Воинственная, или русская часть польского общества, как защита колонизации. — Связи русских панов-землевладельцев с запорожцами. — Пребывание владельца Злочова за Порогами. — Голодное скитанье по пустыням.

Несмотря на неудачи в Молдавии, от которых терпели лично пограничные паны, и на затруднительное положение, в какое они поставляли все государство задором Турции, не переставали они делать новые и новые попытки к господству над Молдавиею. Из писем разных лиц к господарю Ивоне, попавших в руки великого визиря, обнаружилось, что его подстрекали к войне с турками и обнадеживали своею помощью, кроме других диц, и такие люди, как воевода серадский, Лаский, и воевода киевский, князь Константин Острожский. По смерти Ивони, две сотни русских смельчаков проникли в глубину Молдавии и увезли за Днестр тестя Ивони, его жену и семь жен других молдавских панов, а вместе с тем захватили казну Ивони, из которой не был еще уплачен султану годовой харач. Вслед за тем предпринята была экспедиция Подковы. Казнь его не остановила вторжений в Молдавию. Одни из пограничных русских панов ходили за Днестр, без дальних замыслов, из любви к казакованью; но некоторым из них постоянно грезилось господарское знамя молдавское, которое султан давал тому, кого, или по неволе, или за деньги, признавал господарем Молдавии. Те и другие искатели счастья были народ отчаянный. В случае ссоры за поход с королем, у которого, как говорилось, меч был длинен, мелкие личности готовы были спасаться бегством на Запорожье и, бросив свои дворянские гербы, совершенно оказачиться, а другие рассчитывали на помощь могущественных приятелей, которым было за обычай "отводить силою право".

Кроме необузданного своеволия, произвольные действия пограничных панов объясняются еще — странно сказать, но так оно было — их сознанием независимости в государстве, именуемом Речью-Посполитою. Речь-Посполитая была королевством только по имени; в сущности, она представляла федерацию областей, поветов и отдельных панских владений, — федерацию до такой степени свободную, что в ней каждый пан поступал, как самостоятельный государь. В описываемый нами период, свобода действий развилась у панов до такой степени, что на избирательных съездах, после Генриха-Француза, они предлагали вовсе не избирать короля, а управлять государством посредством наместников. Если, таким образом, каждый магнат в отдельности преследовал свои личные выгоды, не обращая внимания на интересы общие, то тем более подобная политика имела место в областях, которые подчинялись особым условиям своего положения. Собственно так-называемая тогда Польша, защищенная от татар и турок русскими областями, не видела ни необходимости, ни пользы в военных предприятиях. Все свое внимание обращала она на устройство доходных имений и на политику, посредством которой надеялась достигнуть постоянного мира. Героический век миновал для неё. Напротив, окраины государства, с тремя пустынями между реками Днепром и Днестром , переживали ещё ту пору, которая у каждого народа предшествует высшему развитию культуры. Здесь никакой доход не получался без участия оружия; здесь, по выражению современного поэта, "сабля приносила больше барышей, чем хозяйство". Пограничные землевладельцы равнодушно относились ко всему, что не давало боевой славы, и были убеждены, что только посредством войны можво было достигнуть прочного мира. С каждым годом подвигались русские колонисты всё далее и далее в три великие пустыни, оспариваемые у християн мусульманами и, мечтая о рыцарской славе, с пренебрежением оглядывались на жителей внутренних областей, которые мирные занятия предпочитали кипевшей на пограничье войне. Геральдик Папроцкий, в весьма редкой ныне книге своей "Panosza" , так обращается собственно к польским панам: "Явижу, что, ища мира, вы погрязли в ремеслах своих, так как вам приятнее толковать о волках в загонах, нежели о вечной славе в потомстве. А я бы вам советовал домогаться вечного мира с турками и татарами саблею, а не бумагами".

Да, руссакие земли Польского государства в XVI веке существенно отличались от земель польских своею воинственностию. Из них — это достойно замечания — происходили все коронные гетманы, присяжные хранители границ Речи-Посполитой, и они не только служили для Польши щитом от татар и турок, — они давали ей людей, которые одни поддерживали в тогдашнем польском обществе мужественную простоту жизни, героизм и самопожертвование — условия независимости каждого народа. Эта мысль весьма выразительно заявлена в стихотворном обращении геральдика Папроцкого "К полякам", напечатанном в 1575 году.

