Рассвет застал Безымянного в дороге, точнее — на развилке дорог. После ухода Нима он так и не смог уснуть и потому, не желая тратить время в бесполезных метаниях, отправился в путь. Отмахав в едином порыве три, а то и четыре мили, он немного замедлил шаг, понимая, что торопиться нет никакого смысла: солнце раньше положенного всё одно не взойдет, а значит, и врата пограничной крепости останутся закрытыми. Мыкаться же под стенами цитадели, точно бездомный пес, — до такого он ещё не дошел!

Бредя по ухабистому подобию тракта, он снова и снова припоминал детали короткого ночного разговора с Нимом и пытался углядеть за словами и намёками Темного потаённый смысл, способный дать ответ на… Безымянный и сам не мог понять, какого ответа, какой подсказки о грядущем он желал, как не знал этого, по-видимому, и сам Темный, передавший послание. Что-то назревало, перелом в судьбе, поворот. Но разве за последние пятнадцать лет каждый день не являлся ему именно таким поворотом, изломом и разве каждый шаг не таил в себе неизвестности?

Безымянный встряхнулся, и постарался выбросить из головы все мысли. Надо же, всего несколько дней как он вернулся, а голова уже трещит от загадок и неопределенностей. Всё-таки в Тартре было проще! Там всё было ясно, всё без затей, там каждый шаг, каждый миг таил опасность, но она была явной, очевидной, здесь же — даже слова были двусмысленными и каждая встреча несла множество оттенков и смыслов, словно один из тех древних петроглифов, что он видел на одной скале за барьером: как хочешь, так и понимай! А ведь он успел от этого отвыкнуть!

Добравшись до развилки, он ненадолго остановился, поглядывая то на дорогу, то на темнеющую в отдалении громаду Штормскальма, возвышающегося над равниной в предрассветной полумгле, словно один из пиков маячивших над горизонтом гор Солнца. Постояв немного в раздумье, он слегка кивнул головой и, придя к молчаливому соглашению с самим собой, продолжил путь по дорожке, круто забирающей вправо, на юг. Обходя старый парк, это тропа врезалась в древний большак и уже тяжелой брусчаткой последнего приводила путника к городским вратам. Дорога эта являлась одним из отростков стародавнего тракта, перерезающих весь континент, словно сеть шрамов или морщин, от берегов Великого океана на самом юге — и вплоть до Штормового Перевала на севере. В минувшие времена она вела и дальше, возможно, до самого крайнего севера, до вечных ледниковых наростов, ныряющих в белесые воды Седого океана, теперь же она лишь едва-едва проникала в Землю Отверженных, проникала, будто таясь, но уже через десяток миль обрывалась, словно отсеченная гигантским мечом.

Через некоторое время тропа, вильнув влево, привела человека под сень старого Предвратного леса, раскинувшегося на несколько миль к югу от Штормскальма. По мере приближения к городу лес постепенно утрачивал свой привычный облик, превращаясь в парк, пусть и не очень ухоженный, но все же весьма отличный от первозданного древесного царства. Вскоре на глаза путнику стали попадаться обшарпанные каменные скамьи чашеобразной формы и побитые временем постаменты с отколотыми углами, на которых, вероятно, когда-то покоились статуи.

Памятуя не очень внятные указания Гаргарона о том, где следует искать Портальные Врата, Безымянный вышел на главную дорогу, ведущую сквозь парк к городским вратам, и, стараясь не попадаться на глаза редким прохожим, дошел по ней до овальной площадки с неработающим фонтаном, в центре которого скопилась потемневшая дождевая вода. Здесь он свернул в сторону, на теряющуюся в тени деревьев аллею. Побродив ещё немного, он, наконец, разглядел в отдалении массивную конструкцию Врат, памятную ему ещё по академии.

Врата представляли собой две овальные колонны из похожего на голубой гранит камня, расширяющиеся у основания, покрытые затейливым барельефом, состоящим из множества знаков и символов, переплетенных в удивительном узоре. Ныне только криптограф смог бы опознать и перевести эти символы и определить их значение на общей ткани рисунка. Времена, когда любой кон мог читать древние скрипты так же легко, как и современные алфавитные знаки, давно миновали.

