Течёт, бежит Ока-река меж лесов, лугов и полей. Рыбкой вкусной щедро кормит горожан и селян. Служит лёгким водным путём.

Она же — сторожевой рубеж.

С давних времён по её левому берегу несут караульную службу русские ратники. Называется тот рубеж, протянувшийся на многие вёрсты, коротким словом — Берег.

Ныне выдвинул сюда полки великий князь Иван III Васильевич против ордынского хана Ахмата. Во главе полков старший сын Ивана Васильевича великий князь Иван Иванович, искусные воеводы.

С теми полками прибыли на Берег Собинка, Евдоким и дядька Савелий.

Позади — дорога долгая и пыльная. Впереди — река широкая Ока, за ней неведомые и опасные дали.

Собинка, понятно, сразу — к реке.

Тёмная вода отливает под вечерним солнцем тревожным огнём. Словно вспомнила зарева бессчётных пожаров, что пылали по её берегам. Словно упреждала: крепче сжимайте сабли, русские люди! Туже натягивайте тетиву луков! Враг идёт хищный, безжалостный. Оплошаете — не будет пощады ни старому, ни малому!

Представил себе Собинка ордынскую конницу, скачущую навстречу. Сжал кулаки. Сказал громко:

— Берегитесь! Ужо будете знать, как на чужие земли разбоем ходить. Встретим вас — не обрадуетесь! — и, смутившись, огляделся: услышит кто его разговор с невидимым воинством — поднимет на смех.

Шагах в десяти или пятнадцати стоит Евдоким. Хмур. Печален. Догадался Собинка — думает про жену и дочку Катю.

— Где-то они теперь там? Что делают? Да и живы ли? — грустно молвил.

— Живы! Живы! — горячо заверил Собинка. Точно и вправду знал об этом. — Погоди, сыщем их непременно. Высвободим из злого плена-неволи! И я тебе в том пособлю. Вот поглядишь!

Евдоким посмотрел на Собинку долгим взглядом.

— А что? Всё может быть… — произнёс задумчиво. — Ты мужик крепкий.

Зарделся Собинка от похвалы.

Евдоким за пазуху полез и вынул — Собинка едва глазам поверил — деревянную куклу, что резал в Москве.

— Вот, — протянул, — коли захочешь помочь, она тебе сгодится.

Приметив растерянность Собинки, сказал:

— Если случай выйдет, поймёшь сам. А нет, — значит, так тому и быть…

Собинка, по всегдашней своей привычке, молча кивнул головой: об чём, мол, толковать?

— И ещё…

Развязал Евдоким пояс. Снял нож в кожаных ножнах, коим Собинка давно любовался. Более ему нравился, нежели нарядный чужеземный кинжал, подобранный Авдюшкой.

— Другой мой подарок. Кончились мирные дни. Начинаются ратные. Без оружия воин — всё одно что лук без тетивы. Мало от него пользы. Сдаётся мне, быть тебе рано или поздно в деле. Не устоишь в стороне. И нож этот, что служил мне верою и правдою, тебе послужит!

— А ты как? — спросил Собинка, принимая драгоценный дар.

— Будь спокоен. Добуду себе оружие. У меня с Ордой свои счёты. Не ради плотницкой работы я тут.

— Спасибо! — волнуясь, сказал Собинка. Расстегнул ворот рубахи и сунул нож за пазуху.

— Нет, дружище! — остановил Евдоким. — Погоди! Нож за пазухой держат воры да трусливые, слабые духом люди. Носи его, как я носил. На поясе. Вещь он нужная для многих дел. Хлеба ли отрезать кусок, поправить лук али чего другое — без него не обойтись.

И опять молчком согласно кивнул головой Собинка. Приладил Евдокимов подарок к своему ременному пояску. Сдвинул на левый бок. Ловчее так, коли понадобится, достать из ножен.

Деревянную куклу сунул за пазуху. Против чего Евдоким не возразил ни единым словом. Вздохнул только.

— Ладно, парень. Чего травить душу? Пойдём отсюда!

— Погоди чуток, — попросил Собинка. — Впервой я тут.

— Добро, — согласился Евдоким, будто с ровней. — Не на пожар торопимся.

— А там, — кивнул Собинка на другой берег, — земля уже ихняя?

— Нет. Сначала лежат рязанские земли, великие князья коих ох как временами враждовали с великими князьями московскими.

— Шли против своих, значит, русских?!

— Да, друже, — с горечью подтвердил Евдоким. — Два года спустя после битвы на Куликовом поле великий князь рязанский Олег указал хану Тохтамышу, который шёл на Москву, броды через Оку. И были вместе с ханом Тохтамышем русские же князья суздальско-нижегородские Василий и Семён Дмитриевичи.

