Когда мы спустились к моему коттеджу, у его подъезда уже ждал нас, пофыркивая мотором, вызванный по телефону автомобиль. Он должен был довезти меня и Стивенса до морской базы. Колльридж на всякий случай оставался на острове.

Мне надо было захватить некоторые необходимые для экспедиции вещи и я, попросив Стивенса подождать меня в относительно прохладном hall’e, начал быстро спускаться в свой «подвал».

Но не успел я еще открыть ведшую во внутренние комнаты дверь, как до моего слуха донеслись заглушенные звуки ожесточенной канонады. Иногда выстрелы звучали слабо и неясно, иногда же громыхали гулко и тяжело.

Я не прошел, а пробежал две комнаты, отделявшие меня от кабинета, и приложил к уху телефонную трубку.

— Пост номер три? — спросил я.

— Да, сэр, — послышался ответ.

— Что такое происходит в море?

— «Купец» не сдается, сэр. Он подпустил к себе крейсер на близкое расстояние и открыл по нему огонь.

— А крейсер?

— Отвечает редким огнем из тяжелых калибров. «Купцу» несдобровать, сэр: он заметно накренился на левый борт.

Надо было спешить. Я схватил нужные мне вещи и, шагая через четыре ступеньки, помчался наверх.

— В базу! — крикнул я шоферу. — И полным ходом.

«Плезиозавр» — единственный в мире подводный и одновременно воздушный корабль. Честь создания его принадлежит одному молодому, но гениальному русскому инженеру, эмигрировавшему в Америку в дни революции. Великим изобретением сразу же заинтересовались несколько государств в Старом и в Новом Свете. Однако, при ближайшем ознакомлении со сметами расходов, необходимых для производства опытов и постройки модели, у всех правительств неизменно пропадало желание купить у изобретателя патент.

Тогда этот патент был куплен мною. Инженер стал богатым человеком, а я — счастливым обладателем самого замечательного корабля. Suum cuique.

Первоначально корабль был построен не как военное судно, а как яхта — яхта президента Синдиката соединенных трестов. Я не пожалел расходов на обстановку и отделку судна. Смею вас уверить, милостивые государи, что яхте Джона Гарвея позавидовал бы любой монарх. Впоследствии, когда мне навсегда пришлось покинуть континент, я приспособил корабль для военных целей.

* * *

Как и всегда во время морских поездок на «Плезиозавре», я лично вел корабль. Для меня нет большего наслаждения, как управлять его чуткими механизмами, воспринимающими мою волю с понятливостью почти живого существа.

С величайшей осмотрительностью, идя самым тихим ходом, я провел «Плезиозавр» сквозь запутанные коридоры минных заграждений и с облегчением вздохнул, когда мы очутились в безграничном просторе открытого океана.

— Полный ход! — передал я по телеграфу в машинное отделение.

— Есть полный ход, — последовал ответ.

По слабому вначале и постепенно все нараставшему содроганию корпуса я понял, что моторы пущены с максимальной энергией.

Чтобы зайти со стороны открытого океана, нам нужно было описать большой круг. Не отымая руки от рулевого рычага, я откинулся на спинку высокого вращающегося кресла и перевел взгляд на растянутый передо мной экран подводного перископа. На нем, кроме быстро отходящих вдаль очертаний острова, ничего еще не было видно.

— Нам понадобится не меньше двадцати минут на то, чтобы дойти до места, где мы, не возбуждая подозрений, сможем вынырнуть на поверхность моря, — услышал я сзади себя голос Стивенса.

— Да, я думаю, — односложно ответил я.

Оба мы говорили спокойно, но я знал, что Стивенс волнуется не меньше меня.

На восемнадцатой минуте остров виднелся на экране уже в виде небольшого бесцветного пятна. На двадцать первой пятно из серого превратилось в туманное и в то же время в левом верхнем углу экрана появились две неясные черточки. Этими черточками были оба являвшиеся целью нашей экспедиции корабля.

— Благодарение Небу, — сказал с радостью в голосе Стивенс, — «купец» еще держится на воде.

