А время шло своим чередом. И никакие события не могли сбить ритм этого явления. Ни радость, ни горе, ни войны, ни даже всемирный потоп не могли повлиять на ход времени.

Закончилась зима; прошла и весна. Согретая знойным солнцем земля перешагнула уж и пору летнего зенита.

С тревогой в душе Янинка шла в Черемшицы к своей товарке Дуняше. Визит к подружке был лишь предлогом. Девушке очень хотелось хоть что-то разузнать о Прохоре.

Вот уж третья неделя пошла после их последней встречи, и за эти дни от возлюбленного ни одной весточки. В последнее свидание Янинку сильно встревожило странное поведение Прохора. Его вкрадчивые вопросы об её отношениях с матерью и задумчивое состояние насторожили тогда девушку. На её же расспросы, что случилось, он отмалчивался. Догадка напрашивалась сама собой: Прохору, наверное, кто-то что-то сказал совсем уж плохое о ней. Скорее всего, он и её начал подозревать в колдовстве, но прямо спросить об этом не решался. Так предполагала обеспокоенная девушка.

Почувствовав отдаление Прохора, Янинка встревожилась не на шутку. Каким-то внутренним чутьём она тогда поняла, что теряет его. Как она хотела, чтобы этот её дар хоть иногда ошибался! Но нет! Прохор не появился ни в следующий урочный день, ни после.

А именно в эти последние дни бедная девушка как никогда нуждалась во внимании и участии. И причина для этого была более чем веская. Но, видимо, жестокая судьба-разлучница всячески пыталась обречь юную красавицу на сводящее с ума одиночество.

Направившись к Дуняше, Янинка сначала торопливо шла по наезженному шляху, а потом, решив срезать путь, свернула к речке. Где по гребле, где через гать, огибая топкие болотистые места, она легко и привычно двигалась по неудобной для ходьбы местности.

Змеёй виляя вдоль речки, тропинка выходила к околице села, как раз к тому месту, где бабы обычно стирали, а ребятня купалась. Янинке не хотелось сейчас попадаться на глаза кому-нибудь из черемшицких баб. Приближаясь к мосткам, она замедлила шаг и стала пристально всматриваться в блестящую сквозь заросли водную гладь. Она пыталась выяснить, не полощет ли кто бельё. Но пока ничего разглядеть было невозможно.

Осторожно пройдя ещё немного, Янинка вдруг вздрогнула от внезапного истошного бабьего визга, криков и неуёмного детского рева. Судя по поднявшемуся гвалту, случилось что-то ужасное.

Девушка бросилась вперёд и, выскочив к краю зарослей, выглянула из-за лозового куста. На мостках темнела лишь куча мокрого тряпья. Пусто. И бабы и ребятишки столпились чуть дальше, там, где обычно все купались. Оттуда и разносились на всю округу громкие причитания и всполошенные крики.

И тут внимание Янинки привлекла до боли знакомая фигура. «Ну как же! Марылька! А что это она там так убивается да голосит?!» – мелькнуло в голове девушки и тут же, как ушатом холодной воды, её обдала страшная догадка: «Их дитё!»

Дальше Янинка наблюдала за ужасным событием, находясь в оцепенении. Она издали видела, как тщетно пытаясь привести в чувство маленького сынишку, Марыля голосила не своим голосом. Голые перепуганные дети дрожали и ревели, наводя ещё больший переполох.

– Сыночек мой, родненьки, открой глазки! Ну чего ж ты не дышишь?! О, горе мне какое! – обливаясь слезами, Марыля трясла и переворачивала маленькое неподвижное тельце своего дитяти.

Две бабы, стараясь хоть чем-то помочь несчастной матери, принялись тоже тормошить, улаживать животом на колено и откачивать бездыханное тело. Но с перепугу они только создавали больше суеты и мешали друг дружке.

Потрясённая жутким зрелищем, Янинка продолжала смотреть широко раскрытыми глазами. «Утоп!» – страшная догадка клином засела в её голове.

Если бы это был испуг, рана или ещё какая беда, Янинка, не раздумывая, бросилась бы на помощь: она знала, что и как в таких случаях надо делать. Не ради Марыльки, конечно. Но как помочь утопленнику и спасти его, молодая ведьма не знала. Тут она была бессильна!

И вдруг душераздирающие вопли Марыльки стихли. «Отходили!» – догадалась Янинка и облегчённо перевела дух. Она искренне обрадовалась за спасение малыша, хотя он и являлся самой серьёзной преградой её счастью.

Девушка уже собралась было незаметно обойти стороной это злополучное место, как сердце её опять тревожно ёкнуло и сжалось от жуткой картины: рядом с неподвижным тельцем дитяти в беспамятстве лежала и мать. Вот почему не было слышно её криков.

Теперь бабы приводили в чувство и Марыльку, таская в пригоршнях воду и поливая ей лицо. Им вдвоём теперь и голосить-то было некогда!

Одна из селянок, толстая и неповоротливая, в спешке запуталась и растянулась у самой кромки воды. Видя, что беды не избежать и дитя им уже не спасти, она с досады уселась в прибрежной грязи и, закрыв лицо руками, от отчаяния разрыдалась.

– Вольга, чего расселась там?! Воды неси скорей! – раздражённо прикрикнула на неё более молодая баба и, заметив, что Марылька начала приходить в себя, с ещё большим усердием затрясла малыша.

Все усилия по спасению мальца оказались тщетны. Слишком поздно и неумело его начали спасать. Растерянность и испуг тоже внесли свою роковую лепту в эту ужасную трагедию.

Марылька наконец приподнялась и непонимающе захлопала глазами. Вглядываясь в ревущих вокруг детей и в успокаивающих её баб, она некоторое время не могла понять, что происходит. Но вот её блуждающий взгляд упал на самое дорогое, что у неё было! Да, теперь уже именно – БЫЛО! И несчастная мать, глядя на своё мертвое дитя начала бредить:

– Тише, не ревите… Мой Егорка спит… не тревожьте его…

Бабы молча переглянулись.

– Неужто рехнулась, – прошептала более молодая.

