивости проповедей я беру на себя. И не спорь. Хочешь победить зло, изволь слушать старших. Ни шагу отсюда! Сторожи плот, чтоб без нас никуда не уплыл. А я быстро смотаюсь за котомками и вернусь. Договорились?

Вряд ли паренек полностью понял меня, но это и не важно. Порой интонации значат больше слов. Так что монашек смиренно кивнул и уселся на краю болота, не сводя глаз с парома. Будто его и в самом деле могло унести течением.

Вот и славно. Половина дела сделана. Осталось проникнуть в сам замок и… Что именно «и», я пока представлял себе очень смутно. Может, и в самом деле процесс мышления передоверить беглому монашку? А то самому что-то все больше лень мозгами лишний раз пошевелить. Но кое-что все же хотелось бы понять. Как минимум — зачем отсыпать такие кучи золота за часть организма, если за те же деньги, а то и дешевле, можно приобрести всю персону целиком?

Темные времена, никакого креатива.

Казалось бы, чего проще — пустить слух, что в замок набирают строителей и пахарей. Семейным, типа, кредит на приобретение жилья, ну а одиноким, как водится, представляется общежитие. С пропиской. А также выдаются подъемные в размере одной золотой монеты. Но только лично в руки.

Зуб даю, ворота в замок не закрывались бы из-за потока желающих. А дальше сам решай — кого оставить, кого отправить, а кому и отрубить… Благо болото вокруг, концов не сыскать. Да и на тех же разбойников пропажу списать легко. С денежкой-то человек возвращался. А места вокруг дикие, нецивилизованные. М-да…

— Митрий! Я могу на тебя рассчитывать? Не подведешь?

— Не сомневайтесь, ваша милость. Когда бы вы ни вернулись — и я, и плот будем на этом самом месте.

Ободрительно потрепав паренька по плечу, я торопливо зашагал к костру, рассчитывая, что до моего возвращения тот не погаснет окончательно. Поскольку небо затянули тяжелые облака и его красноватый отсвет оставался сейчас единственным ориентиром. Впрочем, летние ночи короткие, как воробьиный скок. Не повезет, дождусь утра. Дуб-то уж точно никуда не денется.

 

Глава пятая

Так и случилось. В смысле утро пришло.

Пока ходил туда-сюда. Пока мешки собрал, пока посмотрел, что интересного и пригодного в хозяйстве завалялось в карманах мертвых разбойников. Пока затушил костер… Единственное деяние, доставившее мне реальное удовольствие, а то совсем замотался. В общем, время пронеслось, и начало светать.

Впрочем, видимость от этого совершенно не улучшилась. Наоборот, на лес и болото лег такой густой туман, что всего лишь на расстоянии вытянутой руки колышущееся марево превращалось в плотную, молочно-белую завесу. И чтоб увидеть, куда ставишь ногу, мне приходилось наклоняться. Иначе обозримое пространство заканчивалось чуть выше уровня колен. Соответственно ни о каких ориентирах и речи быть не могло. Но и сидеть на берегу, выжидая погоду, совершенно не хотелось.

Уповая на милость провидения, везение, жердь и то, что на чистых (залитых водой) участках взболтанная моими похождениями болотная муть еще не успела осесть, я все же сунулся обратно в топь.

Не знаю, что именно из перечисленного помогло больше, но оступившись всего лишь один раз, да и то неопасно, я сумел добраться до промежуточного островка.

Митрофан честно сидел на месте, ждал моего возвращения и караулил плот.

— Здорово, отрок. Вот и я… Не заскучал?

— Нет… — честно ответил тот. — Сперва помолился за души убиенных разбойников. Потом просил Господа даровать нам прощение и удачу. Тут и вы возвратились, ваша милость. Торопились, наверное?

Согласен, за столь важным и интересным занятием время для монашка пролетело гораздо незаметнее, чем для меня.

— А то. Я ж подумал, что ты можешь не дождаться меня и в одиночку понести свет истины в чертоги злого поганина.

Митрофан возмущенно вытаращился, а потом неуверенно улыбнулся:

— Все шутите…

— Никаких шуток, совершенно серьезно. Пошли, отрок. Будем сеять разумное, вечное и доброе. А кто воспротивится, пущай на себя и пеняет. Ибо сказано: кто к нам с мечом придет, тот в орало и получит.

Странное дело. Считая по любому летоисчислению, хоть от сотворения мира, хоть от Рождества Христова, я моложе Митрофана на многие сотни лет. Беря по модулю, то есть считая реальные биологические годы — мы с ним примерно ровесники. А чувствую я себя рядом с монашком, как отмеченный сединой ветеран рядом с желторотым новобранцем. Вот что значит образование. Нет, не зря в свое время Владимир Ильич не уставал повторять пролетариям и крестьянам: «Учитесь, учитесь и еще раз учитесь! Если не хотите всю жизнь в навозе ковыряться, или в чернорабочих числиться…» Потому что интеллект — это сила. Особенно если под руками нет ничего другого. Даже пращи, как у царя Давида.

— Вот только куда идти-то, если кроме тумана не видать ни зги? Придется ждать, пока разойдется.

— Как скажете, ваша милость. Но если вы все же по-прежнему торопитесь… — улыбнулся паренек, довольный, что сумел отплатить моей же монетой. — Гляньте вон там… — указал на дальний край парома. — К плоту какая-то веревка привязана.

— Правда, что ли?

Я осторожно ступил на настил. Доски скрипнули, «болотоход» просел чуть глубже, но в целом плавсредство не возражало против моей массы. Судя по площади, его как минимум человек на пять рассчитывали. В доспехе. Так что даже если меня за четверых считать, то и тогда нас с Митрофаном выдержит. Впрочем, в этом уравнении весом монашка можно пренебречь.

Присел, пошарил по торцам бревен и нащупал забитое в одно из них железное кольцо, к которому был привязан крепкий канат.

— Молодец, — похвалил хлопца за наблюдательность. — Видишь, а ты еще сомневался, кто из нас двоих умный. А что гласит народная мудрость?

Митрофан заинтересованно уставился на меня.

— А народная мудрость гласит, что если у веревки есть один конец, то и второй тоже быть обязан!

Парень хмыкнул и рассмеялся. Весело. Впервые с момента нашей встречи. Я даже вздохнул с облегчением. Честно говоря, опасался, что после всего пережитого, а в частности — зрелища отрубленных рук, и без того повернутая на религии психика парня не выдержит, и он свихнется. Но теперь можно не опасаться. Смеется — значит, будет жить.

— Ну вы, ваша милость, и скажете. Это ж каждому понятно, что веревка о двух концах.

— Да? — я притворно почесал затылок. — Тогда, может, подскажешь: где он? Второй?

— Дык, наверняка к пристани привязан… А иначе на кой ляд он бы сдался? Думаю, это на тот случай, если обмен произойдет не так, как хотелось, и обратно плот пригнать будет некому.

Разумно и предусмотрительно.

Как ни крути, а разбойничьи ватаги не самые надежные деловые партнеры. Вполне способны и товар себе оставить, и плату взять. Зачем? Ну, если всех, кто на островок приплывет перебить, то потом можно сделать вид, что сами они ни при чем. И вообще — это банда Сеньки Карзубого шалила. Но с них уже не спросишь, давеча всю его компанию княжьи люди перебили. А кто уцелел — тот на ветвях болтается. Так что, хозяин, накинуть бы немного… За риск.

Вот за эту предусмотрительность мы сейчас и потянем. В смысле я. В своем нынешнем теле я был бы чемпионом мира по перетягиванию каната. Только б выдержал, да с кнехта не соскочил. А заодно хорошо бы не переполошить всех в замке своим прибытием.

В этом плане туман был нам на руку. Пока к пристани вплотную не подойдем, нас не разглядеть. С другой стороны, будь я хозяином замка или хотя бы комендантом, в такую погоду непременно усилил бы пост. Значит, как только мы покажемся, встречать нас будет несколько пар глаз. И очень повезет, если они будут глядеть на гостей не поверх арбалетного ложа.

Обошлось…

Когда я протащил паром метров на пятнадцать, мы оказались в чем-то сродни глазу тайфуна. Сидящего сзади Митрофана я еще не видел, только угадывал смутный силуэт, отдаленно напоминающий снеговика, а впереди распахнулось чистое пространство. Не замутненное самой легкой дымкой. Как на залитую светом рампы сцену выскочил. Даже не по себе от столь резкого перехода сделалось. На мгновение ощутил себя голым и беззащитным посреди Красной площади…

— Ф-фу… — выдохнул шумно. — Так и заикой стать не долго.

— Что там? — поинтересовался монашек, но судя по удивленному возгласу, уже и сам понял.

Положим, чистая от тумана и болота водная гладь по площади уступала центру Москвы, но кое-что общее с Кремлем все же обнаружилось. А именно — строение из красного кирпича.

Таинственный Замок-на-Болоте больше всего напомнил мне старую водонапорную башню. Была в нашем районе такая. По недосмотру хозяйственников или происками ЮНЕСКО просуществовавшая до моих дней еще со времен доисторического материализма и советской власти. Небольшая такая башенка, в три этажа с мансардой. Да и по периметру — столб столбом. Аккурат одну комнатушку на каждом этаже втиснуть и круговую лестницу. В моем… Пардон, в замке Шварцрегена донжон и то намного солиднее будет.

Такой шедевр фортификационного зодчества действительно стоило надежно прятать. Будь башня в чистом поле или даже на холме, от нее давно б и камня на камне не осталось. А на болоте много не повоюешь. Штурмовать можно только в пешем строю, вернее с лодок. И любая лишняя тяжесть, вроде кольчуги или панциря, только обуза. Тевтонцы на льду Чудского озера в этом наглядно убедились.

А для стоящих на крыше лучников люди, сбившиеся плотной кучкой на плотах и в лодках, как учебная мишень в подарок начинающему стрелку.

Ну ничего, не все коту масленица. Носил волк овец, понесут и волка…

* * *

Странное место. Суши вокруг башни метра два, не больше. Да и ту сушей назвать можно только условно. На Французском бульваре пешеходная дорожка и то шире. Если поскользнешься, то и не заметишь, как в болото окунешься.

Видимо, скала наружу высунулась, или еще какая аномалия почву вздыбила. И если не вглядеться, то вообще не понятно, на чем такое массивное сооружение держится. Не островок — прыщ. Да и по высоте… В наводнение наверняка до половины первого этажа заливает.

Ну, да. Вон же отметины видны. Стена до того уровня, куда вода поднимается, по кирпичной кладке словно оштукатурена засохшей грязью и болотной тиной. Оттого и дверь в здание не внизу, а на уровне второго этажа прорублена. А для тех, кто сейчас снаружи, штормтрап спущен. Не слишком удобно, кстати. Без должной сноровки, особенно если по незнанию за перекладину ухватился, не один раз матушку вспомнишь.

Значит, наружу гарнизон выходит нечасто. Неудивительно. Чего они тут не видали? Кикимор? Впрочем, внутри тоже ни компьютера, ни даже видика. Кирпичные стены, сырость и тоска зеленая. На болоте хоть какое-то разнообразие. Особенно зимой.

М-да уж. Не жилье феодала или, скажем, форпост, а гауптвахта с встроенным вытрезвителем.

Впрочем, кому что нравится. Эскимосы, вон, вообще из вечной мерзлоты не вылезают, и считают, что лучше места во всем мире не найти. «Увезу тебя я в тундру, увезу тебя к снегам…» Брр! А бедуины?

Мне другое интересно: как они здесь строились? Положим, бревна и доски еще можно сплавить своим ходом, а кирпичи? Запаришься таскать по гати.

Я как-то помогал однокурснику при возведении дачи. Не его личной, естественно, а родителей… Так что примерный объем стройматериалов могу прикинуть. Минимум шестьдесят тысяч штук. Это если стенки толщиною в полтора кирпича на верхнем этаже и не больше двух — на цокольном. Только средневековая башня не дача, для фортификационного сооружения два кирпича — что картонный доспех рыцарю.

В донжоне замка Черного Дождя два нижних этажа в шесть кирпичей сложены. То есть чуть больше полутора метров. И это далеко не предел. Приходилось в детстве по цитадели лазить. Так там толщина стен местами пять метров превышала. Рассказывали, что после войны, когда город лежал в руинах и с жильем было туго, в оконных проемах заделывали досками отверстия, и получалась приличная комнатушка. По метражу не хуже, чем в будущих хрущевках.

— Ваша милость, — дернул меня за рукав Митрофан. — Тихо как. Словно вымерли…

— …или затаились.

Я и сам уже обратил внимание, что ни в бойницах, ни в дверном проеме, ни на плоской, зубчатой крыше — одним словом, нигде, ни души. Ни одной пары, не то что враждебных, а даже любопытных глаз.

— Странно, братец…

— Так, а я о чем? Куда все запропастились?

— Хороший вопрос.

— Может, внутри поджидают?

— Зачем? — помотал я головой. — Да и с какой стати им прятаться? Раньше, чем мы подплыли, они не могли знать, кто на плоту. Нет, тут что-то другое… Неужели весь гарнизон башни из пары бойцов состоял? Не может быть… Бред.

Я призадумался и, прекратив тянуть, предоставил плоту потихоньку двигаться по инерции.

А почему, собственно, бред? Какая у них задача? Принимать от разбойников товар и выдавать гонорар. Для этого что, целый взвод нужен?

Черт! Если так, то сбив парней польским паном, я лишился не только языка, но и вознаграждения. Охранники наверняка не с пустыми руками к месту обмена плыли. Явно кошель с золотишком у второго воина был. А теперь он вместе с ним на дне трясины покоится. Жаль. Если даже изображать из себя альтруиста, то денежки можно было на какие-то иные благородные или богоугодные цели пристроить. К примеру, на компенсацию пострадавшим…

Ну, это я, конечно, загнул. Не те времена, чтобы благотворительный фонд учреждать. Так что вздохнем поглубже и вернемся к подсчету наших баранов. То бишь количественному составу гарнизона башни.

Положим, для торговли и мена взвод действительно не обязателен. Но ведь их служба не только в этом состояла. А даже я, всего лишь студент вуза, где еще имеется военная кафедра, понимаю, что два человека — это не гарнизон.

В принципе, организовать дежурство можно. Четыре часа через четыре. Или, если необходим полноценный сон, то шесть через шесть. Но двое не могут продолжительное время нести вахту круглосуточно. Месяц максимум, а потом либо начнут манкировать обязанностями, либо вообще забьют на службу. А при психологической несовместимости, и вовсе сгоряча передерутся да и поубивают друг дружку.

Стоп. Сейчас не толерантное и разнежившееся третье тысячелетие. В средние века люди были проще и характерами крепче. И отсутствие пипифакса или кока-колы в быту крышу им не сносило.

Вообще, кто сказал, что они сидят здесь подолгу и не меняются, к примеру, раз в две недели? Или что у них сегодня не банный день? Поэтому и нет никого в башне. Может, пока я тут на пустое здание таращусь, как баран на новые ворота, на подходе свежие силы и вот-вот потребуют перевоза?

И что из этого следует? А то — хватит щелкать клювом, пора штурмовать твердыню. Пока дверь не захлопнули перед самым носом. Если внутри все же кто-то остался. К примеру, отдыхающая смена.

Приняв решение, я налег на канат с удвоенной силой, и паром буквально заскользил по болоту, как на подводных крыльях.

— Сиди тут! — тоном, не предусматривающим пререканий, приказал Митрофану, как только плот уткнулся в сушу. — Я сперва сам гляну, а потом тебя кликну.

— Ваша милость, — монашек все же придержал меня и попросил неуверенно: — Вы только не убивайте сразу. Позвольте мне хоть в глаза этому ироду взглянуть. Может, еще не все потеряно? Помните о спасении души.

— Хорошо, — с легкостью пообещал я парню. Поскольку уже почти на все сто процентов был уверен, что башня пуста. — А ты здесь слушай и гляди в оба. Чтобы ко мне сзади никто не подкрался незамеченный. В общем, Митрофан, я доверяю тебе защищать мою спину.

Не дав парню обдумать мои слова и, не приведи Господь, заподозрить в них подвох, я перебросил через плечо увязанные наподобие бесаг мешки, уцепился за канаты и быстро полез наверх. Не обезьян и не гимнаст, но регулярные занятия спортом способствуют улучшению вестибулярного аппарата. Да и боксер, как следует не владеющий телом, — нонсенс и ходячая груша.

* * *

За входной дверью никто не притаился, и никаких других неприятных сюрпризов тоже не обнаружилось. А взглянув на запорный механизм, в простонародье именуемый «засов», я еще раз убедился, что догадка моя верна. Дверь в башню потому и оставили открытой, что запереть и открыть ее можно только изнутри.

— Добро пожаловать, дорогой друг Карлсон… — пробормотал себе под нос. — Но ты, Малыш, на всякий пожарный случай, лучше оставайся снаружи.

Итак, что мы имеем?

Весь бельэтаж отведен под прихожую. На стенке, по правую руку от входа, красуется парочка рогов разных размеров и, скорее всего, от разных видов животных. Это вместо вешалок. Там же — видимо, рогов всем не хватило — между кирпичами вколочены деревянные колышки. На одном висит колчан, наполовину заполненный стрелами, ниже — моток веревки с навязанными узлами. Под стеной мощная скамья из очень толстой доски. Дюйма четыре, не меньше. Это уже даже брус, а не доска. Зачем? Ага, понятно… Дополнительный запор. Если такой заложить или подпереть двери, будет легче насквозь прорубиться, чем вышибить. В углу лук со снятой тетивой и… изрядно потрепанный веник из березовых прутьев.

По левую сторону — крутая и узкая лестница. На цокольный этаж и наверх. Очень крутая. Навернуться проще простого. Сейчас, для удобства хозяев, она снабжена перилами, но сбить их минутное дело. А тогда, если руки заняты оружием, хоть зубами за ступеньки хватайся.

Освещается комната узкими, едва голову просунуть, бойницами. Ровно по три штуки на каждую. Сейчас с северной и западной стороны проемы закрыты ставнями. Видимо, чтобы сквозняк не гулял. Хотя как по мне, здесь все равно чересчур свежо. Могли бы и протопить. Ленятся или дрова экономят?

Третий этаж отведен под жилое помещение. Вдоль стен широкие нары, шкафчики, стойки для оружия. Сейчас полупустые. Топор на длинной рукояти — предвестник алебарды, пара копий и луков. Единственный арбалет висит отдельно, на выступающей внутрь комнаты широкой каминной трубе, служащей вместо печки. Это не знак почета и уважения, просто тут сухо, что для металлических частей оружия имеет важное значение.

Посреди комнаты большой обеденный стол. Примерно, если не тесниться, на десяток едоков. Нар, кстати, двенадцать. Что значит численность постоянного гарнизона все же больше двоих бойцов.

Лестница здесь не заканчивается, а упирается в широкий люк в потолке.

Исключительно для самоуспокоения, я поднялся по ней, открыл крышку и высунул голову наружу. Никого… Осталось проверить первый этаж и, если таковой обнаружится, подвал. По уму, должен быть. Надо ж где-то хранить запасы. Но с учетом характера почвы, не удивлюсь, если погреба в башне не окажется.

Как и предполагалось, вниз я буквально скатился. Лестница, словно необъезженный конь, так и норовила сбросить. Взяв разбег, едва успел затормозить на нужном этаже, а то так бы и пронесся в самый низ.

Остановился и даже вспотел слегка. Из темноты (на цокольном этаже бойниц не было, свет проникал только сквозь лестничный проем, большую часть которого я сам же и заслонял) на меня, не мигая, глядели два светящихся зеленых глаза.

— Кто здесь?!

— Мяу…

— Тьфу ты! Брысь, зараза!

Не зря англичане утверждают, что только настоящий джентльмен, наступив в темноте на кошку, способен сказать: «А, это кошка…» Правда, не уточняют, что он может при этом подумать.

А я как-то даже подзабыл, что в природе, кроме людей, еще и другие животные обитают. Ну, правильно. Собака хоть и друг человека, но лаем или воем могла выдать тайное место. А кот и молчит, и мышей ловит. Правда, на болоте ему скорее их летучими тезками промышлять доводится. Кожаны которые. Но это дело вкуса и привычки. Некоторые, вон, лягушек да улиток наворачивают, еще и нахваливают.

Кошка обиженно фыркнула и исчезла. Может, и не уходила никуда, просто отвернулась. Я же в темноте не вижу. А тут такая темень, что хоть глаз выколи, хоть оба вырви — все равно не поможет. Без свечи или факела досмотр придется прервать.

Хотя… Показалось, или в самом деле подсветка какая-то возникла?

Я протер глаза и пригляделся. Действительно, сквозь неплотно пригнанные доски из подпола свет пробивается. Но не лучиками, а словно дымка над полом возникает. Которую я почему-то вижу в кромешной тьме.

Интересно? Еще как. Только как учил Фома: «Не говори „гоп“ пока не перескочишь. А перескочил — гляди, во что вскочил». А еще любопытство кошку сгубило. Тутошняя не лезет вниз, наверху сидит — стало быть, и мне нечего соваться. Во всяком случае, пока не кликну Митрофана, не запру надежно двери и не запасусь парочкой факелов. Причем именно в такой последовательности, и никак иначе.

Митрофан добросовестно бдел на вверенном ему посту, не сходя на берег. Только головой вертел на все стороны, как сова.

— Залезай…

Парень живо уцепился за лестницу, словно только и ждал команды. А вот взбираться получилось хуже. Вряд ли монастырскому работнику силенок не хватало, скорее сноровки. Но тем не менее сжалившись над его мучениями, я встал на колени, высунулся наружу, ухватил паренька за воротник и втащил внутрь. Хорошо, что настоял на своем и заставил монашка переодеться в лучшее из трофейной одежды. Его прежние лохмотья такого насилия точно не выдержали бы.

— Спасибо…

— Сочтемся, — брякнул я механично и улыбнулся, представив себе, как Митрофанушка тянет меня в гору. Потом закрыл дверь и задвинул засов. Хороший засов, выкованный из цельной железной полосы. Полторы пяди на дверях через три широченные скобы проходит и на три пальца в стену ушли. Даже если косяк снести, без автогена не распилить. И начинать не стоит. Проще стену сломать.

Глядя на мои манипуляции, Митрофанушка странно притих и бочком, бочком попятился к стенке.

— Ты чего? — я обратил внимание на его передвижения, но смысла не осознал. — Не боись, отрок. Кроме нас с тобой и кота здесь больше никого нет. Хотя подвал я еще не осматривал. Сейчас вместе глянем. А дверь я запер, чтобы никто нас не потревожил…

Митрофанушка молчал и только бледнел.

— Эй, да что с тобой такое? Ау, парень, ты меня слышишь?! Ну-ка, быстро пробормочи «Отче наш», или что там положено в таких случаях? А то на тебе совсем лица нет. Привидение узрел?

— Вы?.. — голос у паренька и в самом деле дрожал. Да и не только голос. Его всего колотило, как в трясучке. — Это вы?!

— А что, есть какие-то изменения? — я бегло осмотрел руки и все, что попадало в поле зрения без зеркала. Кажись, все, как было. — Ты о чем?

— Я догадался!.. — Митрофанушка побледнел еще больше, хотя и так был белее сметаны, и обличительно потряс пальцем. — В башне и не должно никого быть. Потому что Людоед — это вы!

— Белены объелся? Или солнцем темечко напекло? — я выразительно постучал себя пальцем по лбу. — Впрочем, тебя столько раз били по кумполу, что бесследно это пройти не могло. Вот и сбрендил…

— Не надо отпираться! Если не вы хозяин башни, то где все? И вообще, как вы нашли сюда дорогу? И плот?.. А еще вы так ничего о себе и не рассказали, хотя обещали. И мешки с отрубленными руками похоронить не дали! С собой забрали… Зачем?

Последнюю фразу монашек почти выкрикнул срывающимся голосом и умолк. Дыхание сперло. От избытка геройства, или от страха, что теперь-то я уж непременно его съем. Живьем и без соли.

Я кивнул и указал на лестницу.

— Понятно. Ты же почти все время без сознания валялся. Так что ничего толком не видел и не слышал. А из разрозненных кусочков целое слепить трудно. Выбирай сам, как поступить. Мы поднимемся наверх, там хоть присесть можно, и поговорим по душам, или закончим начатый мною осмотр башни? Внизу темно, и я вернулся за факелом. Ну, а заодно и тебя кликнул, чтобы не маячил снаружи… Думаю, ничего особенного внизу нет, просто не люблю незавершенных дел. Из них обычно неприятности и начинаются. Как из отложенного нами разговора, к примеру.

Митрофан в раздумье глядел на меня, а я, давая парнишке время на размышление, стал озираться, высматривая факел или свечи.

— Вы что-то ищете, ваша милость?

Голос у монашка еще дрожал, но уже не так заметно.

— Малость пришибленный попутчик еще куда ни шло, но глухой — явный перебор. Я же ясно сказал: внизу темно, надо подсветить. Факелищу. Или свечи…

— Так вон же…

Я взглянул в том направлении, куда указывал Митрофан, и увидел под скамьей продолговатый ящик без крышки, из которого торчали кое-как сложенные факелы.

Ешкин кот! А я, дите цивилизации и электричества, по стенам глядел. Словно выключатель искал.

— Спасибо, — я вытащил парочку и зашарил в поясе за огнивом. Но оно, как назло, не попадалось. Потерял в сражении, или сработал один из законов подлости, гласящий: «Всякая нужная вещь находится в последнем кармане». Ну, так нет же их. Карманов этих…

— Что надумал: вверх идем или вниз?

Монашек еще немного поколебался. Видимо, опасался, что я его специально в погреб заманиваю. Но решился. Похоже, сильна была в парне авантюрная жилка. Ну, правильно. Будь иначе — он и дальше ишачил бы в монастыре, а не помышлял о подвигах.

— Ладно, ваша милость, пойдемте вниз. Хоть что-то своими глазами увижу. Только пообещайте, что после вы мне все-все расскажете?!

— Обещаю.

 

Глава шестая

Когда я вернулся на первый этаж, держа зажженный факел в руке, то сразу стало понятно, почему кошка облюбовала именно это место. Тут располагалась святая святых любого человеческого жилья — кухня. В смысле очаг каминного типа. И еду, судя по устройству типа вертел, а также висящему на треноге изрядно закопченному ведерному казанку, готовили именно здесь. Соответственно, под рукой держали и все запасы. Ну, а где мешки, сундуки и шкафчики с провизией, там и злейший враг любой домохозяйки — мыши.

Имелись ли они и в башне на болоте, мы с Митрофаном выяснять не стали. Бегло осмотрели помещение, но не нашли в нем ничего достойного внимания. Если не считать таковыми полудюжины колбас и початый окорок, подвешенные на жерди под потолком. А еще початую головку сыра в одном из шкафчиков. Прочие полки были заставлены мешочками, горшками и плетенками с разным сыпучим товаром вроде фасоли и пшена. А также чесноком и луком.

Мой организм тут же попытался вразумить меня и объяснить, что в мире нет ничего важнее и быть не может, чем своевременный прием пищи. Соответственно, надо немедленно прекращать любые дела, чтобы воздать должное трапезе, — но пытливый разум был глух к любым увещеваниям. Сейчас меня интересовало только странное свечение из подполья. Ибо приходилось сталкиваться с ним уже дважды, и тайное подозрение, возникшее сразу, только крепло. Так что живот, недовольно поворчав, вынужденно заткнулся и до поры до времени затаился.

Придержав за плечо сунувшегося было вперед батьки монашка, я первым стал спускаться в подпол. Факел не фонарик — им вперед себя не посветишь и, чтобы не обжечься, пришлось поднять огонь над головой. Но как оказалось, нужды в дополнительном освещении тут не требовалось. Стандартный, можно сказать, Радужный Переход сиял в подвале башни во всей своей неземной красе. Так что факел я потушил и сунул в крепление на стене.

Кстати, интересная деталь. Если имеется крепление, значит, и нужда в нем бывает. То бишь дармовой свет не постоянное явление. Перебои с энергоснабжением или другие причины?

— Господи Иисусе! Что это?..

— Не видел раньше такого?

Я стоял на полу, а Митрофан на лестнице, благодаря чему наши глаза едва ли не впервые оказались на одном уровне. Те случаи, когда я нес на руках его бессознательное тело, можно опустить.

— Где? — монашек пожал плечами. — В монастыре такого чуда нет. А в других местах я и не бывал. А вы, ваша милость?

— Приходилось, братишка. Это сияние называется Радужный Переход. И…

— Ух ты! — Митрофан восхищенно всплеснул руками. — Тот самый?

— Я так понимаю, что видеть его тебе не приходилось, но слыхал.

Парнишка кивнул, не отрывая завороженного взгляда от портала, который сейчас менял цвета не хаотично, а словно световое сопровождение какой-то медленной музыкальной темы. Типа танго. Раз, два, три, четыре… Раз, два, три… Точно танго. Которому меня, совершенно непонятно зачем, долго и безуспешно старались научить все родные, близкие и просто хорошо знакомые девушки и женщины. Начиная от мамы… Ну нет у меня чувства ритма. Чувство дистанции есть, быстрота реакции тоже, а ритма нет. Вот такая аритмия получается. Поэтому, как утверждал отец, меня нельзя ввести в транс и загипнотизировать. Без специальных препаратов.

— Пресвятая Богородица! Красота какая! Неужто я, грешный, сподобился узреть лик Пречистой Девы?

Митрофан сделал шаг вперед и задел локтем меня за плечо.

— Стоять, Казбек!

Я ухватил парня за руку и дернул к себе. Не знаю, чей лик он там узрел, но в портал я его не пущу. Шагнет, и привет, Митькой звали… Сам сгинет, и ко мне кого-нибудь лишнего приведет.

— Отвернись или глаза закрой!

Но поскольку монашек никак не отреагировал, пришлось сделать ему «темную» насильно. В том смысле, что заслонить ладонью обзор.

Митрофан замер.

— Ау? Ты уже вернулся?

— Что случилось? Почему темно стало?.. — задергался он в моей руке. — И куда подевался образ Богородицы?

— А так? — я убрал ладонь.

Паренек успокоился. Но сразу же уставился на Радужный Переход. Похоже, игра света оказывала на него почти мгновенное воздействие. М-да, его бы разок на студенческую дискотеку сводить, или в ночной клуб. Там бы он не одну деву Марию увидел. И не только воображаемую.

— Все, все… На первый раз с тебя хватит, — я бесцеремонно развернул Митрофана на сто восемьдесят градусов. — Чеши-ка ты, братец, наверх да сооруди нам чего-нибудь перекусить. Из расчета на пятерых.

— Ваша милость кого-то ждет к обеду? — переспросил тот.

— Ага. Лукулл обедает у Лукулла… Много вопросов задаешь. Топай давай! И пошевеливайся. Я тут мигом закончу и тоже поднимусь. Очень голодный…

Монашек не спорил и даже не пытался оглянуться. Вот и добре…

Для очистки совести я еще разок попытался войти в портал, но тот решительно игнорировал меня. Как и его собратья перед этим, в звоннице Западной Гати и подземелье замка Шварцреген. Ну что ж, результат, полученный из трех разных и независимых источников, можно считать точным и достоверным.

— Рылом не вышел, — резюмировал я. — Или заветного слова не знаю. Типа, «Сезам, открой личико» или «я от Хаима Ивановича». Ну и не больно надо… Зато теперь понятно, как сюда попадают люди, продукты, стройматериалы и прочие малогабаритные грузы.

А чего? Имей я такую транспортную линию, точняк строился бы везде, куда только этот внепространственный «метрополитен» раскинул свои ветки. Маскируясь под реалии внешнего мира. Типа форпост цивилизации, или еще какая-то пересадочная станция. Как у Саймака. Потом что-то случилось, хозяева ушли, или вообще исчезли, а сеть осталась. Ну, а аборигены, гордо именующие себя сапиенсами, потихоньку приспособили Переходы для собственных нужд. Вместе со строениями… И если все так, то самые древние замки построены аккурат вокруг таких башен. Из тех, что обнаружены. Интересная гипотеза? Еще бы…

Но лично меня сейчас не происхождение порталов интересует, а возможность появления из него лиц с ярко выраженными враждебными намерениями. В том смысле, что именно отсюда, из башни, был сделан заказ на истребление жителей окрестностей. И этот кто-то на данный момент отсутствует. Как и большая часть гарнизона. Зато вернуться могут в любую минуту. Стало быть, следовало немедля принять меры, чтобы своим визитом они не застали меня врасплох. То есть установить шумовую сигнализацию.

Оглянулся вокруг, прикидывая, что тут можно придумать.

Сперва хотел бечевку натянуть поперек выхода из портала, чтоб гость сам подал сигнал голосом, когда зацепится за нее и упадет. Но этот вариант и визитера мог насторожить. С чего это стражники балуют? А мне эффект неожиданности важен. Особенно если они сюда целой компанией заявятся.

Так что решил не изобретать велосипед. Проверено — самые простые решения на поверку оказываются и самыми действенными.

Я метнулся наверх, под удивленным взглядом Митрофана взял парочку пустых ведер, благо их на кухне было несколько, потом выбрал самый колченогий табурет и понесся со всем этим добром обратно. Конечно, деревянная бадейка не жестяная посудина, но если установить с умом, при падении тоже произведет достаточно шума. Особенно в полной тишине. А кто ее там забыл и почему — вопрос второстепенный. Требующий разбирательства. И если на мою сигнализацию наткнется лицо начальственное, то топать ногами и требовать подать разгильдяя оно будет громче любой сирены. Впрочем, люди попроще и чинами пониже тоже вряд ли смолчат. Если только они не истинные джентльмены.

Теперь второй этап устройства временных заграждений.

Я вылез из подпола, закрыл лаз крышкой и поставил на нее ближайшую скамью. Так, чтоб она одной ножкой оказалась на люке. Как будто по случайному недосмотру. Во-первых, с ходу не открыть. А во-вторых, повторный грохот гарантирован. На тот случай, если первый сигнал я почему-то не услышу.

— Ну, вот, — потер ладони. — Сделал дело — гуляй смело. В смысле теперь можно и червячка заморить, и байки соловью спеть. Митрофан, ау! Ты как? Готов изголодавшегося товарища попотчевать?

— Все на столе, ваша милость! Поднимайтесь в трапезную.

«Люблю я поработать — особенно поспать. Люблю повеселиться — особенно пожрать».

* * *

Глядя на сервировку стола, можно было предположить, что Митрофанушка являлся приверженцем древней украинской мудрости, гласящей: «Насыпай побольше. Много не мало. Что не съедим, то понадкусываем». А может, у парнишки после монастырского поста от изобилия в голове закружилось? Вряд ли он когда-либо в жизни не просто видел столько жратвы, а еще и имел к ней невозбранный доступ.

Проще говоря, Митрофан выложил на стол все, что нашел на кухне и смог притащить. Окорок, пару колбас, головку сыра, хлеб, горку луковиц и пригоршню чеснока. Отдельно в небольшом вагане красовалась наваленная горкой квашеная капуста. И завершил сервировку тем, что нарубил всю эту снедь огромными ломтями. Впрочем, при моем нынешнем росте это не минус, а плюс…

Правило старшинства парень соблюдал твердо. Сидел перед накрытой поляной, глотал слюни, но даже куска хлеба со стола не взял. Глядел на изобилие, как завороженный, и ждал меня.

Сделав пригласительный жест, я сцапал кусок колбасы и сунул в рот. Откусил, сколько влезло, и стал жевать, пуча от усилия глаза и довольно урча, словно большой кот. Ага, размером с тигра.

— Ваше сиятельство! — отчасти удивленно, отчасти возмущенно вскричал Митрофан. — А помолиться перед трапезой?!

Тьфу, дьявол. Я думал, он мне уважение оказывает, а это все лишь монастырское воспитание. Хотя кто я такой, чтоб освященные веками традиции осуждать. Помню, дедушка всегда перед едой рот крестил. Наспех, без фанатизма, скорее всего даже не задумываясь над тем, что делает. Но все же.

Придется соответствовать. Я сделал самое торжественнее выражение лица, насколько позволяли распертые колбасой щеки, и важно кивнул. Потом медленно и не менее важно указал на лоб. Намекая, что я не забыл, просто обращаюсь к Создателю мысленно.

Проскочило. Паренек отнесся к моим причудам с пониманием. Правда, сам слова молитвы забормотал вслух:

— Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнявши всякое животно благоволения…

Принимая посильное участие в процессе благодарения, я закрыл глаза и только кивал в такт. Внимая и вкушая… Потом парень умолк, и по комнате словно эхо загуляло от моего чавканья. Я даже глаза открыл. Нет, не послышалось. Монашек старательно наверстывал упущенное за годы принудительной аскезы. Но не забывая время от времени бросать на меня вопросительные взгляды.

Что ж, я хоть и хозяин своего слова, но для людей мне приятных можно обещание и сдержать. Тем более что как сон разума порождает чудовищ, так и отсутствие информации порождает домыслы.

— Ладно, первый голод утолили, дальше можно есть не спеша. То есть перемежая процесс жевания разговором. Итак, ты хотел услышать мою историю? Изволь…

Митрофан торопливо кивнул и замер.

— Ты не отвлекайся. Говорить-то я буду. Так что продолжай.

Я подтянул к себе кувшин с водой и старательно промочил горло. А потом принялся пересказывать монашку примерно ту же сказку, что когда-то слепил для Круглея. О судьбе дикого варвара, спустившегося в большой мир из далеких и снежных Карпат… Пока не увидел насмешку в глазах парня и не вспомнил его замечание о моих руках.

— Вот же ж, зараза, понимаешь… — промолвил сконфуженно. — Я так долго и старательно разучивал эту историю, что уже и сам поверил. Конечно же, на самом деле все совсем не так. И ты, Митрофан, будешь первый, кому я поведаю правду. Не до самого донышка… Не обессудь — ты не исповедник. Но большую ее часть.

Паренек от важности даже раскраснелся. А может, всего лишь от сытости? Вон как глаза посоловели.

— Спасибо, ваша милость. Господь свидетель, вы не пожалеете о доверии, которое… Я… я… — от избытка чувств он не смог подобрать нужных слов.

— Брось, парень. Ты что? Мы же с тобой теперь товарищи. Велика ли заслуга родиться не в хижине, а во дворце? Знаешь ведь, что Сын Божий появился на свет не на шелках, а на сене в хлеву, среди скота…

— Значит, я не ошибся?! — довольно всплеснул ладонями тот, делая из услышанного свой вывод. — Вы из очень знатного рода.

Тут надо было окончательно определиться, чтобы потом уже не путаться. Так кто же я: княжич или королевич? И я, сунув в рот очередной ломоть окорока, взял минуту на размышление…

Поэтому и услышал, как сработала первая ловушка. Шуму было немного. Все-таки портал находился двумя этажами ниже. А вот последовавший после этого вопль уже прозвучал вполне отчетливо.

— Доннерветтер! Остолопы! Кто здесь ведра оставил?! Ганс! Сын свинопаса и свиньи! Бездельник! Это только ты мог такое сделать!..

Митрофан вздрогнул и попытался вскочить, но я успокоительным жестом остановил его.

— Тихо, тихо… Помнишь, как мы уговаривались действовать?

Этого он забыть не мог точно. Потому что, только выслушав мой план, парень согласился надеть одежду, снятую с трупов.

— Да что у вас творится?! Ганс! Курт! — этот вопль последовал после грохота от падения опрокинутой скамьи. — Идиоты! Опять перепились? Где вы только достаете шнапс?! Все, мое терпение лопнуло. Сегодня же доложу комтуру! И уж поверьте, на этот раз одними розгами да покаянием не обойдется.

Голос приближался, и с каждым произнесенным словом у меня росло убеждение, что я его уже где-то слышал. Вот только где именно, вспомнить не мог. Как отрезало.

Резко, от удара ногой, распахнулась дверь, и на пороге возник рослый мужчина в дорожном костюме и белом плаще рыцаря-крестоносца. Тевтонец одной рукой придерживал полу плаща, второй — длинный меч.

— Вот вы… — обличительно начал он, но поняв, что за столом не его кнехты, а чужаки, умолк на полуслове и нахмурился. — Кто такие? Почему здесь? Где мои люди?

— И вам доброго здравия, господин рыцарь! — радостно улыбаясь во весь рот, вскочил на ноги Митрофан.

Ну дает парень! Талант. Сам бы поверил, настолько точно перевоплотился монашек то ли в разбитного приказчика, то ли в пажа-оруженосца, сиречь доверенного слуги для личных поручений. На более высокий статус не тянул ни его возраст, ни прикид. Максимум младшенький сынок. Разбалованный и неуправляемый. Из тех, за кем на вербах золотые груши растут. Или революции происходят.

— Здесь мы потому, что хозяев дожидаемся. А куда все подевались — сами в недоумении.

— Что ты этим хочешь сказать? — рыцарь по-прежнему держался настороже и даже шагнул в сторону, чтоб не стоять в проеме, а спиною к стенке.

— Я, господин рыцарь, то и говорю, что знаю. Когда мы пришли на условленное место для обмена, плот у островка стоял, а рядом никого. Разминуться, как сами понимаете, ни с кем мы не могли.

— Ты так и не ответил: кто вы такие? А еще меня интересует, как башню нашли, — прервал многословие Митрофана тевтонец.

— Мы сами люди торговые, господин рыцарь. И поскольку имеем интересующий здешних хозяев товар, то прибыли, чтобы сменять его на золотишко. А башню мы не искали, нет… Как сказано у Экклезиаста, многие знания увеличивают печаль, — как бы извиняясь, развел руками паренек. — К плоту был канат привязан. Степан за него нас к башне и притащил. А что внутрь без спросу вошли, так мы прощения просим. Но ведь не откликался никто. Вот и зашли, посмотреть… Ждали, ждали… Ждали, ждали…

— Заодно и отобедали… — проворчал рыцарь, но руку с меча убрал. Очень уж бесхитростный взгляд был у парнишки. А на лице такое простодушие, что даже мне захотелось проверить, на месте ли кошелек.

— Господин рыцарь, вы ж моего Степана видите. Если его вовремя не покормить, себе дороже встанет. Но вы не сомневайтесь. Как по рукам ударим, за съеденные харчи все до пфеннига возместим. Порядок чтим. Не разбойники какие-нибудь, а честные грабители. В колодец, из которого пьем, плевать не приучены…

— Не разбойники, сказываешь… — крестоносец внимательно глядел на меня. — Какой-то молчаливый твой Степан.

— Так он с рождения немой… И умом скорбен. Только пару слов и понимает. Как пес… И такой же преданный.

— При его силище, особого ума и не надо… — тевтонец, сам того не подозревая, родил пословицу, дожившую и до моего времени. — А преданность — не порок, а достоинство.

Блин! Зуб готов дать, что слышал уже его голос! Лица не видел, а голос знаю! Где же, черт его и меня побери?! Вспоминай, голова, картуз куплю!

— Только что-то я ни в одной ватаге не припоминаю такого здоровяка, — продолжил тем временем допрос рыцарь. — Давай-ка, говорун, назови имя своего атамана. Кто вас сюда прислал?

— Пырей…

Поскольку ни одной клички местных бандитских главарей мы не знали, а вопрос такой я предвидел, то решил воспользоваться именем реального атамана. Сейчас гостящего у праотца и отправившегося туда не без моей помощи. Регион немного другой, но ведь и лесные бандиты не приписаны к одному участку. Тоже наверняка мигрируют от одного хлебного места к другому.

— Пырей?.. — переспросил крестоносец, и взгляд рыцаря мгновенно превратился в два стальных клинка. — Его же убили две седмицы тому. У Западной Гати. И Пырея, и всю шайку! Вы кто такие?..

И тут я узнал голос тевтонца. Вот где довелось свидеться!

Стол опрокинулся от толчка, сшибая с ног крестоносца и не давая ему подняться. А еще секундой позже мой кулак отправил брата Альбрехта в глубокий нокаут.

* * *

— Ваша милость! Зачем? — Когда я повалил стол, монашек только и успел что отпрянуть. — Вы же сами сказывали: подольше тянуть, чтобы побольше разузнать.

— Узнал я его, Митрий. А после того, как ты Пырея упомянул, боюсь, он и обо мне догадался. Так что добром разговора у нас все равно не получилось бы. Ты это… метнись вниз и растопи очаг. Больше нам нет смысла таиться. А задержаться, наверное, придется.

— Пытать будете, — понятливо кивнул парень. Похоже, так рьяно исповедуемое им Божественное милосердие не распространялось на врагов и преступников. Впрочем, ничего удивительного, а то как бы иначе христианство завоевало полмира. Смирением? Счас…

— Это тоже, — не стал я разочаровывать монашка. — А еще хотелось бы чего-нибудь горяченького похлебать. Погляди там…

Чуть не брякнул: «чайку хлебнуть». До чая еще о-го-го! Не Китай. Хорошо, вовремя спохватился, а уточнять не пришлось. Митрофану хватило и такого объяснения. Справедливость справедливостью, но пареньку, похоже, совсем не хотелось присутствовать при допросе с пристрастием. Мне, кстати, тоже. А потому, если хочу развязать язык храмовнику не замарав рук, надо включать мозги. Ну, а пока они прогреваются, проверяют битые кластеры и выходят на режимную мощность, следует приготовить пациента. Ибо, как шутят очень бородатые врачи, хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается.

Поскольку ни кресла, ни хотя бы стула под рукой не оказалось, пришлось импровизировать. Я пододвинул скамью к единственному имеющемуся здесь шкафу и привязал рыцаря к мебели его же располосованным на лоскуты плащом. Получилось не слишком эстетично, зато надежно.

Потом пошел на кухню. Монашек тут уже вовсю кочегарил. Огонь в камине пылал жарче, чем в аду, а Митрофан, словно не замечая этого, продолжал подбрасывать дрова.

— Эй, ты часом не задумал сжечь башню? Аки гнездо порока и разврата…

— Что? — паренек явно был немного не в себе. — Нет… Хотел быстрее воду вскипятить. Да и вам угли понадобятся.

Старательный ты мой. А сам бледный, как саван, пот на лбу бисерится. И дрожит, словно лист осиновый. Шалишь, братец. Не так уж ты крут и бессердечен, как хочешь казаться.

— Не надо… — легонько похлопал я монашка по спине. — Не усердствуй. Обойдемся без пыток. Попугаем только.

— Думаете? — во взгляде парня промелькнуло облегчение, но тут же сменилось недоверием. — Рыцаря не испугать.

Я только улыбнулся. Многозначительно. Митрофану хватило. Паренек заметно расслабился. Даже румянец на щеки вернулся. Вот что значит вовремя завоевать авторитет.

— Сам-то послушать, чего он порасскажет, хочешь?

— А можно?

— Конечно. Закончишь топить, приходи…

Я закрыл обратно лаз в подвал и стал сносить на него в куча-мала все более-менее тяжелые вещи. Береженого, как водится, и Бог бережет. А неосторожного — конвой стережет. Зачем нам незваные гости в разгар задушевной беседы?

Когда груза было навалено столько, что у того, кто попытается поднять люк, скорее сломаются под ногами ступеньки, нежели все это сдвинется с места, я прихватил двухведерную бадью, кувшин с водой и пошел наверх.

Тевтонец по-прежнему пребывал в отключке. Я без церемоний плеснул ему в лицо водой и, ожидая, пока к рыцарю полностью вернется сознание, присел на табурет напротив.

Крестоносец помотал головой, охнул от боли и уставился на меня.

— Доннерветтер. Verfluchten Teufel! Кто вы такие, черт побери? Вы понимаете, на кого руку подняли?! Я вальдмейстер этого комтурства!

— А как же, брат Альбрехт. Конечно, знаем…

Трудно сказать, что произвело большее впечатление на рыцаря: то, что заговорил гигант, который якобы был немым от рождения, или что он знает его имя. В любом случае немец только зубами заскрежетал. Дернулся пару раз, но я затянул узлы на совесть.

— Сейчас же развяжи меня!

Конечно. Только шнурки поглажу. Ну, давай же, соображай быстрее. А то что-то диалога не получается. О, кажись, дошло…

— Откуда тебе известно мое имя?

— Слухами земля полнится, брат Альбрехт. Или ты рассчитывал спрятать свои злодеяния под капюшоном, как лицо?

— Покайся пока не поздно, грешник! Господь милосерден и прощает многое из того, что люди не простят никому!

Хорошо выступил монашек. Все же решил вписаться в разговор. Да так вовремя, словно мы эту сцену многократно репетировали. И ведь верит в то, что говорит. Вон глазища как светятся!

— Мне не в чем каяться, схизматик! — сверкнул ответным взглядом храмовник. — Все мои дела только к вящей славе Господней! И не вам меня судить.

— Во славу Господа?! — с ужасом вскричал Митрофан. Монашек схватил мешок с отрубленными руками и в приступе праведного гнева высыпал содержимое рыцарю на голову. — Во славу Господа?.. Да ты изверг! Сатана! Хуже безбожного Ирода!

Такое угощение пришлось тевтонцу не по вкусу. Он взревел, как бык на бойне, дернулся с места так, что затрещала мебель, но освободиться не смог. Кстати, хорошо, что разбойники, предвидя длительный процесс накопления конечностей, коптили их. Иначе вонь от разложившейся ткани не дала бы продолжить разговор. Не знаю, как жители средневековья, а мое обоняние точно не выдержало бы.

— Убийство и насилие ты хочешь поднести к престолу Господнему? И после этого смеешь называть себя христианином?

— Ad majorem Dei Gloriam… — не так громко, но твердо произнес крестоносец. Похоже, он тоже веровал, что творит правое дело. — Тело суть сосуд нечистот, а души овнов от козлищ Господь отличить сумеет.

Волны православного возмущения накатили и безрезультатно разбились о непоколебимый утес католицизма. Ну нет, так дело не пойдет. Мне результат нужен, а не богословский диспут.

— Ты хотел знать, откуда мне твое имя известно? Хорошо, я скажу. Если прежде сам не догадаешься. А для этого вспомни Западную Гать и похищенную тобою девицу. Племянницу купца Круглея.

Брат Альбрехт нахмурился. Видимо, был уверен, что о его участии в этом деле никому не известно.

— Куда вы ее доставили? В замок барона фон Шварцрегена?

— Нет, — мотнул головою рыцарь. — В аббатство. К барону ее монсеньор потом сам…

Тевтонец сообразил, что болтает лишнее, и умолк на полуслове.

— Верно, не врешь… — кивнул я, давая понять, что история с Чичкой дело давнее, мне хорошо известное и не интересное. — Продолжай в том же духе и, возможно, останешься жив. Кисти рук у разбойников ты тоже для монсеньора скупал?

Рыцарь отвел взгляд, всем видом демонстрируя, что разговор окончен и больше он ни слова не скажет.

— Ну что ж, каждый выбирает крест по себе. Хочешь, чтоб тебя причислили к лику великомучеников? Хорошо. Мне не жаль… — говоря все это, я присел перед рыцарем и принялся стаскивать с него сапоги. Потом шибануло так, словно крестоносец с прошлого года не мылся. А может, так и было? Храмовники разные обеты давать любили, чтобы лишний раз гигиеной себя не утруждать. Потом удивлялись, откуда мор приходит? На кару господню списывали.

— Митрофанушка, будь добр, сходи на кухню и хорошенько развороши угли. И дровишек еще подкинь…

Разув пленника, я пристроил его ступни в бадью и старательно привязал. Так что ни выдернуть ноги, ни опрокинуть ее он бы не смог. Тевтонец слегка побледнел, но молчал. Да и что спрашивать, понятно же, что ничего хорошего я не замыслил.

