В тот же день Санька тёр для Игнатия краски и говорил Гриньке вполголоса:
— Малого, что живёт в келье старца Никодима, вечером подкараулим…
Игнатий услышал тихий разговор.
— За что? — спросил.
Гринька на Саньку сердито шикнул.
— Так…
— А всё же?
Старательно заработали Игнатьевы ученики. Засопели от усердия.
Игнатий отложил икону и кисть, которой писал, подозвал Гриньку с Санькой.
Оба подошли. Принялись рассматривать свои ноги.
— Чтоб мальчишку никто пальцем не трогал, — строго сказал Игнатий.
— А как не мы, а кто другой? — схитрил Санька.
Игнатий потянул с пояса верёвку.
— Так мы что… — заюлил Санька. — Мы ничего…
А Игнатий:
— Первым делом ты, Григорий, в ответе. Понял?
Да так посмотрел на Гриньку, что тот сам поспешно пробормотал:
— Понял. Отчего не понять?
Гринька с Санькой — на свои места. А мастер:
— Не отпустил ещё. Куда пошли?
Вернулись Гринька с Санькой. Стоят ждут, что будет дальше. Игнатий помолчал и медленно, с расстановкой:
— А сейчас того мальчишку хоть под землёй сыщите и приведите ко мне. Скажите, что зовёт иконописец Игнатий.
Затоптались на месте Гринька с Санькой.
Игнатий — сердито:
— Ну?! Да глядите у меня! — пригрозил.
… Лежал Ива в монастырском саду. И была у него одна дума: «Как теперь поговорить с Игнатием? В иконописную палату не сунешься…»
Только подумал — над ним две пары ног. Голову поднял — глядят на него, подбоченясь, старые знакомые из иконописной палаты. Стиснул зубы: опять двое против одного! Вскочил, будто подкинутый пружиной. Покатился, завывая, Санька в кусты. А Гринька шарахнулся в сторону, закричал:
— Ошалел?! Мы к тебе от Игнатия…
Ива ощетинился волчонком, даже слов не слышит, идёт с кулаками на Гриньку и твердит своё:
— Опять двое на одного…
— Опомнись, — едва разогнулся Гринька. — Тебя Игнатий кличет.
— Врёшь!
Еле уговорили Гринька с Санькой пойти за собой.
Да и то шёл всю дорогу поодаль.
Однако и верно: кивнул ему головой Игнатий. Поглядел на подбитую Гринькину скулу, на разбитые Санькины губы. Усмехнулся.
— Будто не темно и не скользко на воле, а, видать, попадали или стукнулись обо что?
— Во́, — заныл Санька, — об его кулачище стукнулись! Рта не дал раскрыть…
— Что ж это ты? — спросил Игнатий строгим голосом, а глаза смеются.
— Ошибка приключилась, — замялся Ива.
— А мне, часом, не достанется? По ошибке. Эвон как разукрасил Саньку — заместо пугала ставь на огород. — И себя ж оборвал: — Ну, будет тратить попусту время. И ты, — это уже Иве, — кончай лоботрясничать. Будешь работать у меня в мастерской. Вот тебе первый учитель, — и показал на Гриньку.
Уставились, словно бараны, Ива с Гринькой друг на друга.
А Игнатий:
— Иль не нравится учитель?
— Отчего… — с запинкой выговорил Ива. — Нравится.
— А тебе ученик?
Гринька потрогал скулу, дёрнул плечами:
— Очень даже.
— Ну и договорились.
Все, кто в мастерской был, покатились от хохота.
А Ива и вправду был рад, что попал под бок к Игнатию.
В тот же вечер ухитрился сказать шёпотом:
_ У меня к тебе дело есть, тайное.
Засмеялись Игнатьевы глаза.
Испугался до смерти Ива. Сейчас мастер выставит его всем на потеху. И торопливо добавил:
— От Макария дело.
Поднялся Игнатий:
— Пойдём-ка со мной, подсобишь.
Выбрались в монастырский сад.
Стал Ива рассказывать всё сначала: про воеводу Болотникова, и про военный совет, и про оружие. Серьёзным сделался Игнатий.
— Трудное дело. И так было не просто. А с приходом войска Ивана Исаевича вовсе худо. Боится его монастырское начальство, страсть как боится. Потому усилены караулы. Монастырское воинство содержится в готовности.
— Так ведь надо! — настойчиво сказал Ива. — Ждёт воевода оружие.
Рассердился Игнатий. Передразнил:
— «Надо»! А коли дознаются келарь или Амвросий? В иконописную палату больше ни ногой. Каждый вечер, как солнце будет садиться, сюда приходи. Думать буду, а надумаю ли чего, не могу обещать.