"Не думайте (говорит Папроцкий), что я льщу русским; я недавно еще живу между ними, и не с ними воспитывался; но я тотчас оценил их славные дела, которые заслуживают вечной памяти в потомстве. Не один раз в году эти достойные люди преследуют татар и подвергаются опасностям войны. Как мужественные львы, охраняют они все християнство: почти каждый из них может назваться Гектором. Не имея от вас никакой помощи, они доставляют вам такое спокойствие, как откармливаемым волам. А вы, считая себя выше их, выпрашиваете себе в этих областях имения. Вы бы еще сами уделили им от своих избытков за то, что, по их милости, наслаждаетесь такою безопасностию. Явите-ка вы здесь достойные памяти дела, какие совершают беспрестанно эти, можно сказать, святые люди. Кто в наше время в чём бы то ни было превзошёл русака? Пошлете вы его в посольство — он исполнит посольство лучше, нежели вы ему прикажете. Между русаками ищи полководца и хорошего воина. Они с неудовольствием смотрят на ваши совещания о мире. И лучшего коня, и лучшего всадника добудешь на Руси. Даже наш Матуш  делается здесь другим человеком. Не бродит он по улице, не занимается драками. Из Матуша выходит здесь добрый воин, а панский ваш сынок превращается на Руси в ротмистра или в храброго рыцаря. Но вы-то сами чем заслужили пожалования вам имений в этом крае? Видали ли вы обнаженный против себя меч — не среди улицы, а в какой-нибудь знаменитой битве? Выслушайте же мое мнение. Неприлично мудрому человеку домогаться чужого; не годится богатому пренебрегать убогим. У подолян не различишь, кто пан, а кто слуга; нет у них ни на грош гордости. Не носят они пестрых одежд; они покрыты славою, которая дороже ваших нарядов. Слава этого народа распространена всюду, и останется за ними во веки вечные, хотя бы Польша и погибла. Что делал Геркулес, который побивал гидр и не щадил земных богов, то на Руси сумеет сделать каждый. Сампсон разодрал челюсти льву; подобные подвиги в наше время русаку за обычай. Могущественный Турок разинул на нас пасть, и храбрые русаки не раз совали в нее руку. Устремился бы он с многочисленным войском в Польшу, но останавливает его русская сила. Бросаются русские в пропасть войны, пренебрегая опасностями, и, когда совершат что-нибудь полезное, всем вам прибывает от того славы. Будьте же довольны славою, которую они добывают, хотя и нет вас между ними в походах; не посягайте на русские имущества, если всякий раз, когда надобно сражаться, вы сидите где-то в лесу".

Кроме оседлых дворян, из которых каждый, при всякой тревоге, превращался в воина, на Подолье стояла еще пограничная стража, состоявшая или из молодежи, не обремененной семейными заботами, или из холостяков и вдовцов, не расположенных к женитьбе. Эта стража была не что иное, как домашние казаки-дворяне, которые относительно казаков полевых, или запорожских, были почти то же, что духовенство белое относительно монашествующего. Стоять на пограничье значило — подвергаться опасностям, не отрекаясь от связей с оседлым населением; удалиться на Запорожье значило — сверх опасности боевой жизни, подвергнуть себя еще и всевозможным лишениям. Папроцкий о подольском шляхтиче Богдане, князе Рожинском, "гетмане низовых казаков", выражается кая о пустыннике: "Презрел он богатства и полюбил славу защиты границ. Оставив временные земные блага, претерпевая голод и нужду, стоит он как мужественный лев, и жаждет лишь кровавой беседы с неверними".

Как низовые казаки, так и пограничная стража, имели в виду одну цель — не допускать татар в Украину и преследовать хищников, которые угоняли стада и захватывали народ в неволю. На Руси это было великою заслугою в глазах общества. Без пограничной стражи, оно бы вечно должно было опасаться появления татарской орды, и не могло бы заниматься никакими делами. Еще король Сигизмунд-Август определил четвертую часть королевских доходов на содержание пограничной стражи. Стефан Баторий нанял на эти деньги 2.000 копейщиков и разместил их, под именем подольскато войска, в тех пунктах, которые особенно были удобны для защиты от крымской и белгородской орды. "Эти воины (говорит перемышльский епископ Писецкий в начале XVII-го века) [45]Хроника Писецкого доведена до 1648 года, но что это место было писано в начале XVII-го века, видно из его указаний на события 1614—1616 годов, как на только-что случившиеся. Я пишу Писецкий, а не Пясецкий потому, что он был русин и прозван по имени села Піски (т. е. пески); но, как слово піски противно духу польской фонетики (русинское слово пісок у них — piasek; піски —piaski), то поляки и переименовали Пісецкого в Пясецкие. Такой же случай (а их бесчисленное множество) представляет фамилия Писечинских в киевской Украине, переименованная в  Пясечинских. История ревниво охраняет правду, как в крупных событиях, так и в самых дробных мелочах: жизнь дорога в каждом своем проявлении.
составляют главную силу польской к онницы, и юношество наше, желающее посвятить себя военной службе, как-бы в рыцарской школе проходит на пограничье свой искус. Здесь-то оно постоянно упражняется в битвах с татарами; отсюда выходят самые мужественные люди, опытные ветераны для всех важных военных случаев". Молодой человек, не отведавший пограничной стоянки, считался в польской Руси неопытным и не имел ходу в обществе. На пограничной службе завязывались у панов знакомства, которыми они пользовались впоследствии, во время своей политической деятельности. Там же развивался у них и дух личной самостоятельности, отличавшей польское общество. Пограничная служба, исполненная приключений и опасностей, приучала шляхту к отважной предприимчивости, которая потом не знала пределов. Здесь воспитывались характеры, вдохновлявшие польское общество на такие широкие, хоть и мечтательные, предприятия, как завоевание Московского царства и устремление польско-московских сил против Турции. Но здесь же получило свое начало и суровое рыцарство запорожское, отчуждавшееся польской государственной политики. Знатные паны возвращались из пограничной военной школы в свои имения, в свои родственные круги и стремились к центру шляхетской деятельности — королевскому двору, при котором каждый добивался — или государственной должности, или военного чина, или крулевщизны; напротив, мелкая шляхта, привыкши в украинской службе к широкому разгулу, к простоте обращения и к убожеству быта, сменявшмуся случайным достатком, естественно тяготилась потом службою дворскою, где бедняку нечем было отличиться, и где за каждую смелую выходку против богатаго шляхтича грозила беда от его свиты. Эта шляхта охотнее оставалась на Украине и, защищая границы, вела такую же казацкую жизнь вблизи окраин государства, как и низовое рыцарство — вдали от них. Казаки-пограничники и казаки-низовцы находились в постоянных между собою сношениях и не раз предпринимали совместные походы в турецкие владения. Часто во главе низовцев являлся русский пан, у которого обыкновенно была собственная дружина, как например князь Богдан Рожинский. Лучшие люди между низовцами были известны в панском пограничном обществе, и наоборот, представители воинственного дворянства русского приобретали популярность в запорожских куренях.