Сверху, арочным полукружьем, возлежала чуть более изящная — по сравнению с колоннами — малахитовая дуга, в самом центре её имелось крупное ромбовидное углубление, где должен был располагаться энергетический накопитель, сжимающий пространство и создающий червоточину перехода, но он отсутствовал, как и в большинстве иных портальных врат, что было ещё одним свидетельством о том, сколь много чудесного утратила современная цивилизация.

Оглядевшись по сторонам и убедившись в отсутствии свидетелей, Безымянный решил сделать то, ради чего он и явился сюда

— Ноби!

Безымянный оглянулся, радужный всплеск энергии в момент, когда обычный и сжатый подпространственный миры соединялись, отозвался пляской солнечных зайчиков в глазах. Бесенок, усердно пережевывая нечто — что именно человек не стал интересоваться, как и тем оттуда Ноби это нечто достал, — возник в воздухе.

— Чего надо? — грубо спросил бес, поспешно сглотнув пищу. Он понял, что попался на «горячем» и теперь будет ой как непросто выклянчить у хозяина добавочную порцию снеди, а потому пребывал в крайнем раздражении.

— Давай сюда изумруд, — сурово потребовал человек.

— Зачем? — округлив в недоумении глаза, спросил Ноби, позабыв гневаться. — Мы ведь, кажется, договорились: камень побудет у меня, пока не придет время его продавать!

— Использовать, — уточнил Безымянный. — Использовать, Ноби. Это, во-первых! А во-вторых, мы ни о чем не договаривались!

— Продавать, использовать — какая разница, если смысл один! — раздув щечки от негодования, пробухтел жадный бесенок. — Лишиться такого замечательного изумруда, обменяв на кучку бесполезных желтеньких кругляшков…

— И с каких это пор золото потеряло для тебя ценность, хотелось бы мне знать? Впрочем, я не собираюсь его продавать, — внутренне смирившись с неизбежностью воспоследующей в самое ближайшее время истерики приятеля, устало проговорил Безымянный. — Я собираюсь оставить его в Портальных Вратах. Если ты, конечно, помнишь — что это означает!

Но истерики не последовало. Ноби в который уже раз сумел удивить «своего» человека.

— Хммм, — напряженно протянул бесенок. Усевшись прямо в воздухе и скрестив на крошечной груди лапки, он пристально уставился в провал арки и погрузился в глубокие размышления. Думал непоседливый бесенок очень долго — что случалось с ним крайне редко — по меньшей мере, целую минуту! — Знаешь, а ты, пожалуй, прав, — в конце концов заявил он, чем окончательно изумил Безымянного и вывел из равновесия.

— Что?.. — Безыменный от неожиданности потерял дар речи.

— Ты прав, — как ни в чем не бывало охотно повторил бесенок. — Это дело стоит того, чтоб за него взяться!

Безымянный, точно после чувствительного удара, встряхнул головой и, откашлявшись, спросил:

— Ноби, ты что, заболел?

— Уммм, не думаю, — после секундного колебания отозвался тот. — Просто, как следует взвесив все «за» и «против», я пришел к выводу: нам стоит принять предложение и…

Ноби подвел нервно подрагивающий хвост и предательский блеск в глазах. А ведь Безымянный чуть было не купился!

— Выкладывай, что ты там задумал? — гневно потребовал человек.

— Я… — обиженно протянул бесенок.

— И не смей прикидываться паинькой!

— Ладно, ладно, — раздраженно потирая лапки, вспылил бесенок. Опустившись на землю, он принялся нервно сновать взад вперед, поминутно подскакивая и брызжа слюной от возбуждения. — Нет, ты только подумай, представь себе на минутку этого заказчика, раздающего драгоценности просто как условный знак! Вообрази — сколько таких сокровищ у него еще припасено! Да ведь взяв самую малость таких камешков, мы сможем обеспечить себя надолго, а может, и на всю жизнь! Это же такой шанс, какой случается один раз в жизни! Другого не будет! Может не быть…

— Ты упускаешь из виду один маленький нюанс, мой жадный друг, — поняв, наконец, куда ведут все умствования бесенка, спокойно проговорил Безыменный.

— Какой же?! — взвизгнул Ноби.

