Стоя на палубе «Плезиозавра» и наклонившись через перила, я совершенно отчетливо видел с высоты, как Стивенс, помахав фуражкой, послал мне последний привет и сошел в рубку. Затем палубный люк захлопнулся и, спустя минуту, «Виргиния» начала погружаться в воду для прохождения туннеля, соединявшего гавань с океаном. Некоторое время ее темный силуэт, напоминавший собою гигантскую рыбу, был еще виден мне довольно ясно. Но скоро он стал расплывчатым и бесформенным и постепенно исчез совершенно, слившись с темнотою глубины.

Монотонное жужжание пропеллеров, по мере ускорения темпа вращения, начинало переходить все в более и более высокий тон. Вместе с нарастанием тона увеличивалась и быстрота подъема корабля.

Благодаря необыкновенной прозрачности воздуха, я с высоты шести тысяч футов, даже без помощи бинокля, с удивительной ясностью различал малейшие детали острова.

Когда я несколько секунд упорно смотрел на него, мне начинало казаться, что не мы подымаемся кверху, а остров стремительно уплывает куда-то вниз. От этого становилось жутко и захватывало дыхание.

Непередаваемое ощущение, каждый раз охватывавшее меня при подъеме на большую высоту, свежесть прозрачного, кристаллически-чистого воздуха, синева безоблачного неба и дивный вид залитого лучами утреннего солнца океана с одиноким островом на нем — все это на время притупило чувство острой тревоги и смягчило мое тоскливое настроение.

На одно мгновение мне снова почудилось, что действительность — не более, как игра моего воображения, что не было ни появления на острове пришельцев с континента, ни событий последнего времени, ни переживаний сегодняшней ночи.

Да, так мне почудилось. Но когда я оторвался от перил, когда я увидел вахтенного лейтенанта, напряженно оглядывавшего сквозь стекла морского бинокля горизонт — я разом стряхнул с себя все грезы. Затихшая на время тревога перед неизвестностью и тоска по дорогому мне существу охватили меня с удвоенной силой.

Я едва не поддался приступу безнадежного отчаяния, но присутствие лейтенанта заставило меня вовремя овладеть собой. Я поднял бинокль и в свою очередь начал исследовать горизонт. Ничего. Только в нескольких милях впереди нас, предшествуемое белым треугольником пены, быстро двигалось по поверхности океана темное тело. Это была «Виргиния». Судя по белому гребню впереди ее носа и по тому, что она заметно становилась все меньше и меньше, я понял, что Стивенс не жалеет машин.

Острая свежесть воздуха, пронизывавшая все тело, легкое головокружение и чувство сонливости и апатии заставили меня прервать свое занятие. Через пять минут свежесть сменилась резким холодом. Становилось трудно дышать.

— Какая высота? — спросил я капитана Джонсона, спускаясь вместе с вахтенным в рубку, чтобы надеть теплые кожаные куртки и шлемы.

— Двадцать одна тысяча футов, сэр, — ответил Джонсон, взглянув на анероид.

Подыматься выше было бесполезно. Если мы не обнаружили беглецов до сих пор — значит, они вне поля нашего зрения.

— Стоп! — сказал я.

Пропеллеры изменили темп вращения и жужжание их стало несколькими нотами ниже. Несколько минут корабль неподвижно висел в воздухе. В течение этого времени я и вахтенный при помощи сильной подзорной трубы обследовали горизонт. Но единственной точкой, которую мы заметили — была субмарина Стивенса.

Когда мы снова опустились до пятнадцати тысяч футов, я подал знак следившему за мной со своего места Джонсону.

Он наклонил голову и, отняв правую руку от штурвала, нажал кнопку машинного телеграфа. Резко прозвучал ответный звонок и в то же мгновение лопасти огромных горизонтальных пропеллеров дрогнули, пришли в движение и с глухим гудением, равномерно, но непрерывно увеличивая поступательную скорость, начали вращаться вокруг своей оси.