– Очухается… Так бывает. От такого горя… не мудрено… – всхлипывая и сдерживая рыдания, со слезами ответила Вольга.

Прижимая к себе мертвого Егорку и качаясь, словно убаюкивая его, Марыля со временем все же окончательно пришла в себя. И вдруг она застыла, молча воззрившись на своё родное дитя. Выпутавшись из туманного плена, рассудок уже ясно осознал и донёс до сердца молодой матери всю сущность непоправимой утраты. В несоизмеримом горе Марылька неестественно запрокинула к небу голову и дико взвыла волчицей. И без того перепуганные бабы и дети обмерли от этого жуткого зрелища. А объятая горем мать лишь на мгновение перевела дух – и вся окрестность содрогнулась от её нечеловеческого крика:

– Хима-а-а! Не жить тебе, змея! Я знаю: это всё – ты! Проклинаю тебя!

Услышав это, Янинка вдруг поняла, чем может обернуться эта беда для них. Однажды давным-давно она уже видела, что может произойти. Трагедия с дедом оставила тогда в её детском сознании неизгладимый чёрный след на всю жизнь.

Со страхом глянув на толпу из баб и детей, уносящую маленького утопленника в село, Янинка стремглав бросилась назад к своему жилищу. Не ровен час спалят и избушку и их самих! Надо бы схорониться пока на время, переждать, а там видно будет.

Летя не разбирая пути, царапаясь и падая, Янинка насилу сдерживала рыдания. Отчаяние и обида душили её. «Ну почему беда за бедой преследуют меня? Почему счастье всё время обходит меня стороной?! Почему утоп именно сын Прохора?! Ведь сейчас во всём обвинят и её, и мать! Без вины… Мать… постой, дурёха!» Девушка вдруг остановилась. А почему это она так уверена, что и мать тут ни при чём? Это насчёт себя Янинка была уверена. Она никогда бы не пожелала зла любому дитяти, а тем более сыну Прохора. А вот что на уме у её матери, её помыслы – темень непроглядная!

И Янинка вдруг впервые пожалела о своем опрометчивом шаге, выведшем её на стезю колдовства. Что дало ей это чародейство? Год призрачного счастья?! Так Янинка уже была уверена, что и без всяких приворотов было бы то же самое. Ведь они любили друг друга настоящей любовью. Любили сердцем и душой! А сколько слёз, сколько бессонных ночей? «Ведь знала же, что на чужом горе…» – обречённо подумала Янинка и, недолго размышляя, приняла единственное, как ей казалось, правильное решение…

А Серафима в это время мирно собирала чернику недалеко от своей избушки у огромного и непроходимого Гайстрова болота, от которого даже в зной тянуло сыростью и прохладой. Сегодня как никогда у неё было хорошее настроение. Но она всё равно по привычке часто и притворно вздыхала, охала да беззлобно бранила свою тяжкую судьбину.

За собой старуха давно заприметила странную особенность: если она долго и часто о ком-то думала, то между ней и тем человеком устанавливалась необъяснимая связь. И по этой незримой связи, по своему самочувствию Серафима точно могла определить душевное состояние и того человека. Если это добрый для неё человек, что было большой редкостью, то все его радости и беды отражались на ней, соответственно, хорошим и плохим настроением. Если это ворог, всё так же, только наоборот: чем чернее полоса у недруга, тем лучше настроение у Химы.

Вот и сейчас ведьма радовалась всему: ласковому солнышку, шелесту листвы, пению птиц. И даже мелкие сморщенные ягоды (к концу лета черники уже практически нет) радовали старуху. И всё у неё сегодня получалось, всё спорилось в руках. Но больше всего радовалась её опалённое тщеславие. Наконец-то все её усилия дали результат! А что результат выдался славный, ведьма не сомневалась: исстрадавшаяся её душа за кои-то веки впервые пела. «Ага-а, вот и тебе, видать, припекло!» – думала Серафима, и эта мысль приносила ей сладостное удовлетворение. Она полностью была уверена, что Прохору сейчас очень худо, но что именно произошло, ведьма пока не знала. Старухе сейчас и на ум не могло придти, что умиротворение и тишина – это частые предшественники бурных, а порою и роковых событий. Но её природная прозорливость, убаюканная милыми сердцу думами, в это время сладко дремала…

Невзирая на препятствия, гонимый жаждой лютой мести, Прохор пустил Орлика напрямую через лес. Так было значительно ближе. Натоптанными тропами и лесными дорогами оно, конечно, сподручнее было бы, но, как это часто бывает, ярость – плохой советчик. По времени Прохор ничего не выигрывал.

Да, именно ярость доводила сейчас его до грани безумства. Внутри всё клокотало и горело. Только жестокая расправа могла хоть на малую толику заглушить отцовское горе.

До этого две причины сдерживали Прохора от применения жестких мер к ведьме. Первая – Янинка, которую он до сих пор так и не понял, любил или нет, и главная причина – его сынишка-карапуз. Прохор сильно опасался, что, начав изживать из этих мест Химу, он накличет беду на своего малыша. Вот по этим двум причинам он терпел и стойко переносил валившиеся на него как из рога изобилия неприятности и беды. Хотя, признаться, и сам сильно грешен, немало кровушки попортил Марыльке неверностью своей.

Теперь для выхода дикой мести преград не стало. Та, с которой он проводил незабываемые минуты, тоже оказалась ведьмой, тоже плела против его семьи чёрную паутину и, вероятно, тоже оказалась причастной к гибели его единственного сына. В порывах безрассудной ярости Прохор был в этом уверен! Ничто не могло остановить отцовского гнева, и никакие силы теперь уже не помогут колдунье и её дочке избежать погибели. Жажда мести поменяла полюса. Теперь настала очередь Прохора рычать в горестном отчаянии и в дикой ярости жаждать расправы. И не просто побить или изувечить! Итог расправы был однозначен – лютая смерть.

