А время летело. Летело быстрокрылой птицей. Щедро отыгравшись на крестьянских жилах за сравнительно спокойную зиму, в нервной и изнурительной гонке прошла весенняя посевная. Хлопотное лето купало селян то в прохладной воде на реке, то в собственном поту на сенокосах и наделах. В круговерти работ мигом проскочила и осень, а тут и зима снова заявила о своих правах.

На исходе относительно нехолодной зимы, словно спохватившись, ударили последние морозы.

Ледяная вода сначала обжигала руки, а затем холод их уже просто ломал. Ломал до боли, и это было нормально. Пока замёрзшие пальцы заходятся и краснеют от холода – они живые.

Марылька с тяжестью на душе полоскала бельё в ледяной проруби, не забывая, однако, следить за руками – не начали бы белеть. В ворохе мокрых, быстро смерзающихся вещей были в основном детские одёжки братика, сестрички и своего маленького сынишки-крохи. Вот уж который месяц пошёл, как она вместо пелёнок стирает уже крохотные детские рубашечки своего ненаглядного сыночка.

На радость родителям маленький Егорка рос крепышом и прытко набирал вес. Но материнская радость не могла в полной мере заполнить сердце Марыльки; гнётом теснила, места не давала ей тревога. Черной змеёй она давно уж вселилась в душу Марыльки и ядом ревности отравляла жизнь. Люди удивлялись то ли смиренному терпению, то ли слепоте несчастной молодицы.

А Марылька была не слепа. То, что у мужа появилась зазноба, она заподозрила давно. На все увещевания и укоры Прохор всегда находил правдоподобные отговорки. Отговорки для любимой Марыльки! И она с охотой верила, а может быть, только делала вид, что верит…

Но людям-то глаза и рты не закроешь. Всё видят, обо всём догадываются! Несчастная Марылька не раз замечала на себе сочувственные взгляды, от которых унизительно щемило сердце. Она упорно старалась не замечать перешептываний деревенских сплетниц, не придавать этому значения, и всем своим видом старалась показать, что у неё в семье всё в порядке. Но ведь всех не обманешь, и уж тем более – себя.

– День добры, Марыля.

Марылька вздрогнула от неожиданно раздавшегося сзади голоса. Тихо чертыхнувшись, она устало распрямилась и повернулась.

– Не такой уж он и добры, – уныло ответила она и с удивлением уставилась на… Степана. – Ты чего это тут ищешь?

Запыхавшийся приказчик старался подавить шумное дыхание и выглядеть спокойным. Но по валившему из-под расстёгнутого кожуха пару было видно, что он только что где-то работал, а завидев Марылю, тут же примчался следом. Когда ещё подвернётся такой случай поговорить с ней без посторонних? Вытерев рукавом испарину со лба, он с нескрываемым восторгом глазел на Марыльку.

– Хм… – по губам мужчины скользнула загадочная ухмылка. – Счастье вот ищу, да всё никак не даётся мне в руки эта редкая птаха.

Внутренний голос подсказывал Марыльке, что неспроста приказчик завернул к речке, да и речи замысловатые тоже неспроста начал вести.

О том, что Степан питал к ней прямо-таки болезненное неравнодушие, Марылька знала давно, и это его внимание тяготило, а порой и раздражало её. Ей были безразличны его страдания и вздохи. За время беременности и за хлопотами о дитяти она почти не видела Степана и надеялась, что у него за этот срок дурь перегорит. Однако недооценила, видимо, Марылька упорства вылинявшего ухажёра.

Она прекрасно поняла, на какое счастье намекал сейчас Степан. Кокетничать у неё не было ни желания, ни времени. Да и было бы с кем! Вздохнув и открыто глянув приказчику в глаза, она твёрдо произнесла:

– Твоё счастье, Степан, дома на печке сидит, а ты всё мечешься в поисках чего-то несбыточного.

– Это отчего ж несбыточного, – понуро поинтересовался приказчик.

– Потому как не там ты шукаеш это своё «счастье». Не будет тебе здесь удачи. Даже и не мечтай, – отрезала Марылька, ясно дав понять о тщетности Степановых попыток добиться её благосклонности.

– Вот даже как…

– Только так, Стёпа, и никак иначе. У тебя своё счастье, у меня своё.