Через пять минут мы неслись в северо-восточном направлении с быстротой двухсот километров в час.

Над нами по-прежнему ярко сияло солнце и ласково голубело южное небо. Но внизу поверхность океана начала застилаться дымкой. Дымка становилась все гуще и гуще и понемногу стала переходить в кучевые облака.

Это явление доставило мне и всем нам искреннюю радость. Тучи давали нам возможность оставаться незамеченными для беглецов. Я очень боялся, как бы Джордж, заметив погоню и видя, что дело его проиграно, в приступе злобы не учинил бы какого-либо насилия над Мэри.

Облака сгущались очень быстро и вскоре совершенно скрыли от наших глаз поверхность моря. Мы снизились еще больше и пошли чуть-чуть повыше клубившейся под килем корабля, густой массы туч. Вахтенный, сидя в кабинке, которая была спущена вниз на длинном стальном тросе, каждые десять минут сообщал в рубку по телефону результаты наблюдений.

* * *

Максимальная скорость электромоторного бота не превышала тридцати узлов в час. «Плезиозавр» же, при нормальных условиях полета, в тот же промежуток времени покрывал пространство в двести километров. Переводя километры на узлы, я без труда высчитал, что при обычном ходе мы имели бы преимущество в скорости в три с лишком раза. Но наблюдательная кабинка значительно замедляла наш ход. Таким образом, я мог рассчитывать настичь беглецов через два и три четверти часа, т. е. около одиннадцати часов утра.

Так было бы при условии непрерывного полета. Однако лететь все время было далеко не в моих расчетах. Опасаясь за участь Мэри, я положительно не решался спускаться в море на глазах у Джорджа. Мой план был иной: я решил тотчас же после того, как наблюдатель сообщит мне о том, что бот замечен им, снизиться на поверхность океана и продолжать преследование уже под водою. Это давало мне возможность обнаружить свое присутствие в самый последний момент, что было большим плюсом в мою пользу. Однако не менее значительный плюс имелся и в пользу Джорджа: при подводном преследовании, я очень проигрывал в скорости, и, теряя около двух часов времени, мог настигнуть бот только около часа дня. Я рисковал тем, что Джордж к этому времени успеет выйти на линию пароходных рейсов и будет подобран каким-нибудь судном. Тогда победа уйдет из моих рук. И тогда я никогда больше не увижу любимой женщины. О грозных последствиях неудачи для себя лично и для всего острова нечего уже было и говорить.

Тем не менее, я все-таки решил держаться намеченного плана. Лучше утратить Мэри, но знать, что она жива, чем видеть ее мертвой. А что Джордж, заметив преследование, не оставит ее в живых — в этом я не сомневался.

— Положитесь на свое счастье, старина, — сказал я себе. — Положитесь на него. И все будет хорошо.

Счастье… Нет, счастье мне изменило. И судьба зло насмеялась надо мной. Очень зло. Разве не ужасная насмешка все то, что случилось? На склоне лет впервые познать истинную любовь, любить самому, быть любимым и…

Приступ страшной тоски снова охватил меня. И снова сердце мое сжалось перед неизвестностью. Удастся ли мне победить судьбу и наново завоевать свое утерянное счастье? Или меня ждет поражение? О, тогда… Я боялся даже и думать о возможности такого исхода.

Вынужденная бездеятельность, неутешительные доклады из наблюдательной кабинки и зловещее, монотонное гудение воздуха, порождаемое остротой хода, отнюдь не способствовали улучшению моего настроения. Фантазия моя разыгрывалась и рисовала мне самые печальные картины. То мне чудилось, что близкой моему сердцу женщины уже нет в живых; то казалось, что ее отношения ко мне были действительно нечестной злонамеренной игрой; то представлялось, наконец, что мы гонимся по ложному следу и что Джордж отплыл от острова вовсе не в направлении линии пароходных рейсов, а совершенно в ином.