— Зябко босиком? Погодь немного, я сейчас… У меня там на кухне маслице разогревалось. Должно быть, закипело уже.

Тевтонец не то что побледнел, позеленел. И тихонько забормотал молитву. На латыни, естественно.

— Salve, Regina, Mater misericordiae; vita, dulcedo et spes nostra, salve.

Оставив его общаться с небесами, я неторопливо и нарочито громко потопал вниз. Митрофан встретил меня вопросительным взглядом. Подмигнув парню, я взял пустой казан и налил в него холодной воды. Казан обернул какой-то мешковиной, типа чтоб не обжечься, и опять-таки чеканя каждый шаг, походкой Командора двинулся обратно в «пыточную». Представляю себе, каким набатом сейчас отдавалось мое приближение в голове крестоносца.

— Не надумал говорить? Нет? Ну, тогда начнем с омовения… — я подошел к рыцарю и одним махом выплеснул воду на его ступни.

Крестоносец выпучил глаза и заорал так, словно с него шкуру сдирали. А потом безвольно повис на веревках.

— Фига себе…

Митрофан обошел меня, нагнулся и прислушался.

— Дышит. Только сомлел. — Потом сунул руку в воду. — Холодная… Чего это с ним?

— Испугался. Решил, что я действительно кипящее масло лью. Вот и сомлел.

— Рыцарь? Сомлел? Это ж не девица…

— Был случай, когда крестьяне одного баронского сынка проучить хотели. Повадился в деревню девок портить. Изловили, скрутили, завязали глаза и сказали, что отрубят голову. Дали помолиться перед смертью, поставили на колени, голову на колоду и… ударили по шее скрученной жгутом мокрой мешковиной. Потом говорят: «Иди и помни. Впредь шутить не станем». Глядь — а он помер. Наш-то немец покрепче будет. Живой.

Рыцарь дернулся всем телом, напрягся, стиснул кулаки, застонал и открыл глаза. А еще через секунду взирал на меня с немым удивлением.

— Вот незадача, понимаешь ты, — почесал я затылок. — Остыла водица, пока нес. А был крутой кипяток…

Брат Альбрехт невольно вздрогнул.

— Ну так что, мученик? Сходить за горяченькой водицей? Или пусть остывает, пока мы поговорим? А там еще и маслице наверняка уже закипает… — негромко поинтересовался я, возвышаясь над пленником, как сама Немезида. Или кто там в небесных пантеонах за неотвратимость наказания отвечает, только мужского рода? В общем, как Фобос и Деймос, вместе взятые.

 

Глава седьмая

Никогда не лишайте человека возможности самому решать свою судьбу, и он почти всегда сделает правильный выбор. Поскольку инстинкт самосохранения в животном мире развит очень сильно. И если кто-то вдруг плюет в глаза врагам и выбирает смерть, значит, он жертвует жизнью во имя чего-то более важного. Пусть и непонятного палачам.

Брат Альбрехт героем не был. Он еще разок проверил узы на прочность и проворчал негромко:

— Пить дай.

— Извини, сперва разговор. Ответишь на вопросы — глядишь, я и подобрею.

Тевтонец еще немного помолчал, скорее ради приличия. Не хотел бы говорить, вообще не раскрывал бы рта. А теперь уж никуда не денется.

— Хорошо, поговорим. Но я тоже хочу знать: кто вы такие?

— Ага, — хмыкнул я насмешливо. — Чтобы сообразить, что можно рассказывать, а о чем лучше умолчать?

Такая проницательность крестоносцу не понравилась.

— Для такого здоровилы ты слишком хитер.

— Это я недавно так вымахал. А раньше хилым был. Почти как Митрофанушка. Так что успел ума набраться…

— Не понимаю.

— И не надо! — я придал голосу ледяной твердости. Хватит миндальничать, пора и зубы показать. — Договоримся сразу: вопросы здесь буду задавать я! А ты — отвечать. По-хорошему, или под пытками. Это уж твоя воля. Мне без разницы. Напоминать не буду.

Сделал короткую паузу, вперив в пленника тяжелый взгляд, давая рыцарю время осознать услышанное, а потом продолжил:

— Я хочу знать все о затее с отрубленными руками. Зачем ордену понадобилось такое изуверство? А чтоб тебе не ошибиться с ответом, брат Альбрехт, повторю: я знаю все о твоих делах в Западной Гати. Или ты сперва хочешь повидаться с отцом диаконом?

Здесь я слегка блефовал. Поскольку отец-диакон вместе с настоятелем Гатинского храма таинственно исчезли. Буквально на следующую ночь после того, как мы с Круглеем рассказали Носачу историю похищения Чички. (Сама девушка почему-то говорить об этом отказалась наотрез.) Два дня спустя гатинского попа нашли в лесу повешенным, со следами пыток, а об отце диаконе больше даже не слышали. Пропал, будто в воду канул. Может, сгинул, а может — к своим новым хозяевам-католикам подался. Так что вполне возможно, крестоносец знал больше меня. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского… И в тюрьме не сидит.

— Чтобы подменить реликвию, — выдавил из себя тевтонец, косясь мне за спину.

Пришлось оглянуться. В дверном проеме стоял монашек, а в руках у него была дымящаяся кочерга. И опять он вовремя. Надо будет после как-то поощрить парня. За сообразительность.

— Это ж каким образом?

— Ну, вы же знаете, что обоз был ложным следом, и мы из-за этого едва не упустили гонца, — проворчал тайных дел рыцарь. — Пока сообразили, что гость Круглей только приманка, пока заново сети расставили… В общем, только здесь, всего в паре дней от Расейняй и удалось перехватить.

— Тем более не понял… Если ковчежец с реликвией у вас — для чего подлог делать?

Вот же ж действительно, язык — враг мой. Сперва брякнул, потом подумал. Зачем немцу знать, что я не в курсе всех подробностей? Но тот, слава богу, моей оплошности не заметил.

— Ушел гонец… Перебил засаду и ушел. Но его тоже крепко ранили. Так что до Расейняй он не добрался. Здесь где-то залег. Раны зализывает. Если не окочурился, конечно…

Рыцарь злорадно усмехнулся. Ох, не любит нас немчура. С палачом разговаривает, а с волчьей натурой все равно совладать не может.

— О гонце забудь. Кому надо, эту историю знают. О подложной реликвии сказывай.

— Доннерветтер… Так я и говорю, — дернул подбородком тот. Не привык, чтоб его перебивали. — Магистр Конрад фон Фитингхоф приказал пограничным комтурствам организовать поиски раненого. Для этого мы и наняли разбойников. Чтоб убедиться в том, что он мертв наверняка. Ну, или в обратном… А пока к жмудинам дар русских князей из Киево-Печерской лавры не доставили, сделать фальшивые мощи. Передать в церковь, а потом подлог раскрыть. Обставив дело так, будто это митрополит Киевский пожадничал и не отдал мощи из лавры.

— Ясен пень, самим-то по лесам не с руки бегать.

Тевтонец опять заиграл желваками, но стерпел. Впечатления от пережитого еще не прошли окончательно.

— Но все равно слишком сложно. Нельзя было что-то попроще сделать, чем всем подряд руки рубить?

Храмовник пожал плечами.

— Ничего сложного. Разбойники в здешних лесах всегда озоровали. Порубежье… Так что этим никого не удивишь. А преимуществ в плане ландмейстера множество. Во-первых, у святого Артемия Антиохского особенная кисть руки. Указующий перст одной длины со средним. Что не так часто встречается. Привлекать к этому внимание не хотелось, уже и того, что отсекали только правую длань, хватит для подозрения. Поэтому понадобилось много рук. Во-вторых, при такой охоте была надежда, что и гонца лесные братья не пропустят. Что им какой-то чужак, когда столько золота платят. В-третьих, язычникам давно пора понять, что порядок на их земли придет только вместе с орденом. Что мое комтурство и должно было подтвердить в ближайшие дни, покончив с разбоем после поимки гонца.

— Лихо закручено… — кивнул я. — Разбойнички придут за золотом, а их встретят мечи. И так ватага за ватагой… Умно. Вот почему в башне нет ни шеляга.

Говорил, а сам краем глаза следил за пленником. Ага, есть… Считая, что я не вижу, губы брата Альбрехта дрогнули от мимолетной усмешки. Значит, не всю казну пока растратил господин вальдмейстер. Вот и отлично. Позже к этому вопросу мы еще вернемся.

— Все перечислил?

Крестоносец помолчал немного, потом пожал плечами:

— Вроде… Если не считать того, что запуганные крестьяне скорее прибьют чужака, чем окажут помощь. Так что гонцу придется либо самому как-то исцелиться, либо подохнуть в лесу. Ну, а нашим разъездам меньше забот.

Что ж, я услышал все, что хотел. Не сомневаюсь, был бы на моем месте настоящий дознаватель, он сумел бы вытащить из пленника гораздо больше важных сведений, но проблема не только в том, что у меня нет нужных навыков, а что я толком не знаю, о чем спрашивать. И все-таки даже та информация, которую удалось узнать, достаточна важна, чтобы донести ее до своих…

И пусть литовцы и поляки еще те союзники, по истечении веков ставшие совсем даже чужими, но это все будет потом. А сейчас впереди Грюнвальдская битва. На которой и они, и русские полки вместе встанут против немца.

— Ты обещал жизнь… — неуверенно напомнил брат Альбрехт, встревоженный моим молчанием.

Помню… Вот только хлопотно это, и в будущем сулит одни проблемы. Но слово не воробей, вылетит… и топором не вырубишь. Раз обманешь, второй — на третий не только враги, свои верить перестанут.

— Митрофан, не в службу, а в дружбу, напои гостя и дай чего-нибудь пожевать.

— Ваша милость, вы же не думаете, что… — вскинулся тот.

— Не угадал, именно этим я как раз занят. Думаю. Так что не мешай. А закончишь кормить немца — спускайся вниз. Будет для тебя еще одна работенка.

Тайм-аут мне был нужен не только для подумать. Занявшись допросом, я чуть было не забыл о главной опасности — Радужном Переходе. А оттуда в любую минуту могли появиться враги. Причем в любых количествах. Хоть и по одному. Поэтому прежде чем предпринять какие-либо дальнейшие шаги, надо было обезопасить себя, так сказать, с тылу. Более надежным способом, чем пара мешков на люке.

* * *

Вариант забить подвальное помещение камнями и землей, как проделали с порталами в Западной Гати и в замке Шварцреген, я отмел сразу, поскольку в двух первых случаях имелись сотни рабочих рук, а сейчас я располагал только одной парой. Собственных. Пусть и великанских, но ведь не на распродаже купленных. Пригодятся еще.

Значит, отсутствию множественной физической силы следовало противопоставить наличие разума.

Прежде всего я еще раз спустился в подвал и осмотрел его более тщательно. Но ничего заслуживающего внимания не обнаружил. Он даже удивлял своей пустотой. Здесь даже картошку не хранили. Впрочем, откуда ей взяться, если в начале пятнадцатого века только до рождения Колумба оставалось еще почти полсотни лет. А до открытия Америки и того больше. Так что, кроме недовольно мерцающего портала — почувствовал, наверно, какая судьба ему уготована, ничего существенного в подполе не было.

Что ж, для начала применим проверенный способ с нагромождением тяжестей…

И именно в этот миг цвет портала изменился. Вернее, палитра ушла в сторону желтых и зеленых оттенков. А еще секунду спустя из портала шагнул среднего сложения мужик. В обычном коричневатом кожаном камзоле. В колпаке со слегка примятым верхом, будто он только что зацепился шапкой за притолоку. Но подпоясанный мечом. Портал тут же успокоился и добавил в свою гамму синих красок.

«А вот и смена караула из бани возвращается…» — мелькнула мысль.

— Святая Дева Мария! — мужик уставился на меня, как пресловутый баран на новые ворота. — Ты кто такой?

— Может, тебе еще и регистрацию предъявить? — проворчал я, не столько удивленный, сколько не готовый к такому развитию событий, параллельно решая хрестоматийный вопрос — бить или не бить?

Тем временем Радужный Переход снова начал зеленеть…

«Батя! Туши свет, а то их целый дом налезет…» — всплыла фраза из старого анекдота. Фраза глупая, а совет дельный…

Не говоря ни слова, я двинулся на мужика, намереваясь затолкать его обратно в портал. Пока на той стороне разберутся, что случилось, будет пара минут для создания баррикады.

— Эй-эй! Ну-ка осади! — чужак схватился за меч и попятился. А большего и не требовалось. Еще шаг, и мне даже подталкивать не придется, сам в проеме окажется. Вот только порталу такая перспектива, видимо, не понравилась. Зелень напрочь исчезла из его лучей, уступив место багрово-красным оттенкам. Зловещая, надо заметить, получилась картина. И если мне оно было в новинку, то мужик явно испугался. Лицо его исказилось от ужаса, он дернулся вперед, но я уже был рядом и одним толчком отправил его внутрь Перехода.

— Нет!

Сверкнуло, как при сухой грозе, портал залился кровавыми красками и замигал, как «люстра» на полицейской машине. Я даже сам испугался… немного.

В проеме явно что-то творилось неладное, мелькали какие-то части людских тел. Сперва одновременно возникало несколько рук, в количестве, явно превышающем одного индивидуума. Затем, на мгновение, вместо рук появилось три ноги, как лучи, исходящие в разные стороны от безглазой головы. Потом какая-то мешанина из отдельных фрагментов, как в мясном салате безумного людоеда. Меня даже затошнило от этой картины, еще более отвратной, чем вид отрубленных кистей. Тем более что все это светопреставление сопровождалось тошнотворным запахом распотрошенных внутренностей…

Ф-фу… Знал бы, что так получится, может, и не решился бы на такую подлянку. Не по-людски как-то. Но чего уж теперь. Снявши голову, по волосам не плачут. Результат достигнут. Вряд ли после этого у кого-то еще возникнет желание испытать судьбу. По крайней мере, в ближайшее время. Так что прочие предосторожности скорее перестраховка, чем необходимость.

Усилил грузоподъемность люка положенными поверх него скамьями. А дальше по старинному рецепту, хватай мешки — вокзал отходит.

— Ваша милость, вы действительно хотите помиловать храмовника?

Это, пока я возился с баррикадой, Митрофан вернулся.

— Покормил?

Монашек упрямо молчал, всем видом демонстрируя свое несогласие с моим либерализмом.

Вот как? Бунт на корабле. Извини, брат, но мятеж надо подавлять в зародыше. На всякий пожарный…

Не говоря ни слова, я взял со стола большой мясницкий нож и протянул его парню.

— Ладно, чего ссориться из-за пустяка. На. Сходи и прирежь его, коль приспичило. Только в сердце не бей, можешь в ребро попасть и порезаться. Чиркни по горлу, и все — не подохнет сразу, так кровью изойдет. И это… молитву какую-нибудь произнеси, подходящую. Сам же говорил, о душе надо заботиться. Даже заблудшей.

Монашек отпрянул, словно змею в моей руке узрел. А потом быстро пару раз перекрестился.

— Спаси и помилуй. Я?.. Вы… Но я не…

— Вот и я «не», — кинул нож на стол, и монашек вздрогнул, когда тот брякнул о столешницу. — В бою десяток таких сволочей прибил бы не задумываясь. А на связанного и беспомощного рука не поднимается.

— Что же делать?

Вопрос был скорее риторическим, но в тему. А заодно и от мыслей ненужных отвлекал. Так что отвечать я принялся со всей обстоятельностью.

— В монастырь нам идти надо, братец. С отцом игуменом поговорить. Думаю, он присоветует, что делать надлежит.

Митрофан опустил голову и насупился.

— Что опять не слава богу? Убивать не хочешь, в монастырь тоже…

— Нельзя мне в монастырь…

Да, об этом я как-то не подумал. Сейчас на Руси не крепостничество, но в любом случае беглого по головке не погладят. Если уж парня и прежде не особенно баловали, то с какого дива сейчас милости ждать?

— Плохо. Весть о пропавшем гонце обязательно до нужных ушей донести надо. Слышал ведь — не абы что, мощи православного святого в Расейняйский храм несли. А теперь они невесть куда запропастились. Неужто по такому поводу не простят?

— Если бы саму реликвию найти… — Митрофан вздохнул, но призадумался.

Я не стал ему мешать, тем более что и самому было, над чем поразмыслить. Насчет крестоносца. Бывает так: еще пять минут тому понятия не имеешь, как поступить. А потом — щелк! И все очевидно.

Во-первых, он по-прежнему остается ценным «языком». Но тащить его в монастырь сложно. Не нести же на себе. Я и так, для ускорения, собирался монашка на плечи взять. Зато сохранить рыцаря в целости, пока сюда представители православного воинства доберутся, разумно и необходимо. А во-вторых, тем самым и обещание свое исполню. Не покривлю душой.

— Ваша милость! — воскликнул обрадованно Митрофан. — Не в монастырь мы с вами, а в скит пойдем. К отшельнику. Брат Феофан в пуще давно живет. И игумен наш очень сильно уважает его. Сказывают, раньше брат Феофан тоже при монастыре был. Ключником. А потом схиму принял. Вот к нему и пойдем. Ни мне, ни вам, — он выразительным взглядом оглядел меня от макушки до пола, — не с руки в святую обитель соваться. А брат Феофан наверняка и присоветует, и поможет.

— Разумно, — согласился я. — Так и сделаем. А теперь ты здесь посиди. Сторожи пленника и слушай, что в подполе деется. Если что, меня зови. Не жалей голоса.

— А вы куда?

— Канаву рыть да стену дырявить… — не слишком вразумительно объяснил я. Мог бы и попроще, но ничего не поделать. Привычка всегда и везде ерничать — неистребимая черта студенческого быта. Одно хорошо — я прохожу по разряду сиятельств, а им многое позволено и даже вменяется. Благородие, одним словом.

А план был прост, как Пифагоровы штаны. Продолбить в фундаменте дыру чуть ниже уровня болота и прокопать ров. Остальное вода сделает сама. И дырку расширит, и подвал зальет. Ну а понадобится восстановить ход, заделать отверстие и вычерпать воду много проще, чем выбрать землю. Даже одному человеку.

Конечно, долбить фундамент сторожевой башни то еще удовольствие. Но сил у меня, как у того зеленого чумбрика из американского комикса. А сверху не стреляют и кипяточком не поливают. Так что под хоровое пение лягушек и крики вездесущих сорок, при помощи кирки, лопаты и… доброго слова, примерно часа через полтора с поставленной задачей я управился. В смысле акведук заработал, и вода внутрь здания пошла.

Митрофан за это время раза три выглядывал из дверей, нарочито громко хмыкал, но вопросов не задавал и от работы меня не отвлекал.

Прислушиваясь к мерному журчанию воды, я неожиданно для себя подумал, что выводы насчет параллельного мира, строящиеся на наличии Радужных Переходов, которых нет в прошлой (то бишь будущей) реальности, могут оказаться преждевременными. Ведь только при моем непосредственном участии и всего за пару недель уже ликвидировано три портала. И это за шесть веков до берущего все на учет конца второго тысячелетия. Так, может, их по разным причинам или просто от греха подальше предки и упрятали под землю?

Странно, конечно, что все до одного, но людям еще и природа помогала. И время, которое «рушит гранитные замки и заносит песком города».

Кстати, за всей этой суетой забыл поинтересоваться у рыцаря, куда или откуда ведет портал башни. И лучше спросить сразу, как только вернусь, пока опять не забыл.

Монашек, не получив другого распоряжения, продолжал поддерживать огонь в очаге.

— Хватит дрова переводить зря, мы скоро уходим. Набери ведро воды, возьми пару хлебин, колбасы круг и тащи наверх.

Рыцарь в мое отсутствие совсем заскучал. Не знаю, что он себе напридумывал, но во взгляде его было больше обреченности, чем надежды.

— Брат Альбрехт, прежде чем мы простимся, еще один вопрос: куда ведет Радужный Переход?

— А вы мне взамен ответите? Хоть на один вопрос?

Отчаянье и возможная близость смерти придали рыцарю былое мужество и, отчасти, вернули самообладание.

— Зависит от вопроса. Если вас интересует, сколько ангелов может уместиться на кончике иглы, или что было раньше — курица или яйцо, то… — я выразительно пожал плечами. — Итак?

— В одну из башен замка Розиттен.

— И как водится, в подвал?

Крестоносец даже комментировать не стал мое замечание, зато прибавил чуть надменно:

— Соваться туда не советую. Там такая надежная и сложная система решеток и ловушек, что даже с армией не прорубиться. Когда одна решетка поднята — две остальные опущены. А рычаг механизма, который приводит все в действие, находится в комнате охраны. Где постоянно дежурит не меньше десятка стражников, вооруженных арбалетами.

— Спасибо, — я прислонился к стене. Что-то устал. Вздремнуть бы сейчас минуток шестьсот. — Ценная информация. Задавай свой вопрос.

— Кто вы? — интонацию тевтонец выбрал нейтральную, почти безразличную, а глаза сверкнули. Похоже, профессиональные навыки бойцов невидимого фронта, они же рыцари плаща и кинжала, неизменны во все века.

Гм, а почему не использовать подвернувшуюся возможность для дезинформации? Мало ли как дело обернется? Пока враг жив, ни в чем нельзя быть уверенным полностью. Так хоть тень на плетень наведу.

— Тайная служба Сына Неба, императора Поднебесной… — произнес я, церемониально кланяясь на китайский манер. В смысле сложив ладони и прижав их к груди.

Брат Альбрехт несколько раз моргнул, потом перевел взгляд с меня на Митрофана. К счастью, у монашка, благодаря какому-то из монгольских завоевателей, глаза были не так чтоб щелочкой, но весьма раскосы.

— Откуда?..

— Это второй вопрос, — прервал я тевтонца. — Договаривались об одном. А теперь, храмовник, заткнись и слушай, какая участь тебе уготована…

* * *

Митрофану затея не очень понравилась, но признавая мое главенство, он хоть и пыхтел, как изобретение семейства Черепановых, но молчал. Наверняка сожалел, что не набрался мужества и не прирезал храмовника. Особенно после того, как тот наотрез отказался покаяться и принять православие. Пришлось даже урезонить парня, чтоб не испортил мне возможной игры. А ну призадумается тевтонец: с чего бы это подданным китайского императора так о распространении греческой веры заботиться?

А может, Митрофан не комментировал вслух мои действия еще и потому, что «его милость», то бишь я, сейчас исполнял роль лошади. Чем вводил паренька в состояние, близкое к ступору.

До скита отшельника, по словам моего спутника, день пути. Так что как только мы выбрались из болота, я предложил ему свое плечо. Не в смысле опереться, а оседлать. Затюканного монастырского служку от этого чуть кондрашка не хватила. Запинаясь и краснея, он начал блеять, что не подобает простолюдину… Но моя милость не снизошла до его душевных терзаний, а попросту взяла за пояс и взгромоздила монашка себе на загривок.

Сперва он сидел, как мышь под веником, а потом привык и даже взялся за работу штурмана. От чего наша скорость передвижения еще возросла. И где-то примерно через часа полтора Митрофан сообщил, что мы протопали половину дороги, и по его прикидкам, вполне может статься, что до вечера будем на месте. Что очень хорошо, поскольку заблудиться в пуще проще простого. Особенно если леший осерчает. К тому же в темное время суток, когда нечисть набирает большую силу, отшельник к себе никого не впускает и даже ни с кем не разговаривает.

Это мне напомнило поговорку, мол, легко быть святым в пуще и куда труднее сберечь святость в борделе. Видимо, отшельник тоже ее знал и, не вполне доверяя собственным силам, старался уберечься от лишнего соблазна. Умно. Что характеризует человека не как героя, а как мудреца. И это именно то, что надо. Геройствовать мы и сами могем, а вот дельный совет не помешает.

К примеру, я все еще сомневаюсь, правильно ли поступил, предоставив судьбу брата Альбрехта воле Господней. В том смысле, что пусть Сам решает: нужен крестоносец еще на этом свете, или уже пора преставиться?

В общем, выдворили мы тевтонца на крышу башни. Оставили ведро с водой и ковригу хлеба. Колбасу рачительный монашек зажал, весомо сообщив мне и рыцарю, что пост способствует очищению души. Люк, ведущий на крышу, сам по себе был сделан на совесть. Ему же и от дождя защищать, и от талого снега. Не говоря уже о том, что крышка не должна в самый неподходящий момент провалиться у кого-то под ногами. Да и засов соответствующий. Усиленный. Ну а я, чтоб уж совсем надежно, еще и вторую преграду установил. Из оторванной ставни, подперев ее поставленной торчком скамьей.

Так что времени у брата Альбрехта достаточно. Захочет жить, успеет с Божьей помощью перетереть веревки раньше, чем умрет от жажды и голода. Ну а дальше либо героически попытается спрыгнуть, либо будет ждать помощи. О том, что подвал затоплен, я ему коварно не сообщил.

А там, глядишь, и наши подоспеют. Если после разговора с игуменом он передаст мои слова светлому князю и тот решит присоединить башню и болото к своим внеоборотным активам.

Потом Митрий в категоричной форме потребовал от меня разрешения похоронить останки. Чему я, естественно, не стал препятствовать. Надеюсь, монашек сделал все правильно и согласно обряду.

— Осторожнее… ваша милость! — Митрофан дернулся и завозился на шее.

Задумавшись, я чуть не приложил его лбом о нависшую ветку.

— Вот еще. И не подумаю, — хмыкнул. — На то ты и всадник, чтоб глядеть, куда скачешь. Сиди тихо, а то сброшу… Далеко еще? Сказывал, к вечеру будем, а уже смеркается.

— Пришли почти, — ответил тот. — За ельником пруд небольшой, на другом берегу роща березовая. В ней брат Феофан и сколотил себе хижину.

Так и оказалось. Пяти минут не прошло, как после густого, словно сцепившегося колючими лапами, ельника перед нами распахнулся просторный и светлый березовый лесок.

«В сосновом лесу веселиться, в березовом — богу молиться. А в еловом — с тоски удавиться. Или как-то так», — всплыло в памяти. Точно подмечено. Ощущение, словно из заточения вышел. Да не просто на свободу, а в родной дом вернулся.

Гм… Почему-то я был уверен, что отшельники живут непременно в пещерах, как медведи в берлоге, а тут натуральный избнакурнож нарисовался. Небольшая хижина, как половина строительного вагончика, взгроможденная на огромный пень. Только крестом увенчана, как часовенка.

А что, вполне изящное и толковое решение. Строить избушку на земле при такой влажной почве глупо. Вмиг сруб сгниет. Но и фундамент надлежащий вырыть запаришься, при почти метровой глубине промерзания в здешних климатических условиях. А в этом случае только и трудов, что по весне пень от молодых побегов очистить. Если не возникнет желание устроить себе еще и беседку…

Стало быть, не ошибся я, заранее записывая отшельника в мудрецы. И мы пришли по нужному адресу.

В этот момент на пороге хижины показалась человеческая фигура. Размашисто осенила крестным знамением заходящее солнце, низко поклонилась, еще раз перекрестилась и скрылась внутри, потянув за собою дверную створку.

Черт! (прости, Господи…) Неужели опоздали? Опять на дворе ночевать придется, утра дожидаясь. Впрочем, в этот скворечник я бы все равно не поместился. Проверено. У ведуньи Мары хатка куда больше была, и то бабуся меня внутрь не пригласила. А вот то, что важный разговор еще на восемь часов отложится, не радует. Да, скорости в средние века не космические, но все же…

— Э-ге-ге! — неожиданно заорал мне над ухом Митрофан. — Брат Феофан! Погоди запираться!

Минуту или две ничего не происходило, и я уж было решил, что все, звыняйте, куме, поезд ушел, как дверь опять распахнулась.

— Кто тут? Если крещеный люд — покажись!

Голосом отшельника Господь не обидел. Не такой басистый, как был у отца диакона из Западной Гати, но вполне густой и грозный.

— А если бесовское отродье — даже близко не подходи. Вмиг свяченой водой окачу.

— Крещеные мы, брат Феофан! Крещеные! — опять заорал в ответ Митрофан. И мне, чтоб не оглохнуть, пришлось поставить его на землю.

— Что-то, отрок, голос твой мне знаком? Или кажется? Ну-ка, назовись!

— Да я это, брат Феофан! Митрофан. Послушник из монастыря.

— Послушник, говоришь. А кто у вас игумен?

— Отец Дионисий.

— Верно. А какие молитвы знаешь?

— Так все, какие есть…

Митрофан повернулся ко мне и приложил палец к губам.

— Ваша милость, вы пока тут спрячьтесь. Боюсь, брат Феофан может не признать в вас доброго мирянина. Днем еще куда ни шло, а сейчас…

Разумно. Я даже спорить не стал. Как стоял, так и уселся.

— Все, говоришь… — неожиданно рассмеялся отшельник. — Ох, молодо-зелено. А не гордыня ли это, отрок? Разве не ведомо тебе, что все только Господь знать может! На то он и Всеведущ. А нам лишь прикоснуться к великой мудрости позволено…

Тут он умолк и сделал манящий жест.

— Хватит в кустах прятаться да глотку драть. Покажись уже. Пока еще хоть что-то без огня разглядеть можно.

 

Глава восьмая

Позволив Митрофану подойти к избушке шагов на пять, старец снова потребовал, чтобы тот остановился, перекрестился и громко произнес «Отче наш».

Воистину, простое время и такие же нравы. Очень сильно сомневаюсь, что в третьем тысячелетии или парой столетий раньше шпиона-разведчика, а уж тем более диверсанта могло бы остановить требование перекреститься слева направо или наоборот. Да хоть на коленях намаз совершить, или амиду прочесть стоя.

Всегда любил книги о приключениях запорожских казаков и всегда удивлялся их невероятной доверчивости, порою граничащей с наивностью. Скажи, что веруешь в святую апостольскую церковь, перекрестись по православному уложению, и ты уже свой.

Неужели никому даже в голову не приходило, что лазутчик, вышпионив все, вернется к своим, а там ему с легкостью отпустят любые грехи? Ибо Ad maiorem Dei gloriam или то же самое, только во имя Аллаха. Или это происходило от того, что казаки, в большинстве своем сами искренне исповедующие православие, даже мысли не могли допустить, что святой вере можно изменить?.. Пусть даже понарошку и с благой целью.

— Припоминаю я тебя, отрок… — признал Митрофана брат Феофан. — Видел в обители. Что-то случилось?

Митрофан только головой отрицательно помотал. Врать не умел, а выкладывать всю правду пока еще было не с руки.

— Ах да, — опомнился отшельник. — Ты же не один. А я уже с расспросами. Ей, добрый человек. Выходи и ты к нам.

— Брат Феофан… — парень замялся. — Тут такое дело… Ты шибко не удивляйся… Только спутник мой не совсем обычен с виду…

— Болен, что ли? Проказой? — посерьезнел тот. Потом перекрестился и прибавил: — Ну, на все воля Божья. Подходи, странник. Не прогоню. Негоже христианской душе аки зверю в лесу скитаться. Будем вместе молиться. Авось Господь и окажет милость. Ибо благой и человеколюбец.

— Да нет же, здоровый он…

— Даже чересчур здоровый… — отозвался я, решив, что пора самому за себя словечко замолвить. А то мой спутник еще долго кругами ходить будет. После чего показался из кустов. Для начала частично. Той частью, что над кустами возвышалась.

— Вот это да! Хорош… — отшельник отнесся к моему появлению неожиданно благосклонно и даже с некоторым восторгом. — Слава тебе, Господи. Не перевелись еще богатыри на земле русской. Ну, подходи, молодец, подходи. То-то я все, дурень старый, никак не мог уразуметь, о ком Ух мне рассказывает.

— Ух? — теперь пришла моя очередь удивляться. — Брат Феофан, вы сказали Ух? Филин ведуньи Мары?

— Ну да, — кивнул отшельник. Кстати, никакой не старец. О возрасте судить не возьмусь, но длинные волосы, взятые под бечевку, и борода только-только серебриться начали. — Как Марьюшка погибла, он ко мне жить перебрался. И все о великане, который к ней приходил, рассказывал. Ага, вот теперь и сам вижу личину, что ведунья на тебя наложила. Стало быть, сила понадобилась, коль ты ее до срока скинул. Верно соображаю?

— Личину? Она что, до сих пор на мне?.. — потом до меня дошла другая часть информации. — Мара погибла?

— А ты разве не знал?

М-да, конструктивный разговор получается. А еще говорят, что только в Одессе на вопрос отвечают вопросом. Так мы друг дружку до утра пытать сможем, ничего не узнав и не объяснив толком.

— Брат Феофан, если ты, вопреки опасениям Митрия, признаешь во мне человека, а не «исчадие», то давай разложим костер, присядем и побеседуем.

— Да… — спохватился тот. — Конечно. В келью не зову. Там мне самому развернуться негде. Зато, чем угостить путников, найдется. Давеча мне и хлеба, и сыру миряне принесли.

Оставив Митрофана помогать отшельнику, я пошел за дровами. Если доведется огонь до утра поддерживать, охапкой хвороста не обойтись.

Вообще-то я уже жалел, что поддался вспышке и ушел из замка. Подумаешь, девчонка не так меня поняла и не оценила. Ну и что? Из-за этого все бросать? Столько дел начато, столько идей было по благоустройству и семимильному прогрессу. А теперь? Ношусь по лесам как угорелый. И все без толку. По большому счету… Нет чтобы вовремя вспомнить совет Фомы и представить себе легион капризно надутых губок и вздернутых носиков. Глядишь, полегчало бы, как обычно. И не пришлось бы великаном становиться. Пожил бы еще, как человек.

Увы, у действительности нет сослагательного наклонения. Или, как говорят в народе, если б да кабы во рту росли грибы, тогда был бы не рот, а целый огород.

В сердцах на себя и собственную глупость, схватил какой-то покосившийся сухостой обхватом в три пяди и грохнул им о соседнее дерево. Да так, что верхушка отломилась, а в руках остался толстый двухметровый отземок. Как раз то, что надо… Сунул обломок под мышку, подумал и прихватил верхушку. Презент, типа. Мне не в тягость, а отшельнику лишний раз за дровами ходить не придется.

Пока предавался самобичеванию, монахи уже и огонь разожгли, и котелок над костром повесили. Стало быть, будет и горячее на ужин.

— Водицы испить? — протянул мне флягу брат Феофан, уважительно глядя на притащенные дрова в виде располовиненного дерева.

— Спасибо.

Горло промочить и в самом деле не помешает. Я принял из рук отшельника посудину, сделанную из выдолбленной тыквы, вынул затычку и с наслаждением приложился к горлышку. Вода оказалась студеной, слегка отдавала мятой и еще какой-то флорой, напоминая неподслащенный березовый сок. Ну, кому как нравится. Знавал я одну девчонку, которая пила только из-под крана, считая, что хлорка придает воде особый привкус. Так почему лесному отшельнику не настаивать свое питье на травах?

Поскольку потребности моего организма возросли вместе с ним, а флягу никто не отбирал, я выпил все и потряс над ухом, проверяя — не плещется ли еще на дне? И только после этого вернул емкость хозяину.

— Спасибо.

— На здоровье… — брат Феофан принял тыковку и как-то странно, чересчур пристально посмотрел. Но ничего не сказал.

И тут до меня доперло.

— Свяченой водой напоил, да? — ухмыльнулся я. — Думал, что я сгорю синим пламенем? Вернее, пропаду в клубах серного дыма? Ну, извини… кина не будет.

— Говорил я ему, ваша милость… — расстроенно сказал Митрофан. — Да разве ж переспоришь?..

— Береженого и Бог бережет… — слегка сконфуженно пробормотал отшельник. — Сатана лукав — личину всякую набросить может. Зато теперь у меня к вам полное доверие.

— Забудь, — отмахнулся я, изображая каменную невозмутимость, но при этом едва сдерживая смех. — Никаких обид. В моем краю часто любили приговаривать, что бдительность превыше всего. Прибавляя, что простота — хуже воровства. Только вот какая неувязка, понимаешь ли, брат Феофан. Со мною теперь, положим, прояснилось. А ты чем святость доказать можешь?

От таких слов бедолага-отшельник побагровел, глаза выпучил и беззвучно зашевелил губами. То ли молитву, изгоняющую беса, вспомнил, то ли слова непечатные произнести вслух опасался.

Хорошо, Митрофан, которому я подмигнул украдкой, все правильно понял и звонко рассмеялся.

— Ты… Я… О, Господи… — наконец-то продышался отшельник, возвращая себе нормальный цвет лица. — Разве ж можно так? Меня чуть кондратий не хватил. Три десятка лет пребываю в ангельском чине, а тут такое спрашивают…

— Его милость любит пошутить, — успокоил его Митрофан. — Да так, что иной раз не поймешь, где шутка.

— В каждой шутке есть только доля шутки… — глубокомысленно изрек я бородатую мудрость. В смысле для меня бородатую, а тут, поди, такие перлы еще не в ходу. Казуистика в этом веке если уже и родилась, то только под стол пешком ходит. — Ладно, пошутили, посмеялись, пора и о деле поговорить. Или как?

* * *

Удачно получилось, что я и со второй попытки все-таки не успел изложить Митрофану новую редакцию своих похождений. Иначе пришлось бы сейчас выбирать: врать отшельнику, не зная точно, что ему со слов Уха обо мне известно, или придерживаться исторической правды, рискуя тем самым потерять только-только завоеванное доверие монашка. А так ничтоже сумняшеся я вкратце пересказал основные события, случившиеся со мною за последние две недели, начиная с того момента, как, неся под мышкой труп княжича Витойта, повстречался с ведуньей Марой.

По глазам было видно, что обоим слушателям хотелось бы узнать больше о моем туманном прошлом: в смысле где родился и в какую веру крестился, — но выспрашивать подробности не стали. А я, в свою очередь, проскакав по вехам героического пути, быстро перешел к основному блюду. То бишь к информации, полученной от пленного крестоносца. И на фоне этих новостей все остальное мгновенно поблекло. По крайней мере, для брата Феофана.

— Вот как, — произнес задумчиво отшельник. — Теперь понятно, отчего такая пошесть разбойничья на наш край кинулась. Ишь, бесовское отродье! Что удумала немчура поганая! А еще воинами Христовыми себя кличут. Да они хуже басурман! Анафемы на вас нет!.. Прости, Господи, — брат Феофан перекрестился. — Одного в толк не возьму: отчего вы с эдаким важным делом ко мне пришли? Надо было сразу в монастырь, к игумену. А уж пресвитер и к князю гонца немедля снарядил бы. Шутка ли — священная реликвия пропала! Мощи самого великомученика Артемия Антиохского!

— Бежал я от послушания, — потупился Митрофан. — Не уверен, что монахи стали бы меня слушать, покуда епитимию не исполню. А их милости, в таком виде, и вовсе не с руки на люди показываться.

— Это верно, — вынужден был согласиться отшельник. — Не подумал… Даже в монастыре, сиречь духовной обители, иной раз привечают по одежде. Тогда понятно, зачем вы в скит пришли… Ну что ж, придется мне нарушить обет. Авось Господь не посчитает это слабостью и простит невольное прегрешение.

Он встал и, не говоря ни слова, пошел в избушку. Мы с Митрофаном только переглянулись в недоумении: осерчал, что ли, старец? Но все тут же и прояснилось. Брат Феофан вернулся, неся две холщовые торбы. Из той, что побольше, засыпал в бурлящий кипяток пшена, размешал и добавил пару горстей какого-то серого порошка из другой.

— Грибы сушеные… — объяснил. — С солью. Так черви не заводятся. Хоть сто лет храни. А как напреют, с кашей — за уши не оттащить. Есть и ветчина, да только день нынче скоромный.

Впрочем, густой аромат, что пополз от котелка, говорил сам за себя. Такую пищу и за пиршественный стол подавать не грех. Хоть самому князю. Так что пусть себе мясо и дальше в закромах старца лежит.

— Стало быть, говорите, на Люблянской дороге крестоносцы гонца подстерегли? — вернулся к прежнему разговору отшельник. — А не у Заячьего ручья, случаем?

— Рыцарь точно не говорил. А мы толком выспросить не догадались, — повинился я. — Ты-то, брат Феофан, откуда о сем деле знаешь? Сорока, что ли, на хвосте весточку принесла?

— Можно и так сказать, — кивнул тот. — Да только невдомек мне, глупцу старому, о чем птица вещала. Марьюшка, царство ей небесное, куда лучше язык тварей божьих понимала.

Черт, я же совсем забыл о филине. Крылатый Ух ведь и Маре обо всем, что слышал-видел, докладывал. А теперь, значит, отшельнику служит. Кстати, что-то не видать его. А ведь ночь на дворе. Самая пора для филина.

— Сын боярский Мишка заезжал ко мне давеча. Проведать, и провизию подвез… — брат Феофан поглядел на торбу с пшеном, потом поглядел в котелок и осторожно перемешал густеющее варево. — Он и сказывал, мол, лесной люд совсем с ума сбрендил. Целый отряд кнехтов вырезали у Заячьего ручья. Причем когда немцы еще только за добычей шли. Я еще подумал: с чего бы это разбойникам задарма геройствовать? А теперь понимаю так, что это тот, о ком вы сказываете, оборонялся. И если жив он, стало быть, там, в глухомани и прячется. Перейти через ручей смог, а обратно уже сил не хватило.

— Знаю я те места, — согласился Митрофан. — Не раз с братьями за черникой хаживали. По эту сторону сушь, а воду перешагнешь, такие хляби разверзнутся — здоровому не под силу. Куда уж раненому совладать.

— Это хорошо, что знаешь, — повеселел отшельник. — Значит, разделимся. Поутру я с вашими новостями в обитель пойду, а вы ступайте на Заячий ручей. Успеете гонца живого найти — Божья на то милость. Нет — реликвию ищите. Мощи святого Артемия Антиохского не должны сгнить в болоте, как какая-то падаль. И ежели сыщете, то идите в монастырь смело. За такое деяние многие грехи отпустятся. Можете не сомневаться. Я вас там и ждать буду. Не сыщете — тоже не прячьтесь. Вы немцу спрос чинили, вам и князю его слова толковать.

— Далеко до ручья-то?

— Если с рассветом выйти, к обеду будете.

— Понятно… — я встал и потянулся. — Тогда чего ждем? Если гонец жив еще, для него каждая минута последней стать может. А мы брюхо набьем и спать до утра завалимся? Вставай, Митрий, зимой отоспишься. Тогда и перина мягче, и ночи длиннее.

Отшельник не стал меня отговаривать, видимо, сообразил, что такому великану в самом деле, что ночь на дворе, что день — без разницы. Кого опасаться? Но на котелок все же указал.

— Поспела каша… Без Божьего соизволения не помрет, а вам подкрепиться не помешает. Особенно тебе, Степан. Большому телу много пищи надо. Кстати… — словно вспомнил, чуть громче произнес отшельник. — Если хочешь, могу снова тебя обычным сделать. Личина Мары сильна еще. Держится. Я, правда, в белом ведовстве не силен, и обновить ее полностью не сумею, но пару месяцев еще продержится. До Рождества так уж наверняка.

Заманчивое предложение. Будь неподалеку Чичка, я бы и раздумывать не стал. Хотя, если честно, начал уже привыкать к суперменству.

— Спасибо, брат Феофан, пусть все будет, как есть. Не зря же мне такое обличив дадено? Значит, есть в том высшая надобность. Да и мне по лесам да болотам тутошним сподручнее. Идти и то шаг за два… И от разбойного люду обороняться. Ежели доведется.

— Может, оно и так, — не возразил отшельник. — Пути Господни неисповедимы. Тогда ешьте и ступайте с Богом. А я на всенощную встану. Пускай молитва преумножит ваши силы. О… — брат Феофан плеснул себя по лбу, а потом перекрестился. — Ну, что ты будешь делать? Совсем голова дырявая сделалась. Весточку своим, в замок фон Шварцрегена послать не хочешь?

— Весточку? — от неожиданного предложения я даже чуток растерялся. Вот уж действительно, самые простые вещи не приходят в голову. Опять заигрался и перестал воспринимать мир как реальность. А когда думать, если все время куда-то бежать приходится, да по головам стучать.

— Хорошо бы… Если забыли обо мне — не помешает. А помнят и волнуются — извещение в радость им будет. Только путь до замка не близкий, небось, брат Феофан? — задал я заодно еще один, не дающий мне покоя вопрос.

— Как посмотреть. Не ближний хутор, но и не особенно далече, — пожал плечами тот. — Конный по мощеным дорогам за летний день доберется, а пеший гонец — тайными тропами — и того быстрее. Я уж не говорю о почтовых глубях, да только вряд ли в монастыре найдется такой, что в Западную Гать путь знает.

— А Радужным Переходом? — вспомнил я о портале.

— То бесовское порождение и соблазн, — перекрестился тот. — Иисус Христос пешком ходил, стало быть, и нам, смиренным рабам Божьим, не престало. Тело это свечение перемещает, а что тем временем с душой происходит, никому не ведомо!

Вот как, портал бесы, значит, строили. Видимо, поэтому меня в него и не пускают. Как исполняющего обязанности архангела. Шутили мы так однажды с Круглеем. И тем не менее очередной пробой пространства имел место. Поскольку за час-полтора даже очень торопливой «прогулки» я никак не мог больше пяти километров пройти, а как оказалось — отмахал пятьдесят поприщ, не меньше. Но все же не к черту на рога забросило, а остался в прежней реальности. И это радует.

* * *

Чем хороши ночные путешествия, так это тем, что ничто тебя от них не отвлекает. Чешешь вперед, глядя под ноги, и все. Днем обязательно заприметил бы что-нибудь интересное, разинул варежку, зазевался, сбился с темпа… Жарковато к тому же. Нет-нет, да и потянет где-нибудь прилечь на минутку. Как приговаривал один из мультяшных героев: «Зачем бежать, если можно ходить? Зачем ходить, если можно стоять? Зачем стоять, если можно сидеть? Зачем сидеть, если можно лежать? Зачем бодрствовать, если можно поспать?» А ночью и не жарко, и прилечь в незнакомом месте даже мимолетного желания не возникает.

Присел было на секундочку, так еле убежать успел. Кто ж знал, что это не кочка, а муравейник? И не абы каких мурашей, а самых лютых — рыжих. Настоящие звери. Пираньи-насекомые… Митрофан потом еще долго вылавливал их из моей одежды. Самому не ухватить.

Спать, как ни странно, не хотелось совершенно. Наоборот, видимо, от каши с грибами, такой прилив сил ощущался, что как только попадался хорошо освещенный участок дороги, я хватал Митрофана, вскидывал на плечо и припускал бегом.

Вот так, то трусцой, то быстрым шагом, к Заячьему ручью мы вышли аккурат с рассветом. Вернее, к тому месту дороги, где монашек предложил свернуть в лес.

Никаких указателей, что именно здесь произошло нападение на гонца, конечно же, не нашлось. Ни трупов, ни обломков оружия или лоскутов одежды. Если и валялось что раньше, то рачительные крестьяне давным-давно все подобрали. А тела похоронили, если не поленились. Или зверью на поживу бросили. Не по-божески, да только здешний люд крестоносцев ненавидит больше моровой язвы.

Зато место действительно отменно годилось для засады. Слева пологий склон, и видимо, из-за того, что на холме меньше влаги, деревья там росли не густо и без подлеска. То бишь все хорошо просматривалось. А справа, как раз со стороны ручья, теснился густой ельник. Не засаду, целое поселение спрятать можно. Дальше своего носа между сплетениями еловых лап ничего не разглядишь. Только если на пузо лечь. А где вы видели гонца, передвигающегося пешком? Соответственно, обзор и внезапность на стороне тех, кто тайком его поджидает.

— Ну, и где начнем искать? — недоуменно оглядел я сплошную колючую стену. — Слева направо или…

— Сюда, — указал Митрофан едва заметную тропку, сходя с дороги и раздвигая еловые лапы. Потревоженная им сорока недовольно и противно застрекотала, усевшись на ветку буквально у меня над головой.

— Елки только у дороги, а дальше свободнее будет.

— Будь повнимательнее… А то мне сверху ничего не видать.

Честно говоря, я был почти уверен, что искать человека, потерявшегося в лесу, при этом лишь предполагая, что он может здесь оказаться, — дело практически безнадежное. Сопоставимое с хрестоматийной иголкой в стогу. Но сказать об этом отшельнику как-то не решился. Да и вариантов других не было. А для успокоения совести создавать хотя бы видимость деятельности все-таки лучше упаднического бездействия.

Елки-палки и в самом деле быстро закончились, шагов через пятнадцать, а за ними распахнулось очередное болото.

— Вижу… — отвлек Митрофан меня от размышлений о капризах природы или Создателя, в процессе творения сливших всю воду в одних местах и зачем-то образовавших пустыни в других.

Митрофан стоял на коленях и протягивал мне сорванный листок лопуха.

— Кровь запеклась. Был он здесь… Может, позвать?

— Как? — хмыкнул я. — «Ау, добрый человек с ковчежцем святых мощей, покажись, будь любезен! Мы свои…» — так, что ли?

Митрофан не успел ответить, поскольку я прижал палец к его губам.

— Тсс…

Где-то я вычитал, что сороки часто сопровождают охотников и выводят их на дичь не хуже собак. Какую корысть сварливые птицы с этого имеют, автор не объяснял, но очень твердо настаивал. Я вспомнил об этом, потому что та самая сорока, которую мы разбудили, сейчас то ли кому-то жаловалась на нас, то ли попросту отводила душу. И трещала она всего в каких-то метрах двадцати и чуть левее в глубь болота.

— Глянуть? — монашек понял меня без слов.

— Давай… — я обвязал парня предусмотрительно прихваченной из башни веревкой. — Если что, вытащу.

Почва под ногами монашка заметно колебалась, как надувной матрац, но держала. Впрочем, и неудивительно, с его «теловычитанием». А вот мне туда категорически соваться нельзя. И не только мне — любой нормальный человек провалится сразу.

Гонец, наверное, потому и сумел забраться так далеко вглубь, что был ранен и полз. А те, кто его искали, не сообразили, и прочесывать болото не стали. Кстати, как же монахи здесь чернику собирают? Или я что-то не так понял?

— Ваша милость! Он здесь! — прокричал Митрофан, невидимый отсюда из-за кустарника.

— Живой?

— Дышит. Только плох совсем. В крови весь. Целого места нет…

— Если я потащу, удержать сможешь?

— Я постараюсь.

— Тогда кричи, как будешь готов.

— Ага, сейчас. Ковчежец только отыщу… — монашек поутих на какое-то время, а когда отозвался, в голосе его чувствовалась растерянность. — Нету его, ваша милость. Вроде везде глядел. Что делать?

— Гонца вытаскивать. Выживет — укажет, где спрятал. А помрет, приведем из монастыря подмогу. Одна пара глаз хорошо, а три дюжины больше.

С таким решением Митрофан спорить не стал, и вскоре я почувствовал, как веревка дернулась.

— Готово, ваша милость! Тащите!

 

Глава девятая

Головастый оказался паренек, сообразительный. Лег на спину, затащил на себя раненого, обвил его руками и ногами — вот и готово транспортное средство. Знай тащи да посвистывай. Чем я, собственно, и занялся.