Увидев безжизненное тельце своего родного дитяти, он уже знал, что ведьма неминуемо примет свою погибель только от его руки. Нигде ей не спрятаться, нигде не затаиться! «Буду землю грызть, но достану эту гадину! Она ещё пожалеет, что связалась со мной! Хватит! Натерпелся бед! Теперь они обе за всё с лихвой заплатят!» – кричал Прохор. Но особенно больно его ранило чувство разочарования в Янинке. Как она могла так поступить?! После стольких сладких встреч решиться на такое! Нет! Это уму непостижимо! Такое вероломство и коварство должно быть без всякого колебания жестоко покарано!

Так уж получилось по воле рока или, наоборот, – удачи, но выбранный Прохором путь пролегал краем Гайстрова болота, и встреча с Химой была очень вероятной.

Старуха ещё издали заслышала конский топот, и сразу же её пресловутая интуиция проснулась и насторожилась. Старая ведьма почувствовала неладное. Если у лесничка большие неприятности и он жаждал поквитаться с ней, то Серафиме, пребывавшей в расслабленном состоянии, как-то не очень хотелось сейчас вступать в стычку. Не готова была старуха к такому обороту. И ничего тут особенного: как не крути, а ведьмы тоже из плоти, нервов и с душой, хоть и тёмной. А что последствия схватки для кого-то будут трагическими, в этом можно было не сомневаться. И Серафима вдруг почувствовала: это ей несдобровать! «Не в добрый час тебя несёт!» – подумала она и стала лихорадочно соображать, что делать. Нутро подсказывало ведьме, что лучше всего сейчас спрятаться где-нибудь и дождаться своего часа. Но в панике сознание ведьмы сочло неблагонадёжным затаиться среди деревьев. Могло быть и так, что Прохор будет мчаться именно там, где она укроется. И решив, что надёжнее всего укрыться в топком болоте, старуха бросилась туда.

Прохор издали заметил мелькнувшую тень. Сердце бешено заколотилось. Пришпорив Орлика, он рванулся к тому месту. В том, что в болото шмыгнула Хима, Прохор почему-то был уверен твёрдо.

Опытный взгляд охотника сразу же отметил потревоженную стоячую воду с изорванной на поверхности рыжеватой пленкой. Такие плёнки образовывались от повсеместно залегающей в этих местах болотной руды. След вел вглубь болота.

Прохор остановился. Это болото издавна славилось своими коварными топями и трясинами, а в многочисленных островках зарослей тростника, рогоза и камыша Хима могла найти надёжное укрытие. Такой расклад Прохору не подходил. Он жаждал открытой схватки. Опасная игра в прятки по трясинам да омутам только затянет время и преподнесёт уйму ненужной возни.

Глядя на непроходимые топи, Прохор вдруг заметил всколыхнувшуюся стену тростника. След вел в том же направлении. Сомнений не было: на небольшом клочке болотных зарослей укрывалась Хима.

Рванувшись сгоряча туда на лошади, Прохор тут же понял опасность предпринятой попытки: лошадь сразу увязла в болотной жиже по самое брюхо. Соскочив в воду, он первым делом выломал шест из тонкого ствола засохшей сосёнки. Проверил ружьё – полка с порохом сухая. Потрогал крестик-оберег – на месте. Глянув на Орлика, определил: «Самому ему не выбраться. Но и дальше погружаться он не будет: берег близко и тут неглубоко».

– Погоди, друг милый, я скоро возвернусь. Только не пугайся и не рвись, – тихонько сказал Прохор и, потрепав Орлика по холке, решительно направился к укрытию ведьмы.

Напуганный Орлик, конечно же, не понял наказа человека и попробовал самостоятельно вырваться из жуткого плена, но его тонкие ноги ещё глубже погрузились в вязкое дно. Не чувствуя под ногами твёрдой опоры, Орлика начала пробирать паническая тревога. Такого с ним никогда ещё не бывало. Подспудный страх всё больше охватывал бедное животное. Без помощи человека он погибнет! А человек уходил! Не остался, не помог в беде!

Верный конь жалобно заржал вслед быстро удаляющемуся хозяину, но Прохор в спешке даже не обернулся. И в сердце Орлика закралась противная тревога. В больших испуганных глазах попавшего в беду животного стояла мольба о помощи, но человеку, видимо было не до этого. Как же так?! Орлик сдружился с Прохором и полностью доверял только ему. И вот, когда благородное животное так нуждалось и надеялось на помощь, его просто бросили.

И всё же преданный конь до последнего верил, что его хозяин сейчас обернётся, увидит, в какой он опасности, и поспешит на выручку.

Напрасно Орлик вытягивал повыше шею, стараясь не упустить из виду удаляющегося хозяина. Заросли тростника скрыли человека, и всё вокруг начало искажаться и смазываться от выступившей на больших испуганных глазах солёной влаги…

Проверяя шестом дно, Прохор безошибочно выбирал путь. Бурая вода с каждым шагом изрыгала сотни пузырьков, которые распространяли тухлый запах гнили, застоявшейся воды и болотного газа. Ноги глубоко уходили в жижу, путались в тине. Прохор на это не обращал ни малейшего внимания. Все его мысли направлены на одно: поскорее найти мерзкую гадину и захоронить её в этом вонючем болоте.

Из своего укрытия Серафима отчетливо видела, что происходило на краю топи. Она воспрянула духом, когда заметила неудачную попытку Прохора сунуться в болото на коне. Но надежда на то, что преследователь не решится лезть в непроходимые топи, недолго тешила старуху. С каждым шагом Прохора неумолимо сокращалось спасительное расстояние, с каждым его шагом таяла и забрезжившая надежда на спасение. И Серафиму вдруг сдавил какой-то тяжёлый страх. Нет, не за свою жизнь она боялась! Её терзало горькое отчаяние, что не ей суждено свысока смотреть в глаза корчащемуся в предсмертных мучениях ворогу. А сколько она мечтала об этом! Как ей хотелось возвыситься над поверженным противником! Но, кажется, всё может статься наоборот. И это будет бесславное поражение, крах всех её замыслов. От такого горького озарения и от своего бессилия старуха тихонько скулила и лихорадочно бросала безумные взгляды по сторонам. Просто так отдаться на милость самому ненавистному ей человеку ведьма всё же не собиралась. Она будет сопротивляться до последнего вздоха, пусть не силой, так крепостью духа. Но до этого пока ещё не дошло. Надо срочно что-то предпринимать. И ведьма решилась! Путь к спасению был лишь один – дальше в трясину.