Одною из личностей, характеризующих русскую шляхту XVII века и её отношения к низовым казакам, был владелец Злочова, в Львовском уезде, Самуил Зборовский, младший из шести сыновей краковского каштеляна, игравших важную роль при избрании на польский престол Генриха-Француза и Стефана Батория, vir animosus, как называют его современники, воспитанный в войске императора Максимилиана II. Гостя вместе с братьями, при королевском дворе, в одной из обычных в то время схваток за оскорбление панской гордости, он убил каштеляна Ваповского, почти перед глазами самого государя. По законам Речи-Посполитой, он подлежал за это смертной казни, но спасся от неё заступничеством знатной родни. Правительство объявило его банитом, однако ж без лишения чести, что строгим хранителям преданий показалось вредным нововведением. Зборовский, соединив вокруг себя цвет пограничного рыцарства, служил при дворе седмиградского князя, Стефана Батория, а по избрании его на польский престол, возвратился в отечество. Все-таки приговор баниции тяготел над ним. Он не мог занимать никакой далжности, и только обширные связи с аристократическими домами давали ему возможность являться безопасно в публичных собраниях.

Такая жизнь томила Зборовского. Он придумывал разные средства, как бы совершить нечто необыкновенное и тем восстановит потерянные права свободного гражданина Речи-Посполитои. В то время Стефан Баторий вел ожесточенную войну с московским царем Иоанном Грозным и врезывался в его государство с запада. Зборовский задумал вторгнуться в московские владения с юго-востока.

На эту мысль навели его запорожцы, которые, прослышав о праздной жизни Самуила Зборовского и зная воинственный дух его, обещали, через своих послов, избрать его своим гетманом. Зборовский отправил с теми же послами подарки и деньги "запорожским молодцам", и стал готовиться к походу.

По вольности дворянства Речи-Посполитой, приготовления ко всякому подобному предприятию делались шумно. Скрываться было не от кого: паны не признавали над собой никакого контроля, особенно владельцы украинских имений. Преувеличенные молвою слухи о задуманном Зборовским походе в степи расходились во все стороны. От крымского хана и молдавского господаря прибежали к нему гонцы с мирными предложениями. Хан обещал выпросить ему у султана знамя, дававшее право на молдавское господарство, если он удержит запорожцев от вторжения в Крым; а молдавский господарь предлагал 500 коней, если он оставит в покое Молдавию. Зборовский между тем списался с одним из украинских старост, который обещал выслать к Днепру, на устье реки Псла, свою военную дружину, с тем, чтобы по реке Пслу идти соединенными силами к пограничному городу Московского государства, Путивлю.

Поход Зборовского на Запорожье описан одним из так-называемых приятелей дома Зборовских, известным уже нам Папроцким, как можно думать, со слов очевидцев. Мы приведем все характеристические черты записки Папроцкого, напечатанной в Кракове, через несколько месяцев после события.

Весною 1583 года, Зборовский, в сопровождении 70 шляхтичей-слуг и с отрядом гайдуков, явился на берегах Днепра. Достигнув Канева, все общество село на човны; лошади пошли берегом. В Запорожской Сечи узнали между тем, что Зборовский уже на Днепре, и выслали навстречу ему послов, с приветствием и с обещанием гетманства. Зборовский благодарил за оказанную ему честь и послал на Запорожье новые подарки.

Тут черкасский староста пытался отвлечь запорожцев от Зборовского и приглашал под свое знамя, обещая им разные награды от себя самого и от короля. Но запорожские молодцы предпочли вольного гетмана королевскому старосте и остались при Зборовском.

Из Канева спустилась флотилия, мимо Черкас, к устью реки Псла, куда, в условное время, доджна была приспеть дружина пограничного старосты, с которым Зборовский намерен был вторгнуться в московские пределы. Но староста не сдержал своего слова.

Отложив поход к Путивлю до другого времени, Зборовский поплыл далее и остановился в устье реки Самары.

