Пробка

Мы вглухую стояли уже пятый час, а просвета всё не было. Чего только мы за это время не предприняли! Читали стихи. Отгадали два кроссворда. Пели старые советские песни. Рассказывали забавные случаи из детства и ранней юности — открылось много нового, неожиданного и неприятного. (Кстати, чуть позже оба заметили, что стали как-то ближе друг другу).

Играли в шарады — проигравший должен был проковылять туда-сюда между машинами, с идиотским лицом стучась в окна и прося подаяния. Боже, как хохотал выигравший!..

Насобирали почти две тысячи. Ласкались. Растирали друг другу плечи, спины, руки, ноги. Курили — извели целую пачку. Ставили другу другу на шее засосы. Красили ногти. Слушали попсовое радио. Обсуждали политиков и сериалы. Просто сидели молча, жевали жевачки и думали.

Пошёл шестой час, а страшный, помпезный Дом Музыки по-прежнему маячил где-то пообок, невозможный и неодолимый, словно бредовое видение. У обоих раскалывалась и слегка кружилась голова. Ломило всё тело, где приятно, где неприятно. Подташнивало. Не хватало воздуху. Немного хотелось в туалет, и сильно — пить и есть. На приборной доске горел красный огонёчек — уровень бензина приближался к нулевой отметке.

Тут кому-то из нас пришло в голову, что, если не ждать у моря погоды, а попытаться поманеврировать, то можно потихоньку свернуть на набережную, которая наверняка хоть чуть-чуть да движется, оттуда — на мост, а там уж, если повезёт, огородами добраться и до заправки.

Так и вышло. Где-то через час мы уже полным ходом ехали по тёмной пустой Фрунзенской, с удовольствием вдыхая чуть влажный воздух и видя впереди себя всего несколько чужих огоньков. Было свежо, радостно и немного досадно. Почему мы раньше не сообразили так сделать?.. Это наша общая черта — мы оба слегка тугодумы. Может быть, поэтому мы до сих пор и любим друг друга, такие разные и непохожие.

 

О женской привлекательности

У по-настоящему привлекательной девушки должно быть чуть кисловатое выражение лица.

Все мужчины сразу думают: «Ну и Стерва!» — и пытаются её завоевать! По крайней мере, растормошить. А вот приятную в общении, улыбчивую девушку никому и в голову не придёт завоёвывать. Чего с ней возиться, она и так всем довольна. Увы, она может рассчитывать только на дружеские чувства.

(Исключение — девушка, которая улыбается всем и каждому с одинаковой неискренностью. Мужчина в кровь разобьётся, пытаясь узнать, какая же она, её настоящая улыбка только для него, для него одного!..)

Но самый главный враг девушки — это, конечно, чувство юмора. Обнаружив его в объекте, мужское подсознание моментально подаёт сигнал: «Так, отбой. Это свои». Меж тем дама с кислой физиономией, не реагирующая (а ещё лучше — реагирующая неадекватно) на шутки, подколки и жизнь вообще, подсознательно кажется мужчине образцом Женственности и Загадки — и он расшибётся в лепёшку, только бы проникнуть в тайну этой неприступной крепости. Полной противоположности ему самому (ибо ЧЮ, как ни крути — всё-таки прерогатива мужчин.) Он может сам не осознавать этого, но против природы не попрёшь. Любовь есть разность полюсов!

 

Фэйс

Всякий раз, проходя мимо зеркала, я не могу стерпеть, чтобы хоть на миг не задержаться на месте и не взглянуть на собственное отражение, не полюбоваться им. И даже не собственно им самим — не думайте, что я такой уж нарцисс, — а незатасканной мыслью о том, как всё-таки украшает человеческие лица старость, с каким тонким вкусом она наносит на них свой несмываемый, вернее любого тату, макияж. Мысль об этом повергает меня ещё на несколько минут в глубокие, но отрадные раздумья.

Все почему-то грезят о молодости, завидуют желторотым юнцам и часто со вздохом говорят — я сам это слышал! — с каким удовольствием они сменяли бы груз своей никому не нужной ироничной мудрости на юношескую свежесть (отнюдь не только восприятия, хе-хе!) — свежесть и красоту. Не знаю. В молодости моё лицо напоминало плохо пропечённый кусок сдобного теста, возможно, аппетитный для изголодавшихся, но не более того. А я хотел быть проявленным, хотел, чтобы извне тоже было заметно, какие бури и страсти клокочут в моей — куда раньше плоти сформировавшейся — душе. Я не метросексуал (подобное мне даже противно), но делать нечего — терпеть было немыслимо, приходилось подкрашивать выданное мне природой лицо, чтоб стать хоть чуть-чуть похожим на себя. Я рисовал себе чёрным карандашом вокруг глаз трагедию, окутывал ресницы комковатой тайной, помидорным на губах расписывал чувственность, на скулах — снедающую меня внутреннюю лихорадку. Получалось очень похоже, люди, во всяком случае, верили.