Прощупывая место для очередного шага, Прохор вдруг услышал всплеск воды и шумное барахтанье на противоположной стороне тростника. Прислушиваясь к звукам хлюпающей воды и отчаянному пыхтению, он со злорадной ухмылкой прошептал: «Вот и попалась старая сука!»

Преследователь, казалось, равнодушно наблюдал за медленным, но неотвратимым погружением своей жертвы в болотную пучину. Старуха яростно и неумело дёргалась в бурой жиже, ещё больше усугубляя своё положение. Вокруг реденькими чубами росла только болотная растительность, которая колыхалась вместе с водной поверхностью. Ни идти, ни плыть невозможно, и уцепиться было не за что. Это был конец. Над поверхностью грязной воды уже оставалась лишь верхняя часть туловища. Всё происходило примерно так, как и представляла в мечтаниях старая ведьма, вот только всё было наоборот!

Прохор угрюмо продолжал наблюдать. Старуху всё больше и больше заглатывала трясина. Оба пока не проронили ни единого слова: каждый принимал свой удел молча. Хима не просила ни пощады, ни помощи. Прохор не предлагал ни того, ни другого. Наконец, видя, что грязная жижа подбирается уже к дрожащему подбородку, Прохор напоследок тихо произнёс:

– Это тебе за сына… За маленькое и ни в чём неповинное дитятко…

Ведьма встрепенулась и впервые прямо глянула на Прохора. Взгляды их скрестились. Казалось, вот-вот напряжение между ними разрядится молнией и громом. Но вместо этого грязное и обезображенное лицо ведьмы совсем неожиданно исказилось в зловещей улыбке.

– Повтори, – просипела она.

– Ты погубила моего сына! За это сдохнешь в этом болоте и будешь вечно в аду гореть, сука старая! – в нервном срыве закричал Прохор, насилу сдерживая себя, чтобы не выстрелить в мерзкую рожу. Но это было бы превеликой услугой для ведьмы.

И совсем уж неожиданно, на последних мгновениях жизни, старуха разразилась жутким хохотом. Прохор остолбенел. Это выглядело так неестественно и ужасно, что привело бы в замешательство любого человека. Дикий смех ведьмы, словно по-живому резал Прохора. Он уже вскинул было ружье, чтобы прекратить мучения. Нет, не Химы мучения – свои! Но в последний момент всё же опомнился и выстрелил нарочно мимо. Пусть дольше помучается!

Меж тем бурая грязь неумолимо подползала уже ко рту ведьмы. Казалось, что Химу заглатывала не просто трясина, а демон, который был уверен в своей хватке и, играя, не спеша, с превеликим наслаждением медленно выдавливал жизнь из своей жертвы.

Старуха была измождена, а дыхание настолько сдавлено, что она с трудом лишь сипела. Но вот ведьма в очередной раз дёрнулась, и ей удалось на какой-то вершок вытянуться, приподняться над булькающей смертью.

– Непричастная… я к дитяти… хотя давно могла бы… – тяжело, отрывками ведьма выплёвывала слова, стараясь экономить последние вздохи.

– Это ты всё сотворила, змея подколодная!

И опять Хима непритворно рассмеялась. Было видно, что на последних мгновениях жизни она обрела какое-то успокоение, и это ещё больше разозлило Прохора. С омерзением глядя на ведьму, он никак не мог найти нужных слов, чтобы сполна выразить всю жгучую ненависть к ней.

– Ты дьявол во плоти, и место твоё в аду! – опять в гневе кричал Прохор, полностью сбитый с толку странным поведением ведьмы.

– Ошибаешься, собака… с настоящим дьяволом тебе ещё предстоит… я по сравнению… ангел…

Вместо окончания фразы Прохор услышал лишь булькающие звуки огромного полесского болота, безжалостно заглатывающего своих жертв. Равнодушная к страданиям своих жертв, топь грязевой рукою навсегда закрыла Химе рот и нос…

А над головой старухи простиралась необъятная ширь: что в вышину до небесной лазури, что вдаль до сизой дымки. И всё это был воздух! Но вдохнуть хотя бы ничтожный глоточек из этого живительного и необъятного воздушного простора ведьме уже было не суждено. Последние пузыри воздуха вырвались из её лёгких и забормотали у самой переносицы. Словно играясь в салки, они взмывали один за другим и лопались весело и задорно. Им были совершенно безразличны людские передряги и вся трагичность происходящего. И каждый исчезающий пузырёк смертным метрономом отчеканивал Серафиме последние мгновения её неудавшейся жизни.

Над бурой водой теперь уже оставались только глаза старухи. Прохор неотрывно смотрел в них, ища там страх, ужас, сожаление о содеянном зле, раскаяние. Но вместо всего этого глаза ведьмы не просто смеялись – они торжествовали! За миг до погружения в вечную тьму они лучились ликованьем…

Это было уму непостижимо! От этого предсмертного торжества ведьмы у Прохора лоб покрылся холодным потом. Ему стало настолько худо, что ноги подкашивались, тело обмякло в тошнотворной слабости. Прохора охватило такое ощущение, будто это не он, а Хима расправлялась с ним. Казалось, что тяжёлый осадок на душе камнем тянул в болотную бездну и его. Подавленный, Прохор безвольно опустился прямо в воду.

А вытянутая над мутной водой костлявая рука старухи скрючилась в агонии и, приворожив к себе взгляд победителя, словно грозила, что это ещё не конец…

Прохор долго сидел в отрешённом ступоре. Заметив, что и его потихоньку начало засасывать, он оторвал взор от торчащей из трясины руки и с трудом выбрался в безопасное место.