Боплан говорит, что эта река весьма обильна рыбою, а окрестности её так богаты медом, дичью и строевым лесом, что едва ли какое-либо другое место может с ними сравниться. Казаки прозвали Самару Святою рекою и впоследствии сильно отстаивали у правительства право на свободное владение её берегами. Зборовский застал на Самаре 200 так-называемых речных или водных казаков, которые находились под начальством особого отамана и занимались исключительно рыболовством да охотою. Шкуры зверей обращали они в собственную пользу, а съестное отсылали за Пороги, где кочевали казаки-воины.

От этих речных или водных казаков поплыл Зборовский далее, к Порогам. Переправа через Пороги была делом трудным и опасным. Одни низовые казаки обладали искусством спускать човны с ревущих каскадов. Спутники Зборовского не без страха решились на дальнейшее плавание. Когда флотилия очутилась между Порогами, так что возвратное плавание было для неё уже невозможно, а впереди лежал самый опасный из порогов, Ненасытецкий, — она наткнулась на засаду.

Запорожские казаки подозревали, что Зборовский с своими гайдуками послан против них королем. Не верилось им, чтобы знатный пан, не знавший никогда нужды, обрек себя на казацкую жизнь, исполненную лишений; да и мог ли он вытерпеть все, что терпят казаки? И зачем он привел столько гайдуков? Сообразив дело по-своему, запорожские молодцы решились истребить опасных гостей своих. Но Зборовский умел их уверить, что он прибыл к ним, как товарищ, по приглашению их же послов, и что все его спутники готовы делить с ними добро и худо поровну. Запорожцы успокоились и, как гребцы у Зборовского были люди новые, то они дали ему 80 казаков, которые бы переправили его через остальные пороги. Но несколько товарищей Зборовского, испуганные прежнею переправою, не отважились на новые опасности и предпочли возвратиться сухим путем домой.

Переправы тут могли быть лишь предлогом. По всей вероятности, Запорожье, с убогим кочевым бытом и дикими нравами казаков, показалось шляхте далеко не тем, чем представлялось издали.

Зборовский, с остальною дружиною, прошел благополучно через все пороги и увидел перед собой славный остров Хортицу. Об этом острове говорили тогда всюду, как о первоначальной Запорожской Сечи. Еще свежи были предания о князе Димитрии Вишневецком, тому назад около 20-ти лет замученном в Царьграде, и провожатые Зборовского, без сомнения, спели ему песню про казака Байду, которая уцелела до нашего времени в устах народа, а может быть и еще несколько, до нас не дошедших.

Расположась тут на отдых, Зборовский заметил в степи один из тех татарских разъездов, о которых рассказывает Боплан, описывая свое пребывание у Порогов. Такие разъезды беспрестанно появлялись и исчезали у казацких кочевьев, следя за движениями казаков и пользуясь их оплошностью. На сей раз татары не могли ничем поживиться, и исчезли из виду, боясь в свою очередь преследования.

После ночлега на острове Хортице, Зборовский пустился далее вниз по Днепру. Вскоре путники встретили тучу саранчи, от которой пало у них до трехсот лошадей и много народу попухло.

Но вот, навстречу гостям, выплыло отправленное из Сечи посольство с поздравлением. Старший из послов держал Зборовскому речь: выразил радость, что казаки видят его у себя за Порогами, и желание успеха в войне с неверными, а за казаков ручался, что они будут ему повиноваться, не щадя своей жизни. Зборовский отвечал также приличною случаю речью, и затем все вместе поплыли к Запорожской Сечи, которая находилась тогда при впадении реки Чертомлыка в один из днепровских рукавов. В Сечи приняли гостей с шумною радостью. Зборовский тотчас был объявлен гетманом, при стрельбе из ружей, а на следующее утро собралась рада, в которой, после торжественных речей с одной и другой стороны, вручена была гетману булава. В речи своей казаки выразили, между прочим, удовольствие, что имеют в своем кругу такого знатного пана, но тут же прибавили: "Впрочем это у нас последнее дело: у нас ценятся выше всего дела и мужественное сердце. Много мы наслышались о тебе от соседних народов и от собственных братий (говорили казаки): знаем, что Бог всегда помогал тебе против каждого твоего неприятеля".

Збровский, приняв знак гетманской власти, говорил речь в запорожском духе, уверяя, что приехал не для господства над таким мужественным и славным войском, а для того, чтобы делить с ним добро и худо, назвал себя мдадшим между казаками и обещал следовать разумным их советам. Смиренный тон был здесь тем более необходим, что казаки жаловались на неблагодарность польских панов, не умевших ценить их заслуги.

Первым вопросом, который предложили запорожцы Зборовскому, был: в какой поход он их поведет? Зборовский показал им письмо крымского хана, который обещал выхлопотать ему у султана молдавское господарство. Не противились этому низовые братчики (любили они гостить в Волощине) и помогли своему гетману снарядить к хану посольство. Зборовский поручил посланцам назначить место, на котором бы он мог съехаться с ханскими послами только в числе десяти лошадей. Очевидно, ему не хотелось иметь свидетелей своих переговоров с татарами. Выбрано было для этого урочище Карайтебек, где обыкновенно происходили торги между казаками и татарами.