— Вопрос, сколько он продержится…

Я надавил рычаг электрического рулевого аппарата и плавно стал поворачивать его влево. «Плезиозавр» дрогнул и начал сильно крениться на правый борт, описывая крутую дугу. В то же время черточки, обозначавшие на экране оба судна, начали передвигаться вправо. Когда они оказались в центре верхней половины экрана, я снова возвратил рычаг в среднее положение. «Плезиозавр» выпрямился. Теперь он шел прямо к цели. Еще через несколько минут мы подымемся на поверхность моря.

С каждой секундой черточки становились больше и рельефнее и постепенно принимали очертания судов. Прошло еще пять минут. Увы, — мы опоздали.

Перед моими глазами на экране ясно рисовались теперь стройные очертания неподвижно стоявшего крейсера. Легкий дымок подымался из всех четырех его труб и тотчас же разбивался в неподвижном воздухе. В стороне и немного впереди крейсера виднелся громоздкий, неуклюжий корпус пассажирского судна. Нос его, беспомощно поднявшись над застывшей поверхностью океана, висел в воздухе, а корма все глубже и глубже уходила в воду.

— «Купец» идет ко дну, — как загипнотизированный, вперив глаза в экран, сказал Стивенс. — Он продержится на воде всего несколько минут.

Вместо ответа я нажал рычаг горизонтального руля. «Плезиозавр» метнулся носом вверх и переменил горизонтальное положение на наклонное. Через несколько секунд он несся уже, как гигантский нарвал, по поверхности океана.

— Капитан Джонсон, — сказал я неподвижно сидевшему все время возле меня командиру судна, — возьмите на себя управление кораблем.

— Есть, сэр, — ответил моряк, опускаясь на освобожденное мною кресло.

Я приказал выдвинуть носовую наблюдательную башню и прошел в нее вместе со Стивенсом. Несмотря на бешеную скорость, с которой «Плезиозавр» пожирал расстояние, мы все-таки находились на довольно еще значительной дистанции от места катастрофы. Мы откинули составленный из кусков толстого, кристаллически-прозрачного стекла купол башни и, высунувшись до половины над палубой, уставились в сильные морские бинокли.

Милостивые государи! Джон Гарвей, мистер Джон Гарвей из Нью-Йорка видывал на своем веку достаточно видов. Некоторые из них были таковы, что при их созерцании человек с менее крепкими нервами, чем бывший клерк торгового дома «Бурбенк и Сын», по всей вероятности, лишился бы рассудка. Да, смею вас уверить, что это так. Джон Гарвей никогда не лжет.

Не помню, кто обмолвился однажды замечательным афоризмом: «Только четыре вещи в мире беспредельны: время, пространство, человеческое благородство и человеческая подлость».

Хотя лично я был убежден в этом всегда, но все же, когда я поднес к глазам бинокль, я почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок.

Поврежденный корабль быстро погружался в воду. Вся верхняя палуба его, напоминавшая своим видом потревоженный муравейник, была усеяна тысячами копошащихся и движущихся человеческих фигур. Люди цеплялись за поручни бортов, за мачты, снасти, друг за друга — за все, что попадалось под руку. Некоторые срывались и падали в воду, некоторые в припадке безнадежности бросались туда сами, желая хотя на несколько мгновений отсрочить неизбежную гибель. По мере приближения «Плезиозавра» детали ужасной трагедии вырисовывались все яснее и впечатление от них становилось поистине кошмарным. Крейсер, по-видимому, не проявлял в отношении погибающих ни малейшего участья. Его борта, выступы командирской рубки и даже мачты были усеяны стоявшими в спокойных позах людьми, которые с тупым равнодушием наблюдали страшное зрелище.

— Скоты… — проворчал сквозь зубы Стивенс.

Он не успел окончить фразы, как на крейсере произошло какое то движение. Люди, стоявшие на носовой части палубы вдоль того борта, который был обращен непосредственно к погибающему судну, вдруг быстро начали принимать вправо и влево. Открылось свободное пространство в несколько ярдов ширины. Видно было, как по нему быстро бежали к борту пять-шесть человек, неся что-то попарно на руках. Поставив это «что то» на самом краю палубы и низко нагнувшись над ним, люди начали копошиться.