Уже отойдя шагов на тридцать, он оглянулся и в последний раз с удовлетворением глянул на жуткую могилу ведьмы. «Пригвоздить бы тебя ещё и осиновым колом… к самому дну, чтоб никогда не всплыла!» – подумал он и, повернувшись, навсегда оставил в прошлом все тревоги, связанные со злобной колдуньей.

Мутная вода зловеще ласкала Орлику сначала лишь брюхо, затем бока. Не чувствуя под ногами твёрдой опоры, конь потерял равновесие и начал медленно заваливаться на бок. Если он не сделает упор ногой, это будет ужасный конец. Но ноги Орлика глубоко увязли, и он, изрядно обессилев, уже не мог даже выдернуть их. Предчувствуя свою участь и противясь ей, Орлик жалобно заржал. Как ещё могло животное выразить протест злому року, уготовившему ему такой ужасный и безвременный конец. Наверное, природа-владычица на такие мелочи не обращала внимания…

Но что это?! Слух животного уловил всплески воды и тяжёлое дыхание человека. Эти звуки становились всё громче и отчётливей. Боже, если бы кто видел радость верного коня, учуявшего приближение хозяина в самую бедственную для него минуту!

Прохор быстро оценил серьёзность положения. Просто так у него не хватит сил помочь Орлику, надо искать какой-то выход. Не мешкая! Мужицкая смекалка живо подсказала решение.

Прохор отцепил и связал вместе все имеющиеся поводья, вожжи, ремешки от упряжи, от ружья и даже от порток. Получившейся верёвкой он одним концом обвязал коня, а другой протянул до ближайшего, хоть и чахлого, но твёрдо стоящего у берега дерева. Нашёл длинный крепкий дрын и закрепил на нём свободный конец верёвки. Уперев дрын через дерево, он соорудил простейший, но эффективный рычаг.

На этот раз воспрянувший духом Орлик сразу понял, что человек пришёл на помощь и пытается что-то сделать, чтобы вытащить его из беды. Он терпеливо ждал и, когда Прохор сильно натянул жердиной верёвку, собрался с силами и тоже рванулся к берегу. Невероятно, но первая же попытка увенчалась успехом. Орлику удалось вырваться из вязкого плена, и он, боясь остановиться, со всей мочи рванул к спасительной твердыне под ногами.

После изнуряющего физического и нервного напряжения человек и животное нуждались в передышке. Выбравшись на сушу, Прохор в изнеможении упал на вереск. Близкие заросли багульника дурманили голову своим едким запахом. Долго тут не полежишь! Да и разлеживаться было некогда: предстояло ещё одно дело, как быть с которым Прохор ещё до конца и не определился. А время шло. «С одной совладал. Не упустить бы другую…» – со злостью подумал он и, превозмогая усталость, заставил себя встать…

Подъезжая к избушке, Прохор ещё издали уловил запах гари. Заволновавшись, он подстегнул и так измученного Орлика. «Неужто запоздал?!» – пронеслось у него в голове.

Жаждущий полной расплаты, Прохор опасался, что за то время, которое он потратил на Химу, сюда могли добраться озлобленные мужики и учинить расправу над Яниной. Без него! А ему очень хотелось заглянуть в глаза той, которой он верил, которая так коварно и подло поступила. А ещё больше Прохор опасался, что эта хищная притворщица и вовсе скроется безнаказанно.

Подъехав поближе к пылающей избушке, он перевёл дух: его опасения не подтвердились. Ни одно, ни другое.

Старенькое небольшое строение с гулом и потрескиванием разгоралось всё больше. Тушить было уже поздно, да и ни к чему.

Чуть поодаль стояла девушка и сквозь слёзы смотрела на бушующее пламя. Для неё горела не избушка, не кров – горели мосты, связывающие её с мучительным прошлым! И девушка сама, без малейшего сожаления, сжигала эти мосты, чтобы больше никогда не возвратиться к такой жизни, в которой существовала последнее время. За исключением только встреч с Прохором.

Стекая крупными каплями, слёзы оставляли светлые разводы на задымленном и перепачканном лице Янинки. В который уж раз она проклинала судьбу, забросившую её к чёрту на кулички, в эту убогую избушку; проклинала свою мать-колдунью, совратившую её заняться колдовством и приложившую, должно быть, своё чёрное умение к гибели мальчугана; проклинала всё, что привело к такому печальному концу! И лишь за встречи, проведенные с Прохором, Янинка мысленно благодарила Бога! Да, именно Бога, потому что она чувствовала: любовь между ними зажглась по воле божьей, и все привороты да наговоры были тут ни при чем.

Подпалив избушку, Янинка тихо плакала, а опустошенная и израненная её душа в отчаянии терзалась. Девушка стояла на распутье и ещё не знала, что ей делать дальше, куда и к кому податься. Полное одиночество и неизвестность пугали. Ей было страшно и горько. Как же хотелось прильнуть к сильной груди и найти успокоение, защиту, хотелось, чтобы её пожалели. Но такое участие она могла принять только от одного человека, которого, видимо, ей уже, не то что не вернуть, а даже и не увидеть на прощание.

Рев пламени и горестная отрешённость Янинки позволили Прохору незаметно приблизиться к девушке сзади. Остановившись, он долгое время пребывал в нерешительности. Ему хотелось заглянуть в серые глаза, но что он там увидит! В последний момент Прохор сокрушённо осознал, что, если он заговорит с Янинкой или хотя бы встретится с её взглядом, он не сможет исполнить намеченное. Да и полной уверенности в её заклятиях на сына теперь почему-то уже не было. Но всё же это была одна колдовская кровь: мать ведьма – и такая же дочь! Они обе виновны в его горе! И обеим должно быть возмездие!

Решив лишний раз не бередить себе душу и поскорее поставить точку на колдовской семейке, Прохор вскинул ружьё. На мушке он отчётливо видел до боли знакомые волосы, лебединую шею, которую совсем недавно страстно целовал… Если бы это была не Янинка! Только не она! Будь сейчас на прицеле любой другой человек, виновный в гибели его первенца, Прохор без всяких раздумий нажал бы на курок!