Приказчик не привык получать прямых и решительных отказов. Это вызывало в нём ещё большее желание добиться своего. А в этом случае его и вовсе взбесило упрямство недоступной гордячки. Не в силах сдерживать своих эмоций он словно взорвался:

– Да что ты, девка, знаешь о моей жизни?! О каком это моём счастье толкуешь?! То, что мне силой в женки всучили эту ломовую лошадь, ты называешь счастьем?!

– Ну, ты, Стёпа, тоже не царевич! А вот приданого хапнул немало. Чтоб не твоя Авдотья, так и приказчиком вряд ли был бы, – не церемонясь, Марылька открыто резала правду-матку, пытаясь грубо образумить Степана.

Такие слова ущемили бы самолюбие любого мужика, а уж приказчика – и подавно!

– Не тебе судить о моей жизни! Ты сначала в своей поди разберись…

– Ну-ка, ну-ка, на что это ты тут намекаешь? – сердце Марыльки бешено забилось.

Вот он, настал момент истины! Его-то Марылька и ждала, и боялась. Она знала, что рано или поздно ей всё-таки открыто скажут о похождениях Прохора. И, видимо, это случится сейчас! Она это чувствовала! Сейчас она узнает, кто посмел бросить семя разлада в её гнездо! Давно хотела узнать правду, но как же не хочется верить в неё! И… она боялась этой горькой правды!

Хотя на самом деле всё это были лишь обманчивые мысли. Для успокоения души, так сказать. В действительности же Марылька давно обо всём если и не знала, то уж догадывалась точно.

Степан на мгновение замялся. Может, не стоит…

– Говори, – тихий, но угрожающе твердый голос Марыли прозвучал, как приказ, ослушаться которого было невозможно.

– Ну, раз о своём счастье заговорила, так знай: не такое уж оно у тебя и безоблачное. Бывает, у человека и семья, и хата, и положение не из крайних, а вот не хватает чего-то… Вот и Прохорка твой… того…

– Не виляй, говори прямо… кто она?.. – Марыле очень хотелось убедиться в своей догадке.

Степана глубоко поразил решительный вид Марыльки. В её глазах он не видел ни растерянности, ни горестного испуга, которые не раз наблюдал у обманутых баб.

У приказчика в душе всё время свербело насолить Прохору. Но такое искушение опасливо затухало перед возможной расправой. А то, что такое может случиться, Степан знал точно, потому как ему уже довелось однажды познать это на своей шкуре. Он до сих пор верил, что именно Прохор выбил ему зуб и забрал каравай во время своей свадьбы. Но всё же под напором пакостного искушения и давящего взгляда Марыли, приказчик быстро сдался.

– Так это… Все ж знают. Давно уж якшается…

– Кто она?!

От резкого выкрика Степан вздрогнул.

– Янинка! Дочка ведьмы! – выпалил он и с интересом стал наблюдать, как отнесётся к такому известию непокорная Марылька.

«Может, наконец прозреет, что на одном её Прохоре свет клином не сошёлся, и изменит своё пренебрежительное поведение. Ну, не сразу, конечно. Пусть переварит то, что услышала, а там, глядишь, да и поумнеет. Поумнеет, да и решит отплатить неверному мужику той же монетой! А кто на селе для этого более достойный, чем он, приказчик! Как-никак почитаемый человек, а не голожопый беспорточник!» – от таких мыслей на тонких губах Степана зародилась самодовольная ухмылка.

– Чего лыбишься? – неожиданно резанул голос Марыли, а глаза её сверкнули такой злостью, что Степану сделалось очень уж неуютно под напором такого взгляда.

Не по нутру было приказчику, чтобы с ним бабы вот так разговаривали. И даже Марыле, этой упрямой овце, он не позволит грубить себе. Дерзость её сначала вызвала у Степана раздражённое сопение, и он уже хотел было поставить на место эту заносчивую стерву, прикидывающуюся агнецом. Потом он подумал, что, наверное, Марылька его не поняла, и снова со злостью повторил:

– Прохор твой, говорю, с Янинкой якшается.

– Без тебя знаю, – тихо, но жестко процедила Марыля.

Казалось, что под прищуренным её взглядом, устремлённым в сизую даль, вот-вот начнёт таять снег.