Укрывающий трясину ковер из переплетенных корневищ опасно прогибался под сдвоенным весом, но держал. Возмущенные кикиморы, понимая, что и эта жертва от них уходит, с голодным причмокиванием оплевывали людей фонтанчиками вонючей жижи, но на поверхность не показывались и никаких иных козней не строили. Чему, видимо, способствовало громкое чтение молитвы, которой Митрофан ободрял себя и раненого под неумолкаемый стрекот сороки. Хитрая птица, оказав нам помощь в поисках, теперь сварливо требовала оплаты, примостившись где-то у меня за спиной.

«Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота», — сопровождаемая тихим смешком снова всплыла в памяти вычитанная в детстве строчка. Со смешком, потому что я даже не чувствовал веса на другом конце веревки, а тащил медленно и аккуратно только из опасения порвать ее. Даже на колени встал, чтоб угол уменьшить.

Нет, что ни говорите, все-таки здорово быть суперменом. Столько возможностей открывается, что голова кругом идет. Никакой супостат не страшен. Все тебе по плечу. Единственно, на личном фронте, то бишь с обустройством личной жизни напряг… Наверное, именно поэтому все герои стараются держать свои умения в тайне от обычных людей.

Чтоб не завидовали.

Сорока тем временем затараторила еще громче. Даже подруг на помощь позвала. Справедливо. Только нет у меня ничего. Так что извини. В другой раз сочтемся…

— Хальт! Хенде хох!

Фраза, до мозолей в ушах заезженная сотнями фильмов о войне, прозвучала так неожиданно и неуместно, что я даже не сразу сообразил, что обращаются ко мне. А когда осознал, удивленно обернулся посмотреть на шутника.

Увы, никто и не думал шутить. Вдоль ельника, как духи, материализовавшиеся из старого, затертого гобелена, стояли вооруженные люди. Десяток или больше, недосуг считать. Основная масса — в кольчугах поверх пестрых камзолов, кое-кто в мешковатых пехотных бригантинах, на головах шлемы разного фасона, но при этом все железные. Большинство держит руки на рукоятях коротких мечей. Пара даже воинственно обнажили клинки. На левом фланге — трое арбалетчиков. Оружие взведено, но острия стрел смотрят вниз. Ну правильно, весит самострел изрядно, навскидку долго не продержишь. А вскинуть и нажать спуск — секундное дело.

Впереди строя, важно подбоченясь, насмешливо скалится молодой воин. В неполном доспехе, то бишь одной кирасе с ламинарной юбкой. Судя по богатству убранства, не рыцарь. Скорее всего, сержант. Во главе отряда он чувствовал себя настолько беспечно, что держал «собачий» бацинет в руке, позволяя длинным, ржавого оттенка волосам свободно падать на укрывавший плечи белый плащ. С уже набившим оскомину черным крестом.

Храмовник!

Как же вы не вовремя нарисовались, хлопцы. Нельзя мне отвлекаться. Пока веревка натянута, вес тел и на нее распределяется, а отпущу — зыбкое равновесие может нарушиться, и над моими друзьями только булькнет. Эх, была не была, авось выдержит…

— Schauen Sie, Jungs. Wir fingen Fischer! — осклабился немец. Остальные заржали.

Ну, гогочите, гогочите. Мне много не надо, еще две-три минутки, а там вместе и повеселимся, и похохочем.

— Ком… — видимо, командиру тевтонцев надоело ждать, и голос его построжел. — Ком!

— Я, я… — пришлось вытащить наружу все свои познания в немецком. — Нихт шиссен. Их бин… — тут я вспомнил одну весьма популярную песенку и, как мог ритмичнее, запел: — Айн, цвай — полицай. Драй, фир — официр…

Впечатлило. На несколько секунд запала такая тишина, что было слышно, как сопит болото под ускользающей от него волокушей из монашка, груженного раненым. Еще пара метров до более-менее твердой почвы, и можно будет отвлечься на крестоносцев.

— Ком цу мир, русише швайн!

Значит, не понравился мой вокал. Ну, что поделать? На вкус и цвет…

— Шнель!

Блин, да что ж такое? По нужде отойти нельзя, чтоб на засаду не напороться. То разбойники, то эти — с крестами на броне. И до чего обнаглели, вражьи морды: даже мои габариты их не впечатляют. Ну, держите меня семеро. Будет вам, немчура поганая, сейчас и швайн, и шиссен, и шайсен до кучи.

Скуфейка на голове Митрофана аккурат заползла на берег, и я, подтянув последний раз, с облегчением отпустил веревку. Не маленький, дальше сам справится.

— Банзай!

Боевой клин японских самураев вырвался как-то сам собой. Наверное, потому, что я понятия не имел, с каким воплем идут в бой китайские воины. Впрочем, какая разница, что орать? Главное — подобрать правильную интонацию. Чтоб до пят проняло. И пока крестоносцы соображали, я вскочил и бросился к ним. Благо расстояние было невелико. Хватило ровно пяти прыжков.

Раз! Немцы широко раскрывают глаза, наконец-то оценив реальные габариты противника. Два! Сержант открывает рот и повелительно протягивает в мою сторону правую руку, левой пытаясь нахлобучить шлем. Три! Стрелки вскидывают арбалеты, торопливо выцеливая меня на мушку. Четыре! Оказываюсь прямо перед командиром и, не дав юноше вытащить меч, толкаю в сторону арбалетчиков.

Хорошо пошел, кучно. Всех завалил. Да и сам, судя по тому, что не торопится вставать, немного ушибся головой. А нечего технику безопасности и форму одежды нарушать. Был бы в шлеме, может, и обошлось бы… Белое полотнище с черным крестом живописно укрывает его, как флаг гроб мертвого героя. О, дернулся убогий. Живой, значит. Ну, ничего, это дело поправимое…

Пять! Совсем чуть-чуть замешкавшись, оказываюсь в самой середке отряда, попутно корпусом сбив с ног еще одного воина.

Кнехты, те, что рядом, пытаются тыкать в меня своими железками, но это уж извините: я вам не подушка для булавок. Получи, фашист, гранату!

— Банзай!!!

Поскольку я не тратил времени, чтобы подобрать дубину, и ринулся на врагов фактически безоружным, то стал размахивать руками налево и направо, даже не сжимая их в кулаки. Словно вдруг напрочь позабыл все приемы благородного мордобития, именуемого боксом. Тем не менее прием «взбесившаяся ветряная мельница» тоже оказался неплох. Минуты не прошло, как весь десяток валялся на земле, отдельно от оружия, даже не помышляя снова за него схватиться. Впрочем, возможно, и помышлял. Но попыток не предпринимал.

На этом можно было и остановиться, если бы меня интересовали пленники и выкуп, — но не в этот раз. Словно затмение какое-то нашло. Такая лютая злость поперла наружу, и не дать ей выхода я не мог. Родовая память всех славянских предков требовала убивать проклятую немчуру, невзирая на чины и звания. Чтоб не лезли в другой раз, чтоб неповадно, чтоб…

Видимо, именно такие чувства обуревали мирных землепашцев, когда они поджигали свои хижины вместе с крестоносцами. Запекая рыцарей на кострах прямо в латах.

Я был милосерднее. Не ломал через колено, не топтал сапожищами, не откручивал головы, а всего лишь побросал их, одного за другим, в топь. Всех. Потонут — ну и черт с ними. Будет у наших кикимор сытный ужин, или что там они с утопленниками делают. А удастся кому-то выбраться — стало быть, под счастливой звездой фриц родился. Авось поумнеет и другим расскажет.

Лес огласился бульканьем, хрипом, жалобными воплями и проклятьями тонущих немцев — тех, кто был в сознании. Но меня это больше не волновало. Своих забот хватало.

Митрофан хлопотал над раненым, безуспешно пытаясь привести его в чувство. Увы, даже такому профану в медицине, как я, хватило одного взгляда, чтобы понять: тут нужен лекарь. Да не какой-нибудь фершал, — настоящий целитель. А еще хоть самое маленькое, но чудо. Иначе парню не выкарабкаться. И времени у него в обрез. Больше часа он не протянет…

Ничего не объясняя, я усадил Митрофана на шею, бережно подхватил на руки раненого гонца и припустил со всех ног обратно. К монастырю. Кому же еще, как не монахам, чудеса творить-то?

* * *

Я где-то слышал, что в забеге на длинные дистанции, типа марафонской, пеший гонец обгоняет лошадь. Не знаю, как обычный человек, а я сегодня так уж точно покрыл все мировые рекорды. Жаль, никто не зафиксировал. А то могли бы увековечить в записях Гиннеса. Где-нибудь между самым длинным плевком и самой едкой порчей воздуха. Причем как минимум дважды. За скорость бега и громкость. Я же не в кроссовках бежал, а в ботфортах самого последнего размера. То бишь топотал, как целое стадо самого крупного рогатого скота. Да что там стадо, сходящая с гор лавина ведет себя скромнее. Поэтому наше приближение в монастыре услыхали, наверное, поприща за три-четыре. И навстречу вышли. Дружно…

Хорошо, что отшельник успел прийти в обитель раньше нас и предупредить монастырскую братию. Так что встречали меня не с хоругвями, дрекольем и изгоняющими беса молитвами, а вполне приветливо. Даже ворота нараспашку открыли… Спаси их Создатель. Потому что я, из-за заливающего глаза пота, не сумел правильно рассчитать инерцию и влетел в них с разбега — едва-едва затормозив перед ступенями в храм. И только там, хрипя, как загнанная лошадь, опустился на колени.

Удачно вышло. Я проделал это от усталости организма, — не были бы руки заняты, вообще на карачки встал бы, — но святые отцы и братья рассудили иначе. И одобрительно загудели. А я только теперь разглядел, что прямо передо мною стоит седобородый старец в черной мантии. И я, стало быть, со всем почтением, коленопреклоненно протягиваю к нему тело раненого…

Картина маслом. Вот только Митрофан, сидящий на загривке и очень не вовремя начавший слезать, немного подпортил торжественность момента. Впрочем, все сделали вид, будто ничего необычного не заметили.

Старец, он же, видимо, настоятель монастыря, спустился по ступеням и возложил ладони на лоб гонцу, за весь марш-бросок так и не подавшему признаков жизни. Секунду постоял, замерев, только губы беззвучно шевелились, а потом посмотрел поверх моей головы.

— Раненого к брату Себастьяну… — игумен говорил тихо, но я мог бы поклясться, что его услышали все в обители. — Витязя умыть, накормить, напоить и уложить отдыхать… А ты, чадо неразумное, — взгляд настоятеля переместился на Митрофана, — ступай за мной.

Игумен благословил всех на площади крестным знамением, после чего развернулся и зашагал по ступеням вверх. В церковь. Митрофанушка торопливо догнал его, услужливо подхватил подол мантии и пошел следом. А ко мне немедля приступило несколько монахов. Одни осторожно переняли раненого и бегом унесли прочь, другие — не менее деликатно, словно я был одной из ваз пресловутых Миней, взяли меня под локотки и развернули в противоположную сторону. Видимо, удобства и лазарет у них тут в разных концах располагаются.

Чихать… Мне бы сейчас ведерко кваску или хотя бы обычной водицы, ковригу хлеба — можно даже без масла, а потом соснуть пару-тройку часов. И баня в списке этих желаний не числилась.

Едва переставляя ноги, я уж было совсем собрался объяснить это молчаливой братии, когда сообразил, что они не ведут меня в душевую или где тут у них санузел, а прогуливают по кругу… Как лошадь. Чтоб не запалить… Офигеть!

— Эй, святые братья, — я решительно остановился и притормозил остальных. — Хватит придуриваться. Слава богу, я человек, а не лошадь. Хотя и очень рослый. Так что прогулку будем считать завершенной. Давайте продвигаться дальше по списку. Мыться, бриться и кушать. А то я прямо здесь, посреди двора, спать улягусь. Запаритесь потом перетаскивать…

Братья попались сговорчивые, хоть и молчаливые. Обет у них такой или отец-игумен запретил гостя расспрашивать? Впрочем, от перестановки сапог ноги не меняются. А в целом оно даже к лучшему. Ибо от перенапряжения организма к расспросам и прочим беседам я сейчас совершенно не расположен.

И все же привели меня не в баню, как я предполагал, а к открытому водоему. Небольшой запруде, метров семь на двенадцать. То ли садок для выкармливания рыбы, когда недосуг на речку бегать, то ли для каких иных целей, типа ритуальных омовений в проруби. Не суть… Но при виде воды я понял, что если прямо сейчас не утолю жажду, то вылакаю эту запруду вопреки убежденности Эзопа о том, что море выпить нельзя.

— Пить дайте, — попросил у монахов.

Те, видимо, тоже считали, что уже можно. Поскольку в руках у меня оказалась объемная плетенка. Литров на пять. Спасибо, уважили. Возвели в ранг человека. А я думал — ведро сунут. Или к корыту подведут. У коновязи.

Мед?! Тот самый хмельной мед, о котором так много слышал и читал, но никогда не пробовал. Ммм… Вкуснотища. В нос шибает газом, как квас, а на вкус даже сравнить толком не с чем. Разве с очень сладким и чуточку выветрившимся шампанским. В голову, кстати, тоже шибануло сразу. И половины бутыли не осилил.

Понимая, что дойдя до донышка, стану совершенно недееспособным, с сожалением и ценою огромных усилий, я все-таки оторвался от божественного напитка и вернул плетенку сопровождающим меня лицам.

— Спаси вас Христос, братья…

Прикинув, что лишняя дань традициям не помешает, я произвел ритуальное действие, в смысле перекрестил рот. От меня не убудет, а людям приятно.

— Уважили. Осчастливили, можно сказать. Амброзия и нектар в одном флаконе…

Неся всю эту ахинею, я принялся разоблачаться для купели… слегка путаясь в рукавах, завязках из медвежьих лап и штанинах. Монахи глядели с интересом, но ни мешать, ни помогать не изъявили желания. Словно ждали чего-то.

Гм… Может, это такая же очередная проверка на вшивость, как и с питьем свяченой водицы у отшельника? А, пофиг. Даже если в запруде кипяток, как у конька-горбунка, или кислотная ванна из моего века. Мгновенно не растворит, успею выпрыгнуть. Вот только после не обессудьте. Как аукнется, так и срикошетит.

Еще разок демонстративно осенив себя крестным знамением, — мол, зря вы, братцы-славяне, все это затеяли: мы с вами одной крови, то бишь веры, — я на всякий случай закрыл глаза и плюхнулся в водоем…

Мать! Мать! Мать!

Кажется, я даже заорал нечто матерное. К счастью, нечленораздельно, а то кто знает, какую епитимью на меня за осквернение святого места могли наложить.

Сперва показалось, что я таки свалился в крутой кипяток. Потом — что на меня набросилась тьма изголодавших пираний или взбесившихся ежиков. И только потом понял: вода в запруде была ледяная. Словно не из обычного родника набиралась, а стекала прямо с ледника. Причем в виде смеси с не растаявшим льдом. В соотношении один к одному. Или на крайний случай — этот самый родник пробивался на поверхность откуда-то из области вечной мерзлоты.

Так что обратно на берег я выпрыгнул едва ли не быстрее, чем нырнул. Благо водоем был неглубокий, мне по пояс, а дно твердое, каменистое. Монахи отнеслись к столь торопливому омовению с пониманием и обратно заталкивать не стали. Только улыбались в усы да бороды.

— Шутники, блин… — поворчал, оглядываясь за одеждой. Но ее и след простыл, как за оставленным без присмотра чемоданом на одесском вокзале. А вместо нее один из братьев протягивал мне просторную хламиду. То бишь — большую простыню, возведенную в ранг одежды.

И на том спасибо. Мне, при нынешних габаритах, стесняться нечего, но все-таки тут не бордель и даже не бани в Сандунах.

— С одеждой делайте, что хотите, — предупредил на всякий случай. — А шкуру медведя не троньте. Обижусь… Она мне дорога как память о доме.

Кстати, не забыть бы попросить игумена: когда пошлют экспедицию на поиски ковчежца, чтоб и дубину мою заодно захватили. Жаль было расставаться с любимым оружием и единственной вещью из прошлой жизни, но к поясу ее не прицепишь. А оснастить меня лишней парой рук Создатель не озаботился.

Впрочем, как бы я ни ворчал и ни возмущался, должен признать — купель произвела изумительно ободряющее воздействие. Не то чтоб я больше не хотел спать, сон по-прежнему маячил за спиной, но зато теперь я точно знал, что не усну прямо за столом, а вполне успею насладиться обедом. Пусть даже самым постным, главное — обильным.

«Шарик, ты что больше любишь? Сосиски или котлеты?» — «А всего побольше…»

* * *

Зная со слов отшельника Феофана, что день нынче постный, я ожидал получить в лучшем случае еще одну миску каши или тюри. Но видимо, святые отцы учли повышенную нагрузку, и кроме хлеба на столе меня ждала парочка огромных жареных рыбин. Я даже не знал, что карпы могут быть такими огромными и жирными.

Одним словом, как я ни хорохорился, в смысле не налегал на пищу, а доесть ее не смог. Уснул раньше. Прямо за столом. В лучших традициях национального пиршества. Последнее, что помню, прямо перед лицом широко разинутый рот рыбины. А когда открыл глаза вторично, то увидел рядом… в смысле на табурете возле моего ложа — клюющего носом Митрофана.

— Солдат спит, служба идет? — поинтересовался я шепотом.

Монашек встрепенулся, поглядел на меня и радостно заулыбался.

— Ох и здоровы ж вы спать, ваша милость.

Вот как? Я поглядел в узкое, как бойница, окно, пытаясь понять, какое на дворе время суток, но сквозь мутноватые слюдяные стекла удалось понять только одно — сейчас не ночь. И когда я трапезничать изволил, тоже светло было. Так в чем проблема? Нормальная послеобеденная дрема.

— Долго, говоришь?

— А то. Сутки почти… Я сейчас! — Парень вскочил и выбежал вон. Странная реакция на пробуждение друга. А мне что прикажете делать: вставать или можно еще поваляться?

Я сладко потянулся и повернулся на бок. Лежанка натужно заскрипела, но выдержала. Привыкла, наверно. Ну и я никуда не рвусь. Сделал дело — лежи смело. Тем более что срочных дел вроде нет, если мне позволили дрыхнуть и не будили. Так чего суетиться поперед батьки в пекло? Нужен буду — сами позовут.

О, накаркал. Кажется, уже идут.

Дверь тихонько заскрипела и впустила в келью, вопреки моему ожиданию, не отца Митроху, и даже не отца игумена, а совершенно незнакомого монаха. Впрочем, с чего бы настоятелю самому бегать к посетителям? Не тот ранг.

Монах подошел ко мне, молча присел на край лежанки и жестом указал сперва на свои глаза, а потом на мои. Как бы спрашивая разрешения посмотреть. Эскулап тутошний, что ли? Уж не тот ли самый брат Себастьян, к которому раненого гонца было велено отнести? Кстати, примечательная деталь: монах совершенно сед, как молоком облит, а глаза молодые. Даже «гусиных лапок» вокруг них нет. Зато лоб не просто испещрен морщинами — изрезан, как пашня плугом. А еще, у мочки левого уха весьма примечательная родинка.

— Можете делать все, что считаете нужным, брат Себастьян, — я изобразил легкую улыбку, заметив, как по лицу монаха промелькнуло удивление. — При одном условии: ничего лишнего отрезать не будете. Договорились?

Лекарь шутки не поддержал. Наоборот, нахмурил лоб еще больше. Чем-то моя реплика его задела. Неуместной показалась? Или неумной?.. Типа, молчите, больной — врачу виднее. Сказал в морг — значит, в морг.

Монах провел хоть и беглый, но, как мне показалось, очень дотошный осмотр. Во всяком случае, для себя он что-то важное понял. Поскольку многозначительно покивал, пожал плечами и, по-прежнему не проронив ни звука, удалился.

— Не понял, что это было? — посмотрел я на Митрофана. — Спасибо, зубы пересчитывать не стал. А то я уж совсем себя лошадью почувствовал. Продаваемой цыганом на ярмарке.

— Что вы, ваша милость, как можно?.. — взмахнул руками тот. — Брат Себастьян знатный целитель. Он недавно в монастырь пришел. А раньше к нему на излечение даже бояре да князья приезжали. И домочадцев возили. Так что можете не волноваться, вы совершенно здоровы.

— Как будто я в этом сомневался. А молчит все время оттого, что тайны медицинские выдать опасается? Или обет принял?

— Грешно смеяться над калекой… — не поддержал моей шутки Митрофан и сумрачно добавил: — Крестоносцы язык ему вырвали.

М-да, нехорошо получилось. То-то медикус так посуровел, когда я ляпнул про отрезание лишнего.

— Не знал, — пробормотал я, поднимаясь с лежанки. Не умираю ведь. Стало быть, валяться нет смысла. Особенно если твой собеседник сидит. — Надо будет извиниться. Митрий, попить ничего не найдется? А то в горле, аки в пустыне Аравийской…

Во рту, то ли от пересыпа, то ли от глупых слов, и в самом деле привкус такой, словно там целый табун лошадей ночевал.

— Кстати, лекарь ваш седой, как лунь, а глаза и руки совсем еще не старого мужчины. Я ни за что не дал бы ему даже тридцати.

— Брат Себастьян действительно молод, — кивнул Митрофан, протягивая мне кувшин. — А поседел лекарь в тот страшный день, когда крестоносцы напали на его свадебный поезд. Когда они возвращались из церкви после венчания. Всех гостей и родственников вырубили, невесту и еще нескольких девушек немцы забрали с собой, а его почему-то оставили в живых. Вырвав язык, чтобы он не смог никому рассказать о случившемся.

— Как-то же рассказал? — заметил я нестыковку. — Или были другие очевидцы?

Митрофан вздохнул и отрицательно помотал головой.

— Видимо, немцы не знали, что брат Себастьян лекарь и грамоте обучен. Иначе обошлись бы с ним так, как с Юрандом из Спыхова — когда заманили к себе, пообещав вернуть похищенную дочь. А потом, как водится за ними, обманули. И Дануську не вернули, и его самого покалечили. Выжгли глаза. Отрезали язык и отрубили кисть правой руки. Пропал славный рыцарь почем зря.

— Что ж он так? Неужто не понимал, что крестоносцам нельзя верить?

— Знал, ваша милость. Да только дочь больше жизни любил. Вот и пошел на верную смерть, ведомый призраком надежды.

Юранд… Юранд… Знакомое имя. Где-то я его слышал, как и всю эту историю. Вернее, если вспомнить о том, что я не местный, — читал или фильм смотрел… Точно! «Крестоносцы»! А это значит, что Сенкевич опирался на реальные факты, и сейчас канун Грюнвальдской битвы! Плюс-минус год.

— Слышал я об этом злодействе. Только, кажется, Юранда пленили в Мальборке. Или как немцы называют свою крепость — Мариенбурге.

— Совершенно верно, ваша милость.

— Стало быть, брат Себастьян тоже из тех мест? Что же он с такой дали к вам прибился? Неужто других монастырей ближе не нашлось?

Митрофан отрицательно помотал головой.

— Нет, он из Янополя. А напал на них отряд из Розиттен.

Еще одно знакомое название. Только уже не из книг. Кажется, об этом замке брат Альбрехт упоминал. Уж не его ли рук дело? Похоже, господину храмовнику не впервые промышлять похищением девиц. Видимо, зря я его помиловал. Кончать надо было фрица, а не антимонии разводить. Впрочем, когда святые дознаватели до него доберутся, вряд ли тевтонец обрадуется… А еще в истории Митрофана все как-то слишком нарочито. Для мыльной оперы сойдет, чтоб слезу из зрителей выдавить, — а в жизни просто так ничего не делается.

Я потер лоб и задумчиво произнес:

— Извини, братишка, но либо тебе самому вся правда неведома, либо ты мне не все говоришь. Не похоже это на немчуру. Если кнехты за девицами охотились и для этого всю свадьбу вырубили — зачем им жениха миловать? Нет, они ему нарочно жизнь оставили! Чтобы страдал и мучился, понимая, какая судьба невесте уготовлена. Стало быть — месть. Но чья и за что?

— Ты верно рассудил, сын мой… — в келью вошел отец-игумен. — Верно. Это действительно месть.

Митрофан почтительно вскочил, освобождая единственный табурет. Я тоже начал подниматься. Учили же: старикам везде почет.

Игумен махнул рукою, жестом усаживая нас обратно, а сам присел рядом со мною на край лежанки.

— Брат Себастьян хоть и ненароком, но сильно обидел комтура замка Розиттен Конрада фон Ритца. Когда тот привозил к нему тайком свою жену…

— Жену? — не удержался я от удивленного восклицания. — А мне казалось, что рыцари, вступая в орден, дают обет безбрачия.

— Потому и привозил тайно. Конрад, прежде чем стать крестоносцем, уже был женат. Но скрывал супругу от орденских братьев. Выдавая ее за вдову погибшего друга. Которой он якобы покровительствует. Поскольку рассчитывал получить в Пруссии или Жмуди богатый надел, чтобы оставить наследникам. Вот только с продолжением рода у фогта не заладилось.

— И из-за этого убить столько людей?! — возмутился я. — Мог бы себе и дальше темнить. Или супругу сменить…

Игумен на мгновение устало прикрыл глаза. Подождал, пока я буду готов слушать, и негромко продолжил:

— Отрадно признать, сын мой, что ты не глуп. Но говоришь быстрее, чем думаешь. Вместо того чтобы восклицать, задай этот же вопрос себе мысленно. И получишь ответ.

Уел… Чего-то я и в самом деле туплю. Ведь любой смекнет, что у рыцаря рыльце в пушку. Иначе с какой стати его бы заботило бесплодие чужой женщины? Тем более вдовы.

— Комтур привозил жену к брату Себастьяну лечить от бесплодия. И тут уж никаких тайн, как ты понимаешь, оставаться не могло, — подтвердил догадку игумен.

Я смолчал. Хотя на языке так и вертелся вопрос. О том, разрешала ли церковь такое вмешательство в промысел божий. А то, помнится, даже в моем веке на аборты и разводы католический мир поглядывал весьма неодобрительно.

— Вот тогда брат Себастьян и оскорбил Конрада. Сказав, что причина бесплодия не в женщине. По молодости лет не хватило разума понять, что мужчине нельзя такое говорить в глаза. К тому же рыцарь понимал, что скрыв от братьев свой брак, он солгал не только им, но самому Господу. И Всевышний действительно мог наказать клятвопреступника бесплодием.

Отец-настоятель вздохнул.

— Обида мужчины умножилась страхом разоблачения храмовника и вылилась в месть. Похитив невесту и ее подружек, как мне кажется, фогт потому и оставил брата Себастьяна в живых, что пообещал вернуть всех четверых через год со своими байстрюками на руках.

— Святой отец, я что-то не пойму. Если брат Себастьян сумел все как-то объяснить вам, почему никто ничего не делает? Неужто нельзя на немца управу найти?

Игумен поглядел с осуждением.

— Не спеши с выводами, сын мой. Ему не смогли помочь, так будет вернее. Брат Себастьян не ко мне пришел, а в ратушу. Сразу после нападения. И челобитную князю написал. В тот же день полусотня из малой дружины под стенами Розиттен стояла. Требуя у комтура выдачи девушек.

— И что?

— Рыцарь Конрад фон Ритц сам вышел к ним. Распахнул ворота и именем Девы Марии поклялся, что в его замке нет никаких плененных девушек. Тем более похищенных со свадьбы. А для того, кто считает его лжецом и клятвопреступником, вход свободен.

— Ловко выкрутился, шельма…

Теперь отец-настоятель смотрел с недоумением.

— Ты считаешь, что храмовник мог солгать? Призывая в свидетели Богородицу?

— Нет, святой отец. Он не лгал. Всего лишь говорил о другом, а никто не обратил внимания.

— Не понимаю?

Старик и в самом деле казался растерянным.

— Рыцарь поклялся, что в его замке нет невесты и ее подружек. В его замке! А разве Розиттен принадлежит комтуру? Нет — это имущество всего ордена!

Игумен задумался, и сумрачная тень мелькнула по его лицу.

— Наверно, ты прав. Вот только рискнуть никто не решился. Потому что на одной чаше были жизни нескольких горожанок, а на другой — война с крестоносцами. И месяца не прошло, как великий князь с Гроссмейстером мир подписал. Не помиловал бы нарушителя данного им слова. Жизнь славного рыцаря Рамбольда, казненного по приказу Витовта, тому порука.

— Вот как? И давно это случилось?

— Зимой.

Шесть месяцев… Стало быть, есть надежда, что девушки еще живы. А если диагноз бедняги-лекаря точен, то и без необратимых изменений в организме. Причем желая доказать всем, а в первую очередь самому себе, что не бесплоден, для чистоты эксперимента фон Ритц вряд ли позволил изнасиловать девушек кому-то еще. Но скоро результат станет очевиден, и даже думать не хочется о том, что взбешенный тевтонец может совершить в приступе ярости. Так чего же я сижу? Кого жду? Похоже, пора мне поглядеть на крепость Розиттен изнутри.

 

Глава десятая

— Со слов этого непоседливого чада и брата Феофана я уже многое о тебе знаю, сын мой, — не услышав дополнительных вопросов, игумен перешел к истинной цели своего прихода. — Но мудрость учит, что лучше один раз самому увидеть, чем сто раз услышать. Недоверчивость не грех. За это Господь наш даже апостола Фому порицать не стал, а предложил ему вложить персты в свои раны. Скажи: ты крещен?

— Да, святой отец.

— Перекрестись.

Хорошо, что настоятель не спросил напрямую, верую ли я в Господа Бога и Святую апостольскую церковь — пришлось бы соврать. А это запросто. Рука не отсохнет. Тем более что я и в самом деле крещен. Бабушка настояла, родители не возражали, а меня не спрашивали. Хотя, положа руку на сердце, в отличие от зарожденного в рабстве и его же проповедующего христианства, в мусульманстве, несмотря на махровый консерватизм, есть ряд преимуществ. Помимо узаконенного многоженства.

— Что ж, сын мой, вижу: не лукавишь, — игумен протянул для целования наперсный крест, от которого отчетливо пахнуло сандалом (аромат этого дерева, если хоть раз нюхал, ни с чем не спутаешь), и, дождавшись пока я поцелую распятие, спросил именно то, чего я больше всего опасался: — Исповедаться не хочешь?

Хорошо, что я эту ситуацию предвидел и более-менее приемлемый ответ заготовил заранее.

— Очень хочу, святой отец… — я посмотрел в глаза священника со всей искренностью студента, который «учил, учил, учил… но вот сейчас почему-то забыл ответ на вопрос, а стипендия нужна позарез». — Давно пора очиститься от грехов вольных и невольных, но… не сейчас.

— Почему? — склонил голову набок игумен. Заинтриговал ответ.

— Исповедь сродни омовению. А станет ли кто мыться и надевать чистые одежды перед тем, как идти в хлев навоз разгребать? Псы-рыцари сильны еще, и гонения на православие продолжается. Стало быть, битв и смертей не избежать. Господь свидетель: напрасно никого не сгубил, а за убитых врагов потом — после победы, если жив останусь — за всех скопом епитимию приму. И хоть на прощу, хоть в скит… Лишь бы землю нашу и веру поганые сапоги не топтали.

Отец-настоятель внимал задумчиво, потом кивнул и перекрестил меня еще раз.

— Пусть будет по-твоему, витязь, настаивать не стану. Зрю, неспроста отказываешься. Тайну свою поведать страшишься и умолчишь о ней даже под епитрахилью. А коли так, прав ты. Неискренняя исповедь бессмысленна. Господа ведь не обманешь. Будем уповать, что крепок ты духом — стало быть, и ношу, возложенную на тебя, осилишь. А обо всем прочем поговорим, когда сам поймешь, что пришло время.

— Спасибо, святой отец, — я искренне поклонился мудрому старцу и приложился губами к его запястью, пахнущему, как и распятие, сандалом и елеем.

— Не на чем пока. Твоя заслуга куда больше. Очнулся гонец и место, где ковчежец с мощами великомученика Артемия Антиохского схоронил, указал. Спасена святая реликвия и, даст Бог, будет доставлена в новый храм. Как велено Священным Синодом. Так что, сын мой, какими бы тяжкими ни были твои прегрешения, можешь быть уверен, часть их ты уже искупил. Господь милостив.

Еще раз говорить «спасибо» не стал. Поклонился и будя. Не стоит забывать: я, хоть и грешник, но все-таки «его светлость»… Ну или хотя бы дикий варвар. Главное не перепутать роли.

— Кроме того, что реликвию возвернуть сумели, еще одну добрую весть имею, — одними только глазами чуть-чуть улыбнулся игумен.

«Неужели я так прозрачен в своих поступках?» — подумал я с недовольством, а лицом заинтересованность изобразил.

— Ты же просил через брата Феофана весточку в замок Шварцреген передать. Исполнили. Вернулся гонец. Да не один. Если хочешь, можешь выйти к гостям. Они рядом с монастырем лагерь разбили.

Рядом? Почему рядом, а не внутри? Келий свободных нет, что ли?

Хотел уж было спросить, кто именно приехал, но сообразил раньше. Путем отсечения…

Гость Круглей? Вряд ли. Не в том возрасте купец, чтобы на лошадях гарцевать. Да и дел у него в замке невпроворот. Настоящий-то фон, которого мы из темницы вызволили, еще долго в себя приходить будет. Не до управления рыцарю хозяйством. На ногах устоять бы… А то так истощал в заключении, что от ветра качается.

Дядька Озар? Да, старшой обозник мог бы. Вот только вряд ли он своего хозяина, который давно уже стал больше чем товарищ, самого среди чужаков оставит.

Носач? Нет, опять мимо. Я и так еле-еле уговорил бывшего десятника Западногатинской стражи из родного города в замок перебраться. Всего-то миль пятнадцать. И чтоб он теперь, по доброй воле, на край света поскакал? Тем более ради случайного знакомца. С которым ему, в отличие от обозников, даже в бою рядом стоять не пришлось. Да и дел у новоиспеченного сотника замковой стражи не меньше, чем у того же Круглея. Начать хотя бы с запланированного мною благоустройства подотчетных деревень, введения усиленных мер охраны и установки дополнительной системы сообщения.

Кто же тогда остается? Кузьма? Да, этот мог от хозяина сбежать. Юноша подвигами грезит, а Круглей усадил его чужое добро пересчитывать да опись составлять. Но его-то уж не стали бы снаружи обители держать. Значит, снова не угадал.

Чичка?! Я даже вздрогнул. Как же сразу не сообразил? Не надо семь пядей во лбу иметь, чтобы понять, кого ни при каких обстоятельствах в мужской монастырь не впустят! Конечно же, девицу. Тем более такого черта в юбке. О-хо-хо. Вот только ее мне как раз для полного счастья и не хватало. Особенно сейчас… Когда я щеголяю в облике великана.

— Вижу, не рад ты гостям… — настоятель монастыря задумчиво погладил бороду. — Ну, так это поправимо. Велю сказать, что…

— Не надо, святой отец, — я помотал головой. — Из малого обмана большая ложь вырастает. Да и неуважение это. Чай, не из соседнего хутора проведать меня пришли. Всю ночь в дороге провели. А я прятаться стану? Ничего, авось признают и в этом обличии.

— Добро, коли так, — согласился игумен. Потом поднялся с лежанки. Помолчал немного, видимо, что-то еще хотел сказать, но передумал. Вернее, судя по взгляду, решил отложить. Что немедля и подтвердил. — Но я не прощаюсь. Уходить надумаешь, загляни ко мне перед дорогой. Благословлю…

В этот миг Митрофан несколько раз дернул меня за рукав. И объяснять не надо, что монашек от меня хотел.

— Святой отец, вы не позволите парню при мне остаться? Люб он мне, и полезен бывает.

Настоятель поглядел на послушника и кивнул.

— Строптивый, непоседливый вьюнош, но душой чист. Пусть идет… Отшумит хмель в крови, остепенится — сам в обитель вернется. Коли Богу будет угодно. Только ты береги его… Степан, — игумен впервые назвал меня по имени, как бы подчеркивая доверительность слов.

На этом аудиенция закончилась. Настоятель ушел, а я принялся приводить себя в порядок. Хотя долго ли голому собираться? Подпоясался и готов. Помню, шутка такая была в ходу: «Что значит стильно одетый мужчина?» Ответ: «Это когда на нем оба носка одного цвета». Ну так сейчас ситуация и того проще. Носков на мне и вовсе нет — портянки. А из парадного облачения — шкура медведя и дубина. Спасибо монахам: нашли и вернули. Так что канитель разводить и время тянуть не на чем. Обулся и вперед… Даже бриться не надо. В этом облике волосы на морде лица у меня не растут. Наверно, из-за бронебойных свойств кожи.

— Пошли, брат Митрофан. Видел, где наши гости остановились?

— Да, ваша милость. Спасибо. Я уж думал, что вы обо мне за…

— Индюк тоже думал, да в суп попал, — я слегка подпихнул монашка в спину. — Я что — дурак, своего главного советчика в монастыре оставлять, когда впереди столько дел? А ты в тишине святых стен отсидеться хотел? Вот уж не ожидал от тебя… Никак не ожидал.

Митрофанушка остановился так резко, словно на стену налетел. Рывком развернулся ко мне, открыл рот и… закрыл. Потом неуверенно улыбнулся:

— Опять шутите, да?

— Вот еще, — фыркнул я якобы возмущенно. — Какие могут быть шутки? Нет уж, брат Митрофан, назвался груздем — полезай в лукошко. Решили один раз, что я сильный, а ты умный — стало быть, соответствуй и не отлынивай…

* * *

Как оказалось, в изъявлении гостеприимства монастырская братия особенно не усердствовала, и меня разместили на отдых в привратницкой. Ну или в чем-то схожем. Домишко этот стоял отдельно от прочих строений, прилепившись прямо к стене, неподалеку от главных ворот. Ну, правильно. Я бы и сам не стал тащить такую тяжесть куда-то еще. Пока не встречал здесь весов, но подозреваю, что во мне все два с половиной, а то и три центнера. С надписью «не кантовать». Вот и не стали… Затащили куда поближе, и все. Спи спокойно, дорогой гость.

Кстати, не так уж долго я и спал. Солнце только-только над зубцами монастырских стен показалось. Стало быть, примерно, седьмой час по Москве. Странно, что я петухов не слышал. Или их при монастырях не держат? Глупость, подумал. Обитель не подаянием живет. Тут у них и птичник, и скотный двор, и все прочее натуральное хозяйство в полном объеме. Митрофанушка ж рассказывал.

— Митрий, почему петухи не пели?

— Пели, ваша милость? — усмехнулся тот. — Как недорезанные кукарекали. Сон у вас больно крепок.

Навстречу деловито прошествовали четверо монахов. Поравнявшись с нами, братья почтительно поклонились. Пришлось и мне шею нагнуть. Кстати, неплохо бы размять мышцы, а то совсем задеревенел на монастырских перинах… Из стружки они их делают, не иначе. Только древесной, а не полипропиленовой.

О, створки ворот закрыты, и никто не торопится отодвигать засов. Самообслуживание или посторонним выход запрещен?

— Нам сюда, — монашек указал неприметную калитку сбоку. — Ворота только в праздничные дни, да по особому случаю открывают. Немного узковато будет, но вы бочком, бочком…

Вопреки опасению монашка, мне довольно легко удалось протиснуться в эту «лазейку» и выйти наружу. Ф-фу ты. Как все же давит на психику вся эта фортификация. То ли дело простор… Неудивительно, что монголы, завоевав город, располагались снаружи.

Я прислушался к собственным мыслям и усмехнулся. Давно ли ты, брат Степан, жил в каменных джунглях и ни капельки по этому поводу не напрягался? Наоборот даже. Все невзгоды и приключения начались аккурат после приснопамятной вылазки на природу. В поисках взаимности…

Сперва мое внимание привлекли шум и движение слева, но это оказалась отара остриженных, как пудели, овец, которых гнали на выпас четверо послушников. Пара больших лохматых псов носилась вокруг, не давая овцам разбрестись, сбивая их в плотный ком.

Проводив сочувственным взглядом голых овечек — утро выдалось не самым теплым, я посмотрел направо. Там метрах в пятидесяти, у обочины, расположившись на небольшой лужайке размером с баскетбольную площадку, спали вповалку или сидели у костра несколько десятков вооруженных мужчин. И большая часть из них действительно показалась мне знакомой. Имен не вспомню, а лица видел. Впрочем, имя вон того — рыжебородого, мне известно. И рыжеусого, рядом с ним, тоже!

Вот это сюрприз! Как же я ошибся, ожидая увидеть Чичку! Не учел, что вряд ли всей святой братии вместе взятой удалось бы остановить взбалмошную девицу, вздумай она проникнуть внутрь. Да и законы гостеприимства в обители не настолько жестки к путникам, даже женского пола. Все оказалось гораздо проще: игумен не разрешил войти в православный монастырь иноверцам. То бишь — католикам.

И сейчас, удивленно разглядывая появившегося из ворот монастыря великана, мне навстречу шагнули капитан ландскнехтов Фридрих Рыжий Лис и один из его новых лейтенантов — мой давний знакомец пан Лешек Пшеньковицкий.

Жизнь полна неожиданностей. Кого угодно мог ожидать, но эту парочку в последнюю очередь. Кстати, имевших такие потешные выражения лиц, что я не сдержался от насмешки.

— Чего вылупились, детишки? По-настоящему большого мужика не видали раньше? Ладно, подходите ближе. Я не кусаюсь… Можете даже потрогать… докуда дотянетесь.

Лис мотнул головой и переглянулся с поляком.

— Ваша светлость, вы ли это?

— А есть сомнения, Лис?

Капитан пожал плечами. К этому времени проснулись и подтянулись остальные ландскнехты, столпившись за спинами командиров. Безусловно, все были изумлены, но тем не менее держались уверенно, как и надлежит закаленным бойцам. Командир не бежит — стало быть, опасность не так велика, как кажется.

— Однако вы неплохо подросли за те пару дней, что мы не виделись. Гонец говорил, но… Если честно, то кроме шкуры белого медведя, ничего общего с тем парнем, с которым мне доводилось водить знакомство… и даже сойтись на кулаках. — Фридрих демонстративно поглядел на мои руки. — Не уверен, что сейчас у меня могло бы возникнуть такое странное желание. Да и Лешек, думаю, тоже не полез бы в круг.

Пан Пшеньковицкий только хмыкнул и потрогал нос. В той драке, что он затеял в Западной Гати, обвинив меня в трусости, а Озара обозвав лгуном, я немного помял задиристого ляха. Самую малость. Но для знакомства хватило.

— Скажу больше, — Лис глядел мне в глаза, подчеркивая прямоту и серьезность произносимых слов, — я начинаю понимать, откуда взялись пересуды о Людоеде. И догадываюсь, кого так упорно ищет князь Белозерский.

Да, с Витойтом не очень хорошо получилось. И никому ведь не объяснишь, что это случайность, недоразумение. Убийство всегда убийство. Тем более когда на тебе кровь княжеского сына. А еще хуже, что теперь дознаватели князя получат так давно разыскиваемый след. И раньше или позже таки заявятся по мою душу.

— Может, да… Может, нет… Не будем о грустном, — я шагнул ближе. — Рад вас видеть. А если сомневаетесь и нужны доказательства — спрашивайте о чем только мы знать можем. С удовольствием отвечу. Мне настоятель монастыря только что как раз о Фоме Неверующем рассказывал. И указал, что в сомнениях нет греха.

— Словами делу не поможешь, — помотал огненной шевелюрой капитан наемников. — Да и о недоверии никто не говорит. Просто для убедительности. Чтоб и тени сомнения не оставить… — Фридрих умолк, вопросительно глядя. Типа, я сам должен смекнуть. Увы, не соображу.

— Толком говори, Лис. Не тяни вола…

— Ваша светлость, — он понизил голос до шепота, словно нас кто-то еще мог услышать. Кроме всего отряда, сгрудившегося, как давешняя отара, на расстоянии пары метров. — Знаки тайные покажите.

Какие еще знаки?

Огорошенный неожиданным пожеланием, я действительно не сразу догадался, что имеет в виду Фридрих. А когда понял, едва не рассмеялся. Вот уж не думал, что сценка, разыгранная с целью доказать барону фон Шварцрегену мое благородное происхождение, для того чтоб получить право на поединок, будет иметь столь неожиданное продолжение. Но ничего не поделаешь — что написано пером, в мешке не утаишь.

— Ладно, покажу… — я кивнул и стал неспешно развязывать передние медвежьи лапы, служившие застежкой для накидки из шкуры. — Только из уважения к нашей дружбе. Но предупреждаю, если молва об этом пойдет гулять миром, я буду знать, кого винить за слишком длинный язык. И кому его укоротить.

Я медленно обвел тяжелым взглядом слушателей, и они, все до одного, судорожно сглотнули. Это в третьем тысячелетии журналисты и политики привыкли, что за редким исключением за «базар» отвечать не придется. А в средние века «сказал» и «сделал» — почти синонимы.

Ландскнехты Лиса — простые деревенские парни, сменившие вилы и топор на копье и меч, может, и отказались бы от сомнительной чести быть посвященными в благородные тайны, но по одному. А в составе отряда нет и не может быть никакого иного мнения, кроме командирского. И если капитан принял решение, то остальным можно только исполнять.

Я обнажился до пояса, повернулся к бойцам левым боком и поднял руку.

Отряд шумно выдохнул. Вытатуированная красными чернилами надпись «IV (AB) Rh+», еще и увеличенная пропорционально моему нынешнему сложению, произвели на тех, кто увидел ее впервые, неизгладимое впечатление. Где-то посередке между плачущей иконой и громом среди безоблачного неба.

Вот она магическая сила букв и цифр. Куда там зеленой морде, трем метрам роста и необхватной груди. Эка невидаль — здоровяком больше, здоровяком меньше. Если, положим, бык овцы во много раз больше, то почему кто-то не должен быть крупнее остальных? Тогда как письмена у людей темных всегда вызывали безотчетный трепет и уважение.

* * *

— Рекс… — едва слышно пробормотал пан Пшеньковицкий. Наверное, единственный из присутствующих, кто знал латынь. В том смысле, что был обучен грамоте. Усы его при этом встопорщились, как наэлектризованные. — Четвертый…

Ну да, примерно на это я и рассчитывал, когда показывал татуировку покойному нынче барону. Простолюдины вряд ли метят своих чад тайным клеймом. А «рексом» меня объявят или каким иным «сэром», уже не суть.

— Митрий, — я притянул к себе монашка. — Имей в виду, тебя мои слова тоже касаются.

— Зря вы так, ваша милость, — вроде даже обиделся парень. — Да разве ж отец-игумен приходил бы вас лично расспрашивать, если б я ему все выболтал? А я даже на исповеди отвечал, что это не моя тайна. А вы говорите…

— Тихо, тихо. Я же не в обиду. Знаю, что ты верный товарищ. Просто — напоминаю. Во избежание.

Выждав несколько секунд, я снова оделся и первым нарушил установившуюся тишину:

— Ну что, Лис? Убедился? Штаны, надеюсь, снимать не надо?

Негромкий смешок, ветерком прокатившийся по отряду, слегка разрядил чересчур торжественную обстановку, заодно став ответом. А командир наемников, хмурясь, чтобы скрыть неприличествующее его должности смущение, проворчал:

— Осторожность не повредит. Лучше лишний раз потрогать, чем сослепу в волчью яму угодить.

— Согласен, капитан. Я же не зря апостола Фому вспомнил. Мертвые герои хороши для песен, а для побед нужны живые воины. Кстати, о победах. Есть у меня одна интересная задумка. И я как раз подыскиваю добровольцев…

— Добровольцев? — удивленно переспросил Фридрих. — Ваше сиятельство… Господин барон… Э-э-э… Степан… О чем ты говоришь? А контракт?

— Я же его подписывал от имени хозяина замка Шварцреген. И теперь, когда объявился настоящий фон…

— Ничего не изменилось, — перебил меня Лис. — Видимо, ты невнимательно читал договор?

Вообще-то капитан прав. Соглашение составлял Круглей, — и я, полностью доверяя знаниям и сметливости купца, подмахнул пергамент, пробежав взглядом лишь шапку. Но не признаваться же в этом перед строем. Лопухов нигде не уважают. Так что делаем морду кирпичом, как и положено сиятельству, и ждем продолжения.

— Компания заключила контракт с тобой лично, — продолжил Лис. — А кто ваша милость сегодня — барон, маркграф или герцог — значения не имеет. Договор действителен до тех пор, пока наниматель способен оплачивать наши мечи. И рота последует за тобой хоть в родовое имение, хоть в изгнание.

Фридрих перевел дыхание и закончил:

— Только в двух случаях ландскнехты могут отказаться выполнять приказ: если им будет велено сражаться друг с другом или убивать католических священнослужителей и разорять костелы. Все остальное — забота нанимателя. Так что забудь о добровольцах, а просто приказывай.

Я внимательно смотрел на ландскнехтов, но ни один не отвел взгляда. Похоже, этим парням и в самом деле было поровну, кого и за что бить. Звенели б только монеты в кошельке. Гм, а чем они тогда лучше лесных братьев, ватаги которых я существенно проредил за последние деньки? Тем, что не сами выбирают цель? Сомнительное достоинство. Но мне не до философских изысков. Бытие определяет сознание. А нынче такое бытие, что выбирать не из чего. Либо тебя изобьют, либо ты ударишь первым, в целях превентивной защиты.

В любом случае личная гвардия еще никому не помешала. В конце концов, тот же король французский мог позволить себе охрану из шотландских стрелков. И ничего — наемники несли службу ничем не хуже своих. А иной раз и лучше. Поскольку это была чужая страна, и они не лезли в политику. Разброд и шатание начались потом, когда дворяне оттеснили чужаков. Что в конечном итоге привело к Парижской коммуне и прочим радостям революционных свержений. Мне подобный сценарий пока не грозит — рылом не вышел, но отряд готовых на все сорвиголов ни при каком раскладе лишним не станет.

Тем более что оплата услуг ландскнехтов ложится на моих же противников. Сейчас, к примеру, аванс они получили из закромов замка покойного лже-барона фон Шварцрегена, а получку им припас брат Альбрехт. Из тех денег, что он приготовил для разбойников.

— Здесь все, кто в деле?

— Нет, — капитан подтянулся, как бы подчеркивая, что доверительные беседы закончились и сейчас он командир отряда, а я вождь, великий кормчий и идейный вдохновитель. — Только ветераны. Из тех, кто ходил с нами к Чистой Поляне. А общая численность компании на вчерашний день — шестьдесят три меча. Большей частью новобранцы. Ими занимаются десятники. Сотник Носач тоже обещал помочь. Так что недельки через две можно будет и в бою их проверить.

— Ветераны — это хорошо… — вот почему многие лица всего лишь показались мне знакомыми. В тот день, когда мы взяли кровавую цену с немецких рыцарей за сожженную деревню, я не слишком приглядывался к собранному с миру по нитке ополчению.

Капитан мочал, ждал приказаний.

— Хорошо, Лис. Собирайтесь. Все объясню, когда прибудем на место. С припасами как? Хватит своих, или в монастыре прикупить?

— Выступали налегке, — развел руками Лис. — К долгому походу не готовились. Думали, только встретить вас и в замок сопроводить.

— Понятно. Плохо. Ну да ничего. Сейчас загляну к игумену, он все-таки кое-чем мне обязан. Авось не откажет в такой малости.

Капитан учтиво поклонился, мол, кто бы сомневался. Но не уходил, словно ждал от меня еще каких-то важных слов. Похоже, что-то я упустил из виду…

Соображай быстрее, валенок. Проколоться легко, а восстановить реноме гораздо труднее будет. Вот, дьявол! Ну, как можно быть таким остолопом?