Вздрагивая, ствол ружья медленно клонился к земле. Руки вспотели. В который уж раз за последнее время сердце человека бешено колотилось от неимоверного напряжения. Казалось, ещё чуть-чуть – и оно не выдержит!

Прохор опустил ружьё. Он понял, что вряд ли у него поднимется рука лишить жизни эту девушку, какое бы зло она ему не причинила. Наверное, всё-таки он её любил…

– А я думала, выстрелишь… – услышал вдруг Прохор тихий голос Янинки и вздрогнул от неожиданности: он был уверен, что она не заметила его присутствия.

А девушка всё так же неподвижно стояла к нему спиной, и Прохор был шокирован: Янинка знала, что он целился в неё, но даже не шелохнулась, не попробовала убежать, спрятаться или попросить пощады. Она смиренно ждала его приговора: жизнь или насмерть жалящий свинец.

– Я должен тебя покарать… – сдавленно прорычал Прохор, стараясь снова распалить в себе злость, начавшую вдруг стремительно угасать.

– За что?

– Ты и твоя мать повинны в смерти моего сына!

– Никогда бы не причинила вреда дитяти, а тем более твоему, – всё так же невозмутимо промолвила Янинка и медленно повернулась.

Взглянув в заплаканные глаза девушки, Прохор понял, что не поверить ей просто невозможно.

– Я мог бы убить тебя… – с ужасом выдохнул он, осознав, что минуту назад мог совершить непоправимое.

– Нет. Ты не убил бы нас… Я это чувствовала…

– Убил бы! Обеих собирался порешить… и твоей старухи уже нет. Мог и тебя… – сообщив Янинке о смерти Химы, Прохор совсем уж робко пытался воскресить свою угасшую решимость.

– Про мать я уже догадалась. Что ж… значит такова её доля, – Янинка, казалось, спокойно приняла скорбную для неё весть. – Но всё равно Бог не позволил бы тебе убить и нас…

– Но твою старуху-ведьму я уже прикончил! Мог и тебя… – ничего не поняв, раздражённо выкрикнул Прохор.

– Я не о ней…

И вдруг Прохору показалось, что у него уже когда-то был похожий разговор, только с Марылькой.

– А о чём это ты толкуешь? – дрогнувшим голосом спросил он, хотя уже и сам всё понял. И опять внутри противно похолодело от мысли, какой тяжкий грех мог взвалить на себя!

Янинка вздохнула:

– Твоё дитя будет напоминать о тебе… Я так хочу.

– И когда ты поняла… что затяжелела?

– Недавно. Я испугалась и не знала, что делать… Тебя хотела повидать… рассказать. Шла вот в село… Хотела тебя увидеть, а увидала… совсем другое. Но, клянусь, я тут ни при чём, – слова Янинки звучали тихо, монотонно, с каким-то пугающим безразличием. – А насчёт матери не знаю… хотя, думаю, что и она тоже…

– Что ж делать-то теперь? – перебил Прохор девушку, думая совсем о другом. – И куда это ты собираешься податься? – растерянно выдавил он, заметив собранный узелок с пожитками.

В ответ Янинка неопределённо пожала плечами.

– А сам-то ты куда запропастился? Уж, наверное, с полмесяца как не показывался. Сразу бы сказал, что разлюбил, иль Марыля дозналась – и испугался. А то втихаря сгинул с глаз и ни слуху ни духу, думай, что хочешь.

– В словах Янинки вместе с укором сквозила и скрытая ирония; она была очень обижена на Прохора.

– Никуда я не запропастился. Был у своих. Вчера вот только возвернулся, а тут – на тебе… Даже и подержать на руках Егорку не успел… Не застал я его… живого.

– Мне очень жаль, что такое случилось… Поверь, моё сердце тоже переполнено печалью. Да-а, – вздохнула Янинка, – беда всегда приходит, когда её меньше всего ждёшь.

Оба на некоторое время замолчали, думая каждый о своём.

– Чего ж не сказал, что в отлучке долго будешь? – меланхолично произнесла Янинка, всё ещё пребывая в горестных раздумьях.

– Да всё как-то нежданно-негаданно получилось. Оказия вышла, пан Хилькевич через наши края проезжал… К Войховскому, правда, лишь на часок завернул, но всё равно… Разрешил мне остаться погостить дома.

– Как батька, мама? Живы, здоровы?

– Да, слава богу, крепятся.

– Братья как? Настенька? Это ж она у вас самая младшенькая?

– Ага. Они все тоже ничего.

– Сашко, наверное, уже повзрослел?

– Сашко и Настюха живут лучше всех. Младшие всегда в пестунах ходят… А что это ты про моих всё спрашиваешь? Ты бы лучше обо мне что спросила.

– Да ты мне столько рассказывал о своих родных, что мне кажется, будто я давно их знаю. А про тебя мне и так всё известно. Вот только не знала, что скрыться можешь, не сказав ни слова.

– Янинка, ну я ж тебе объяснил: так вышло. Не мог я не поехать. Тянет меня туда… Зовёт моё полесье к себе обратно. И стоит этот зов в моей душе таким тоскливым плачем кукушки, что хоть самому плачь. А эта сторонка меня не принимает…

– Я где-то слышала такое выражение: зов Полесья. Наверное, этот зов и не даёт тебе покоя… Хотя… тут тоже Полесье…

– Полесье, да не то… Будет возможность – непременно вернусь в родные места. Не смогу я тут покой обрести…

– Ладно уж, говори открыто, я не обижусь: всему виной мамаша моя. Но теперь-то тебе спокойно уже будет.

– Не знаю, что дальше будет и сейчас что делать, тоже ума не приложу? – растерянно протянул Прохор и украдкой глянул на живот Янинки.

Янинка, конечно же, заметила этот беспокойно брошенный взгляд.