— Что они там делают, Стивенс? — спросил я, указывая биноклем в направлении заинтересовавшего меня явления.

Он мельком взглянул на палубу крейсера, недоумевающе пожал плечами и сейчас же снова перевел свой взгляд на тонущее судно. Лицо его было бледно, губы крепко сжаты.

Перестав интересоваться крейсером, я тоже навел на обреченное судно свой бинокль. Но тотчас же снова опустил его: зрелище беспомощной гибели нескольких тысяч человеческих существ начинало ужасающе действовать мне на нервы.

Я измерил взглядом отделявшее нас от крейсера расстояние и мысленно сказал себе: пора.

— Прикажите людям занять места у минных аппаратов, — сказал я.

Стивенс поспешно начал спускаться вниз. Наклонившись в отверстие люка, я крикнул ему вслед:

— Когда все будет готово — сообщите!

— Есть, — донесся уже издали голос Стивенса. Я выпрямился и, когда снова поднес бинокль к глазам, — в его поле зрения отразился один только крейсер. На том месте, где еще две минуты назад виднелся погибающий корабль, сейчас бурлила и клокотала огромная воронка.

* * *

Когда до моего слуха донеслось зловещее, методически-равномерное постукивание, — я понял, что предметы, над которыми копошились недавно люди из команды крейсера, были не чем иным, как митральезами. Понял я также и то, что они работали сейчас над уничтожением тех немногих из пассажиров погибшего судна, которым посчастливилось тем или иным способом удержаться на поверхности моря. Пираты жестоко мстили за неудавшуюся попытку грабежа. Команда так увлеклась охотой, что «Плезиозавр» был замечен уже на очень небольшом, сравнительно, расстоянии от крейсера.

На палубе корабля воцарилось полное смятение. С боевого марса нам стали сигнализировать флагами.

— Кто идет? — прочел Стивенс сигналы.

Когда ответа не последовало, суета приняла еще большие размеры. Видно было, как часть людей бросилась к боевым вращающимся башням со скорострельными орудиями.

В то же время с бортов стали опускать в море заградительные противоминные сети. Из всех четырех труб крейсера повалил густой дым и он начал скользить по зеркальной поверхности дремлющего океана, постепенно все ускоряя ход.

Вскоре с глухим скрежетом, тяжело завывая, пронесся первый снаряд и, взбив высокий фонтан воды, исчез в море далеко позади «Плезиозавра».

— Отвратительная наводка, — спокойно пыхнув сигарой, сказал Стивенс.

Второй снаряд упал ярдах в пятидесяти впереди носа нашего судна.

— Они не желают принимать боя, дружище, — сказал я. — Видите, они идут полным ходом и поворачивают в открытое море.

— Это англичанин, — снова сказал Стивенс. — Америка не строила такого типа судов.

— Вернее, просто одно из бывших военных судов, занимающихся теперь самым выгодным в мире промыслом — пиратством.

«Плезиозавр» шел, окруженный со всех сторон фонтанами взметавшейся от падающих снарядов воды… Он быстро догонял крейсер, уходивший в С. 3. направлении.

— Пора, — сказал я.

Мы спустились вниз. Я приказал снова втянуть наблюдательную башню и наглухо задраить выходной люк. «Плезиозавр» снова опустился под поверхность моря и взял курс, параллельный курсу крейсера.

После предварительного обстрела крейсера особыми минами, назначеньем которых было разрушить защищавшую судно противоминную сеть, дело быстро пришло к неизбежной развязке. Перейдя на поражение, мы уже третьей миной взорвали, по-видимому, крюйт-камеру неприятельского судна. Оглушительный взрыв, слабые отзвуки которого проникли даже в рубку «Плезиозавра», и огромный столб черного дыма, изображение которого появилось на световом экране, показали, что атака наша увенчалась полным успехом.