— А такой! Люди, обладающие столь ценными вещичками, как ты описываешь, обычно совсем не склонны делиться ими за «просто так»! А уж как они поступают с теми недоумками, что пытаются их облапошить или умыкнуть их цацки, тебе лучше и не знать. К слову, я тоже не горю особым желанием этого узнавать. Потому мы с тобой станем вести себя предельно аккуратно и эммм… — Безымянный запнулся, подыскивая наиболее понятное бесенку определение. Взывать к честности или благоразумию было делом заведомо бесперспективным — Ноби попросту не понимал значения этих слов! — и осторожно, — нашелся он, вовремя вспомнив о врожденной опасливости наглого беса. — Это, серьезно, Ноби, очень серьезно. Надеюсь, ты понимаешь? Не подведи меня…

— Да хватит тебе разоряться, — перебил его бесенок, вскинув лапки и издав непередаваемый полувздох-полувзвизг. — Я все понимаю! Я лишь говорю, что не надо быть размазнёй и следует всегда держать глаза широко открытыми! Кто знает, а вдруг нам представится шанс?

Безымянный раздраженно покачал головой.

— Шанс — говоришь? Для меня этот твой шанс вполне может кончиться смертью, а вот ты, мой не слишком осмотрительный друг, отправишься прямиком на свой родной второй уровень, — Безымянный помолчал, некоторое время внутренне наслаждаясь отвращением, исказившим мордашку Ноби. — Полагаю, эта перспектива тебе не очень по нраву, — продолжил он, видя, что бесенок одумался и стал внимать голосу разума. — Так что, прежде чем хвататься за этот свой призрачный «шанс», — хорошенько подумай и вспомни, чем тебе грозит неудача! Подумай, сколько пройдет времени, прежде чем очередной бедолага вытащит тебя из Бездны.

Он мрачно насупился и, чтобы окончательно закрепить нравоучительную часть беседы, едва слышно добавил:

— Если тебя вообще кто-нибудь когда-нибудь вытащит…

Удовлетворившись произведенным эффектом, Безымянный отобрал изумруд у бесенка и направился к арке, провожаемый раздраженным взглядом приятеля. Приблизившись к монументу, он некоторое время изучал барельефы, покрывавшие этот памятник ушедшему величию. Вскоре его внимание привлекла небольшая выемка на левой колонне, по размерам и форме вполне соответствовавшая драгоценному камню. Приглядевшись повнимательней, он понял, что эта крошечная ниша появилась не сама по себе, а была кем-то специально проделана, вероятно, именно для той цели, о которой говорил хоттолен.

Постояв немного в раздумье, Безымянный поместил изумруд в выемку и, отойдя на несколько шагов, осмотрел результат своих манипуляций. Итог оказался великолепным! Изумруд сидел как влитой и казался неделимым элементом всей конструкции. Посторонний взгляд, упавший на камень, ни за что не сможет определить его чужеродность, и только тот, кто знает что искать, сможет опознать несоответствие.

Вот и все. Дело сделано. Развернувшись, Безымянный размашистым шагом пошел прочь от портальных врат. Выйдя на основной тракт, перерезавший парк надвое, человек решительно направился к городу. Он не смотрел по сторонам, не любовался красотой пробудившегося от зимней спячки очеловеченного леса. Всё, чего он хотел от этого места, уже было сделано, и дальнейшее пребывание тут его нисколько не привлекало. Вскоре он оказался на краю парка, и пред его глазами проявилась во всей своей красе легендарная Жемчужина Севера, и даже расстроенный и обозленный Ноби, плетущийся сзади, не смог сдержать удивленно-восторженного вздоха при виде открывшейся картины.