– Тебя я ни в чём не виню, так что не тревожься. Ничего от тебя не требую. Как-нибудь выдюжу…

– Не выдюжишь! Пропадёшь ни за грош! – сорвавшись, вдруг выкрикнул в сердцах Прохор. Он был очень напуган сложившимся положением, но и оставлять на произвол судьбы девушку, попавшую по его вине в незавидный переплёт, не мог – не такой породы. Прохору уже не верилось, что всего лишь полчаса назад он готов был растерзать эту молодую ведьму. И вот сейчас глядя на поникшую, но всё такую же прекрасную Янинку, он проникся к ней жалостью, тесно переплетённой с нежностью. Да, никогда и ни к кому он не испытывал таких чувств, даже к Марыльке. Но и выхода он не видел…

– Янинка, у меня есть кое-какие гроши… Не много, конечно, но я думаю, что без них тебе не обойтись. Я помогу тебе…

– Нет! Ничего мне не надо.

– Ну как же…

– Тебе и самому пригодятся гроши. Мне они ни к чему.

Прохор недоумённо смотрел на Янинку. Его невольно восхитила её независимость и гордость. «Она была бы хорошей женой», – не к месту возникшая мысль немного смутила парня.

– Я даже не знаю, что тебе и посоветовать…

– А я уже знаю! – вдруг твёрдо произнесла Янинка. – Да, я теперь знаю, куда мне идти и как мне поступить. – Её голос обрёл решительность, и стало ясно: если она что-то задумала, обязательно сделает!

Прохор исподлобья уставился на девушку, ожидая продолжения. Его и раньше волновала судьба Янинки, а теперь, когда он поверил ей, когда узнал, что под сердцем она носит его ребёнка, ему и вовсе стала не безразлична её участь. Он с грустью осознавал и то, что сейчас, скорее всего, в последний раз видит эту девушку, оставившую такие яркие, неизгладимые и в то же время противоречивые впечатления о себе.

Ничего больше не сказав, Янинка повернулась и снова застыла, задумчиво глядя на пылающую избушку.

– Боже, ну что это за день сегодня?! – простонал Прохор, не в силах больше сдерживать совсем истерзанных горем чувств.

– Теперь вам с Марылей никто уже не будет мешать… – словно размышляя, промолвила Янинка.

– Ты что надумала?! В огонь что ли?! – заметив обращённый на пламя взор Янинки, взволнованно закричал Прохор. – Бог никогда тебе этого не простит!

Янинка лишь загадочно ухмыльнулась.

– Зачем в огонь? Проще было пулю в сердце получить… за любовь… за ласку…

Прохор промолчал. В словах Янинки было столько укора и боли, что он невольно потупил глаза в землю.

– И всё же, что ты надумала? Я буду беспокоиться за тебя… и за сына.

– Ого! – встрепенулась Янинка, – ты даже знаешь, что будет сын?

– Да, я уверен! – с этими словами Прохор вдруг суетливо отставил ружьё и запустил руку за пазуху.

Янинка с пробудившимся интересом наблюдала. Вскоре в протянутой руке Прохора появился его крестик-оберег.

– Это пока тебе… Родится сын – пусть всегда носит этот крестик. Он ему будет помогать…

Янинка крайне удивилась такому поступку. Она знала, что Прохор очень дорожит этим необычным нательным крестиком.

– Ты, наверное, потом пожалеешь… Вот сейчас в порыве благородства отдашь, а уже завтра локти будешь кусать. Я же знаю, что для тебя значит этот крестик. Подумай…

– Уже подумал. Я тебя чуть на тот свет не отправил… вернее… обоих чуть жизни не лишил… Было бы ужасно в один день столько… В общем, не перечь, – решительно сказал Прохор и, шагнув к Янинке, надел ей на шею свой талисман. – Это чтоб не потеряла… чтоб для сына сберегла.

Словно поглаживая, Янинка провела рукой по оберегу. Что ж, этот поступок тронул сердце девушки, и она была искренне благодарна Прохору прежде всего за то, что не ошиблась в нём. Этот подарок для неё был дороже всяких денег, так как доказывал, что она всё-таки для Прохора много значила! Да и сам Прохор ещё больше возвысился в глазах девушки.

Растроганная Янинка хотела было выказать словами свою признательность за столь великодушный поступок, как вдруг голова у неё закружилась, стало трудно дышать, воздуха не хватало. По непонятной причине грудь сдавило, словно на неё положили трёхпудовый мешок. Не понимая, что происходит, Янинка бросила испуганный взгляд на Прохора.

Заметив, как она побледнела, Прохор уже и сам догадался, что Янинке сделалось плохо. Вовремя подхватив обмякшее тело, он бережно усадил её на землю.

– Янинка, да что ж это с тобой? – забеспокоился Прохор.

– Не знаю… хотя…

– Наверное, от переживаний сильных да от беременности…

Янинка виновато глядела на Прохора. Она впервые предстала перед ним в таком беспомощном виде. В эту минуту девушка чувствовала себя совсем неважно, и ей была приятна искренняя забота Прохора. Но дальше становилось хуже. От слабости у Янинки на лбу и над верхней губой обильно заблестели капельки холодной испарины.

Прохор вскочил.

– Сейчас воды принесу…

– Стой! – с усилием повысив голос, Янинка остановила парня. – Присядь.

Прохор исполнил просьбу.

– Янинка, может в село… к людям…

– О чём ты говоришь?.. Меня там быстро на огне в себя приведут…

– Господи, что ж делать?!

– Не суетись… Крестик… сними.

Прохор недоумённо уставился на Янинку:

– При чём тут крестик?

– Сними… – ослабшим голосом повторила она.

Прохор осторожно снял с Янинки свой крестик-оберег.

– Ну вот, сейчас полегчает… – прошептала она. – Не могу я носить твой заговорённый крестик. Противится он душе моей неприкаянной. Я ведь даже не крещёная…

– Всё не слава богу, – удручённо промолвил Прохор. Об этом он как-то и не подумал.

– Ничего, я пока в платочек его заверну… Не волнуйся, не потеряю… Вот как покрещусь, так сразу и надену…

– Да я и не волнуюсь.

– Ты спрашивал, что я намерена делать, – тяжело дыша, произнесла Янинка. – Так вот, я решила, что для меня сейчас только одна дорога… Люди называют это чутьём, а я уверена, что это сердце мне подсказывает, как поступить… А оно меня ещё никогда не обманывало. Наверное, такова моя участь: прислушиваться к голосу сердца.