Но шли годы, и юношеские проблемы макияжа — кстати, весьма раздражавшего чувствительную к инородным воздействиям кожу — отпадали одна за другой, словно осенняя листва. Лихорадочность оттенков с лихвой заменили две зачаточные, но вполне выразительные складки на лбу, прекрасно обозначившие основную черту моей личности — непрестанное мучительное беспокойство. Старость проложила под глазами и (позарез нужные там) тени — такие красивые, коричневатые, для которых раньше я с переменным успехом подбирал, да так и не смог окончательно подобрать нужный тон в длинном переходе от метро к Павелецкому вокзалу. Хе-хе. А кстати — личико с годами слегка завострилось и, в общем, скульптура личности в кои-то веки отправила на отдых живопись, от которой у меня к тридцати годам всё равно уже развивалась мучительная аллергия, какую бы раскрученную марку я не приобретал в понтовом магазинчике у «Марксистской». И ненужная более косметичка благополучно упокоилась в холодильнике до особо торжественных — впрочем, почти никогда не происходящих — случаев. Разве что седоватые брови я для выразительности всё ещё подкрашиваю раз в неделю «Локолором», но! это ж стойкая краска, а не карандаш для бровей, на весь день дающий и без того измученному лицу ощущение волглой корки над святая святых — глазами.

Но боже мой, боже мой, думаю я, стоя перед тускнеющим зеркалом, ведь визаж моего лица её величеством старостью далеко ещё, далеко не завершён!.. И страшно подумать, как прекрасен я буду лет через десять, когда к Времени-визажисту прибавится ещё и Время-стилист и опытной твёрдой рукой сделает мне мелирование, посеребрив волнистые пряди!.. А ещё лет через десять и Время-косметолог снабдит мой фэйс невыносимой для человеческого восприятия харизмой, с помощью тонкого рисунка морщин выявив самые обаятельные черты моей уникальной личности!.. Как же чертовски хорош я буду тогда!! А ещё чуть позже… я уверен, я почти уверен, что всё закончится только тогда и не позже (но и не раньше, не раньше!..), когда моя внешняя красота достигнет, наконец, высшей точки, своего идеала, апогея и дальше улучшаться будет уже некуда! Но самый-то пик… это чудо… я думаю, что смогу увидеть уже без помощи зеркал, хе-хе… хе-хе-хе… хе-хе…

 

Основной инстинкт

Его таки увольняют, раздатчика нашей столовой (что это я всё про жратву и про жратву?.. Но тут целая драма). Оказывается, кто-то и вправду настучал на него — нет, не за то, что он между блюдами облизывает разливательную ложку с прилипшим к ней остатком порции (о чём ходили упорные слухи), а просто видели, как он пристаёт к девочкам возле гардероба, хлопает их по задницам и прочее. Девочки-то довольны (ремарка рассказчика), но кому-то из преподсостава это, видимо, не очень понравилось.

Что ж, страшный изъян внешности раздатчика привёл к закономерному результату! Можно сказать, судьба его читалась на лице, и я так вот всегда и боялась, что всё это закончится чем-то эдаким…

Ещё в первую встречу меня поразила характерная особенность его (в целом вовсе непривлекательного) фасада. А именно: он страдает лёгкой ассиметрией, в итоге чего левая его бровь, куда с большей, чем следует, выразительностью вздёрнутая над глазницей, придаёт всему лицу выражение откровенного и даже чуть хамоватого кокетства… Которое никуда не пропадает, а даже усугубляется, когда бедняга задаёт респонденту чисто деловой вопрос, например: «Первое будете?»

Догадывался ли сам несчастный об этой своей особенности? Мы уже не узнаем. Очевидно одно: досадный дефект (игра генов или случайная детская травма?) вызывал во внешнем мире такую цепную реакцию, с которой и сам невольный виновник справиться был не в силах.

Ибо в девушках, забежавших после занятий перекусить, основной инстинкт коварно опережал аналитическую мысль, и они ещё не успевали понять причину происходящего, а заложенный в нас, стервах, подлый механизм уже реагировал на внешний раздражитель, втягивая их в безысходный и от этого ещё более тягучий флирт с изумлённым раздатчиком. Который, в общем-то, ни сном ни духом… Но ведь, как ни крути, он всё же был мужчиной — и тоже со своими инстинктами, механизмами и рефлексами. И так же невольно, чисто физиологически реагировал уже на их механические авансы… Что, в свою очередь, гнало хорошеньких клиенток — теперь уже вполне оправданно — на следующий виток хихикающего, вертлявого охмуряжа… (И вот уже автор, стоящий прямиком за котующими или токующими, попавшими в страшный конвейер природы и не способными ни остановиться, ни прийти хоть к какой-то разрядке, начинает потихоньку скрежетать зубами и материться про себя, проклиная все инстинкты в мире, которые мешают ему как можно скорее удовлетворить свой, самый первичный. И мятая сотня взмокает в его трясущемся от злости и голода кулачке.) Всюду жизнь!..

 

Дед Мороз

…шоколадный дед Мороз, как мумия в саркофаге. Регина вскрыла блестящую оболочку, на которой лицо старого добряка с мультипликационной доверчивости голубыми глазами сияло добродушием и лёгкой тревогой за вверенных ему (его же и) пожирателей. Под ней оказалась куда менее благообразная физиономия, схожая только в общих чертах, с узнаваемыми усами, бровями и бородой, но тупая и злобная, словно дед Мороз боялся и не хотел становиться жертвой чьих-то зубов. Регина долго думала, с какой стороны надкусить. Удобнее всего было за лицо, но и как-то… страшновато. Так и не осмелившись, она попыталась отломить куполок шапки пальцами, но треснуло всё-таки лицо и внутренняя пустота деда Мороза, наконец, вышла наружу через его слабое место. Ничего не оставалось, как уничтожить осколки его мимики в первую очередь, чтобы случайно сохранившийся глаз или кусочек рта не посмели в чём-то её упрекнуть. Кстати, шоколад оказался не таким уж и вкусным.

 

Интеллигенты

Интеллигенты интеллигентны не из-за своей интеллигентности, а из-за бессознательного ощущения, что их труды оторваны от земли, а, значит, у них нет и своего места на земле.