Штормскальм — Штормовой Камень — был древним городом. Очень древним. Настолько — что летопись его существования терялась во временах, предшествующих Огненной Зиме, навеки изменившей лик Терры. Конечно, в те полумифические времена Штормскальм носил другое название, какое — неизвестно, да и выглядел, разумеется иначе. Но одно всегда оставалось неизменным — предназначение. Судьба, рок — быть скалой в бушующих водах. Слушать крики и вопли, скрежет металла и яростный посвист беснующихся волн, дробящихся о подножие утёса. Переживать могучие валы, изредка перехлёстывающие стены и растекающиеся всесокрушающим потоком по извилистым улицам, сносящим, разрушающим всё на своём пути — потоком. И снова стоять. Скала не падает. Она может лишь временно уступить буйству воды, но выстоять, вытерпеть. Воды сносят плодородный слой почвы — ничего, ветер времени нанесёт новый! Волны губят цветущий сад — что ж, корни гор хранят семена и ростки, пройдут годы, и свежая поросль займёт место ушедшей! Валы сокрушают жизнь — но дети тех, кто ушел, — помнят, дети тех, кто ушел, — возвращаются! И снова пробуждается Скала-Камень! Вновь могучие стены Штормскальма устремляются к небесам и кривые улочки, разрушенные, залитые кровью и огнём, наперекор всем бедам оглашает заливистый детский смех. Ароматы цветущих садов, смешиваясь с запахом мокрого камня и готовящихся яств, смрадом отхожих мест и лёгким, сизым дымком тысяч печных труб, подгоняемые южными ветрами, устремляются вдаль, туда, за горизонт, где, подобные мрачным стражам-исполинам, застывшим в ожидании грядущей бури, высятся Горы Солнца, скрывающие за своими северными отрогами холодные равнины, дремучие, непролазные леса и бесчисленные ледяные реки Тартра — Страны Отверженных, Страны Забытых, протянувшейся до самого Скованного Озера у врат Бездны и дальше, дальше, вплоть до самого края земли. А Скала-Камень стоит! Падает и вновь восстает. Она — щит, ограждающий срединные земли от безликих полчищ! Она — меч, сокрушающий могущество и злобу древних врагов. Она — мельничный жернов, перемалывающий в труху само время, отпущенное призванной тьме. Реют древние стяги, колыхаются на жестоком ветру и поют песнь отваги и чести. Песнь славы былому и грядущему. А когда приходит срок, когда из мрака выползает беда, когда отчаянье и тоска сжимают сердца малодушных и древний кошмар вновь обнажает клыки, на стены восходят новые герои, чтобы доблестью и кровью отстоять своё право на жизнь. И вместе с ними, вместе со своими далёкими потомками, детьми их детей, из безвестных могил восстают духи всех тех, кто стоял на крепостных валах в далёком прошлом. Восстают и присоединяют свой бесплотный голос к голосам нынешних защитников, восстают, чтобы выкрикнуть в лицо врагам, былым и грядущим, бросить в эти бесстрастные и холодные лики с застывшими, пустыми глазами, только одно, что имеет значение, самое главное: «Мы живы! Что бы вы ни сделали в прошлом, что бы ни готовили в будущем, — Мы живы! Штормовой Камень стоит! И так будет всегда!»

Так начинался легендарный марш «Защитников Штормового Перевала», написанный неведомым автором вскоре после первого падения Жемчужины Севера, и эта песня, этот гимн лучше, чем что-либо другое, отражала непокорный дух жителей этой суровой земли, отражала саму душу великой, ни на что иное не похожей твердыни.

Стены крепости возносились почти на тридцать метров ввысь, а их основание уходило на несколько десятков метров вглубь земли и покоилось на скальной плите. Собственно, они и были частью той самой скалы, на которой стояли, по крайней мере, самые древние и уцелевшие остатки бастионов, ведь во многих местах от изначального монолитного комплекса осталось лишь воспоминание: древние титанические плиты, проникающие друг в друга и скрепленные песнью душ Фамари, повсеместно соединялись с относительно новыми наслоениями гранитных блоков и уж совсем новыми секциями, выложенными кирпичной кладкой. Башни, располагавшиеся на равном расстоянии, являли собой ярмарочный хоровод полного несоответствия: низенькие — лишь чуть возвышающиеся над зубцами стены, и высокие — горделивые; квадратные, круглые, многогранные, с конусообразными черепичными крышами или же пологими одно— и двускатными; с узкими высокими бойницами или же целыми анфиладами оконных ниш, предназначенных для массированного огня по неприятелю. И все же даже сейчас в переделанном и исковерканном виде работа древних Фамари поражала воображение. Штормскальм был одним из самых крупных городов, выращенных «Творцами» целиком, а не фрагментарно, как это было принято, и хроники утверждали, что потребовался совместный транс почти двух сотен Фамари, трудившихся более шести лет, дабы взвести это титаническое сооружение со всеми его защитными укреплениями, домами и дворцами, площадями и улочками, фонтанами и храмами. А когда работа «творцов» была завершена, пришел черед Конфедерации. Полторы тысячи самых искусных ваятелей целый месяц сплетали грандиозную охранную сеть, впечатывая её в камни и землю Штормскальма, и казалось: нет той силы, что смогла бы поколебать эту грандиозную твердыню. Полтора тысячелетия простоял гордый Штормскальм — Жемчужина Севера — на страже перевала, ведущего в Запретные земли. Пятнадцать веков войн и сражений он не знал горечи поражения. Могучий, великий, несокрушимый…

А потом всё кончилось.