— В общем, — всем видом изображая озабоченность, произнес я. — В дороге у нас еще достаточно времени для разных бесед будет, а сейчас хоть в двух словах: как там остальные? Круглей, Носач, дядька Озар.

По мимолетной улыбке понял, что угадал. Оно и верно. Человек, забывающий друзей, дружбы не достоин. Сегодня я о тех, кто в замке остался, не вспомнил, а завтра и от тех, кто рядом, откажусь.

— Кланяться велели. Кого видел. Носач последние дни по деревням носился, сигнальные огни расставлял, охрану организовывал. А давеча в Гать ускакал, переселенцев сманивать. Сильно расстроится, наверное, когда узнает, что мы к вам двинули. Купец… Ах да. Чичка не шутила о княжеской дружине. Прискакала полусотня. Во главе с княжичем Мстиславом. Вот втроем и держат совет с того самого дня. Княжич, барон и гость Круглей. О чем, доподлинно мне неведомо, но вроде фон Шварцреген, в ознаменование своего освобождения из темницы, надумал рядом с замком церковь ставить. А как будут ее освящать, сам в православие перейдет. И земли свои под руку князя отдаст…

Капитан перевел дыхание.

— Кузьма, самый младший из обозных, хотел за нами увязаться, да старшой не отпустил. Сказал, что если ты ушел, не позвав никого, стало быть, так и надо.

Возможно, это стоило бы прокомментировать. Наверно, но я промолчал. Потому что дядька Озар прав по-своему, вот только, признавая это, я обижу Лиса. Ведь капитан как раз поступил наоборот. А оно мне надо?

— Да, — ухмыльнулся капитан. — Перед самым отъездом смешная история с племянницей купеческой приключилась. Девица, как услышала от гонца, что ты нашелся, тут же в конюшню умчалась. Думал, мы только хвост ее Орлика увидим. А как пришли своих седлать, смотрю: сидит Чичка на яслях и ревмя ревет. Спрашиваю: «Что случилось? Обидел кто?» А она отвечает: «Конь охромел…» И еще пуще разрыдалась.

— Что ж тут смешного? — не уловил я смысла истории.

— Откуда она могла узнать, что конь хромает, если даже со стойла его не выводила? — хлопнул себя по бокам Фридрих. — Слепому ж понятно: блажит девка.

Блажит, говоришь… О-хо-хо… Вполне. Вот только кто из нас двоих больше? Знать бы, что у нее в голове на самом деле. Да только как я ей теперь покажусь? Может, после попрошу отшельника обновить личину. Хоть поговорить как с человеком попробую…

Задумавшись, я потер подбородок, даже не заметив, как Лис, понимающе хмыкнув, отошел в сторону.

С другой стороны, оно мне надо? Или ей? Любовь-морковь и все такое… Сказано же: знайся конь с конем, а вол с волом. Влюбится девка всерьез, а меня опять куда-то перенаправят. Ей обида, мне неприятность. Нет, пусть все остается, как есть.

— Ваша милость, — бесцеремонно дернул меня за рукав Митрофан. — Брат Феофан к вам идет. Торопится. Видимо, важное что случилось…

Отшельник и в самом деле почти бежал. Что никак не пристало ни его возрасту, ни сану. Бегущий полковник в мирное время вызывает смех, а в военное — страх.

Пришлось уважить и пойти навстречу. Мой-то шаг его трех стоит.

— Степан, слушай, что скажу, — торопливо заговорил старец, даже не отдышавшись. — Негоже монастырю промеж двух огней встревать, но обитель, да и вся наша святая вера тебе обязаны…

— Да я ничего такого…

— Не перебивай. Княжьи люди сюда скачут. Те самые, что Людоеда ищут. Ума не приложу, как разузнали. Отец-игумен и я, конечно же, поговорим с ними и все обстоятельно расскажем. Но лучше это сделать в твое отсутствие. Потому что иначе снова кровь прольется. Ты же по своей воле сдаться не захочешь?

Я только головой мотнул. Не хватало мне только княжескую справедливость на собственной шее проверять. Когда тот за смерть сына мести ищет.

Отшельник вздохнул.

— Бог вас рассудит. Уходи, брат Степан… пока есть время. А еще, отец-игумен велел сказывать, если задумал ты благое дело, он дает благословение. Случится какая иная нужда — монастырь поможет и людьми, и имуществом… И вот это велел передать, — старец протянул на ладони какую-то невзрачную кожаную ладанку, прикрепленную к суровой нитке. — Повесь на шею. Там щепка от ковчежца и частица мощей великомученика Артемия Антиохского. Великая в них сила и многие чуда могут сотворить они для того, чья душа чиста, а помыслы всеблагие.

 

Глава одиннадцатая

— В общем, вот так и захватили мы с монашком башню, — завершил я вкратце рассказ о недавних приключениях, вводя в курс Лиса и пана Лешека. Те из ландскнехтов, что держались рядом, тоже не упустили ни одного слова, так что можно было не сомневаться — и пары часов не пройдет, как весь отряд будет в курсе событий. А чего не расслышали, у монашка переспросят. На что он в этот раз имеет мое высочайшее соизволение…

— Если и дальше так пойдет, ваша милость, — вздохнул с легкой завистью поляк, — у вас скоро имений больше, чем у Барбоски, блох будет.

— Лучше, как у Фридриха Барбароссы, — отшутился я. — Хотя, если честно, хлопотно это, господа. Ибо чем больше имеешь добра, тем больше вокруг желающих его у тебя отобрать. А защищать имущество не так весело, как приобретать.

Капитан наемников и его лейтенант многозначительно переглянулись и дружно кивнули. Такая философия была им не только понятна, но и воспринята с одобрением. Это в старости, когда мужчина предпочитает восседать на мягких перинах, а не в седле резвого скакуна, приходит пора пересчитывать «собранные камни». Сейчас же ими всеми движет не столько желание наживы, сколько горячит кровь азарт предстоящей схватки и аромат победы.

И это хорошо. Поскольку задуманное мною дело так сильно отдавало авантюризмом, что я пока даже озвучивать свои планы не решался. Оттягивал до последнего момента. Пока окончательно все не взвешу и в сотый раз не перепроверю. Хотя бы мысленно…

Суть идеи, неожиданно возникшей под впечатлением рассказа отца-игумена о злоключениях брата Себастьяна, была проста, как таблица Пифагора. Но зависела от одного очень важного условия, без которого становилась неосуществимой. А именно — от секрета Радужного Перехода. Точнее, почему портал уперто игнорировал меня, воспринимая как неживую материю? И мне казалось, что ответ я нашел. Теперь предстояло добраться до него и проверить идею. Если сработает — захват замка Розиттен пройдет, может, и не как по маслу, но гораздо проще и менее кровопролитно, чем штурм снаружи…

Так что дело за малым — уйти от княжеской погони и вычерпать воду из подвала…

Хвала Всевышнему, подсобил. В заметании следов.

И мили от монастыря не отъехали, как небо стало темнеть, воздух словно загустел, и отчетливо запахло грозой. А еще через несколько минут громыхнуло, аж в ушах зазвенело. Кони стали храпеть, упираться, приседать на задние ноги. Так что всадникам с трудом удавалось угомонить их. Да и то большей части пришлось спешиться. А как садануло во второй раз, то седла покинули и самые ловкие наездники.

С северо-запада по верховью налетел холодный ветер, нырнул вниз, ударил, как волна о набережную, и рассыпался, заплясал вокруг мелкими вихрями.

Воины торопливо натягивали плащи или набрасывали попоны. Кожаным курткам все равно, не разлезутся, но весь металл долго потом сушить, чистить и смазывать придется. Да и вообще, мокнуть под проливным дождем не самое приятное занятие.

Казалось, еще мгновение, и небесные хляби не просто разверзнутся, а обрушатся неудержимой лавиной.

И ливень хлынул… Теплый, словно парное молоко. Как будто святые на небесах решили, что достаточно будет вымочить людей до нитки, а ледяная купель уже лишнее баловство.

— Под счастливой звездой вы родились, ваша милость… — пробормотал тихонько Митрофан, избрав для укрытия край медвежьей шкуры с моих плеч. А я не жалел. Не сахарный, не растаю. — Теперь никому наших следов не найти. Даже с собаками…

Это точно. Небеса к нам благоволили. Не пожалели дождя… Выжали тучи досуха. Десятку поливочных машин такого не учудить. Все смыли. Как только земля под ногами осталась?

К счастью, летние грозы короткие. Вот и эта пронеслась так же стремительно, как возникла. Словно из чана воду вывернули. Шарах, хлюп — и тишина… Все мокрые, злые, но пенять не на кого. Зато мошкара исчезла. И дышать легче…

«Хорошо в краю родном, пахнет сеном и…»

А еще я думал о том, что если когда-нибудь по-настоящему верну себе человеческий облик, а не прикроюсь очередной личиной, то первым делом обучусь верховой езде. Надоело, честно говоря, пешим ходом передвигаться. Да и не солидно как-то. Сеньор я, или погулять вышел?

Но это все потом, а сейчас моя двуногость на скорость передвижения отряда не влияет. И еще один плюс — в этот раз Митрофан ездит не на мне, а трясется за спиной у одного из кнехтов.

Знакомое болото хранило ленивую безмятежность. Да и что ему до нашей мимолетной суеты, когда под его дном тысячелетия проходят, пока там торф или рудные залежи образуются?

— Отличное место… — одобрил вслух Лис, оглядываясь. — Если припрет нужда прятаться, то я даже представить себе лучшего места не берусь. Только с лошадьми придется расстаться. Здесь их не прокормить. Да и шуму от табуна слишком много. Разве что ты какую потайную поляну знаешь неподалеку?

— Лошадей в замок Шварцрегена отправим. Нам они в ближайшее время не понадобятся. Сам решай, кого послать. И еще — помню, в твой роте браконьеры были?

— Есть парочка, — ухмыльнулся Лис, переглядываясь с паном Пшеньковицким. — Куда без них.

— Отправляй на охоту. Всех. Кладовые башни не пусты, но как знать, когда удастся их пополнить в следующий раз.

— Всех? — переспросил капитан. — Степан, ты говорил, дело есть. А у нас и так не слишком много хороших бойцов…

— Да. Но прежде чем мечами звенеть, нам тут предстоит пару деньков водоносами потрудиться. Так что время терпит. А слишком много народа только лишнюю суету и толчею создавать будут.

— Как скажешь… — вряд ли капитан понял, о чем я, но уточнять не стал. — Ты главный…

Может, даже решил, что я пошутил, но распоряжения Лис принялся отдавать, как обычно, четко и быстро. Так что вскоре на той самой поляне, у вывороченного дерева, где я давеча гонял разбойников, остались только мы втроем, Митрофан и еще семеро кнехтов. Самых рослых и крепких. Из тех, что по лесу как кабаны прут.

Кстати, рядом с разбойниками и монахами я постоянно ощущал свои габариты, и все время пытался присесть или сутулился. А теперь, в окружении воинов, это чувство исчезло. Я по-прежнему был выше каждого из них как минимум на две головы, но никакого желания согнуться или присесть, чтобы не выделяться, не возникало. Наоборот, глядя на меня, уже они расправляли плечи и вытягивались, пытаясь прибавить в росте.

— Приятно сознавать, — произнес Лис, с удовольствием поглядывая на крепкие кирпичные стены, когда плот проткнул густой туман (похоже, здесь это было обыденное явление) и перед нами показалась башня, — что нам не надо ее штурмовать. Даже подумать страшно, сколько бойцов пришлось бы при этом положить. Если стены башни защищают хотя бы дюжины две стрелков. Наверху точно никого нет?

Преимущества Башни-на-Болоте всеми было оценено по достоинству с ходу. Опытные воины мгновенно сообразили, что ее защитников не достать даже многотысячной армии. Хватило бы обороняющимся провизии. А поскольку башня теперь становилась их базой, то настроение у компанейцев, слегка упавшее после того, как я привел их на край бездонных топей, сразу улучшилось.

— Я же говорил о брате Альбрехте… Не думаю, что ему удалось сбежать…

Но как я ни вглядывался, меж зубцами никого не увидел. Неужели моя шутка оказалась пророческой, и жизнь храмовника еще достаточно дорога Господу — настолько, что Всевышний подсобил ему с побегом? Что ж, на то он и Всеведущ, Ему виднее.

Стало быть, не зря мы с Митрофаном разыгрывали перед тевтонцем китайских шпионов. Авось пригодится. Хотя вряд ли. Самостоятельно люк он открыть не мог. Помощь извне, судя по тому, что плот стоял на прежнем месте, где я его оставил, не подоспела. А спрыгнуть с крыши башни в болото — еще более верная смерть, чем разбиться о твердь.

Впрочем, чего гадать. Сейчас войдем внутрь и все увидим. Не на крыльях же рыцарь улетел, в самом деле… Как бы крестоносцы ни пытались прикидываться слугами божьими, ангелами их никто не назовет.

* * *

Войдя в башню, кнехты сноровисто рассыпались по всем направлениям, на всякий случай проверяя, не прячется ли где кто-то или не завалялось ли чего лишнего. А я сразу рванул наверх…

Как и следовало ожидать, моя «запорно-охранная» система пребывала в целости и сохранности. Значит, сквозь лаз в потолке пленный рыцарь точно не выходил. Может, сомлел? Оттого и не видать снизу.

Я придержал створку, а Лис с поляком убрали скамью. Потом приставили лестницу и полезли наверх. Беспардонно отодвинув меня в сторону. Мол, не путайся под ногами, господин барон. Ну, в общем-то, правильно. Зачем нужны наемники, если командир сам везде первый рисковать станет? А что я у них самый крутой и бронированный, в принципе, сути не меняет. Пока не прикажу…

— Здесь никого нет! — чуть погодя доложил капитан, склоняясь над проемом. — Совсем.

Странно. Я поднялся на крышу и огляделся. Обрывки веревок, полупустое ведро… Значит, брат Альбрехт, времени зря не терял и развязаться успел. Но и слинял не сразу. Успел и водицы попить, и хлеб весь до крошки стрескал. Если только с собой не забрал.

Поскольку я сразу осмотрел узенькую полоску суши вокруг башни, то теперь глядел на болото. Прыгать в него, конечно же, сумасшествие. Но мало ли — напекло солнце храмовнику лысину, вот он и сиганул… Вот только одно смущало. Я так и не увидел «окна»… При падении тяжелого и объемного тела с такой высоты, в тине должен образоваться достаточно большой просвет, который никак не мог затянуться за одни сутки. Непонятно и странно…

Ну и черт с ним. Может, он так ловко нырнул, что и брызг не было. Утоп — туда и дорога. А если все-таки сбежал, — когда встретимся снова, обязательно расспрошу, как исхитрился?

— Господин барон, — прокричали снизу. — В подвале башни вода… Аж под потолок.

Мои офицеры решили не объяснять ландскнехтам возможные изменения в статусе нанимателя. Нечего зря морочить парням головы, они у солдат для ношения шлемов, а не для запоминания светской хроники. Если имеется у хозяина собственный замок, пусть даже в виде отдельно стоящей башни — стало быть, дворянин. А какого вида и размера корона в его гербе, не их забота.

— Знаю… Будем вычерпывать.

— Так она это… опять натечет… — разумно заметил кто-то.

— Молодец. Хвалю за сообразительность. Тебе, значит, и засыпать ров. Митрофан, покажи дыру. И заделывайте на совесть… Как знать, может, нам тут зимовать случится.

Остальные ландскнехты рассмеялись, приняв мое распоряжение как наказание. Чтобы умник в другой раз поперед батьки не лез, но достаточно быстро сообразили, что все верно — поощрение. Сколько той канавы в сравнении с объемом воды, заполняющей подвал?..

— Не тужите, парни!.. — я счел нужным приободрить остальных. Ведь коню же понятно, что из деревень своих они в воины подались не из-за повышенного трудолюбия. — Не такой черт страшный, как его малюют. И пары часов не пройдет, как ведра по дну заскребут.

— Все, что прикажете, ваша милость…

— Это точно, приказы не обсуждаются, — придержал меня за рукав Лис. — Только, может, ты хотя бы нам с Лешеком объяснишь: что такого важного в том подвале? Можно без подробностей.

— Если скажу, что там бочонок с золотом, поверите?

Фридрихе паном Пшеньковицким переглянулись. Поляк промолчал. Он уже дважды был моим врагом, а вот другом стать еще не успел. Пока только доверие зарабатывал. Стало быть, и в разговор по собственному почину встревать не мог. Зато капитан задумчиво почесался под рыжей бородой и неторопливо произнес:

— Вообще-то, насколько я успел тебя узнать, Степан, серьезными вещами ты не шутишь. И если говоришь, что там золото, стало быть — оно там.

Восхитительно. Вот что значит авторитет! Точно как в универе. Первые два курса ты работаешь на «зачетку», а потом уже она сама заботится о твоей стипендии.

— Да, ты прав, Лис. Я не шутил. Только в подвале не само золото, а всего лишь дверь к несметным богатствам. Но прежде чем я раскрою свои планы, пойдем — организуем работу…

Кнехты, сообразив, что я не шутил, проявили инициативу и сами начали выносить воду. Но так как действовали по своему разумению, те, что шли с полными ведрами, согласно закону Мерфи, обязательно сталкивались в дверях с теми, кто уже возвращался. Ведра цеплялись, вода разливалась, бойцы ворчали друг на друга и только усиливали бестолковую суету.

М-да, сразу видно, что до рождения Гарри Форда еще далеко. Или это проблема индивидуального воспитания? Мы с парнями из команды, когда помогали одному другу нашего Герасимовича на стройке, сразу сообразили, что при разгрузке кирпичей живой конвейер — самое оптимальное решение.

— Стоять!

Кнехты замерли на месте, словно в игре «Море волнуется». Все-таки Лис молодец, вышколил. Надо будет ему премию выписать.

Я подошел к парню, вставшему на колени и как раз собиравшемуся зачерпнуть воды.

— Как зовут?

— Ганс, ваша милость, — попытался подняться тот, но я возложил длань ему на плечо и вернул обратно.

— Тебе, Ганс, отводится самый сложный участок работы. Будешь стоять здесь. Задача следующая: принимаешь пустые ведра, наполняешь и отдаешь обратно. И ни шагу в сторону. Делаешь только то, что я велел. Это понятно?

— Как прикажете, господин барон.

— Вот и отлично. Ты… — я поманил к себе стоящего рядом ландскнехта.

— Бруно, ваша милость.

— Ты, Бруно, принимаешь наполненное ведро, делаешь… — я сам промерил расстояние. — Пять шагов, забираешь пустое ведро у напарника и передаешь полное. Потом несешь пустое Гансу. Принимаешь от него полное, и все сначала… Понятна задача?

— Шагов ваших или моих? Потому что моих тут все восемь уместятся.

— Уточнение принимается. — Я вытащил засапожный нож и нацарапал на стене приметную загогулину. — Вот до этого места…

Таким же методом я расставил всю цепочку, с тем чтобы последнему приходилось только выплескивать воду «за борт».

— Начали… И не торопитесь. Работайте, как на сенокосе.

Деревенским парням дополнительно разжевывать мой совет нужды не было. Кто из них, особенно на первых порах, не вздыхал, глядя на бескрайнее море трав. Которое не то что выкосить, взглядом не охватить. Но степенно, не спеша — бесконечность не терпит суеты — взмах за взмахом, продвигаясь за один прокос всего лишь на полступни, косарь заходит в зеленые волны… И спустя какое-то время, оглянувшись, становится понятно: человек победит и в этот раз.

В общем, дело пошло.

— Ганс, ты старший. Не забывайте менять друг друга. А когда сверху доставать будет неудобно и придется спуститься в подвал, позовешь нас. Мы тоже разомнемся… — отдал я последнее распоряжение. Потом повернулся к своим офицерам: — Ну вот, теперь можно и посекретничать. Пойдем, не будем мешать.

Ни Лис, ни пан Лешек, которых гораздо больше оптимизации наемного труда интересовала тайна сокровищ, возражать не стали. Так что, прихватив на кухне кольцо колбасы, я повел их обратно наверх. В гостиную.

— Скажите, кто из вас слышал о замке Розиттен?

Фридрих ответил первый.

— Один из замков Тевтонского ордена. Мощная крепость, большой гарнизон. Удачное положение. Без многотысячной армии и стенобитных орудий даже близко соваться нет смысла.

— Снаружи…

Пан Пшеньковицкий уловил мою мысль с ходу. И не удивительно. Сам не так давно порталом пользовался.

— Радужный Переход? Здесь?.. В подвале?

Я ограничился кивком.

— Нет… — Фридрих тут же помотал головой. — Это не план и даже не авантюра. Это самоубийство. Поверь, Степан, я знаю, что говорю. Лешек, подтверди. Лет сто, наверное, как оставили подобные попытки. Только для связи или помощи осажденным.

— Даже не сомневайтесь, ваша милость. Всем известно, что нет ничего проще, чем пройти Радужным Переходом, если знать нужный вход. Поэтому их охраняют, как зеницу ока. И на выходе каждого чужака встретят вооруженные до зубов стражники, решетки, замки и другие ловушки. Не говоря уже о стрелках. А так как проход может перенести только одного, то шансов нет. Полдюжины арбалетчиков перестреляют целую армию, которая будет двигаться по одному, как на горной тропе.

— А еще… Бывали случаи, когда и отдельные воины, и целые отряды входили в него и больше нигде не появлялись.

Капитан ландскнехтов потупил глаза, словно оправдывался.

— Я понимаю, о чем ты подумал. Но Розиттен не Шварцреген. Покойный барон считал, что ему опасаться некого, поскольку официально, он придерживался нейтралитета. Вот и охрану мои люди несли без усердия. Исполняя скорее роль привратников, чем стражников.

Тут Рыжий Фридрих неожиданно ухмыльнулся.

— Интересно, что монсеньор подумал, когда в очередной раз захотел проведать барона и не смог войти?

— Увидим его, спросим, — я тоже изобразил улыбку. — Спасибо, господа. Все это я тоже знаю… Больше того, брат Альбрехт был столь любезен, что подробно объяснил мне, как охраняется Радужный Проход в замке Розиттен. Там и в самом деле очень серьезные препятствия. Целая комбинация из опускающихся и поднимающихся по очереди решеток. Причем система противовесов установлена так, что поднять можно только одну. Но… — тут я не отказал себе в удовольствии сделать паузу. Для пущей интриги.

* * *

— Ваша милость, — очень кстати в дверях показался запыхавшийся монашек. — Дыру заделали. Что теперь прикажете?

— Я бы от ужина не отказался, — ввернул Лис, недвусмысленно поглядывая на колбасу, которую я так и не выпустил из рук. Не в том смысле, что зажал, а что так и не использовал по назначению.

— Добро… С тобою кто был?

— Генрих.

— Его отправь на усиление товарищам, а сам займись кухней. Подкрепиться действительно не помешает. У нас дома говорят: «Война войной, а обедать надо вовремя».

— Золотые слова, — искренне восхитился пан Лешек. — Я все больше убеждаюсь, что не ошибся, приняв предложение Лиса. С таким заботливым командиром мы нигде не пропадем.

Монашек ушел, а я принялся объяснять офицерам свою придумку.

— Наш шанс, господа, в том, что все думают точно так же, как и вы. А главное, никто не ждет в гости меня…

Оба офицера промолчали, но по их лицам было видно, что они не улавливают разницу. Более того, даже что-то скептическое появилось. Мол, да, мы видим, ты чертовски вымахал и в плечах раздался. Ну и что? Арбалетной стреле все равно, кого бить: серну или матерого зубра. Главное, попасть. А чем больше мишень, тем сложнее промахнуться.

— Безумие, — все же не выдержал Фридрих. — Чтоб мне с этого места…

— Не торопись… — я поднял руку в успокаивающем жесте и с удивлением обнаружил, что все еще держу в ней колбасу. Подумал секунду, разломал кольцо пополам, один кусок протянул Лису, а второй — пану Лешку.

— Утолите голод и слушайте дальше… Радужные Переходы принято считать безопасными потому, что они подобны горловине клепсидры. Сколько воды не налей, а вниз по капле просачиваться будет. В нашем случае, какое войско ни собери, в бой воины смогут вступать только по одному. Это раз… Два — ничего, кроме того, что один человек в состоянии поднять, он с собой не пронесет. Три — на выходе гостя ждет вооруженная стража.

Офицеры жевали и поддакивали. Пока все, что я говорил, не расходилось с действительностью и их знаниями.

— Можно выбрать самого умелого рыцаря, снарядить в лучшую броню, от которой арбалетные болты будут отскакивать, как от гранита. Можно сунуть ему в руки самый большой и надежный щит, который он только в состоянии сдвинуть с места. И… получим бронированный кулак на разбитой параличом руке. Потому что идти наш боец сможет не быстрее улитки. То есть пока доберется до первой решетки, охрана поднимет тревогу и позовет подмогу.

Синхронный кивок.

— Но даже не это самое главное препятствие. Вопрос в том, что делать дальше? Ведь ничего по-настоящему пригодного для того, чтобы сломать решетку, один человек попросту не поднимет. Верно?

Фридрих привычно почесался в бороде и неуверенно проворчал:

— Я понял, к чему ты клонишь, Степан. Ты и в самом деле стоишь как минимум троих и спокойно смог бы пронести через переход какое-нибудь бревно. Но… тебе нужен надежный доспех. И тяжелее он будет во столько же раз, насколько ты больше обычного человека. То есть движения твои тоже замедлятся. И арбалетчики, чуть раньше или чуть позже, отыщут слабое место. Так что с чего начали разговор, в то же и уперлись. Авантюра… Не имеющая ни малейшего шанса на успех.

— Авантюра, говоришь, — я широко усмехнулся. Ведь все, что я сказал перед этим, была только прелюдия. — Тогда смотрите сюда.

Я достал нож и с силой черкнул себя по руке. Не со всей дури, но и не погладил. Обычному человеку хватило бы, чтоб кровь ручейком потекла, а я даже не оцарапался.

Лис и поляк глядели внимательно, но все еще не понимали.

— Не верите? Фридрих, проверь сам.

Капитан неуверенно взял нож и осторожно провел лезвием по моему запястью. Настолько осторожно, что если бы я не смотрел, то даже не почувствовал бы прикосновения.

— Ты решил меня защекотать? Сильнее нажимай. Не со всей силы, но и не бойся…

Лис послушался. Теперь его движения были увереннее. Но и на этот раз моя кожа не уступила стали.

— Убедился?

— Это везде так или только на руках? — деловито уточнил поляк, подкручивая усы.

— Не знаю, — мне стало весело, словно травкой затянулся. — Везде я не проверял. Но стрелы разбойников от меня отскакивали.

— У них такие луки, — пренебрежительно махнул рукой Фридрих, азартно поигрывая ножом, — что мешковину не проткнут. Продолжим?

Почему нет? Должен же я узнать пределы своих защитных возможностей. Может, я и вовсе противоударный и пылевлагонепроницаемый? Как лучшие швейцарские часы.

Увы, реальность оказалась менее фантастической. С третьей попытки нанесенный удар достиг цели. В том смысле, что Лису удалось расцарапать мне руку до крови. Кстати, обычного, красного цвета.

— Примерно понятно, — сделал вывод капитан наемников. — Прочность, как у трехслойного доспеха из кожи буйвола. От стрел самое оно. Но перед арбалетным болтом, да еще и с близкого расстояния, шансов ноль. Так что я по-прежнему не понимаю…

— Скорость передвижения, — дал я подсказку.

— Да! Именно! — новоиспеченный лейтенант наемников вскочил на ноги. — А вот я понял…

В отличие от ландскнехта, не расстающегося с кирасой, привычный к легкому доспеху польский шляхтич соображал быстрее.

Фридрих недовольно поморщился. Капитан не зря носил прозвище Рыжий Лис и привык первым обо всем догадываться. А сейчас его даже лях обошел.

— Хватит загадок. Объясните так, чтоб и я понял.

— Господину барону не нужна мощная броня, достаточно легкой защиты, которая дополнительно ослабит силу удара, и все, — охотно ответил пан Лешек. — А это значит, что его не будет сковывать лишняя тяжесть, и он сможет двигаться очень быстро. Во всяком случае, достаточно для задуманного.

— Точно. И еще я смогу перенести через Проход таран. Хотя вполне хватит и моей дубины. Надо будет только оковать ее железом, чтобы не треснула. Представляешь? Ночь, тишина… Охрана, уверенная, что никакая серьезная опасность из Радужного Перехода появиться не может, сладко дремлет… И тут появляюсь я. Два-три прыжка. Кнехты даже проморгаться не успеют, а я уже у первой решетки. Вряд ли ее вмуровывали с расчетом на осадные оружия. Пара ударов дубиной, и преграда снесена…

— Точно. Я готов поспорить, — усмехнулся шляхтич, — что стражники даже не успеют сообразить, снится им все это или происходит наяву.

— Согласен, — с самым серьезным видом кивнул капитан Лис. — Увидав спросонку такого великана, я бы тоже решил, что сплю. Гм. А ведь из этой затеи может выйти толк. Чтоб мне с этого места…

— Вот… — я снова не дал капитану закончить. — Охранники еще даже глаза как следует не протрут, а я уже буду у второй решетки.

— А сколько их всего?

— Брат Альбрехт обмолвился, что три… — о том, что крестоносец упоминал ловушки, я решил умолчать. Обсуждать неизвестность — бессмысленное занятие, а на принятие решения может повлиять. Я знаю о них, и этого достаточно. Просто буду осторожнее.

— Если все произойдет именно так, то вторую решетку тоже удастся снести без проблем. Но после уже начнется стрельба. И промахнуться по такой цели с пары шагов — то же самое, что не попасть в противоположную стенку. Правда, есть шанс, что ветеранов на дежурстве не будет, а молодые впопыхах все болты выпустят в грудь и голову. То есть в самые защищенные места. Но когда арбалетчики увидят, что результата нет, следующие выстрелы уже будут более прицельными. Бить начнут по ногам, рукам и… глазам. А еще — старший караула пошлет за помощью… Хотя скажу честно, — капитан наемников осклабился, — если бы меня ночью разбудил кто-нибудь с известием, что в замок ломится великан…

Лис не договорил, но все было понятно и без слов. Я тоже ухмыльнулся и закончил его мысль:

— Стало быть, надо думать, как лучше прикрыть уязвимые места. И точнее рассчитать время, когда выступать главным силам. Вот только одна маленькая проблема. Почему я, собственно, не объявляю сбор, а жду, пока осушат подвал… До сих пор все мои попытки воспользоваться Радужным Переходом заканчивались неудачей. Он обращал на меня внимания не больше, чем на камень или бревно.

 

Глава первая

Старый факел то шипел, будто разъяренная кошка, то начинал потрескивать и отплеваться искрами. Видимо, лежал где-то на дне ящика и успел отсыреть. От неровного света по стенам и своду подземелья плясали диковинные, причудливые тени, вызывающие в воображении все что угодно. От манящих изгибов женского тела до уродливых морд демонов подземного мира. И огромная зверюга, шагнувшая из переливающегося всеми цветами Радужного Перехода, стала как бы продолжением игры света.

Во всяком случае, единственный из всего караула бдящий стражник именно так появление чудовища и воспринял. Поэтому тревогу поднимать не стал, а только протер кулаками глаза и потряс головой. Мол, чего не привидится в предрассветный час. И с завистью покосился на дрыхнущих товарищей.

А диковинный зверь, не издав ни звука, но при этом скаля огромную пасть, слегка косолапя, двинулся к первой решетке, перегораживающей коридор, который вел к лестнице. Не опускаясь на четвереньки. Как человек или медведь… Если только медведи могут вооружаться дубинами и щитами.

Но даже не оружие в лапах зверя больше всего изумило стражника, а диковинный окрас! Седой, как туман или иней. На него словно пахнуло ледяным ветром из самых глубин преисподней, — где, как всем ведомо, отпетых грешников истязают не огнем, а хладом. А кто из ныне живущих может быть уверен, что и ему не уготовано там место? Разве только святой понтифик. Вдобавок к этому потревоженное пламя факела заколыхалось, а тени пуще прежнего заплясали, заскользили зловещими змеями… Потянулись к людям.

И поскольку стражник к праведникам явно не принадлежал, то от изумления и испуга он только икнул, еще раз мотнул головой и перекрестился.

Прав был Рыжий Лис. Кто станет поднимать тревогу и бежать к комтуру с известием, что в замок проникло неведомое чудище, если собственным глазам и то веры нет?.. Вот и ладушки. На это мы и надеялись.

Еще секунда понадобилась мне, чтобы привыкнуть к неверному освещению и определить более-менее слабое место в преграде. Нет, не в самой решетке. Ее-то как раз выковали на совесть. Может, и не из самого лучшего металла, зато на толщине не экономили. Каждый прут в дюйм, не меньше, да еще и закручен в спираль, что делало решетку прочнее за счет образовавшихся ребер жесткости. Без тарана и в самом деле не вышибить.

Зато каменная кладка стены, в углублениях которой решетка ходит вверх и вниз, кажется, не столь монолитная. Даже издали видны трещины и щели. Во всяком случае, тут у моей дубины больше шансов…

Краем глаза присматривая за стражником, я отставил в сторону специально изготовленный щит из набитых в три слоя дюймовых досок и приступил к работе.

От пробного удара, в который вложил только половину силы, стена заметно вздрогнула, а подземельем пошло гулять эхо, словно от канонады. Я, правда, никогда не слышал никаких других артиллерийских залпов, кроме салютов из китайской пиротехники, но думаю, что это не менее громко. Кнехт даже присел от неожиданности и прижал ладони к ушам.

Тут и отдыхающая смена начала вскакивать со скамеек, спросонья не в состоянии сообразить, что происходит. Примерно десяток воинов одновременно что-то вопили, хватались друг за дружку, чем только еще больше сбивали с толку единственного из них, кто хотя бы мог попытаться ответить на вопрос: «Что случилось?»

Приноровившись к отдаче, во второй удар я уже вложился весь… Грохот, как ни странно, был меньше. Или это уши заложило? Зато по кладке явно пробежала ломаная змейка.

Вообразив, что замок рушится, так и не очнувшиеся ото сна стражники, вместо того чтобы схватиться за оружие, дружно ломанулись наверх.

С одной стороны — это хорошо, отвлекать не будут. А с другой — плохо. Не учли мы воздействие звуковых спецэффектов. Теперь и гонца за подмогой посылать не надо. Еще два-три удара, и сюда сбежится весь замок. Посмотреть на эпицентр землетрясения. Так что курить некогда, надо работать. И я замолотил по стене с удвоенной энергией.

Пятьдесят семь… Пятьдесят восемь…

Работая дубиной и поглядывая по сторонам, я не прекращал мысленный отсчет. Поскольку весь план строился на том, что максимум за пять минут я должен либо открыть проход, либо ретироваться. А начиная с «триста один» сквозь переход двинутся основные силы штурмового отряда.

На «шестьдесят два» стена уступила. Да так неожиданно, что я не сумел удержать дубину. Вместе с куском кладки она упала по другую сторону стенки. Впрочем, это уже принципиального значения не имело. Наоборот, оставшись без нее, я перестал молотить камни сослепу, а начал с умом высматривать ослабленные блоки и выворачивать их по порядку.

При счете «восемьдесят шесть» справа от решетки образовалась достаточно широкая щель, чтоб я мог в нее протиснуться, а обыкновенный человек пройти, прикрываясь щитом. Отлично! Если ситуация резко не ухудшится, времени хватает…

Вторую стену я уже рушил более методично, с учетом полученного опыта. И первый камень выбил из кладки всего лишь через тридцать секунд… Но на этом лимит везения, похоже, закончился. Послышался приближающийся топот десятков ног и многоголосый шум. Стража возвращалась. Я еще не мог разобрать отдельных слов, но по интонациям было понятно, что кнехты разъярены не на шутку.

«Сто тридцать пять!» Вторая брыла вывалилась из стены, предоставив мне возможность пустить в ход руки. Жаль, не сообразил. Надо было помимо дубинки еще и ломик прихватить. Ну так знал бы прикуп, жил бы в Сочи.

— Ну-ка, навались! Пошла, родимая!.. Эх, дубинушка, ухнем! Эх, родимая, сама пойдет…

Ревел я от натуги, естественно, на родном языке, так что явившиеся обратно кнехты, особенно немцы, то бишь «не владеющие внятной речью», вполне могли воспринять старинную песню за боевой клич или заклинание. Не суть. Главное, что оцепенели они качественно.

Кнехты, которые убежали раньше, чем хоть что-то увидели, естественно, не поверили ни единому слову своего товарища. Поэтому обнаружив в подвале меня в маскарадном костюме полярного медведя и уже практически завершающим разрушение второй преграды, замерли как вкопанные. Отказываясь верить собственным глазам.

Но в этот раз оцепенение прошло быстрее. Во-первых, в толпе не так страшно. Всегда остается надежда, что демон явился не за тобой, а за товарищем. А во-вторых, теперь со стражниками был и кто-то из командиров или ветеранов.

— Дьявол и тысяча чертей! Что застыли, как мокрые курицы?! — заорал он. — Пусть хоть вся преисподняя сюда заявится, вы обязаны встретить врага как воины, а не красны девицы! Арбалетчики! Болт вам в задницу! Я за вас стрелять буду, или ваших бабушек позвать?! Шевелитесь, бараны безрогие!

Вряд ли кто-нибудь вслушивался в смысл произносимых фраз. Но привычный командный голос всегда производит отрезвляющее воздействие. Даже больше, чем размахивание оружием. И стрелки очнулись.

— Быстрее шевелитесь, ослиные задницы! В такую цель даже слепой Курт попадет со ста метров!

Ничего не могу сказать о меткости упомянутого сержантом Курта, но некоторые арбалетчики умудрились это сделать. В смысле промахнуться. Во всяком случае, из полудюжины выпущенных в меня болтов я ощутил только три удара. Болезненных, надо отметить… Несмотря на многослойную защиту, придуманную для меня умельцами из компании Лиса.

Как оказалось, среди наемников были не только сельские лентяи и браконьеры. В роте Фридриха нашлись и кузнецы, и плотники, и кожевенник, и шорник, и бронник… Лис специально выискивал мастеровых, и если те соглашались вступить в отряд, клал им плату повыше обычной. Зато в походе компания не знала проблем с починкой оружия, доспехов, телег или обуви.

Сто восемьдесят!

Проход сквозь вторую решетку готов. А теперь самое время прикрыться щитом. Не зря ж его для меня сделали.

Бум! Бум! Бум! Дзинь! Бум! Дзинь!

Сосчитав все шесть попаданий, два из них в металлические заклепки, я отложил щит и снова схватился за дубину обеими руками. Похоже, теперь дело пойдет медленнее. Времени для вышибания камней у меня — пока арбалетчики заряжают самострелы. Потом придется прятаться за щит… А секунды уходят…

Сто восемьдесят девять… Щит!

Бум. Бум. Бум…

* * *

Мысль о том, что я смогу воспользоваться Радужным Переходом, пришла ко мне столь неожиданно и вместе с тем настолько четко, словно ее кто-то подсказал.

Суть догадки состояла в том, что во всех предыдущих попытках воспользоваться услугами портала мне мешало ношение личины, наложенной ведуньей Марой. Потому что, если считать с обличия, данного мне при рождении, это был уже третий слой. И он, скорее всего, блокировал биологическое поле, превращая меня в неживую материю для датчиков на входе.

Ведь что такое эти переходы, с точки зрения студента старшего курса университета с физико-математическим уклоном? Пространственные порталы. Стало быть, они никак не могли быть созданы моими земляками. В смысле землянами. А инопланетяне, введя команду на игнорирование любых предметов, изящно защитили свою транспортную сеть от засорения.

При этом сами они вполне могли носить на поверхности чужой планеты разные защитные костюмы. От комаров, например. Или от нежелательного облучения звездой чужого класса. Мало ли, чего там в ее спектре намешано? Особенно во время избыточной активности. Молодая еще, капризная… Стало быть, всего лишь одна личина не должна стать помехой. Сойдет за скафандр.

Но на Бога надейся, а сам не плошай. В смысле смотри, куда лезешь… Поэтому я и старался без особой нужды не разглашать планов до последнего момента. Пока не появится возможность проверить теорию практикой. То бишь до тех пор, пока ландскнехты не осушат подвал башни и у меня не появится возможность сунуть нос в сияющий диск пространственного портала.

Непродолжительное нахождение под водой внешне никак не повлияло на него. Даже наоборот — отмытый впервые за бог весть сколько веков, Радужный Переход засверкал еще ярче. Слишком ярко. Пришлось зажмуриться и попросить Лиса подвести меня к порталу.

Если защитные датчики соблаговолят перевести мою личность в разряд живых объектов и пропустят, я планировал высунуться в точке прибытия всего лишь на мгновение. Чтоб не поднимать тревогу в замке раньше времени. Соответственно, в преддверии тайного нападения на Розиттен, было бы не слишком умно стоять на виду у стражников, ожидая, пока зрение восстановится, и я смогу сообразить, куда попал.

— Остался последний шаг… — негромко произнес Лис, а в следующий миг я ощутил мгновенную невесомость, как во время начала движения вниз скоростного лифта. И открыл глаза.

Сработало!

Я снова оказался в подвале, только другом, незнакомом. С первого взгляда было ясно, что это помещение раза в три больше и заканчивается не лестницей, ведущей на цокольный этаж, а нешироким коридором, перегороженным решеткой. В тусклом свете факелов дальше виднелось еще что-то, но я не стал рисковать и попятился обратно в портал. Теория подтвердилась, цель достигнута — теперь можно и нужно думать. Просчитывать и планировать.

Очередной приступ невесомости, легкий комок в горле, и меня благополучно выдворили наружу… В самом буквальном смысле!

Я стоял по колено в траве на какой-то возвышенности и, как Нил Армстронг, с изумлением взирал на окрестности раскинувшегося у моих ног неизвестного мира. Впрочем, вряд ли совершенно неизвестного. Если только те же, кто строил Радужные Переходы, не продублировали зачем-то Землю со всеми обозримыми подробностями.

Живописная, кстати, местность. Я даже залюбовался. С севера и запада тянется густой лес. Большей частью лиственный. Изредка раскрашенный светлыми пятнами осин да берез и более темными — хвойных пород. А вот с востока он отступает почти к едва виднеющимся на горизонте горам. Местами с заснеженными вершинами. При этом распахивается прекрасный вид на обширную равнину с двумя большими озерами и несколькими лужицами помельче. У подножья холма змеится речка. Метров десять шириной, не больше. А местами и уже… Выскакивает из леса, изгибается томно, а потом круто сворачивает на юг и сквозь уже упомянутый каскад озер голубая лента уходит дальше, к горизонту, где и сливается с лазурью небес.

А воздух какой… Странно. Ведь в моем нынешнем средневековье атмосфера тоже еще не загажена производственными отходами, а все равно здесь как-то свежее. И приятнее, что ли?

В общем, отличное место. Если руки из правильного места растут, заселяйся и живи в свое удовольствие. Вкушая, так сказать, пищу в поте лица своего. Вот только скучно одному будет. Адаму Господь и то Еву подгадал… для общения. Так что с основанием нового стольного града и прочей династии покуда повременим. Но как запасной вариант, на тот случай, если домой никак не вернуться, а в новой жизни что-то окончательно не заладится, на заметку возьму.

Я еще раз с сожалением окинул взглядом чудесный пейзаж, который словно не хотел со мной прощаться, и опять шагнул в Радужный Переход. Теперь — передом.

— Ваша милость! Наконец-то… — голос Митрофана аж звенел от нескрываемого беспокойства.

— В самом деле, барон. Сказали: «Только взгляну и сразу назад…», — не так простодушно, но тоже с некоторой укоризной заметил капитан наемников. А поскольку суровым воинам сантименты не к лицу, поторопился свести все к грубоватой шутке: — Погодите исчезать. Вы с нами еще за этот месяц не рассчитались.

Гм, а ведь верно подмечено. За телепортацией и прочими делами, я совершенно забыл выдать деньги наемникам. В Шварцрегене этим Круглей занимался, а здесь придется лично озаботиться. Хорошо, что крестоносец на прощанье мне свою кубышку оставил. Даже долго уговаривать не пришлось. Всего лишь многозначительно за кувшин подержаться.

— Так получилось… Как вошел, попал сразу в подземелье замка. Не уверен, что это был именно Розиттен, но нам же не важно, кого грабить. Враг он везде враг. Хоть в Мариенбурге.

Истинную причину своего желания навестить Конрада фон Ритца я держал при себе. Желание взять хороший куш солдатам понятно и дополнительных объяснений не требует. А всякие «души прекрасные порывы» только смутят их.

Лис помотал головой.

— Лучше не надо. В главном замке ордена рыцарей будет больше, чем кнехтов. А это цвет немецкой знати. Они родились и выросли с мечами в руках. Не совладаем. Даже с учетом внезапности.

— Не будь таким серьезным, Лис. Все в руке божьей. Авось подсобит. Да… Так вот. В замок я с ходу попал, а обратно заминка получилась. Куда-то в другое место меня занесло. Куда именно, не спрашивайте. Понятия не имею. Хоть и потратил немного времени, чтоб оглядеться. Красиво там. Благостно. И для города, и для крепости, и для монастыря… Поэтому и задержался. Но это все мелочи. Главное, я прошел. Стало быть — можем готовиться к штурму.

— Вызывать роту?

— Думаю, да… Кроме неумех, конечно. Пусть обучаются. Успеют еще навоеваться. И о деньгах не беспокойся. По золотой монете каждому, кого возьмешь, выдам сразу. И еще столько же тебе вручу. Сам решишь: кому и сколько добавить. Это не считая части от добычи, взятой в замке.

Лис просветлел лицом и дернулся было к выходу, но остановился.

— Ваше сиятельство, черкнете пару сточек Носачу и Круглею. Или на словах велите что передать? Они же не отстанут… А мне недосуг придумывать: что можно рассказывать, а о чем умолчать.

— Черкну. Только я не понял, капитан, ты никак сам намерился в Шварцреген скакать? У тебя что, гонца нет?

Фридрих почесал бороду.

— Самому оно вернее… Никаких серьезных дел компания давненько не вела. Надо за всем присмотреть. Чтобы потом в одном месте не чесаться. А вам тут и Лешека хватит. Вы не глядите, что шляхтич большей частью отмалчивается. Просто поумнел пан…

Лях нахмурился было, даже глазами сверкнул и усы вздыбил, но смолчал. То ли шутку понял, то ли и в самом деле поумнел. Пошел, значит, на пользу пану Пшеньковицкому полученный в Чистой Поляне урок. Раньше он бы с ходу в драку полез.

— Ладно. Может, ты и прав, капитан. Пошли письмо писать. Я почти уверен, что моего появления никто не заметил, но со штурмом лучше не тянуть. Кстати, если в замок сам поскачешь, то прежде пошли еще гонца в монастырь. Передать игумену, что мы собираемся искать справедливости для брата Себастьяна. И лекарь нам бы не помешал… Настоятель поймет.

* * *

Конечно же, я совершенно не владел ни одним из стилей, которые использовались нынче в эпистолярном жанре, то бишь в частной или деловой переписке. Но от варвара из далеких снежных Карпат, коим я все еще считался по умолчанию, этого и не требовалось. А уж пару строчек я был уверен, что как-нибудь накарябать сумею. Хоть печатными буквами… Стараясь избегать сложных слов со всякими упраздненными пролетарской революцией старорежимными литерами.

Увы, не случилось. Моим нынешним лапищам если и удавалось схватить гусиное перо, то лишь затем, чтобы раздавить его, даже не макнув в чернильницу. Поэтому, предприняв ряд безуспешных попыток овладеть утраченными навыками чистописания, я пришел к выводу, что не «сиятельское» дело бумагу марать. А писарь на что?

В отряде, помимо меня и как-то очень ловко увильнувшего от ответа Фридриха, грамотеев обнаружилось ровно два. Монашек и шляхтич. Но пока я упражнялся в уничтожении запасов гусиных перьев, Лис успел снарядить Митрофана гонцом в монастырь. Поэтому выбор сократился до одного.

Лях отпираться не стал. Как оказалось, пан довольно умело владел не только саблей, но и письменным премудростям обучался. И тут неожиданно возникла еще одна неувязка. Поскольку пан Пшеньковицкий постигал грамоту у викария в костеле, то и писать умел только на латыни.

В общем, хоть плачь, хоть смейся. Даже вспомнилась сцена из какой-то кинокомедии, когда на допрос свидетеля китайца были приглашены семь переводчиков, чтобы выстроить нужную цепочку. Типа, с русского на немецкий, с немецкого на английский и так далее, пока на выходе не получался тот язык, который понимал допрашиваемый.

Выручил Фридрих. Почесав под бородой, капитан наемников объявил, что негоциирующий по всему миру торговый муж обязан знать латынь. А если и нет, то ничего страшного. Он, в смысле Лис, перескажет Круглею содержание письма. Ведь он здесь, и услышит каждое мое слово.

На вопрос, зачем в таком случае вообще надо что-то писать, Фридрих ничего вразумительного не ответил, но уперся, что так надо. По-видимому, поговорка «слов к делу не пришьешь, а что написано пером, не вырубить топором» родилась задолго до возникновения бюрократии как вида деятельности.

В конце концов спроворили мы сообща «важную» бумагу и отправили Лиса за подкреплением. Потом выставили у портала усиленный караул, и стали с паном Лешеком прикидывать, чем и как защищать мое сиятельство от арбалетных болтов и прочих посягательств. А так как из личного имущества имелась только медвежья шкура, поляк ее и предложил использовать с максимальной пользой.

Очевидно, что вставший на дыбы огромный медведь — зрелище хоть и не слишком приятное, особенно ночью, но само по себе не из разряда несусветных. И уж точно не вызывающее тревоги. В плане возможного нападения на замок. Дикие звери и штурм крепостных стен слишком разные вещи, чтобы с ходу сопоставить их вместе. Да еще спросонку.

К тому же лобовая кость у медведя такая крепкая, что ни один охотник не станет стрелять ему в голову, если не собирается попасть в глаз. А поскольку моя голова, даже в нынешнем исполнении, все же проигрывала размерами, то для надежности череп хищника удалось еще и усилить изнутри глухим шлемом с забралом. Теперь даже если кто-то из стрелков и попадет зверю в раззявленную пасть, меня все равно не зацепит. Максимум в ушах зазвенит…

Кроме этого приделали к передним лапам завязки, позволяющие закрепить их поверх рук так, чтобы прикрыть наручи. Ну а поножи и прятать не пришлось. За голенищами ботфорт можно было лобовую броню танка заныкать, не то что щитки. Остальное туловище, чтобы не сковывать движений, решили прикрыть кожаной курткой и кольчугой без рукавов, зато с длинной юбкой, свободно свисающей ниже колен.

Всего этого, кроме шкуры, тем более моего размера, естественно, не имелось, так что в срочном порядке был произведен контроль и учет наличных средств индивидуальной защиты, — как в запасниках башни, так и находящегося в частном владении ландскнехтов. И если попадалось что-то, пригодное для подгонки или хотя бы частичного использования, имущество без зазрения совести реквизировалось лейтенантом. И сопровождалось словесным примечанием:

— Не жмись, не жмись. Как пособим господину барону замок взять, там такого добра на крестоносцах горы будут. Выберешь себе хоть золоченый доспех. Если ума нет, конечно…

— Это почему же? — каждый раз ловились на удочку простодушные деревенские парни.