Хан Магмет-Гирей выслал на условленное место блестящее посольство с подарками, состоявшими из 12 коней, богато оседланных, и из трех парчевых жупанов. При этом было оказано Зборовскому величайшее по мусульманскому обычаю благоволение: хан именовал его своим сыном. Послы тут же, в поле, надели на него один из ханских жупанов и обещали ему молдавское господарство, с тем только условием, чтобы он дождался султанского решения на Днепре, удерживая казаков от нападений на татарские села.

Зборовский не столько жаждал господарства, сколько похода в Московскую Землю, на помощь Баторию, и просил у хана войска. Хан отвечал через послов, что не сделал бы того для самого короля, что готов для него сделать, но что в это самое время получил от султана повеление выступить вместе с ним в поход против персов.

Зборовский, отчаявшись сослужить службу Баторию, решился приобресть благосклонность султана. Он объявил ханскому послу, что поведет запорожцев следом за татарами в Персию, лишь бы только Магмет-Гирей выслал к нему с мурзами мусталика, или поручителя, который бы торжественно поклялся, что татары не погубят его в этом походе ни отравою, ни другою смертью. Через неделю он условился съехаться опять с ханским посольством, невдалеке от того места, где они теперь съехались.

Но Зборовский не понимал всей трудности нового своего предприятия. Запорожцы привыкли воевать неверных. В этом они полагали всю свою славу, всю свою заслугу перед християнством. Если когда-либо казак задумывался о спасении своей души, то не иначе мог вообразить ее помилованною, как ради того вреда, который он причинял туркам и татарам. Многие из казаков побывали у турок в неволе, где их приковывали к веслам на так-называемых галерах-каторгах и принуждали к беспрестанной работе ударами лозой по обнаженным плечам. Другие, не испытав этой муки сами, видели ее на товарищах, во время нападения на галеры с целью поживы и освобождения своих братий. В Сечь беспрестанно возвращались бежавшие из Турции и Крыма пленники с новыми и новыми рассказами о несчастных своих товарищах, томившихся в неволе. Целые поэмы, из которых некоторые дошли до нас, складывались кобзарями из этих рассказов, для того чтобы еще сильнее разжигать в казацких сердцах жажду отмщения неверным . И, после всего этого, казакам предлагают воевать в пользу неверных!

Со стороны Зборовского такой шаг был крайним легкомыслием. Но тогда в правительственных кругах польской аристократии было распространено убеждение в необходимости ладить с турками. Зборовский, при всей своей воинственности, возбуждаемой честолюбивыми планами, поддавался влиянию панской среды. Что касается до казаков, то он смотрел на них, как на толпу, жаждущую одной добычи, как на орудие, которое можно направить в ту или другую сторону, — смотрел обыкновенным взглядом польских политиков, и ошибался, как все поляки-государственники. Борьба казаков с мусульманским миром, при всей своей неправильности, принимала, что дальше, большие и большие размеры. Постоянство этой борьбы, равнодушие к потерям во время неудачных походов, возрастающая энергия новых и новых предприятий в одном и том же направлении — не могут быть объяснены только жаждою добычи. Это было одно из тех стремлений, которые образуются с образованием самого народа и становятся задачею его существования. Но, видя перед собой сброд банитов-шляхтичей, промотавшихся панов, всесветных скитальцев-добычников и толпу своевольной украинской черни, Зборовский не мог сомневаться, что для этого отвергнувшого гербы и вовсе негербованного народа всего важнее грабеж и добыча, — будет ли то в Молдавии, в Московском царстве, или в Персии. Из частных явлений казачества он, подобно некоторым историкам составил себе понятие общее. Мы сейчас увидим, как он ошибся.

Войско Запорожское стояло тогда кошем в числе трех тысяч братчиков. Когда гетман сообщил ему о своем намерении идти вместе с ханом в Персию, — только часть казаков согласилась на этот поход; другие заглушили его голос криками: "Да ведь это неверные собаки! Никогда они не держат своего слова. И тебя обманут, и нас погубят".

Ночью между казаками поднялось необычайное волнение. Зборовский не знал, что с ними делать. Самая жизнь его была в опасности. Имея на своей стороне ту часть запорожского войска, для которой действительно не было в жизни другой цели, кроме добычи, Зборовский решился застращать остальных и послал в шумящие казацкие круги своего поручика с приказом — успокоиться немедленно, иначе — он ударит на них прежде, нежели на другого неприятеля. Но большинство, не желавшее служить неверным в персидском походе, имело своих вожаков, которые никогда не уклонялись от главной цели казачества. Собралась рада; гетман был объявлен изменником и приговорен к смертной казни, по запорожскому обычаю. Определено было насыпать ему в пазуху песку и бросить в Днепр. Зборовский был принужден смириться. Доверчиво явился он в разъяренный казацкий круг и покорною речью обезоружил демократическую завзятость. Тем не менее в продолжение целой ночи шли у него споры и переговоры с казаками. У них, как обыкновенно бывало в таких случаях, явился уже избранный большинством голосов отаман, представитель общей мысли, охватившей военное братство. Зборовский призвал его к себе и сказал: "Никого я не принуждаю к походу в Персию. Кому охота — ступай со мною, а кто не хочет — оставайся на Днепре. Об одном только прошу тех, которые останутся: не нападать в мое отсутствие на татар, потому что этим они обидели бы короля и Речь-Посполитую, да и голова моя тогда была бы в опасности у хана".