Огромная, непредставимая прежде, да и после, волна Порождений под предводительством Отрекшихся и Отверженных хлынула сквозь Штормовой перевал и разлилась в безбрежных пространствах Центральных земель, сея хаос и кровавое безумие — сметающее города, цитадели и форты, точно порыв ветра — ворох палой листвы. Потребовалось целых восемнадцать лет и неимоверное напряжение людских и материальных ресурсов всех филиалов — вновь, как и в прошлом, объединившихся и объявивших первый в истории Великий Поход Священного Гнева, — дабы развеять полчища врагов. В этом половодье войны бесследно исчезло множество поселений, сгинул в нём и Штормскальм. И лишь обломки башен да омытые дождями остатки некогда прекрасных творений Фамари встретили вернувшихся поселенцев на месте могущественной Жемчужины Севера.

Но люди вернулись и возродили свой прекрасный город, пусть не в том облике, что он имел некогда, пусть не столь же прекрасный, как раньше. Но всё таким же грозным для врагов, как и прежде, восстал Штормскальм из пепла.

Не без некоей внутренней дрожи и удивления, смешанного с почтением, взирал Безымянный на этого потрёпанного колосса, стоя в преддверии пограничной полосы, отгораживавшей Штормскальм от окружавших его земель. Эта полоса, протянувшаяся вдоль всего города, была в полмили шириной, полмили выжженной опустошенной земли, местами пересыпанной солью или политой кислотой, дабы предотвратить появление растений, она являлась безмолвным напоминанием, зароком живущим, их судьбой — всегда быть на страже! Она словно незримым щитом отделяла город от всего остального мира, мира, бушующего жизнью и красками, суетой и нетерпеливым предвкушением, мира живущего в ожидании завтрашнего дня. Для Штормскальма не было никакого завтра, было лишь сегодня, сейчас, этот миг — в нем и существовал Штормскальм, в одном-единственном миге, отделяющем то, что было, от того, что будет. Такова была судьба Жемчужины Севера, его рок…

Медленно отходя от потрясения, вызванного величественным зрелищем, Безымянный неспешно направился к городу. Его взгляд неотрывно скользил по крепостным стенам и башням, будучи не в силах оторваться от них ни на миг, и, лишь приблизившись к вратам — поражавших своей мощью, как и все в Штормскальме, он приметил, что впереди его ожидает новый сюрприз, и не самый приятный — можно смело добавить. По обеим сторонам надвратного туннеля, протянувшегося на два десятка метров вглубь, стояли, разбившись парами, шесть полных «кулаков» конов в тяжелой боевой броне и с расчехленными излучателями — пожалуй, самым жутким и кровавым видом оружия из используемых Конфедерацией. Шесть «кулаков» у южных врат в начале дня! В обычных условиях ровно столько охраняло Опорную Стену, перегораживающую Штормовое ущелье у самого основания горной гряды, в шестнадцати милях севернее. Большего немногочисленный гарнизон Конфедерации, располагавшийся в городе, не мог себе позволить. Да, как правило, бо льшего и не требовалось, тем более что и обязанности конов в Штормскальме ограничивались контролем и наблюдением, ну и еще препровождением редких преступников по ту сторону Стены. Всё! На этом их служба заканчивалась. За всем остальным приглядывала городская стража — подчинявшаяся исключительно Совету Старейшин — и наемники клана, с которым в данный момент был заключен договор, в том числе они же отвечали и за проведение разведывательных операций за барьером. Что же в таком случае произошло, раз патриархат счел возможным настолько усилить гарнизон? Неужели Конфедерация получила предупреждение от своих разведчиков о предстоящем нападении или, наоборот, сама готовилась бросить свои кагорты вглубь Тартра для достижения целей, ведомых лишь патриархам? В любом случае, худшего момента для посещения города трудно было себе представить! Но что же тогда делать?