— А потому, что чем богаче на панночке платье, тем больше желающих его с нее снять… — усмехался в усы шляхтич. — Понятно?

— Гы, — лыбились в ответ наемники. — Была бы панночка пригожая… Нам и подол завернуть достаточно. А платье пусть себе оставит.

— Жеребцы стоялые, — притворно разводил руками лейтенант, не забывая прибрать подходящую вещь. — Я мудрость излагаю… Опытом делюсь… А им только одно на уме. Предупреждаю сразу! Если кого поймаем за этим раньше, чем закончим баталию, лично все под корень отчекрыжу.

Те кивали. Мол, понятно. Делу время, а потехе час. В смысле сперва победа, а заслуженная награда от ратника никуда не денется. Ворота же закрытые. Не то что девица, пес наружу не выскочит.

Кстати, о воротах. Хорошо бы тайком отправить небольшой отряд обычным путем. Пусть незаметно проберутся к замку и возьмут ворота под наблюдение. На тот случай, если штурм будет иметь разгромный успех, а кто-то решит сбежать. Вот тогда дюжина стрелков в засаде не помешает. Незачем остальным комтуриям раньше времени знать, что у них появился новый враг.

Эту мысль я тут же изложил вслух лейтенанту. Пан Лешек в смысл вник с ходу и одобрил. При этом изъявив желание возглавить засадный отряд, а в помощь взять своих товарищей. Во-первых, о том, что они больше не на службе у фон Шварцрегена, никто не знает, соответственно, и не вызовут подозрения, если отряд на пути в Розиттен какой-нибудь разъезд крестоносцев встретит.

Во-вторых, поляки имеют только легкий доспех. У самого знатного, то бишь пана Лешека, и то всего лишь плохонький колонтарь. Поэтому в бою внутри замка толку от них будет немного. Зато снаружи никто не уйдет. Ляхи, из поколения в поколение воюющие с татарами, и стрелки отменные, и наездники не чета остальным наемникам. Потом лейтенант замялся, но объяснил, глядя в пол. Его люди и ландскнехты все еще не до конца доверяют друг другу. И лучше не испытывать судьбу, когда можно обойтись без этого…

Резонно, в общем, но принятие решения отложили до возвращения Лиса. Что бы я ни воображал себе с высоты прочитанных книг и просмотренных боевиков, свой ратный опыт капитан приобретал не на мягком диване, сплевывая подсолнечную шелуху. Да и в политике Фридрих смыслит. В общем, с учетом того, что капитану самому вместе со мной в логово врагов лезть, плохого он не посоветует.

Потом пан Лешек напомнил, что надо усилить дубину металлическими обручами, и резонно заметил, что у меня нет щита… В связи с этим из наряда был срочно отозван один из кнехтов, не только имеющий навыки плотника, но даже некоторый инструмент.

Битнер, бывший подмастерье бондаря, выслушал задание, снял на глазок с меня мерку, попросил какое-то время подержать левой рукой на весу ведро с водой. Почесал за ухом… Потом оценил запасы сухих досок в виде оконных ставень, прихватил дубину, стянул со стола большое блюдо из полированной меди и заверил, что моя милость может не сомневаться, к вечеру щит будет готов. Дубина — еще быстрее.

«Останетесь себе довольны», — мысленно закончил я за него классическую фразу, непременно произносимую каждым закройщиком, уважающим древние традиции профессии.

А тот, уже стоя в дверях, неожиданно поинтересовался с присущей его народу сметливостью:

— Прошу прощения, господин барон, на щите герб ваш малевать будем, или лучше, чтоб нас не узнали? Тогда можно просто без рисунка. А можно тоже крест изобразить. Чего-чего, а сажи хватит на всю роту.

 

Глава вторая

Бум. Бум. Бум… Вжик… Вжик…

— Вы что, рехнулись, остолопы?! — надсаживал голос старший караула. Видимо, из тех служак, которым все равно, с кем воевать. Да хоть с Сатаной. Что он немедленно и подтвердил. Попутно, судя по раздавшемуся лязгу, отвесив кулаком в бронированной перчатке пару тумаков самым бестолковым.

— Совсем от страха головы потеряли, олухи?! Это ж не конная лава, придурки! По одному стреляйте. Не давайте ему щит опустить! Эй, вы, двое! Чего вылупились? Ну-ка взяли крючья! Подцепите щит снизу, когда он прикроется!

— Это же демон… — охнув, попытался оправдаться кто-то из арбалетчиков. — Как его достать? Если его болты не берут…

— Это твой папаша демон, мать суккуб, а ты — идиот безмозглый!

Плохо… Даже кое-как управляемый отряд уже не разношерстная толпа. Действуя сообща, они гораздо опаснее.

Двести сорок семь…

Щит дернулся и стал оттягивать руку в сторону. Пока мне хватало силы удерживать его, но если к тем двум присоединятся еще несколько ратников, могу и не справиться… Ну и черт с вами! Вам нужен мой девайс — получите… Некогда перетягиванием заниматься.

Я немного сильнее рванул на себя щит, а когда почувствовал, как возросло сопротивление, резко отпустил. Куча-мала из не устоявших на ногах стражников, в падении посшибавших еще нескольких товарищей, стала мне вознаграждением. Ну и предоставила пару лишних секунд…

Перехватив поудобнее дубину, подстегиваемый видом нацеленных арбалетов, я набросился на испещренную трещинами стену со всей яростью, на которую только был способен. Теперь от того, насколько быстро я ее сломаю, напрямую зависела моя… Нет, с жизнью перебор… А вот количество полученных синяков и ушибов — это точно… И даже наверняка.

Теперь стражники изменили тактику. Как только я приближался к обозначившемуся разлому, сквозь решетку просовывалось несколько крепких стальных крюков на длинных рукоятях, предназначенных для стаскивания рыцарей с коней, и ими они старались оттолкнуть меня в сторону. Одновременно пытаясь подцепить за ногу или сбить с головы шлем. Что, естественно, никак не способствовало повышению производительности труда. Притом что и арбалетчики посильно вносили свою лепту. Пробить доспехи им по-прежнему не удавалось, но иные выстрелы были достаточно болезненными. Особенно когда полет болта останавливался непосредственно моей собственной кожей.

— Японский бог!..

Боль обожгла пальцы так неожиданно сильно, что я выронил дубину и непроизвольно потащил лапу в рот. Кто хоть раз промахивался молотком по гвоздю и попадал по ногтю, меня поймет.

Двести шестьдесят один…

Довольно лыбящийся арбалетчик охнул и повалился навзничь с торчащей из глаза стрелой. А мгновением позже и второй, стоявший рядом и ловящий в прицел мою голову, схватился за лицо и упал на колени.

— Ваша милость! Господин барон! Держитесь, мы уже здесь!

Не было нужды оглядываться, чтоб узнать Лиса. Все-таки не послушался капитан, полез в портал первым, как и положено командиру. Только почему так рано? Я же еще не успел до трехсот досчитать. Ладно, потом секундомерами меряться будем…

Судя по тому, что стрелы посыпались на защитников гуще, остальная часть отряда времени тоже не теряла. И каждые пять секунд в замок переправлялся еще один наемник.

— Банзай! — завопил я во всю глотку, собрался и живым тараном бросился на уже изрядно ослабленную стену. Та застонала от моего натиска, затрещала, но устояла.

— За императора!

Незримый дух повелителя Поднебесной подсобил. Часть стены рухнула вместе со мною, подминая самых неосторожных защитников.

— Банзай!

И какого рожна оно ко мне прицепилось?

Не теряя времени на поиски своего оружия, я подхватил за ноги с пола кого-то из стражников и, орудуя им как дубиной, пошел внушать врагам страх и ужас. В бою и так нервы напряжены до предела, и если непонятное чудовище, с телом человека и мордой зверя, намеревается убить тебя твоим же товарищем, такое не всякий выдержит. Даже из ветеранов…

Стражники замка попятились. Как раз в нужную мне сторону. В противоположный от лестницы угол. А тем временем из-за спины стали выскакивать мои ландскнехты.

— Кто сдается, вязать! — бросил я не оглядываясь. Да и без надобности, если честно. Все сто раз обговорено, и каждый в отряде знает свой маневр. В зависимости от опыта и вооружения. Но бойцы должны периодически слышать голос командира.

— Лис! За мной!

Перепрыгивая через пять ступеней, я понесся вверх по лестнице. Теперь все зависело от того, насколько будет благосклонна к нам фортуна, и мы сумеем воспользоваться преимуществом от неожиданности.

В предрассветный час сон хоть и крепче всего, но и шум слышен отчетливее. Разбудит он спящих рыцарей, или крестоносцы всецело полагаются на крепкие стены и бдящую стражу?

С первым воином, одетым в более дорогой, чем у стражников, доспех и с толстой цепью поверх нагрудника, я буквально столкнулся в дверях первого этажа. Крестоносец только успел выпучить глаза.

— О, mein Gott!

От толчка всей массой рыцарь нелепо взмахнул руками, отлетел на пару шагов и хрястнулся затылком о стену. Так и не надетый на голову шлем, украшенный парой бычьих рогов, дребезжа, как пустое ведро, покатился по лестничной площадке. Я перешагнул через тевтонца и мельком заглянул в открытую дверь единственной комнаты на этом этаже. Вроде никого.

На площадке бельэтажа тоже никого. Зато по галерее, соединяющей башню с соседней, уже бегут. Много. Человек десять… Судя по экипировке, рыцари пока еще не проснулись. Увидев меня, кнехты остановились. Ну да… Я же по-прежнему вооружен трупом стражника.

Извини, безымянный защитник замка. Понимаю, надругательство над останками и все такое неприемлемо для цивилизованного человека, но я-то варвар. И если уж откровенно, то почему ревнителям христианства можно возводить аутодафе и прочие инквизиторские забавы, а если по их же головам головой другого мученика съездить, так сразу: караул, осквернение! Двойными стандартами, или по-простому — лицемерием отдает, однако.

— Вы трое… — слышу, как распоряжается сзади Лис. — Наверх. Ты и ты останетесь здесь. Держать дверь. Пока не вернусь, чтоб ни шагу.

Капитан знает свое дело, а у меня задача попроще. Бить всех, до кого дотянусь. И не задумываться. Уж если ввязался в драку, значит, наше дело правое. А у кого иное мнение, пусть на другую сторону улицы переходит.

Я запустил телом стражника в толпу кнехтов, то ли перестраивающихся в боевой порядок, то ли пятящихся, и метнулся следом. Эффект получился, как от камня, угодившего в ящик со стеклотарой. В смысле много звону и боя.

А вот теперь можно и кулаками поработать… Как медведь Балу в «Маугли». Оплеуха слева, пощечина справа. Пинок прямо… В щадящем режиме. Я хоть и варвар, но не беспредельщик. Не за трупами пришел, а за справедливостью. Пусть суд присяжных потом разбирается, кто больше виноват и кому какого размера ложку выдать… дерьмо хлебать.

— Господин барон! Дубину возьмите!

Кто-то из кнехтов. Может, смекнул, а может, Лис приказал.

— Спасибо. Расспроси тех, кто говорить может, где они плененных фогтом девок держат…

Взглянул внимательнее в рябое лицо. Шрам на лбу и бесшабашные, смышленые глаза. Надо запомнить. Если инициативу проявил, скажу Лису, чтоб поощрил.

А вот и те, что «огнем и мечом» проповедовать привыкли, пожаловали.

В конце галереи показалось двое тевтонцев рангом повыше обычных воинов. Да и вообще — повыше. Как минимум на голову. При полном рыцарском параде и с черными крестами на броне. То бишь на наброшенных на плечи белых простынях, которые у храмовников вместо плащей и флагов. И над шлемами целые султаны из разноцветных перьев колышутся. Мечи обнажили и прут, как с рублем на буфет. Даже без боевого клича. Психическая атака типа…

Кстати, очень профессионально прут. Один несет свой цвайхандер на плече. Сверху рубить будет. Второй — положил волнистое лезвие фламберга на сгиб левой руки, готовя тычок острием, как копьем. А двуручный меч, особенно в умелых руках, это серьезно. Получить таким рельсом по башке у меня нет никакого желания.

— Стоять, бояться! Сейчас я вам устрою Курскую дугу! Хальт! Хенде хох! Швайнегунд!

* * *

Если требование остановиться и поднять руки могло всего лишь озадачить крестоносцев, а то и вовсе рассмешить, — пропустить мимо ушей подобное оскорбление высокомерные тевтонцы не могли. Они и отреагировали. Только не как вспыльчивые горцы, воплями и бурной жестикуляцией, а как положено истинным арийцам. То бишь дружно остановились, глядя на меня, как баран на новые ворота. Потом тот, что с мечом на плече и более пестрым султаном на шлеме, поднял свободную руку и с неуместным пафосом изрек:

— На колени, исчадие ада! Именем Создателя повелеваю! Устрашись силы, данной нам святой верой и пади ниц перед слугами Христовыми!

Угу, сейчас. Только шнурки поглажу и коньки заточу… Хотя… Это мысль. Спасибо за подсказку.

Я громко охнул и прижал руку к груди.

Такая наглядность воздействия Божьего слова на неведомое чудище вдохновила храмовников. Оба рыцаря синхронно перевернули мечи рукоятями вверх и, торжественно направив в мою сторону эти, довольно специфические прототипы распятия, дуэтом заголосили как с амвона:

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. In nomine…

Опираясь на дубину и пошатываясь, как пьяный или тяжело больной, я сделал еще несколько шагов, всем видом демонстрируя, что еще мгновение, и паду ниц. В смысле: «Не стреляйте, я сдаюсь!»

Но рыцари не смилостивились, а только выше вздели над головами мечи и заголосили молитву еще громче.

Из последних сил, на подгибающихся ногах я преодолел последние метры, ухмыльнулся (жаль, на медвежьей морде это никак не отразилось), перехватил дубину покрепче и, как при отбивке мяча в бейсболе, врезал ближайшему тевтонцу по плечу.

Убить не убил, но с ног сшиб, да и плечевой сустав с ключицей размозжил наверняка… Рыцарь упал, сбивая с ног товарища, и завизжал при этом неожиданно тонко, как заяц в зубах у волка. Второй тевтонец не пострадал и попытался подняться, да только в такой броне это дело не быстрое. А мне и полсекунды хватило. Подшагнул, пнул в голову, а когда рыцарь повалился навзничь, впечатал пятку ему в грудь. Всем весом. Сминая панцирь… Так что, если немец не носит доспех на вырост, его можно больше не считать. «Трехсотый» как минимум.

Стоявший позади этой парочки «проповедников» паренек — в обычной одежде горожанина, даже без кольчужки, и с одним только копьецом в руке — побледнел от ужаса, развернулся и бросился прочь, вопя что-то типа: «Тодес!!!» или «Айсберг!» Или «Вайсбир»?.. Увы, моих познаний в немецком было слишком мало, чтобы понять, какое отношение к смерти его господ имеет ледяная гора, а тем более «белое пиво».

Не суть, с перлами фольклора будем разобраться зимой, у камина. Вспоминая походы, победы, пересчитывая трофеи и потягивая этот самый «бир». А теперь «чем больше сдадим, тем лучше для нас». Потопали дальше…

Что у нас в дебете? Если я не сбился со счета, то у врага в минусах два десятка кнехтов и три рыцаря, а мы (тьфу три раза!) пока двигаемся в полном составе. Неплохой баланс. Вот только время, к сожалению, больше на нас не работает. Если до сих пор кто-то в замке еще умудрялся спать, то теперь, стараниями перепуганного до смерти пажа, с ложа поднялся бы и мертвый… Ну, или мертвецки пьяный.

Вообще-то, это только кажется полным безумием с пятьюдесятью воинами, из которых и двух десятков не наберется в хорошем доспехе, нападать на замок с гарнизоном в полторы сотни кнехтов. И не меньше дюжины рыцарей. На самом деле в скоротечном ночном бою действуют иные правила. Не арифметические…

Во-первых, не спят и отчасти готовы к бою не больше нескольких десятков воинов. Во-вторых, стражники разбросаны по всему периметру и территории замка. Значит, чтоб собраться вместе, им нужно время. Не говоря уже о том, что доспех надеть — не в сапоги по тревоге запрыгнуть. А это снова время… Тогда как нападающие все вместе — сжатый кулак, и бьют под дых. Со всей силы…

— Степан, — Лис догнал меня в конце галереи, — комтур фон Ритц в донжоне. Казарма слева, у ворот… В западной башне гостят пять бранденбургцев с оруженосцами. А вот пленниц в замке нет.

— Как нет?

— Мне откуда знать? — развел руками Фридрих. — Поварихи, прачки и прочая прислуга имеется, конечно. Не монастырь. Но таких, кого бы силой удерживали, пленники, говорят, нет.

— Ладно, после разберемся…

Жаль. План «А» — схватить девиц в охапку и ретироваться раньше, чем начнется основная заваруха, рассыпался в прах. Что ж, приступим к плану «Б». Тому самому, когда конечный результат не ясен, но больно будет многим.

— Бери всех бойцов и бегите к казарме. Если успеете, и кнехты еще внутри, заприте снаружи дверь и не давайте выбраться. А как управишься, сходи к бранденбургским рыцарям и от имени маркграфа Генриха фон Айзенштайна предложи им не вмешиваться в бой. Мол, это личные счеты между маркграфом и комтуром фон Ритцем. Пообещай им после битвы свободный выход из замка. Но если увидишь, что мы опоздали, и кнехты уже во дворе, не геройствуй, капитан. Возвращайтесь к башне с переходом, занимайте оборону и держитесь там, пока сам не приду. А если что, предложите потом обменять меня на пленников. Те два последних рыцаря, что в галерее валяются, похоже, из высокородных. Может, храмовники и согласятся…

— Что ты задумал?

— Сейчас все сам увидишь и услышишь. Главное, не вмешивайся. Я серьезно, капитан. Это приказ!

— Как скажете, господин барон…

— Лис, я помню кодекс наемника. Поэтому повторяю: что бы тебе ни показалось, ни в коем случае не вмешивайся! И людей попридержи. Лады?

— Да понял я, понял.

Видно было, что ему ничего не понятно, но судя по серьезности взгляда, капитан уже привыкал доверять моим словам. Поскольку до сих пор они не расходились с делом, а главное… приносили прибыль.

Мысль, как обычно, пришла в голову неожиданно. Впрочем, скорее всего, ее подсказали своими действиями тевтонцы, когда пытались воздействовать на меня молитвой. Видать, на полном серьезе восприняв мой маскарад. А если их убедило, то почему не продлить спектакль? Значит, пора топать на сцену…

То бишь хорош бегать по переходам, а надо выбираться на открытое пространство. Откуда меня можно и увидеть, и услышать.

Защитники замка, из тех, кто попадался мне на пути, были готовы вступить в бой с людьми и не ожидали увидеть чудовище. Так что большей частью кнехты сами отскакивали в стороны, и я пробегал мимо, не обращая на них внимания. Замешкавшихся и особо ретивых попросту отталкивая. Преодолев галерею и лестничный пролет соседней башни, я выскочил во внутренний двор замка, встал посередине и, не теряя ни секунды, заорал во всю мощь своей теперешней глотки:

— Конрад фон Ритц! Чаша терпения переполнилась твоими злодеяниями! Пришло время тебе самому испить ее горечь! Я — младший демон четвертого курса физико-математического факультета Абду Рахман ибн Хоттаб пришел за тобой! Выходи, если ты мужчина, и сразись со мной! Мой повелитель, великий и справедливый декан Бааль Зебуб, дает тебе последний шанс. Победишь — будешь жить еще десять лет. Проиграешь — ад с нетерпением примет твою душу!

Свой расчет я строил на поголовном суеверии, присущем средним векам, породившем охоту на ведьм и прочее мракобесие. И не ошибся.

— Что?! — фогт, видимо, только проснулся и выскочил на внешнюю галерею прямо в ночной рубашке. Впрочем, может, штаны он и успел надеть, мне снизу не было видно. — Ты, презренное исчадие ада, смеешь утверждать, что дьявол прислал тебя по мою душу?! Душу командора Ордена крестоносцев?! Принявшего обет служения святой вере?! И несущего ее свет в земли язычников?

Несколько лучников, успевших подняться на стены, считая, что могут вмешаться в наш разговор, дружно спустили тетивы. Но все стрелы, как и следовало ожидать, отскочили от меня, не причинив вреда.

— И это все? — я пренебрежительно сгреб ногой в кучку сломанные, с расщепленными наконечниками стрелы и демонстративно сплюнул на них. — Бери в руки меч, как надлежит мужчине, а не сыпь словами, как жалкий скопец… Или надень рубище, накинь на шею петлю и смиренно встань передо мною на колени.

Последнее сравнение к христианству не имело никакого отношения, но в свете проблем, которые терзали храмовника, прозвучало очень кстати. Косвенно подтверждая, что я посланец тех сил, для которых нет тайн. Да и звучало оскорбительно. После него о петле и рубище можно было даже не добавлять.

— Слушайте меня все! — теряя остатки здравомыслия, взревел фон Ритц. — Никому не вмешиваться! Я сам отправлю демона в те глубины преисподней, откуда он посмел вылезти! Пусть Сатана убедится в силе моей веры и силе меча, освященного самим понтификом!

Отлично. Именно то, что требовалось. В смысле чего я своим нерыцарским поведением, а точнее откровенным хамством, и добивался. Фогт купился на банальное «слабо». И теперь численное преимущество защитников окончательно свелось к нулю.

Нет, правильно придумали предки решать споры поединком. Сильно экономит ресурсы. Как человеческие, так и в денежном исчислении. В наше бы время так. Возник спорный вопрос в Думе или с соседним государством — выставляй поединщика на Суд Божий. Выиграл — стало быть, твоя правда и резон. Проиграл — сиди тихо и не журчи. Готовь апелляцию в Гаагский суд. В смысле тренируй нового бойца…

* * *

Не знаю, насколько быстр и героичен Конрад с девицами, но ко мне он отнесся с должным уважением. За то время, что фогт готовился к бою, я успел сосчитать половину булыжников, которыми был вымощен двор замка. Этому способствовало все возрастающее количество факелов, которыми двор расцветился, словно новогодней иллюминацией. Заодно позволяя мне произвести учет лучникам… занимающим лучшие зрительские места у амбразур и на открытой галерее. Кстати, о лучниках. Судя по их численности, Лис таки успел задержать в казарме не меньше половины гарнизона. С одной стороны, неплохо, а с другой — трибуны стадиона пустуют…

Я помотал головой, пытаясь избавиться от насмешливости, но тщетно. Какая-то безбашенная удаль захватила меня и несла, как на гребне волны. Тот самый кураж, без которого на ринг лучше не подниматься. Все равно битым будешь.

Одним словом, хорошая штука. Если не зашкаливает. А меня, похоже, занесло… Выманить фон Ритца на поединок получилось знатно. Да только как теперь бранденбургские рыцари должны принять заверения Лиса о невмешательстве и неприкосновенности? В свете моей скоропалительной демонизации. Какая нафиг междоусобица, если на стороне маркграфа Айзенштайна выступают силы ада? Тут не то что серой, тут отлучением от церкви и гарью инквизиторского костра попахивает. Ну, ничего. На то он и Лис. Выкрутится как-нибудь. А я потом подыграю… Сбросив маску.

Во сказанул. А под маской у меня что? Ангельское личико? Засада, однако…

Фогт вышел на битву с нечистью во всей рыцарской красе, то бишь облаченный в полный готический доспех. Что значит — все тело упаковано в броню. Так что даже ахиллесовой пятки не осталось. Если не считать таковой некоторое ограничение в подвижности. Даже если ты родился и вырос в латах, все же это не трусы и майка — полтора пуда железа как минимум. А еще и оружие. Кстати, очень грамотно подобранное. Чувствуется немалый опыт воина…

Основное — моргенштерн. Причем не как навершие палицы, по типу булавы или шестопера, а как кистень. То бишь устрашающего вида стальной шарик, усеянный длинными и острыми шипами, крепился к короткой рукояти полуметровой цепью. Идеальное оружие против противника в доспехе, способном выдержать удар меча или пики. Или такого толстокожего, как я.

В левой руке — панцербрехер. Он же мизерикордия. Нечто среднее между длинным стилетом и коротким мечом. Но главное его предназначение все же — делать дырки в панцире противника. Как и следует из названия. Что еще раз подтверждает большой опыт фогта. Увидев, как от меня отскочили стрелы, он тотчас сделал правильный вывод и выбор.

Ну что ж, отсалютуем друг другу и начнем, пожалуй. Пока солнце не взошло…

— Вижу, человек, ты не хочешь смириться и решил испытать судьбу. Что ж… Пусть будет так.

Я демонстративно взмахнул над головой дубиной с такой скоростью, что она загудела, как лопасти вертолета. Психическая атака типа. Увы, не подействовало. Рыцарь, не ожидая, пока я закончу вращение, быстро шагнул вперед и перекрестил меня моргенштерном. В том смысле, что нанес два быстрых удара крест-накрест.

Скомбинированный паном Лешеком многослойный доспех выдержал испытание, но и дал мне прочувствовать, что надолго его не хватит. Шипы моргенштерна способны разорвать в клочья не только кожу, но и кольчугу. Стало быть, нечего варежкой щелкать… Если жизнь дорога.

Используя силу инерции, я завершил круговое движение дубины, метя в голову тевтонцу. Такой удар мог бы с ходу поставить точку в поединке… попади в цель. Но немец оказался гораздо проворнее, чем можно было ожидать от ходячей статуи. И дубина пролетела мимо. Хорошо, что я ожидал подобный исход, а то пошел бы за ней следом. Аккурат под удар в печень тем четырехгранным шилом, что предназначено для оказания последнего милосердия смертельно раненному врагу.

Да, не зря Фома не уставал повторять: «Нюхай дистанцию! Держи равновесие! Не бодайся! Провалившийся боксер — кусок мяса для отбивной!»

Я дернул дубину на себя, сместил вес и отшагнул назад и в сторону. Смещаясь вправо, чтобы храмовник сам себе мешал дотянуться до меня моргенштерном и терял время, разворачивая корпус.

Рыцарь разворачиваться не стал. Приставным шагом сдвинулся в том же направлении, не давая разорвать дистанцию, и стальной «еж» опять загудел в воздухе. К счастью, сейчас фогт бил не прицельно, а только чтоб не дать мне времени собраться и подготовиться к контратаке. Так что удар получился не сильным. Доспех выдержал.

«Гм, а похоже, что в былинах не очень-то и привирают насчет сражений витязей с разными великанами и прочими Горынычами. Судя по тому, как уверенно держится тевтонец, ему абсолютно поровну, кого на тот свет спровадить. Человека или демона…»

Ухх! Боль, как огнем, обожгла колено…

Черт! Вечная проблема боксеров. Прекрасно видя и контролируя все на верхнем уровне, постоянно забываем о ногах. Да и «утренняя звезда», скажу прямо, не тот тип оружия, с которым приятно иметь дело. Фон Ритц не сделал ни одного лишнего движения, а просто хлестнул наотмашь, используя только кисть. А утяжеленный стальной еж на конце цепи сам придал себе необходимое ускорение. Хорошо, что в удар не был вложен вес тела. Мне и без этого мало не показалось. А если прилетит со всего маху? Нет, хватит дурачиться, не на танцах…

Я сделал вид, что нога пострадала гораздо сильнее, чем на самом деле, и сильно припадая на нее, стал пятиться.

Рыцарь тут же поднял забрало и радостно заорал:

— Что, бесовское отродье?! Не нравится? Погоди, я тебя еще не так угощу. А потом свяченой водой напою. Иорданской! С самого Крещения стоит в часовне! Как тебя дожидалась!

Я молчал, тяжело сопел и продолжал неуклюже отступать. А еще опирался на дубину, как на трость.

Такое поведение явно раненого противника настолько вдохновило крестоносца, что и он решил добить меня молитвой. Впрочем, вряд ли фогт был наивен так же, как те два рыцаря, что изгоняли меня рукоятями мечей. Просто командор хорошо понимал, какую славу эта победа будет иметь в глазах братьев, и какие почести в ордене, соответственно, принесет. Мечом махать у тевтонцев многие мастера, а повергнуть посланца Преисподней силой духа и веры — это не в борщ чихнуть. Тут огромная святость нужна. Уровня Гроссмейстера, не ниже.

— In nomine Patris…

М-да, с таким голосом и слухом только демонов и изгонять. После нескольких минут речитатива в исполнении комтура Розиттен, самое упертое адское создание предпочтет по-быстрому ретироваться обратно. Уверен, все стоны и стенания грешников звучат гораздо мелодичнее, чем рыцарское исполнение молитвы. Убивать таких мартовских солистов надо. Реально невыносимо. Аж скулы сводит. Пора действовать…

План у меня нарисовался простой до неприличия. В боксе такое проворачивают, если соперник заведомо слабее, и бегать за ним по рингу нет никакого желания. Подставиться и ответить. А чтоб он решился на сближение, сначала следует раскрыться. В нынешней ситуации — изобразить слабость. Убедительно и правдоподобно.

Застонав как можно громче и жалостливее, опираясь всем весом на дубину, я опустился на «здоровое» колено, отставив «больную» ногу в сторону. Как будто она не сгибается. Еще и голову наклонил… Немного. Одним словом, картина маслом: «Враг повержен, приходи и добивай».

От такого зрелища все болельщики со стороны крестоносцев торжествующе завопили, стали улюлюкать и выкрикивать что-то оскорбительное в мой адрес. Мои, уж не знаю, как это Лису удалось, угрюмо молчали.

— Во славу Господа нашего! — торжественно изрек Конрад фон Ритц, неторопливо подошел ближе, встал в метре передо мной, широко размахнулся, словно сноп обмолачивал, и влепил мне по голове «утренней звездой».

Только хрустнуло…

Бедный Умка. Не знаю, сколько покушений ему пришлось испытать при жизни, но после смерти моего белого мишку уже раз десять убить норовили. И если бы не шлем, эта попытка вполне вероятно могла бы закончиться успехом. Окончательным…

Несмотря на прекрасную защиту, от удара моргенштерном у меня аж искры из глаз посыпались. Как при нокдауне. А фигура крестоносца сперва расплылась, а после и раздвоилась… Демонстрируя тенденцию продолжить почкование.

Но сколько бы фогтов ни стало, все они, как один, сейчас тщились освободить застрявшее в черепе медведя оружие.

Я дал себе еще пару секунд, чтоб собраться, Конраду еще разок дернуть, чтобы рыцарь потянул меня на себя, и когда это случилось, быстро перенес вес тела на отставленную ногу, освобождая дубину. Чуть-чуть приподнялся и без замаха, но вкладывая в удар силу разворачиваемого корпуса, нанес мощный удар. Метя по ногам храмовника…

 

Глава третья

Ну нет во мне настоящей злости. Реальный огр или тролль таким ударом обезножили бы рыцаря, в буквальном смысле оторвав ему ноги. А я в последнюю секунду вспомнил о гуманности… Даже к немцам. В общем, Конрад фон Ритц завопил что-то вроде: «О, майн Гот!» — и брякнулся всем надетым железом о брусчатку. Или сперва брякнулся, а уже потом завопил. Не суть, главное, я опять победил!

Больше того, противник жив и вроде при сознании… Крепкий мужик.

Зрители единодушно охнули, и замок накрыла тишина, в которой были слышны только стоны храмовника и мое шумное дыхание.

Несмотря на запрет, несколько стрелков не сдержались, увидев поверженного комтура, и спустили тетивы луков. Но, как и раньше, от стрел у меня только зуд по спине пошел. Что я тут же всем и продемонстрировал. Почесав между лопатками дубиной…

Это столь мирное действие почему-то вызвало у зрителей на галерке громкие, жалостные крики и вопли ужаса. Некоторые даже закрывали лица и отворачивались. Чего-то я не понял. Может, немцы считают, что чесаться на людях неприлично? Странно для нации, которая даже в пускании ветра за столом не видит ничего зазорного. Хотя сам я при таком не присутствовал, а люди чего только не прибрешут.

Конрад бессильно скреб руками по мостовой, то ли пытаясь приподняться, то ли отползти… Скорее последнее. Кому охота в ад? А вот он я — посланец Бааль Зебуба. То бишь самого Вельзевула, Люцифера или Сатаны. В зависимости от вероисповедания и глубины познаний. (Как по мне — все один черт.) И поскольку у нас не рыцарский турнир, а где-то Божий Суд, на помощь тевтонцу ни герольды, ни оруженосцы не придут. Если только труп забрать. Впрочем, и это не в нашем случае. Ведь по легенде я как раз за ним и явился. Или мне только душа положена…

Разберемся по ходу… А пока надо бы бедняге хоть железный горшок с головы снять. Дыхание облегчить, пока и в самом деле коньки не отбросил. Я же еще не все узнал, что хотел. К примеру, где он прячет ключ от казны, в которой деньги лежат? Да и с похищением девиц явная непонятка. Если пленниц нет в Розиттен, то куда комтур их спрятал? Какие планы у Гроссмейстера насчет Грюнвальда? В общем, хватает тем.

Но прежде чем комтуром заняться, надо себя в порядок привести. А то стою, как чучело…

Первым делом я выдернул из медвежьего черепа моргенштерн и отшвырнул в сторону. Потрогал пальцами прореху… Какую великолепную шкуру попортил, сволочь! Раритет… Или наоборот — новодел? В общем, сейчас таких не делают.

Потом отложил дубину и опустился на колени рядом с поверженным рыцарем. Сперва, на всякий случай, отодвинув подальше от его руки панцербрехер. Не фильм снимаем. И все эти удары в печень уже практически проигравшим героем мы не заказывали. Тем более что главный персонаж тут я. То бишь должен дожить до последней серии.

Вздох облегчения, донесшийся даже сюда, подсказал мне, что именно раньше вызвало у зрителей поединка испуг. Когда я занес дубину над головой чтоб почесаться, они решили, что это для завершающего удара.

— Живой? — поинтересовался для порядка, стаскивая шлем. Поскольку злой, ненавидящий, хотя и мутноватый от боли, взгляд тевтонца был лучше любого ответа.

Молодец рыцарь. Хорошо держится. Колени-то наверняка размозжены, и боль жутчайшая, вон — все лицо в испарине. А только зубами скрежещет… Не был бы врагом и законченной сволочью, я бы даже зауважал его.

— Готов отправляться, или, может, исповедаться хочешь? Облегчить душу напоследок…

— Делай то, за чем послан, демон… Мне не в чем каяться… — с тоской прошептал фогт. — И уж всяко не перед бесом.

Упертый фриц попался. Ну не пытать же мне его, в самом деле. До Женевской конвенции еще не одна сотня лет, но я не садист, не смогу над раненым измываться.

— Неужто, Конрад фон Ритц, тебе и в самом деле не страшно отправляться в ад, даже не сделав попытки очистить совесть?

— Тебе какая забота? — проворчал тот, едва сдерживая стон. — Делай то, за чем пришел.

— Самая прямая, — я доверительно понизил голос. — Чем чище душа, тем меньше время ее мучений в чистилище. И стало быть, нам меньше возни… Думаешь, не надоедает из века в век одно и то же? Вместо того чтобы за суккубами поволочиться или в картишки с братками перекинуться, только и знай — подкладывай дрова под котлы с кипящей смолой, чтоб не остывали. Да жги грешников каленым железом…

С каждым произнесенным словом лицо рыцаря бледнело, словно из него вытекала вся кровь, до капли.

— Ну так что? Поговорим о сожженных заживо невинных младенцах, или о девицах, похищенных из-под венца для надругательства и забавы? Поведай, рыцарь, услади мой слух…

Такого удивленного и одновременно негодующего взгляда я даже у Митрофанушки никогда не видел.

— Да ты ополоумел, демон?! — возмутился храмовник, пытаясь сесть. Но не смог и со стоном повалился навзничь. — Какие еще младенцы и девицы?..

— Говорю о свадебном поезде, вырезанным этой зимой возле Янополя… — услужливо подсказал я. — Где теперь невеста… с подружками? Все еще ублажают твоих воинов, или вы их удавили уже всех?

Видимо, в моем тоне что-то насторожило тевтонца. Он присмотрелся внимательнее, насколько это позволял сделать неверный свет от факелов, помотал головой и криво усмехнулся.

— Врешь… На моих руках много крови. И язычников, и еретиков, и неверных. Наверно, и детская найдется. Но в чем меня точно нельзя винить, так это в надругательстве над девицами. И ты не мог бы об этом не знать, если б на самом деле пришел из ада. Кто ты? И зачем так вырядился?

Ух ты, какой сообразительный. Впрочем, был бы глупцом, в фогты не выбился бы. Это у нас теперь последний глупец может занять хоть командорское кресло, хоть депутатское. Были бы деньги и связи.

Я видел, что рыцарю с каждой минутой становится хуже, значит, следовало поторопиться с допросом.

— Какая разница, чья рука отправит тебя в преисподнюю? Демона или мстителя? Но если хочешь узнать, расскажу. Позже. Сперва закончим с невестой. Почему я должен верить твоим словам, а не страданиям жениха?

— Откуда мне знать? — тевтонец держался на удивление спокойно. — Я же не слышал, что именно он говорит. Может, спутал с кем-то. Если нападающие крестоносцами одеты были. А может, ума от горя лишился? Но одно я знаю точно — это не моя затея.

— Разве? Станешь утверждать, что это не ты возил тайком свою жену лечиться от бесплодия к лекарю из Янополя? А когда он оскорбил тебя…

Меня остановил смех рыцаря. Это было так невероятно и неожиданно, что я даже растерялся. Тяжело раненный храмовник, глядя в лицо смерти, смеялся.

— Тебе смешно?! — Горячая волна ударила в голову мне. Задыхаясь от ярости, я смахнул с головы медвежью шкуру вместе со шлемом, ухватил немца за плечи и рванул к себе. — В глаза смотри, ублюдок!

Фон Ритц взглянул на мое лицо, и во взоре его снова появилась смертная тоска. Он ведь уже почти убедил себя, что имеет дело с ряженым, а оказалось, что даже под маской скрывался не человек.

— Мне действительно смешно, кем бы ты там ни был. Но если с воином я готов поговорить, то с демоном нам обсуждать нечего… — прохрипел он. — И если тебе нужны ответы — перекрестись.

— Зачем?

— Разве ты не услышал? — фогт устало прикрыл глаза. — С посланником Сатаны мне говорить не о чем.

Надо так надо. Что мне, жалко?

— Хорошо. Смотри… Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

— Православный, значит… — вздохнул тот и снова закрыл глаза. — Жаль. Но хоть не дьявол. Так и быть… Нет у меня интереса к женщинам потому, что я… скопец.

— Ну и что из… — сгоряча я не сразу осознал смысл услышанного. — Как ты сказал? Повтори!

Храмовник опять скривил губы. От боли… А может, от горечи.

— Да. Тебе не послышалось.

Блин! Но тут мне вспомнился голос фогта, больше напоминающий лосиный рев, чем женственное щебетание евнуха, и я недоверчиво переспросил:

— Скопец?.. С таким басом?

Но тевтонец не смутился.

— Этого объяснить не могу. Может, Господь решил, что уже достаточно отнял… Но я не вру. Еще оруженосцем магистра Робина фон Эльца, в бою с литовцами под Ошмянами я получил ранение в пах. И с тех пор у меня в штанах ничего нет. Можешь сам посмотреть, если не веришь.

Я дернулся было к доспеху немца, но опомнился. Так не лгут. Даже на смертном одре. Тем более врагу.

— Теперь понимаешь, почему я не мог никуда возить жену… Которой у меня тоже, чтоб ты знал, нет и никогда не было. А при виде свадьбы, даже чужой, у меня только зубы ныть начинают.

Что за бред?! А как же тогда история брата Себастьяна? Чтоб мне треснуть, если я хоть что-нибудь понимаю! Либо кто-то бессовестно врет… либо мы не тот замок захватили?

— Слышь, фогт! А это точно Розиттен?

Задумавшись, я неуклюже задел колено Конрада, от чего державшийся из последних сил храмовник, даже не вскрикнув, закатил глаза под лоб и потерял сознание.

— Эй-эй, ты чего удумал? Ты мне брось это дело…

Я вскочил на ноги и рявкнул на весь замок:

— Чего рты разинули?! Не видите, комтур умирает?! Живо лекаря сюда! А не то я вам!..

* * *

На какое-то время мне показалось, что удар по голове не прошел бесследно и я как минимум оглох — такая в замке стояла тишина. Но уже в следующее мгновение двор ожил и зардел, словно потревоженный улей. Прямо как в анекдоте о «лопнувших» глазах и свете, выключенном в туалете.

Будто уже давно стояли в дверях и только ждали моего разрешения, во двор выскочило несколько человек, одетых, как слуги, и, с опаской косясь в мою сторону, захлопотали над фон Ритцем. Похоже, фогта здесь сильно уважали. Или побаивались…

Ко мне тоже подбежала пара наемников Лиса. Морды довольные, глаза веселые. Будто хмельного дернули. Принюхался. Нет, не пахнет. Значит, от радости. Что и замок наш, и сами уцелели.

— Ваша милость, вы не ранены? А то, как храмовник вам по голове булавой врезал, мы думали, все, поминальную надо заказывать…

— Нет. Фогт только медведя еще раз убил, — я тоже изобразил на лице веселье. Зачем людей излишней серьезностью тревожить. — Капитан где?

— У бранденбургских рыцарей, ваша милость. Как вошел в башню, так и не выходил больше.

— А что в казарме?

— Сперва ломились, теперь притихли.

— Понятно… — услышав ответ, я сделал себе зарубку на память: если осяду где-нибудь надолго, сделать в помещении для солдат второй выход. Типа аварийный. Но это потом. Сейчас успех закрепить надо.

Я поманил ближе того, что выглядел старше. Солиднее.

— Объяви кнехтам, что их фогт сдался в плен и замок переходит к маркграфу фон Айзенштайну. Если кто захочет присягнуть новому господину — препятствий не будет. Как и тем, кто пожелает уйти. Да, не забудь прибавить, что жалованье маркграф кладет вдвое против прежнего, после первого месяца службы. А ты, — я ткнул пальцем во второго, помоложе, — метнись к западной башне. Лиса позови. Если выйдет, скажите что жду его. А если нет, двери не ломайте, меня зовите.

— Как прикажете, ваша милость!

Отдав распоряжения, я вернулся к Конраду. Пользуясь тем, что рыцарь без сознания, то есть боли все равно не чувствует, с него первым делом сняли доспехи.

Лекарь, а их всегда просто отличить от остальных по характерным движениям, когда они осматривают пациента, супил брови, что-то бормотал, но особой озабоченности не выказывал.

— Что с ним?

— Повезло господину коммодору… — ответил тот, не отрываясь от дела и даже не посмотрев, кто спрашивает. — Если можно перелом назвать везением. Но это как посмотреть. Немного ниже, и остался бы фогт без ноги. Вернее, пришлось бы отрезать конечности по колено. Чуть выше — дубина раздробила бы бедро. А кость срастется… Через месяца два-три хоть в седло. Только на дождь ныть станет…

Угу. Что ж, может, оно и к лучшему. Враг он и в Африке враг, особенно немец, но если не повинен фон Ритц в том, что я ему предъявить хотел, то и наказание можно смягчить.

— Очнется скоро?

— Когда прикажете, ваша милость…

Лекарь явно слышал, как ко мне обращались наемники, и сделал вывод. Умен, шельма. Решил сразу бонусные очки заработать. А что, Le Roi est mort, vive le Roi! Англичане, кажется, как раз во время крестовых походов этот тезис и придумали. Или это на него мой портрет подействовал? Я заметил, как врач дернулся, соизволив обратить внимание на того, с кем говорит. Он даже украдкой смастерил левой рукой «козу», которой мусульмане ифритов изгоняют. Без разницы.

— Только, если позволите, я бы сперва хотел закончить с перевязкой.

— Хорошо. Мы же христиане, а не варвары. Зачем причинять рыцарю лишние страдания… — но так как милосердие плохо вязалось с моей внешностью многозначительно прибавил: — Намучается еще.

Не знаю, что лекарь и слуги вообразили себе, но побледнели все. Пускай. Авторитет и уважение еще приобретать надо, а страх действует сразу. И дисциплинирует. Чтоб без сюрпризов. Вроде яда в стакан или ножа в спину.

— Долго ждать, пока ты закончишь?

Лекарь внимательно поглядел на меня, поскреб затылок. Зачем-то прокашлялся, словно внезапно вдохнул едкого дыма, и только после всех этих проволочек ответил:

— Нет, ваша милость. Я, конечно же, если прикажете, могу поторопиться. Но если господин рыцарь вам нужен не только для пыток, а еще и в будущем, то спешить не стоит. Чем лучше я все сделаю, тем быстрее он встанет на ноги. Не сразу, конечно, месяца через два… если будет на то воля Создателя.

— Я тебя понял, э-э-э… — Выразительная пауза, вопросительный взгляд и характерное шевеление пальцами подсказали эскулапу, какая подсказка мне от него требуется.

— Абу Али ибн Абдуллах, ваша милость. Чтоб не утруждать ваш слух и память.

То-то я гляжу, он слишком смуглый для германца. Спасибо крестовым походам — гроб Господен, кажется, так и не нашли, зато медицину в Европе подняли на должный уровень.

— Угу… Я буду звать тебя Али… — подыграл я эскулапу, как и все азиаты в душе убежденному, что европейцы тупые и ленивые хамы. Еще и морду кирпичом сделал. А чего, я сиятельство, мне можно. — Лечи рыцаря хорошо. Он мне нужен здоровый. Иначе, как ты верно заметил, я ударил бы выше или ниже…

Потом наморщил лоб, изображая мыслительный процесс, и спросил:

— Скажи, Али… Слышал ли ты что-нибудь о той беде, что приключилась с лекарем из Янополя?

— Господин интересуется достопочтимым Аароном или аптекарем Левинсоном? А может быть, доктором Крауткопфом? Так о последнем не стоит. Кажется, его не зря так прозвали… — сын Востока не подал виду, что удивлен моим вопросом.

А вот я на минуточку остолбенел. Не от изобилия еврейских имен и фамилий, это как раз в порядке вещей — не зря у острого на язычок народа до сих пор живет поговорка: «Вася, Петя — арбайтен. Гога — шрайбен», и среди светил медицины Зильберштейнов на порядок больше, чем Ивановых, Чепуренко или Гарбузюкив, вместе взятых. А потому, что ни один из перечисленных не мог стать братом Себастьяном. Иудей-выкрест явление не самое фантастическое, особенно когда гешефту на пользу, но дело не в вере и даже не в деньгах. Я же видел «немого» лекаря, и он точно не был жидом.

— А других лекарей в Янополе ты не знаешь?

Абу Али ибн Абдуллах мотнул головой.

— Нет, ваша милость. Это маленький город. И не очень богатый… Там и троим медикам делать нечего. Так что других врачевателей в Янополе нет. По меньшей мере с тех пор, как я поселился в замке Розиттен. То бишь уже скоро лет шесть будет.

— Ваша милость! — к нам подбежал запыхавшийся ландскнехт. — Прошу прощения, вас капитан зовет. Сказал: «Важно и срочно!»

Вот как? Не идет, а к себе зовет? Видимо, что-то не так пошло с бранденбургскими рыцарями.

— Веди, — кивнул наемнику и бросил через плечо лекарю: — Али, надеюсь, что до моего возвращения фон Ритц придет в сознание?..

Вообще-то провожатого я взял скорее для статуса. Не надо иметь университетское образование, чтобы понять, какая из башен замка западная. Тем более в предрассветный час, когда начинают блекнуть и прятаться звезды на восточной части неба. Но все те, кто продолжал наблюдать за происходящим из укромных мест, ни на секунду не должен усомниться в моем высоком положении. Сдаться благородному и высокородному противнику не так обидно, как сложить оружие перед подлым разбойником.

У двери, ведущей в башню, стояло еще несколько наших воинов, укрывающихся за невысокой баррикадой, сооруженной наспех из каких-то бочек и досок, и нацелив на бойницы башни взведенные арбалеты.

— Чего тут у вас? Где капитан?

— Пригнитесь, ваша милость. Или хотя бы щит возьмите… — протянул мне свой кто-то из наемников.

Я не стал отказываться. Спрятаться за парой бочек, если сверху стрелять начнут, при моем росте все равно не получится. А снова шлем надеть я запамятовал. Можно, конечно, медвежью голову вместо капюшона набросить. Но в преддверии разговора с бранденбургскими рыцарями, это не самая лучшая идея. У меня и без дополнительной маскировки для их восприятия вид не самый подходящий. Так что обойдемся без дополнительных спецэффектов.

— Рассказывайте.

— Так нечего рассказывать, ваша милость… — пожал плечами наемник, нервно дергая усом. — Лиса эти внутрь впустили и сразу дверь заперли. Потом, сколько мы ни стучали, не отзывались. Пригрозили только, что стрелять начнут, если не угомонимся. А сейчас капитан показался в бойнице и крикнул, чтобы вас позвали… Если прикажете, мы их мигом выкурим, вон сколько сена у конюшни. Только капитан погибнет… Прибьют ведь.

— Я тебе выкурю! — и для доходчивости сунул под нос усачу кулак. А потом заорал: — Лис, покажись! Живой? Чего звал?! — и прибавил для особо непонятливых или чересчур хитрых: — Эй, вы! Если я не увижу своего капитана через минуту, велю поджечь башню! А кто уцелеет, повешу на стене за ноги!

Ясен пень, что в бойницу Фридрих не просунул бы головы при всем старании, так что пришлось немного подождать. Но вот дверь заскрипела и приоткрылась. Достаточно, чтоб сквозь нее можно было протиснуться. Вернее, продемонстрировать в щель рыжебородую физиономию моего офицера. Спасибо, парни подсуетились и вставили в держатель у двери факел.

— Детство вспомнил, Лис? В прятки играем?

Фридрих ничего не ответил, а место в проеме над его головой заняло незнакомое мне лицо. Такое же бородатое, только уже не рыжее, а скорее пшеничного оттенка. А ведь капитан не из тех, кого проще перепрыгнуть, чем обойти. Когда я был человеком, то глядел ему в глаза не наклоняясь.

— Как видишь, ваш капитан жив… пока, — прогудел здоровяк хриплым басом.

— Видел… — Все еще держащаяся за стенами предрассветная тьма не давала как следует разглядеть меня. А место поединка с фогтом отсюда не просматривалось. Так что, скорее всего, гости крестоносцев до сих пор не знали, с кем имеют дело. Кроме того, что услышали от Лиса. — И что дальше?..

— Рыцарю не пристало договариваться с наемником. Я буду говорить только с вашим господином. Где маркграф фон Айзенштайн?

Эх, вот бы мне опять стать человеком. Хоть на пару часов, если дольше никак нельзя… Спору нет, у великана больше шансов в драке, а вот для переговоров и прочей дипломатии его огромная башка не годится. Но, как говорится, за неимением гербовой…

Под кольчугой зачесалось так требовательно, что я не удержался и заскреб лапой по груди. С удовольствием ощущая, как зуд сменился легким покалыванием.

— Он перед тобой, безымянный рыцарь. Или ты не стесняешься своего имени и готов его назвать?

Где-то я читал, у Конан Дойля, кажется, что рыжие люди очень вспыльчивы. И обидевшись, мгновенно теряют всякий здравый смысл. Особенно ирландцы. А в заселении земель Бранденбурга, если не ошибаюсь, заслугу островитян трудно переоценить. Несмотря на монашеский чин.