Между тем прибыл от хана требуемый поручитель, или мусталик. В знак радости о предложении Зборовского, хан снарядил своего мусталика необычайно пышно: явился он в сопровождении отряда конницы в тысячу человек, нескольких сотен мурз и толпы пешого народа. Остановясь в условленном месте среди степи, мусталик выслал к Зборовскому на кош триста мурз с приглашением поспешить выступлением в поход.

Казацкий кош продолжал шуметь и волноваться. Одни были готовы, другие не хотели идти в Персию. Мусталик объявил Зборовскому, что хан уже не думает о казацком войске, лишь бы только его «сын» находился при нем, и просил поспешить приездом. Преданные Зборовскому казаки со слезами умоляли его не ехать и предсказывали ему гибель. Он оставался равнодушен к их просьбам: ему хотелось видеть глубокую Азию и изучить способ тамошней войны. Сборы к походу были не долги; он велел подать себе коня. Но случайное обстоятельство не дало осуществиться намерению странствующего шляхтича-рыцаря. Конь, подведенный ему мурзами, оказался слишком горячим. Зборовский, чувствуя себя очень усталым после долгих тревог и хлопот, просил дать более смирного. Бросились мурзы искать ему коня, а он расхаживал между тем взад и вперед, в полном походном наряде, с сагайдаком через плечо, с саблею у пояса и проч. Тогда повар его, Михайло, сказал ему со слезами: "Пане мой! верно, я уже тебя больше не увижу. Есть у меня хорошая щука; покушай на дорогу". Зборовский, проголадавшись во время жарких переговоров с казаками, согласился и пошел в палатку есть, а, между тем привели ему другого коня. Не садясь на коня, Зборовский требовал, чтобы мурзы поклялись в его безопасности. Мурзы сказали, что это — дело мусталика. Вдруг казаки подхватывают своего гетмана на руки, окружают густою толпою и уносят на плечах к човнам. Севши в човны, давай стрелять по мурзам! Те разбегаются, а казаки, отчалив от берега, весело повезли Зборовского к своему войску в Сечь. Там от радости, что его видят, начали запорожцы свои военные игры, стреляли из ружей, пели песни, играли на кобзах и проч.

В это время казацкий разъезд привел несколько невольников, которые ушли из Крыма. (Были тогда жнива, самое благоприятное время для бегства невольников). Они донесли гетману, будто бы слышали еще на месте от мурз, что ему готовилась неволя у крымского хана, еслиб он дался в обман, а спутников его хан посадил бы на колья перед перекопскими воротами. Это, конечно, была выдумка; но она подействовала на запальчивый характер Зборовского. Недавно сам он готов был участвовать в персидском походе; тепер решился ему противодействовать, не допуская татарских отрядов соединиться с главным ханским войском. Хан умиротворил его новым посольством и подарками, назначенными для раздачи между казаками. При этом еще раз обещал выпросить для него у султана молдавское знамя, если он удержит казаков от набегов.

Отпустив ханского посла, Зборовский размышлял, что ему делать. Он ошибся в своем рассчете на вторжение в Московское царство; не удалось ему побывать и в Персии, что не мало придало бы ему значения между бывалыми рыцарями-панами. Оставалось довольствоваться приобретением популярности между запорожцами.

Дом Зборовских в это время спорил о первенстве с коронным гетманом и канцлером, Яном Замойским. Король, не смотря на то, что был обязан своим избранием партии панов Зборовских, приблизил к себе, больше нежели кого-либо из них, ученого и талантливого Замойского. Это было тяжким ударом для их честолюбивых рассчетов; они составляли интриги против короля и его любимца канцлера, везде искали себе сторонников, готовились к вооруженной борьбе за обладание Польшею и, между прочим, старались расположить к своему дому зацорожцев. Самуил посылал из Сечи посланцов к своему брату, Христофору, который, в своих ответных письмах, сожалел, что не успел сообщить ему шифрованной азбуки. Много у него было такого, "что было бы не безопасно вверить бумаге". Он позволял себе только роптать на короля за то, что не снимает с брата баниции и не дает Зборовским возвыситься над прочими; называл его идолом Ваалом, считал недостойным имени короля и грозил соединением против него многих панов за унижение их достоинства. О поездке на Запорожье Христофор писал Самуилу, что не следовало бы ее предпринимать, между прочим, потому, что враги повредят ему толками о турецкой войне; но что, очутясь между казаками, надобно всячески расположить это "рыцарство" в пользу дома Зборовских, от чего будет зависеть многое. Впрочем умолял, как можно скорее, возвращаться домой, где Самуил был крайне нужен для чего-то братьям, а между тем посылал на Запорожье Самуилу деньги, предостерегая, чтоб он не предпринимал ничего важного против турок. По мнению Христофора, король только делал вид, что не желает задора с турками; он даже подозревал, не сам ли король и внушил ему мысль отправиться к запорожцам в гости; но шляхта никогда не простит ему, если он навлечет турецкую войну; а теперь-то и нужна Зборовским расноложенность шляхты. Напротив, в письме к низовцам, кторое было отправлено с теми же посланцами, Христофор Зборовский говорил, что Самуил отправился к ним для войны с неверными, по совету и просьбам братьев, а в заключение выражал надежду, что казаки, прославившиеся не только в Польше, но и в чужих краях, у императоров и великих королей, вскоре, даст Бог, покажут свое мужество в каком-нибудь важном деле, для обоюдной пользы дома Зборовских и своей собственной.