Скрипнув от досады зубами, Безымянный откинул капюшон и, постаравшись придать лицу беззаботное выражение, вступил в туннель, мысленно радуясь, что массивные решетки — в пяти местах перегораживавшие проход — подняты. Иначе не избежать бы ему «чтения» и всех последующих «прелестей» общения с бывшими собратьями. Холодные взгляды бесстрастных глаз скользили по нему, не задерживаясь, но и не отпуская до конца. Они словно переходили от кона к кону передавая надзор за одиноким путником по цепочке от одного к другому. Почти миновав туннель, Безымянный заприметил в укрытой от посторонних глаз нише одинокого конфедерата, в бледно-голубой легкой мантии с массивным меховым воротником и небольшим вышитым символом в виде открытого глаза на груди справа. Ну конечно же! Как он мог, пусть даже в мыслях, допустить, что Конфедерация, по неизвестным причинам усилившая свое присутствие в Штормскальме, оставит вход в город без «особого» присмотра!

«Серый» плетельщик стоял, привалившись спиной к стене и опустив голову на грудь, словно бы полностью погрузившись в свои думы. Как и любого другого представителя касты, его окружал ореол множества форм, добрая половина из которых наверняка являлась иллюзорной, а другая — откровенной маскировкой. «Серый плут и здравствуй не скажет, не солгав при этом дважды», — так говорили остальные конфедераты о представителях этой группы. И не без основания! Мастера иллюзий и лжи, коварства и притворства, обмана и оборотничества, они заслуженно пользовались весьма неоднозначной репутацией, но одно их качество искупало все остальные: они были великими воинами. Даже один «серый» зачастую мог обернуть катастрофу на поле боя в победу, создавая бесчисленные иллюзии и играя чувствами врагов, заставляя их в ярости и ослеплении гнева набрасываться на своих же союзников, отводя им глаза, затуманивая взор, создавая препятствия там, где раньше ничего не было, разверзая иллюзорные бездонные пропасти у них под ногами, или перегораживая путь огненными валами — да мало ли приёмов и уловок имелось в запасе у этих прирожденных плутов!

Проходя мимо плетельщика, Безымянный был внутренне готов к тому, что сейчас последует окрик, и правда о его истинном облике откроется, но… ничего не произошло. «Серый» даже не поднял на него глаз.

Оказавшись внутри городских стен, Безымянный испытал ещё большее потрясение.

Людей в городе оказалось куда больше, чем он мог себе представить! И людей самых разных. Город был набит битком и трещал, как переполненная бочка, от заполнившего его гомона и говора десятков наречий. Тут и там в толпе мелькали фиолетовые наряды «боевых стражей» конов, зеленые — «чтецов», попадались алые и голубые форменные одежды «следящих» и «плетельщиков», встречались даже ярко-оранжевые балахоны «криптографов» хотя последних можно было пересчитать по пальцам, но один факт того, что эти затворники вылезли из своих лабораторий и библиотек и присоединились к другим конам — изумлял, и будоражил воображение. Правда и это было только началом: семь аквил! Он насчитал представителей целых семи филиалов! Здесь были и Джарекцы с иссиня черными ритуальными щитками на запястьях обоих рук; и Чины, укутанные в оранжевые короткие плащи; и Франтианцы с бьющими по ляжкам ножнами церемониальных мечей Та`а. Катекианцы… Безымянный скрипнул зубами от внезапно проявившейся досады и раздражения, впитавшихся в его плоть с молоком матери… Ближайшие соседи и заклятые друзья Валентинианцев — филиала, к которому раньше принадлежал и сам Безымянный — Катекианцы были… не самыми желанными гостями в землях Валентинианцев. Мягко говоря! Слишком много взаимных обид и недопонимания, слишком много крови и смертей, слишком много непримиримых разногласий давным-давно окрасили отношения между двумя филиалами в мрачные цвета и год от года они становились все темнее. Дошло до того, что жителям двух филиалов запрещалось появляться на территории оппонента без обязательного гласного надзора.

Но отчего же тогда в толпе, с тревожащим постоянством, мелькали удлиненные книзу, огромные ярко-красные наплечники из чистого лунного серебра, напоминающие своим видом каплю крови или слезу. Эти наплечники являлись отличительным знаком конфедератов Катека таким же, как и сияющая золотом треугольная эмблема с катящимся колесом трискеля на груди у любого Валентинианца находящегося на службе.

И отчего в людском коловращении повсюду виднеются скромные серые хламиды рыцарей храма, редко когда направлявших больше двух своих адептов в один и тот же город одновременно?