— И взяли Москву?

— Не силой. Ложью и обманом. После трёхдневного безуспешного приступа. А взявши, разорили и сожгли дотла. Народу перебили — неведомо сколько…

— А ныне Рязань с кем?

— С нами. Только и Ахмат не один, в союзе с великим князем литовским и королём польским Казимиром.

Почудились Собинке топот и ржание коней на другом берегу.

Схватил Евдокима за руку:

— Скачет там кто-то…

— Наши кони, на берегу нашем, — успокоил Евдоким.

Вели на водопой коней русские воины. Загорались в вечерних сумерках костры многотысячного войска. Громкие приказы отдавали начальные люди. Перекликались рядовые воины. Кто-то запел песню. Подхватили её другие голоса.

Полки, приведённые великим князем Иваном Ивановичем, готовились к первой ночёвке на Берегу.

Утром Собинка, не обременённый никакими заботами и снедаемый любопытством, отправился бродить по расположению русского войска. Много ли увидишь в походе? Всё застилала пыль, поднятая тысячами людских и конских ног. И дядька Савелий с Евдокимом запрещали далеко отходить. Мудрено ли затеряться в полках разных городов? А тут Евдоким с дядькой Савелием обретаются возле великокняжеского шатра. Найти его проще простого, всякий укажет.

Шагает неспешно Собинка. Ноги босы. Голова открыта. Волосы, под солнцем выгоревшие, аккуратно причёсаны. Дедова выучка. Следил, чтобы сыновья и внуки всегда были опрятны. Штаны на Собинке белые, холщовые, выстираны ещё мамкой. На смену старым надеты впервые. Рубашка и вовсе новая, алого цвета. И гордость Собинки великая — на пояске кожаном в кожаном же чехле — Евдокимов подарок, нож с рукояткой орехового дерева.

Пошёл Собинке тринадцатый годок. Из-за высокого роста смотрится пятнадцатилетним парнем.

Сейчас для Собинки нет желаннее встречи, чем с Никифором. Да как его сыскать в суматошном многолюдье? Крутит Собинка головой — не видать сурового пушкаря. И уже на обратном пути, когда потерял всякую надежду, мелькнула вдруг на самом берегу в кустах чёрная борода.

Собинка сразу в те кусты. И точно. Знакомец его с двумя дюжими малыми ворочает пушку.

Разглядел Собинка пушку досконально. Короткая. Если торчком поставить, по грудь ему будет, не более. Зато жерло, ровно открытая пасть, — широкое. И, видать, та пушка тяжёлая. Одному человеку не поднять.

Начали Никифор и два его помощника устанавливать пушку вроде как на двухколёсную телегу. Сообразил Собинка: чтобы передвигать ловчее пушку.

Охота ему помочь взрослым. А чем — неведомо.

Принялся разглядывать двухколёсную телегу. И с пользой. Углядел плотницким глазом: в перекладине, что соединяла оба колеса, — сучок. А от него тоненькая, словно паутинка, трещина.

Крикнул:

— Стойте! Лопнет сейчас!

Мужики опустили пушку, уставились на Собинку.

— Гляньте, что делается! — Собинка указал на перекладину. — От сучка трещина идёт.

Полез под станину Никифор. Нашёл сучок. Увидел трещину. Вылез. И со всего размаха одному из своих помощников по уху — бац!

— Чьё дело, поганец?! Пушка это — по врагам стрелять али кочерга — горшки из печи вынимать?! Дождались, дитё учит уму-разуму!

Малый, получивший оплеуху, злобно глянул на Собинку:

— Легко учить. Сам сделал бы…

— Отчего нет? — откликнулся Собинка. И взялся за топор.

У самого — душа ниже пяток. Работа незнаемая. И нельзя оплошать.

Изготовил перекладину. Вытер со лба пот. Острый топор положил бережно на телегу.

— Молодец! — похвалил Никифор.

И с того случая к Собинке, ровно к взрослому.

Гришка, малый, что получил затрещину, невзлюбил Собинку. Да не он главный — Никифор.

А тот растолковал, как пушку, кою Вепрем звали, заряжать. Как наводить её. И запаливать.

Вскоре многие ратники, из тех, что стояли на Берегу, приметили белобрысого паренька в красной рубашке с ножом на поясе. Был Собинка вхож и в шатёр великокняжеский, и у пушкарей, мужиков строгих, свой человек, и отзывчив на просьбу любого малого человека.

Сперва приметили.

Потом узнали и запомнили.