Милостивые государи, — Джон Гарвей по своей натуре вовсе не жесток. Да, не жесток. Он держится взгляда, что, когда давят каблуком голову ядовитой змеи, то при этом совершенно излишне наблюдать за выражением ее глаз.

Это недостойно истинного джентльмена.

— Да, я раздавил ядовитую змею. Да, я чувствую радость и облегчение при мысли о том, что я избавил мир от лишней тысячи, а может быть, и больше кровожадных негодяев. Но наблюдать, как они корчатся под водой, и с сигарой в зубах рассуждать при этом о посрамлении зла и о торжестве справедливости…

— Брр… Нет, на это я не способен. Во мне еще не умерло окончательно сентиментальное благородство клерка почтенного мистера Бурбенка.

Мне очень хотелось курить. Но, уверяю вас, я чиркнул спичкой не раньше, чем с голубовато-зеленой половины экрана, изображавшей собою поверхность океана, исчезла последняя черная точка. Я всегда относился с величайшим уважением к самому значительному моменту нашей земной жизни — переходу в потусторонний мир.

«Плезиозавр» снова вынырнул на поверхность моря и средним ходом пошел в направлений острова. Нервное возбуждение сменилось реакцией. Сидя на краю люка и свесив вниз ноги, Стивенс и я наслаждались солнечным светом, теплом и дуновением пропитанного морскими испарениями ветерка. Легкое монотонно-однообразное шипенье разрезаемой «Плезиозавром» воды нагоняло на нас обоих какое-то удивительно приятное состояние полудремы, полубодрствования. Мы приближались к месту гибели пассажирского судна.

Я невольно повернул в этом направлении голову. Последовал моему примеру и Стивенс.

— Что это? — воскликнул он вдруг, оживившись.

— Где? — лениво спросил я.

— Да вон… Вон там.

И он указал рукой на поверхность дремлющего моря.

— Ничего не вижу, — ответил я, щуря свои близорукие глаза.

— Ну, как же вы не видите, — возмутился Стивенс, который, как и все обладающие прекрасным зрением люди, никогда не мог постигнуть психологии людей близоруких. — Две точки… Они плывут очень медленно, но явно двигаются в направлении острова.

— Какие точки?

— Боги! Да возьмите же бинокль. Или лучше дайте его мне — вы все равно ничего не увидите.

Гм… Этот Стивенс положительно иногда забывает, что тоном, подобным тому, каким он говорил сейчас, совершенно не приличествует говорить с главою государства.

Тем не менее, я дал ему бинокль.

— Я так и думал, — услышал я через минуту.

— Что вы думали?

— Эти точки — головы двух людей. И пусть меня повесят, если они не плывут к острову, эти люди.

— Вы уверены в этом? — спросил я, чувствуя, как в душу мою заползает чувство непонятной тревоги.

— Уверен ли я? Так же уверен, как в том, что сижу рядом с вами на борту «Плезиозавра».

Голос Стивенса звучал раздраженно. По-видимому, новое явление нравилось ему не больше, чем мне.

Я взял бинокль из рук Стивенса и убедился в том, что его предположения совершенно правильны. Черт возьми, этого еще недоставало… Сделать удивительный отбор людей, политические и прочие взгляды которых в точности совпадают с моими; основать единственную в мире общину, составляющую нечто исключительное по единомыслию, принципам и твердости убеждений; в течение нескольких лет неусыпно охранять эту общину от проникновения в нее постороннего элемента, который своим дурным влиянием смог бы поколебать цельность организации; считать свою позицию в этом отношении безукоризненно упрочившейся, абсолютно неприступной — и вдруг… Вдруг совершенно неожиданно получить в качестве сочленов двух новых, совершенно неизвестных людей. Кто они? Каковы их убеждения? Кто может поручиться, что они не одни из тех кровожадных чудовищ, которые рекою льют на обоих континентах человеческую кровь, насилуют, грабят, убивают? Кто может поручиться, что они не внесут разложение в нашу среду, не заставят поколебаться слабые умы? Ведь среди 2000 моих подданных есть немало и простых людей. Они верят в то, во что верю я, потому что они покинули континент под первым впечатлением творящихся там ужасов. Потому, что головы их не успели еще одурманиться чадом легкой наживы и лозунгом «грабь награбленное».