Видимо, творец Шерлока Холмса немного переоценил эту степень. Поскольку бранденбуржец дверь на себя дернул, раскрывая шире, и даже вперед подался, но наружу не вышел.

— Придержи язык, наглый щенок! Пока я не отрезал его тебе вместе с головой!

* * *

Забавно. И почему люди всегда так самоуверенны? Особенно здоровяки. Неужели им всем кажется, что кроме них, крупных мужиков в мире больше нет? Кстати, это и ко мне относится. Фома постоянно советовал об этом не забывать… Только в другой раз.

— Может, и щенок… — я ответил спокойно и достаточно громко. — Зато боевого мастифа. А лает на меня кто? Старый облезлый кабыздох? И кстати, фогт фон Ритц тоже давеча грозился меня в землю вколотить по пояс. А где он теперь? Не желаешь взглянуть, о грозный рыцарь Не Называющий Своего Имени?

Очередной дерзости хватило, чтобы вытащить бранденбургца за порог. Но в конечном итоге она возымела действие совершенно противоположное ожидаемому. Здоровяк расхохотался.

— Задиристый петушок. Похоже, ты и в самом деле чего-то стоишь. Давай, выходи к свету, маркграф фон Айзенштайн. Будем знакомиться. И если твое имя мне ничего не говорит, то уверен, что о рыцаре Борне из Берлина, герб Латная Длань на черном поле, ты точно слышал.

Чтоб мне лопнуть! Вот как он прикинул, сколько мне лет, если даже лица не видел? Да и лицо у меня сейчас еще то… Только возраст определять.

Я не торопился показываться. Оно и понятно. Свои и то, когда меня увидели, едва-едва сдержались, чтоб за оружие не схватиться. Или дружно завопить: «Свят, свят, свят! Изыди!» Тьма средневековья не способствует адекватному восприятию не только инакомыслящих, но тех, кто даже внешне не такой, как ты. И рыцарство, несмотря на дворянские корни, широтой взглядов ничем не отличается от простолюдинов. Потянем еще паузу, усыпая дорожку для общения вежливостью и лестью.

— Да, рыцарь Борн, мне приходилось много хвалебных и восторженных речей о тебе слышать, — а мысленно добавил: поскольку читал Ландлэма и даже видел все фильмы. Начиная с «Идентификации». — А моя слава все еще впереди. И как знать, может, именно сегодня она родилась. Скажи, достойна ли рыцарского деяния победа, одержанная в честном поединке над Конрадом фон Ритцем?

Здоровяк помолчал немного, захваченный врасплох вопросом. Но все же нашелся и ответил довольно толково:

— Вне всякого сомнения… Если б ее не запятнало подлое нападение на замок. Ночью, без предупреждения, через потайной ход. Здесь нет доблести, маркграф. Соответственно, и чести. Так что вряд ли после этого твое имя начнут воспевать трубадуры…

И тут мне в голову пришла замечательная мысль: если комедийный герой не помог, может, имеет смысл обратиться к драме? Вернее, рыцарскому роману.

— Скажи, доблестный Борн из Берлина, а не приходилось ли тебе слышать о рыцаре, на чьем гербе изображен вырванный с корнями дуб, а девиз: Desdichado, что по-испански означает «Лишенный наследства»?

— Desdichado? — задумчиво переспросил здоровяк. — Так вот почему мне не известно имя Айзенштайна. Оно, как и все прежние, наверняка вымышленное. Тогда многое становится понятно.

— Что именно?

Мой тон мог быть и мягче, но трудно с ходу перестроиться от задиристости на смирение. Впрочем, рыцарь Борн на это никак не отреагировал. Здоровяк жил в своем мире, не обращая внимания на внешние раздражители.

— Ночное нападение. Поскольку у Лишенного наследства нет земли, а значит, и денег для найма большой компании.

Теперь я удивился.

— Почему ты решил, что у меня под рукой отряд наемников?

— А ты отрицаешь это?

— Нет…

— Еще бы… — хмыкнул рыцарь. — Мне доводилось бывать в бою вместе с Рыжим Лисом. Вот только в последний раз, когда я о нем слышал, Фридрих командовал ротой фон Шварцрегена.

— Это не расходится с правдой, — для закрепления прогресса в заключении мирного пакта пора предъявить верительные грамоты. Типа скажи, кто твой друг, и так далее… — Отто фон Шварцреген мой добрый приятель. А познакомились мы с ним при сходных обстоятельствах.

Бранденбургский рыцарь довольно хохотнул.

— Хочешь сказать, что ты и замок барона уже захватил?

— Не совсем. Обошлось поединком… — я не стал уточнять, что лже-барон Отто фон Шварцреген в результате нашей схватки покинул мир живых, а я подружился с настоящим хозяином замка Черного Дождя. Уж коль пошел обмен знакомыми, отвлекаться на нюансы не стоит. — Ты лучше вот что скажи, славный рыцарь Борн из Берлина, известен ли тебе Завиша Чарный из Гарбова, герб Сулима?

Не знаю, почему именно это имя всплыло в памяти, а не какой-нибудь Ланселот или Тристан Изольдович. Наверно, потому, что приключения завсегдатаев Круглого стола — чужая история. А этот польский рыцарь реально с крестоносцами воевал. И османами тоже.

— Слыхал… — в голосе здоровяка появилось уважение. — Даже имел честь скрестить с ним копья на турнире в Кракове. Знатный боец. Дважды мы ломали копья, а за третьим разом он ссадил-таки меня с седла…

Угадал. Отлично. Теперь надо развивать успех. Пока Борн не спросил, как и где мы с Завишей познакомились.

— А история Юранда из Спыхова и его дочери тебе ведома?

Теперь рыцарь ответил не так быстро, а когда заговорил, в голосе его звучало сомнение.

— Да… Что-то такое оруженосцы говорили. Но сколько в том правды? Я не был знаком с Ротгером, или с Готфритом и Денвельдом, которые упоминаются в той истории с Юрандовной. Зато знаю много других храмовников. И все они достойные рыцари, никогда не замаравшие чести ордена.

— И Конрад фон Ритц среди них?

Борн из Берлина ответил не задумываясь:

— Несомненно! Если и есть кто благочестивее фогта Розиттен, то я о таком не слышал. Разве только Его Святейшество Папа Римский и Гроссмейстер.

Плохо. Неужели я и в самом деле промахнулся с обвинением?

— А если я скажу, что Конрад почти полгода силком удерживает в замке чужую невесту, взятую разбоем прямо из-под венца?! И не одну, а вместе с подружками. А жениху благочестивый рыцарь велел язык отрезать, чтобы тот справедливости не искал…

— Пока своими глазами девушку не увижу, ни за что не поверю! — твердо ответил бранденбуржец. Не задумавшись ни на секунду.

Говоря это, он резко выдернул из держателя факел и сделал несколько быстрых шагов в мою сторону. Действительно быстрых, я и отпрянуть не успел. Расслабился. А если бы рыцарь не факел в руке держал, а меч?

— Такое обвинение, рыцарь Лишенный наследства, нельзя произносить, прячась в тени! Я хочу, чтобы ты повторил все, глядя в глаза!

Приплыли! Сейчас он увидит меня во всей красе, и о переговорах можно забыть. Придется опять хвататься за оружие! Впрочем, разве не для этого мы сюда пришли? Десятком врагов больше, десятком меньше…

Но рыцарь вел себя весьма странно. И глядел на меня скорее с любопытством, чем недоумением.

— Ты действительно очень молод. Как и рассказывали те, кто бывал в бою рядом. И я продолжаю слушать тебя, Desdichado, потому что с уважением отношусь к словам тех славных рыцарей. Но предупреждаю, солжешь — будешь биться со мной.

Не понял? У них в Бургундии… тьфу, Бранденбурге что, горные великаны — обыденное дело? Ходят с гармошками по улицам, как белые медведи по Москве в американских фильмах? Еще одна непонятка…

— А пусть фон Ритц тебе и отвечает, Борн из Берлина. Думаю, врач Али уже привел фогта в чувство. Идем. Хочешь узнать правду, сам обо всем и расспросишь.

— Так ты не убил его? — теперь рыцарь удивился по-настоящему.

— Нет… — я отвечал немногословно, все еще раздумывая над тем, почему Борн так безразличен к моей внешности. — Но чтоб у нас было полное доверие, сперва выпусти Лиса. Даю слово, что чем бы все ни закончилось — вас никто не тронет… Если сами не встрянете.

— Конечно…

Рыцарь повернулся к башне и махнул факелом.

— Зигфрид! Отпускай капитана. И если хочешь, присоединяйся к нам. Фон Ритц жив, и мы идем к нему.

— Хорошо, идите. А я подожду рассвета… — второй рыцарь был не так отважен или безрассуден, как Борн. — Ночью многое выглядит иначе, чем днем.

Одновременно с этим дверь в башню снова отворилась и выпустила наружу Фридриха Рыжего. Лис шагнул к нам и остановился в паре шагов, недоуменно склонив голову к плечу.

— Ваша милость… Степан… Э-э-э, господин Айзенштайн. Ржавое копье мне в… Ты опять изменился?! Вот чудеса! Если б не шкура медведя, так и не признал бы сразу! — Посмотрел на бранденбургского рыцаря и оборвал себя: — Не к спеху. После обсудим. Я так понял, ты победил фон Ритца и замок наш?

 

Глава четвертая

С первыми солнечными лучами, преодолевшими защитные стены, замок проснулся окончательно и стал неторопливо возвращаться к повседневной, обыденной жизни. Словно и не было ночного нападения, отчаянной схватки командора замка с демоном, да и вообще ничего особенного не произошло.

Петухи в который раз горласто поприветствовали новый день и с чувством исполненного долга умолкли. Зато из хлевов, конюшен и кошары раздавалось разноголосое требование кормов да и прочего ухода. Скотине уж точно не было никакого дела, по какой прихоти люди не спали. Для этого у них всегда найдется причина. Свадьба, похороны, крестины или еще что… Хорошо, на этот раз хоть ничего не подожгли. Огонь — самый страшный и опасный враг, поскольку убивает не только двуногих.

И если десятка полтора рыцарей-храмовников держались небольшими группками, разбредясь по двору, и не снимали доспехов, то кнехты — в мирное время ничем, кроме меча у пояса, не отличающиеся от обычных крестьян — уже погрузились в повседневные хлопоты. Будет приказ, заревет боевой рог, объявляя тревогу, — они бросят вилы и возьмутся за копья, а пока фогт молчит, чего зря время терять? За них никто работать не станет. А в рыцарском замке, как и в любом другом большом хозяйстве, только успевай поворачиваться…

Все это я подмечал краем сознания, поскольку в основном мысли вертелись вокруг самого важного события, случившегося буквально только что. Я стал собой!

Не в смысле сменил личину великана на человеческий облик, как это уже происходило однажды с помощью заклятья, наложенного ведуньей Марой, а обрел свое изначальное, первозданное тело. Да, да… То самое тело, которым совершенно законно владел все прежние двадцать лет. Хоть и в другом пространственно-временном континууме. Черт! Обратное превращение произошло так неожиданно, что я еще даже не осознал до конца, насколько это здорово, и какие открывает перспективы. Ведь если возможно возвращение тела, то вполне вероятен и его перенос в прежнюю систему координат. То бишь домой. В родное третье тысячелетие, к цивилизации, к родителям и… очередной сессии…

Мысль об университете слегка замутила кристальную радость, но ненадолго. В конце концов, это же не первый курс. Еще один рывок, а там и диплом не за горами.

Тпру, воображение… Мгновение, ты прекрасно, но не вовремя. Где я, а где цивилизация. Да и не факт, что выводы верны…

За неимением зеркала я не мог быть уверенным, что превращение произошло на все сто процентов, но те части тела, которые были доступны осмотру, подтверждали идентичность. В частности, набитые костяшки на кулаках и россыпь родимых пятен в виде молнии на запястье правой руки. Фома еще любил подтрунивать над ней. Мол, эта татуировка — предупреждение, что боги влили в мой кулак силу громовержца. Вот только как ею пользоваться, научить забыли.

Что же произошло? Сила, забросившая меня сюда, решила, что с маскировкой можно заканчивать, или все так и было задумано изначально? Типа бонус неуязвимости для новичка. А то, что я преимуществами великана почти и не пользовался, особенно в первые недели, так это не их проблемы. Впрочем, не важно. Надо в темпе перестраиваться под новую вводную.

— Хотелось бы уточнить, пока мы наедине, Desdichado, — хлопнул меня по локтю Борн из Берлина. — Как к тебе обращаться? А то я вижу, что даже твой капитан в титулах путается. А в приличном обществе это не принято.

— Утративший наследство?.. — пробормотал тихонько Лис, при этом неловко споткнулся и сбился с шага. Не приходилось сомневаться, что наемник, прошедший почти все горячие точки средневековой Европы, хоть немного, но понимает и языки тех стран. — Так вот почему «рекс»… Священная Римская империя!

— Не будем присваивать чужие титулы, — я скромно потупил взгляд. — Обойдемся тем, что даже смерть отнять не может. Моим именем — Степан. А о благородстве происхождения пусть судят по деяниям.

— Хорошо сказано, рыцарь Степан, — кивнул бранденбуржец. — Да и имя в дополнительных разъяснениях не нуждается… — и многозначительно повторил на греческий манер: — Стефанос.

— Не понял? А где фон Ритц? — перевел я разговор на другую тему. Тем более что площадь перед донжоном оказалась совершенно пустой. Если не считать нескольких хмурых крестоносцев, расположившихся на ступеньках в главную башню.

— Ваша милость! Господа рыцари… — словно только и ждал моего удивленного восклицания, усердно кланяясь на каждом шагу, к нам бросился слуга в темном одеянии послушника. — Господина фогта знобило, и лекарь велел перенести раненого в апартаменты. А мне — подождать вас и провести следом. Если будет на то ваше желание.

— Показывай дорогу… — Желание довести начатое до конца у меня никуда не делось, даже после обретения человеческого вида. Зато одновременно с возникшим ощущением собственной уязвимости исчезла легкомысленность. — Только отдам распоряжения. Одну минуту… — это Борну, а не слуге.

Я отвел Лиса чуть в сторону и понизил голос:

— Фридрих, тебе не кажется, что это похоже на ловушку? Может, я сам пойду? А ты, как с самого начала решили, собирай всех наших в башне с Переходом. И если что…

Капитан отрицательно мотнул головой.

— О людях не стоит беспокоиться. Вы же сами велели всех желторотых в башне оставить. А те — волки битые, и без напоминаний знают, от чего их жизнь зависит. Врасплох захватить себя не дадут. Это раз… А во-вторых… — Лис явно копировал мою манеру излагать мысли. — Вам одному, без свиты, идти к фогту никак не пристало. И себя унизите, и командору неуважение окажете. Если бы с нами не было бранденбургца, я б еще кого-нибудь кликнул.

Может, и так. Увы, но в вопросах средневекового этикета я полнейший профан. В какой руке надо держать котлету, когда вилку держишь в правой, я уже освоил, а вот должен ли джентльмен снимать шляпу, если она на голове у другого джентльмена, запамятовал… Придется положиться на более авторитетное мнение, в надежде, что меня не разводят, как пчел.

— Добро, Лис. Похоже, пора тебя из капитанов в советники переводить… Как только остепенюсь и усядусь где-нибудь на правление, так сразу и назначу. Отказы не принимаются.

И когда я уже научусь сперва думать, а потом говорить? Все время забываю, что народ тутошний каждое слово воспринимает буквально. Пошутил, называется. Лис даже икнул от неожиданности. А глаза выпучил, как глубоководная рыбина на поверхности.

— Пошли, — вывел я его из ступора. — Секретничаем, как девицы на вечерницах, а рыцарь Борн ждет нас. Неучтиво.

— Что это с Лисом? — удивился бранденбургский рыцарь. — Покраснел, как монах в борделе. О, нет! — хлопнул себя ладонью по лбу. — Разрази меня гром!.. Извини, дружище. Я должен был сразу объяснить. Да как-то к слову не пришлось. Степан, твой капитан не сдавался в плен. А только согласился позвать тебя для переговоров и добровольно остался в башне, подтверждая, что с вашей стороны против нас нет злого умысла. Тебе не в чем упрекать Фридриха. Он честный и храбрый воин. Жаль только, подлого сословия. Но что-то мне подсказывает, не долго ему ждать рыцарских шпор. С таким господином — либо на плаху, либо в дворяне…

Вот уж действительно, добрыми намерениями мощена дорога в ад. Помог, называется. Бедняга капитан даже вспотел и неловко вытер ладонью испарину со лба.

— А ты суров, — то ли одобрительно, то ли наоборот пробасил Борн. — Парой слов так взгреть матерого наемника не всякий сумеет. Запомню. На всякий случай.

Я только хмыкнул. Чтобы все и всем объяснить, пяти минут не хватит. А дольше стоять перед входом в донжон глупо. Словно я не победитель, а проситель. Вон крестоносцы уже косятся. Скоро шутки отпускать начнут, и уж тогда о мирном исходе дела можно забыть.

Так что я нацепил маску спесивости и потопал по лестнице, задирая нос настолько высоко, как только мог себе позволить, чтоб не навернуться со ступенек. Кстати, видимо, для этого свита и нужна. Чтобы подхватить сеньора, когда он оступится.

Подействовало. Храмовники, как бы не нарочно стоявшие у нас на пути, молча расступились, давая дорогу.

* * *

Похоже, не врали ни слуга, ни лекарь — Конрада фон Ритца действительно знобило. Накрытый до подбородка меховым одеялом, так что видно было только бледное лицо, фогт лежал на топчане рядом с камином и глядел, как бойко пляшут языки пламени на сухих березовых дровах.

— Прошу прощения, господа, что не поднимаюсь вам навстречу… — произнес он негромко, высвобождая из мехов руку и делая приглашающий жест. — Присаживайтесь, где пожелаете. Не обязательно рядом. Понимаю, жар от камина летом приятен только больным или раненым.

Глаза храмовника неестественно блестели. Видимо, лекарь влил в фогта какое-то обезболивающее зелье. На спирту. А может, показалось, и это всего лишь отблески пламени.

— Но вы же не о моем самочувствии пришли осведомиться, — продолжил фогт.

— Я-то как раз именно за этим, — прогудел Борн из Берлина. — И тепло тоже люблю.

Потом подтащил тяжелый стул поближе к ложу и уселся с таким видом, словно собирался поселиться здесь, при этом бесцеремонно толкнув фон Ритца в бок.

— Конрад, дружище… Если ты не обратил внимания, то уже утро. Вели потушить свечи и раздвинуть шторы. А то все эти воскурения и благовония напоминают будуар, а не комнату рыцаря. Хоть и храмовника.

Говорил он по-прежнему в полный голос, так что командору не пришлось повторять. Несколько молодых парней, незаметных в своих темных одеяниях, выскользнули из укромных мест и занялись светильниками и окнами.

— Что твой Абдурахман говорит? — продолжил расспросы бранденбуржец. — Скоро в седло?

Мы с Лисом вели себя скромнее. Хотя по логике, именно нам сейчас принадлежало право голоса. Как победителям. Выбрали места у стенки, чтоб за спиной никто не маячил. Да и то уселся только я. Капитан продолжал стоять.

— О моем здоровье позже, — остановил Борна фогт. — Сперва обговорим условия выкупа.

После того, как крестоносец окончательно осознал, что душа его, по крайней мере в данный момент, в безопасности, спесивости и самоуверенности в нем стало гораздо больше. Несмотря на проигранный поединок и достаточно серьезное ранение, фон Ритц прямо-таки раздувался от собственной важности. Еще бы — он тут целый командор ордена, а я, в его глазах, не пойми кто в медвежьей шкуре… Если так и дальше пойдет, то не я ему — он мне условия ставить начнет.

Значит, будем сбивать спесь. Пока не приросла.

Видя, что крестоносец ожидает ответа, я изобразил на лице полное равнодушие и с ленцой принялся разглядывать апартаменты. Надо заметить, убранные с полнейшей безвкусицей. Поскольку, как я прикинул, обстановка преследовала одну-единственную цель — продемонстрировать храбрость и удачливость хозяина. В битве и на охоте. Из-за чего интерьер перегрузили разнообразным металлоломом в виде щитов и оружия. А на свободное место натыкали чучела звериных голов. Рогатых и клыкастых…

— Маркграф Айзенштайн, я к вам обращаюсь! — фогт повысил голос. — Вы готовы назвать цену?

— Что деньги… — пожал я плечами. — Тлен и прах… Пустяк, в сравнении с честью и достоинством. Ибо сказано: «скорее верблюд пролезет сквозь игольное ушко, чем богач попадет в царствие небесное».

Ответ можно было расценивать и как обычное философствование, и как намек. Пусть храмовник еще немного помучается в неведении.

— Если вы рассчитываете, что победив меня, стали владельцем замка, маркграф, — нервно заерзал на лежанке фон Ритц, — то вынужден разочаровать вас. Я не обычный дворянин, и Розиттен не моя собственность. Это замок Тевтонского ордена. И чтобы стать его хозяином, даже убить фогта мало, не то что пленить. Вам придется сразиться с каждым храмовником. А сейчас только в Розиттен больше тринадцати полноправных братьев!

Угрожаем, значит? Тонкий намек на толстые обстоятельства. Типа осади, а то нарвешься.

Я сделал вид, что вынырнул из глубокой задумчивости.

— Поверь, Конрад, когда целью будет всего лишь замок, то пара дюжин крестоносцев меня уж точно не остановит. Но я, несмотря ни на что, не за этим в Розиттен пришел. И на поединок тебя вызвал всего лишь для откровенности. Ведь по-другому ты бы никогда правды не открыл. А маскарад — всего лишь хитрость. К чему лишняя кровь? Да и веселее. Не так ли?

— Это точно… — проворчал рыцарь. — Шутка тебе удалась. Даже я поверил.

— Я что-то пропустил? — оживился бранденбургский рыцарь.

— После… — остановил его фогт. — Я все же хочу понять: зачем фон Айзенштайн напал на нас. Ведь сначала вы перебили стражу, поединок был потом.

— Только связали, — вместо меня ответил Лис. — И кнехты, и рыцари — почти все живы. Кроме тех двоих, что погибли вначале. Но они не стоили своего содержания. Можете мне поверить.

Я выдержал небольшую паузу и ответил на главный вопрос. Вряд ли фон Ритца всерьез занимала участь погибших стражников.

— За справедливостью, фогт. И чтоб отомстить за попранную честь. Законы рыцарства позволяют тому, кто сам не может сражаться, нанимать защитника. А судьба Юранда из Спыхова показала, что призвать к ответу крестоносца можно только в том случае, если сумеешь его поймать.

— Что?! — храмовник приподнялся. — Ты снова говоришь о какой-то невесте? Я думал, мы все уже выяснили. Или тебе недостаточно моего слова?

— Почти… Проблема в том, Конрад фон Ритц, что твое слово сейчас стоит против слова человека, которому я доверяю немножко больше.

— Это оскорбление!

— Полно, герр фогт! — я встал и шагнул к нему. — Не надо пытаться проделать старый трюк. Который уже один раз избавил замок от осмотра людьми князя Витовта.

Рыцарь посмотрел сперва на нас с Лисом, а потом на Борна с таким недоумением, что в моей душе опять заворочалось сомнение.

— Люди Витовта в замке Розиттен? Когда? Без моего ведома? — он оглянулся, словно искал взглядом того, кто мог бы ему ответить.

— Хочешь сказать, — я начинал потихоньку закипать. Терпеть ненавижу ощущать себя болваном, выставленным для общего посмешища. — Хочешь сказать, что этой зимой княжьи дружинники не искали здесь невесту лекаря из Янополя? Ту самую девушку, о которой теперь спрашиваю и я?

— Клянусь Господом Богом и Девой Марией, — размашисто перекрестился храмовник, — все это какая-то глупая бессмыслица. Орден заключил мир с Литвой. И никакая девица не стоит того, чтоб нарушить слово, данное Гроссмейстером. Даже если бы я не был!.. — тевтонец умолк, подбирая другие аргументы. — Для этого надо быть полнейшим безумцем! Потому что князь может забыть о чужой невесте, а Великий магистр никогда не простит неповиновения. И ослушника ждет такое наказание — лучше самому удавиться и бежать в ад. Так что если бы я имел к похищению хоть какое-то отношение, а князь об этом прознал… Девицу не его люди стали бы искать, а дознаватели ордена.

Вот зараза, лжет и не краснеет. Ну-ну, не на того напал.

— А как же Юранд из Спыхова? Или история с его дочерью тоже навет? Что-то не сильно Гроссмейстер обеспокоился.

Храмовник отвел взгляд.

— Увы, это правда. Но не вся, ведь и польский рыцарь многих братьев в Мариенбурге убил… А его хоть и искалечили, но живым отпустили.

— Зимой? — Борн из Берлина вдруг хлопнул ладонью по колену. — Подожди, Степан! Ты сказал: «девицу в замке искали зимой». Этой или прошлой?

— Этой.

— Тогда у тебя будет два слова против одного. Знай, я гостил у Конрада начиная с Рождества. И готов поклясться на распятии, что за все это время людей Витовта здесь не было.

— А до Рождества разве не зима? — мне очень не хотелось верить услышанному.

— Пост… — прошептал мне на ухо Лис.

Он знал, что его господин чужестранец, и успел привыкнуть к тому, что я путаюсь во многих самых обыденных вещах.

— Рождественский пост длится сорок дней и начинается осенью. Свадьба не могла быть раньше, чем на святки. Я бы не стал ручаться за фогта, но рыцарь Борн из Берлина известен своей прямотой. И если бранденбуржец говорит, что был здесь всю зиму, можете не сомневаться: это правда. Не понимаю, почему отец-игумен обманул вас… Или, если девицу действительно украли, мы ищем не в том месте.

— Вижу, Степан, что Фридрих тебе все объяснил, — негромко произнес рыцарь Борн, глядя мне в глаза. — Это так. Я солгал в жизни один раз. Когда по воле отца сказал у алтаря: «Да!» С тех пор брожу по свету, стараясь навещать родовой замок как можно реже. И помня о неизбежной расплате, всегда говорю только правду. И повторяю: никакой девицы в подвенечном платье и тем более людей князя Витовта в замке Розиттен этой зимой я не видел. Аминь.

Картина Репина «Приплыли»…

* * *

Молча обогнув лежанку с раненым, я подошел к камину, взял кочергу и пошевелил дрова. Взорвалось пламя, взлетели искры, волна жара ударила в лицо, и все еще держащийся в комнате утренний сумрак метнулся по углам и под потолок, откуда вновь стал сползать по стенам, когда огонь поутих. Выждав немного, я подбросил новое полено и следил, как облизывают его языки пламени, скручивается и ярко сгорает береста, а высушенное, белое, словно раскаленное, дерево вдруг вспыхивает, обугливается, превращаясь в золу и пепел — в ничто.

Надо было отвечать, принимать решение, а я глядел в огонь и никак не мог собраться с мыслями, расползающимися во все стороны, как червяки из перевернутой банки.

Грубо говоря и мягко выражаясь: «Ох и дурят же нашего брата». Если один человек говорит «белое», а второй божится «черное», — понятно, что кто-то из них обманщик или дальтоник. Либо сам стал жертвой обмана. Вопрос только: кто именно? Как отличить правду от кривды?..

Логически рассуждая, о том, что я полезу в Розиттен, дабы призвать фон Ритца к ответу, не знал никто. Поскольку пару дней тому я не только не подозревал о существовании брата Себастьяна и его невесты, но даже не предполагал, что могу воспользоваться порталом. Значит, Конрад и Борн не могли сговориться, как именно отвечать на мои вопросы.

Кроме того, подобный сговор предполагал, что фогт ордена заранее считал, что будет побежден в поединке, а это уж точно ни в какие рамки не влезает. Хоть в прокрустово ложе… Высокомерный тевтонец, не желающий смириться с поражением даже по факту, лежа с поврежденной ногой, заблаговременно планирует с другим храбрым рыцарем, что они будут говорить, когда его побьют. Бред? Еще какой.

Но при таком раскладе придется признать, что меня обманул настоятель монастыря. И не только он! До меня вдруг дошло, что историю о нападении на свадебный поезд первым рассказал Митрофанушка. А подозревать монашка в способности к обману даже не паранойя — шизофрения. Нет, не сходятся концы с концами…

— Конрад, у меня что-то в горле пересохло, — преувеличенно резво воскликнул бранденбуржец. Видимо, мое молчание слишком затянулось. — Не распорядишься вина принести? Да и позавтракать вообще-то не помешает. Как считаешь, Степан? Готов поспорить на свой миланский шлем, что ты сейчас один легко осилишь жареного кабанчика. Особенно, если командор не включит стоимость угощения в цену выкупа.

— Не включу, — притворно весело поддержал шутку крестоносец. — Но прежде чем сесть за стол, мне все-таки хотелось бы услышать сумму выкупа.

— Да не нужны мне… — начал было я, но замолк на полуслове от громкого кашля Лиса. Капитан наемников аж побагровел от внезапного приступа. Впрочем, настоящая причина напавшей на него хвори ни для кого не стала загадкой.

— Понятно… — кивнул Борн из Берлина. — Рыцарю, которого в бой ведет честь и жажда справедливости, о презренном злате мыслить не пристало. Знаешь, Desdichado, я рад, что все то, что мне приходилось раньше слышать о тебе, правда. Теперь и старине Борну будет, о чем вспомнить в кругу других рыцарей. И ты, Лис, не волнуйся. Здесь все понимают, что наемник живет с меча. И если Степану выкуп не нужен, то пусть фогт замка Розиттен сам назначит цену выкупа. Думаю, она будет справедливой. Не так ли, Конрад?

— Сколько примерно наемник получает? — то ли спрашивая, то ли размышляя вслух вместо ответа неторопливо произнес крестоносец. — Десять серебряных марок в месяц и еще десять, если компания в деле. И часть от добычи. Около пяти золотых, если город богатый. Так?

Лис кивнул. Рыцарь говорил верно. Оно, конечно, раз на раз не приходится. «Часом с квасом, порою с водою». Бывал куш и намного больше, а иной раз и то, что на себе надето, спасти не удавалось. В кирасе трудно бежать…

— Значит, если я предложу вам по три дуката, то никого не обижу? — уточнил фон Ритц.

Наверное, если бы Лис решил поторговаться, фогт накинул бы пару серебряных монет, но капитан видел, что мне совершенно безразлично, и кивнул вторично.

Во-первых, с учетом полученного наемниками аванса, и так набегало на годовое жалованье. Во-вторых, хоть фогт и сдался на милость победителя, гарнизон замка оружия не сложил и по-прежнему в несколько раз превышает численностью наш отряд. А в-третьих, такое пренебрежение к выкупу следом за добровольным отказом от баронского замка, да еще и в свете тех новостей, что капитан узнал обо мне от бранденбургского рыцаря, могло означать только одно: «моя светлость» ни в чем не нуждается. Стало быть, и роту прокормит.

— Тогда, капитан, назови общую сумму, — закончил торг храмовник.

Нет, у меня точно паранойя. Ведь закономерный вопрос. А мне не понравился. То ли в голосе крестоносца что-то такое настораживающее прозвучало. То ли взгляд он не вовремя отвел.

Но Рыжий Лис не заслуживал бы своего прозвища, если бы не схитрил. Может, дело не в деньгах, а в том, что опытный капитан тоже почувствовал подвох и не захотел раскрывать врагу точное число наших воинов, но сумму он завысил почти вдвое.

— Сто пятьдесят дукатов.

— Хорошо… — судя по интонации, ответ фогта не обрадовал. Еще бы. Пятьдесят хорошо вооруженных и умелых бойцов не так просто вышибить из башни. Особенно если они ждут нападения. — Маркграф, вы согласны с этим?

— Да… — как бы пребывая в замешательстве, я развел руками. — Поскольку все сходится на том, что меня ввели в заблуждение, это я должен бы принести извинения. Но чего не бывает между соседями. Ранил я вас не сильно, крови пролито немного. Считайте, что вы заплатили моим парням за проверку защиты замка и указание ее слабых мест. А такая наука дорогого стоит.

— Пусть будет так… Карл, — фогт поманил к себе слугу, отличавшегося от остальных только цепью на шее. — Ты слышал?

— Да, ваша милость, — поклонился тот.

— Вели накрывать на стол и принеси деньги. А еще объяви от моего имени, что мир заключен, и кнехты могут вернуться к прежним обязанностям. Рыцарей мы с господином маркграфом приглашаем присоединиться к нам в трапезной.

— Как прикажете, ваша милость.

Слуга еще раз поклонился и вышел, а другие тем временем стали обносить нас наполненными вином рогами.

— Предлагаю выпить за здоровье! — поднялся с лежанки Борн из Берлина. — Здоровье хозяина замка. Оно ему сейчас очень кстати… И здоровье всех нас. Поскольку никто, кроме Создателя, не знает: кому придется пасть следующим, во славу Господню.

— Хорошо сказано, дружище. — Фогту помогли сесть, подложив под спину несколько подушек. — И я без колебания поддержу твою здравицу, только у меня к маркграфу остался один вопрос. Господин фон Айзенштайн, не соблаговолите ли ответить?

Средневековый тевтонский замок, бряцают кольчужным доспехом рыцари, шмыгают тенями слуги, трещат дрова в камине, нигде нет не то что Интернета, а до самого банального электричества еще несколько столетий, и среди всего этого антуража — я. То ли живущий взаправду, то ли играющий роль. А может, и вовсе спящий дома и рассматривающий диковинный сон.

Сколько я уже здесь, а никак не могу избавиться от мысли, что все понарошку. Но никуда не денешься. Попала лапа в колесо, визжи, собака, а беги. И текущему моменту соответствуй.

— Конечно, господин фон Ритц. К вашим услугам. Тем более что я, похоже, действительно перед вами в долгу… Спрашивайте. Если это не чужая тайна, отвечу со всей прямотой.

Фогт пожевал губами, словно выбирал слова.

— То, что вы, притворяясь демоном, вызывали меня на поединок от имени Сатаны, было весьма необычно, но объяснимо. Возможно, не совсем по-рыцарски, но чтобы выманить более сильного врага из укрытия, иной раз и уловкой воспользоваться не зазорно, — как бы размышляя вслух, заговорил Конрад фон Ритц. — Но я же не спал во время поединка и отчетливо помню, что вы, маркграф, тогда были гораздо выше и массивнее, чем сейчас…

Заметил все же. А я надеялся, что пронесет. Надо было его все же хоть разок по голове треснуть. И любую нестыковку списал бы на сотрясение.

— Ничего необычного, и объясняется еще проще… — я улыбнулся как можно искреннее. — Зная, что на входе из Радужного Перехода меня встретят арбалетчики, мои офицеры… — кивок в сторону Лиса. — Постарались нахлобучить на меня побольше доспехов. Легких, но толстых… А череп медведя и вовсе был насажен на гребень шлема. Кстати, только благодаря этому я сейчас имею честь пить с вами за наше здоровье. Иначе удар моргенштерном не предоставил бы мне такой возможности.

— Вот именно! — воскликнул Борн из Берлина, нависавший над нами, как огромная брыла, свалившаяся со скалы. — Сколько можно говорить о прошлом? Самое время выпить… И пусть Господь ниспошлет нам лучший день!

 

Глава пятая

Столы в трапезной стояли, как на деревенской свадьбе; буквой «П» вдоль трех стен, оставляя свободной только ту, что с дверями. И даже не пересчитывая, на глазок, вмещали до сотни человек. Место в центре, на небольшом возвышении, устланном покрывалом из волчьих шкур поверх перины, занимал командор замка фон Ритц.

Все еще бледный Конрад выглядел рассеянным и задумчивым, несмотря на румянец, разливающийся по скулам. То ли от жара, то ли от выпитого вина. Его насупленный взгляд настолько резко отличался от провозглашаемых здравиц, что на моем месте даже самый пропащий пьяница понял бы, что чужаку тут не рады и пора делать ноги, пока еще есть такая возможность. Тем более что настроение фогта разделяли все крестоносцы. И рыцари, и оруженосцы, и даже слуги…

Они не демонстрировали это в открытую, дисциплина в ордене была на высоте, но понимающему хватало и мелочей. Вроде наполненного только наполовину кубка, когда остальным наливали доверху. Непременный полуоборот спиной ко мне с Лисом, когда произносился тост. А как только я хотел взять что-то со стола, туда же немедленно устремлялись руки всех соседей. Иной раз даже выхватывая кусок прямо из пальцев. А челюстями сотрапезники работали так яростно, словно перегрызали мне горло.

Наверное, стоило отказаться от угощения, тем более совместного, но Лис шепнул, что уходить раньше, чем получен выкуп, не стоит. Храмовники знамениты скупостью. И если не забрать деньги сразу, считай пропало. Потом они найдут тысячу причин, чтобы задержать выплату. К тому же такая торопливость может быть расценена как слабость и бегство. А между нами и порталом больше сотни бойцов, которых удерживает только слово фогта. И лучше не испытывать его прочность.

Поскольку капитан до сих пор давал дельные советы, прислушался я к нему и в этот раз… А теперь сидел и обтекал. По методике Фомы, представляя себе капризно вздернутые носики и пытаясь воспринимать сотрапезников не как нарывающихся хамов, а чересчур расшалившихся подростков. Вот только небритые, пьяные хари крестоносцев плохо этому способствовали. Поскольку ничем не походили на тинэйджеров и тем более гламурных блондинок. Но, как говорится, noblesse oblige…

Время шло, слуги убирали со стола объедки, вносили новые блюда, и легкий завтрак постепенно переквалифицировался в пиршественный обед. Настоящий повод для которого — если вина будут подавать с такой же регулярностью и в таких же количествах — скоро никто и не вспомнит… Как на некоторых, чересчур обильных похоронах, где под конец застолья начинают пить за здоровье виновника торжества…

— Чем господин маркграф намерен заняться дальше? — как бы невзначай поинтересовался один из храмовников, когда наши руки в очередной раз встретились над подносом с жареным гусем. — Погостите еще у нас или вернетесь к себе? Как и пришли, через Переход?

— Нет. Только наемников отправлю, а сам хочу в Янополь съездить… — ответил я без обиняков, делая вид, что не заметил, как мои соседи по столу перебросились быстрыми и многозначительными взглядами. — Кстати, господин фогт, — я слегка повысил голос, перекрывая общий гул, — не продадите пару лошадок?

— Конечно… — кивнул тот, даже не вникая в смысл просьбы. — Располагайте конюшней, как своей.

— Спасибо. Тогда позвольте откланяться… — тяжело вздохнув, я поднялся с места. — Как мне ни жаль покидать столь приятную компанию, но хотелось бы попасть в Янополь еще засветло.

— Хорошо, — фогт протянул руку за спину, взял у слуги увесистый кошель и протянул его мне. — Здесь плата вашим наемникам, маркграф… За науку… Все триста пятьдесят цехинов. Можете не пересчитывать. Кстати, если вы своих людей отправляете Переходом, не возьмете ли с десяток моих кнехтов для сопровождения?

— Благодарю. Не стоит… Уверен, что в землях ордена большие шайки разбойников давно перевелись. А от нескольких голодранцев я с оруженосцем и сам отобьюсь.

— Как знаете… — фон Ритц не настаивал. Видимо, его тоже устраивало, что я буду путешествовать без охраны. — Мог и не спрашивать. Такому знатному бойцу сопровождение только в тягость. Что ж, не смею задерживать. Хочу лишь прибавить, что если вам, маркграф, случится еще когда-нибудь оказаться в этих краях, заезжайте в Розиттен запросто. И можно даже без армии наемников…

Фогт слегка скривил губы, давая понять, что шутит. Почти…

В общем, «мавр сделал свое дело» и можно было уходить, если бы в этот миг Борн из Берлина, казавшийся простодушным и пьяным, неожиданно трезвым голосом не заявил, что даже не думал оставить своего нового товарища и последует за мною, хоть в Янополь, хоть обратно в Землю обетованную. Поскольку он не имел возможности пообщаться со мной в Палестине, то хочет наверстать упущенное сейчас. У нас же так много общих знакомых, что только пересчитывать всех придется целый день. А упускать никого нельзя, потому что это неуважение, или даже оскорбление…

Услышав такое заявление, многие крестоносцы стали озабоченно переглядываться. Судя по всему, желание славного рыцаря явно шло вразрез с их планами, созревающими в подогретом вином воображении. Те, кто сидел рядом с Борном, тут же начали уговаривать его остаться еще погостить в замке. Мол, им тоже есть о чем поговорить, и даже начали вспоминать какую-то веселую историю, приключившуюся на прошлое Рождество.

Могли не напрягаться. С этой стороны ни помехи им, ни помощи мне не предвиделось. Благодаря дару или проклятию, унаследованному от отца, я способен проглотить любое количество алкоголя практически не пьянея и, соответственно, умею оценивать степень окосения других. И такой тип, как Борн, мне тоже известен.

Рыцарь из Бранденбурга относился к мужчинам, которые контролируют себя до последней возможности. Во время всего застолья движения у них уверенные, речь связная, мысли стройные, и только остекленевший взгляд выдает реальное состояние. Но как только будет выпита хоть одна капля, превышающая защитные возможности организма, их валит с ног, словно выключателем щелкнули. И, судя по зрачкам, расплывшимся на всю радужную оболочку, Борну из Берлина герб Латная Длань до рокового предела осталось совсем чуть-чуть.

Стало быть, осуществить задуманное он не сможет. Вот и хорошо. Поскольку у меня тоже появился кое-какой план, и для его осуществления мне обязательно надо выехать из замка без сопровождения. А если крестоносцы и в самом деле задумали напасть, то их ждет сюрприз. Весьма неприятный…

— Борн, дружище! — я изобразил пьяное радушие. — Конечно же, я рад твоей компании! Поднимем стремянную, и в путь!

Борн, глядя в пространство, кивнул. Пригубил заботливо вложенный в его руку кубок, икнул, разбрызгивая вино на соседей, и как подкошенный рухнул на стол. За неимением салата оливье — рыцарь ткнулся лицом в блюдо с мочеными яблоками. Только брызги шваркнули по одежде и лицам сидящих напротив. Но как и следовало ожидать, никто не обиделся. Наоборот, заулыбались. Довольные, что проблема самоустранилась.

Я тоже… Глупо рассмеялся, похлопал рыцаря по плечу и полез из-за стола. Провожать меня не стали. Только слуга пошел впереди, показывая дорогу к конюшне.

— Ваша светлость… Степан, — понизив голос и бросая настороженные взгляды на сопровождающего, возбужденно заговорил Фридрих. — Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь? Чтоб мне псы хвост отгрызли, если половина тех, кого мы оставили в трапезной, не бросятся следом, едва ты покинешь замок. Мили две дадут отъехать и нападут. По-честному или ударят в спину, не важно, — но живым тебе уйти не дадут. Тем более на их лошади и в таком доспехе.

Насчет доспеха Лис прав. Нет, сидит он как влитой…

Кстати, по капризу сил, что играют здесь роль всемогущих, вся одежка и обувка каждый раз меняются вместе со мной. Даже странно. Ведь в стольких книгах приходилось читать, как герои, принимая иной облик, выпадали из трусов или наоборот — шмотки разлетались на них, словно паутина. А у меня все путем. Немножко видоизменяется бельишко, конечно, согласно легенде и эпохе, но размер держит. Ну, так в одежде самое главное, «чтобы костюмчик сидел», а фасон — дело вторичное. Не по подиуму, чай, дефилировать…

Так вот, возвращаясь к доспеху. Сидит, как родной, зато потрепан до полнейшей непригодности. Где прострелен, а где и прорублен. Неизвестно, кем и когда. Совсем негодящий, в общем…

— Да, капитан. Согласен. Доспех прохудился. Вот с тобой и махнем, — постучал я легонько Лиса по кирасе. — Не волнуйся, верну при первой же встрече…

— Что?! — капитан встал как вкопанный. — Вы даже меня с собой не берете? Как же так, ваша светлость? Степан…

— Кто-то же должен командовать в мое отсутствие, — я взял Фридриха под локоток и тоже понизил голос: — Слушай меня внимательно…

* * *

Ворота замка что-то негромко скрипели за спиной и не торопились закрываться, словно давали нам время одуматься. Вполне возможно, это было благоразумно, но я уже не мог оставить загадку с похищением невесты неразгаданной. Во-первых, не люблю оставаться в дураках, а во-вторых, мне и в самом деле интересно — зачем и кому все это было нужно. В фильмах сценаристы, чтоб закрутить сюжет, могут подгонять ситуации под свои идеи вопреки любой логике и даже здравому смыслу, а в жизни обязательно должно быть объяснение. Пусть даже на первый взгляд бессмысленное или кажущееся случайным стечением обстоятельств, но всякая лавина начинается с одного камешка.

Выслушав мои резоны, Лис согласился обменяться доспехами и принять командование. Категорически настояв на том, чтобы я взял с собою хоть одного бойца. Мол, нельзя благородному рыцарю путешествовать без оруженосца. И я снова уступил. В конце концов, еще один воин если не поможет, то и не помешает. А вызывать лишние подозрения не стоило.

— Ваша милость, — Аксель, тот самый ландскнехт, что со шрамом на лбу и смышлеными глазами, послал лошадь и поравнялся со мной. — Ваша милость… Если позволите…

— Говори.

— Вон в том лесочке, — воин указал на рощицу, выбегавшую к дороге, — нечисто. Если нам туда, то лучше вам надеть шлем и расчехлить щит…

— Ты что, ясновидящий?

— Как можно, — перекрестился тот. — Просто я лес хорошо знаю. Видите, вон над теми буками сорока шебаршится. То взлетит, то вновь нырнет в крону. Вот опять выскочила. Кто-то ее беспокоит. И это не зверь. Я не знаю, может, крестьяне за хворостом или грибами выбрались, но капитан приказал глядеть в оба.

— Охотник?

— Можно и так сказать, — отвел глаза Аксель. — У отца землицы мало. А семья большая. Я третьяк. В поле лишний, дома бесполезный. Там сестренки сами справлялись. Вот и помогал, как мог. Хворост, грибы, ягоды. Мед… Яйца. Ну и мясо, если попадалось… Зима долгая, все в котел пойдет, лишь бы понаваристее.

— И попался лесничим?

Ландскнехт потрогал шрам на лбу и кивнул.

— Встретились однажды… Еще бы пара минут, и улетела бы моя душа через… срамное место. И уж точно не в рай. Если бы Лис с парнями мимо не проезжал. Капитан как раз набирал в роту новых охотников. Вот и поинтересовался, не желаю ли я по-иному судьбу испытать. Я не возражал… Судьба у наемника разная, как кому свезет. Один себе сам руку кинжалом царапает, чтобы надбавку за пролитую кровь получить, другой — от первого выстрела падает. А всяко длиннее веревки, которую мне уже набросили на шею.

— Выкупил, значит.

Аксель насмешливо хмыкнул.

— Чтобы Лис кому-то ротные деньги отдал? Шутите, ваша милость? Он всего лишь по ножнам меча ладонью похлопал, и лесники решили, что я им без надобности. Все равно подохну. Вот с тех пор я в его компании и состою. Шестой год скоро…

— Понятно, — я жестом остановил словоохотливого парня. — Это хорошо, что ты такой глазастый. Там действительно засада… Плохо, что и другие могут оказаться не глупее. Скажи, а можно так сделать, чтобы сорока отстала?

Бывший браконьер задумчиво поглядел на меня, потом снова на рощу и кивнул.

— Я понял, ваша милость. Это наши там засели. Ляхи Рыжеусого, да?.. То-то я их уже пару дней не видел. Сделаю. Знаю одну хитрость. Если дадите серебряную монету… — И, видя мое недоумение, торопливо объяснил: — Это для птицы. Они очень любопытны, и страх, как все блестящее любят. Если подвесить монетку на видном месте так, чтоб она качалась и посверкивала, сорока с того места никуда не улетит. Пока не украдет и к себе в гнездо не утащит…

— Вот оно что, — улыбнулся я. — Ну, тогда скачи вперед и сделай все, как надо. Поменяйся с паном Лешеком плащом, и пусть он вместо тебя возвращается. Один. Скажу, что дальше делать. А остальные чтоб не высовывались.

Аксель дал коню шенкелей и легкой рысью потрусил вперед, а я продолжил размеренно покачиваться в седле идущей шагом лошади.

Солнце уже пригревало, и после бессонной ночи от этого все сильнее клонило в сон. Оказывается, если конь хорошо выезжен, то никакой особой сложности в передвижении верхом нет. И в целом просидеть несколько часов враскорячку не так уж и трудно. Даже если некоторые части тела с этим не вполне согласны. Ощущения, правда, как при тяжелом запоре, зато ноги отдыхают, и сапоги не снашиваются. Сиди себе да знай покачивайся в такт шагу. А надоест, всегда можно слезть и размяться. Как делали путешественники в первые годы освоения железных дорог… Прихватило организм по каким-нибудь надобностям, к примеру, цветов букет нарвать, — слезали на ходу, занимались своими делами, а потом догоняли неторопливо ползущий поезд и возвращались в вагон.

Мой оруженосец тем временем скрылся в роще, а парой минут спустя опять показался на опушке и галопом понесся ко мне. Со стороны могло казаться, что он ездил на разведку или… у него прихватило живот. Шучу… В нынешние времена даже самые благородные не особо заморачиваются вопросами приличия в том, что называется правами натуры. И справляют нужду, где приспичило. В том числе внутри замка. То-то так легко дышится за его стенами. Так что самая жизненная версия — господин решил отдохнуть в холодке, вот слуга и присматривал полянку. Чтоб почище и мухи не кусались…

Пан Пшеньковицкий лихо осадил лошадь и весьма искусно заставил ее развернуться на месте.

— Что случилось, господин барон? Почему замок покидаете вы, а не противник? И только вдвоем? Где все остальные? Погибли? О, я вижу, вы опять изменились!..

— Не так явно демонстрируй свою выучку, пан Лешек. Если за нами наблюдают, то могут удивиться. Вряд ли среди ландскнехтов найдутся такие искусные наездники.

— Среди ландскнехтов можно найти кого угодно, — осклабился тот, явно довольный скрытой похвалой. — Но вы не ответили мне…

— Мы победили. Все живы. И изменилась не только моя внешность, но и еще кое-какие обстоятельства.

Выдав скороговоркой эту тираду, чтоб успокоить шляхтича, я стал неторопливо и подробно рассказывать все, что произошло с того момента, как я шагнул в Переход. Умолчав только о своих подозрениях касаемо лекаря из Янополя. Некрасиво получится, если я ошибаюсь, волна уже пойдет. Нет, сперва разберусь… А пока сойдет версия о численном превосходстве противника и вполне приличным выкупе. Который к тому же не стоил нам ни капли крови.

— Вот оно что, — лях сбил на затылок великоватую для него шапку Акселя, которая при каждом кивке норовила сползти на глаза. — Ну, может, оно и к лучшему. Все равно орден не оставил бы нас в покое. А своими силами мы не удержали бы Розиттен и пары дней. Но хочу предупредить, германцы очень злопамятны, и если могут отомстить, то обязательно воспользуются случаем. И вы, отправившись в Янополь только в сопровождении одного оруженосца, сами предоставили им эту возможность. Так что я не удивлюсь, если в самое ближайшее время вы не увидите у себя за спиной плащи крестоносцев.

— Что, вот так и нападут? — изображая недоверие, переспросил я. — Все на одного?