– И куда твое сердце сейчас тебя направляет? – удивился Прохор.

– К Богу… И для начала я вижу перед собой только одну дорогу – дорогу в Церковь. Сразу же покрещусь, а потом буду вымаливать прощение… и за свои грехи, и за неправедные дела матери. И сердце мне подсказывает, что милостивый Бог простит меня… А если Бог простит, то и Церковь примет под своё крыло. Подпустит Бог к себе – будет и крестик твой душу мне греть. Ну, а если нет, то и жизни мне не будет… вернее, нам. Вот такие, дружок мой, дела. Ты уж это помни и при случае молись за нас…

Прохор некоторое время молчал, переваривая услышанное. Такое неожиданное решение ещё больше убедило его в порядочности и искренности Янинки.

– Да-а, а ещё говорят, что яблоко от яблони недалеко падает, – изумлённо буркнул он себе под нос, удивившись совершенному отличию характеров дочки и матери.

– Ты что-то сказал? – не расслышала Янинка.

– В церковь, говорю… в Черемшицкую пойдёшь?

– Не. В Мазыр подамся… Сперва туда, а потом… видно будет.

– Как же ты одна? Жить-то на что будешь? О-хо-хо, час от часу не легче.

– Прош… мне очень жаль, что с твоим Егоркой такое стряслось… и поверь: мы не причастны… Я сначала в матери сомневалась, но теперь точно знаю: не желала она лиха дитяти твоему. Я бы это почувствовала. На тебя – да, сильную злобу имела.

– Перед смертью она мне то же самое сказала.

– Напрасно ты её…

– Не трогал я её. В трясине сгинула… Просто не помог ей…

Янинка сразу как-то оживилась и с благодарностью посмотрела на Прохора.

– Что ж, тогда и мне легче будет о тебе вспоминать. Какая ни есть, а всё ж мать была…

– Твоя мать странные слова говорила… Пугала, будто меня ещё ждёт встреча с каким-то сущим дьяволом. Это меня сильно разозлило. Стращать меня напоследок вздумала! Я уж было подумал, не о тебе ли она намекала… Сомнения насчёт тебя были большие, – Прохор изучающим взглядом наблюдал за Янинкой.

Ни тени волнения, ни единого признака беспокойства не отразилось на лице девушки.

– Не гляди на меня так – напрасно это. Мать, видимо, знала, чувствовала, что тебя ожидает ещё какое-то сильное потрясение… или испытание…

– Какое потрясение?! Хуже чем сейчас уж быть не может! – то ли всполошился, то ли возмутился Прохор.

– Не знаю. Ну, вот, для примеру, взбесится на тебя пан Хилькевич, попадёшь в опалу гневную, вот и будет тебе пекло несносное. Тут уж нехотя дьявола примажешь к такому лиху.

– Да, кажись, нема причины для гнева панского…

– Ну, так я ж тебе говорю, что это просто так, к слову.

– Янинка, а ты ведь тоже многое можешь предвидеть. Неужто Хима что-то заметила, а ты – нет, – не унимался Прохор.

Янинка как-то устало, но ласково провела рукой по волосам Прохора.

– А помнишь купальскую ночь?

– Ещё бы не помнить.

– Я ведь уже тогда любовалась тобой, а ты и не замечал бедную девушку.

– Я тогда тебя вообще, по-моему, ещё ни разу не видел. Ты это к чему?

– Просто, – грустно улыбнулась Янинка.

– Ты так и не ответила мне.

Янинка глубоко вздохнула и сказала:

– Мать правду тебе сказала. Вскорости тебя ожидает ещё какое-то потрясение…

– Когда?

– Не знаю… Но в твоих глазах он уже стоит… Значит, скоро.

– Кто стоит?! – со страхом переспросил Прохор.

– Знак беды.

Прохор в крайнем смятении посмотрел на девушку.

– У меня и так сейчас такая беда, что на семерых с лихвой хватило бы.

– Этой бедой твои глаза уже живут. А о той ты ещё даже и не догадываешься.

Прохор опустил тяжёлый взгляд и крепко задумался. Что ещё готовит ему судьбина? Сколько ещё будет испытывать на стойкость? Сколько ещё будет изматывать душу и тянуть жилы? А главное, за что?

Янинка сидела молча, не мешала его раздумьям, но время шло, и она встала.

– В последний раз я обращусь ко всем тёмным и белым силам, к Дьяволу и Богу… За тебя буду просить… – пристально глядя на Прохора, решительно сказала она. – А теперь мне пора.

– Все-таки уходишь?

– Я так решила. Прощай.

Янинка наклонилась и на прощание крепко поцеловала всё ещё сидящего Прохора, а затем, круто повернувшись и подхватив собранные в дорогу вещи, со слезами отправилась в неизвестность. Как сложится её судьба, что ждёт впереди? Об этом она сейчас не думала. Она полностью доверилась своему чуткому сердцу…

Прохор с тоскливой жалостью провожал взглядом удаляющуюся девичью фигуру. Сердце сжималось от горечи. Он вдруг с необычайной ясностью осознал насколько дорога ему эта девушка. Господи, ну почему столько горя в одночасье свалилось на его плечи. В другое время он бы удержал её, не отпустил, нашёл бы какой-нибудь выход. Но сейчас сердце лишь разрывалось от боли и не могло подсказать правильного выбора; да, собственно говоря, никакого выбора и не было: ему предстояло хоронить сына…

Когда фигура Янинки в последний раз мелькнула среди деревьев, Прохор с опозданием и с тревожным сожалением отметил, что слишком уж скудный скарб у неё в руках для начала новой жизни. Ни знакомых, ни друзей, ни своего угла – ничего! «Эх, пропадёшь, Янинка… Не выжить тебе, милая, одной…» – горько подумал он, и противное чувство вины ещё более рьяно начало грызть сердце парня.

На старую резную шкатулку в руках Янинки Прохор не обратил ни малейшего внимания…