Приказчик ничего не понял и решил ещё больше надавить на рану в душе молодой матери:

– По душе, видать, пришлась твоему мужику ведьмина дочка. Покладистая девка попалась, не то что некоторые, – косой взгляд на Марыльку красноречиво говорил, в чью сторону прозвучал намёк. – Да и хвалёный твой Прошка своего не упустит. Небось не она первая у него такая, – смаковал каждое слово Степан.

Уязвлённое самолюбие приказчика мстительно торжествовало. Он наслаждался страданием несговорчивой молодицы и, видя мрачное лицо Марыли, ещё больше распалялся. Дальше его уже и вовсе понесло взахлёб.

Марылька застыла в задумчивом оцепенении. Казалось, что от горя она совсем не слышала «упоительных напевов» приказчика. Затем, словно очнувшись, она одарила Степана презрительным взором и одним лишь словом:

– Замолчи.

Но не тут-то было! Приказчик решил хоть так расквитаться за неудачу. Он знал, что каждое его слово солью ложится на душевную рану Марыли. Пусть виновница его страданий тоже сполна испробует такую чашу терзаний!

– Сам-то я только раз мельком и видел эту девку. Хоть и дикая, да уж покрасивше тебя будет. Эх, повезло твоему Прошке! Вот только не знаю, где жить будут, если сбежит от тебя…

– Закрой рот – простудишься ненароком, – совсем тихо произнесла Марыля, и приказчик содрогнулся от вдруг охватившего его озноба…

Она молча несла недостиранное тряпьё и свою беду домой, к неверному мужу. Тяжесть этой ноши подкашивала женские ноги, скрывала тропинку за пеленой слёз. «Ну чего разревелась?! Знала же, что такое может быть! Всё выжидала… Вот и дождалась!» – корила себя Марылька, в глубине души осознавая, что во всём сама виновата… Но как бы там ни было, никто и никогда не увидит Марыльку слабой! А силу и стойкость молодой матери придавала безграничная любовь к кровинушке своей. Это была поистине великая материнская любовь к своему дитяти.

Степан угрюмо глядел вслед так и не покорившейся Марыльке, но теперь его душу всё же грело злорадное удовлетворение.

– Так тебе и надо, сучка… любимая, – еле слышно прошептал он и, в сердцах сплюнув, тоже направился домой к «своему счастью».

А поднявшийся холодный ветер трепал расстёгнутые полы кожушка, стараясь пробрать до самых костей разгорячённое тело приказчика…

К вечеру у Степана поднялся сильный жар, горло заложило. Угловатая Авдотья хлопотала у печки, отпаивая мужа отваром малинника, да всё приговаривала:

– Говорила ж тебе: не носись расхлёстанный! Не послухался, вот и добегался! Проняло холодом где-то сильно… Теперь пополежишь, пока простуда вычихается!

Степан лежал молча, укрытый зипуном да целой горой постилок. Ему было так худо, что он совсем не слышал обрыдших причитаний Авдотьи. В горячке приходилось постоянно облизывать пересохшие губы, а в воспалённой голове не давала покоя назойливая мысль о предостережении Марыли насчёт простуды: «Надо ж… как в воду глядела».

Как только в состоянии больного наступало облегчение, его тут же охватывал зудящий интерес: «Вот бы хоть краем уха подслушать да одним глазком поглядеть, что у них там дома творится!»

А в хате Логиновых ничего и не происходило. Странно, но и на этот раз Марылька и словом не обмолвилась с мужем о раскрывшемся его обмане. Может, так оно было и к лучшему…

Но всё же с этой поры Марылька стала более замкнутой. Установившиеся неестественные отношения в семье Прохора, видимо, устраивали обоих. Марылька не пилила мужа по поводу его измен, а Прохор, думая, что жена ни о чём не догадывается, продолжал частенько навещать свою зазнобу. И весь деревенский люд с любопытством наблюдал за такой жизнью этой молодой троицы. Особо сметливые гадали и со смакованием предполагали, какая всё-таки будет развязка. А развязка назревала, наливалась ядовитым соком, и в том, что что-то должно случиться из ряда вон выходящее, не сомневался уже никто! Что ж, время покажет…