Лешек резко мотнул головой и едва успел поймать шапку.

— Это вряд ли. Они хоть и храмовники, но все же рыцари. Скорее всего, вызовут на поединок. Но даже самый могучий воин не сможет сражаться со всеми. Ну, победите вы двоих, троих, да хоть десятерых!.. Потом устанете, рука дрогнет…

— Рыцарский кодекс разрешает отложить поединок и перенести его в другое место… — этой частью взаимоотношений в средние века я немножко интересовался, еще когда был музейным сторожем.

— Разрешает, — согласился пан Лешек. — Да только немцы не отпустят вас, господин барон. Будут оскорблять и по-всякому задевать, пока вы снова не возьметесь за оружие. А если совсем никак — просто убьют. Чего им опасаться? Все равно рассказывать о том, что случилось, будут они сами. И не удивлюсь, если с их слов окажется, что в маркграфа фон Айзенштайна, которого они любезно хотели проводить до Янополя, вселился демон. После чего вы, будучи одержимы бесом, напали на слуг Божьих, и крестоносцам пришлось защищаться.

Да, репутация у фрицев, похоже, у всех наций еще та. Если даже шляхтич, служивший у одного из германских баронов, убежден, что никакие соображения законности и морали их не остановят.

— Думаю, пан Лешек, ты прав. Поэтому оставайся со своими парнями и дальше в секрете. Верни обратно моего оруженосца, а сам продвигайся скрытно. Так, чтоб ни одна сорока не предупредила крестоносцев о вашем присутствии.

— Может, я роль оруженосца исполню?

— Спасибо, Лешек. Конечно, ты более опытный воин, и я был бы только рад, если бы ты был рядом. Но… боюсь, безусое лицо Акселя и твои огненные усища даже слепой не спутает. А нас многие провожали.

— Это да, — поляк с гордостью погладил длинные и торчащие, как бычьи рога, усища. — Шляхтич без усов, что бескрылый орел…

Не знаю, при чем тут одно к другому, я не вник, но если человеку нравится, то и мне не жаль.

— Согласен! И мне будет спокойнее, зная, какой отважный и умелый рыцарь прикрывает спину. Потому что под твоим началом — если фрицы и в самом деле задумают подлость — твои воины подоспеют на помощь вовремя.

— Даже не сомневайтесь, господин барон, — сверкнул глазами лях. — Вы только коней придерживайте, чтобы мы не отстали.

— Не отстанете, пан Лешек, — усмехнулся я. — Это ты в седле вырос. А из меня наездник, как пес на заборе. Еще и мили не проехали, а я уже готов спешиться.

— Не так страшен черт, как его малюют, господин барон. Подберите повод, сжимайте бока лошади не коленями, а всей ногой, держите ровнее спину, не давайте ей опускать голову и думайте о чем-то приятном… И еще один совет, если позволите.

— Говори.

— Если действительно придется сражаться, выбирайте не оружие, а место. И сторону против солнца…

«Что за ерунда?» — едва не воскликнул я, прекрасно помня из литературы, что врагов всегда разворачивают лицом к солнцу, а не наоборот. Хорошо, что смолчал. А то выставил бы себя полным недотепой. Потому что следующая фраза пана Лешека все объяснила:

— Вы, может, и не обратили внимания, не до того было… А я сразу заметил, что на вас новенькая кираса Лиса. Отполированная до блеска… Сверкает так, что глазам больно.

* * *

Крестоносцы выжидали не слишком долго. Видимо, обидел я их всерьез. Впрочем, кому понравится, если ночью в дом завалятся непрошеные гости? И совместное распитие винно-водочных изделий никак не способствует ни примирению, ни смирению. Наоборот, слегка оглушенное алкоголем, чувство оскорбленного достоинства только усиливается с приближением похмелья. И, подзуживая друг друга, горячие крестоносные парни бросились догонять обидчика. Тем более что излюбленный тезис Gott mit uns не подлежит сомнению, когда их много, а презренный враг остался один.

Так что топот лошадиных копыт настиг нас, как только зубцы башен замка Розиттен вместе с последними домами предместья спрятались за горизонт. Даже чуть раньше, — дым из крайних домов еще можно было разглядеть. Ну так пока доскачут…

— Ваша милость, — Аксель обеспокоенно оглянулся. — Не успеем до того перелеска, где наши ждут. Подхлестните лошадь хоть немного…

Оруженосец был прав. Из-за того, что часть дороги пролегала между полями, где никак не укрыть отряд конницы, пусть и всего-то в дюжину копий, пан Лешек со своими хлопцами ускакал вперед, и мы с Акселем на какое-то время остались без прикрытия.

И естественно, согласно законам подлости, именно на этом отрезке пути нас сейчас настигали обуреваемые жаждой мести крестоносцы.

— Поздно… — я тоже оглянулся и прикинул расстояние. — С минуты на минуту они нас увидят.

— И что? — не понял ландскнехт.

— Увидят, как мы нахлестываем лошадей, поймут, что убегаем. Подумают — испугались.

— Да пусть себе думают, что хотят… — с крестьянской прямотой хмыкнул тот.

— Нельзя, братец. Стыдно…

Сказал, а сам подумал: что за бред? С какого рожна мне в голову полезла благородная дурь и блажь? «Иду на вы» и всякое такое?.. Ведь умными людьми сказано: «Победителей не судят». Значит, и в спину ударить, если для посрамления супостата требуется, не зазорно. Ну и всякая другая хитрость тоже разрешена. Может, с воинской доблестью и не сочетающаяся, зато результативная.

Но как бы мозг ни напрягался, убеждая меня немедленно дать коню шенкелей, душу от бегства воротило, как от прокисшего вина. Аксель тоже умолк. Отнесся с пониманием. Стало быть, не совсем блажь.

Топот нарастал, приближался… и вдруг утих.

— Что там?

Оглядываться я счел ниже своего сиятельного достоинства.

— Основной отряд едет шагом, а к нам скачут двое.

Понятно. Эти нас задержат, а остальные рыцари силы лошадей берегут. Что наводит на мысль о конном поединке. Видимо, тевтонцы учли факт поражения своего фогта, и во второй раз решили судьбу не испытывать. К тому же это и последствиями чревато… Вряд ли Конраду понравится, когда кто-нибудь из храмовников, рангом ниже командорского, окажется сильнее того, кто сумел победить самого фон Ритца. Как бы намекая, что фогт уже не самый умелый воин…

Значит, теперь в меня будут копьями тыкать. Этого я еще не пробовал. Только в кино видел.

Какая все же увлекательная штука — жизнь. Каждый день что-то новенькое… Я не сдержал смешка, вспомнив подходящую к случаю сценку из кинокомедии «Не бойся, я с тобой». Там пахарь смотрит на мчащуюся по дороге погоню и завистливо вздыхает: «Туда ехали — за ними гнались. Обратно скачут — опять за ними гонятся. Какая у людей интересная жизнь».

Представил и опять рассмеялся. На этот раз вслух. Чем вызвал уважительный взгляд Акселя. Который, видимо, решил, что это я такой насквозь героический витязь. Который ничего не страшится и никогда не спрашивает, сколько врагов, а только — где они?

— Эй! Господин маркграф! Фон Айзенштайн! Эй! Слышите нас?.. Погодите! Нам есть, что вам сказать!

Ага, счас… Мы же не эти, которые на свист оборачиваются. Так что продолжаем неспешно вояжировать.

— Да стой же, тебе говорят! — заорали еще громче немцы. И не сбавляя громкости продолжили, как бы переговариваясь между собой: — Оглох этот безродный, что ли?.. После того как наш Конрад съездил ему моргенштерном промежду рогов.

— Ничего, скоро мы ему уши прочистим. Копьем!

Аксель даже зубами заскрипел. И бросил на меня исподтишка недоуменный взгляд. Эх, молодо-зелено. Это я не об оруженосце, а о времени. Эпохе, так сказать. На такую наивную разводку у нас уже и пятиклассники не ведутся. Даже анекдот соответственный, адаптированный под детскую аудиторию есть.

Заскучал, значит, Крокодил Гена и говорит Чебурашке: «Ушастый, пошли в парк, разомнемся». «Как?» — спрашивает Чебурашка. «Ты будешь задирать прохожих, а я их бить. Типа за то, что они маленьких обижают…» — «А я не умею задирать». — «Я научу. Значит, так. Подходишь и просишь закурить. Если дают без фильтра, говоришь: „Чё, жалко для ребенка дорогих сигарет?“ и плачешь. Тут я подскакиваю, и понеслась веселуха». — «А если дадут с фильтром?» — «Говоришь: „Чё, богатый? А ребенку мороженое купить некому…“ и плачешь. Я подскакиваю, и понеслась… Понял?» — «Да».

Пришли в парк. Крокодил спрятался, а Чебурашка к прохожему: «Эй, мужик! Дай закурить!» — «С фильтром или без?» Чебурашка растерялся, взял с фильтром. Прохожий ушел. Гена злится: «Ну ты тютя. Надо было попросить прикурить. Если предложит спички, плачешь, что он зажигалку зажимает. Вынет зажигалку, опять про мороженое ной. А я выпрыгиваю, и… Ну, ты понял, да?»

Дождался Чебурашка очередного прохожего. «Эй, дядя, дай закурить!» — «С фильтром или без фильтра?» — «Давай с фильтром. И прикурить тоже…» — «Спички или зажигалку?»

Тут Гена выскакивает из укрытия, орет: «Слышь, мужик! А ты чего без шапки ходишь?» и с ходу в ухо…

Соль анекдота в том, что если гопники решили пристебаться, то все равно не отстанут. И реагировать надо не как выпускница института благородных девиц на сальную шутку пьяного извозчика, а как пацан. Не хочешь сражаться — делай ноги. Рвется душа в бой — используй все, чтоб получить преимущество или хотя бы уравнять шансы. Например, бей первым, да так, чтоб противник не поднялся. Или не принимай навязываемые условия, а сам выбирай место и время.

В моем случае это означало тянуть кота за хвост, потому что каждый шаг еще немного приближал нас к месту засады.

— Не дергайся, Аксель, — я подмигнул ландскнехту. — Пусть себе резвятся щенки мокропузые… Собаки лают, а караван идет. Потом за все сразу спрошу.

— А мне кажется, что маркграф отлично нас слышит, — спустя минуту, так и не дождавшись ответной реакции, продолжил подначки второй крестоносец. — Просто их сиятельство считает ниже своего достоинства общаться с простыми храмовниками. Пил и жрал за нашим столом в три горла, а теперь нос воротит. Мол, много чести для простолюдинов…

— Серьезно?! — словно удивился товарищ. — И где его высокородная честь была, когда он на нас ночью напал? И когда деньги за пролитую кровь брал?

Судя по голосам, эти двое уже были в каком-то десятке метров за нами. Нагоняли, в общем. Тем не менее я даже бровью не повел. На слабо меня им не взять. А до заветной рощи оставалось не более полукилометра.

— Ваша милость…

— Тихо, тебе говорят. Считай, мы на охоте. А чтобы зверя добыть, надо не инстинктами, а умом пользоваться. Чем, собственно, человек от прочей живности и отличается. Или ты думаешь, что Господь Бог нам разум просто так дал? Поносить на время?..

Аксель помолчал немного, но не удержался и спросил:

— Ваша милость, но они же оскорбляют ваше достоинство…

— Ты думаешь? — я с таким недоумением поглядел на оруженосца, что он часто-часто заморгал. — Скажи, братец, сильно ли плевок может оскорбить реку? А ветер обидится, если, допустим, ты испортишь воздух? Может, нам и комара, севшего на лоб, записать в смертельные враги и потребовать с него виру за кровь?

Не знаю, что деревенский парень себе вообразил, но глаза у него сделались огромными и осоловелыми. Блин, надо все-таки осторожнее слова подбирать. А то на меня скоро креститься начнут. Особенно с учетом неоднократных превращений.

— Я понял, Вольфганг, — радостно воскликнул один из крестоносцев. — Фон Айзенштайн не может справиться с лошадью. Глянь, как господин маркграф в седле держится!.. Вот-вот свалится. Надо помочь бедняге придержать коня… Он нам потом еще спасибо скажет.

Пришпорив лошадей, оба крестоносца поравнялись со мной. Как я и думал: молодые, безусые лица, горящие шалым азартом глаза.

— Если кто-нибудь только попытается дотронуться, отрежу пальцы, — произнес я негромко, глядя прямо перед собой. — И скажу, что так было.

Уже подавшиеся в мою сторону храмовники резко выпрямились. Возможно, на них подействовал ледяной и равнодушный тон. А может, то, что я не взялся за меч, — всего лишь положил ладонь на рукоять ножа.

— Неучтивые и наглые щенки… — тем временем продолжил я. — Таких, как вы, сопляков надо учить плетью. Но если вы все же настолько самоуверенны, что готовы схватиться за оружие, то выбирайте любое удобное. Я буду ждать вас вон у того лесочка. Побоитесь сразиться в одиночку, разрешаю позвать на помощь. Аксель, дружище, тебе не кажется, что десяток или два белых плащей, развешанных на ветках деревьев, смогут оживить и украсить этот унылый прусский пейзаж? Особенно если их не снимать с прежних владельцев?..

 

Глава шестая

Уж не знаю, каким макаром бывший браконьер Аксель сумел договориться с сороками, но на этот раз ни одна сварливая птица не выдавала место засады. И если бы я не был уверен, что отряд пана Лешека точно находится здесь — то и сам мог бы усомниться.

Небольшая рощица тихо шумела листвой под легкими порывами теплого ветра, а мягкая и густая трава на опушке, казалось, росла только для того, чтоб усталому путнику было, где прилечь и отдохнуть.

Спокойная мелодия сама зазвучала в голове. Словно я действительно находился в туристическом походе или на маевке, а не готовился сразиться насмерть с целой кучей разозленных, как шмели, тевтонских рыцарей. Которые, несмотря на христианскую символику и показную святость, совсем не мальчики из церковного хора.

Тевтонский орден, хоть и с благословения папы, владения свои не в подарок получил, а мечом завоевал. Им же и удерживал в повиновении… Не зря крестоносцы, где бы ни осели, в первую очередь не деревни и города строили, а крепости и замки.

Рыцари приближались. Живописно. Не традиционным клином, именуемым военными историками «железной свиньей», но все равно впечатляющее зрелище. Не для слабонервных.

«Великолепная семерка», двигающаяся впереди отряда, занимала всю ширину дороги плотной стеной, состоящей из лошадей, ощетинившихся, как единороги, боевой сбруей с железными шипами на морде и груди. Щитов — с черными крестами на белом поле. А над ними, как пулеметные башенки, размеренно покачивались железные горшки шлемов, разукрашенные всем, что только взбрело в голову дизайнеру-броннику. От павлиньих перьев до бычьих рогов и других опознавательных знаков вроде открытой длани. А над ними, на концах поднятых копий, как ленточки на свадебном дереве, развевались разноцветные баннеры.

Зачинщики, стало быть. То есть те, кто первыми захочет насадить меня на вертел…

— Маркграф фон Айзенштайн, — не снимая шлема, прогудел кто-то из первой шеренги, — вы оскорбили словом и делом Орден рыцарей-храмовников. Готовы ли вы смыть нанесенное вами оскорбление кровью, или падете ниц перед мощью воинов Господа и отдадите себя на наш справедливый суд?

— Господин рыцарь Прячущий лицо, я назвал место и предоставил вам выбор оружия… Нужен еще какой-то ответ?

— Нет, — прогудел тот же голос. После чего тевтонец в центре семерки наклонил копье и прикоснулся острием к моему щиту. — Мы услышали твой ответ, маркграф фон Айзенштайн, более известный как рыцарь Лишенный наследства. А шлемов мы не снимаем потому, что никто из нас не испытывает к тебе личной вражды. Ты будешь сражаться не с кем-то из нас, а со всем Тевтонским орденом.

Отличный ход. В том смысле, что если мне удастся выжить, то даже пожаловаться будет не на кого. Тех, кто на меня напал, я в лицо не видел, а бодаться с целым орденом затея бессмысленная.

— Я услышал много слов, — в лучшем стиле храброго изгоя, растерявшего в походах останки былого воспитания, я демонстративно сплюнул под ноги коню (интересно, в эти века такой жест уже что-то означал?) и продолжил изображать задиристого забияку. — Но так и не понял: какое оружие доставать? Чем биться будем? Или вы предпочтете словесный поединок?

— Как и пристало рыцарям, мы скрестим копья, — последовал надменный и слегка презрительный ответ.

Что ж, я не обманулся в своих предположениях.

— Годится… Вот только одно небольшое препятствие имеется… Для штурма Розиттен, как вы догадываетесь, мне копье было без надобности. А забрать его у Конрада вместо трофея не сообразил…

Переждал, пока уляжется глухое ворчание, и продолжил как ни в чем не бывало:

— Не будет ли кто-нибудь из господ рыцарей так любезен, чтоб одолжить мне свое? Вернуть в целости не обещаю, но добычи будет много. Найду, чем расплатиться.

Теперь храмовники заворчали гораздо громче. Отдельных голосов не разобрать, а в целом очень похоже на то, как ворчит старый пес на чужака, приближающегося к его территории. Пардоньте, господа, не я первый начал задираться, а теперь уж будьте любезны. Назвался груздем…

— Нет, я, конечно же, могу отправить слугу в рощу и велеть срубить подходящее деревцо… Но не будет ли урона рыцарскому достоинству, если я стану вышибать вас из седел не благородным оружием, а обычным дрыном? Впрочем, какое мне дело до вашей чести? Решайте сами…

Прикололся, в общем, но совершенно неожиданно к этой шутке юмора тевтонцы отнеслись с пониманием.

— Твоя забота о чести ордена и достоинстве братьев весьма благородна и похвальна, рыцарь Лишенный наследства. Мы дадим тебе оружие и будем предоставлять новое копье каждый раз, когда сломается прежнее. До тех пор, пока ты сможешь его держать, а в седле останется хоть один из нас, — торжественно произнес главный храмовник.

Он подал знак, из задних рядов выехал вперед оруженосец и очень вежливо протянул мне боевое копье. Острием вверх. Не шутят, значит. Мирный исход дела не предусмотрен.

— А теперь приступим, — провозгласил все тот же немец. — Разъезжаемся, и пусть победит сильнейший.

К барьеру, значит. Что ж, как говорили спартанцы: «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах».

Отлично сбалансированное копье лежало в руке как влитое и будто успокаивало: «Не боись, рыцарь, не подведу. Зададим жару супостату».

Ночные дежурства способствуют не только хорошему сну, но и процессу самообразования: несмотря на то что даже короли гибли на турнирах от попавшей в глаз щепки, в целом, статистика утверждала, что количество убиенных от рубящих и стреляных ран на порядок выше, чем тех, кто пал в битвах и на турнирах от копья. Стало быть, шансы мои выйти целым из очередной передряги не так уж и малы. Несмотря на полнейшее незнание предмета…

Шагов через тридцать Аксель, который вел моего коня под уздцы, остановился и развернул нас в обратную сторону.

— Прикажете подать сигнал нашим, господин барон?

— Что? — задумавшись о предстоящем поединке, я даже не сразу сообразил, о чем говорит оруженосец.

— Вы же не будете с ними всеми биться, ваша светлость? — поправил перевязь меча Аксель. — Прикажете подать сигнал? Парни пана Лешека мигом всех спешат. И уж тогда поглядим, чья возьмет.

— Еще как буду… Если бы тевтонцы навалились на нас без разговоров, всей кучей, я не промедлил бы и секунды. Но они вызвали меня на поединок. И удар в спину теперь уже станет моим бесчестьем. А ты хотел бы служить человеку без чести?

Во, опять меня понесло! Точно, бытие определяет сознание. Пока считался варваром, никакими кодексами не парился, а как влез в сиятельную шкуру, так постоянно на всю эту высокопарную бодягу срываюсь. Ой, чую, не доведет меня роль благородного дона до добра. Нельзя на двух стульях усидеть. Это даже Румате не удалось…

Аксель только белесыми ресницами захлопал. Видимо, парню такие высокие душевные порывы были недоступны. По его простому разумению, врага надо бить и считать трупы для оплаты, а не обмениваться любезностями. В особенности, когда он напал первым. И он прав, по-своему, а у меня нет времени на объяснения. Рыцарь с открытой дланью уже занял место напротив и отсалютовал копьем. Мол, я готов…

— Погоди, успеете еще и вы с ляхом повеселиться. Дай размяться… — и прекращая любые пререкания, тоже приподнял копье.

Крестоносец ждал сигнала. И как только увидел, что я готов, послал коня вперед, одновременно опуская копье. И несмотря на вполне приличное расстояние, показалось, что его острие, украшенное развевающимися синими лентами, нацелилось мне прямо в переносицу.

Я тоже слегка сжал бока лошади коленями, заставляя ее двинуться навстречу. Шагом. С моими навыками верховой езды использовать более быстрый аллюр было бы чистым безумием. Я вполне мог свалиться из седла, не дожидаясь, пока немец нанесет удар.

Конечно, в конной сшибке скорость имеет большое значение, поскольку увеличивает силу удара. Но те же законы утверждают, что «как аукнется, так и откликнется». В том смысле, что чем сильнее ударишь кулаком стенку, тем сильнее ударишься сам. Вот я и буду изображать препятствие — в виде выставленного копья, а все остальное предоставлю более опытному храмовнику и физике. Главное, не промахнуться и сработать на опережение, сумев достать его хоть на долю секунды раньше…

Если храмовника и удивила моя тактика, то для обдумывания времени у рыцаря все равно не оставалось. Сколько того ристалища… На все про все секунд восемь. Как раз успеть чуть довернуть щит, чтобы получился нужный угол для рикошетного скольжения. Наклонить голову, с той же целью. Лоб у всех самое крепкое место. И навести на цель свое копье…

Бац! Оружие дернулось из руки с такой силой, что едва не вывихнуло запястье и плечо. В глазах искры, как при фотовспышке, а в ушах звон, словно меня целиком засунули в Царь-колокол или прямо под ухом выстрелили из пушки того же имени.

Нокдаун или нокаут? Ничего, не в первый раз. Зажмуриться и посчитать до трех. Теперь смотрим. Звук пропал, но изображение есть. И довольно четкое. Значит, нокдаун… И что приятнее всего, я по-прежнему в седле. Неужто ничья?..

Копье стало заметно короче. Не хватает стального наконечника и примерно трети древка.

Осторожно, не делая резких движений, поворачиваем голову… Стоп. Зачем мучить голову… Натягиваем поводья, а потом тянем влево… Картинка неспешно смещается.

Есть контакт! Крестоносец лежит на земле и подниматься не торопится. Группа поддержки тоже не спешит к нему на помощь. Не верят собственным глазам или правилами запрещено? Блин, башка гудит… Не помню, что в рыцарском кодексе по такому случаю сказано. А, наплевать. Пусть рефери решают, а я рулю в свой угол. К секунданту. Глоток воды и массаж висков не помешает. Если шлем с моей головы снимется без применения автогена… Или чем там современные кузнецы достают воинов из помятых доспехов.

* * *

Я сидел прямо на земле и отрешенно глядел прямо перед собой. Похоже, козырь из рукава придется вытаскивать гораздо раньше, чем предполагалось. Если я после первой же сшибки чувствую себя, как курица, побывавшая под катком, то что меня ждет дальше? И то, что противнику повезло гораздо меньше, не слишком утешает. Другие могут восхищаться мастерски нанесенным ударом, от которого душа тевтонца распрощалась с телом, и прочей лабудой, я-то знаю, что все произошло случайно. С таким же успехом крестоносец мог напороться в лесу на сук. И вероятность повторения примерно такая же, как у двух выигрышей подряд по билетам «Спортлото».

Только от одной мысли, что через пару минут предстоит снова взгромоздиться на лошадь и изображать из себя заготовку между молотом и наковальней, становилось дурно.

Хорошо, что в этом виде единоборства перерывы между раундами длиннее, чем в боксе. Пока оруженосцы расчистят площадку, в смысле отволокут в сторону проигравшего. Пока жаждущие реванша соперники кинут жребий. В том числе решая вопрос, кому не повезет и придется уступить мне свое копье взамен сломанного об их же товарища…

В общем, десяток минуточек набежит. Есть время и отдышаться, и помолиться, и прочую нужду справить. Что, кстати, в рыцарском доспехе гораздо сложнее проделать, чем удовлетворить морально-духовные потребности организма. Так что только проделав необходимые манипуляции, начинаешь понимать, почему воины прошлого перед боем предпочитали питью и еде пост и молитву.

Ну вот… Похоже, перемирие закончилось. Пора в седло. Один из тевтонцев принес второе копье, только в этот раз протянул его не мне, а Акселю. И как это расценивать? Как скрытое оскорбление и возмутиться? Или сделать морду кирпичом? Мол, мы настолько сиятельные и высокородные, что нас подобной мелочевкой не пронять?

Блин горелый, а у вас, Степан свет Олегович, по ходу мания величия. Копье всего лишь предоставили к осмотру, как раньше демонстрировали пистолеты или шпаги секундантам, а ты уже целую теорию всемирного заговора узрел. Эх, знал бы прикуп, не математику с физикой учил бы, а геральдику и прочий политес. В дополнительное время — фехтование и вольтижировку. Сейчас не пришлось бы на ощупь дворянина изображать. Село безлапотное.

Аксель тем временем тщательно осмотрел оружие и вернул его германцу. И только после этого крестоносец с церемониальным поклоном вручил копье мне.

Спасибо. Вовремя. Теперь, опираясь на ратовище, я смогу встать даже без посторонней помощи. Не уронив, так сказать, чести и достоинства… Хорошо бы он заодно и стремянку принес. Потому что забраться в седло с такой же непринужденностью мне точно не удастся.

Видимо, мой оруженосец был такого же мнения, поскольку совершенно непосредственно встал на четвереньки рядом с конем, изображая ступеньку. То бишь предлагая мне собственный хребет для восхождения в седло. А чего, прикольно. Неполиткорректно, зато дешево и практично. Не зря мне его смышленый взгляд сразу запомнился. Придется поощрить, за сообразительность и старательность… Потом. Если жив останусь…

Аксель закряхтел под моим весом, но роль свою исполнил отлично. Даже приподнялся чуток, так что ногу в стремя я вложил без проблем. И пока соображал, как мне перебросить через коня вторую, отягощенную латной обувкой, догадливый оруженосец встал и проделал это вместо меня. Совершенно буднично, словно именно так и надо.

Гм, а может, действительно так надо? Я же пока ни разу не видел, как тяжелая кавалерия седлает коней. Покойный барон фон Шварцреген ездил на охоту за Людоедом в легком охотничьем костюмчике и кольчуге. Остальные — максимум в кирасах. А она не такая уж и тяжелая. Да и не в весе дело, вообще-то. Сочленения не настолько гибкие. Ну а мне, благодаря ухищрениям пана Лешека, всеми доступными способами повышавшим, так сказать, арбалетостойкость доспехов (в том числе и на коленях), проще было ноги, как кузнечику, в обратную сторону согнуть.

Спасибо ему, конечно. Лешеку. При штурме замка это было очень кстати, ни один болт меня по-настоящему не достал, — а вот сейчас как-то не в масть. Ладно. Главное, я в седле и даже лицом к голове, а не к хвосту…

— Что, уже? Дайте ж хоть с поводьями разобраться…

Очередной противник, с пышным султаном из разноцветных павлиньих перьев, как только увидел, что я принял копье от Акселя, тут же отсалютовал мне своим. Видно, не терпелось фрицу поскорее рассчитаться с безродным наглецом. В смысле со мной…

Ну, назвался груздем… Тем более что мой долг перед крестоносцами вырос еще на один пункт. И кого волнует, что они сами напросились, а я человек мирный и где-то даже пацифист?

— Какое небо голубое… — я вежливо приподнял свою боевую жердь и тронул коня шенкелями.

Конь послушно двинулся вперед, чему способствовала свойственная лошадям близорукость и шоры. А может, мудрое животное знало, что когда двуногие вот таким способом сводят счеты между собой, ранить коня считается несмываемым позором? Или может, все дело в том, что мой конь из одной конюшни с остальными, и потому не чувствует опасности?..

Второй рыцарь не сделал никаких выводов с предыдущей сшибки и тоже несся ристалищем во весь опор, с места послав коня в галоп.

Три, два… — конь оступился, меня качнуло совсем чуть-чуть, но тем не менее рука дрогнула, вильнув копьем, нацеленным в корпус противника.

Тарарах!..

На этот раз удара я почти не ощутил. Острие тевтонского копья скользнуло по моему наплечнику, даже не задев шлем. А вот самого храмовника из седла буквально выбросило. Как-то странно, с разворотом. Проделав пируэт, он грохнулся оземь, и так как правая нога застряла в стремени, лошадь с лязгом поволокла беспомощного рыцаря дальше.

Гм… я что, опять вытащил выигрышный билет? Спасибо, конечно, но похоже, на небесах кто-то явно жульничает.

— Мои поздравления! Великолепный удар!

Не понял? У меня что, уже и фанаты появились?

По-прежнему используя щадящий режим, я неторопливо развернул лошадь и с удивлением увидел рядом с Акселем незнакомых всадников. «В чешуе, как жар горя…» Именно такими их и рисовал Васнецов. Русских богатырей. Только у меня их тут не трое, а целых шестеро. Ну и не столь монументальные. Обычные воины-дружинники. Но броня побогаче, да кони породистее, чем у того же знаменосца Мала, что гонялся за мной по пятам до самой Западной Гати.

А тот, что восхищенно улыбался, и вовсе меня самого не многим старше. Русоволосый, румянец на всю щеку. И лицо смутно знакомое.

— Отлично исполнено, боярин, — повторил он, не выключая белозубой голливудской улыбки. — Редко встретишь столь твердую руку и мастерское владение копьем. Ударить точно в стремя… В бою куда ни шло, а на турнире даже я бы не рискнул.

Я молчал. Молчали и немцы, не меньше меня удивленные неожиданным появлением чужаков. Впрочем, в неожиданности не было ничего сверхъестественного. Всего лишь причуды ландшафта. Если дорога от Розиттен сюда вела почти напрямик, чуть-чуть прячась за пригорком, то как раз за рощей она круто сворачивала на восток. И русские витязи оказались рядом с моим «станом», всего лишь минув перелесок. Незаметно и неожиданно. В том числе для них самих.

Слишком длинная пауза становилась неучтивой. Еще немного, и улыбка русича померкнет. Значит, надо что-то отвечать.

— Спасибо на добром слове… витязь. Вообще-то я в грудь метил…

Дружинники переглянулись и громко расхохотались. Оценили, мол, шутку.

— Я Лев, сын князя Ольгерда Странника. Из Белозерья, — уточнил княжич на всякий случай. Понимал, что вотчина его отца не столь огромна, чтобы быть известной каждому чужеземцу. Коим я являлся в его глазах.

— А меня зовут С… — еще не вполне восстановившись после поединка, я сгоряча едва не брякнул: «Степан Олегович». Слава богу, вовремя прикусил язык. А дальше уже вмешалась судьба.

— Эй, русс! — заорал занявший исходную позицию третий по счету крестоносец, шлем которого украшали рога. Ну, принявшему целибат храмовнику можно. Никто насмешничать не станет. В отличие от моего первого противника, говорил он с ужасающим акцентом. — Ви хотеть смотреть, мы не фосрашать! Но фы не мешать поетинок! Ja?

Вот же немец-перец-колбаса… Чего лезешь, куда не просят? Не к тебе гости пожаловали. Значит, стой, жди и помалкивай. Тем более что я еще даже не спешился, амуницию не проверил. Подпруги на седле не подтянул.

Княжич, похоже, в ситуацию врубился с ходу. Мне даже встревать не пришлось.

— Тевтонец! — крикнул Лев Ольгердович достаточно громко, чтобы всем слышно было. — Мне послышалось, или ты произнес слово «поединок»?

И пока крестоносец переваривал услышанное, он с преувеличенным удивлением продолжил:

— Сударь, вы либо великий воитель, либо безумец, если в одиночку бросили вызов целому отряду храмовников. Нет, я согласен, вояки они так себе, но все же… Или вы такой обет дали?

* * *

Вопрос, как говорится, не в бровь, а между глаз. Ну, не пересказывать же мне каждому встречному историю своей жизни. Пусть даже только последних дней.

— Ага, — по-своему истолковал мое молчание Лев Ольгердович. — Медведь не станет гоняться за волками, а вот серые разбойники, сбившись в стаю, вполне способны напасть на лесного хозяина.

Княжич послал лошадь вперед и поравнялся со мной. Больше его глаза не смеялись.

— Я так понимаю, боярин, что немцы сводят с тобою счеты за какие-то свои обиды? И эта ваша встреча в чистом поле совсем не случайна?

Я ограничился кивком.

— Тебя вызвал кто-то один?

— Нет, князь. Они даже шлемы не снимают, демонстрируя, что действуют от имени всего ордена.

— Прекрасно… — княжич заговорил громче, обращаясь к крестоносцам. — Согласно рыцарскому кодексу, если это не поединок чести между двумя воинами, то каждая сторона может выставить любое количество бойцов. Сколько посчитает нужным. Верно, рыцари?

Немцы загудели между собой о чем-то вполголоса. Потом «рогоносец» наклонил голову, словно собрался забодать нас. Кивнул, значит.

— Ja. Это есть ферно…

— Тогда я предлагаю изменить условия поединка. Зачем стольким доблестным воинам ждать очереди, если можно сразиться всем и сразу?

— Бугурт? — сообразил тевтонец.

— Да, — подтвердил княжий сын. — Надеюсь, вы не станете возражать, если мы присоединимся к поединку?

— Вы есть друзья?

— Конечно, — ответил Лев Ольгердович и протянул мне руку. — Надеюсь, боярин, ты примешь мою дружбу? Хотя бы на время.

— Сочту за честь…

Странно, но я вспомнил его не после того, как услышал имя, которое мне называла ведунья Мара, а только сейчас, когда наши ладони соприкоснулись. А еще я вспомнил, что на той же ладони, которой я скреплял дружбу, кровь его брата. Пусть и пролитая ненароком. И от этого мне сделалось немного не по себе.

Видимо, эмоции спрятать не удалось, и Лев это почувствовал. Поскольку понимающе похлопал меня по руке и негромко добавил:

— Не тушуйся, витязь. Намнем бока германцам, и, если захочешь, я верну тебе данное слово. Боги простят небольшой обман. Мы же из братины не испили.

Я и без этой оговорки не стал бы возражать, а теперь и вовсе совесть чиста. И все же небольшое уточнение не помешает. Пока Аксель проверяет, не ослабла ли где сбруя.

— Почему ты хочешь вмешаться?

— У меня с германцами свои счеты… — нахмурил брови Лев Ольгердович. — Но у Великого княжества с орденом перемирие. Нельзя крестоносцев трогать. А вот если они сами вызвали на поединок, кто обвинит нас в нарушении договора?

Похоже, хамовники всех достали. Так что Грюнвальдская битва скорее закономерное следствие, чем случайное стечение обстоятельств.

Я посмотрел на крестоносцев. Те довольно сноровисто выстраивались клином. Даже сейчас, когда их было втрое больше, практичные и осторожные немцы не изменяли проверенной тактике.

— Готов, боярин? — княжич знающим взглядом осмотрел мое снаряжение, и похоже, не нашел изъяна.

Я ограничился кивком. К чему лишние слова?

Тевтонцы тоже закончили построение и ждали сигнала.

— С Богом, — подал знак Лев Ольгердович. — Не посрамим!

Пятерка дружинников слаженно двинулись вперед, на добрый десяток шагов забирая вправо от нас, тем самым заставляя крестоносцев делать выбор, куда нацелить острие бронированного клина. На них или на нас с княжичем. Не бог весть какая хитрость, но все же некоторую сумятицу в ряды противника внесло. Клин выстраивается очень плотно. Кони идут стремя в стремя, поэтому любой маневр почти невозможен. Или требует много времени.

По этой причине, или скачущие во главе отряда рыцари решили, что мы с княжичем более опасные противники, но менять направление удара немцы не стали. И глядя на несущуюся на меня громыхающую железную махину, я понял, что чувствовали ратники Александра Невского. И советские пограничники в июне сорок первого…

Злость! Нет… ярость!

Ах вы ж, мать вашу через коромысло! Немчура проклятая! Попрятались за броню и думаете, что бессмертными стали. А мы — навоз? Шиш вам! Накось, выкусите! И со связкой гранат — под гусеницы.

У меня гранат не было, только копье. Но прежде, чем меня сомнет конная лавина, по крайней мере одного фрица на вертел я насажу…

Увы, или к счастью, у княжича Льва на этот счет имелось другое мнение. Увидев, как я благородно намереваюсь встретить тевтонцев грудью в грудь, он воскликнул что-то вроде: «сдурел, парень?!» и протянул руку к крупу лошади. Не знаю, что он ей сделал, но коняга, как ужаленная, взвилась на дыбы, едва не сбросив меня, а потом в три прыжка оказалась на обочине. Вне зоны поражения.

Мгновением позже крестоносцы прогрохотали по дороге мимо, не в состоянии остановиться, поскольку обзор был только у первых двух рядов, а остальные перли вслепую. И пока вся эта масса людей и коней тормозила и разворачивалась, а я глазел на происходящее, как провинциал на лазерное шоу, мои союзники без особых усилий ссадили с седел шестерых замыкающих строй и врубились в мягкое подбрюшье немецкой «свиньи». А если называть вещи своими именами — напали с тылу.

Дальнейший поединок напоминал избиение мастером боевых единоборств зарвавшихся уличных драчунов.

Кнехты и оруженосцы из предпоследней шеренги даже не успели осознать, что за их спинами находятся не боевые товарищи, а враг, как получили свое. Русские витязи удары наносили скупо, точно и так быстро, что я толком и не разглядел, кому куда попало. А лязг от ударов не выбивался из общего шума и топота копыт.

Очередная шестерка тевтонцев повалилась в пыль, оставшиеся без седоков лошади замедлили бег, потеряли строй, и всего какую-то минуту спустя русские достали средний ряд. Состоящий всего лишь из пяти всадников.

К тому времени тевтонцы уже успели понять, что происходит, и отчаянно принялись останавливать и разворачивать лошадей, но на маневр не хватало ни места, ни времени.

Вместо слаженного поворота, кони сбились в кучу, рыцари цеплялись друг за друга оружием, щитами. Не помогло даже то, что они побросали бесполезные в ближнем бою длинные копья и схватились за мечи. Русские воины снесли остатки отряда, словно соломенные чучела. Но и сами уже застряли в этой сутолоке, позволив первой тройке оторваться и проскочить вперед. Метров на десять…

Там, уже без помех, крестоносцы придержали коней и развернулись…

Увиденное побоище настолько ошеломило храмовников, что они остановились в растерянности. Все их численное преимущество развеялось, как дым. Вернее, рассыпалось и, издавая жалостные стоны, валялось на земле. Судя по количеству шевелящихся — в сознании оставалось не больше четверых. А кто из остальных жив, а кого уже встречали на небесах, оруженосцам еще только предстояло разбираться.

Теперь тевтонцы оказались втроем против семерых. Один из которых выбил из седла двоих лучших рыцарей, а остальные в считаные мгновения перебили полторы дюжины опытных воинов. Призадумаешься поневоле, стоит ли продолжать поединок. Тем более что весь хмель давно выветрился.

И поскольку, по правилам, схватку можно считать оконченной, когда противники разъедутся к противоположным концам ристалища, уцелевшие рыцари избрали именно этот, не унижающий их достоинства, вариант.

Тайком скрежеща зубами, благо под опущенными забралами лиц не видно, храмовники отсалютовали нам поднятыми копьями и опустили их тупыми концами на землю.

— Мы есть удовлетворены… — прокричал тот, что с рогами. — Орден не иметь претенсия. Вы позволить нам ехать в замок за помощь для раненый?

— Ну, если у вас претензий нет… — я равнодушно пожал плечами. Не притворно, и в самом деле устал. — То у меня и подавно. Езжайте с миром. Кланяйтесь фогту и не забудьте сказать, что зачинщиками были вы сами.

Судя по взгляду, которым тевтонец полоснул меня через смотровую щель в шлеме, вряд ли Конраду суждено услышать правду. Ну, да бог им судья. Мне, пардон за тавтологию, с крестоносцами детей не крестить.

— И не волнуйтесь за раненых. Всем, кто еще жив, будет оказана помощь. Добивать не станем. Не война же здесь, в самом деле, а честный и благородный рыцарский поединок. Верно?

— Ja… — произнес тот хмуро. Не до спеси. Мы же в любую секунду и передумать можем. Или новую причину для ссоры найти. — Фее честно… Ми говорить фогт — ви победить.

Наверно, из-за того, что в финале я практически не участвовал, мне неудержимо захотелось на прощание еще разок щелкнуть заносчивых фрицев по носу. В переносном смысле, конечно. Поэтому я поднял руку и подал условный знак пану Лешеку.

 

Глава седьмая

Думаю, тевтонцы испытали настоящий шок, когда из рощи на опушку высыпало две дюжины хорошо вооруженных лучников. Стрелы, правда, лежали в колчанах, но долго ли их оттуда выхватить? А уж рассчитывать на промах с десяти шагов и вовсе не приходится. Самим рыцарям от стрел вреда не будет, а вот коней лучники побьют наверняка. А спешенный рыцарь уже не так грозен. Даже если сможет без посторонней помощи из-под упавшей лошади выбраться…

— Это не есть честь! — возмутился «рогоносец», явно не зная, что делать. То ли за меч хвататься, то ли руки вверх поднимать. — Ви напасть ис сасада! Ви есть…

— Зачем кричать? — я слегка развел в стороны руки, демонстрируя пустые ладони, пока тевтонец не брякнул чего лишнего. Такого, за что даже помимо желания придется призвать его к ответу. — Никто на вас не нападает. Езжайте с Богом. И не забудьте прислать за ранеными. Коней и доспехи я как победитель заберу.

Несмотря на то что мои слова были совершенно справедливыми и прописанными во всех кодексах, крестоносец зло выругался на немецком и пришпорил коня. Его товарищи поспешили следом. Не удержавшись, чтобы несколько раз не оглянуться. Не доверяли фрицы. До последней минуты думали — ударим в спину. Ну, каждый судит по себе.

— Какие будут распоряжения, господин барон? — подбежал пан Пшеньковицкий, умудряясь при этом сохранять величавость и достоинство. Чтобы незнакомцам понятно было: он не какой-то слуга, а такой же дворянин. Только рангом чуть пониже.

— Помогите раненым, пан Лешек. И трофеи разделите. Вместе с людьми князя. По справедливости. И не жадничайте. Берите только самое ценное. Чтобы крестоносцы не подумали потом, будто мы нищеброды какие. И пару лошадей оставьте. Взамен тех, что нам с Акселем дарены.

— Помочь? — судя по выражению лица и тому, как шляхтич многозначительно притронулся к рукояти кинжала, это распоряжение он расценил по-своему.

— Даже не думай! — я показал лейтенанту наемников кулак. — Перевязать, напоить и в тенек уложить. Как родных! Добить разрешаю только самых безнадежных. Из милосердия. И смотри, пан Лешек, проверю!

— Ваша воля, господин барон, — недовольно поморщился поляк. — А вот они бы никого из нас не пожалели.

— То они, а то мы, господин лейтенант…

Крыть было нечем, и шляхтич поспешил к своим людям, отдавать нужные распоряжения.

— Признаться, удивил ты меня, боярин… — присвистнул княжич, спешиваясь. — Иметь засадный отряд и сражаться с немцами в одиночку. Почему?

Я проделал ту же процедуру, но не так ловко. Эх, до чего же хорошо чувствовать под собой землю, а не чужую спину, пусть даже лошадиную, и рассчитывать на собственную пару ног! Увы, но судя по моим ощущениям, наездниками таки рождаются, а не становятся. Хотя искусству бокса тоже не за пару тренировок обучают.

— Когда вас облает пес, князь, вы же не станете хвататься за меч, а достанете плетку… — пожал я плечами.

— Понимаю, — Лев Ольгердович со всем уважением поклонился, насколько позволяло его высокое происхождение. — И еще раз спасибо.

— За что? — не понял я, но ответил не менее учтивым поклоном.

— Что дал душу отвести. За брата поквитаться.

Неприятная тема и опасная. Я куда охотнее сделал бы вид, что ничего не слышал, но не проявить вежливость и не поинтересоваться, что случилось с братом княжича, было бы еще подозрительнее.

— А как это произошло?.. Почем знаешь, что в его смерти храмовники виноваты?

— Увы, точно не знаю, но думаю, без крестоносцев не обошлось, — нахмурился Лев Ольгердович. — Слишком уж странно и таинственно все случилось. Колдовством попахивает. Или — подлым хитроумием ордена… Тевтонцы хоть и при мечах, а коварством ничем не лучше иезуитов.

Княжич тяжело вздохнул и сменил тему.

— Кстати, боярин, ты так и не сказал, как тебя звать-величать?

Ну, вот, дождался. Юлить или правду сказать? Правду оно проще, не заврешься потом, — да только проку ноль. Еще вернее, узнав ее, Лев из соратника мигом во врага превратится. А мне только и не хватало для полного счастья еще и со своими биться.

— В разных местах меня знают под разными именами, — ответил уклончиво, оттягивая время. — Но девиз мой отсюда и до Иерусалима всегда неизменен: Desdichado. По-гишпански значит…

— Лишенный наследства, — закончил вместо меня княжич.

Похоже, с филологическим образованием у здешней «золотой молодежи» все в порядке.

— Да. Волею рока так случилось, что я потерял все, чем должен был владеть по праву. А потому принял обет, что назовусь данным при рождении именем только после того, как смогу с честью вернуться домой. Но ты, князь, можешь звать меня Степаном. А по батюшке — Олеговичем.

Учебники психологии учат, что хорошо соврать можно только в том случае, если говоришь чистую правду. Тогда все работает на излагаемую легенду. И взгляд, и мимика, и интонация. Даже детектор лжи обломается.

Вот и княжич поверил. Сразу. Поскольку кивнул серьезно и наводящих вопросов задавать не стал. Да и отчество «Олегович» (это я только что сообразил) для русских князей не пустой звук.

— Сейчас куда направляешься, ежели не тайна сие? — Лев Ольгердович даже изменил тему разговора.

— Хочу разузнать кое о чем в Янополе. Давняя история, но для меня важная… А вы куда путь держите?

— В Розиттен шли… — снова нахмурился княжич. — От верного человека стало известно, что тот, кого подозревают в убийстве Витойта, может сегодня объявиться в замке крестоносцев. Вот я и хочу для начала посмотреть, кто гостит у фон Ритца. Может, какого знакомца встречу…

Вот как? Что же это за верный человек такой? Не тот ли самый, из-за которого мне столь спешно пришлось покинуть монастырь? Интересно девки пляшут… Чем же я ему так насолил? Или за вознаграждение старается?

— Вообще-то, я только оттуда… — пришлось напомнить очевидное, чтобы не вызвать подозрения. — И, насколько мне ведомо, у Конрада сейчас только бранденбургский рыцарь с товарищами гостит. Борн из Берлина, герб Латная Длань на черном поле. Других гостей не видел. Хоть и трапезничали вместе. Только рыцари ордена.

— За что ж крестоносцы так на тебя взъелись, боярин? Что сперва за стол пригласили, а после на смертный бой вызвали? — удивился Лев Ольгердович и, словно подсказывая невинный ответ, пошутил: — Соус на плащ кому-то пролил, что ли?

— Фогта ранил… В поединке. Этой ночью.

Княжич недоверчиво поглядел на меня, пытаясь понять, не шучу ли и я, случайно, в ответ.

— Конрада фон Ритца?

— А что, в замке Розиттен есть еще один фогт? — я пожал плечами.

— Степан Олегович, — княжич смотрел прямо и добродушно, — расскажи. Извини за назойливость. Это не праздное любопытство. В прошлом году, когда мы с отцом гостили в Кракове, я имел возможность принять участие в турнире. И жребий свел меня с Конрадом. Один раз удержались оба, а при повторной сшибке фон Ритц ссадил меня с седла. Подпруга не выдержала. Так что сам понимаешь, как мне не терпится разузнать подробности вашего поединка… из уст победителя.

— Вообще-то, я хотел засветло в Янополь попасть…

Княжич молча указал на моих и своих людей, которые еще и трети немцев не успели осмотреть. Не говоря уже о том, что всех их следовало вынуть из доспехов. Рассортировать по качеству, оценить и разделить.

— Это вряд ли, Степан Олегович. Если только… — Лев задумался ненадолго и решительно продолжил: — Если только нам не оставить своих воев здесь, а самим продолжить путь? Вот и в Янополь успеешь, и время для разговора будет. Согласен?

— Ты же в Розиттен собирался? — честно говоря, такой поворот меня не слишком обрадовал. Шанс проговориться делался все больше. Но и отказывать благовидного повода не видел.

Княжич кивнул.

— Собирался. Но раз ты, Степан Олегович, говоришь, что кроме бранденбургцев, там никого нет, стало быть, мне в Розиттен без надобности ехать. Тем более, — Лев обвел взглядом ристалище, — кажется, теперь мне там будут не слишком рады. Несмотря на знакомство с фогтом. Как считаешь?

А вот тут он прав. Если крестоносцы на меня такую охоту устроили, при этом принимая за своего, католического рыцаря, то уж русским витязям и подавно поражения не простят.

— Да уж… И в самом деле, лучше судьбу не испытывать. Мир миром, а доверять гостеприимству храмовников я бы не стал.

— Решено… — протянул мне руку княжич. — Возьмем по одному человеку, и в путь. А люди нагонят нас, как управятся здесь.

И хотел бы возразить, так нечего. Придется в очередной раз положиться на судьбу. Авось не выдаст.

* * *

Может, сказалась общая усталость от двух сражений подряд… Даже трех, если поединок с Конрадом считать за отдельную баталию. А может, виной тому стал расчудесный теплый летний день, когда охота думать только о приятном и хоть на пару часов забыть о проблемах, — но я, что называется, поплыл. Мне нестерпимо захотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной. С этой, уже становящейся почти неподъемной ношей постоянной скрытности и, как следствие, вынужденного одиночества.

И если несмотря на самые теплые отношения, что сложились у меня с Круглеем, Лисом, Носачом, я все же понимал, что мое истинное происхождение не та правда, которую стоит им открывать, то сейчас, глядя в открытое, честное лицо княжича, которого и знал-то всего ничего, я вдруг понял, что могу рискнуть. Потому что если Лев Ольгердович сможет поверить в мою историю, дальнейшее пребывание в этом мире станет гораздо приятнее. И не потому, что княжий сын достаточно влиятельная особа, способная облегчить жизнь горемыки-попаданца. А потому, что я обрету настоящего друга.

— О чем призадумался, Степан Олегович? — молодой витязь словно почувствовал мои сомнения. — Взвешиваешь, что можно рассказать чужеземцу и схизматику, так чтоб не обидеть? Брось. Мы же не поповские дети, нам Господа делить не пристало. Един Он, что бы там ни говорили. И все мы, раньше или позже, предстанем перед Его взором, дабы держать ответ за прожитую жизнь.

— И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно потраченные годы… — усмехнулся я и демонстративно перекрестился. Как полагается по православному обряду, справа налево. — С чего ты меня, княже, в католики записал?

Лев Ольгердович только головой помотал, словно слепней отгонял.

— Да ты, боярин, прям как твой луковичный доспех. Одна броня поверх другой надета. А вместо исподнего — кольчуга стальная.