Я положительно не находил себе места, то метался из угла в угол по обширной рубке, садился в кресло, то поднимался к Джонсону и, став рядом с ним, тупо и бесцельно смотрел вперед сквозь иллюминаторы наблюдательной башни. Но ничего, кроме ярко-синего неба и волнующейся под нами густой массы темных туч, я не видел. И не мог, конечно, увидеть.

Милостивые государи, — если вам пятьдесят пять лет, никогда не допускайте, чтобы в вашем сердце вспыхнула любовь к очень молодой и очень красивой женщине. Даже и в том случае, если вы можете рассчитывать на взаимность. Джон Гарвей, мистер Джон Гарвей из Нью-Йорка говорит вам это на основании собственного горького опыта. Очень горького — смею вас уверить.

Было без пяти минут десять, когда вахтенный сообщил из наблюдательной кабинки, что в трубу он ясно различает на горизонте небольшую точку.

— В каком направлении? — взволнованно спросил я.

— В направлении N.О.О., сэр.

— N.О.О.? Вы твердо уверены в этом?

— Совершенно уверен, сэр.

— Может быть, это «Виргиния»?

— «Виргиния» далеко позади нас. Она идет тем же курсом, что и мы. Курсом N.О., сэр.

— А что за судно впереди нас?

— Совсем крохотное. И так как не видно дыма и нет, по-видимому, никакого признака парусов, то я думаю, что это и есть наш бот.

— Вероятно. А какова погода внизу?

— С минуту на минуту будет ливень.

— А море?

— Море спокойно, сэр. Полный штиль.

— Хорошо. Сейчас вас подымут наверх.

Джон Гарвей, вы недаром положились на свое счастье: в тропический ливень может спуститься совершенно незамеченным корабль, в десять раз превосходящий размером «Плезиозавр».

Поистине — судьба благоприятствовала мне, как никогда еще. Надо было поставить в известность Стивенса, а затем… Затем гончие пойдут по горячему следу.

Я снял трубку радио-телефона и дал условленный вызов. Я не боялся, что кто либо подслушает нас: аппараты «Плезиозавра» и «Виргинии» были поставлены на определенное количество колебаний. Для других аппаратов наш разговор быль совершенно неуловим.

Через секунду послышался отзыв и затем очень неясно донеслись слова, произнесенные голосом Стивенса:

— Алло! Кто у аппарата? «Виргиния» слушает.

— Говорит «Плезиозавр». Это я, мой друг.

— Кто? Говорите громче. Эти проклятые тучи совершенно заглушают ваши слова.

— Это я, Стивенс, я, — сказал я, сильно повышая голос. — Слышите теперь? Говорит Гарвей.

— Слышу, — последовал ответ. — В чем дело?

— Нами замечено на горизонте судно. По-видимому, это наш бот. Он идет курсом N. О. О. Я сейчас ложусь на воду.

— Ложитесь куда?

— На воду, на воду. Я постою немного на месте и дам вам подойти поближе. А затем начнем преследование.

— Каким курсом мне идти?

— Если вы продолжаете идти N. О., то возьмите на четыре румба вправо. Я выберу курс с таким расчетом, чтобы захватить беглецов в вилку.

— Захватить что? Ничего не слышу: ливень такой, что над головой шум не меньше, чем от Ниагары. Что захватить?

— Надо взять курс беглецов в вилку. В вилку — понимаете?

— Понимаю. Вы спускаетесь?

— Если ливень надолго, то нет. При таких обстоятельствах я могу подойти очень близко совершенно незамеченным.

— Конечно. Дождь на несколько часов, если не дней. Вы настигнете их раньше меня. Но я тоже не очень запоздаю.

— Да, поторопитесь. До свиданья.

— До свиданья.

Я дал отбой.

* * *

Когда, по моим и Джонсона расчетам, беглецы были впереди нас всего на пять-шесть миль, я отдал приказание снижаться.