А что если дурман, от которого мы бежали, проникнет в головы этих людей здесь? Во всяком человеке сидит алчный и хищный зверь. Разница только в том, какой толщины та культурная оболочка, которая его покрывает. Тонкая оболочка снимается быстрее и легче; толстая — медленнее и труднее. Но начинки под той и другой совершенно одинаковы.

Разве в свое время в высококультурной Германии солдаты и чернь не сбрасывали с мостов и не умерщвляли представителей ненавистного класса так же, как это делали в отсталой России? Разве эксцессы, имевшие место во время гражданской войны в Ирландии, не вызвали бы восторженной зависти у зулусов и дагомейцев?

Мысли вихрем кружились у меня в голове.

Что делать?

— Что же делать, Стивенс? — спросил я моего друга.

Он посмотрел на меня взглядом, который ясно показал мне, что в эти краткие мгновения его переживания были те же, что и мои.

— Если бы вы последовали моему совету, — начал он каким то чужим, беззвучным голосом.

— То?..

— Я бы подошел поближе к этим людям…

— И?..

— Мой друг, — сказал он, прямо смотря мне в глаза, — у меня в каюте есть прекрасный карабин Винчестера и в нем пять патронов…

— Вы с ума сошли, Стивенс!

— Думаю, что нет еще. Но если вы подберете этих людей или дадите им доплыть до острова — я буду иметь полное основание усомниться в здравости вашего рассудка.

— А если они порядочные люди?

— Если только хотя один шанс говорит в пользу обратного предположения, то их все же надо пристрелить.

— Безоружных и едва живых?

— Да. Мы рискуем слишком многим, чтобы принимать в расчет такие мелочи.

— Дайте мне подумать, Стивенс.

Минута мучительных размышлений показалась мне вечностью. Но я решился. Нет, я не убийца. Я спасу этих людей и привезу их на остров. Расстрелять человека никогда не поздно. Я встал.

— Вы решились? — спросил меня Стивенс.

— Да, — твердо ответил я, — я беру этих людей на борт «Плезиозавра».

— И везете их на остров?

— Да, мой друг, везу их на остров.

Бедный Стивенс! Он ничего не сказал. Даже не пожал плечами. Он молча поднялся с места и исчез в люке.

Через пять минут «Плезиозавр» поравнялся с плывшими людьми. Еще через три минуты их подняли на борт судна. Один из спасенных был высокий, сильный и стройный молодой человек лет двадцати восьми. Резкие черты лица, черные, как смоль волосы и большие огненные глаза выдавали его южное происхождение. Когда он, совершенно обессиленный, со словами благодарности упал на палубу «Плезиозавра» — я понял, что не ошибся: человек говорил по-испански.

Рядом с ним лежала на палубе смертельно бледная, в совершенно бесчувственном состоянии молодая женщина, даже вернее девушка. Ее глаза были закрыты, грудь подымалась слабо и едва заметно. Но все же с первого взгляда я успел заметить, что лицо ее было поразительной красоты, а полуобнаженная фигура могла бы послужить совершеннейшим образцом для любого из великих скульпторов.

Ее бюст целиком скрывался под толстым пробковым поясом. Такой же пояс был и на ее спутнике. Только благодаря этому он мог плыть с бесчувственной девушкой к далекому берегу.

Пока судовой врач приводил в чувство столь неожиданно посланную мне судьбою гостью, я продолжал всматриваться в ее лицо. Меня поразил его тип: он не подходил ни к типу англосаксов, ни тем более к типу расы, к которой принадлежал, по-видимому, спасенный мною мужчина. Я перебирал в уме виденные мною типы женщин всех национальностей, но ни один из них не подходил к типу лежавшей у ног моих девушки. Мягкий овал лица, прямой нос и густые темно-золотистые волосы скорее всего напоминали мне немку.

Впрочем, не все ли равно, какой национальности девушка? Какое мне до этого дело?