Мимо Безымянного прошел удивительно красивый мужчина, с бледной, почти прозрачной кожей, под которой отчетливо проступала тонкая сеть голубоватых кровеносных сосудов — создававших видимость причудливой татуировки, — с и кипенно-белыми волосами, стянутыми на самой макушке в «конский хвост». Рядом с ним шествовали, иначе не скажешь, две на удивление похожие друг на друга девушки или женщины — Безымянный всегда с трудом определял возраст эффов, — двигавшиеся с невероятной грацией и изяществом, превосходящими возможности даже самого подготовленного человека, даже Темного. Их щемящая душу красота и утонченность, как всегда, привлекала многочисленные взоры, и не один мужчина тяжело вздохнул, провожая взглядам эту удивительную пару.

Невероятно… Безымянный в недоумении покачал головой: такого разнородного сборища можно ожидать от столичного города или крупного торгового центр где-нибудь в самом центре филиала, но уж никак не от захолустного пограничной крепости, пусть и легендарной, но всё же не настолько уж значимой!

Ещё больше, чем бесчисленные толпы пестро разодетых людей, его поразила частота, количество и разнообразие информационных сетей и немыслимая смесь энергий и сил, ощущавшиеся практически на вещественном уровне во всем и на всем. Такого безумного хоровода вязи и плетений он не ощущал со времен своего ученичества в академии, и даже тогда в шальном разгуле неопытных «избирающих» присутствовало некоторое упорядоченное начало, пусть и не явное, но тем не менее строго контролируемое наставниками. Здесь — не было никакого порядка. Совсем. Лишь беспорядочный вихрь противоборствующих и наслаивающихся друг на друга сил, ограниченных только возможностью творцов изменений. Неужели совет города совершенно не контролирует степень и концентрацию энергетических проявлений?

Погуляв по окраинам и немного попривыкнув к сутолоке и гаму, царившим в городе, Безымянный решил, что не стоит затягивать с поисками ночлега, тем паче что и день уже перевалил за середину, и потому принялся заходить во все хоттолы, встречающиеся на пути, выискивая, где бы подешевле остановиться.

Выйдя из восьмого по счету заведения, где хозяином оказался тощий, неприятного вида субъект, с грязными волосами и приторно-сладкими бегающими глазками, он в раздражении покачал головой и мысленно охнул. Ну и цены задирали хоттолены в Штормскальме! Двенадцать серебряных гроссов за сутки постоя без стола — почитай, ползолотого патера! С ума сойти! И что самое отвратительное, все хоттолы придерживались одного уровня цен — то ли сами сговорились промеж собой, то ли выполняли указание совета. Да Безымянному было и не особенно любопытно, с чего это местные цены такие высокие, его раздражал тот факт, что при подобном раскладе всех его накоплений едва-едва хватит на полтора десятка дней сносного существования. И если за это время неведомый заказчик, с которым он только что назначил встречу, не выйдет с ним на связь, придется срочно искать себе другую работу.

Отойдя от дверей хоттола с вычурной вывеской, изображающей вставшую на дыбы мантикору, он остановился и попытался сообразить, как ему поступить дальше. Имеет ли смысл обойти все хоттолы в тщетной надежде отыскать более дешевый, или же проще плюнуть на всё и остановиться в первом попавшемся? Размышляя над этим вопросом, он рассеянно вглядывался в лица людей, нескончаемым потоком двигавшихся мимо него в обе стороны. Внезапно его взгляд скользнул по до боли знакомому лицу и на миг, Александер встретился глазами с вышагивающим во главе «кулака» стражей, коном с наплечниками сержанта. Безымянный вздрогнул от неожиданности и поспешно отвернулся, стремясь стать как можно незаметнее. Слившись с толпой, он торопливо прошагал пару кварталов и юркнул в малоприметный переулок, притаившийся в тенях низких, полукруглых балконов с искусно вырезанными балюстрадами. Ощущая ледяные иглы пота, выступившего на разгоряченном лбу, он встряхнулся и привалился спиной к прохладной стене ближайшего дома. Кляня себя за неосторожность, он принялся вспоминать мельчайшие подробности случившегося и, лишь восстановив картину целиком, — облегченно вздохнул.

Если только Влад не выучился держать себя в руках намного лучше, чем раньше, значит, он не узнал случайно увиденного в толпе призрака прошлого. Это утешало. Особенно если учесть что он был одним из тех людей, с которыми Безымянный желал встречи меньше всего. И дело было не только в том, что Влад Александер приходился ему двоюродным братом.