Остановились поступательные пропеллеры, медленно завращались вертикальные, послышалось характерное шипение выпускаемого газа — и через мгновение яркое солнечное освещение рубки сменилось тускло-сумеречным и призрачным. Мы погрузились в густую массу тяжело клубившихся туч. Вместо недавней яркой синевы за стеклами башенных иллюминаторов виделась непроницаемая, молочно-сизая, плотная пелена тумана.

Мы пронизывали его сверху вниз в течение добрых десяти минут. Затем мало-помалу стало светлее, между туч начали образовываться промежутки и ровное серое освещение ненастного дня сменило гнетущий сумрак. В то же время потоки ливня с силой застучали по наружной поверхности палубы. Пустота между стенками корабля усиливала шум и делала его настолько оглушительным, что разговаривать можно было только при значительном напряжении голоса. Стеклянный купол башни звенел и по нему, как и по чечевицам иллюминаторов, непрерывными каскадами струилась вода.

Стивенс был прав: такой дождь мог продолжаться несколько дней. В такую погоду я мог подойти незамеченным почти вплотную к боту. Зато и увидеть его было нелегко.

Еще через двадцать минут мы неслись по поверхности плескавшего под струями ливня океана.

Я, лейтенант и вахта из четырех матросов, все с ног до головы одетые в резину, ни на секунду не покидали палубу.

* * *

Как оказалось, мы взяли абсолютно правильное направление. Около полудня обладавший острым зрением лейтенант заметил сквозь завесу дождя на очень незначительном расстоянии впереди нас неясные очертания бота.

Скоро увидел его и я. Характерные, хорошо знакомые всем нам очертания суденышка рассеяли последние сомнения: перед нами были беглецы.

Желая как можно дольше остаться незамеченными, мы растянулись пластом на палубе и я, просунув голову в люк, отдал Джонсону последние приказания. Сердце мое бешено стучало и я испытывал такое волнение, как никогда в жизни. Никогда — ни до, ни после этого дня.

* * *

Все произошло просто. Проще, чем я думал. Шум ливня позволил нам подойти к боту вплотную. Считал ли Джордж себя уже в полной безопасности, или же утомление бессонной ночи и монотонное плесканье дождевых струй усыпили его бдительность, но он заметил опасность только в тот момент, когда бот покачнулся, слегка задетый правым бортом скользившего по инерции «Плезиозавра». В ту же секунду я и почти одновременно со мной лейтенант прыгнули на корму бота.

Матросы последовали за нами. Несмотря на отчаянное сопротивление, Джордж был схвачен и обезоружен. Но победа далась нам недешево. Очень недешево: у одного из матросов была прострелена повыше колена нога, другому рукояткой револьвера было выбито несколько зубов, а все мы, вообще, получили изрядное количество ссадин, царапин и синяков. Кроме того, Джордж стрелял в Мэри, но по счастью промахнулся. Точно так же окончилась неудачей и его попытка покончить в последний момент с собой.

Когда Джордж был наконец связан, я бросился к Мэри. Мы ничего не сказали друг другу. Ничего. Но наши глаза говорили за нас. И я думаю, что этот немой разговор был красноречивее самых пылких восклицаний и самых громких фраз. Да, милостивые государи, я так думаю.

Кроме того, я думаю, что вряд ли во всем мире был человек счастливее меня в тот момент, когда любимая мною, чудом возвращенная женщина оказалась в моих объятиях.

Я обнял ее при всех. И, уверяю вас, мне не было ни капельки стыдно.

Дождь не переставал лить, поднявшийся ветер яростно рвал мокрые концы моей развязавшейся зюйдвестки и морщил низкими валами поверхность зловеще насупившегося океана, — а мне казалось, что стоит ликующий день, пронизанный золотым светом солнца, что веет легкий, освежающий ветерок. То же казалось и Мэри. Так, по крайней мере, впоследствии говорила она мне. И мне кажется, что она говорила правду. Одну правду.

Ибо в таких случаях женщины не лгут.