Согласно советам брата, Самуил Зборовский ограничился обыкновенным запорожским гуляньем вдоль низовых рек, по которым ловили казаки рыбу и охотились на зверей. Между тем он, как можно догадываться, искал благовидного предлога приблизиться к родным степям подольским. В своей записке Папроцкий упоминает, что все казацкие кони переболели от саранчи, которая покрывала в то лето пастбища, так что, в одном случае, невозможно было даже предпринять погоню за татарами. Чтобы пособить недостатку в лошадях, послал Зборовский к молдавскому господарю гонцов с напоминанием об обещанном подарке. Через четыре недели, Зборовский прикочует к так-называемому Пробитому шляху, а господарь пусть вышлет ему туда 500 коней.

Между тем уходившие по Днепру из орды невольники дали казакам знать, что невдалеке пасутся большие стада татарские, и что татары, с своими подвижными селами, то есть в кибитках на колесах, приближаются к Днепру. Казаки начали роптать на свое бездействие и хотели ударить на татар, в надежде поживиться добычею. Зборовский удерживал их от набега, чтоб не нарушить мирного договора короля Стефана с татарами и турками. Казаки не хотели знать никаких договоров. Тогда Зборовский роздал старшим все свое добро: оружие, одежды, лошадей, деньги, а меньшим пригрозил строгостью, и таким образом успел отклонить их от нападения на татарские кочевья.

Все продовольствие на Запорожье заключалось в рыбе да мясе убитых на охоте животных. Того и другого было на Днепре изобильно, но соль добывали казаки с большим трудом и опасностями. За солью надобно было спускаться по Днепру к самому взморью, где постоянно плавали турецкие галеры. Зборовский, высылая казаков на човнах к морским прибрежным островам, должен был прикрывать их целою казацкою флотилиею от турецких галер, которые входили с моря в самый Днепр, для преследования водных чумаков запорожских. Однажды дело дошло до битвы, и битва не состоялась только потому, что ни та, ни другая сторона не могла заманить неприятеля в тесное место.

Прошло уже много времени по отъезде послов Зборовского к молдавскому господарю. Никакой вести из Молдавии не было. Полагая, что послы его задержаны, Зборовский решился вторгнуться в Молдавию. Снаряжена была флотилия, с тем чтобы из днепровского лимана пройти в устье реки Бога и таким способом достигнуть Пробитого шляха, на котором, по условию должны встретить его молдавские послы. Этот-то поход Зборовского послужил темою для известной народной думы об Алексее Поповиче, которого гетман Зборовский привел своею речью к покаянию в казацких грехах [47]См. в приложениях к I-му тому думу: Про Олексия Поповича.
; только, на место бури, описанной в думе, произошло с казаками другое бедствие: на них напали турки. Случилось это следующим образом.

Казаки шли берегом: човны служили им для перевозки съестных припасов и рыболовных снарядов. На первом ночлеге повстречали казацкое войско уходящие от орды невольники и донесли гетману, что в Крыму большая тревога по случаю казацкого похода, которого цель, конечно, была там неизвестна, и что сама ханша ушла в леса. Успокоив ханшу чрез посланцов своих, чтоб она не боялась, Зборовский не мог приостановить тревоги, распространившейся в морской страже турецкой. Его поджидали на море. Между тем пришли казаки к турецкому замку Аслан-городку. В то время было свежо предание о том, как осаждал этот замок Богдан Рожинский и взлетел на воздух от собственного подкопа. Загорелись местью казацкие сердца при виде Аслан-городка, но гетман удержал казаков от нападения, и вызвал из крепости старших татар для переговоров. Тут один из запорожцев не утерпел, чтобы не выстрелить по татарину. Гетман хотел казнить его за это, но все вступились за виновного: казак считался в войске характерником, то есть умел заговаривать огнестрельное оружие так, что оно не вредило ни ему самому, ни тому отряду, в котором он находился. Раздор по этому случаю между гетманом и войском дошел до того, что Зборовский с трудом упросил казаков забыть ссору.