Посмотрев вглубь переулка, Безымянный увидел небольшой ухоженный дворик с фонтаном в центре и тремя мраморными скамьями в окружении изящно подстриженных, невысоких деревьев. Повинуясь внезапному импульсу, он отошел от стены и направился во двор. Усевшись на скамью, лицом к фонтану Безымянный вгляделся в тоненькие струйки воды, низвергающиеся из опрокинутого кувшина в руках нимфы.

«Кап-кап-кап», — журчала вода, падая вниз. Тогда тоже журчала вода. Только это был не фонтан — дождь, косой и очень холодный, несмотря на летнюю жару…

— А, вот ты где! — голос, прозвучавший поразительно близко, заставил его чуть ли не подпрыгнуть от неожиданности. — Ну вот какого клятого беса, ты упёрся дьявол знает куда не сказав ни слова? Что, думаешь, только тебе осточертело торчать без дела и охота размяться?

Влад в сопровождении обоих стражей вынырнул из густого боярышника. Против правил, лицевой щиток его шлема был открыт являя миру рассерженное лицо капрала — точно мальчишка, которого другие сорванцы обделили участием в новой проказе.

— Нашел что-нибудь? — не меняя тона поинтересовался Влад приближаясь. И вдруг он замер на месте, словно с разбега врезавшись в стену. — Какого клятого беса? — вмиг посерьезневшим тоном проревел он. — Что эта тварь здесь делает?

Оба стража, как и их капрал с некоторым опозданием заметившие девчонку прятавшуюся за спиной старшего Александера потянули было оружие вверх, но так же быстро его опустили. На линии огня стоял чтец, а стрелять в своего ради какой-то мелкой Темной — вот уж нет! Наверняка ведь тот не просто так тащил маленького упыря, видимо, хитроумный Александер что-то замыслил.

Времени на долгие размышления у него не было. Нужно немедленно что-то придумать, что-то такое, во что подозрительные коны смогут поверить. Но увы, рефлексы вбитые в его тело наставниками в академии сработали быстрее чем успела оформиться спасительная мысль. Ментальный импульс посланный в преобразователь материи вышел совершенно автоматическим — Александер его даже не осознал! И вот, в его руках уже проявилась звуковая пушка. Миг спустя расширенное на конце дуло взметнулось вверх — никто из троих конфедератов не успел должным образом отреагировать, не успел поднять своё собственное оружие.

— …что ты делаешь? — Влад, не веря своим глазам, уставился на звуковую пушку в руках брата. — Ты с ума сошел? Немедленно отойди от этой гадины!

Палец на спусковом крючке пушки, которую держал чтец стоявший в полутора десятков шагов от него, дернулся раз, другой, невидимые сжатые лучи ультразвука с чудовищной скоростью вырвались из фасеточного дула. Два стража с тяжелыми излучателями наперевес, стоявших по бокам Влада, как подкошенные рухнули наземь, мгновенно лишившись сознания.

— Ты с ума сошел! Это измена! Предательство! Ты поднял руку на… — от негодования, неверия в то, что происходит, юный Александер задохнулся, не сумев найти подходящего слова. — Ты!..

— Беги — его брат, не оборачиваясь, бросил девочке прятавшейся за его спиной одно единственное слово. Палец на курке дернулся вновь и Влад, парализованный и ошеломленный, повалился на истоптанную зеленую подстилку реденького пролеска. Падая, он зацепился за торчащий из земли сучок и распорол левую скулу почто до кости…

— А ведь тебя уже похоронили, знаешь? — раздался приглушенный, чуть дрожащий от сдерживаемых чувств голос.

От неожиданности Безымянный подскочил и крутанулся на месте. Вглядевшись в полутемный проулок, он различил мощную фигуру Влада, казавшуюся из-за массивных боевых доспехов чуть ли не квадратной. Кон, пройдя немного вперед, вышел из тени на залитый солнцем дворик и остановился в нескольких шагах от брата. Его глаза с любопытством изучали Безымянного, отмечая заострившиеся черты лица, утратившего прежнюю юношескую мягкость; длинные, давно не стриженные темно-русые, волосы неровными прядями падавшие на плечи; потертую и заношенную одежду. Сам Влад почти не изменился за прошедшие годы, разве что лицо его стало чуть более резким, очерченным, да глаза утратили какую-то неприметную посторонним частичку былого света. А в остальном это был всё тот же непоседливый и веселый парнишка с полными, всегда готовыми к смеху губами, чуть крупноватым носом и высоким лбом.