Глазастый, однако. Все как есть разглядел.

— Прав ты, княже. На мне столько всего надето, что я вскоре и сам забуду, где своя кожа начинается.

— Не свербит? А то снял бы лишнее. Все почесаться легче…

Занятный разговор у нас получается. Вроде бы обычный дорожный треп, ничего не значащий и ни к чему не обязывающий, а если копнуть глубже — каждое слово второй смысл имеет. Или мне так кажется?

— Еще как свербит. Да как тут разденешься, если жизнь такая неспокойная, что никогда не знаешь: сейчас враг явится или чуть погодя? Бросит клич перед нападением или исподтишка ударит? Давеча от исповеди и то пришлось отказаться.

Сказал, а сам поглядываю исподтишка и думаю: давай, княжий сын, я свой ход сделал. Поймешь намек, продолжим разговор.

— Это ты верно рассудил, Степан Олегович. Для исповеди смирение и раскаянье надобны. А без них — суета одна и томление духа… Да только я не священник. Ужи позабыл, когда сам последний раз в церковь хаживал. Потому что о греховном помышляю…

Приехали. Отговорки закончились. Либо сейчас, либо… И что? Кто не рискует, тот не пьет шампанского! Почему бы и нет? Что я теряю? Не поверит княжич, ну и флаг ему в руки, а баран на шею. В любую секунду могу предъявить справку, в смысле кучу очевидцев, что меня сегодня ночью крепко по голове приложили. Моргенштерном. Контужен типа. А к юродивым на Руси завсегда относились с пониманием и состраданием. Рискну… Не получится, так хоть выговорюсь.

— Стало быть, Лев Ольгердович, интересуешься ты, что в Розиттене случилось? Изволь… Если вкратце, то вчера ночью я с отрядом ландскнехтов атаковал замок ордена и захватил его. Замок то бишь.

От такого известия княжич только крякнул. А потом хлопнул себя ладонью по щеке и растер на ней незадачливого овода.

— Совсем мошкара озверела. На дождь, что ли, собирается? — покрутил головой, оглядывая небо. — Нет, не похоже. Странно… Угу. Значит, замок Розиттен теперь твоя вотчина? — спросил, не меняя интонации.

— Нет, — ответил я таким же тоном. — Я не нашел того, что искал, а сама крепость мне без надобности. И вот что я тебе скажу, княже, очень многое из того, что я хотел бы рассказать, будет похоже на бред больного огневицей или крепко выпившего. Уверен, что тебе по-прежнему интересно?

— До Янополя нам еще часа два ехать, — пожал плечами тот. — Можем попробовать. Не поверю или надоест небылица, не обессудь за прямоту, так и скажу.

— Договорились, — я сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду. — Но начнем не с минувшей ночи, а вернемся на несколько седмиц назад. В день убийства твоего брата.

Вот я и перешел Рубикон. Теперь только вперед, и будь что будет. Aut cum scuto, aut in scuto.

Княжич пристально взглянул на меня и непроизвольно положил руку на рукоять меча. Но сразу же и убрал, сделав вид, что всего лишь хотел поправить ножны. Потом оглянулся. Желая убедиться, что спутники нас не слышат. Мог не проверять. Аксель с оруженосцем княжича давно вели довольно оживленную беседу, а до нас доносились лишь отдельные, невнятные слова. Так что им и подавно ничего не расслышать.

— Говори, боярин Степан. Если ты знаешь что-то о смерти Витойта — можешь начинать рассказ хоть от сотворения мира. Только правду поведай.

* * *

Трудно решиться и начать, а дальше само идет. Главное, не останавливаться. Слово за словом, эпизод за эпизодом. Будто камень с души…

Княжич слушал внимательно. Не перебивал, не задавал вопросов, не хватался за оружие. Даже когда я признался в убийстве его брата. Иной раз кивал, постукивал кнутовищем по сапогу, иной — поглядывал с любопытством или недоверием, но не издал ни звука. Пока я сам не умолк. Выждал еще немного, а потом произнес совершенно ровным голосом:

— Не обидишься, боярин, если я твоему человеку спрос учиню? — и, не дожидаясь ответа, подал знак оруженосцам приблизиться. А когда те нагнали нас, без обиняков спросил у Акселя: — Отвечай, правда ли, что твой господин еще вчера был в две сажени ростом?

— Я свободный человек, милостивый сударь! — гордо вскинул подбородок ландскнехт. — И надо мною нет никаких господ, кроме Бога и командира.

— Аксель, князь не хотел тебя обидеть, — вмешался я, поскольку нервы и так на взводе, а для полного счастья только пустячной ссоры сейчас и не хватало. — На Руси другие обычаи. А спрашивает он обо мне. Отвечай, как есть. Без утайки.

— Так, а чего тут утаишь? — рябой хитрец пожал плечами. — Небось не я один вас, ваше сиятельство, давеча видел. Назад вернуться — пара сотен тевтонцев еще не забыла, кто к ним в гости заходил. А ежели у русских к иноверцам доверия нет, так пусть князь в монастырь скачет. Небось братия с правдой не разминется.

— Аксель! Не зли меня…

— Ваше сиятельство, и в мыслях!.. — стукнул себя кулаком в грудь оруженосец, при этом внимательно глядя на меня: не подам ли какой-нибудь условный знак. — Но я в саженях не разбираюсь. А если на глазок, то раза в полтора вы крупнее были. Такой ответ годится?

— Вполне, — кивнул княжич, поискал за поясом и вытащил оттуда серебряную монету. — Рубль за верность не унизит свободного человека?

— Вознаграждение никого унизить не может, ваша светлость, — ухмыльнулся тот, принимая деньги. — Это ж не милостыня…

— Умен, шельма, — Лев Ольгердович потянул за узду, разворачивая коня. — Поехали, Степан Олегович. Продолжим разговор… Янополь уже вон, на окоеме. А мы с тобой еще многое не обсудили.

И как прикажете все это понимать? Меня что, вместе с Акселем записали в бароны Мюнхгаузены? И не поверили ни единому слову? Право, обидно даже. Я тут соловьем разливаюсь, душу до исподнего выворачиваю, а меня в сказочники?..

— Не кипятись, боярин, — княжич пристроился стремя в стремя и примирительно притронулся к моему локтю. — Думаешь, не поверил? Напрасно… Потому и спрос учинил твоему оруженосцу, что окончательно убедиться хотел.

Серьезно, что ли? Неожиданный поворот. Нет, я, собственно, для этого и рассказывал, чтобы понимание найти. Но вот так с ходу, без каких-либо дополнительных вопросов… Так не бывает. Во всяком случае, не в этом веке. В чем подвох?

— Плох тот правитель, который не умеет слушать и слышать, — тем временем продолжал объяснять Лев Ольгердович. — Да, не скрою, рассказ твой чуден и диковен. Но говорил ты искренне. Упоминая такие подробности, которые мог знать только очевидец тех событий. Начиная от цвета повязок, которыми отличались мои с Мстиславом отряды. А о том, что Витойт со своими людьми в засаде сидел, мы не подозревали, пока перепуганные Людоедом стрелки сами к нам не выбежали. И о том, что ведунья Мара слепая, тоже немногим известно… Даже из числа тех, кому она в исцелении от злого наговора или иной хвори помогала.

Княжич поглядел на меня задумчиво и снова кивнул в такт словам.

— А еще ты многие имена называл. К примеру, гостя Круглея. Его в Белозерье все знают. Как и старшего обозника Озара. Да и племянница купца мне ведома. И если лживы твои слова, то зачем бы ты стал на этих людей ссылаться? Проверить не долго. Нет, только правда может быть столь нелепа и вычурна. Ложь выбирает короткие пути…

— Что, и за смерть брата с меня не спросишь? — решил я с ходу прояснить ситуацию.

— Да, Степан Олегович. Ты прав… Как отец решит, не знаю, но от нас с братом мести можешь не опасаться. Стрелки Витойта признались, что в засаде ждали. Так что мы с Мстиславом, получается, жизнью тебе обязаны. Куда уж тут виру требовать.

Зачем же вы тогда за мною по всему краю гонялись? Чтоб спасибо сказать?

— И что я из будущего сюда попал, тоже без обиняков веришь?

— Верю. Вот тебе крест, — княжич размашисто перекрестился. — Это кажется чудно, но лишь потому, что ты не знаешь нашей родовой тайны.

— И у вас тоже тайна?

Нервное напряжение все же сказалось, и меня буквально распирало от смеха. Пришлось прикусить язык. Больно, блин…

— Да. О ней никто не знает, кроме отца и братьев. Даже матушка, — очень серьезно ответил Лев Ольгердович. — Это случилось с батюшкой в тот год, когда он юношей ездил в Константинополь. За Черкассами к каравану пристали паломники, которые шли в Святую Землю. Среди них был старик один. Блаженный. Но сказывали паломники, что старец тот иной раз способен зреть будущее. Не очень часто, зато предсказанное им всегда сбывается. И вот этот провидец, увидев моего отца, произнес такую фразу: «Будешь ты иметь трех сыновей и двух дочерей. А как сядешь на княжьем престоле, придет человек, что родится через семь раз по семьдесят семь и еще семьдесят семь лет. Одного из твоих сыновей он убьет, другого спасет, а третьего возвеличит».

Княжич опять поглядел на меня.

— И еще сказал старец, взяв отца за руку: «Не сомневайся, Странник, с добром он придет. Помощь от него большая будет». Отец рассмеялся — кто ж в такую ахинею поверит, тем более в его годы? А провидец прибавил: «Хорошо. Благостно. Спасибо тебе. Теперь можно и помирать. Я свое исполнил».

— И что? Действительно умер?

— Да. На другой день старец на гадюку наступил, — кивнул Лев Ольгердович. — И в одночасье скончался. Хотя сказывали паломники, что раньше старца никакая отрава не брала… Вот и гадал князь с тех пор, как ему сие предсказание истолковать? А оно вишь каким боком обернулось. И все складывается. Даже Витойт уже погиб от твоей руки. Так что, Степан Олегович, придется теперь кого-то из нас с Мстиславом спасать, а кого-то возвеличивать.

— А какой теперь год на дворе?

— Жнивень одна тысяча четыреста девятого года от Рождества Христова. День не упомню. Давно в пути… Где-то посередке.

— Неважно. А когда отец твой в Константинополь ездил?

— Аккурат тридцать три года миновало.

— Угу, — чудеса чудесами, а математика не врет. — Если нынче одна тысяча четыреста девятый год, то вояж по святым местам был в одна тысяча триста семьдесят шестом. Семь умножить на семьдесят семь это будет… Девять пишем, четыре на ум пошло… Пятьсот тридцать девять. Прибавить еще семьдесят семь… Получается шестьсот шестнадцать. А я родился в одна тысяча девятьсот девяносто третьем. Минус одна тысяча триста семьдесят шесть. Равно… Ни фига себе! Как в аптеке. Погрешность меньше десятой доли процента.

Княжич промолчал. Видимо, не все слова понял, да и бормотал я невнятно. Но вполне хватило выражения лица. К тому, что меня зафутболили к черту на кулички, я уже привык, но что попадание это оказывается еще и спрогнозированным заранее, немножко чересчур. А то и вовсе — перебор.

— Искупаться бы нам, боярин? — словно и не было важного разговора, потянулся с хрустом княжич, указывая подбородком чуть правее от дороги. Видимо, там был какой-то водоем, хоть я ничего и не увидел. — Пока солнце высоко и русалки над честным людом не насмешничают. Не знаю, как ты, а я пропотел изрядно…

Лев Ольгердович еще раз поглядел на небо.

— Аккурат успеем. И обмыться, и подсохнуть…

— Почему нет? — я пожал плечами, при этом неожиданно ощутив невероятное желание немедленно сбросить с себя всю многослойную броню. — Омовение — богоугодное деяние. И не только на Крещение…

 

Глава восьмая

Вот уже скоро месяц, как меня странным и непонятным образом забросило в другую эпоху. А может, даже в другое измерение. И все это время я в основном скитался по лесам да весям. Монастыри и крепости не в счет. Разные по существу, они мало чем отличались внешне. Да и по сути, если разобраться… Как ни крути, ни первое, ни второе не мирное жилье, а форпост и гарнизон. И чем вооружены воины — требниками или арбалетами — принципиального значения не имеет.

Поэтому Янополь я рассматривал с вполне понятным интересом. Время позднее, так что воздух дрожит над каждым дымоходом, словно в пустыне над раскаленными песками. Легкий ветерок дует от нас и запахи уносит в сторону. На дальнем углу разбрехались псы и так же быстро притихли. Мычат, дожидаясь вечерней дойки, вернувшиеся с пастбищ коровы… Стучит молоток по железу… Может, кто косу для утренней косовицы клепает, а может — меч куют.

Ясное дело, что жителя мегаполиса впечатлить размерами городок не мог. Но смотрелся очень живописно. Каменные дома под островерхими черепичными крышами, расположенные скорее по кругу, чем «квадратно-гнездовым» способом. Сотни полторы хозяйственных построек, крытых кровлей попроще, но не портящих общий пейзаж.

Посередине, на центральной площади, здание башенного типа. Может, мэрия, а может, всего лишь пожарная колокольня.

Паутина улиц не видна за верхушками деревьев. Зато возвышаются сразу два храма. Чуть в стороне от центра, на пригорке, церковь с православным крестом и характерными луковичными куполами. А у площади островерхий костел.

Вся эта красота средневекового зодчества обнесена деревянной стеной, придающей картине завершенный вид. Как резные ставни на окнах избы. Толку от нее примерно столько же. Любое войско перешагнет, даже не останавливаясь. А вот защитить спокойный сон жителей от озорующих в округе разбойников такой преграде вполне по силам.

Заодно и ворота есть где поставить. И мытаря. Чтоб всем сразу было понятно: тут не проходной двор. Надо в город — плати. Нет денег — проваливай. Нечего людей зря беспокоить. А чтобы пришлые охотнее расставались с деньгами и не норовили пролезть даром, к мытарю приставлены стражники. Целых два…

Один, правда, сейчас отошел в сторону, видимо по нужде. Зато второй бдит… Вернее, на солнце поглядывает. Прикидывает, сколько еще до закрытия ворот осталось. Но с толком. Нас сразу заметил. Крикнул что-то товарищу, и тот заторопился обратно. Встал рядом, весомо опираясь на алебарду.

О, а дозорный кликнул не только его. На стене у ворот появилось еще несколько голов в шлемах. Вниз не лезут — стало быть, стрелки.

— Вечер добрый, господа! — вопреки всем приготовлениям, в голосе старшего стражника сквозило скорее легкое любопытство, нежели беспокойство. Да и с чего бы? Сразу же видно, серьезные люди пожаловали. От таких беспокойства не бывает. По мелочам. — Торговую или какую иную надобность имеете? Не обессудьте, не из праздного любопытства спрашиваю. Потому что если обоз за вами следует, то надо бы поторопить погонщиков. Стемнеет скоро. Ворота закрывать пора. Впрочем, если убедите мытаря, — кивок в сторону сборщика налогов, застывшего в ожидании, — можем и повременить. За отдельное вознаграждение.

— Мы что, на купцов похожи? — как бы удивляясь, свел брови к переносице Лев Ольгердович.

— Нет, — покладисто согласился стражник. — Зато похожи на тех, кому купцы служить могут… верой и правдой.

— Глазастый… — одобрительно проворчал княжич, бросая монету сборщику налогов. Судя по тому, как тот проворно подхватил ее, изрядного достоинства. — Это хорошо. А подскажи, воин… где тут у вас можно остановиться на ночь?

— Спросите заезжий двор «Пьяный шмель». У них цены повыше, чем у других, зато тихо, чисто и готовят хорошо. Вон туда поезжайте. Пятое строение. Не заплутаете.

— Добро. Сменишься, загляни. У господина барона разговор к тебе будет.

— Как скажете, ваша милость, — изобразил поклон стражник и хитро прищурился: — Отчего не поужинать в приятной компании.

— Удовлетворишь наше любопытство… — князь вопросительно умолк.

— Рудольфом меня кличут, ваша милость.

— Так вот, Рудольф, голодным не останешься, — рассмеялся Лев Ольгердович. — Только поторопись. Думаю, в Янополе много желающих поговорить… за чужой счет.

Заезжий двор и в самом деле искать не пришлось. Во-первых, он располагался, как и сказал стражник, буквально в сотне шагов от ворот, а во-вторых, спутать гостиницу с обычной усадьбой трудно. Где еще даже в надвигающихся сумерках держат ворота нараспашку? А вход на подворье караулит не лохматый кабыздох, а сметливый отрок.

Заметив нас, он прекратил лузгать семечки, отлепился от подпорки и бросился наперерез.

— Слава Иисусу Христу! — завопил он, бесстрашно хватая лошадей под уздцы. — Господа хорошие, если вы ищете ночлег — не проезжайте мимо! Лучшего места для отдыха, чем «Пьяный шмель», вы не сыщете во всем Янополе! Мамой клянусь!

— Если ты только знаешь ее имя, — проворчал Аксель, посылая своего коня вперед и пытаясь оттереть в сторону шустрого зазывалу. Одновременно замахиваясь нагайкой.

Но паренек проворно отклонился от моего оруженосца и, не отпуская наших лошадей, втиснулся между ними.

— Навет и поклеп! Ваше сиятельство, — он как-то умудрился поглядеть одновременно и на меня, и на княжича, — не дайте свершиться несправедливости. Ваш слуга зол на язык! А тем временем моя матушка служит здесь поварихой. И еще ни один постоялец не уехал недовольным ее стряпней. Не верите? Позвольте я проведу вас в залу, и вы сами во всем убедитесь!

— Уговорил, — Лев Ольгердович бросил парню повод. — И если в твоей похвальбе хоть половина правды, получишь от меня крейцер.

— Чтоб мне на этом месте провалиться! — побожился паренек и чинно повел княжескую лошадь в ворота. На всех остальных, в том числе и на меня, он больше не обращал внимания. Разумно рассудив, что в любой компании старший тот, кто платит. Он же и решает…

— Август! Кирюха! — заорал хлопец. — Где вы, лежебоки! Не видите, гости к нам пожаловал! Принимайте лошадей!

Кто-то из двоих тут же показался в дверях пристройки, заканчивающейся большим навесом.

— Не ори, не глухой…

Потом шагнул навстречу, почтительно кланяясь.

— Не извольте беспокоиться, ваша светлость… — тут же перебросил ему повод парнишка, а сам уже стоял перед Львом Ольгердовичем. — Кирюха только с виду нерасторопный. А лошадей он любит и понимает. Если хотите умыться с дороги, то колодец вон там, — он указал рукой. — Или сразу за стол? А то я полотенец вынесу…

Видимо, парнишка всяких постояльцев насмотрелся. И чистоплотных, и тех, что лезли за стол в любом виде, ничем не отличаясь от скотины. Лишь бы живот набить.

— Неси, — одобрил княжич. Хоть мы и купались всего час тому, а освежиться, смыть дорожную пыль не помешает. — Матери скажи, что веры мы православной, и день у нас нынче скоромный. Пусть не жалеет мяса. А вот вина не надо. Квасом обойдемся… или как? — Лев Ольгердович поглядел на меня.

— Согласен. Хватит с меня и того угощения, что у фон Ритца было. Слишком тяжело похмелье от здешних напитков. Забористые больно…

Аксель коротко хохотнул, словно его ткнули под ребра, но смолчал. Паренек бросил на нас заинтересованный взгляд, но тоже знал свое место и, коротко поклонившись, метнулся в гостиницу.

* * *

Обеденная зала не блистала роскошью. Зато располагала ухоженностью и чистотой. Стены выбелены известью, полы выметены. Даже привычной паутины по углам не видать. Ни пыли, ни копоти… Вместо факелов или лучин — свечи. Столы накрыты скатертями. Что меня особенно удивило, потому что даже в рыцарском замке подобными вещами не заморачивались. А может, всего лишь сказывалась нехватка создающих уют женских рук? Там, где они чувствуют себя хозяйками, а не прислугой.

— Добрый вечер, господа, — миловидная служанка изобразила книксен. — Спасибо, что остановились у нас. Присаживайтесь. Прикажете подать перекусить, или подождете немного? Матушка уже готовит для вас мясо…

Могла и не говорить. Жарящееся на сковороде мясо шкварчало так громко, что не услышать его мог только глухой. Но даже глухой не смог бы не учуять аппетитных ароматов, доносящихся из кухни.

Я непроизвольно сглотнул слюну и впервые за последние часы ответил раньше княжича:

— Неси, красавица, все, что достойно быть съеденным. Не скажу за всех, но лично я так проголодался, что готов откусить кусочек от тебя…

М-да. Остряк-самоучка… Видимо, удар по голове не прошел бесследно. Так тяжеловесно я не шутил с первого курса.

Тем не менее девица весело хихикнула, крутнулась, заставив взлететь подол юбки, и метнулась к шинквасу.

— Гм… — Лев Ольгердович хлопнул меня по плечу. — Я бы тоже не отказался от такого кусочка сдобы… А то, не поверишь, вторую неделю за тобою по пуще гоняюсь. Еще немного, и в схимники можно подаваться…

Эта шутка прозвучала не так весело. Впрочем, если княжич действительно не затаил в душе обиды…

— Знаешь, Степан Олегович, — продолжил тот, будто уловил мои мысли. — Скажи мне кто день-два тому, что я буду трапезничать за одним столом с убийцей Витойта, я бы и сам не поверил.

Аксель и княжий дружинник недоуменно переглянулись. Но ни один рта не раскрыл. Не их ума дело. Будет надо, сиятельства сами все объяснят. Не таятся в разговоре — и то ладно. Стало быть, доверяют.

— Жизнь — удивительная штука, — согласился я, усаживаясь за стол. — Неисповедимы пути Господни, но не нам, грешным, Лев Ольгердович, судить, что должно, а что ложно. И уж тем более знать, что нам суждено завтра. Так что не суши себе голову былым и грядущим, а наслаждайся тем малым, что мы имеем здесь и сейчас.

Произнеся столь выспреннюю речь, я указал на поднос, с которым к нам подошла служанка. Девушка с натугой взгромоздила его на стол и стала проворно разгружать.

— Господи, прими наши благодарности за хлеб насущный, что даешь Ты днесь, и прости нас, грешных, что мы не заслужили его смирением и молитвами… Аминь! — княжич размашисто перекрестился и указал служанке на пустые кубки. Девушка снова изобразила книксен и сноровисто принялась наполнять их из пузатого кувшина.

— А где тот парнишка, что привел нас сюда? — поинтересовался я у нее.

— Янек? — переспросила та. — У ворот, постояльцев высматривает.

— Баська! Где тебя носит, вертихвостка чертова?! — голос был явно женский, но по мощности не уступал хору имени Александрова в полном составе. Примерно в таких интонациях следует возвещать о прибытии капитана на мостик, посылать «сарынь на кичку!», или отдавать другие, не менее важные распоряжения. Таковое, кстати, последовало незамедлительно:

— Мясо готово! Сейчас же подавай! Господа заждались небось.

— Я сейчас!

Девушка опрометью понеслась на кухню. Неудивительно. На такой-то зов.

— Угощайтесь, чем Бог послал… — Лев Ольгердович пригубил кубок, довольно причмокнул и отпил еще. — Гм… Если мясо будет не хуже кваса, то хозяйка этого достойного заведения знает свое дело добре.

— Даже не сомневайтесь, ваше сиятельство! — давешний стражник перенял из рук служанки блюдо с горкой нарезанного большими ломтями мяса. — Пани Марыся — лучшая стряпуха во всем Янополе.

— Почему же она тогда в трактире служит? — удивился Аксель. — Простите, ваша милость. Но это странно… Разве в городе совсем нет богатых и достойных домов, чьи хозяева знают толк в хорошем застолье?

Я промолчал, а княжич одобрительным кивком поощрил бдительность моего оруженосца.

— Как не быть, конечно, есть, — стражник с проворством не меньшим, чем у служанки, поставил блюдо посередке стола. — Приятного аппетита. Секрет в том, господа, что «Пьяный шмель» принадлежит ее супругу. А место хозяйки любую женщину привлекает больше, чем роль прислуги.

— Разумно, — кивнул Лев Ольгердович. Одновременно и соглашаясь, и указывая место за столом. — Присаживайся… Если голоден — ешь. А можешь потерпеть — ответь на пару вопросов и уж потом пируй.

— Мужское дело — питие, а не чревоугодие. А главное, разговору не помеха… — ухмыльнулся стражник. — С вашего позволения, — он потянулся к кувшину. Взял в руку и поднес к носу. Втянул ноздрями воздух и скривился: — Квас?

— Самое оно, чтоб утолить жажду, — толкнул его в бок локтем дружинник. — Или ты, Рудольф, из тех, кто вино предпочитает воде?

Стражник пожал плечами и с самым серьезным выражением лица ответил:

— Как истый католик, я не могу ослушаться воли Господа нашего Иисуса Христа. Ведь если Сын Божий сам способствовал превращению воды в вино, то, стало быть, благословил именно этот напиток.

— Вот шельма, — довольно усмехаясь, произнес княжич. — За словом в кошель не лезет.

— Надеюсь, что и рассказчик из тебя не хуже? — ввернул я, подзывая служанку. — Подай-ка, милая, сему доблестному стражу кувшинчик вина. Самого лучшего…

Девушка смерила стражника каким-то странным взглядом и вроде даже сказать что-то хотела, но не решилась. Передумала в последний момент. Да и он не дал ей рта раскрыть:

— Не слышала, что их сиятельство велели? Или у вас теперь новые порядки, и заказ надо дважды повторять? — Дождался, пока служанка удалилась, и повернулся ко мне: — Спрашивайте, ваше сиятельство. Все, о чем ведаю, расскажу. А чего не знаю, посоветую, у кого разузнать можно.

— Интересуюсь тем, что случилось в Янополе этой зимой…

Стражник пожевал губами, вспоминая. Потом удивленно посмотрел на нас:

— Прошу прощения, уж не о той ли истории, что со свадебным поездом приключилась, вы изволите говорить, ваше сиятельство? Неужто и в ваши края молва весточку занесла?

Стражник говорил свободно, ничуть не печалясь. Словно массовая резня ни в чем не повинных людей — самое обыденное дело. Или это от того, что, как говорят в народе, «чужой зуб не болит, а чужое горе никого не волнует»?

Стражник тем временем взял принесенный кувшин и приложился к нему, как к большой кружке. Отпил изрядно и довольно крякнул.

— Благодарствую. На службе нельзя… А за день, да еще на таком солнцепеке, что сегодня, в горле — аки в пустыне Аравийской…

Помолчал немного, сделал глоток помельче и продолжил:

— Стало быть, случилось это аккурат на Стефана… Ближе к полудню. Молодые уже обвенчались и, по давней нашей янопольской традиции, выехали из города на праздничное катание. На десяти санях. Денек задался хороший, солнечный. Мороз только-только прихватил, аккурат чтоб сани лучше скользили… Свадебный поезд обогнул город по правую сторону по речке, потом выкатились на Рябую горку и, как обычно, с хохотом, визгом, перезвоном бубенцов понеслись вниз по склону, забирая к Деминой балке.

Рудольф еще разок промочил горло.

— И откуда они только взялись? Ночью, в ненастье всякое случалось… Но чтобы средь белого дня… А главное, такой стаей… Голов сорок, не меньше… Из балки вымахнули и наперерез… Хорошо, людей много на стенах стояло, на свадьбу любовались. Крик подняли. И стража не растерялась. Все, кто мог, в седла сел… Не успели, конечно… Слишком много волков было. Лошадей зверье всех порезало. Зато людей почти не тронули… У нас же как… Пограничье. Без сабли или рогатины даже пастухи не ходят. Мужики стали в круг. Баб и девок внутрь… Ну а волк — зверь умный. Зачем ему с человеком силой меряться, если лошадей хватает? Да еще и в постромках…

— Подожди, — я остановил рассказчика. — Какие волки? Ты о чем говоришь?

— Как о чем? — удивился стражник. — Вы же, ваша светлость, сами спрашивали: что необычного этой зимой в Янополе приключилось.

— Да, но я о нападении крестоносцев хотел узнать.

— Крестоносцев?.. — стражник широко перекрестился. — Слава Богу, в этом годе миловал. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не накликать. От них нам бы точно не отбиться.

* * *

Рассказ стражника Рудольфа о волках подтвердили все, кто, как и мы, ужинал в гостинице. Даже заезжий купец, случайно оказавшийся в Янополе на зимние святки. Но самое главное, как один, побожились, что в здешних местах отродясь не бывало лекаря по имени Себастьян. И даже если предположить, что при постриге монаху дали другое имя, то все равно из троицы нынче здравствующих городских лекарей за последние годы никто не женился. Поскольку не по возрасту им женихаться. Даже самый молодой, Ганс Крауткопф, давно пятый десяток разменял. Впору внуков нянчить.

Но если так, то более не приходилось сомневаться, что Конрад фон Ритц говорил правду, а в монастыре мне солгали. Непонятным оставалось только одно: зачем?

Если предположить, что отец-настоятель хотел подобным образом спровадить с монастырского двора чудище, то к чему такие сложности? Указал бы мне на порог, и всего делов. Я и спорить не стал бы. А выдумывать такую историю, без какой-либо гарантии, что я на нее поведусь, по меньшей мере глупо. Стало быть, не сходятся края. Игумен производил впечатление человека мудрого и к опрометчивым деяниям не способного.

Лев Ольгердович, посвященный в суть дела, с таким выводом согласился и заметил, что скорее всего, настоятеля монастыря самого ввели в заблуждение. Но к чему гадать, если можно у него самого спросить? Или у брата Себастьяна. Заодно поглядеть, насколько он действительно немой…

Несмотря на усталость и мягкую постель, поднялись мы с княжичем вместе с янопольскими петухами. А может, и раньше. Во всяком случае, когда они раскукарекались, я уже подпоясывался.

Время на завтрак тратить не стали, взяли приготовленную паней Марысей снедь с собой. И восход солнца встречали уже в дороге…

Ехали быстро. Даже я, подгоняемый сомнениями, неожиданно наловчился и держался в седле вполне сносно. А может, просто не замечал неудобств, погруженный в беспокойные мысли.

Оно же как говорят? Мол, человек ко всему привыкает, даже к повешенью. Сперва дергается немного, а после привыкает и висит спокойно. Шутка мрачная, но по сути правильная. За редким исключением, все стоит воспринимать философски.

Вот и я стал свыкаться со своим перемещением и больше не рефлексировал по безвременно утраченному будущему. Родителей только вспоминал. Жалко их… Я-то хоть знаю, что случилось, а они небось вконец испереживались. Ну да ладно. Как говорится, «Господи, дай нам силы превозмочь то, что зависит от наших усилий, дай терпения выдержать то, что нам неподвластно, и разум — дабы отличить одно от другого».

Но всему есть предел, а непонятная возня уже начинала раздражать. Особенно после обретения мною первичной, так сказать, сущности.

Лев Ольгердович тоже помалкивал. Держался на полкорпуса впереди и не оглядывался. Думал о чем-то своем. Может, о человечке, который так точно наводил его на мой след?

Я поравнялся с княжичем и тронул за локоть. Лев Ольгердович дернулся, придержал лошадь, и только после этого повернулся ко мне заспанным лицом.

— Случилось что?

Вот же ж, ешкин кот! Я думал, он размышляет, а он спал себе… Даже завидно стало.

— Извини, княже, если спрошу лишнее, но как знать, что важное, а что нет, пока ответа не получишь…

— После того, как ты, Степан Олегович, открыл мне все свои тайны, можешь задавать любые вопросы, — Лев Ольгердович зевнул и помотал головою, прогоняя сон.

— Скажи, ведь ты, прежде чем в Розиттен отправиться, сперва в монастырь заезжал?

Княжич кивнул и зябко поежился.

— Что-то сон не отпускает. Да. Первая весточка была, что Людоед объявился у святой братии. Вот я и помчался в обитель. Мы с тобою всего на пару часов разминулись. А потом — гроза погоню остановила. Все следы смыла. К счастью, как оказалось… Был бы ты в том обличие, о котором рассказывал, я вполне мог бы сперва в бой ввязаться. Нет, не зря отец любит приговаривать, что излишняя торопливость только при ловле блох полезна.

— И что дальше?

— Ничего особенного. Подождал пару дней, вдруг снова объявишься, а потом мне подбросили записку, что Людоеда следует искать в замке фон Ритца.

— Записку?

— Да. Такой маленький клочок пергамента с нацарапанными на нем буквами… — то ли насмешливо, то ли раздраженно объяснил тот.

— Извини, что спрос устроил, но ответь еще раз: ты давно знаешь того верного человечка? Видел его? Говорил с ним?

Лев Ольгердович отрицательно помотал головой.

— Нет, только весточки получал. А что?

— Так, подумалось… Письмо — единственный доступный способ общения для немого, зато обученного грамоте.

Лев Ольгердович насупил брови, явно не понимая, к чему я клоню. Потом отцепил от седла флягу, плеснул в ладонь и обмыл лицо.

— Да что ж такое… Никак не проснусь, — и тут же грозно поинтересовался у Акселя: — Я что-то смешное сказал?

— Не знаю, ваша светлость, — немного замешкавшись, ответил тот. — Я не слышал, о чем вы говорили. Ратибор, подтверди…

Едущий рядом с ним дружинник степенно кивнул.

— А чего рожи корчишь? — не отставал Лев Ольгердович.

— Тайну разведал, — опять странно усмехнулся рябой. — Давно хочу рассказать, да только вы так неслись, что не до разговоров было.

Мы с княжичем переглянулись. Не знаю, что подумал Лев Ольгердович, а у меня мелькнула вполне определенная мысль: «Еще одну? Не слишком ли много их на один квадратный метр?»

— Ну, поведай, чего разнюхал…

Аксель сделал таинственное лицо и заговорщицким полушепотом спросил:

— Ваша милость, а вы знаете, кому принадлежит «Пьяный шмель»?

— Нет.

— Давешнему стражнику Рудольфу.

— С чего ты взял? — недоверчиво переспросил княжич.

— Вы, ваша светлость, сколько за тот кувшинчик «самого лучшего» вина, которым его потчевали, заплатили? Серебряный дукат. А что?

— Ничего особенного, — ухмыльнулся мой оруженосец. — За хорошее вино вполне приемлемая цена. Если не знать, что в кувшине была обыкновенная вода…

Аксель секунду помолчал и объяснил:

— Когда спать расходились, я захотел попробовать, какое вино в здешних краях считают самым лучшим… — тут он замялся немного. — В общем, отхлебнул — все коварство и раскрылось. А чтоб я их не выдавал и перед вами не позорил, хозяева любезно согласились собрать нам харчей в дорогу. Даром.

— Как есть шельмец, — засмеялся княжич. — Вот что, Степан Олегович, когда надумаешь прогнать прохвоста — скажи. Возьму к себе на службу. Люблю расторопных, — и добавил уже не так весело: — Эх, вот бы все тайны да секреты были такими же безобидными и так же легко раскрывались.

— Хорошо бы, — согласился я. — Надеюсь, Аксель, ты присмотрел за тем, что они в торбу клали? А то вполне может статься, что в ней нет ничего, кроме родниковой воды да черствых лепешек… Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят.

Брякнул и по удивленным взглядам спутников понял, что эта народная мудрость здесь пока еще преждевременна.

 

Глава девятая

Говорят, что дома, особенно каменные, суть неживая форма материи. Возможно, в моем третьем тысячелетии безликая типовая городская застройка и в самом деле бездушна. Но лишь потому, что ни ее проектировщики (язык не поворачивается этих копировщиков-чертежников назвать архитекторами), ни строители не озаботились вложить в свои здания хоть крохотную дольку души. Как, впрочем, и жильцы… Прекрасно осознавая, что все это времянки, пусть даже в самых элитных районах.

Вопреки той тихой радости и благости, что духовная обитель излучала в мое прошлое посещение, нынче от монастыря веяло скорбью и печалью утраты.

Не было никаких траурных знамен на угловых башнях, не звучали похоронные марши, да и вообще не наблюдалось никаких явных признаков. Все, как обычно… И только в лицах и глазах братии поселилось большое… огромное горе.

— Слава Иисусу Христу, братия! — поздоровался с парой привратников княжич, спешиваясь и бросая поводья дружиннику. — Что у вас случилось? Уж не моровица ли черная нагрянула?

— Слава во веки веков Господу Богу нашему, — поклонились те печально. — Хуже, братья… Гораздо хуже. Невосполнимую утрату понесла наша обитель. Осиротели мы все в одночасье…

— Да говорите вы толком! — слегка повысил голос Лев Ольгердович. — Или не узнали меня?

— Отца-настоятеля вчера ночью убили, княжич… — угрюмо ответил один из братьев. — Вот какая беда стряслась… В самое сердце супостат ударил.

— Игумен мертв? — слова вырвались раньше, чем я осознал смысл услышанного… — Да как же это? Зачем? Убийцу схватили?

— Увы нам, братия… Ночью все случилось. Никто ничего не видел и не слышал. Отца-настоятеля хватились, только когда он к утренней не вышел.

— Но зачем кому-то понадобилось убивать святого человека? Тем более старца, который и сам уже подумывал о встрече с Господом. Ни богатства у него не было, ни власти… Один настоятель уйдет, Синод другого назначит. А казной ключник заведует. Может, ты, Лев Ольгердович, что-то понимаешь?

Разговаривать с пешими сидя в седле было неудобно, так что я тоже слез с лошади и встал рядом. Но княжич, похоже, недоумевал так же, как и я. Поскольку лишь плечами пожал.

— Беда, братья, одна не ходит, — ответствовал второй привратник. — И утрата нашу обитель тоже не в одиночестве посетила… Убийца похитил ковчежец с мощами святого Артемия Антиохского.

— Черт! — вырвалось у меня непроизвольно. — Простите, братья… — я перекрестил рот.

— Негоже упоминать врага рода человеческого, — кивнул монах. — Но мы понимаем твои чувства и не осуждаем. У самих мысли далеки от смирения. Столько усилий потрачено на благое дело! Люди жизнями рисковали, чтоб доставить мощи в новый храм Божий, и все впустую.

— Истинно говорю, братья, — неожиданно вздел руки второй привратник. — Всему виной то чудище, которое отец-игумен в святую обитель впустил. А где скверна, там и диаволу приволье.

— О чем ты говоришь, брат Варфоломей! — возмущенно вскричал его товарищ. — Опомнись…

— Знаю, что говорю, и присягнуть в том готов! Затмение на нас нашло, когда перед сатанинским отродьем ворота монастырские открыли.

Он угрожающе потряс худыми руками куда-то на запад, как будто именно там, а не под землей размещались ад и его владыка.

— «Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины. Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи…» Ослеплены мы были и не видели, кто вошел к нам в дом, аки агнец невинный… пряча волчье нутро под чужой шкурой!

Чего? Вот тебе, бабка, и Юрьев день. Вот и делай людям добро… Ладно, немчура меня в демоны зачислила, но чтоб и свои туда же?! Несмотря на то, что я для православия сделал?..

— Как был ты, брат Варфоломей, невоздержан в речах, таким и остался, — произнес со вздохом третий монах, аккурат шагнувший из ворот. — Видно, мало покойный настоятель накладывал на тебя епитимий. Не помогло…

— Отец Феофан, но я же… — стал оправдываться тот.

— Ступай в келью, чадо неразумное, и помолись крепко. Чтоб Господь наш простил тебе напраслину, на других возводимую.

— Но…

— Иди! — в голосе схимника прозвучали непривычные властные нотки. — Возьми веревицу и после каждой молитвы вяжи узелок на память. Перед вечерней молитвой покажешь мне, как глубоко твое раскаяние.

Монах смиренно поклонился и ушел.

Я бы не понял, что произошло, если бы знакомый наперсный крест из сандалового дерева не указывал на продвижение недавнего отшельника по церковной иерархической лестнице.

— Мир вам, — лесной схимник заметно приосанился, в движениях появилась величавость, вот только грусть и усталость во взгляде выказывали, что выпавшей ему власти он совсем не рад. — Не надо воспринимать слова брата Варфоломея всерьез. Это от великой скорби. Нынче вся обитель немного не в себе. Игумена уважали и почитали, как родного отца. А ты, княже, что так скоро воротился? Не нашел Людоеда?

Лев Ольгердович поклонился новому игумену и хотел было ответить, но я решил, что пора самому о себе слово замолвить. Пока на меня еще чего лишнего не повесили.

— Как я погляжу, отец Феофан, хоть ты и сменил лесную избушку на целую обитель, а привычка вести разговоры с путниками на пороге осталась прежней. «Отче наш» читать и креститься тоже заставишь, или так впустишь? Пока светло…

Отшельник недоуменно вздел брови и внимательно присмотрелся ко мне.

— Степан?.. — спросил недоверчиво. — Нет, не может быть. Чтоб совсем никаких следов не осталось… А ну, покажи ладанку?! — протянул требовательно руку.

Я сунул руку за пазуху и вытащил наружу кожаный мешочек с частичками святых мощей, которые он же мне и вручил.

— Чудны твои дела, Господи… — перекрестился отец Феофан. — Сколь живу, а все не перестаю удивляться. Как же оно случилось-то?

— О нас с тобой мы после поговорим… — остановил я расспросы. — Ответь лучше мне, в последнее время никто чужой в монастырь не приходил?

Игумен призадумался, даже на привратника поглядел, но потом решительно мотнул головой и ответил уверенно:

— Нет. Чужих в обители не было. После того как ты с наемниками ушел, княжич прискакал… — отец Феофан обменялся мимолетными взглядами с Львом Ольгердовичем.

Княжескому сыну явно хотелось бы кое о чем спросить у настоятеля храма. В частности, почему святые братья ему сразу правды не сказали, но смолчал. Понимал, не до мелких обид и выяснений сейчас.

— Угу. А свои? Никто не покидал монастырь в день гибели игумена?

Отец Феофан опять погрузился в раздумье.

— Нет, не припоминаю.

— Да как же, ваше преподобие, — отозвался привратник. — Послушник Митрофан от их светлости прибегал. А ближе к вечеру снова ушел. Вместе с братом Себастьяном.

— Верно, — согласился игумен. — Да только все это было днем раньше. А отца Кирилла ночью убили.

— Это точно? — услышав имя немого лекаря, я даже вздрогнул.

Вот ведь странность. Все последнее время только о нем и думал, а как услышал известие о смерти игумена и пропаже священной реликвии, так словно отшибло.

— Вы уверены в этом? Кто-нибудь видел отца Кирилла после?

Теперь призадумались оба.

— Гм… А ведь ты прав, Степан. Игумен не выходил к вечерней трапезе. Но отец Кирилл не был чревоугодником и часто пропускал вечерю, проводя это время в молитвах. Так что его действительно не видели с обедни и до того утра, как обнаружили труп и пропажу…

— Митрофан и брат Себастьян имели с собой какую-то поклажу? — этот вопрос я уже задал привратнику.

— Парнишка только посох при себе имел, а так-то с пустыми руками шел. А лекарь, как всегда, со своей котомкой. Брат Себастьян никогда с ней не расстается. Снадобья у него там разные, лекарства, чистый холст — рану перевязать…

— Вот как. А скажи, какая она из себя, котомка эта? Достаточно просторная, чтобы ковчежец спрятать?

— Ты думаешь, что?.. — не договорил отец Феофан и перекрестился. — Этого не может быть! Ведь он прибился к нам таким… впору в петлю лезть. Если б не игумен. И чтоб вот так отблагодарить? Неужто не совладал-таки с горем и рассудком тронулся?

— Прости, святой отец, но мне надо поторопиться. Да и то, боюсь, опоздал. Объяснять долго. Так что не обессудь — в другой раз. Надеюсь, еще свидимся. Сейчас одно скажу — брат Себастьян не тот человек, за которого себя выдает… — Идея, как обычно, пришла неожиданно. — Или вот как мы поступим. Лев Ольгердович, не в службу, а в дружбу, дождись-ка ты здесь пана Лешека с отрядом. Думаю, они уже вскоре будут. А тем временем отцу игумену историю о свадьбе расскажи. Ну а после, если будет на то твоя княжеская воля и желание, милости прошу ко мне в башню…

— Подожди, Степан Олегович…

— Некогда, други мои! Если эта сволочь еще и Митрофана убил… — я не договорил, чувствуя, как злость сжимает горло. — На ремни порву, гниду!..

* * *

По пути в Башню не случилось ничего. Даже дождя. Видимо, судьба решила, что с меня достаточно, и предоставила возможность перевести дыхание. Ведь даже на профессиональном ринге между раундами положен минутный отдых.

Увы, несясь во весь опор по лесной дороге, я не подозревал, что кажущееся спокойствие — всего лишь затишье. То самое, что, по обыкновению, сменяется бурей.

Паром поджидал меня у островка. Лис же знал, что я домой обычным путем возвращаться стану, вот и отправил навстречу.

— Все вернулись?

— Да, ваша милость. Не извольте беспокоиться, — весело ответили наемники, дружно налегая на канат.

Естественно, даже те, кого оставили «на хозяйстве», все знали о результатах нападения на Розиттен. А может, капитан уже и вознаграждение раздать успел. Как водится, с учетом личных заслуг, но всем…

— Даже раненых нет. Так что и лекарь не понадобился. Зря только Митрофана гоняли. Забавный хлопец. Как узнал, что вы без него ушли, едва стражу не раскидал, чтоб в Переход залезть. И лекарь тоже с ним норовил. Но кто ж им позволит, без приказа?..

— Лекарь здесь?! — я сжал кулаки до хруста… Но тут же расслабился. Нет, я по-прежнему имел к нему вопросы, но главное — Митрофан жив. А за отца-игумена и без меня найдется кому спросить.

— Куда ж он денется, ваша милость? В Переход мы его не пустили, а обратно в монастырь — Лис. Немой только что на колени перед капитаном не вставал, но Рыжий и бровью не повел. Сказал, как отрезал. Мол, ваша милость за лекарем посылали, стало быть — вам и отпускать.

Золотой у меня капитан. Таких бы офицеров побольше — и хоть на императорский престол…

Едва дотерпел, пока паром причалил, а там — очередной сюрприз от Фридриха. Лестница. Не штормтрап, а настоящая, деревянная. Я взлетел по ней, как на скоростном лифте, и сразу же оказался в объятиях Лиса.

Капитан чуток смутился излишней сентиментальности и сделал вид, будто всего лишь хотел помочь моей светлости переступить порог.

— Рад тебя видеть живим и здоровым, Степан. Ошиблись мы, значит? Не стали крестоносцы мстить за унижение?

— Увы… Еще как стали, — ухмыльнулся я. — Но об этом чуть позже… Брат Себастьян где?

— Ваша милость! Как же так? — вывернулся откуда-то Митрофанушка. Глаза парня буквально сверкали от обиды. Что очень странно сочеталось с радостью, которой так и светилось его лицо. — Опять вы меня оставили?! А ведь обещали отцу Кириллу… Ой! А вы теперь, как все? Закончилось злое колдовство?

— Умер игумен, — я слегка приобнял парня и тут же отстранил. — Убили его… Лис, я, кажется, о лекаре спросил?

— Так тут он… В караулке с парнями сидит. Больно прыткий. Все из башни рвется. Я уж подумывал о том, чтоб связать его. Но как-то неловко. Он же не враг… Да и парнишка твой все совестил. Мол, негоже над калекой измываться. Его жизнь и так не баловала.

— А вот в этом ты ошибаешься, Лис. Самый что ни на есть враг. Ловкий, матерый и беспощадный.

Фридрих недоверчиво посмотрел на меня, а потом покосился в сторону караулки.

— Не веришь. Тащи его в трапезную. Сам убедишься. И ты, отрок, ступай за мной.

Митрофан, если и хотел возразить, то услышав мой тон, даже заикаться не стал.

Брат Себастьян вошел в трапезную напряженно, как зверь. Готовый в любое мгновение отпрянуть или напасть. Вот только тяжелая рука капитана Лиса, лежавшая на плече лекаря, удерживала его на месте лучше любых уз.

— Заходи, брат Себастьян, заходи… Присаживайся. В ногах правды нет.

Пользуясь тем, что лекарь не мог видеть меня настоящим, я позволил себе небольшой спектакль. И когда он двинулся в сторону единственного в комнате свободного стула, остановил его резким жестом:

— Нет, нет! Только не туда! Тебе там не понравится…

И выждав немного, продолжил:

— Хочешь знать, почему? Да вон хоть у Митрофана спроси. Он не даст соврать… — Еще одна многозначительная и, надеюсь, зловещая пауза. — Намедни на том стуле брат Альбрехт сидел. Вальдмейстер здешней комтурии. Привязанный и босой. Он, видишь ли, прямо как ты, на мои вопросы отвечать не хотел. Так что Митрофану пришлось заготовить много раскаленных углей и масло вскипятить… Как думаешь, крестоносец заговорил раньше, чем я вылил масло ему на ноги, или после?

В ответ брат Себастьян выразительно замычал, указывая свободной рукой на рот. В правой он держал котомку. Ее вид и мысль о том, что находится внутри, буквально бросили меня вперед.

— Ты немой?! Немой?! Да?!

Я наверняка был страшен, но лекарь не испугался, а просто открыл рот.

М-да, не нужно быть хирургом, чтоб отличить нормальный язык от обрубка. Вне всякого сомнения, в этом брат Себастьян не обманул. Кто бы ни отрезал ему язык, сделал он это беспощадно. Во рту бедолаги оставался кусочек едва больше, чем распухшие гланды…

В другой обстановке демонстрации хватило бы, чтобы смягчить мой гнев и надеяться на снисхождение. Но не сейчас.

— А перед отцом Кириллом ты тоже пасть разевал, прежде чем ударить кинжалом в сердце? Зачем ты его убил? Чтоб похитить ковчежец со святыми мощами? Да? И где же он? Здесь? С тобой?!

Говоря все это, я надвигался на лекаря, а он перед моим натиском непроизвольно пятился, при этом понемногу оттесняя Лиса, стоявшего за его спиной. И в тот миг, когда я протянул руку за котомкой, брат Себастьян взвыл и плюнул мне в лицо, тем самым заставив отшатнуться. Потом не разворачиваясь ударил капитана ногой в пах, а когда тот согнулся — оттолкнул в сторону и бросился вон из комнаты.

— Задержать!

Я понесся следом за лекарем, но на лестницах башни остановить бегущего вниз человека можно только петлей. Все, кто протягивал к лекарю руки, оставались ни с чем, поскольку того тащила по ступенькам вся сила земного притяжения.

Так мы и промахнули оба этажа, пока не оказались в подвале.

По чистой случайности или еще какому капризу судьбы, именно в эту минуту внизу у Радужного Перехода никого из стражников не оказалось. И тут, увидев, что путь к бегству свободен, брат Себастьян сделал обычную для всех антигероев ошибку. Остановился, повернулся ко мне, торжествующе прорычал нечто нечленораздельное и продемонстрировал согнутую в локте руку. Мол, накося выкуси…

Зря он так. Я в позу обиженного становиться не стал, а максимально эффективно используя предоставленную мне фору, просто прыгнул вперед.

Чтоб схватить негодяя, не хватило всего каких-то пары сантиметров. Зато до котомки я все же дотянулся и вцепился в нее, как утопающий в соломинку. А в следующее мгновение, двигаясь по инерции, влетел в радостно посверкивающий всеми цветами радуги пространственный портал. Под аккомпанемент отчаянного вопля брата Себастьяна…