Спустившись к островам, которые назывались морскими, потому что лежали у входа в днепровсний Лиман, по тогдашнему — море, Зборовский послал конный отряд казаков к Пробитому шляху на реку Бог. Этот отряд повстречался с турками и захватил 13 человек в плен, а когда к туркам подошла помощь, он ушел вверх по реке Богу, направляясь к Пробитому шляху. Гетман, между тем, занялся приготовлением к охоте и рыболовству на морских островах, изобиловавших рыбою. Казаки обшили здесь човны свои тростником: иначе — они не годились бы для плавания по морю: обшитые тростниковыми вязанками борты не давали човнам тонуть, хоть бы и залило их волною. Призапасив рыбы и дичи, пустились низовцы в дальнейший путь.

О том, что передовой отряд имел дело с турками, в войске ничего не знали, как однажды ночью засиял на море какой-то замок. С рассветом казаки увидали, что перед ними не замок, а турецкая флотилия, состоявшая из девяти больших галер и множества малых судов. До устья реки Бога оставалось еще семь миль; уходить от галер в Днепр также было слишком далеко. Оставалось пристать к берегу, где отмели не позволяли галерам преследовать казацкие човны. Одна только галера пустилась в погоню за казаками, но и та села на мель. Пушечное ядро, однакож, попало в човен, на котором находился сам Зборовский, и убило одного казака. Тогда запорожские молодцы решились-было напасть на увязнувшую в песке галеру, но к ней подоспели на помощь мелкие суда и выстрелами из пушек пробивали казацкие човны. Казаки вышли на берег и залегли в ямах, вырытых в песке дикими кабанами. В то время, когда одни стреляли, другие сыпали кругом легкие шанцы. Между тем две галеры отделились из флотилии для переправы татар на правый берег Днепра, в двух милях ниже казацких щанцев. Казаки, захватив из човнов съестные припасы, начали уходить в степь. Зборовский старался удержать их в окопах. "Вам ли так поступать", говорил он, "когда все народы уверены, что в мужестве никто не сравнится с казаками?"

В это время турки высадились на берег. Завязалась битва. Турки потеряли своего предводителя, санджака, и были принуждены снова отчалить. Зборовский пошел берегом к устью Бога. С одной стороны, прикрывал он от турецких судов остаток човнов казацких, с другой — отражал татар, которые нападали на него с поля. Пальба не умолкала до поздней ночи. Пользуясь наступившею темнотою, часть казацких човнов пустилась в объезд, чтоб обогнуть турецкую флотилию и войти в устье Бога; но ветром загнало их на татарский берег. Пловцы попали в татарскую неволю. У Зборовского уцелело всего восемь човнов, на которых лежали раненые казаки с остатком съестных припасов. Разбитое, изнуренное усталостью и упавшее духом, войско Зборовского кое-как добралось до реки Бога. Съестные припасы скоро истощились до конца; звери в тех местах не водились; а рыболовные снаряды погибли во время битвы с турками. К счастью потрафили они на то место, где конный отряд поджидал пешого войска. Гетман разделил коней между казаками, но не надолго утолили они свой голод. Лошадей было не много, а казаков — около двух тысяч с половиною.

Подкрепив силы, решился Зборовский отправиться лично на тот шлях, на котором должна была произойти встреча с молдавскими послами, но застал там только свежие следы стоянки. Умирая от голода, питался он только желудями, подобранными на пути. Казаки падали от недостатка пищи. Наконец удалось ему, по "казацким прикметам", отыскать высланный из Сичи отряд на Кривом шляху. Этот отряд испытал ту же участь, что и все войско: бродя из урочища в урочище, подвергаясь разным невзгодам, не нашел он послов молдавского господаря и решился кочевать в диких полях до прихода гетмана. У него были рыболовные снаряды. Зборовский и его голодные спутники подкрепились пищею. В это время прибыли казаки с известием, что в степи показался молдавский разъезд человек в полтораста. Зборовский начал готовиться к нападению, чтобы добыть съестных припасов; но молдаване исчезли, а преследовать их было нечем.

Возвратясь к главному войску, гетман застал его в томлениях голода. О походе в Молдавию нечего было и думать в таком бедственном положении. Вместо дальнейшего пути к молдавским границам, Зборовский направился к городовой Украине, к недалеким окрестностям Саврани и Брацлава, где можно было добыть съестных припасов. Решимость эту возымел он в самую пору: под конец пути голод грозил казакам неизбежною смертью. Дошло до того, что ели находимые в степи рога, валявшиеся несколько лет, оленьи копыта и кости разных животных. Наконец вступили казаки в пределы Брацлавщины; и Зборовский вернулся домой без дальнейших приключений. "С таким-то трудом", заключаеть свой рассказ Папроцкий, добывал рыцарской славы этот знаменитый поляк, подвергая свою жизнь стольким опасностям".

Рыцарская слава, добытая на Запорожье, не спасла, однакож, Самуила Зборовского от его участи. Вскоре открылись его замыслы против короля, которые он высказал во многих случаях, не имея осторожности своих братьев. Он же, притом, был банит, лишенный покровительства законов. Замойский досадовал на всю его фамилию за её политическую агитацию и воспользовался первым случаем схватить его, а король велел отрубить ему голову. Без сомнения, к этой крутой мере побудила Батория больше всего та популярность, которую отважный магнат приобрел на Запорожье. В его лице был казнен не столько польский пан, сколько такой же казацкий предводитель, как и Подкова.